5

Тетя Зося внимательно следила за этим спектаклем-поединком и была на седьмом небе. Это все ей очень нравилось. Она получала истинное удовольствие. Они, эти четверо балбесов, отомщены за заносчивость, высокомерие, корысть. Теперь они пожинают плоды того, что потешались, мягко выражаясь, над старым человеком с первого дня, как он прибыл сюда. Пусть теперь попляшут. Пусть переживают за свою нетактичность, заносчивость. Поделом-им!

И когда они снова пришли к ней, чуть ли не со слезами на глазах, спрашивая, что бы такое еще придумать, чтобы он все же смягчился, простил их, тетя Зося пожала плечами:

– Что ж могу вам посоветовать я, мои дорогие. Слишком много обид нанесли вы человеку в первые дни, и он страшно зол на вас. Слишком много горечи причинили ему своими шпильками и насмешками. Но все же не падайте духом. Мне кажется, что чуть-чуть вы его уже смягчили. Я не думаю, чтобы такие красоточки, как вы, да еще балерины, не смогли сломить одного мужчину. Такого я себе не представляю. Продолжайте с той же настойчивостью обрабатывать его, и он непременно капитулирует, выбросит белый флаг, сдастся на вашу милость. Он даст себя уговорить и выполнит все ваши просьбы. Будь я мужчиной, перед такими, как вы, ей-богу, не устояла бы!

– И вы в этом уверены, тетенька?

– Безусловно! Как же может быть иначе?

– Почему же, тетя Зося, – отозвалась Ната Церетели, – когда Дебора осторожно намекнула старику, попросила поговорить со своим сынком, директором театра, чтобы он выделил для нас роли, относился лучше, повысил ставки, тот на нее посмотрел, как на ненормальную, и отвернулся?

– А Жора ведь совсем немногого просил, – вставила Шпак-Ковалик, – он просил, чтобы только замолвил сыну за него словечко, чтобы назначили его администратором. Старик в ответ сплюнул и не сказал ни слова.

– Что же вы хотели, миленькие мои, – прервала их тетя Зося, – после того, как столько зла причинили человеку и так грубо с ним обошлись, сразу обрести его расположение к себе, симпатию, чтобы он помчался к своему сыну и чтобы тот немедленно дал вам хорошие роли, ставки, категории и носил вас на руках? Ого, какие шустрые! Подождите немного, пока он сменит гнев на милость, ничего не поделаешь! – И, подумав с минутку, продолжала: – Но все это не беда. Мне кажется, что этот человек не принадлежит к категории болтунов-пустозвонов, которые любят сулить златые горы и забывают об этом через час. Кажется, старик принадлежит к тем молчальникам, которые не любят обещать, но сделают все, о чем их просят. Думаю, что все будет в порядке. Вы почти у цели. Продолжайте на него наседать.

Тетя Зося поправила халат, пригладила растрепавшиеся волосы, выбившиеся из-под косынки и, с трудом сдерживая улыбку, которая рвалась на розовые ее губы, добавила:

– Конечно, у вас один выход. Вы в конце концов победите.

– Но ведь он даже не желает с нами разговаривать, – слезно отозвалась Дебора, – он даже не смотрит в нашу сторону.

– Чем больше добра мы пытаемся ему делать, тем больше он злится, – добавила Шпак-Ковалик.

– А Жора, который способен уговорить камень, тоже ничего не может сделать со стариком, – добавила Ната Церетели.

Тетя Зося окинула всех троих пронизывающим взглядом, задумалась и вдруг просияла, что-то вспомнив. Она нагнулась к ним, озираясь по сторонам, и, словно поверяя большую тайну, прошептала:

– Кто-то мне сказал, что послезавтра у старика день рождения. Знаете, человек не более как человек со своими странностями и слабостями, а сердце – не камень. Когда в такой знаменательный день преподносят ему букет роз, тортик или сувенир вроде зажигалки, пепельнички, рубашку или галстук, как бы он ни был черств – становится добрее, ласковее и даже забывает обо всех обидах. Вот у вас и появился подходящий случай оказать ему внимание и помириться…

– Ой, тетя Зося, какая же вы умница! – всплеснула руками Ната Церетели. – Ведь это идея!

– А сколько лет ему исполняется?

– Какая разница сколько лет? Вам ведь важны не его годы, а случай поздравить его, вот и вся недолга, – уже рассердилась тетя Зося. И весь ее вид выражал одну мысль: «Какие вы глупые, что задаете такие нелепые вопросы!»

Все трое обхватили тетю Зосю и стали ее целовать.

– Миленькая тетенька Зося, какая вы мудрая! Умничка! Золотая мысль! Как же мы сразу не додумались?…

Они отправились в отдаленный уголок парка, присели на травке и стали советоваться, как провести эту новую операцию, вернее, как отметить это знаменательное событие, что можно придумать для юбиляра за считанные дни.

Жора-культурник опять вырос, как из-под земли, увидев озабоченных балерин.

Узнав, о чем спор и что стряслось, он зажегся. У старого упрямца приближается такая важная дата, а они так поздно об этом узнали. Необходимо поднять общественность. Он добьется, чтобы широко отметили такое важное событие. Шутка сказать – день рождения такого знатного человека! Во-первых, он сделает так, чтобы администрация направила ему лично поздравительную телеграмму, это раз. Шеф-повар испечет торт и утыкает его свечами, нужно только уточнить, сколько старику стукнет, сколько свечей надо. Садовники нарежут цветов и поднесут ему. В клубе вот уже пять лет пылится огромный макет новой кухни и некуда его девать, он занимает черт знает сколько места, так они преподнесут этот макет юбиляру, и пусть подавится им!

Кроме того, он напишет куплеты про день рождения старика и сам придумает к ним музыку. Он же и напишет большой плакат – приветствие. И, кроме того, устроит в честь его вечер самодеятельности в летнем клубе, где девчата и парни будут плясать, петь, декламировать. Словом, старик будет доволен.

Короче говоря, можно вполне положиться на него. Уж коли он, Жора, возьмется за дело, то будет порядок в танковых войсках! Ол раит, генацвале!

План, который на ходу был составлен вчерне культурником, ошарашил балерин и произвел на них огромное впечатление. Одно только их тревожило: что же это получается, все сделает один Жора? А они трое останутся в тени? Окажутся в стороне? В такой день уж безусловно приедет сын старика, директор их театра, их поилец и кормилец. И сын должен видеть, быть свидетелем того, как они чествуют его отца, с каким почтением относятся к нему. Пусть сам посмотрит, какой заботой окружили любимого отца, как за ним ухаживают. Естественно, небось надолго запомнит их и сделает для себя соответствующие выводы.

Сказано – сделано.

Все четверо развили бешеную деятельность. Чуть с ног не сбились. На кухне готовили именинный торт. Повара старались не ударить лицом в грязь. Балерины помчались на Привоз и купили три букета пышных цветов. На толкучке приобрели соломенную шляпу, точно такую же, как он носил и которая сначала вызывала едкие шуточки и остроты, купили новый зонт допотопного производства, дабы он не намного отличался от того, которым пользовался здесь. Купили еще какие-то мелочи – сувениры и были счастливы. Ничего для именинника не пожалели. Потратились, но были уверены, что все это окупит себя сторицей. За эти дни они остались без ног, потеряли еще больше живого веса… Но какое это имеет значение? Игра стоила свеч. Не каждый день могут они встретиться лицом к лицу с папашей своего директора. Не каждую неделю справляют такому человеку день рождения.

Жора ходил как жених. Все готовил с размахом, позабыв о каждодневных мероприятиях. Трудности испытал только при составлении куплетов и музыки к ним. Ведь он собирался приветствовать юбиляра поэтическими строчками, а не обыденной прозой. Как назло, строки ложились на бумаге, как инвалиды, – искалеченные, малозвучные, унылые, а рифмы не клеились совершенно.

Но он не падал духом. Не пожалеет еще одной бессонной ночи, но придумает, как положено!

Вот и наступило долгожданное утро. Жора и балерины нарядились в свои праздничные одежды. Ездили накануне специально на Дерибасовскую к лучшим парикмахерам, чтоб они накрутили им наимоднейшие прически. Все четверо очень нервничали, но больше всех, конечно, переживали балерины. Особенно волновались, не в силах представить себе встречу с сыном старика, если, конечно, тот приедет, хотя приедет он наверняка. Как же может быть иначе – день рождения отца родного.

Утро началось как обычно. Отдыхающие, как всегда, были озабочены своими повседневными делами: распаренные, усталые, но веселые, возвращались они с пляжа. Аппетит разыгрался, и они спешили в столовую. Но, увидев огромный плакат у входа, останавливались в изумлении. Такого плаката с такой необычной надписью никто еще здесь не видел.

На плакате значилось, что администрация дома отдыха и все местные организации, начиная от месткома и кончая обществом «Спасения на водах», горячо и сердечно поздравляют дорогого и любимого отдыхающего Афанасия и т. д. и т. п.

На столике номер восемь, там, где обычно восседали балерины, стоял большой пирог со множеством свечей. В банках из-под томатов красовались цветы. На стуле лежали какие-то коробочки, а над ними возвышался приевшийся всем макет новой кухни.

Отдыхающие, проходя мимо столика номер восемь и мимо огромного плаката с приветствием, задерживались, пожимали плечами, не представляя себе, что, собственно, произошло. Кого и за что собираются чествовать и что это за личность, взбудоражившая весь дом отдыха?

Еще больше удивило людей, когда они прочитали объявление, что, в связи с этой важной датой, в клубе состоится вечер самодеятельности, а затем танцы.

– Балерины, размалеванные, вычурно причесанные, пестро наряженные, стояли у дверей в ожидании соседа, намереваясь первыми его поздравить и облобызать. Чуть поодаль нервно вышагивал взад и вперед с огромным рупором Жора.

Ему надлежало при появлении именинника прокричать в рупор те куплеты-поздравления, которые он сам придумал в эти бессонные ночи.

И виновник торжества наконец-то появился! Он медленно шагал, – руки за спиной – не представлял себе, что его ждет.

Когда он подошел ближе, то увидел шумную толпу людей вокруг какого-то плаката. Он не понимал, что там за шум, почему люди не завтракают, а столпились у плаката. «Но какое, – думал он, – это имеет отношение ко мне?» И медленно прошествовал к своему столику.

Вдруг навстречу ему бросились балерины и стали его обнимать, что-то выкрикивая. Они протягивали ему цветы, и он оторопел от удивления.

– Поздравляем вас, дорогой наш сосед!

– Десять тысяч лет живите счастливо! – хором воскликнули они, собираясь еще что-то добавить, но он резко вырвался из их объятий и вдруг увидел плакат, пробежал его глазами и потерял окончательно дар речи.

– С ума посходили! – с трудом пробормотал он. – Просто житья нет от этих баб. Чего они ко мне привязались?

– Папаша, не обижайтесь! – воскликнула чуть ли не со слезами на глазах Шпак-Ковалик. – Это мы, честное слово, от чистого сердца!

– Мы вас поздравляем с днем рождения! – вмешалась Ната Церетели.

– С каким днем рождения? Вы что, с ума сошли?

– Это ведь элементарная вежливость… – вставила Дебора Цирульник. – Сосед по столику, и вообще…

– Вообще, я уже вам заявил, что мне надоели ваши бесконечные фокусы! – крикнул он. – Что вам от меня нужно?… Никакой у– меня не день рождения. Я родился зимою, а теперь лето… И к тому же отстаньте! Буду жаловаться!

– Боже мой, что за упрямец, слова не дает сказать! – развела руками Шпак-Ковалик. – Мы так старались, а он…

Старик направился к столику, чтобы съесть свою рисовую кашу с молоком, и обалдел окончательно, увидев вместо нее не то пирог, не то торт со свечками и какой-то чудовищный ящик, чем-то похожий на саркофаг.

Тут старик уже окончательно растерялся, хотел было броситься назад, но перед ним, как из-под земли, вырос культурник Жора. Вскинув высоко рупор, он затянул хрипловатым голосом куплеты, посвященные юбиляру, но тот в сердцах сплюнул и, быстро натянув на голову неизменную соломенную шляпу, возмущенный до глубины души, заторопился к выходу. «Нет, больше так продолжаться не может! – подумал он. – Больше этих насмешек я не выдержу!..»

Шум поднялся в столовой, но Жора высоко, как знамя, поднял руку, пытаясь успокоить отдыхающую публику. Он просил сидеть спокойно и завтракать.

– Не поднимайте волны! – кричал он. – Это старик просто, видать, растрогался от сюрприза. Как-никак, такой день в его жизни. Это понимать надо. Ничего, он немного успокоится и вернется, тогда продолжим его чествование.

Тем временем, он с еще большим пылом продолжал петь свои собственные частушки, затем огласил телеграмму Шпак-Ковалик, Деборы и Наты, которые пожелали знаменитому соседу счастья в личной жизни.

Жора громко читал телеграмму и нервно посматривал на дверь, не приехал ли сын старика, не несет ли почтальон хотя бы телеграмму от него. Не может быть такого, чтобы питомец не поздравил отца с таким знаменательным днем.

Но, как на грех, не видно было ни сына, ни почтальона с телеграммой. И Жору это сильно обескуражило.

– Старая история – отцы и дети.

Что ж, пусть так, но куда же девался юбиляр? Сколько он будет переживать? Время идет, а он все не возвращается! Жора своими частушками так разогрел публику, что все вообще позабыли о еде и ждали, чтобы старик вернулся.

А того нет как нет, словно испарился.

Праздничный пирог со свечами, над которым в кухне долго колдовали, стоял сиротливо на столе, и окружающие посматривали на него с вожделением. Бутылка с шампанским сверкала под солнечными лучами, стояла закупоренная, и никто не решался ее откупорить без виновника торжества.

Жора уже сыпал плоскими остротами, которые давно набили оскомину, оттягивая время, все еще надеясь, что вот-вот появится капризный виновник торжества и празднество пойдет своим чередом.

Но где там! Исчез человек, как в воду канул!

Жора не знал, куда деваться. Явно проваливается столь важное мероприятие. Если старик сыграет такую злую шутку и вечером, когда соберется все начальство дома, тогда – хоть с моста в воду!

Он встретился с испуганными глазами своих сподвижниц и остолбенел: на них лица не было.

Отложив в сторону рупор, он с этой троицей отправился в корпус узнать, что со стариком стряслось, почему он так долго задерживается.

Запыхавшись от быстрого бега, они остановились перед раскрытой дверью палаты, где– старик обитал, но его и духу не было. Остались только следы поспешного бегства.

Что случилось? Где он?

Все бросились в другой конец коридора, где уборщица Глафира драила шваброй пол, и, запыхавшись, набросились на нее с вопросами:

– Глафира, дорогуша! – воскликнула Ната Церетели. – А где же этот, как его, ну старичок в соломенной шляпе с зонтиком? Ну, наш сосед по столику?…

Та неторопливо выпрямилась, выкрутила над миской мокрую тряпку и безразличным взглядом окинула взволнованных балерин.

– Ну, Глафира! – стала ее тормошить Шпак-Ковалик. – Где он? Скажите!..

– Где? Ого, ищите ветра в поле! – махнула она рукой.

– Ну, не выматывайте душу, он срочно нужен. Его ждут! – добавила Дебора.

– Его ждут… – тем же спокойно-равнодушным тоном ответила Глафира. – Он сказал, что сюда больше не приедет… Укатил.

– Бросьте шутить, Глафира!

– Не думаете ли вы, что я такая же бездельница и мне нечего делать, только шутить? – сердито сказала Глафира. – Попробуйте-ка помыть столько полов, тогда узнаете…

– Умоляем, говорите правду!

– А я и не умею врать… – после долгой паузы продолжала Глафира. – Старик прибежал как ошпаренный, ни жив ни мертв. Он весь кипел от злости. Схватил свой саквояж, запихал туда свои шмутки и понесся к трамваю. Он сказал, что какие-то дуры его тут все время преследуют, не дают вздохнуть. А сегодня, говорит он, придумали какой-то день рождения, частушки, вывесили плакат, черт знает что творят. Одним словом, он решил плюнуть на все..

– Но где же он, Глафира, куда он… – задыхаясь от волнения, Шпак-Ковалик схватила уборщицу так, что тряпка у нее выпала из рук.

Та посмотрела на нее испуганно:

– Боже мой, какие вы бестолковые! Так я же вам говорю, пошел к трамваю, а там – на вокзал…

– Как это на вокзал?

– А это вы у него спросите! – ответила Глафира. – Ему надо поспеть на николаевский поезд. К дочке, говорит, поеду, там мне спокойнее будет, чем здесь, в этом доме отдыха.

– Да ведь он здесь, на Дерибасовской, живет с сыном-директором, – уставилась на уборщицу Ната Церетели.

– При чем тут Дерибасовская? Сын… Директор… – махнула рукой Глафира. – Он мне сказал точно. Живет в Николаеве с дочкой-вдовой. Больше у него никого нет. Он работает там в банке кассиром уже сорок лет. Приехал, говорит, отдохнуть, а ему испортили весь отдых. Ну и плюнул на все и укатил домой.

– Что вы говорите, Глафира! – подошел ближе Жора, который был бледен как стена. – Но ведь тетя Зося сказала нам, что это отец директора театра, что живет он с сыном на Дерибасовской…

– Послушайте, чего вы ко мне пристали? Видите, сколько у меня еще работы, а вы мне морочите голову. Идите к своей тете Зосе и требуйте. Тетя Зося ему сказала. А вы что, не знаете тетю Зосю? Она придумает такое, что с ума сойдете.

Глафира намочила тряпку и снова стала тереть пол. «Ишь какие умники! Тетя Зося сказала… – не могла успокоиться Глафира. – Сидит себе по целым дням за столиком, а делать ей нечего, вот и морочит людям голову. Если б ей надо было убрать столько палат, как мне, все эти шуточки в голову и не лезли бы».

Заметив, что ее слова будто ошпарили всех, Глафира сказала:

– Если хотите его проводить, этого старика, то вы его еще застанете на вокзале. Поезд николаевский уходит в двенадцать. Очень он хороший старик, спокойный такой. В палате не курил, не мусорил, не пил. Все время поддерживал порядок, аккуратно застилал кровать. Были бы все отдыхающие такими, как он, мне бы куда легче было. Если увидите, то передайте и от меня ему поклон.

Она смотрела на расстроенных служительниц Мельпомены, не понимая, почему они такие удрученные.

– Чего же вы стоите? Ежели уж решили проводить его, то не пожалейте рубля и поезжайте на такси. Еще успеете. А хорошо было бы, если б проводили, – не переставала Глафира сыпать соль на свежие раны. – Он ушел очень расстроенный, в плохом настроении. А вот поехали бы на вокзал, поговорили бы по-человечески, и легче стало бы у него на душе. Поезжайте, успокойте его, может, у него останется лучшее впечатление о вас, о всех нас и о нашем доме отдыха… Послушайтесь моего совета, поезжайте и успокойте человека.

– Спасибо вашей бабушке за совет!.. – пробурчал раздраженный Жора, угрюмо посмотрев на убитых горем своих сподвижниц.

Он подумал о том, что нужно немедленно снять плакат, убрать праздничный пирог, а самое главное – найти причину для отмены вечера самодеятельности.

Чего доброго, его засмеют, узнав, как он опростоволосился.

Шпак-Ковалик, Ната Церетели и Дебора Цирульник стояли как в воду опущенные. Они не могли смотреть друг другу в глаза, подумывая о том, что и им теперь надо срочно покинуть эту милую обитель, не дожидаясь конца срока…

А между тем, их разбирала неимоверная досада. И, вдобавок, не на ком было сорвать свою злость. Пусть тетя Зося благодарит господа бога, что со вчерашнего дня ее, отправили в отпуск. Иначе они бы ей показали. Они бы проучили ее!

Загрузка...