Бельфонтен и убийство в море

Глава 1. Пароход «Одиссея»

Море в тот вечер было не просто морем – оно было театральной сценой. Тёмно-синее, чуть маслянистое, с бликами заката, как будто кто-то рассыпал по воде золотую пудру. Воздух пах солью, лимоном и дорогим табаком – смесь, от которой голова слегка кружилась, даже если ты не пил шампанского. А шампанского на борту «Одиссеи» было предостаточно.

Жюльен Бельфонтен стоял у перил, держа в руке бокал с чем-то бледно-янтарным, что официально называлось «аперитивом», а по сути было замаскированным абсентом. Он не курил, не играл в карты, не флиртовал с дамами – он просто смотрел на горизонт и думал о том, как странно, что человек может устать от убийств. Не от страха, не от крови – от самого факта, что за каждым трупом прячется чья-то глупость, чья-то жадность, чья-то боль. И всё это – в одном и том же порядке. Как в плохом театре. С теми же актёрами. С теми же криками. С теми же слезами, выдавленными по заказу.

– Месье Бельфонтен? – раздался за спиной голос, чуть надтреснутый, как будто его владелец только что смеялся или плакал. – Вы ведь тот самый Бельфонтен? Из Марселя?

Жюльен не обернулся. Он знал этот тип вопросов. Люди всегда думают, что если ты расследовал три громких дела – ты уже легенда. А если ты ещё и француз – то вообще почти Пуаро.

– Я тот самый, кто хотел бы допить свой аперитив в тишине, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Перед ним стояла женщина лет сорока пяти, в платье цвета морской волны, с жемчужным ожерельем и слишком яркой помадой. В руках – бокал шампанского, в глазах – любопытство, приправленное лёгким вызовом.

– Мари-Клод Дюбуа, – представилась она, протягивая руку. – Моя семья владеет текстильными фабриками в Лионе. Мы едем в Афины – муж хочет купить антикварную виллу. Я – просто хочу солнца.

– Жюльен Бельфонтен, – ответил он, слегка коснувшись её пальцев. – Я еду… никуда. Просто плыву. Без цели.

– О, какой романтизм! – воскликнула она, прикладывая свободную руку к груди. – А я думала, вы едете расследовать что-нибудь жуткое. Убийство, например.

Жюльен усмехнулся.

– Мадам, если бы я ехал расследовать убийство, я бы выбрал поезд. Или самолёт. На пароходе слишком много людей. И слишком много… возможностей соврать.

– Ах, вот как? – она приблизилась, понизив голос. – Значит, вы считаете, что на корабле легче скрыть преступление?

– Нет, – спокойно ответил он. – Я считаю, что на корабле легче совершить преступление. Потому что все заперты вместе. Как в клетке. И каждый видит каждого. А значит – каждый должен врать. Чтобы выжить.

Она засмеялась – громко, искренне, чуть театрально.

– Вы мне нравитесь, месье Бельфонтен. Вы говорите, как герой романа. Только без плаща и без пистолета.

– У меня есть трость, – парировал он, слегка постукивая ею по палубе. – Этого достаточно.

Она кивнула, как будто приняла это как должное, и ушла, оставив за собой шлейф духов – что-то цветочное, с ноткой ванили. Жюльен снова повернулся к морю. Он не любил таких разговоров. Не потому, что был мрачным. Просто потому, что знал: за каждым таким «вы мне нравитесь» – стоит вопрос. А за каждым вопросом – подозрение. А за подозрением – правда. А правда, как он знал слишком хорошо, редко бывает приятной.

Ужин подавали в большом салоне, утопающем в хрустале, бархате и золочёной лепнине. Люстры сверкали, как короны, официанты двигались бесшумно, как тени, а музыка – лёгкий джазовый оркестр в углу – играла что-то негромкое, но навязчивое, как воспоминание, от которого не можешь избавиться.

Жюльен занял столик у окна – не потому, что хотел видеть море (оно всё равно было тёмным), а потому, что оттуда был виден весь зал. Привычка. Следователя. Шпиона. Человека, который слишком долго смотрел на людей и видел в них не личности, а… роли.

За соседним столиком сидела компания – трое мужчин и две женщины. Один из мужчин – высокий, с аккуратной бородкой и дорогим костюмом – явно был хозяином вечера. Он говорил громко, смеялся ещё громче и постоянно наполнял бокалы окружающих. Его жена – худая, с острыми скулами и холодными глазами – сидела рядом, не улыбаясь, как статуя, которую по ошибке поставили в весёлую компанию.

– Это Арман Дюпре, – шепнул официант, подавая Жюльену устрицы. – Американец. Богатый. Очень. Говорят, он женился на ней ради состояния, а она – ради титула. Классика.

– А кто она? – спросил Жюльен, кивнув на женщину.

– Мэрион Дюпре. Раньше была Мэрион Вандербильт. Из тех самых Вандербильтов. Но теперь – просто мадам Дюпре. И, кажется, не очень счастливая мадам.

Жюльен кивнул. Он уже видел её днём – на палубе, в белом платье, с книгой в руках. Она не читала. Она смотрела на море – так же, как он. Только в её глазах не было усталости. Было что-то другое. Что-то… ожидающее.

Когда подали основное блюдо – филе дорадо с лимоном и розмарином – Мэрион встала. Не для того, чтобы уйти. Чтобы… обратить на себя внимание.

– Дамы и господа, – сказала она, подняв бокал. Голос у неё был низкий, чуть хрипловатый – такой, что цеплял за ухо. – Я хочу предложить тост. За путешествие. За море. За то, что мы все здесь – не случайно.

В зале наступила тишина. Даже музыканты перестали играть.

– Каждый из нас, – продолжала она, медленно переводя взгляд по лицам, – что-то скрывает. Кто-то – прошлое. Кто-то – настоящее. Кто-то – будущее. Но здесь, на «Одиссее», мы все равны. Потому что море не спрашивает, кто ты. Оно просто… принимает.

Она сделала паузу. Улыбнулась. Не тепло. Не дружелюбно. С вызовом.

– И если кто-то думает, что его секреты останутся с ним – он ошибается. На этом корабле… всё всплывает.

В зале никто не знал, как реагировать. Кто-то зааплодировал – вежливо, неуверенно. Кто-то отвёл глаза. Кто-то – как её муж – сжал кулаки.

Жюльен смотрел на неё. И думал: «Она не просто красивая женщина. Она – бомба с таймером. И таймер уже тикает».

После ужина он вышел на палубу. Ночь стала прохладнее. Ветер играл с его галстуком, как с ленточкой. Он закурил (редкость – обычно он не курил, но сегодня… сегодня было что-то в воздухе). Сигаретный дым смешивался с морским бризом, создавая странный, почти театральный эффект.

Он шёл медленно, наслаждаясь одиночеством. Пока не услышал шаги. Лёгкие. Женские. Он не обернулся. Знал, кто это.

– Месье Бельфонтен, – снова этот голос. Мэрион. – Вы тоже не любите толпу?

– Я не люблю… предсказуемость, – ответил он, наконец поворачиваясь.

Она стояла в двух шагах. В том же белом платье. Без накидки. Ей явно было холодно – руки она держала скрещёнными на груди. Но в глазах – ни капли дрожи. Только интерес.

– Вы ведь следователь, да? – спросила она, подходя ближе. – Настоящий. Не из газет.

– Был, – уточнил он. – Сейчас – просто пассажир.

– Не верю, – усмехнулась она. – Люди, как вы, не перестают быть собой. Даже в отпуске. Даже на пароходе. Особенно – на пароходе.

– Почему особенно?

– Потому что здесь… все под подозрением. – Она понизила голос. – И вы это чувствуете. Так же, как я.

– Вы тоже под подозрением? – спросил он, прищурившись.

– Я? – она засмеялась. – О, месье Бельфонтен… я всегда под подозрением. И не зря.

Он молчал. Ждал.

– Я знаю кое-что, – сказала она, глядя ему прямо в глаза. – О каждом. На этом корабле. И если что-то случится… вы первым поймёте – кто виноват. Потому что вы – единственный, кто умеет видеть.

– Что случится? – тихо спросил он.

Она не ответила. Вместо этого – улыбнулась. Та же улыбка, что в зале. Та же, что на палубе днём. Та, за которой пряталась… угроза.

– Ночь ещё молодая, – сказала она. – А море – глубокое.

И ушла. Быстро. Бесшумно. Как тень.

Жюльен остался один. Он затушил сигарету. Посмотрел на море. Потом – на часы. Было без двадцати одиннадцать.

Он решил вернуться в каюту. Прочитать немного. Лечь спать. Забыть об этой женщине. Об её словах. Об её глазах.

Он прошёл по коридору первого класса. Мягкий ковёр глушил шаги. Стены украшали гравюры с видами Средиземноморья. Всё было спокойно. Уютно. Почти… сонно.

Он уже достал ключ от каюты – когда услышал крик.

Не вскрик. Не стон. Настоящий, человеческий, полный ужаса – крик.

Он раздался справа. Из каюты номер 14.

Жюльен побежал. Не раздумывая. Не останавливаясь. Тросточка стучала по полу – ритмично, как метроном.

Дверь каюты была приоткрыта. Он толкнул её.

И увидел.

Мэрион Дюпре лежала на полу. На спине. Глаза широко открыты. Руки раскинуты, как у распятой. На губах – следы помады. На платье – пятно вина. Рядом – опрокинутый бокал.

А на столе – бутылка «Шато Марго» 1929 года. Открыта. Налита наполовину.

Жюльен подошёл ближе. Присел на корточки. Проверил пульс. Нет. Даже не пытался – по глазам было ясно: она мертва.

Он вдохнул. Почувствовал – запах. Слабый. Сладковатый. С оттенком… миндаля.

Цианид.

Он поднял голову. Посмотрел на дверь. На стол. На окно – плотно закрыто. На зеркало – в нём отражалась его собственная фигура. И… что-то ещё. Что-то, лежащее под подушкой кровати.

Он встал. Подошёл. Осторожно приподнял подушку.

Там был листок бумаги. Сложен пополам. На нём – несколько греческих букв. Написаны чернилами. Аккуратно. Как будто… на прощание.

Жюльен взял листок. Развернул.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

Он не знал греческого. Но знал одно: это не случайность.

Это – сообщение.

Или… загадка.

Он услышал шаги в коридоре. Голоса. Кто-то бежал. Кто-то кричал: «Вызовите капитана!»

Жюльен спрятал листок в карман. Посмотрел на тело. На бокал. На бутылку.

– Вот и началось, – прошептал он.

И в этот момент – впервые за долгое время – он почувствовал… интерес.

Не страх. Не жалость. Не даже профессиональный азарт.

А интерес.

Потому что убийство на пароходе – это не просто преступление.

Это – игра.

И он, Жюльен Бельфонтен, только что получил приглашение.

Капитан пришёл через семь минут. Высокий, седой, с лицом, которое видело слишком много штормов – и слишком мало чудес.

– Месье Бельфонтен? – спросил он, входя в каюту. – Мне сказали, вы… первый, кто нашёл тело?

– Да, – коротко ответил Жюльен. – Она была жива меньше часа назад. Я разговаривал с ней на палубе.

– И что она сказала?

– Что знает секреты всех на борту. И что если что-то случится – я пойму, кто виноват.

Капитан нахмурился.

– Это… звучит как предупреждение.

– Или как вызов, – добавил Жюльен.

Капитан тяжело вздохнул.

– Мы прибудем в Пирей только через двое суток. Греческая полиция… не самая оперативная. И не самая… деликатная. Если всплывёт, что на моём корабле убили американку – это скандал. Международный.

– Вы хотите, чтобы я занялся этим? – спросил Жюльен, глядя ему прямо в глаза.

– Я хочу, чтобы вы помогли. Официально – я вызову полицию в Афинах. Неофициально – я дам вам доступ ко всем пассажирам. Ко всем каютам. Ко всем записям. Пока мы в море – вы… временный следователь.

– А если я откажусь?

– Тогда я сам буду вести расследование. И, поверьте, месье Бельфонтен… я хуже вас. Гораздо хуже.

Жюльен усмехнулся.

– Ладно. Я займусь этим. Но при одном условии.

– Каком?

– Вы не вмешиваетесь. До самого Пирея. Даже если вам покажется, что я сошёл с ума. Даже если я буду задавать странные вопросы. Даже если я… кого-то обвиню.

Капитан кивнул.

– Согласен. Вы – главный. До берега.

Они пожали руки. Коротко. Деловито. Как два человека, заключившие сделку с дьяволом.

Жюльен вышел из каюты. Коридор был пуст. Все уже разошлись – кто в шоке, кто в страхе, кто… в предвкушении.

Он пошёл к себе. Закрыл дверь. Достал из кармана листок с греческими буквами.

Разложил на столе.

Α Μ Ε Σ Τ Ι

– Что ты хочешь мне сказать? – спросил он вслух.

Молчание.

Он налил себе абсента. Выпил. Зажёг лампу.

И начал думать.

Первое правило: когда все лгут – правда прячется в деталях.

А детали… только начинали появляться.