Белая ворона

2

Им-то что, бездельникам и зубоскалам! Прибыл человек – и ладно. Но тетя Зося чуть с ног не сбилась, подбирая ему подходящее место в палате с такими же старичками. Да как на грех таковых было очень и очень мало.

К тому же все палаты были битком набиты, попробуй найди свободный уголок, чтобы втиснуть еще одну койку и тумбочку для нового отдыхающего, который и так опоздал на целую неделю.

Вот какая морока!

С большим трудом ей все же удалось втиснуть лишнюю койку в четвертую палату, несмотря на горячие протесты старожилов.

А четвертая палата, как известно, находилась рядышком с третьей, с той самой палатой, в которой обитали наши балерины.

Никто не мог понять, почему безобидный, внешне скромный старичок так немилосердно был высмеян и не пришелся ко двору нашей троицы?

И он сам, человек, который покамест ничем еще не провинился перед отдыхающими, никак не мог понять, почему он попал сразу в немилость к этим трем дамочкам, почему они так косо, с таким пренебрежением смотрят на него, хотя он мог бы точно так же смотреть на них, если б только хотел. Его ведь не задевает, что они такие гонористые, такие раскрашенные, наряженные, как попугаи. Это не его дело, какая для него разница?

И он не обращал на них ровным счетом никакого внимания. Пусть на него глазеют, как хотят, его это не задевает ничуть.

А вот троица никак не могла скрыть своего презрения к нему. Каждый раз, стоило его встретить где-нибудь, они устремляли на него едкие взгляды, отпускали по его адресу ехидные, дешевенькие реплики, словно он им когда-либо много зла причинил.

И однажды бросили ему вслед, не стесняясь людей.

– Ну, конечно, – отозвалась своим скрипучим голосом Шпак-Ковалик, – такой кавалер не мог остаться возле своей старушенции. К морю, видите ли, его потянуло! Только здесь его не хватало!

– Его место в доме престарелых, а не здесь! – вторила ей, кривя свои накрашенные губы, Дебора Цирульник.

– Очевидно, вместо богадельни его по ошибке водворили сюда.

Старик одним ухом ловил эти грубые колючие слова, но не обращал на них никакого внимания, а чтобы больше насолить этим странным особам, гордо шествовал по аллее, тихонько напевая себе под нос мелодии старинных, давно забытых опер.

Это совершенно выводило из себя балетную троицу, и кто-то из них однажды с возмущением отозвался:

– Он еще поет! Он еще издевается над нами!..

Они ждали, чтобы он вступил с ними в спор, но старик, делая вид, что не замечает их, прошел на берег.

Утром, когда троица пришла в столовую к завтраку, они заметили, что сестра-хозяйка приставила к их столику четвертый стул.

Они переглянулись: интересно, для кого? Кто приплывет к их берегу, кого присоседят?

Любопытство раздирало. Каждая пыталась угадать, кого посадят за их столик. Они даже не прикасались к еде в ожидании нового отдыхающего.

Но были страшно разочарованы, когда увидели, что к ним бодро и молча шагает в шляпе, с зонтиком и с неизменной «бабочкой», старик.

Они обомлели, вскрикнули, но что они могли сделать? Неудобно ведь при таком большом стечении отдыхающих поднимать скандал, чтобы от них убрали эту ветхость.

А он, по-прежнему делая вид, что никого и ничего не замечает, продолжал жевать как ни в чем не бывало.

Балерины все больше багровели, кипели, не зная, на ком излить свою злость. Непременно, сегодня же, они подойдут к директору, к главному врачу, будут писать жалобы во все инстанции: кого подсадили, на что это похоже? Ведь это не что иное, как оскорбление личности. Значит, и их считают старушками? Нет, такое невыносимо. Этой мерзости они ни за что не допустят и не простят!

Балерины были вне себя. Уж никак не ожидали, чтобы им подстроили такую пакость. Ну, конечно, только старца им здесь не хватало. Нужен им такой сосед по столику… Он им аппетит может испортить. Противные такие, не могли подобрать сюда какого-нибудь иного, молодого, симпатичного человека. Не иначе, как кто-то решил над ними немного поиздеваться, насолить.

Уж нет. Из этого ничего не получится. Так номер не пройдет. Всё поднимут здесь вверх дном, но добьются, чтобы этого деятеля немедленно убрали. Больше того, категорически потребуют, чтобы его перевели в другой корпус, подальше от них. Ведь как-никак они не простые отдыхающие, а ко всему еще творческие единицы и для вдохновения им нужна рядом молодежь, а не такой древний старик.

А пока что, оскорбленные и униженные жрицы искусства, балерины пускали в сторону тихого, скромного соседа шпильки, остроты, открыто и беззастенчиво издевались над ним, всячески выражая свое отвращение и враждебность к нему.

И решили они, что ему здесь не сдобровать. Такое они ему устроят, что он сам убежит отсюда.

И началось.

На каждом шагу укоряли его, что за столом не умеет вести себя согласно правилам хорошего тона, то он вилку и нож держит не так, как должно, во время еды шлепает губами, чавкает, то они набрасывались на него, зачем он кормит кошку и собаку, которые всегда дежурят у входа в столовую…

Но все их замечания на него не действовали. Он молчал.

Узнав о встрече, которую балерины организовали старику, тетя Зося возмутилась, – как так можно, он не имеет права отдыхать, как и все? Это собственная вилла этих трех граций? Обижают – старого заслуженного человека.

И когда издевки и острословье в адрес старика дошли до предела, – балерины просто не давали ему прохода, – тетя Зося обратилась к трем грациям:

– Скажите-ка, мои голубушки, – сказала она, – что это вы пристали к старому человеку? Вам не кажется, что и вы не вечно будете такими молодыми красавицами, как сейчас? Вы что же, застрахованы от старости в районной кассе страхования?

– Тетя Зося, чего же он так нарядился, как деятель семнадцатого столетия? Или он решил своим нарядом охмурить всех модников с Дерибасовской? – возмутилась Ната Церетели. – Что, он такая большая цаца, что ни разу даже не заговорил с нами?

– А откуда вы знаете, что он не большая цаца? Неважно, что он смешно нарядился. Это еще ничего не означает. А как, бывало, одевался граф Лев Толстой? По одежке нельзя судить… Вот у нас жил профессор Филатов. Тот тоже любил одеваться по старинке. И что же? А человек был знаменитый, слепых делал зрячими, чтобы я так жива была!

И, прижмурив черные свои глаза, тетя Зося добавила:

– Тут не сразу узнаешь, кто есть кто… А может быть, этот старик пишет музыку… Композитором является экстра-, класса? Не слыхали разве, как он все время ходит по отдаленным уголкам парка и напевает мотивы из каких-то опер? А держится он в стороне от всех, потому что, наверно, думает, творит… А человек, который что-то придумывает, становится похожим на женщину, которая собирается стать матерью, в смысле родить… В такое время нельзя ее трогать и расстраивать. А с ним, может быть, такое теперь и случилось…

– Неужели, тетя Зося, он композитор, этот старик? – спросила Дебора Цирульник.

– Кто его знает, – пожала плечами тетя Зося, – возможно, он и есть сочинитель музыки.

И осеклась, вспомнив, что все трое трудятся в поте лица в опере, поют или танцуют, и они жаловались, что им не дают подходящих ролей, не повышают ставки и категории и что виновен в этом один человек – новый директор театра.

После недолгой паузы тетя Зося улыбнулась лукаво и шепнула каждой на ухо, точно доверяя большой секрет.

– Девочки, – сказала она, – вы таки серьезно не знаете, кто такой этот старичок?

– Откуда нам знать? Что, у него на лбу написано? – съязвила Шпак-Ковалик.

– Что ж, мы гадалки какие? – нахмурилась Ната Церетели.

– Как узнаешь, когда он только жует, когда с нами сидит, и молчит как рыба, – добавила Дебора. – По всему видно, вредный, занудистый старикашка.

– Интересно, – окончательно заинтриговала их тетя Зося, – так вы в самом деле не знаете, кто он такой?

– Откуда нам знать, если он молчит как дуб и ни с кем из нас даже не здоровается!

– Вы, барышни, как-то говорили, если не ошибаюсь, что работаете в театре и там вас здорово обижают. Ролей не дают, категорию директор вам не повышает, зарплату… Так я вас поняла?

– Ну и что же? – уставилась на нее Шпак-Ковалик.

– Что значит «ну»? – уже с притворной серьезностью перебила тетя Зося. – Вот тут собака и зарыта. Не знаете вы, кто вам может помочь и кто может жизнь испортить. Не знаете.

– Почему?

– Да потому! – Она украдкой оглянулась по сторонам. – Этот старичок может перевернуть вашу жизнь в два счета. Скажите, как фамилия нового вашего директора?

– Лушкин. Максимильян Афанасьевич.

– Вот так бы сразу и сказали. Ну, а как имя вот этого старичка, на которого вы смотрите с таким пренебрежением? Как? Ага, не знаете? То-то же! Голову надо иметь на плечах! Голову, а не кочан капусты.

Тетя Зося на минуту смолкла, изучая недоумевающую троицу.

– Так вот, я вам по величайшему секрету скажу, и он мне по большому секрету сказал: Афанасий его зовут… Афанасий.

– И что из этого следует?

– Что следует? То, что вы тупицы! Такие, как вы, вечно будут в театре подметать сцену, выносить свечи, раздавать конверты всяким князьям да графиням. Нашли над кем подтрунивать, над кем смеяться.

– Ну, ну, не тяните, тетя Зося! – дружно воскликнули балерины. – Не выматывайте душу. Говорите скорее!

– А вы умеете держать язык за зубами?

– Коли надо, мы можем даже заморозить наши языки.

– Так вот, знайте: этот старик в соломенной шляпе с зонтиком и «бабочкой», над которым вы так издеваетесь, является не кем иным, как отцом вашего директора! Поняли?

– Директора? Не может быть!

– Как это не может быть? Вы что думаете, у тети Зоей есть свободное время лясы точить с вами? Не тот уже возраст!

– Боже мой! – сощурилась Шпак-Ковалик. – Какой пассаж! Над стариком издеваемся и не знаем, что…

– А может, тетя Зося, вы ошибаетесь?

– Кто ошибается? – возмутилась тетя Зося и поднесла платок к губам, чтобы не рассмеяться и не испортить все дело. – Была б охота для шуток! Это очень серьезно, я вам говорю под величайшим секретом. Он хочет, чтобы никто об этом не знал. Будут приставать к нему со всякими просьбами, каждый захочет, чтобы он ему помог, составил протекцию.

– Боже, как мы опростоволосились! – чуть не всплакнули балерины. – И надо же. Прямо-таки с ума можно сойти.

Несколько минут троица стояла безмолвно, балерины словно языки проглотили, не зная, не ведая, как быть. Куда деваться.

Они долго не могли прийти в себя. Подумать только! Веселенькая история. Отец директора. Шутка сказать, такой влиятельный старичок сидит с ними за одним столом, а они не знают, кто он! Более того, еще смеются, издеваются над ним. Достаточно, чтобы он словечко замолвил сыну, одно только доброе слово о них, как их судьба пошла бы совсем по иному руслу. И вместо того, чтобы с первого дня подружиться с этим человеком, они ему стали поперек горла, делали пакости, испортили с ним отношения, не давали ему дышать. Больше того, они еще на него напустили Жору, местного культурника-затейника, длиннющего детину с выпученными глазами и мрачным видом, в обязанности которого входила покупка билетов на поезда и самолеты, развлечение отдыхающих., а также всевозможные мероприятия – танцы, лотереи и прочие игры. И вот этот Жора им в угоду тоже включился в глупую игру, чтобы всячески досаждать странному старичку, и каждый день укорял его, ругал за то, что не выходит на рассвете на физзарядку, не принимает участия в массовых кроссах, в самодеятельности и вообще ведет себя обособленно, заносчиво, ни с кем не дружит, не гуляет и никого не замечает… Держится в стороне от коллектива.

Да, красиво получилось. Так опростоволоситься можно раз в жизни. И должно же этому было случиться именно с отцом директора.

Балерины были вне себя. Смотрите, люди добрые, как иногда можно влипнуть в глупейшую историю! Представлялся такой чудесный случай подобрать ключик к директору. А получился пшик. Больше такого случая не будет. Такое бывает раз в сто лет.

Но страшнее всего другое: ведь старик может узнать, что эти его соседки работают у сына в театре и по возвращении из дома отдыха рассказать сыну о том, как они над ним издевались, эти его почтенные балерины Дебора Цирульник, Шпак-Ковалик и Ната Церетели. Красиво они тогда будут выглядеть. Директор – человек крутой. Возможно, он сделает вид, что ничего не знает, но объявит им выговор по приказу за что-нибудь, затаит на них злобу, исподтишка начнет им мстить за оскорбленного отца, за все то, что они там вытворяли с ним в доме отдыха. Да, тот директор может им подложить такую свинью, что они и знать не будут, откуда что взялось. Недаром перед отпуском пошли упорные слухи в театре, что будет скоро сокращение штатов, что директор решил набрать молодых танцовщиц и хористок вместо тех, которые уже выходят в тираж. Он поспешит некоторых отправить на пенсию, а кое-кого отпустить по собственному желанию. И, кажется, все трое по возрасту подпадают под сокращение штатов.

Боже, так сглупить!

Весь день они ходили с опущенными головами. Грызли себя, не зная, что предпринять, чтобы умаслить старика. Друг друга обвиняли в том, что именно она затеяла эту чертову игру с человеком, который ничем не провинился перед ними.

Ната и Шпак-Ковалик обрушились на Дебору за то, что, мол, она была главной закоперщицей в этой никчемной игре, что она первая стала приставать к старику, высмеивать его соломенную шляпу, зонт, «бабочку», усы. А та обвиняла Нату в том, что она подкладывала ему на стул камешки, дважды обманывала его, что в канцелярии дома отдыха лежит для него срочная телеграмма, и он, бедняга, мчался туда сломя голову, а на деле оказывалось, что никакой телеграммы и в помине нет.

После того, как подружки-балерины хорошо меж собой перегрызлись, обзывая друг друга самыми нелестными словами, они пришли к выводу, что вся эта ссора ничего хорошего не принесет. Необходимо что-то придумать, помириться со старичком, смягчить его.

Не следует напрасно терять времени, необходимо немедленно начать крутить колесо в обратную сторону. Но как? Этот старик – видимо, человек принципиальный и не так-то просто помириться с ним.

Когда они рассказали Жоре-культурнику, что старик оказался родным отцом директора театра, где они трудятся в поте лица, культурник обомлел.

Вот это интересно!

Знай Жора об этом раньше, он бы мгновенно подружился с ним, ближе познакомился бы, и старик попросил бы сына, чтобы тот взял Жору к себе на работу. Он давно мечтал стать в театре администратором. К тому же он не в ладах с завхозом, кляузным малым, который может продать тебя ни за понюшку табаку. Ему, Жоре, уже несколько раз намекнули, что, если он не хочет, чтобы его с треском прогнали со службы, пусть подает заявление об увольнении по собственному желанию. И вот представлялся. счастливый случай. Все проблемы сразу были бы разрешены.

А теперь? Как же теперь быть? Столько пакостей в угоду этим трем дурам он сделал папаше директора! С каким же видом он подойдет теперь к нему со своими просьбами? Тот просто выругает его последними словами и будет прав!

Эх, каких только чудес не бывает в жизни!

Жора не переставал сокрушаться. В самом деле, какой счастливый случай представлялся найти тропинку к сердцу директора театра! Такой случай, и он пропустил его!

Нет, видимо, каким родился неудачником Жора, таким уж умрет. А когда нет счастья, то лучше вообще не родиться на свет божий!