Белоснежный лайнер в другую жизнь

11. Москва. Ноябрь 2005 г. Желтухин

Сергей пришел к нему без звонка, неожиданно, чем, с одной стороны, обрадовал Бориса, с другой – заставил поволноваться… Несмотря на то что после смерти Ирины прошло время, и бывшие друзья стали понемногу приходить в себя, и Желтухин вынужден был признаться себе в том, что обвинял Сергея в смерти жены в сердцах, сгоряча, все равно между ними все еще сохранялась какая-то недосказанность. Потом у Бориса был роман с Лилей, роман странный, искусственный, какой-то надуманный, замешенный на одиночестве и желании как-то подкорректировать саму жизнь, ее естественное течение. Да и роман ли это был, если Лиля никогда не воспринимала его как мужчину, не испытывала к нему тех чувств, которые вызывал в ней все тот же Бантышев, этот любимец женщин… Его ревность к Ирине к тому моменту, когда она покинула их всех, достигла своего пика, той безудержной ярости или даже злобы по отношению к Сергею, которую он едва сдерживал, когда появлялся в доме Бантышевых. Он не мог понять ни сердцем, ни мозгами, как это можно было пренебрегать такой красавицей, такой нежной и изысканной женщиной, и спать с какой-то аферисткой, выдававшей себя за настоящую испанку – Исабель. И где он только подцепил эту бестию? Желтухин знал, как страдала Ирина от измены мужа, как переживала, плакала, да и вообще, она находилась перед смертью в глубокой депрессии. Нервы ее были расшатаны, здоровье подорвано. Он не понимал, как это могло такое случиться, что ни Сергей, ни Катя, самые близкие, казалось бы, люди, не замечают такой резкой перемены в Ирине. Ведь ее состояние не могло не бросаться в глаза: трясущиеся руки, черные круги под глазами, болезненная бледность… Чувствовалось, что женщина совсем не спит, что веки ее опухли от слез и что ей требуется помощь. Но разве кто-нибудь обратил на нее внимание? Сергей начал все реже и реже бывать дома, приходил лишь изредка ночевать. Да и то, как казалось Борису, лишь для того, чтобы увидеться с дочерью. А Катя? Разве она замечала, что творится с ее матерью? Она жила исключительно своими интересами, и ей было все равно, где мать, что с ней, как она себя чувствует… Ирина жаловалась Борису на то, что Катя не любит ее, не прислушивается к тому, что та ей говорит, что между ними нет той близости, которая существует между матерью и дочерью в нормальных, не покалеченных предательством семьях. И получалось, что Бантышев проводил все свое свободное от работы время с Исабель, Катя была увлечена каким-то парнем, о котором никто и ничего не знал, а Ирина мало того что работала, так еще и вела все хозяйство, обстирывала всю семью, готовила, убирала и наотрез отказывалась нанять прислугу. Она и Борису объясняла это тем, что ей не хотелось, чтобы чужой человек был свидетелем ее позора, стыда за такую неблагополучную семью, не могла допустить, чтобы ее личная жизнь обсуждалась или, что самое ужасное, чтобы она сама, Ирина Бантышева, вызывала у кого-то жалость… И мало кто знал, что происходит в семье Бантышевых, так случилось, что постепенно круг их знакомых распался, Бантышев сам этого хотел, ему надоели все эти вечеринки, сплошные дни рождения, он без стеснения признавался своему другу в том, что ему хочется побольше времени проводить с Исабель. «Я знаю, – говорил Сергей, – что ты давно влюблен в мою жену, но Ирина-то любит меня, и у тебя, друг мой, нет никаких шансов, кроме того, она все же моя жена, не забывай…» И что самое парадоксальное в этой ситуации: Ирина действительно любила предателя Бантышева, а Желтухина воспринимала исключительно как друга семьи, хотя и знала о том, что он испытывает к ней подлинную страсть. И все равно Борис часто бывал у них, ему доставляло удовольствие просто находиться в этом доме, видеться с Ириной, наблюдать за ней, да что там наблюдать – восхищаться ею, каждым ее движением, звуком ее голоса. Конечно, Бантышев в душе наверняка посмеивался над ним, над тем, что Борис, не имея семьи, приходит к ним в дом, чтобы поиграть в семью, пообщаться с недоступной и обожаемой им женщиной, погреться душой возле нее, помечтать. Но Желтухина это мало волновало, и он, несмотря ни на что, все равно продолжал приезжать к ним. Он стал своим человеком в семье. Он был надежен и ответственен. Ему можно было поручить что-то сделать, привезти, позвонить, отремонтировать, достать, он всегда выручал всех членов семьи Бантышевых, которые, каждый по отдельности, знали, что Борис никогда не предаст, не выдаст того, кто на него положился, что у него нет приоритетов, что он одинаково серьезно хранит как тайны главы семейства, так и его жены, не говоря уже о ромашково-девичьих секретах Кати. Семья привыкла к присутствию в ее жизни Желтухина быстро, как привыкают ко всему хорошему, а потому разлад, что случился между Сергеем и Борисом, не говоря уже о смерти Ирины, – все это вместе грозило окончательно развалить семью, подорвать последние дружеские опоры и привычки. Особенно привычку ощущать рядом с собой крепкий локоть Бориса. Бантышев, по мнению Бориса, и сам, вероятно, не мог понять, как же так случилось, что его почти одновременно покинули сразу два его друга: Ирина и Борис. Но Ирина умерла, ее не вернуть, она ушла скоропостижно, трагически, тяжело, а с чего было уходить Борису? И с чего он взял, что Ирина умерла из-за его, Бантышева, измены? Да все мужики гуляют… Не может простить ему, что обожаемой им женщины нет, что она теперь не принадлежит даже Бантышеву, никому?! Но при чем же здесь сам Сергей? Ведь он скорбит не меньше Желтухина, и тот факт, что Исабель так скоро поселилась в их доме, еще ничего не доказывает. А может, это именно ее присутствие и спасло его самого от депрессии? Да что Борис может вообще знать о том, что происходит в его душе? Так думал Желтухин о Сергее Бантышеве. Или хотел думать?

И вот после того как Сергея покинула и Исабель, а в его жизни наметились перемены, связанные с соседкой Лилей, он появился в квартире Бориса…

– Знаешь, старик, мне так тебя не хватает, – вдруг сказал Сергей и крепко вцепился руками в рукава Желтухина. И Бориса сразу отпустило, он даже успел расслабиться…

Пришел выкурить трубку мира. Отлично.

– Мне тоже тебя не хватало… Ты прости, что я не принял Исабель, что разругался с тобой из-за Ирины, что обвинял тебя в том, в чем ты не мог быть виноват…

И тут Бантышев хлопнул себя по лбу: «Я же пакет в машине забыл, все боялся, что ты не примешь меня…» Он ушел и быстро вернулся с пакетом, в котором была дорогая водка, закуска. «Как будто, – подумал Желтухин, – у меня нечего выпить и закусить». Несмотря на то что он жил один, у него холодильник никогда не пустовал, он и продукты закупал, и готовил еду, и мыл посуду, и содержал свой дом в полном порядке. У Бориса даже был свой зимний сад – на подоконниках пышно цвели тропические растения, а в комнатах, занимая большую часть пространства, разрастались дивные, могучие монстеры.

– Мир? – спросил Бантышев, ловя ладонь друга и сжимая ее очень крепко.

– Мир, – ответил ему на пожатие Борис.

– Если бы ты только знал, как же мне не хватало тебя все эти месяцы!.. Исабель словно околдовала меня… Но надо отдать и ей должное, ее терпению, ее умению держаться… Она так хорошо отвлекала меня от траурных мыслей, так легко и быстро заполнила нашу квартиру яркими красками, вкусными запахами, смехом, наконец… Я понимаю, что ты хочешь сказать: что для нее смерть Ирины была лишь смертью соперницы, устранением мощного препятствия на пути к браку с преуспевающим мужиком, я не дурак, все видел… Но все равно, кто знает, как пережил бы я это трудное время… Вот только Катю жалко, она, бедняжка, вынуждена была терпеть Исабель в то время, когда у нее такое творилось на душе… Нет, все-таки какой же я эгоист! Но теперь все в прошлом…

– Да проходи ты, не стой в дверях, – Борис помог Сергею раздеться и провел в гостиную.

– Как же у тебя хорошо, зелено, чисто, пахнет приятно… Сто лет у тебя не был, старик. А знаешь, лучше бы ты действительно женился на Ирке… Она баба, конечно, золотая, и я любил ее очень, да только недостоин я был ее, понимаешь? Она одним своим чистым видом, можно сказать, ангельским, внушала мне страх… Я боялся ее, представляешь? У нее же все по высшей планке, она такими категориями мыслила, скажу я тебе… А я мужик простой, и развлечения мне нужны были простые… И еда…

– А я думал, что ты увлекся экзотикой, испанской кухней…

– Да ладно, ты все понял, я же знаю. Исабель – в прошлом, она забыта, все.

– Ты ко мне по делу или просто так? – решил на всякий случай подстраховаться Борис, чтобы быть уверенным в том, что его не застанут врасплох, чтобы быть готовым к любому повороту разговора. А вдруг Сергей пришел не просто так, а чтобы задать ему те самые вопросы, к которым он готовился все это время и из-за которых он потерял покой?

– Я просто так, а что, ты сильно занят? Так я могу прийти в следующий раз… – и Сергей сделал движение в сторону двери.

– Успокойся, я тоже просто так спросил. Времени у меня – вагон. Я ужасно рад твоему приходу. Сейчас вот отварю картошечку, у меня окорок есть, солености…

Они помянули Ирину, потом неожиданно напились, крепко, до бесчувствия, до слез. Сергей отчего-то обозлился на Исабель и ругал ее последними словами, а потом, расчувствовавшись, неожиданно признался Борису в том, что ему было с ней очень легко, как бывает легко с продажными, глупыми девицами, готовыми за деньги сделать сальто-мортале или вывернуться наизнанку. Исабель прощала ему то, что никогда не простила бы нормальная, воспитанная в традиционных рамках приличия, благонравная женщина, какой была Ирина. Борис с ужасом и отвращением слушал признания Бантышева о том, как он был груб с испанкой, позволял себе даже бить ее…

– Все женщины похожи на нее, – говорил Бантышев, обводя пьяным взглядом комнату и словно не видя Бориса. – Все – продажные и грязные. До меня Исабель жила с одним типом, он занимался наркотиками… И вообще, мне кажется, что она была шлюхой… Но она была так красива, так сильна, она всегда знала, в отличие от меня, что ей нужно от жизни, что мне казалось, ее силы хватит нам обоим… Ирина была существом более слабым, мы были похожи с ней, но это было до поры до времени, а потом, когда появились деньги, я изменился, мне кажется, что я даже внешне стал другим – особенно взгляд… Я иногда подолгу смотрю на себя в зеркало и не узнаю себя…

Потом он, к ужасу Бориса, переключился на всех тех, кто окружал семью до несчастья, друзей, приятелей, подруг Ирины, вспомнил, как они все налетели на него с просьбой вернуть им какие-то деньги…

– Сережа, я думаю, они все сговорились – ну какие деньги? О чем они? У Ирины были свои деньги, ей не надо было занимать у кого-то, в крайнем случае, если бы ей понадобились крупные суммы, она могла бы спросить у меня, я снял бы со своего счета, без проблем…

– Ты хочешь сказать, что Ирина не брала в долг ни у кого? Что ее подруги и коллеги по работе все это выдумали? Согласись, звучит идиотски… не совсем же они потеряли совесть… Но факт остается фактом. Они приходили друг за дружкой и требовали… Нет, сначала просили, но потом начали требовать свои деньги. И я отдавал им… А что я мог поделать? Сказать, что я не верю им? Что Ирина не такой человек, чтобы при живом муже у кого-то одалживать деньги?.. Ведь если все, что они говорят, – правда, это означает, что Ирина не доверяла мне, что у нее были какие-то крупные расходы, а она не могла рассказать мне о каких-то своих проблемах или желаниях…

– А что говорят ее кредиторы? Что она говорила им, когда просила деньги?

– Вроде бы собиралась в какое-то путешествие, что ли… Одной приятельнице сказала, что хочет заняться всерьез английским языком и поехать в Лондон…

– Может, у нее там родственники?

– Нет, я бы знал… Но что удивительно – суммы-то ничтожные: две, три тысячи долларов…

– Но для ее подруг – это деньги…

– Я все понимаю. И еще… Эта история с туфлями… Пришла одна ее знакомая, я даже имя не запомнил, и попросила обратно туфли, розовые… Говорит, что дала их Ирине на продажу… Я ничего, признаться, не понял. Зачем моей жене продавать какие-то туфли? Борис, может, ты мне что-нибудь объяснишь? Какая ей выгода от продажи туфель? Это не партия какая, а так, просто пара…

– Между женщинами это принято: кто-то купил, не подошли, вот и предлагают друг другу, особенно если вещь дорогая, стоящая… – без особого энтузиазма отвечал, еле ворочая языком, опьяневший Желтухин. – Да ты не обращай внимания. Расплатился? Деньги всем вернул?

– Вернул.

– И за туфли отдал?

– Отдал.

– Ну и забудь ты все это, вычеркни из памяти…

– Но она же не доверяла мне, ты понимаешь?

– Ты изменял ей, Сережа, ты проводил с ней слишком мало времени, ты избегал ее, ты не знал, как сказать ей, что любишь, но не можешь больше жить с ней… Ты должен был отпустить ее, и тогда ничего бы не случилось, уж поверь мне…

– Что не случилось бы? – всхлипнул Бантышев. – У нее не лопнул бы аппендицит? Не случилось бы того, что случилось? Да разве ж я в этом виноват?

– Нет, Сережа, ты ни в чем не виноват, и хватит об этом, старик…

– Тогда давай о любви? – и лицо Бантышева расплылось в счастливой улыбке. – Я влюблен, Борис! И ты знаешь, в кого? Понимаю, ты можешь презирать меня за мягкотелость, за легкомыслие, за ту поспешность, с которой я принимаю решения, но я все равно решил, уже решил: я женюсь на Лиле. И не просто так, как на Исабель, которую привел в дом не как жену, а как отвлекающий фактор, ты меня понимаешь… А как настоящую жену. Она достойна этого, честное слово! В ней, в этой простой и одновременно чистой женщине, слились воедино и Ирина, и Исабель. В ней есть все для жизни. Для моей жизни, вот так!

Он поднял указательный палец правой руки вверх, как бы подытоживая сказанное, после чего, словно очнувшись, запустил этот самый палец в соус и выловил кусок мяса.

– Что-то проголодался я у тебя. Все пьем, пьем…

Борис хоть и был пьян, но все равно чувствовал какое-то внутреннее напряжение, он ждал, что вот сейчас Сергей вспомнит о болезни Лили, о ее временной потере памяти и всех тех странностях, которые происходят с ней в последнее время. Ему одновременно и хотелось узнать все об отношениях Бантышева с Лилей, и не хотелось. В сущности, какая ему теперь разница, кто на ком женится и кто кого любит? Главное – кого любит он сам, Борис.

– Знаешь, старик, она мне как-то ночью такие ужасы начала рассказывать… Такое учудила, что я ничего не смог, представляешь? Так опростоволосился… Но и она тоже хороша, вспомнила зачем-то Бальзака… или нет, постой, не Бальзака… Гюго, кажется… или Золя? Не могу вспомнить, да это и неважно, кто написал этот роман, но там, старик, о том, как мужик умер, всю ночь рядом с ним просидела его жена, а утром увидела, что у него щетина отросла… Он умер, понимаешь, а борода росла… Я точно не помню, зачем она начала мне это рассказывать…

Вот оно, сжался Желтухин, даже плечи поднял, словно защищаясь от удара. Сейчас он начнет рассказывать про заусеницы…

– Лиля вспомнила это в связи с Ирочкой, она же присутствовала на похоронах… Говорит, что у нее что-то изменилось, я имею в виду Иру-покойницу… Она очень впечатлительная, Лилечка… Конечно, я понимаю, ей было нелегко увидеть в гробу свою подругу, соседку… Да, именно соседку, они никогда не были подругами, скорее приятельницами… Ты не осуждаешь меня, Борис?

Но Борис не осуждал его. Он был даже рад тому, что Сергей, наконец, женится, причем на нормальной молодой женщине, умеющей готовить щи и обожающей его… Кроме того, она же такая красавица. Он сказал это Сергею.

– Да, мне вообще везет на красивых женщин… – Его лицо снова осветила улыбка довольного жизнью человека. – Ты мне скажи: а как теперь быть с Катей? Вдруг она станет презирать меня? Она бы могла, заметь, уже давно сказать мне: папа, зачем ты приводишь своих девок в дом? Но она так не говорит. Она щадит меня. Любит меня и ужасно боится потерять… А я боюсь потерять ее… Между прочим, у нее же случилось несчастье… У нее был парень, с которым она встречалась и которого прятала от нас с матерью… От меня и от Ирины. Сначала Катя думала, что он бросил ее, она тогда совсем закисла… Мы тогда с Исабель жили. После похорон в квартире так все пусто, тяжело, и Катька еще плачет в своей комнате… Я же не знал, что ее парень бросил… А потом ей кто-то позвонил, сказал, что этот парень оставил для нее записку или что-то в этом роде… И она помчалась! А перед этим – пела в своей комнате, представляешь? Я так обрадовался! Посчитал это хорошим знаком… Она уехала, ее что-то долго не было, кажется, она не ночевала даже… Приехала утром или днем, я точно не помню… Оказывается, он ее все-таки бросил. Уехал куда-то очень далеко. И вообще, он женат, у него дети и все такое. Ее, такую юную, обманули, даже представить себе невозможно, какое разочарование постигло мою ласточку… Так что не уберег я Катьку, не смог, родители в таких случаях вообще бессильны помочь. И она снова заперлась в своей комнате и рыдала… Слава богу, все в прошлом и, скажу я тебе, с наименьшими потерями… Может, разбитое сердце, да, но не беременность, не ранние роды, ты понимаешь меня, старик… Я, представь себе, даже молился, чтобы она как можно скорее пришла в себя, забылась, точнее, забыла того парня… А сейчас у нее новая пассия… И она снова поет, как и в прошлый раз… Правда, снова не хочет мне ничего рассказывать, но я-то вижу, что она счастлива, что вся так и светится… А еще… она увлеклась английским… Подойду к двери, а из ее комнаты доносится английская речь, это значит, она включила свои школьные записи… учит язык. Я думаю, это замечательно. Вероятно, парень, с которым она встречается, и сам знает английский и хорошо влияет на Катю…

Желтухин слушал Бантышева, смотрел на его раскрасневшееся от алкоголя и сытной еды гладкое лицо и спрашивал себя, как так могло случиться, что они, совершенно разные люди, больше того, соперники, сидят за одним столом и пьют, разговаривают спокойно о том о сем, и это вместо того, чтобы разобраться по-мужски: кулаками, болезненными ударами, сопровождающимися брызгами крови и слюны, взаимными оскорблениями…

– Вспомнил! – вдруг вскричал Бантышев с набитым ртом. – Мопассан! Это его роман…