Белая львица

20

В воскресенье в начале четвертого Петерс и Нурен объезжали на патрульной машине центральные улицы Истада. Смена шла к концу. День выдался спокойный, и вмешаться по-настоящему им пришлось один-единственный раз. Около двенадцати поступило сообщение, что в Сандскугене какой-то голый мужчина ломает дом. В полицию позвонила его жена. Сказала, что с мужем случился приступ буйного помешательства из-за того, что все свободное время у него уходит на бесконечный ремонт летнего домика тещи и тестя. И чтобы обрести душевный покой, он решил этот домик снести. Тогда он, дескать, сможет спокойно ловить рыбу где-нибудь у тихого озера.

— Поезжайте и угомоните его, — сказал дежурный диспетчер.

— Как это называется? — спросил Нурен; он вел переговоры с диспетчером, а Петерс сидел за рулем. — Ну, поведение, вызывающее нарекания?

— Так сейчас вообще не говорят, — ответил диспетчер. — Но если речь о домике тестя, можно назвать это самовольными действиями. Да плюньте вы на название. Угомоните его, и дело с концом. Это главное.

Не прибавляя скорости, они направились в Сандскуген.

— Я его понимаю, — сказал Петерс. — Собственный домик иметь и то невозможная обуза. Вечно что-нибудь да надо. А времени нет. И денег не напасешься. А если уж дом не твой, вообще полные кранты.

— Может, лучше пособим ему со сносом? — сказал Нурен.

Добравшись до места, они увидели возле забора толпу зевак. Вышли из машины и некоторое время смотрели на голого мужчину, который суетился на крыше, отдирая ломиком кровельные пластины. Подбежала жена. Нурен заметил, что она плакала. Они выслушали ее бессвязный рассказ и пришли к одному-единственному выводу: он не вправе делать то, что делает.

Подойдя к дому, они окликнули мужчину, сидевшего верхом на коньке крыши. Он так увлекся разборкой кровли, что не заметил полицейского автомобиля, и, увидев Петерса и Нурена, от неожиданности выронил ломик, который покатился по крыше и едва не упал Нурену на голову, тот кое-как сумел увернуться.

— Осторожно там! — крикнул Петерс. — Слезай-ка лучше вниз, а? Ты не имеешь права ломать дом.

К их удивлению, мужчина сразу послушался. Спустил с крыши лестницу, которую затащил за собой, и слез. Подбежала жена с купальным халатом, он оделся.

— Вы меня задержите? — спросил он.

— Нет, — ответил Петерс. — Только оставь дом в покое. Сказать по правде, тебе вряд ли придется теперь заниматься ремонтом.

— Я хочу ловить рыбу, и больше ничего, — сказал мужчина.

Они поехали обратно, через Сандскуген. Нурен доложил дежурному, что дело улажено.

И вот тут, неподалеку от поворота на Эстерледен, оно и случилось.

Машину на встречной полосе заметил Петерс и сразу узнал цвет и комбинацию цифр на номерном знаке.

— Смотри, Валландер, — сказал он.

Нурен оторвал взгляд от патрульного журнала.

Валландер проехал мимо и словно бы даже не заметил их, что очень странно, ведь сине-белый полицейский автомобиль не заметить нельзя. Но их внимание привлек не столько отсутствующий взгляд Валландера, сколько человек, сидевший с ним рядом. Это был чернокожий.

Петерс и Нурен переглянулись.

— В машине-то, кажись, негр? — сказал Нурен.

— Точно, негр, — кивнул Петерс.

Оба сразу подумали об отрезанном пальце, найденном неделю-другую назад, и о чернокожем, которого разыскивали по всей стране.

— Наверно, Валландер его схватил, — неуверенно сказал Нурен.

— Тогда почему он едет в ту сторону? — спросил Петерс. — И почему не остановился, увидев нас?

— Он вроде как не хотел нас видеть, — сказал Нурен. — Ну, как ребенок. Зажмуривается и думает, что никто его не видит.

Петерс кивнул.

— По-твоему, у него проблемы?

— Да нет. Но где он сумел изловить негра?

Разговор прервался, потому что поступило сообщение о брошенном мотоцикле, который, возможно, был угнан из Бьерешё. После смены они вернулись в полицейское управление, а когда в кафетерии спросили про комиссара, к своему изумлению, услышали, что Валландер на работе не появлялся. Петерс хотел было рассказать о встрече, но Нурен быстро приложил палец к губам.

— А почему нельзя рассказать? — спросил Петерс в гардеробной, когда они переодевались перед уходом домой.

— Если Валландер не появлялся, стало быть, у него есть причины, — сказал Нурен. — А уж что там происходит, нас с тобой не касается. Вдобавок, может, это совсем другой негр. Мартинссон как-то говорил, что Валландерова дочка гуляет с африканцем. Может, это он и был, откуда нам знать?

— По-моему, все-таки очень странно, — повторил Петерс.

Это чувство не оставило его и дома, на окраинной улице, возле кристианстадского шоссе. Пообедав и поиграв с детьми, он пошел прогулять собаку. А так как Мартинссон жил по соседству, решил заглянуть к нему и рассказать, что они с Нуреном видели. Собака у Петерса была породистая, сучка Лабрадора, и Мартинссон недавно спрашивал, нельзя ли ему стать в очередь на щенка.

Открыл сам Мартинссон. Пригласил Петерса войти.

— Да я на минутку, домой спешу. Просто хотел сказать тебе кое-что. Есть время?

Мартинссон выполнял важные поручения в народной партии, в будущем надеялся войти в общинное самоуправление и как раз читал скучные политические отчеты, присланные партией. Поэтому он быстро надел куртку и тоже вышел на улицу. Петерс рассказал, что произошло на дороге.

— Ты уверен? — спросил Мартинссон, когда Петерс умолк.

— Не могли же мы оба обознаться.

— Странно. Будь это африканец без пальца, я бы, наверно, сразу получил информацию, — задумчиво сказал Мартинссон.

— Может, это приятель его дочери.

— Валландер говорил, что они расстались.

Оба молчали, глядя на собаку, которая рвалась с поводка.

— Он вроде как не хотел нас заметить, — осторожно сказал Петерс. — А это может означать только одно: он не хотел, чтобы мы его узнали.

— Или, скорее, африканца рядом с ним.

— Наверно, так оно и есть, — согласился Петерс. — Я ведь не утверждаю, что Валландер занимается чем-то недозволенным.

— Конечно нет. Но ты правильно сделал, что рассказал мне.

— Разносить сплетни на хвосте я вовсе не собираюсь.

— Это не сплетни.

— Нурен разозлится.

— Он ничего не узнает.

Возле дома Мартинссона они попрощались. Петерс обещал, что, когда родятся щенки, Мартинссон непременно получит одного.

Мартинссон прикинул, не позвонить ли Валландеру. Но потом решил поговорить с ним на следующий день, тяжело вздохнул и опять склонился над бесконечными политическими документами.

Наутро около восьми Валландер пришел в полицейское управление, заранее заготовив ответ на вопрос, который ему наверняка зададут. Накануне, когда после долгих колебаний решил прокатиться с Виктором Мабашей на автомобиле, он счел, что риск встретить знакомых или кого-нибудь из полицейских ничтожно мал. Он выбирал дороги, где патрульные машины ездят редко. И конечно же, нарвался на Петерса и Нурена. А вдобавок заметил их в последнюю минуту и уже не успел предупредить Виктора Мабашу, чтобы тот пригнулся и спрятался. Свернуть тоже было некуда. Краешком глаза он видел, что Петерс и Нурен обратили внимание на его спутника. Без объяснений завтра не обойтись, это он понял сразу, проклиная свою неудачу и злясь на затеянную прогулку.

Когда же все это кончится? — думал он.

Потом, успокоившись, опять обратился за помощью к дочери.

— Придется воскресить Германа Мбойю как твоего приятеля, — сказал он ей. — Если кто спросит. Хоть это и маловероятно.

Линда взглянула на него и устало рассмеялась:

— Помнишь, чему ты учил меня в детстве? Что одна ложь тянет за собой другую. И что в конце концов никто уже вообще не знает, где правда.

— Мне это нравится не больше, чем тебе, — ответил Валландер. — Но скоро все кончится. Он уедет из страны. И мы забудем, что он вообще был здесь.

— Ладно, я скажу, что Герман Мбойя вернулся. Иногда мне и вправду этого хочется.

Итак, когда утром в понедельник Валландер вошел в управление, у него в запасе было объяснение, почему воскресным вечером рядом с ним в машине сидел африканец. В нынешних сложных обстоятельствах, которые постоянно грозили выйти из-под контроля, это был сущий пустяк. Увидев утром возле своего дома Виктора Мабашу, окутанного туманом и похожего на призрак, Валландер хотел было спешно вернуться в квартиру и запросить помощь коллег. Но что-то остановило его, что-то шедшее наперекор привычным полицейским резонам. Еще в Стокгольме, на кладбище, у него возникло твердое ощущение, что африканец говорит правду. Луизу Окерблум убил не он. Возможно, он при этом присутствовал, но вины на нем нет. Ее убил другой человек, по фамилии Коноваленко, который затем пытался убить и самого Виктора Мабашу. Не исключено, что и палец Виктор Мабаша потерял, стремясь помешать убийству во дворе заброшенной усадьбы. Валландер без конца ломал себе голову над подоплекой этих событий. С таким ощущением он и привел Виктора Мабашу к себе в квартиру, прекрасно сознавая, что это может оказаться ошибкой. Во многих случаях Валландер прибегал к, мягко говоря, необщепринятым формам общения с подозреваемыми и даже с изобличенными преступниками. Неоднократно Бьёрк даже считал своим долгом напомнить ему о том, что сказано в уставе о корректном поведении полицейского. Впрочем, он еще на улице потребовал, чтобы африканец бросил оружие, если таковое имеется. Тот беспрекословно отдал ему пистолет, а затем позволил себя обыскать, причем до странности спокойно, будто ожидал, что Валландер пригласит его к себе. Чтобы африканец не обольщался насчет его доверчивости, Валландер все же спросил, как он сумел найти его.

— По дороге на кладбище я просмотрел ваш бумажник, — ответил африканец. — И запомнил адрес.

— Вы напали на меня, — сказал Валландер. — А теперь являетесь ко мне домой, так далеко от Стокгольма? Надеюсь, вы сумеете ответить на вопросы, которые я намерен вам задать.

Они устроились на кухне, и Валландер плотно закрыл дверь, чтобы Линда не проснулась. Позднее эти часы, когда они сидели за столом друг против друга, вспоминались ему как самая странная беседа в его жизни. Не только потому, что он впервые по-настоящему заглянул в совершенно чужой мир, откуда был родом и куда скоро вернется Виктор Мабаша. Еще он поневоле спрашивал себя, почему человек может состоять из такого множества, казалось бы, несовместимых частей. Как можно быть хладнокровным наемным убийцей и одновременно человеком чувствующим и думающим, с вполне осознанными политическими взглядами? Но Валландер даже не догадывался, что этот разговор был компонентом обмана, на который он попался. Виктор Мабаша знал свое дело. Он умел внушить собеседнику доверие и прекрасно понимал, что в случае успеха обеспечит себе свободу вернуться в ЮАР. Духи нашептали ему, что надо отыскать полицейского, который шел по следу Коноваленко, и заручиться его помощью, чтобы выехать из страны.

Ярче всего Валландеру почему-то запомнился рассказ Виктора Мабаши о растении, которое встречалось только в намибийской пустыне и порой жило чуть не две тысячи лет. Длинными листьями оно укрывало свой цветок и хитроумную корневую систему, защищая их от палящего солнца. Виктор Мабаша видел в этом необыкновенном растении символ тех сил, что противостоят друг другу в его родной стране и борются за власть в его собственной душе.

— Люди не отдают своих привилегий добровольно, — сказал он. — Эти привилегии вошли в привычку и пустили такие глубокие корни, что стали как бы неотъемлемой частью тела. Не стоит думать, будто это расовый изъян. У меня на родине под властью этой привычки находятся белые. Хотя в иной ситуации носителями ее с тем же успехом могли бы стать я и мои собратья. Расизм невозможно победить расизмом. Но в моей стране, которая за многие века так изранена и истерзана, необходимо искоренить привычки унижения и покорности. Белые должны понять, что в ближайшем будущем им придется отступить. Придется отдать страну неимущим черным африканцам, которые на сотни лет были лишены своей земли. Они должны уступить большую часть своих богатств тем, кто не имеет ничего, должны научиться видеть в черных африканцах людей. У варварства всегда человеческий облик. И оттого оно бесчеловечно. Черные, привыкшие подчиняться, считать себя ничтожными среди ничтожных, должны истребить эти привычки. Быть может, покорность — один из самых трудноизлечимых недугов человека? Она коренится в глубинах человеческого существа, уродует его, поражает все и вся. Путь от ничтожности к ощущению себя личностью очень-очень долог. Когда привыкаешь терпеливо, покорно сносить унижение, эта привычка властвует всей твоей жизнью. И мне кажется мирное решение — иллюзия. Расовая сегрегация в моей стране достигла крайнего предела и уже начала разрушаться, ибо в итоге стала нелепостью. Выросли новые поколения черных африканцев, и они не желают покоряться. Они нетерпеливы, они видят, что близится крушение. Но все идет слишком медленно. И среди белых многие думают так же. Они не хотят привилегий, не хотят жить так, будто все черные в этой стране незримы и существуют лишь как слуги или особая порода животных, которых держат изолированно, в трущобах на обочине жизни. В моей стране есть большие заповедники, где животные живут под охраной. И есть человеческие зоопарки, обитатели которых постоянно находятся под угрозой. В этом смысле животным у нас в стране живется лучше, чем людям.

Виктор Мабаша умолк и посмотрел на Валландера, словно ожидая вопросов или возражений. Для него все белые наверняка одинаковы, живут ли они в ЮАР или нет, подумал Валландер.

— Многие из моих черных братьев и сестер верят, что чувство покорности можно победить его противоположностью, превосходством, — продолжал Виктор Мабаша. — Но это, конечно, заблуждение и ведет лишь к недовольству и напряженности между различными группировками, среди которых должно бы царить согласие. Это может расколоть и семью. А надо вам знать, комиссар Валландер, что без семьи в нашей стране человек ничего не стоит. Для африканца семья — основа основ.

— А я думал, главное — ваши духи, — вставил Валландер.

— Духи — часть семьи. Духи — это наши предки, которые нас оберегают. Они как бы незримые члены семьи. Мы никогда не забываем о них. Вот почему белые совершили чудовищное преступление, вытеснив нас с тех земель, где мы жили многие сотни лет. Духам не нравится, что их вынудили покинуть земли, некогда им принадлежавшие. Духам еще более, чем живым, отвратительны места, где белые заставили нас поселиться.

Виктор Мабаша вдруг умолк, будто, произнеся эти слова, осознал нечто ужасное и сам не мог поверить сказанному.

— Я рос в семье, в которой с самого начала была трещина, — проговорил он после долгого молчания. — Белые отлично знали, что нас можно ослабить, разрушая наши семьи. Я видел, как мои братья и сестры становятся все больше похожи на слепых крольчат. Бегут по кругу, все время по кругу, не зная уже, откуда они пришли и куда им нужно идти. Я видел это и выбрал другой путь. Научился ненавидеть. Отведал темной воды, пробуждающей жажду мести. Но одновременно я понял, что при всей своей власти и высокомерном убеждении, что эта власть дана им от Бога, белые тоже уязвимы. Им страшно. Хоть они и твердят, что сделают ЮАР совершенным произведением искусства, белым райским чертогом.

Но они не замечали нелепости своей мечты. А если и замечали, то не желали в этом признаться. Вот так сами устои стали ложью, и по ночам к белым приходил страх. Они наполнили свои дома оружием. Но страх все равно прокрадывался внутрь. Насилие стало частью повседневного страха. Я видел все это и думал, что рядом со мной будут друзья, но еще ближе будут враги. Я стану играть роль черного африканца, который знает, что нужно белым. Взращу свое презрение, служа им. У них на кухне буду плевать им в супницу, подавая ее на стол. Буду по-прежнему ничтожным из ничтожных, который втайне стал человеком.

Виктор Мабаша умолк. Наверное, сказал все, что хотел. Но что именно понял из этого сам Валландер? Поможет ли это ему разобраться, зачем Виктор Мабаша приехал в Швецию? С какой целью? До сих пор он лишь смутно угадывал, что чудовищная расовая политика раздирает ЮАР на куски, и теперь увидел это значительно яснее. Но покушение? Против кого оно направлено? Кто за ним стоит? Какая-то организация?

— Мне необходимо узнать больше, — сказал он. — Вы пока не сказали, кто за всем этим стоит. Кто оплатил ваш приезд в Швецию?

— Беспощадные люди, которые прячутся в тени и сами похожи на тени. Духи предков давно покинули их. Они встречаются тайно, готовят беды для нашей страны.

— И вы работаете на них?

— Да.

— Почему?

— А почему нет?

— Вы убиваете людей.

— Однажды кто-нибудь убьет меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я знаю, так будет.

— Но Луизу Окерблум убили не вы?

— Нет.

— Ее убил человек по фамилии Коноваленко?

— Да.

— Почему?

— На этот вопрос может ответить только он сам.

— Один человек приезжает из ЮАР, другой — из России. Они встречаются в уединенной усадьбе в Сконе. Там у них есть мощный радиопередатчик, есть оружие. Зачем?

— Так было решено.

— Кем?

— Теми, кто нас послал.

Мы ходим по кругу, подумал Валландер. Ответов я не получил.

Однако ж он попробовал еще раз, заставил себя начать сначала.

— Насколько я понял, речь шла о подготовке, — сказал он. — О подготовке преступления, которое должно произойти в вашей стране. И совершить его должны вы. Это убийство? Кто будет жертвой? И почему?

— Я попытался объяснить вам мою страну.

— Я задаю простые вопросы и хочу получить столь же простые и четкие ответы.

— Но может быть, ответы должны быть именно такими, каковы они есть?

— Я вас не понимаю, — после долгой паузы сказал Валландер. — Вы готовы без колебаний совершить убийство, по заказу, как я понял. Но вместе с тем мне кажется, у вас есть чувства, и ситуация в стране не оставляет вас равнодушным. Одно с другим не вяжется.

— Для черного южноафриканца вообще ничего не вяжется.

И Виктор Мабаша продолжил рассказ о своей израненной, истерзанной стране. Валландер слушал, но верил с трудом. Когда Виктор Мабаша наконец умолк, Валландер подумал, что проделал долгий-долгий путь. Проводник показал ему такие места, о существовании которых он до сих пор даже не подозревал.

Я живу в стране, где люди привыкли считать все истины простыми, думал он. И что истина едина и неделима. Вся наша правовая система основана на этом принципе. Теперь я начинаю понимать, что на самом деле все, наверно, далеко не так. Истина сложна, многослойна, противоречива. А ложь, наоборот, черно-белая. Если смотреть на человека, на человеческую жизнь без уважения, презрительно, истина тоже совсем не такова, как в том случае, когда жизнь считается неприкосновенной ценностью.

Он взглянул на Виктора Мабашу, тот пристально смотрел ему прямо в глаза.

— Вы убили Луизу Окерблум? — спросил Валландер, понимая, что спрашивает в последний раз.

— Нет. После я отдал в жертву за ее душу мой палец.

— Вы по-прежнему не хотите рассказать, что должны сделать, когда вернетесь домой?

Прежде чем Виктор Мабаша ответил, Валландер успел заметить едва уловимую перемену. В лице африканца проступило что-то новое. Позднее он решил, что внезапно начала таять и исчезать сама маска безразличия.

— Я по-прежнему не могу рассказать, — ответил Виктор Мабаша. — Но этого не будет.

— Что-то я не понимаю, — медленно проговорил Валландер.

— От моей руки смерть не придет. Но она может прийти от другой руки, и помешать этому я не в силах.

— Покушение?

— Да, мне было поручено выполнить эту задачу. Но я слагаю с себя полномочия. Кладу их на землю и ухожу прочь.

— Очень уж вы загадочно говорите. Что вы кладете на землю? Я хочу знать, против кого готовится покушение.

Но Виктор Мабаша не ответил, только покачал головой, и Валландер, хотя и с большой неохотой, понял, что с мертвой точки не сдвинется. Впоследствии он поймет, что впереди еще долгий путь, что он еще не скоро научится различать истины, которые нужно искать совсем не там, где он привык. Короче говоря, он только задним числом уразумел, что последнее признание Виктора Мабаши, когда тот якобы приподнял свою маску, было насквозь лживо. Он вовсе не собирался отказываться от поручения. Но понимал, что только ложью добьется помощи и сумеет выехать из этой страны. Чтобы войти в доверие, ему пришлось солгать и солгать искусно, так, чтобы шведский полицейский не заподозрил обмана.

Больше вопросов у Валландера пока не было.

Он устал. Но пожалуй, все-таки достиг, чего хотел. Покушение отменялось, по крайней мере как дело рук Виктора Мабаши. Если он говорил правду. У коллег в ЮАР будет запас времени. Ему и в голову не приходило, что дело, от которого отказался Виктор Мабаша, задумано вовсе не на пользу черным в ЮАР.

Этого достаточно, думал Валландер. Свяжусь через Интерпол с южноафриканской полицией и сообщу все, что знаю. Теперь остается только Коноваленко. Если я уговорю Пера Окесона санкционировать арест этого человека, очень велик риск, что сумятица еще возрастет. А вероятность, что Коноваленко покинет страну, и без того велика. Сведений у меня достаточно. Теперь можно совершить последний противозаконный шаг в деле Виктора Мабаши.

Помочь ему уехать из страны.

Конец разговора происходил в присутствии Линды. Она проснулась и в удивлении вышла на кухню. Валландер коротко объяснил ей, кто этот человек.

— Это он избил тебя? — спросила она.

— Да, он.

— И теперь он сидит тут и пьет кофе?

— Да.

— Тебе-то самому это не кажется странным?

— Жизнь полицейского вообще странная штука.

Больше она вопросов не задавала. Одевшись, вернулась на кухню, села на стул и молча слушала разговор. Потом Валландер послал ее в аптеку за бинтами. Кроме того, в шкафчике в ванной отыскал упаковку пенициллина и дал Виктору Мабаше несколько таблеток, прекрасно понимая, что вообще-то надо бы вызвать врача. Скрепя сердце очистил рану и наложил чистую повязку.

После этого он позвонил Лувену и, к счастью, застал его на месте. Спросил, нет ли новостей насчет Коноваленко и пропавшей пары из Халлунды. Однако же о том, что Виктор Мабаша сидит у него на кухне, даже словом не обмолвился.

— Мы выяснили, куда они исчезли из своей квартиры, когда мы пришли брать их, — сказал Лувен. — Просто поднялись двумя этажами выше, в том же доме. Хитро и удобно. У них там была запасная квартира, на имя жены. Но теперь птички уже улетели.

— В таком случае мы знаем и кое-что еще, — сказал Валландер. — Что они по-прежнему в стране. Предположительно в Стокгольме. Там легче всего спрятаться.

— Если понадобится, я лично взломаю двери всех квартир в этом городе, — сказал Лувен. — Этих людей нужно взять под стражу. И поскорее.

— Сосредоточься на Коноваленко, — сказал Валландер. — Африканец, на мой взгляд, не так важен.

— Если б я еще понял, что их связывает.

— Они находились вместе, когда была убита Луиза Окерблум. Затем Коноваленко ограбил банк и застрелил полицейского. В этом африканец не участвовал.

— Но что все это означает? Я не вижу четкой связи, разве только смутный намек, в котором нет логики.

— Кое-что нам все-таки известно. Коноваленко явно одержим мыслью убить этого африканца. Поэтому логично предположить: они стали врагами, хотя раньше ими не были.

— А при чем тут твоя маклерша по недвижимости?

— Ни при чем. Можно считать, что ее убили случайно. Ты сам недавно говорил, что Коноваленко действует не раздумывая.

— Все сводится к одному вопросу. Зачем?

— На этот вопрос может ответить только Коноваленко, — сказал Валландер.

— Или африканец. Ты забываешь о нем, Курт.

После телефонного разговора с Лувеном Валландер окончательно решил отправить Виктора Мабашу из страны. Но прежде нужно было на сто процентов удостовериться, что Луизу Окерблум застрелил не он.

Как бы мне это выяснить? — думал Валландер. В жизни не видал человека с настолько непроницаемым лицом. Не прочтешь, где кончается правда и начинается ложь.

— Лучше всего вам пока остаться здесь, в квартире, — сказал он Виктору Мабаше. — У меня по-прежнему много вопросов, на которые я хочу получить ответ. Так что не грех сразу освоиться с этой мыслью.

Не считая воскресной поездки, выходные они провели в квартире. Виктор Мабаша до того вымотался, что почти все время спал. Валландер опасался, как бы у него не началось заражение крови. Вдобавок ему было не по себе оттого, что этот человек находится в его квартире. Как не раз бывало, он пошел на поводу интуиции, а не рассудка. И теперь не видел четкого выхода из создавшегося положения.

Вечером в воскресенье он отвез Линду к своему отцу. Высадил ее у дороги, иначе придется слушать отцовские упреки: вот, мол, даже кофе выпить и то времени не нашел.

Наконец настал понедельник, и он поехал в полицейское управление. Бьёрк поздравил его с возвращением. Потом они с Мартинссоном и Сведбергом провели совещание. Валландер кое-что рассказал о случившемся в Стокгольме. Вопросов было много. Но возражения в итоге свелись к минимуму. Ключом ко всему был и оставался Коноваленко.

— Короче говоря, будем ждать, пока его задержат, — подытожил Бьёрк. — А тем временем разберемся с другими делами, которых накопилось больше чем достаточно.

Список срочных дел составили не откладывая. Валландеру досталось выяснять, что произошло с тремя скаковыми лошадьми, украденными из конюшни неподалеку от Скорбю. К удивлению коллег, он рассмеялся, потом пояснил:

— Абсурдная ситуация. Сперва пропавшая женщина. А теперь украденные лошади.

Едва он очутился в кабинете, как тотчас пришел посетитель. Он так и думал, хотя и не знал, кто именно явится с вопросом. Оказалось, Мартинссон.

— Минутка найдется?

Валландер кивнул.

— Хочу задать тебе один вопрос.

Валландер видел, что Мартинссону очень не по себе.

— Слушаю.

— Вчера тебя видели с каким-то африканцем. В твоей машине. Вот я и подумал…

— Что подумал?

— Сам толком не знаю.

— Линда помирилась со своим кенийцем.

— Я так и предположил.

— Но ты ведь сказал, что толком не знаешь?

Мартинссон развел руками и поспешно ретировался.

Валландер положил на стол дело о пропавших лошадях, закрыл дверь, которую Мартинссон оставил открытой, и задумался. На какие же вопросы нужно получить ответ от Виктора Мабаши? И как проконтролировать, правдивы они или нет?

В последние годы, занимаясь теми или иными расследованиями, Валландер не раз сталкивался с иностранными гражданами. И беседовал с ними — то как с потерпевшими, то как с подозреваемыми. И нередко думал, что так называемые непреложные истины — справедливость и несправедливость, вина и невиновность — далеко не всегда непреложны, хотя раньше ему такое и в голову не приходило. Точно так же он раньше не понимал, что взгляд на само преступление, серьезное или незначительное, менялся в зависимости от культуры, в которой люди выросли и жили. Зачастую он чувствовал себя в таких ситуациях совершенно беспомощным. Ему было не на что опереться, чтобы задать вопросы, которые могли привести к раскрытию преступления или к освобождению подозреваемого из-под стражи. В последний год жизни Рюдберга, его старого коллеги и учителя, они часто говорили о больших изменениях, происходивших в стране, да и во всем мире. Новая ситуация предъявит к полиции новые требования. Потягивая виски, Рюдберг пророчествовал, что в ближайшие десять лет шведскую полицию ждут большие перемены, чем когда-либо в прошлом. И эти перемены коснутся не только основ организации, но самой сути работы полиции.

«Я до этого не доживу, — сказал Рюдберг однажды вечером, когда они стояли на его крошечном балконе. — Каждому человеку отпущен определенный срок. Порой я с грустью думаю, что мне не доведется участвовать в том, что предстоит. Наверняка время будет трудное. Но и интересное, да вот ты все это увидишь. И думать тебе придется совершенно по-новому».

«Хватит ли у меня сил? — сказал Валландер. — Я все чаще задаю себе вопрос: какова жизнь за пределами полицейского управления?»

«Если махнешь в Вест-Индию, смотри не возвращайся, — насмешливо ответил Рюдберг. — Те, кто уезжает за приключениями, вернувшись, редко чувствуют себя лучше. Они забывают извечную истину, что от себя не уйдешь».

«Речь совсем не об этом, — сказал Валландер. — На такие грандиозные планы я не замахиваюсь. Просто думаю иной раз, не поискать ли другую работу, которая будет мне по душе».

«Ты до конца своих дней останешься полицейским, — сказал Рюдберг. — Ты такой же, как я. И прекрасно это знаешь».

Валландер отбросил мысли о Рюдберге, достал новый блокнот, взял ручку.

А потом долго сидел в задумчивости. Вопросы и ответы. Первая ошибка возникает, наверно, уже на этой стадии. Многим людям, и не только с отдаленных континентов, чтобы сформулировать ответ, необходимо рассказывать свободно. Пора бы мне это понять, ведь я разговаривал не с одним африканцем, арабом или латиноамериканцем в разных ситуациях. Зачастую они пугаются нашей спешки, в которой усматривают знак презрения. Не иметь для человека времени, не сидеть с ним спокойно и молча — это ведь все равно что презирать его, насмехаться над ним.

Рассказывать, написал он на первой странице блокнота.

Может, подумал он, это и есть правильная путеводная нить.

Рассказывать, и больше ничего.

Валландер отодвинул блокнот в сторону, положил ноги на стол. Потом позвонил домой, выяснил, что все спокойно, и обещал через час-другой вернуться.

Рассеянно прочитал заявление о пропаже лошадей, из которого было ясно только одно: три породистые лошади пропали в ночь на 6 мая. Вечером они находились в денниках, а утром, когда в полшестого девушка-конюх открыла ворота, денники были пусты.

Валландер посмотрел на часы и решил съездить на конезавод. Поговорив с тремя конюхами и личным представителем хозяина, он пришел к мысли, что все это может оказаться намеренным мошенничеством со страховкой. Кое-что записал и предупредил, что еще навестит их.

На обратном пути в Истад заехал в «Отцовскую шляпу» и выпил кофе.

А сам рассеянно думал о том, есть ли в Южной Африке скаковые лошади.