Белые волки. Часть 3. Эльза

Цирховия Двадцать восемь лет со дня затмения

Красно-коричневая глиняная статуэтка святой Огасты размером с ладонь покрылась от времени каким-то зеленоватым налетом и надкололась с одной стороны. Эльза давненько заметила ее в подвале выпавшей из груды коробок и ящиков на пол, но подобрала только теперь. Зимние праздники в честь светлого бога и его святых отмечают в эти дни — нехорошо, если она останется валяться так.

Эльза поставила Огасту на полку в гостиной среди белых восковых свечей в широких подсвечниках, конфет и разноцветных шаров из блестящей бумаги и отошла на пару шагов, чтобы оценить композицию. Святая стояла, вперив нежный взор куда-то в потолок и сложив перед собой руки. Левого глиняного рукава не хватало. Надо бы придумать, чем оттереть ей лицо. Эльза пробовала мокрой тряпочкой — но безуспешно.

Она посмотрела на собственные руки, вскинула их, переплела пальцы в молитвенном жесте, нахмурилась. Непривычно. Ее тело отвыкло от этого жеста. Но совесть не позволила Эльзе оставить Огасту в подвале, значит, ее учили уважать святых. Что же потом в ней изменилось?

Удивительно, на что только способен человеческий разум. Эльза не помнила себя, зато сохранила все умения, которые когда-либо приобрела. Похоже, ей с детства привили желание украшать дом в зимние праздники и рассказали, как это делать, — она ни капли не сомневалась, что поступает правильно. Ее пальцы знали, как обращаться с застежками и пуговицами на одежде, когда по утрам приходилось одеваться. Она готовила, без труда выуживая из закоулков сознания нужные рецепты. Умела читать и писать и помнила школьные уроки. С легкостью могла бы ухаживать за младенцем. И ее руки сами собой потянулись к груди, стоило оказаться перед лицом Огасты.

Но по ощущениям, которые испытывала, занимаясь тем или иным делом, Эльза научилась догадываться, как часто выполняла это в прошлом. Она уже долгое время не обращалась к святым, и ошибки тут быть не может.

Наверно, так повлиял на нее разрыв с Алексом. Говорят, такое происходит от сильного горя или разочарования, а он постоянно твердит, что очень ее обидел. Твердит и не понимает, что от этих слов ей еще страшнее вспоминать. Да и не хочет она вспоминать. А если то, что он сделал, отвернуло ее от светлого бога — тем более не хочет.

В последнее время Эльзу мучили разные образы. Странные, смутные, пугающие. То накатывали, как морская волна на песок, то отступали, оставляя вместо себя белую пелену беспамятства, и от этого ей было тоже страшно и сложно во всем разобраться. Алекс не признавался: не желал влиять на ее мнение и поступать нечестно, заведомо внушая ей оправдание своему поступку, хотел, чтобы сама все вспомнила. И она ему тоже про образы не говорила.

Мужчина в белом парадном костюме скупо, по-отечески касается ее губами у алтаря.

Мужчина наотмашь бьет ее по лицу, боль такая, что сводит зубы и звенит в ушах.

Мужчина смеется ей в глаза, и от этого смеха становится жутко.

Мужчина целует ее в лодке, скользящей по черному граниту неподвижной реки.

Мужчина прижимает ее к стене, выкручивает руки и вонзает зубы в них.

Мужчина стискивает ее запястья, а между его пальцев струится кровь.

Мужчина бьет…

Мужчина целует…

Иногда у всех них было лицо Алекса, порой они являлись Эльзе вовсе без лиц. Как разобраться, кто есть кто? Что, если Алекс — тот, кто ее бьет? А что, если все же тот, кто целует?

Эльза решительнее стиснула руки и посмотрела на Огасту. Что ж, она отвыкла… но можно попробовать все вернуть.

— Пожалуйста, — прошептала она, будто наполняя себя изнутри невероятной силой самого заветного желания, — не возвращай мне память. Я не хочу вспоминать свое прошлое. Только дочь, чтобы спасти ее. Наверно, я прошу слишком многого, да? Но даже если Алекс, и правда, что-то сделал… я не хочу этого помнить. Только дочь. Что плохого в том, чтобы не желать страдать вечно? Что плохого в том, чтобы просто быть счастливой? Я никогда больше ничего не попрошу. Только это. Пожалуйста.

Огаста молча смотрела вдаль. Они всегда молчат… как же понять, что просьба услышана?

Пока святая размышляет над ответом, надо разложить свои догадки по полочкам, поставила себе задачу Эльза. Приглядеться к Алексу и решить для себя раз и навсегда, какой из образов ему подходит больше. Тем временем, глядишь, и Огаста поможет.

Она присматривалась к Алексу, встречая вечерами на пороге, когда тот возвращался с работы. Приходил поздно — выслеживал ведьму, которая могла бы привести их к похитителю дочери. По выражению лица Эльза сразу понимала, что очередной день прошел впустую: хитрая гадина не дает зацепок, не позволяет себя ни на чем подловить. Но даже раздраженный и злой, Алекс менялся, стоило ей подойти и обнять его. Прижимал Эльзу одной рукой, весь пропахший табаком и морозом зимних улиц, целовал в макушку, едва касаясь губами волос, шептал:

— Опять соскучилась тут одна, моя девочка?

Щетина у него быстро росла, и подбородок к вечеру становился совсем колючим, но Эльзе нравилось, как Алекс ее к себе прижимает. Хорошо с ним становилось и спокойно, и сам он оттаивал рядом с ней и забывал о плохом настроении. Обычно они не могли так сразу оторваться друг от друга, долго целовались в прихожей, как подростки, как влюбленные на этапе только зарождающихся чувств, и это нравилось Эльзе тоже.

Мог ли Алекс быть тем, кто ее бил?

И заниматься с ним любовью ей нравилось. Привязка, которой они больше не сопротивлялись, превращала их физическое единение в настоящее блаженство. Казалось, не только тело поет от жарких ласк — душа тоже. Эльза ощущала себя полноценной, когда Алекс был в ней, забывала о своих страхах и горестях, и тоска становилась глуше, и плохие мысли улетучивались из головы. Как наркотик, как сонное зелье, дарующее счастье и забвение — вот чем для нее являлась его любовь.

Стоило им вместе лечь в постель, и каким бы трудным ни выдался день, какой бы ранний подъем ни ожидал утром, большая ладонь Алекса уже накрывала ей грудь, бедра прижимались к ее бедрам. Иногда он лениво двигался в ней, иногда брал страстно. Эльза перестала стесняться своих порывов и, бывало, среди ночи сама возбуждала и седлала его. Нет ничего неправильного для взаимно связанной пары.

— Давай попробуем так, как раньше, — однажды прошептала она бездумно, — когда Ива только родилась, помнишь?

Приятные ощущения в теле будили сладкие воспоминания: нежный мужчина, кончики пальцев порхают, как бабочки, по ее груди и между ног, и ее язык тоже ласкает его. Но Алекса словно отбросило от нее. Он вскочил с постели и ушел, а когда она, растерянная, попыталась его успокоить, заорал, переполняясь злостью:

— Ложись спать, Эль. Не хочу сейчас ни о чем разговаривать.

Она ушла, но, конечно, не смогла сомкнуть глаз в кровати, слушая, как Алекс нервно ходит по кухне, чиркает зажигалкой и хлопает рамой окна. Мог ли этот чужой, злой мужчина быть тем, кто столь нежно целовал ее?

Эльза так расстроилась от этих мыслей, что на следующий день была сама не своя. Она решила приготовить для Алекса примирительный ужин. Светлые праздники царили в столице шире, чем недавний снегопад, плохо проводить такие дни в ссорах. Ей хочется мира, покоя на душе, мечтается обнять дочь и жить втроем их маленькой семьей. А если Алекс и виноват в прошлом… как бы так сделать, чтобы не вспоминать плохое?

Она думала и думала, хозяйничая на кухне, а руки сами мыли и резали овощи, смешивали соус и приправы, обрабатывали и складывали в горшочки мясо. Эльза поставила все в духовку, накрыла на стол, зажгла свечи — и снова пошла в гостиную в поисках ответа от Огасты.

Святая молчала, и зелень никак не желала сходить с ее лица. Ничего, надо просто верить и ждать.

Вернувшись и обнаружив накрытый стол, Алекс смутился и даже извинился за вчерашнее поведение. Эльза просто обняла его: к чему ворошить прошлое? Они поздравили друг друга с праздником и приступили к ужину.

— Ну как? — рассеянно поинтересовалась она, подперев кулаком щеку и ковыряя вилкой в своей тарелке.

Запах отчего-то не вызывал аппетита, а может, виной тому были ее тяжелые мысли. Алекс закинул в рот кусок, прожевал, слегка покраснел и ответил:

— Очень вкусно.

— Правда? — вяло удивилась Эльза и для приличия тоже попробовала кусочек.

И едва сдержалась, чтобы не сплюнуть все обратно. Мясо подгорело и вышло жестким, как подошва, к тому же руки и разум подвели ее, и Эльза умудрилась пересолить, переперчить, перелить специй так, что блюдо скорее напоминало отраву. Она медленно подняла взгляд на Алекса: тот наколол на вилку новую порцию и принялся с видимым трудом пережевывать, но, заметив интерес Эльзы к процессу, растянул губы в улыбке.

— Правда, вкусно? — недоверчиво переспросила она.

— Угу, — кивнул Алекс.

— Положить тебе добавки, когда все съешь?

Он покраснел еще больше, схватил со стола бокал вина и залпом выпил.

— Конечно, моя девочка. У тебя все замечательно получилось.

Еще некоторое время Эльза смотрела на мучительные попытки Алекса сохранять лицо, а затем вздохнула:

— Алекс?

— М-м-м? — приподнял он бровь.

— Все мужчины такие дураки, когда любят, или ты мне в одном экземпляре достался?

— В одном, — уверенно заявил он и снова глотнул вина, глянул настороженно: — А что, так заметно, что дурак?

— Ага, — счастливо улыбнулась Эльза. — Выплюнь все, что не успел проглотить. Это же есть невозможно. У тебя же несварение кишок будет и придется вызывать доктора.

— У меня оборотническое самоизлечение, — тоже улыбнулся он, но вилку отложил с заметным облегчением. — К тому же, ты ведь так старалась. Для меня. А я вчера наорал…

— Наорал, — не стала спорить Эльза и пересела к нему на колени, повинуясь приглашению его руки. Обвила шею и заглянула в глаза, близко-близко, как в глубокое озеро: — Но ты ведь не со зла. — Непрошеные мысли снова вернулись, и стало страшно, и в то же время не спросить уже не могла: — Скажи, ты когда-нибудь бил меня, Алекс? Тогда, в прошлом, хоть один раз? Бил?

Он долго смотрел на нее и молчал. Так долго, что Эльза уже хотела передумать. Решила попросить его оставить этот вопрос без ответа. Остаются же многие вопросы без ответа, почему бы не позабыть этот? Но Алекс произнес вполголоса:

— Да.

Словно крохотная льдинка впилась ей в грудь. Значит, в ее воспоминаниях он не тот, кто целует? Взгляд у Алекса потух, и он отвел глаза, но она придержала его за подбородок:

— А вчера хотел ударить? Ну, когда рассердился?

Алекс только покачал головой, и Эльза перевела дыхание. Ведь где-то глубоко внутри она для себя уже решила, кем хочет видеть его тогда, в прошлом. Он избавил ее от неизлечимой болезни, рисковал жизнью, когда ведьма пришла за ней в его дом, помог обрести брата.

Он бил ее. Все-таки ей не стоит это вспоминать.

Ночью им обоим не спалось. Эльза положила голову на плечо Алекса, закинула ногу на его бедро, а рукой провела по груди — ее белая кожа против его смугловатой. Лунный свет заглядывал в их спальню, тени от веток плясали на полу. Где-то далеко в прихожей часы отмеряли время. Алекс задумчиво тронул ее ладонь, погладил в середине, Эльза распрямила пальцы и сравнила с его: ее рука казалась гораздо меньше. Она вспомнила, каким огромным он становился в волчьем обличье, просто громадным, свирепым, с лохматой бурой шерстью и длинными когтями и клыками. В таком виде Алекс взял ее во время оборота в полнолуние, но не поранил и не убил. Как же он мог обидеть ее раньше? Почему ей так трудно разобраться в нем?

— Ты не рассказываешь мне, из-за чего мы расстались, — проговорила Эльза, — но о том, как жил после нашего расставания, можешь рассказать?

— Да нечего там рассказывать, — пожал плечами Алекс. — Я много работал. Очень много. Надо было куда-то деть волчьи силы, вот и строил карьеру. Иногда даже ночевал в кабинете, чтобы утром сразу к делам приступить.

— Так работа нравилась? — с пониманием кивнула она.

Алекс усмехнулся, погладил Эльзу по голому плечу, чуть стиснул у своей груди.

— Да, девочка моя. Работа нравилась. Любимая работа у меня, ты же знаешь. К тому же, ничего не мешало. Мать умерла, дома можно было сутками не появляться.

— Умерла? Как жаль… — огорчилась Эльза. — А почему? Болела?

— Нет. Сердце не выдержало, когда все узнала. Про меня, про то, что я сделал. Меня ведь судить должны были, Эль. За тебя. И наказать по всей строгости. А она так отца любила, всегда им восхищалась, в пример ставила. Он жил, как герой, умер, как герой, а я…

В голосе Алекса зазвучало презрение, а она, сама себя не понимая, поднялась на локте, обхватила его лицо, поцеловала. Зачем целовать того, кто заслуженно виноват? Она не знала. "Ты сломала мне жизнь, Эльза", — сказал ей Алекс не так давно. Конечно, тогда он просто сильно напился и вряд ли понимал, что несет, но слова врезались в память хуже острых ножей. А что, если, и правда, сломала?

Из воспоминаний нахлынул новый образ. Кто-то другой уже говорил это раньше: "Зачем ты только родилась, Эльза? Ты сломала мне жизнь". Что же она за камень преткновения такой?

— А тебя наказали? — спросила она тихонько, спрятав лицо на груди Алекса. — За преступление?

— Нет, — он мотнул головой. — Если б такое случилось, о карьере в полиции и речи бы не шло. Мне просто повезло, что твой отец не стал выдвигать обвинение. Твои родители злились на меня, ненавидели меня, но этим все и ограничилось.

— Почему?

— Не знаю. Самому интересно.

— Значит, так посчитали нужным, — Эльза коснулась губами его кожи чуть пониже ключицы, словно ставила точку в этом разговоре. Каждый раз, когда она пытается заглянуть в прошлое, ничего хорошего не выходит. Хоть бы Огаста все-таки услышала ее.

Алекс выдохнул, запустил пальцы ей в волосы. Простыни зашуршали, когда Эльза откинулась на спину, а он оказался на ней. Его язык, горячий, влажный, прошелся по ее шее, рука ласкала грудь, колено раздвигало ей ноги. В полумраке темнела на бицепсе черная краска: теперь он называл себя истинным и наносил охранные знаки против ведьм. И на Эльзу нанес, разрисовал ей шею сзади над позвонком и каждый раз после купания поправлял рисунок. Она закрыла глаза и расслабленно погладила его по спине, окунаясь в свои ощущения. Ее прижимает к постели мужчина — голый, возбужденный, по-животному сильный, ласковый, любящий. Так хорошо с ним, так спокойно под его защитой. Она не хотела ломать ему жизнь, даже если когда-то это случилось.

Алекс выгнулся под ее рукой. Прохрипел:

— Сделай так еще, Эль.

Она выполнила просьбу. Куснула его солоноватое плечо, выпустила ноготки, невольно улыбнулась, когда он сбивчиво задышал и дернул бедрами в ответ. Поцеловала его упрямый подбородок, колючие скулы, влажный от пота висок. Он толкнулся в нее, едва удерживая свой вес на подрагивающих руках, двигаясь между ее ног с лихорадочной страстью:

— Еще. Потрогай меня еще, моя девочка. Хочу запомнить, как ты меня касаешься.

Эльза гладила его, и целовала, и шептала, что любит, в ответ на рваные сдавленные стоны, которыми он ее награждал. От Алекса пахло мужчиной — и зверем — и она поймала себя на мысли, что готова вдыхать этот запах вечно. Не только ей нужно было потерять память — ему тоже. Чтобы, занимаясь с ней любовью, он не делал это, как в последний раз. Боги сжалились над ней, а его наказали.

В предпоследний праздничный день они же, видимо, подарили Эльзе приятный сюрприз. На ужин пришел ее брат. Кристофа она тоже помнила смутно, по каким-то обрывочным эпизодам из детства, и была очень удивлена, когда порог дома переступил почтенный пожилой майстр с седыми бакенбардами и его толстая и не менее почтенная спутница-жена. Одетые в добротную шерстяную одежду, растерявшие присущую молодым прыть, они словно ошиблись адресом. Алекс, правда, быстро смекнул в чем дело и, приняв роль гостеприимного хозяина, пригласил их входить.

Майстр снял свое пальто, отклеил бакенбарды, расправил плечи — и Эльза мгновенно ощутила теплую родственную связь, которая потянула ее к этому молодому и красивому мужчине. Память отсутствовала, но не только руки помнили свои навыки, сердце тоже откликалось на тех, кто был дорог когда-то. Так случилось у нее с Алексом — Эльза осознала, что любит его, раньше, чем вспомнила собственное имя. Тем более, Кристоф уже приходил к ней один раз, Алексу даже пришлось разбудить ее, чтобы они поговорили.

Жена брата тоже разделась и оказалась совсем не толстой, просто очень беременной. Эльзе хватило одного взгляда, чтобы понять: роды не за горами.

— Значит, у меня скоро будет племянник? — удивленно протянула она.

— Или племянница, мы сами пока не разумеем, — с медвежьим рычанием брат подхватил ее, приподнял над землей, стиснул в объятиях. От неожиданности Эльза взвизгнула, схватилась за его плечи, на миг ощутив себя маленькой девочкой в руках великана. Глаза у Кристофа показались ей странными, блеклыми, без серебряного отблеска, но в общем и целом это все-таки был он, ее близнец-братишка.

Его жена, глядя на них, смеялась, веснушки прыгали по ее лицу, а между двух передних зубов виднелась щербинка. Она счастлива, догадалась Эльза, ведь сейчас счастлив ее муж. И сразу внутри стало как-то тепло и спокойно, потому что появилась уверенность: эта не очень красивая простоватая женщина по-настоящему ее брата любит.

— Легкая как перышко, — Кристоф поставил сестру обратно и с укоризной покосился за ее плечо: — Алекс тебя тут совсем не кормит, только измором в постели держит, что ли?

Эльза почувствовала, что краснеет, чем вызвала новую волну смеха и шуток. Алекс откашлялся и приобнял ее за плечи, по-доброму отшучиваясь в ответ. Как же хорошо, когда есть семья, подумала она, наблюдая за людьми, которых не помнила, но которые знали ее. Как же хорошо, когда тебя просто любят.

— Я — Ласка, — обняла ее новая родственница, в речи слышался просторечный говор. Эльза перевела изумленный взгляд на Кристофа, а тот пожал плечами.

— Прошла целая вечность с тех пор, как тебя не было с нами, сестренка. Мне есть что тебе рассказать.

Ее брат — вор. Это стало для Эльзы настоящим откровением, и принять со смирением оказалось непросто. Он отрекся от их богов, от своего наследства, от происхождения и даже от собственной внешности. С трудом мог сесть за один стол с Алексом, чтобы поужинать, — его нынешние убеждения делали их непримиримыми противниками, и только ради воссоединения с сестрой Крис нарушил правила своего народа. И все-таки он счастлив. Эльза видела это в каждом его взгляде, брошенном на Ласку, в каждом касании руки, когда он подавал любимой салфетку, накладывал в тарелку лучшие кусочки, придвигал бокал. В том, как рассеянно поглаживал супруге плечо или колено, поглощенный беседой с сестрой. Ради счастья брата Эль могла бы пойти вразрез с привитым воспитанием и смириться с его новым образом жизни. Да, нечего тут и думать.

А кое в чем Кристоф так и остался лаэрдом вопреки желанию: его манеры выглядели безупречными за столом, чего не сказать о его простушке-жене. Его руки помнят, догадалась Эльза. Просто помнят то, что закладывали в них родители с детства, даже если он сам уже не хочет быть таким.

— Как ты мог отказаться от всего? — не выдержала она, улучив момент, когда они остались только вдвоем: Алекс отошел покурить, а Ласка попросилась в ванную, чтобы помыть руки.

— От чего, Эль? — с улыбкой развел руками Кристоф. — Я родился свободным. Меня с детства тянуло на улицы. Это Димитрий всегда хотел быть наследником отца, не я.

— Димитрий? — Эльза нахмурилась и отложила вилку. Что-то в этом имени царапало ее, но что — непонятно.

Крис тоже перестал улыбаться.

— Наш старший брат. Ты так и не вспомнила его?

Она покачала головой.

— Насколько мы близко общались с ним раньше?

Кристоф пристально посмотрел на нее.

— Вы с ним были очень близки. Теперь, через время, мне кажется, что только тебя одну из всей нашей семьи он и любил по-настоящему. Между вами было какое-то… знаешь… — он сделал неопределенный жест, подыскивая слова, — …особое взаимопонимание, что ли. Я восхищался им, буквально в рот заглядывал, но меня он едва замечал, зато к тебе прямо тянулся.

— Он может сюда прийти?

Эльзе хотелось бы взглянуть и на старшего брата, но Кристоф расценил ее вопрос по-своему.

— Не волнуйся, — произнес он уверенным тоном и сжал кулаки, — если он только попробует подойти к тебе, я буду рядом, чтобы защитить. На этот раз я уже не его слабый младший братишка. И племянницу мою найдем, не сомневайся.

— Защитить? — приподняла брови Эльза. — Ты же сказал, что он любил меня.

— Слишком сильно, Эль, — на губах брата заиграла нехорошая ухмылка, — в какой-то момент его любовь к тебе превратилась в одержимость. И от нее пострадали все. Даже Алекс дров наломал…

— Крис, — сам Алекс стоял в дверях и выглядел сердитым, — можно тебя на пару слов?

Тот напоследок глянул на Эльзу, отложил салфетку и поднялся:

— Конечно, начальник.

Мужчины оставили ее с вернувшейся Лаской, но теперь Эльза никак не могла сосредоточиться на дружеской женской болтовне. Она сломала Алексу жизнь тем, что каким-то образом столкнула с Димитрием, такие просились догадки. Но кому еще она ее сломала?

— Тебе повезло, что вы с браткой встретились, — Ласка тронула ее своей маленькой теплой рукой, заглядывая в глаза с удивительной добротой и сочувствием, — я вот всю жизнь мечтала найти своего потерянного братку.

— И не нашла? — очнулась от раздумий Эльза.

— Не-а, — та покачала головой. — Но я рада, что Крис тебя нашел. "Сестра, сестра, сестра". Он без конца твердил о тебе, даже когда мы только познакомились. Ты ведь не знала? Из-за тебя он к нам и ушел. Ко мне. Переживал сильно, а я утешила. — Она улыбнулась своей неидеальной улыбкой. — Алекс просит нас помочь следить за ведьмами, ты передай ему, что мы поможем. Братка твой не хочет, но я его уговорю. — Ласка провела ладонью по круглому животу, взгляд затуманился. — Только не проси его стать лаэрдом обратно. Ему хорошо с нами.

— Не буду, — успокоила ее Эльза, проникаясь все большей симпатией к новой родственнице.

А когда брат с женой собрались уходить, она придержала его за рукав:

— Скажи мне правду, Крис. Я сломала тебе жизнь?

Он растерянно тронул ее за щеку.

— Ты задаешь странные вопросы, Эль. Конечно, никто из нас не остался прежним после того, что с тобой случилось. Ни отец, ни мать, ни я, само собой. Это была такая точка невозврата, после которой ничего уже не могло остаться, как прежде. Но сломала? Нет, я бы так не сказал.

И он ушел, счастливый пожилой майстр, обнимающий свою дорогую толстушку-жену.

Назавтра наступил последний день зимних праздников, а Эльзе пришлось посмотреть в лицо незнакомке, к которой она испытала смешанные чувства. Волосы, стриженные чуть ниже линии подбородка, казались слишком белесыми и неживыми, оттенок кожи выглядел удивительно… человеческим, а светло-голубые глаза принадлежали девушке, которую Эльза не знала.

— Ты точно уверен, что в таком виде я сольюсь с толпой? — со вздохом спросила она у Алекса, отворачиваясь от зеркала.

— Сейчас тебя выдает только твой запах, — усмехнулся он, окидывая ее очень мужским взглядом: изучающим и оценивающим, — но тот, кто его не знает, вряд ли раскроет правду.

Это все — и парик, и линзы, и краску для кожи, и даже простенькую шубку — еще вчера принес Эльзе брат со словами, что хочет подарить и ей частичку свободы (хотя бы свободы передвижения), но примерить маскировку она решилась только теперь, и то потому, что Алекс по-своему оценил подарок и принялся расписывать ей прелести городской прогулки.

— Сегодня самые красивые торжества, весь город светится и гудит, ты просто должна сама все увидеть, — твердил он, заманивая ее и так, и эдак.

"И вспомнить". Эльза, конечно, сразу поняла, для чего Алекс подбивает ее на эту прогулку. Всеми средствами он пытался вернуть ей память. Но и самой ей вдруг стало интересно увидеть столицу, совершенно забытую, как и многое другое. Заканчиваются праздники, и почему-то хочется верить, что все будет хорошо.

— Ты станешь держать меня за руку? — опасливо поинтересовалась она.

— И ни на миг не отойду, — Алекс взял ее за плечи и поцеловал в кончик носа. Эльза поморщилась и улыбнулась.

— Тогда хорошо. Мне кажется, у нас все получится.

Напоследок она еще раз бросила взгляд в зеркало. Блондинка с каре и голубыми глазами… даже черты лица стали другими, чужими и непривычными. Майстра, небогатая и скромная, никто не удивится, увидев ее с Алексом.

Снаружи медленно падал снег. Эльза накинула шубку, сделала первые робкие шаги на крыльцо, подняла голову к серому низкому небу, вдыхая колючий зимний воздух и выдыхая облачка пара. Вдалеке слышался перезвон колоколов из главного темпла светлого, и в пику им с другой стороны доносилось редкое и низкое "бо-о-о-ом" из темпла темного. Они никогда не перестанут соревноваться между собой, подумала Эльза и тут же вспыхнула — откуда ей пришла мысль, что они всегда соревновались?

— Все в порядке? — заботливо поинтересовался Алекс и, как и обещал, взял ее за руку.

Вместо ответа она высунула язык и поймала на него снежинку. Холодок ущипнул и превратился в талую воду, Эльза проглотила ее и поймала еще. Алекс посмотрел на ее дурачество и зачем-то сказал:

— Я люблю тебя, Эль.

"Тогда не заставляй меня вспоминать", — хотелось взмолиться ей, но вместо этого Эльза только проговорила:

— И я тебя.

Они прошли по заснеженной дорожке вдоль голых сиреневых кустов, миновали скрипучую калитку и оказались на улице. В первые минуты Эльза невольно дергалась, стоило кому-нибудь из прохожих глянуть в ее сторону, но постепенно освоилась и поняла, что никто вокруг не интересуется ею всерьез. Маскировка работала. Тогда она выпрямила спину и зашагала более уверенно, держа Алекса под локоть. Ни дать ни взять — благочинная супружеская пара.

Столица и впрямь принарядилась для праздников. На деревьях висели яркие гирлянды, а простые стекла в уличных фонарях заменили цветными, и ночь обещала окраситься во все оттенки радуги. Дома нахохлились под белыми шапками, у многих дверей и на подоконниках стояли фигурки святых: по традиции это приносило удачу на весь будущий год. Люди улыбались, несли в пакетах подарки и покупки к праздничному столу. На ближайшем перекрестке мальчишки играли в снежки. По неосторожности прилетело и Эльзе с Алексом, пришлось срочно ретироваться подальше с поля боя.

Она остановилась, чтобы отряхнуть налипший снег с подола шубки — и замерла в восхищении. Неподалеку высадил на тротуар молодую пару самый настоящий экипаж: запряженный двойкой гнедых, с озябшим возницей на закорках и открытым пассажирским сиденьем, увитым белыми зимними розами. Позади на крючке висел масляный фонарь, огонек мерцал желтым светом. Механические кары с недовольным рычанием огибали и обгоняли его, будто намекая, что от него веет стариной.

— Катают желающих в честь праздника, — пояснил Алекс, перехватив ее взгляд. — Хочешь, прокатимся?

— Я… не… — от неожиданности Эльза растерялась.

— Значит, хочешь, — справедливо рассудил он и свистнул, привлекая внимание возницы.

Ехать в экипаже было волнительно и очень-очень романтично. Стучали о мостовую копыта, лошади фыркали, пуская из ноздрей пар и взмахивая хвостами, возница походил в своем лохматом полушубке на нахохленного воробья. Эльза прижалась к Алексу, разглядывая ее родной незнакомый город.

— Я совершенно ничего здесь не узнаю… — заметила она.

— Неудивительно, тебя не было здесь много лет, — Алекс похлопал ее по руке, — на твоем месте любой человек бы потерялся. Вот увидишь, все постепенно вернется.

Все вернется, но не эта прогулка. Сейчас Алекс был для Эльзы тем мужчиной в лодке, плывущей в ее воспоминаниях по ночной реке. Останется ли он таким и впредь?

Они миновали парк и площадь трех рынков, курсировали от улицы к улице, притормозили у здания, которое Алекс окрестил школой. Он рассказал, как впервые увидел ее тут. Увидел — и не смог не познакомиться.

— Ты специально обрызгал меня, — догадалась Эльза, выслушав рассказ.

— Смеешься, — хитро прищурился он, — а тогда убить меня была готова.

— Да сколько нам было тогда, — фыркнула она в ответ.

— Мало, Эль, — слабо улыбнулся Алекс, — слишком мало, чтобы я что-либо тогда по-настоящему соображал. Я ведь влюбился в тебя, как мальчишка. Бегал за тобой со страшной силой и с еще более страшной силой тебя хотел. И боялся получить и все испортить.

— Что-то мне подсказывает, что ты несильно изменился, — шутливо поддразнила Эльза. — Жаль, что я не могу вспомнить, какой была.

— Ты была белой волчицей, — протянул он вполголоса, задумчиво глядя в сторону, — аристократкой, недотрогой. Моей святыней ты была, почти что неприкосновенной. Я тебя трогал, целовал и сам себе не верил, что делаю это, а ты позволяешь. И в такой панике находился, что трогал и целовал еще больше.

Эльза не выдержала и рассмеялась, представив себе эту картину.

— Но я ведь не святая…

Она лукаво стрельнула в него глазами из-под ресниц, и Алекс тут же сглотнул и потемнел взглядом. Совсем как влюбленный мальчишка, про которого только что рассказывал.

Он говорил ей еще о многом: о личном темпле канцлера, где они когда-то по своей детской наивности дали клятвы вечной любви, не подозревая, с какой точностью те потом исполнятся, о вечерах и рассветах, тайных перемигиваниях фонариком, обо всем хорошем, светлом, чистом, что когда-то связывало их. Под впечатлением от этих историй Эльза незаметно для себя переместилась из конной прогулки в теплую, пропитанную ароматами корицы и миндаля кофейню. Она пила горячий шоколад, мечтательно любовалась через большое окно-витрину на снег, кружившийся в воздухе нарядного города, а Алекс смотрел на нее своими шоколадными глазами и грел дыханием ее озябшие после улицы пальцы. Он рассказывал только о хорошем и ни слова — о плохом, и дома их ждала общая постель, и очень не хотелось вспоминать ничего другого.

— Мне кажется, я всю жизнь тебя любила, — призналась Эльза, переполняясь внутри каким-то тихим и теплым чувством.

Тогда Алекс оторвался от ее пальцев и произнес с неожиданной твердостью:

— Нет, Эль. Это я тебя любил. Ты со мной играла.

Она заморгала, растерянная, будто прыгнувшая из тепла в ледяную прорубь, и уткнулась в свою чашку с шоколадом. Играла? Разве она из тех женщин, что легко распоряжаются чужими чувствами? В собственном представлении Эльза не ощущала себя такой, но кто знает? Плохие воспоминания отсутствовали в ней, но жили в Алексе и периодически проглядывали на свет помимо его воли. Сладкий напиток сразу потерял приятный вкус и стал казаться приторным, а город за окном — враждебным.

— Я хочу на воздух, — сказала она и отодвинула чашку.

Алексу пришлось задержаться, чтобы оплатить счет, и он догнал ее уже на улице, где Эльза наспех натягивала шубку, неловко промахиваясь мимо рукавов. Помог одеться, а она потребовала:

— Я хочу курить.

Он дал ей сигарету, прикурил, Эльза затянулась, отворачиваясь от него и делая вид, что рассматривает прохожих. Пробегавший мимо мальчишка с кипой прессы сунул ей в руку клочок бумаги. Она развернула листок — все, что угодно, лишь бы не смотреть в глаза Алексу и не показывать, как расстроена. С удивлением пробежалась взглядом по строчкам.

— "Народное требование о переизбрании наместника"? Это еще что такое?

Алекс отобрал у нее бумагу и тоже прочел. Недовольно нахмурился.

— Это, моя девочка, наше будущее. Палат лаэрдов, как таковых, почти не осталось, и простой народ теперь считает, что сам должен решать, кто будет ими править. И нынешнего наместника они больше не хотят.

— Они обвиняют его в массовых убийствах, — припомнила Эльза особенно поразившие ее слова.

— И в массовых убийствах, и в гигантских растратах казны, и во многом-многом другом.

— И что? Это все правда?

— Большая часть, — Алекс смял и выкинул листовку в урну, туда же отправил сигарету Эльзы, приобнял ее саму за плечи и повел вдоль по улице. — Пойдем. Сегодня я хотел бы остаться в стороне от политики. И от наместника, если ты не против, тоже.

Для Эльзы незнакомый наместник остался позади вместе с выброшенной бумагой. Воздух понемногу становился синим — вечерело. На главной площади перед темплом светлого разлилось море огней, от этого пламени золотые стены здания сверкали влажным блеском. Эльза замедлила шаг, залюбовавшись чудесной картиной.

— Как красиво… — выдохнула она, — свечи…

Свечей действительно было много. Люди танцевали с ними под переливчатую музыку живого оркестра, ставили их прямо на снег и на бочонки с пивом и элем, передавали друг другу из рук в руки. Всюду раздавался смех, звучали громкие голоса, и сотни ног месили слякоть, перемещаясь туда-сюда.

— Светлый бог взошел на свой трон, все радуются, — равнодушно пожал плечами Алекс.

С тем же равнодушием он описывал ей свою жизнь после их расставания. Эльза не могла полагаться на память, но на внутренние ощущения — вполне. Она закусила губу.

— А когда ты последний раз приходил на этот праздник?

Алекс поморщился.

— Мне не до праздников было, Эль. Много работы и…

— А я хочу порадоваться, — она схватила его за руку и потянула в толпу. — Хочу радоваться и танцевать со свечой. Как все нормальные люди.

Он вяло отбивался и уговаривал ее не заниматься ерундой, но Эльза осталась непреклонной. Она заставила Алекса приобрести свечу, а служитель, продавший им ее у входа в темпл, добавил к покупке подарок: красно-коричневую глиняную статуэтку святой Огасты. Небольшую, размером с ладонь, и совершенно новую, без зеленого налета.

— Загадайте желание, сохраните ее на будущий год, — сказал он, — и в течение года это желание непременно исполнится.

— Что загадаешь? — поинтересовался Алекс, когда они отошли, уступив место следующим покупателям.

Эльза посмотрела в чистое одухотворенное лицо Огасты. Неужели это знак? Конечно, знак свыше, не иначе. Вместо старой статуэтки ей подарили новую, так и вместо прежней испорченной жизни им с Алексом дают шанс начать сначала. Позеленевшая Огаста с полки в гостиной так и не вымолвила ни слова… но все же ответила ей.

— Я загадаю, — Эльза стиснула фигурку в ладони, нерешительно подняла взгляд, — чтобы мы были счастливы, Алекс. Ты, я и наша дочь.

— Хорошо бы оно исполнилось, — кивнул он.

Потом они танцевали, как все нормальные люди, со свечой, которая мягким светом освещала их лица, и вокруг падали снежинки, пахло подогретым вином и нардинийскими пряностями. Небо стало совсем чернильным, а народу добавилось — не протолкнуться. Следуя фигуре танца, Алекс подхватил Эльзу, приподнял, легко, одной рукой прижимая к себе, повернулся, она глядела сверху вниз на его мужественное лицо, упрямые скулы, твердый подбородок, в его глаза, которые светились такой любовью и нежностью в этот момент, и ощущала, что ее разрывает от чувств к нему. Чтобы он там ни твердил — невыносимо разрывает. И как же хорошо, что им дали еще один шанс узнать друг друга.

В этот-то момент кортеж и прибыл. У края площади началось волнение, праздногуляющие потянулись туда, и Эльза с Алексом тоже пошли, поддавшись любопытству.

Три дорогих черных кара выстроились друг за другом и тут же оказались в плотном кольце зевак. Из среднего появилась женщина, стройная и черноволосая, рядом с ней стоял молодой мужчина, по виду — ее сын. Из последнего вывалились несколько крупных оборотней с цепкими взглядами бдительной охраны. Из первого вышел белый волк.

Алекс резко втянул носом воздух и сжал руку Эльзы. Она вскрикнула от боли — кажется, он даже не услышал ее. Все его внимание, слух и зрение были обращены только в сторону волка, краски сошли с лица. Он выглядит так, словно увидел жуткое чудовище, сообразила Эль и тоже перевела взгляд.

Белый волк, стоявший в нескольких метрах от них, был спокоен, задумчив и печален. Нет, его безупречное холодное лицо не несло на себе никаких эмоций, но вот глаза… что-то в его взгляде зацепило Эльзу. Он устал, поняла она, и все, что происходит вокруг, ему не в радость. Он исполняет свою роль, как старый актер, давно выучивший все слова назубок и умирающий от скуки. И из-за этого он ненавидит людей вокруг точно так же, как самого себя.

Он показался Эльзе похожим на ее брата Кристофа, но Крис был здоровенным весельчаком, когда приходил к ней в гости. Этот мужчина, тоже высокий и широкоплечий, напоминал кусок мрамора, никогда не знавший, что такое улыбка. Он сделал несколько шагов по площади и остановился, разглядывая собравшихся.

— Кто это, Алекс? — шепнула она с любопытством.

Алекс вдохнул и резко выдохнул. И снова втянул в себя воздух. Похоже, что-то сдавливало ему легкие.

— Сейчас мы уйдем, Эль, — так же тихо произнес он, — не торопясь и не привлекая внимания. Здесь, на свежем воздухе и в толпе он не чувствует твой запах.

— Мой запах? — удивилась она. — Да кто это такой?

Алекс смотрел вроде бы на нее, но на самом деле — сквозь нее, его глаза стали мертвыми и пустыми.

— Твой брат.

— Мой… — Эльза оглянулась на мужчину через плечо, в то время как Алекс дернул ее за локоть и развернул в другую сторону.

Димитрий? Наместник Цирховии? Тот самый, о котором писали в листовке? Крис рассказывал ей о старшем брате, но мало и очень непонятно. Димитрий любил ее, но слишком сильно, и когда-то они были очень близки. И теперь он выглядит таким потерянным и одиноким…

Внезапно ее толкнули. Эльза ахнула, оказавшись лицом к лицу с жутким типом: глаза красные и какие-то сумасшедшие, рот перекошен в оскале, под курткой в момент столкновения она ощутила что-то твердое. И запах. Специфический, резкий, ударяющий в нос. Запах опасности. Запах ярости. Запах смерти.

— Алекс, — она вцепилась в его руку и заставила остановиться. Показала в спину типа, пробирающегося к наместнику через толпу. — На нем что-то надето. Что-то твердое. И он злой…

Алекс мгновенно переменился в лице. Пару секунд он приглядывался к подозрительному субъекту, потом выругался сквозь зубы:

— Мать твою, Ян. Где тебя темный бог носит, когда ты нужен?

Эльза не знала никакого Яна, но тон Алекса ее напугал.

— Он собирается его убить, да? Убить наместника?

— Да. Нам нужно уходить, — ответил он, но сам не сдвинулся с места.

Люди напирали на Димитрия, что-то кричали ему, он слушал их с отсутствующим видом: охрана служила надежным живым барьером. Черноволосая женщина с сыном одаривали бедняков монетой, но одинокого злого человека, расталкивающего зевак на пути к цели, казалось, никто не замечал.

— Это же мой брат, — заволновалась Эльза, — надо его предупредить.

Она открыла рот, собираясь крикнуть, но ладонь Алекса зажала ей губы, превратив вопль в приглушенный стон.

— Ты что, не понимаешь? — зашипел он ей прямо в ухо. — Как только он заметит тебя — все кончено. Уходи. Уходи как можно дальше и жди меня, я тебя отыщу.

Эльза дернулась, не собираясь сдаваться слишком просто, а Алекс вдруг резко оттолкнул ее от себя и двинулся вперед так быстро, что она не успела сказать ни слова. Несколько секунд он еще более яростно расталкивал людей, чем тот, кто пробирался впереди, а затем в толпе закричали, и началось что-то невообразимое.

— Бомба, — вопила какая-то женщина, бледная, как полотно. — Бомба. Бомба.

Пробегающий мужчина сильно ударил Эльзу в плечо, чтобы не загораживала дорогу. Она пошатнулась, но удержалась на ногах, почти не ощущая боли от удара. Если упадет — ее раздавят, это нетрудно сообразить даже без всякой памяти. Люди вокруг паниковали, бились, как рыбы в сетях: площадь была переполнена, а подходы к ней — заставлены бочонками, палатками торговцев и транспортом. Один из каров кортежа взревел мотором, развернулся и помчался сквозь толпу. Наверно тот, который привез женщину и ее сына. Наместник с охраной оказались отрезаны от своего транспорта человеческой стеной. И в эпицентре этого кошмара — Алекс, одной рукой зажимающий в захвате горло безумца, другой — стискивающий свой кулак поверх его кулака, большим пальцем прижимающий его большой палец.

— Детонатор, — в творящейся какофонии Эльза скорее прочла это по его губам, чем услышала, когда он крикнул ближайшему из оборотней. — Я держу кнопку.

Ей стало жарко, затем резко холодно, невыносимо душно и больно дышать. Сердце заколотилось и вдруг почти перестало биться. Если Алекс не удержит кнопку, то они с самоубийцей взлетят на воздух. Безумец, как назло, дергался и орал, воздух из его глотки вырывался теплыми облачками пара, глаза горели. Димитрий стоял в нескольких шагах от него и просто смотрел. Смотрел и не делал никаких попыток к спасению. На какую-то страшную секунду Эльзе даже почудилось в его взгляде любопытство. Как в такой момент может быть любопытно? Она не понимала. Но ее забытый брат, кажется, его испытывал. А еще что-то похожее на… облегчение.

Еще один удар почти сбил Эльзу с ног. Ее подхватило потоком бегущих людей, проволокло по площади, и сколько она ни старалась вырваться, сколько ни вытягивала шею, больше ничего не удалось увидеть. Пойманные в ловушку горожане в поисках убежища прятались в темпл, и Эльзу вместе со всеми тоже затолкали туда.

Зажатая между чужими туловищами и руками, она почти не могла шевелиться, даже вздохнуть как следует полной грудью — и то не могла. Праздник превратился в кошмар, в довольно просторном помещении не осталось уже свободного места, плакали дети и женщины, взволнованно переговаривались мужчины. И все они прислушивались к звукам, доносящимся снаружи. Грянет взрыв? Или же нет?

Святые со стен взирали на них с сочувствием, главный служитель взобрался на алтарь и дрожащим голосом призывал собравшихся молить светлого бога о спасении. Волнение усилилось, когда в темпле появился еще кто-то. Эльзе пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть за чужими головами. Оборотни… пятеро крепких мужчин прокладывали путь для своего наместника. Он остановился, надежно защищенный их кругом, поднял голову, взглянул наверх, под самый купол, расписанный чудесными руками мастеров.

Он улыбался. Эльза затаила дыхание, не веря своим глазам. Улыбка не светлая — саркастичная и насмешливая. И очень-очень горькая. Она смотрела на своего брата, на человека, который когда-то слишком сильно ее любил, и гадала, что же заставляет его так улыбаться. И не находила ответа.

Внезапно Димитрий улыбаться перестал. Он дернулся, оборачиваясь вокруг себя, выискивая кого-то взглядом в толпе, и Эльза почувствовала, как по спине пробежал холодок. Запах. Алекс говорил, что на улице ее запах трудно поймать, но каков он в закрытом помещении, если стоять в пяти-шести метрах друг от друга? Да, людей много, и разнобой ароматов просто удушающий. Но все же…

Димитрий снова повернулся, на этот раз в ее сторону. Его ноздри раздувались, взгляд метался, перескакивал от одного человека к другому. И по Эльзе скользнул тоже, она едва успела чуть склонить голову. К счастью, взгляд Димитрия скользнул — и не зацепился. Он не узнавал ее. Чувствовал, но не узнавал. А она ощущала себя так, словно стояла на пронизывающем ветру голой.

Мужчина целует ее в лодке, скользящей по черной воде…

Мужчина прижимает ее к стене и стискивает руки…

Мужчина ее бьет…

Мужчина целует…

Люди вокруг слишком волновались за свою жизнь, чтобы обратить внимание на наместника и девушку, застывших друг напротив друга. Эльза стиснула зубы, чтобы не застонать: картинки из воспоминаний понеслись в голове с бешеной скоростью. Губы Алекса на ее губах. Губы Димитрия на ее губах. Руки Алекса на ее теле. Руки Димитрия на ее теле. Его кровь. Ее кровь. Их кровь. Он двигается, через ее боль, через крики, на ней, в ней: мужчина, который ее бьет и целует. Они оба любили ее слишком сильно, только каждый — по-своему. И каждый по-своему сломали жизнь ей.

Эльза моргнула, снова посмотрела на брата: на его лице постепенно проступал… дикий ужас. Она помнила этот ужас, помнила его бешеный взгляд, когда он впервые поцеловал ее. И теперь Димитрий, кажется, снова испытывал это. И безумно боялся. Ее, самого себя — кто знает?

Неизвестно, сколько они так простояли, пока кто-то не принес с улицы весть, что площадь пуста и можно выходить. Взрыва не прогремело, и это наверняка означало, что преступник все-таки обезврежен. Наместник вышел одним из первых вместе с охраной, его спина была прямой, подбородок — вздернут, на лице — уже ни капли эмоций, и только Эльза догадывалась, каким оставался его взгляд. Сама она постояла еще немного, ожидая, пока самые нетерпеливые вырвутся на свободу, потом вместе с потоком остальных тоже устремилась к дверям. Оставаться дольше нельзя, толпа — ее прикрытие, без них она будет слишком бросаться в глаза. По пути Эльза невольно обвела взглядом стены. Илларий, Далия, Сомния, Южиния, Телфа, Аркадий, Мираклий… святые взирали на нее свысока. Милые, чистые лики, преисполненные света и добра. Лживые, самовлюбленные рожи с приторно-сладкими улыбками. Эльза сообразила, что до сих пор сжимает в руке статуэтку Огасты. Пальцы побелели, стиснутые вокруг туловища святой, и она слегка расслабила их.

А на выходе из темпла, под недоуменными взглядами случайных свидетелей, разбила статуэтку о стену и выбросила черепки в снег.