Белая лань

I

Въ тысячу-трехсотыхъ годахъ, въ небольшомъ селеніи Аррагонской провинціи, жилъ славный дворянинъ, по имени донъ Діонисъ. Прослуживши королю долгое время въ войнахъ противъ невѣрныхъ, онъ удалился въ свой наслѣдственный замокъ и тамъ спокойно отдыхалъ отъ военныхъ трудовъ, предаваясь веселому развлеченію охоты.

Однажды, когда онъ охотился вмѣстѣ со своеіо дочерью, прозванною Лиліей за свою красоту и необыкновенную бѣлизну, — они такъ запоздали, преслѣдуя звѣря въ горахъ своихъ владѣній, что имъ пришлось расположиться на отдыхъ въ пустынномъ ущельи, по которому стремился горный ручей, надая съ утеса на утесъ съ тихимъ, нѣжнымъ журчаньемъ.

Донъ Діонисъ пробылъ уже около двухъ часовъ въ этомъ прелестномъ уголкѣ, расположившись на мягкой травѣ подъ тѣнью ольховой рощи и дружелюбно обсуждая со своими охотниками всѣ событія дня. Одинъ за другимъ, всѣ присутствовавшіе разсказывали болѣе или менѣе интересныя приключенія, случавшіяся съ каждымъ во время охотничьей жизни. Вдругъ, съ вершины одного изъ самыхъ возвышенныхъ горныхъ склоновъ, послышался отдаленный звонъ, похожій на звонки большого стада. Чередуясь съ лепетомъ вѣтра, колыхавшаго листья деревъ, онъ все приближался. И точно — это было стадо. Вслѣдъ за звонками изъ густыхъ кустарниковъ выскочило штукъ сто бѣлоснѣжныхъ ягнятъ, которые начали спускаться на противоположный берегъ ручья; за ними слѣдовалъ пастухъ въ своей низконадвинутой шапкѣ, защищавшей его отъ перпендикулярныхъ лучей солнца.

— Кстати о необыкновенныхъ приключеніяхъ, — воскликнулъ одинъ изъ охотниковъ, обращаясь къ своему господину:- вотъ вамъ пастухъ Эстебанъ, который съ нѣкотораго времени сталъ еще глупѣе, чѣмъ Господь создалъ его, хотя и то было не мало; онъ можетъ васъ потѣшить разсказомъ о причинахъ своихъ постоянныхъ страховъ.

— Что-жъ такое случилось съ этимъ бѣдньмъ малымъ? — спросилъ донъ Діонисъ съ любопытствомъ.

— Пустяки! — насмѣшливо отвѣчалъ охотникь. — Дѣло въ томъ, что хотя онъ и не въ великую пятницу родился, и перстомъ Божіимъ не отмѣченъ, и съ чортомъ въ сношеніяхъ не состоитъ, какъ видно по его христіанскимъ привычкамъ, но, все-же, Богъ его знаетъ какъ и почему, одаренъ самой чудесной способностью, которою когда-либо обладалъ человѣкъ, кромѣ развѣ Соломона, понимавшаго, какъ говорятъ, даже языкъ птицъ.

— Какаяже это чудесная способность?

— Да вотъ какая: онъ клянется и божится всѣмъ на свѣтѣ, что олени, разгуливающіе у насъ въ горахъ, сговорились не давать ему покоя, — и что всего лучше — что онъ не разъ заставалъ ихъ въ разговорахъ о немъ, слышалъ, какъ они совѣщались о томъ, какъ-бы его провести и одурачить, а когда это имъ удавалось, то слышалъ также, какъ они хохотали надъ нимъ во все горло.

Между тѣмъ Констанція — такъ называлась прекрасная дочь дона Діониса — подошла къ группѣ охотниковъ, и такъ какъ ей, повидимому, очень хотѣлось узнать необыкновенную исторію Эстебана, — одинъ изъ охотниковъ подошелъ къ тому мѣсту, гдѣ пастухъ поилъ стадо, и привелъ его къ своему господину. Смущеніе и замѣшательство бѣднаго малаго были такъ очевидны, что донъ Діонисъ поспѣшилъ его ободрить и назвалъ на имени съ добродушной улыбкой.

Эстебанъ былъ парень лѣтъ девятнадцати или двадцати, коренастый, съ небольшой головой, ущемленной между плечами, съ маленькими голубыми глазками, съ неопредѣленнымъ и тупымъ взглядомъ, свойственнымъ альбиносамъ. Носъ у него былъ курносый, губы толстыя и ротъ всегда открытый, лобъ низкій, кожа бѣлая, но загорѣлая отъ солнца; волосы падали ему на глаза и торчали вокругъ лица жесткими прядями, похожими на гриву рыжей лошади.

Таковъ приблизительно былъ Эстебанъ въ физическомъ отношеніи, что касается до нравственнаго, то можно смѣло утверждать, не встрѣтивъ противорѣчія ни съ чьей стороны, ни даже съ его собственной, что онъ былъ совершенно глупъ, хотя немножко себѣ на умѣ и не безъ плутовства, какъ и подобаетъ настоящему мужику.

Когда пастухъ оправился отъ своего смущенія, донъ Діонисъ снова заговорилъ съ нимъ, и самымъ серьезнымъ тономъ, притворяясь, что онъ необыкновенно интересуется подробностями приключенія, разсказаннаго ему охотникомъ, обратился къ нему со множествомъ вопросовъ, на которые Эстебанъ отвѣчалъ уклончиво, какъ-бы желая избѣжать объясненій по поводу этого происшествія.

Наконецъ, уступая разспросамъ своего господина и просьбамъ Констанціи, которая, повидимому, желала больше всѣхъ услышать отъ пастуха разсказъ о его чудесныхъ приключеніяхъ, онъ рѣшился говорить, хотя не безъ нѣкотораго безпокойства.

Прежде всего онъ нѣсколько разъ подозрительно осмотрѣлся кругомъ, точно опасаясь, что его услышитъ кто-нибудь, кромѣ присутствовавшихъ, потомъ почесалъ затылокъ, вѣроятно, желая освѣжить свою память и собраться съ мыслями, и въ концѣ концовъ началъ такимъ образомъ:

— Дѣло въ томъ, сеньоръ, что я ходилъ недавно совѣтоваться съ однимъ тарасонскимъ попомъ, и онъ мнѣ сказалъ, что съ чортомъ шутки плохи и что въ такихъ дѣлахъ ничѣмъ не поможешь. Остается только зашить себѣ ротъ, да молиться хорошенько святому Варѳоломею, который ужъ знаетъ, чѣмъ доѣхать чорта, а затѣмъ махнуть рукой и положиться на волю Божію, потому что Господь милостивъ и позаботится обо всемъ.

Я это все хорошенько запомнилъ и рѣшилъ, что никому и ни за что не скажу больше ни слова про мое приключеніе; но сегодня такъ и быть разскажу, чтобы удовлетворить ваше любонытство. Ну, а если чортъ съ меня что стребуетъ за это и снова начнетъ меня дурачить въ наказаніе за мою болтовню — на то у меня Святое Евангеліе зашито въ рубашкѣ, и съ его святою помощью мнѣ еще въ прокъ пойдетъ испытаніе, какъ бывало и прежде.

— Однако, довольно! — воскликнулъ донъ Діонисъ, теряя терпѣніе отъ разглагольствованій пастуха, грозившихъ никогда не кончиться;- будетъ тебѣ ходить вокругъ да около, приступай прямо къ дѣлу.

— Я къ дѣлу и иду, — спокойно отвѣчалъ Эстебанъ. Онъ громко закричалъ на своихъ ягнятъ, которыхъ все время не терялъ изъ виду, свистнулъ, чтобы собрать ихъ, потому что они было уже разбрелись по горѣ, снова почесался и сталъ разсказывать:- Вы, со своими постоянными разъѣздами, и разные охотники-контрабандисты, со своими саыострѣлами и западнями, не оставили въ живыхъ ни одного звѣря на двадцать миль въ окружности, и, такимъ образомъ, съ нѣкоторыхъ поръ дичь до такой степени перевелась въ этихъ горахъ, что теперь ни единаго оленя ни за что не встрѣтить. Вотъ, сижу я разъ у насъ въ деревнѣ на церковной пааерти, гдѣ обыкновенно собираемся мы послѣ воскресной обѣдни, съ нѣсколькими мужиками, работающими на Вератонской землѣ, и разговариваю объ этомъ. Одинъ изъ нихъ мнѣ и говоритъ:

— Не понимаю, дружище, какъ случилосъ, что ты ихъ не встрѣчаешь. Могу тебя увѣрить, что всякій разъ, какъ мы ходимъ за дровами, непремѣнно нападаемъ на ихъ слѣды. Да вотъ, три или четыре дня тому назадъ, не далѣе того, цѣлое стадо — судя по слѣдамъ, штукъ двадцать слишкомъ — вытоптало хлѣбное поле, принадлежащее монастырю ромеральской Богоматери. — А куда направлялись эти слѣды? — спрашиваю я у рабочихъ, желая узнать, могъ-ли я встрѣтиться со стадомъ. — Да въ горное ущелье — отвѣчали они. — Я не пропустил мимо ушей этого свѣдѣнія и въ туже ночь пошелъ и спрятался въ ольшанникѣ. Цѣлую ночь я слышалъ, какъ ревѣли олени. То тамъ, то сямъ, то вдали, то вблизи звали они другъ друга; время отъ времени вѣтви шевелились за моей спиной, но, какъ я ни старался, не могъ увидать ни одного оленя.

Тѣмъ не менѣе, когда разсвѣло и я повелъ ягнятъ на водопой, я увидѣлъ на берегу рѣчки, въ нѣкоторомъ разстояніи отъ того мѣста, гдѣ мы теперь находимся, и въ самой чащѣ ольшанника (куда даже въ полдень не проникаетъ ни одинъ солнечный лучъ), множество свѣжихъ оленьихъ слѣдовъ и поломанныхъ вѣтвей. Вода въ ручьѣ была немного мутна, но всего страннѣе то, что между слѣдами звѣрей я замѣтилъ легкіе отпечатки маленькихъ ножекъ — такъ, съ половину моей ладони величиной, безъ преувеличенія.

Тутъ пастухъ инстинктивно, какъ-бы пріискивая сравненіе, взглянулъ на ножку Констанціи, которая виднѣлась изъ подъ ея платья, обутая въ хорошенькій желтый сафьянный башмачокъ; вслѣдъ за Эстебаномъ посмотрѣли въ туже сторону и донъ Діонисъ, и нѣкоторые изъ окружавшихъ его охотниковъ. Тогда дѣвушка поспѣшила спрятать ножку, воскликнувъ самымъ естественнымъ тономъ:

— О, нѣтъ! къ несчастію, мои ноги не такъ малы. Такія ножки бываютъ только у волшебницъ, про которыхъ намъ разсказываютъ трубадуры.

— Но этимъ дѣло не кончилосъ, — продолжалъ пастухъ, когда Констанція замолчала. — Въ другой разъ, спрятавшись въ новую засаду, гдѣ непремѣнно должны были проходить олени на пути въ ущелье, сталъ я ихъ поджидать. Около полуночи одолѣлъ меня сонъ — однако, не настолько, чтобы я не смотъ открыть глаза въ ту минуту, какъ мнѣ почудилось, что вѣтки зашевелились кругомъ. Ну, вотъ, открылъ я глаза, поднялся какъ можно осторожнѣе, прислушался къ смутнымъ звукамъ, которые раздавались все ближе и ближе, и по вѣтру до меня явственно донеслись какія-то непонятныя восклицанія и пѣсни, взрывы смѣха и отдѣльные голоса, разговаривающіе между собою звонко и шумно, какъ болтаютъ деревенскія дѣвушки, когда возвращаются толпами отъ источника, съ кувшинами на головахъ, шутя и смѣясь по дорогѣ. Насколько я могъ заключить по близости этихъ голосовъ и треску вѣтвей, что ломались на пути, давая дорогу этимъ шалуньямъ, онѣ должны были спуститься изъ чащи въ низенькую ложбину, образуемую горой какъ разъ около того мѣста, гдѣ я спрятался. Вдругъ, прямо за мной, дожалуй, еще ближе, чѣмъ вы теперь отъ меня, раздался свѣжій и звонкій голосокъ и громко закричалъ… увѣряю васъ, сеньоры, это такъ-же справедливо, какъ-то, что я умру… такъ-таки и закричалъ:

Тутъ присутствовавшіе не могли долѣе сдержать давно разбиравшаго ихъ смѣха и, давъ волю своему веселью, разразились отчаяннымъ хохотомъ. Донъ Діонисъ не могъ не принять участія въ общемъ весельи, несмотря на свою напускную серьезность; онъ и его дочь первые начали смѣяться и успокоились чуть-ли не послѣ всѣхъ, особенно Констанція: всякій разъ, какъ она смотрѣла на смущеннаго и неуклюжаго Эстебана, она приннмалась снова хохотать, какъ сумасшедшая, такъ что слезы навертывались ей на глаза.

Хотя пастухъ и не обратилъ особеннаго винманія на впечатлѣніе, произведенное его разсказомъ, но онъ почему-то казался взволнованнымъ и озабоченнымъ, и, пока господа вдоволь потѣшались надъ его глупостью, онъ озирался съ очевиднымъ страхомъ и точно старался разсмотрѣть что-то такое между частыми стволами деревьевъ.

— Что съ тобою, Эстебанъ? — спросилъ одинъ изъ охотниковъ, замѣтивъ возростающее безпокойство бѣднаго юноши, который то устремлялъ испуганный взоръ на прелестную дочь дона Діониса, то озирался кругомъ съ глупымъ, растеряннымъ видомъ.

— Что со мной? Да что-то очень странное! — воскликнулъ Эстебанъ. — Когда я услыхалъ тѣ слова, которыя только что повторилъ вамъ, я быстро обернулся, чтобы увидѣть того, кто произнесъ ихъ, и въ тоже мгновеніе изъ тѣхъ самыхъ кустарниковъ, гдѣ я спрятался, выскочила бѣлая, какъ снѣгъ, лань и, перепрыгивая огромными прыжками черезъ остролистники и мастиковые кусты, удалилась; за ней мчалось цѣлое стадо ланей обыкновеннаго цвѣта. Всѣ онѣ, не исключая и бѣлой, которая ими предводительствовала, не кричали, спасаясь бѣгствомъ, какъ простыя лани, а громко хохотали, и я готовъ присягнуть, что ихъ смѣхъ и до сихъ поръ звучитъ у меня въ ушахъ — по крайней мѣрѣ, я сейчасъ его слышалъ.

— Вотъ тебѣ и на! — воскликнулъ донъ Діонисъ съ шутовскимъ видомъ. — Послушай, Эстебанъ, слѣдуй совѣтамъ тарасонскаго попа: не разсказывай про свои встрѣчи съ оленями, любящими пошутить, не то въ самомъ дѣлѣ чортъ отниметъ у тебя и ту каплю разума, что у тебя есть, а такъ какъ ты уже запасся Евангеліемъ и знаешь молитвы святому Варѳоломею, то ступай къ своимъ ягнятамъ, которые уже разбрелись но ущелью. Если нечистая сила снова начнетъ приставать къ тебѣ, ты вѣдь знаешь, чѣмъ помочь: скорѣе «Отче нашъ» и эпитемью.

Пастухъ спряталъ въ свою сумку бѣлый хлѣбъ и кусокъ кабаньяго мяса, хватилъ добрый глотокъ вина, принесеннаго ему однимъ изъ конюховъ по приказанію господина, и распрощался съ дономъ Діонисомъ и съ его дочерью. Не успѣлъ онъ отойти четырехъ шаговъ, какъ уже началъ дѣйствовать пращой; собирая стадо.

Такъ какъ жаркіе часы уже успѣли пройти, и вечерній вѣтерокъ начиналъ шевелить ольховые листья и освѣжать воздухъ, донъ Діонисъ распорядился снова осѣдлать лошадей, которыя паслись въ сосѣдней рощѣ, и когда все было готово, приказалъ спустить своры и трубить въ рога. Охотники выѣхали густой толпой изъ ольховой рощи и продолжали прерванную охоту.