Белый ворон Одина

18

При этих словах Тордис разразилась слезами. Она никак не могла успокоиться, даже когда Финн неловко обнял ее и прижал к себе. Коротышка Элдгрим вертелся рядом. Он поглаживал Тордис по голове — как если бы та была собакой или ребенком — и бормотал что-то невнятное. Бедняга никак не мог взять в толк, что могло так расстроить его благодетельницу посреди голой степи.

Мы все молчали, потрясенные этим известием. Свалившаяся на нас смерть Квасира оказалась слишком тяжкой ношей, и мы не знали, как с нею справиться. Поэтому, когда Морут закончил свой рассказ, наступила пронзительная, прямо-таки кричащая тишина.

Как выяснилось, Квасир вышел на них в тот миг, когда вереница телег, лошадей и пеших путников достигла моста через крепостной ров Белой Вежи. По ту сторону рва стояла хлипкая деревянная изгородь, годная лишь на то, чтобы худо-бедно защищать от набегов голодных волков. Сразу за ней раскинулось временное поселение местных жителей, которые на зиму стекались под высокие каменные стены крепости. Оно представляло собой скопище лачуг и степных юрт, среди которых бродили многочисленные собаки, козы и мохнатые двугорбые верблюды.

Морут видел, как прибыл Квасир. Он шел, не вынимая меча из ножен, разведя в стороны пустые руки. Его тут же взяли под стражу и препроводили туда, где стояли Владимир и Добрыня с Сигурдом. Подойти вплотную не разрешили, остановили в нескольких шагах — вне пределов досягаемости знати.

— Мне показалось, что он повел речь о парнишке по имени Иона, — рассказывал Морут. — По приказу Владимира того привели, и я слышал, как они о чем-то говорили. Мне даже показалось, что они спорили… или ругались.

— Ну, да, — согласился я. — Он и пошел-то, чтобы вызволить Иону Асанеса.

— Но мальчишку никто не держал насильно, — пожал плечами хазарин. — Он по доброй воле пошел с нами. Всю дорогу перешучивался с Вороньей Костью, болтал о том, как получит свою долю серебра и уедет в Великий Город.

Я и раньше подозревал нечто подобное, но одно дело подозревать и совсем другое — узнать наверняка. Мне показалось, будто в сердце всадили холодный нож. Финн что-то пробурчал себе под нос и покачал головой. Трудно сказать, что именно выражал его жест: недоверие к Морутовым словам или же возмущение предательством Ионы.

— Затем вперед вышел Квельдульв и что-то сказал… я не разобрал, что именно, — продолжал рассказывать маленький хазарин. — Добрыня велел Квасиру убираться прочь. Это я уже расслышал, так как подошел поближе. Иона тоже убеждал его уйти по-хорошему. Он так и сказал: «Как бы хуже не вышло». Однако Квасир не хотел уходить без Асанеса. Он говорил, что это разобьет сердце Орма… И тут Квельдульв снова вмешался в разговор, предложив Квасиру тоже остаться с людьми Владимира. И тогда ваш побратим ударил его. Клянусь, это был хороший удар — такой, что сбил Квельдульва с ног. Даже я со своего места услышал, как у того в ушах зазвенело. А Квасир повернулся к нему и сказал: «Помолчи! Разве не видишь? Тут люди разговаривают».

— Хейя! — восхищенно выдохнул Финн.

А у меня в глазах потемнело от накатившей дурноты, ибо я уже догадывался, что произойдет дальше.

— Квельдульв вскочил на ноги с мечом в руках, — рассказывал Морут. — Квасир тоже выхватил оружие, и тут поднялся страшный шум. Юный князь требовал, чтоб они остановились. Добрыня рычал, проклиная все на свете. А Сигурд призывал своих дружинников, чтобы те вмешались и прекратили драку. Да только никакой драки не вышло… потому как сразу же стало ясно: Квасир почти ничего не видит. Квельдульву понадобился всего один удар — повыше плеча, в основание шеи, — чтобы свалить вашего побратима с ног.

При этих словах Финн издал долгий, мучительный стон. Все остальные тоже зашевелились, зароптали — так, будто сами получили упомянутый удар.

Было так больно, что я едва смог выговорить сквозь сжатые зубы:

— И что дальше?

Морут нахмурился.

— Ну, Квасир лежал на земле… из раны сочилась кровь. Добрыня вздыхал и что-то бормотал. А Сигурд качал головой, и лицо у него стало словно каменное. А потом он сказал, что вот, мол, теперь жди беды.

— Тут он не ошибся! — прорычал Финн.

Пальцы его бессознательно сжимались и разжимались на рукояти Годи — так, что скоро из старых ссадин выступила кровь.

Маленький хазарин глядел исподлобья. Видно было, что ему не хочется рассказывать дальше. Он заглянул мне в глаза и со вздохом кивнул.

— Квасир еще дышал, — рассказывал он. — Тогда Квельдульв опустился возле него на колени и спросил: «Ну, как тебе такой камень?» Я не понял, что он имел в виду. Затем он достал свой длинный нож…

Морут снова умолк, с тревогой глядя на мое застывшее лицо. Поскольку я молчал, он закончил начатую фразу:

— …и выколол ему глаза.

Финн не промолвил ни слова, что меня удивило. Зато Хаук вскочил на ноги и разразился проклятиями. Рыжий Ньяль в ярости колотил кулаком по снегу, пока не потекла кровь. Тогда он, не стесняясь, заплакал. Коротышка Элдгрим тоже тихонько хныкал, хоть и не понимал, в чем дело. А Финн… Финн оставался безмолвным и холодным, как занесенный снегом валун. Я положил руку ему на плечо и почувствовал, что он весь дрожит — будто горячий конь перед боем.

— А что с Торгунной? — требовательно спросил я, и маленький хазарин горестно вздохнул.

— Они оставили тело лежать в степи и пошли дальше, — вернулся он к своему рассказу. — Квасировы глаза Квельдульв забрал с собой. Он положил их в кожаный мешочек, который носил на поясе. А затем сказал, что в свое время присовокупит к ним и единственное ухо Финна. И тогда, с помощью Тора, соберет нового побратима из Братства Орма Убийцы Медведя. — Морут бросил на меня осторожный взгляд и добавил: — Он сказал, что последним кусочком будет твоя голова, Орм.

Хвастовство Ночного Волка меня мало волновало. Я настойчиво спросил:

— Так что с Торгунной?

Хазарин с тревогой огляделся по сторонам. В его глазах читался вопрос: а не случится ли так, что своим рассказом он сам себе выроет могилу? Затем он нехотя заговорил:

— Мы встали лагерем на берегу реки. Прошло несколько часов. Мы только-только успели раздобыть лодки и начали перегружать в них серебро, когда появилась Торгунна. Мы сразу же ее узнали и насторожились. Она прошла прямо к Владимиру, опустилась перед ним на колени и попросила, чтоб ей вернули глаза Квасира. Было ясно, что она обнаружила тело мужа и видела, что с ним сделали. Князь выглядел опечаленным. Он сказал, что сожалеет о случившемся. Якобы убийство вашего побратима не входило в его намерения. Торгунна выслушала его молча и снова повторила свою просьбу. У Владимира был вид побитого пса, поскольку он не мог выполнить просьбу женщины без того, чтоб не столкнуться с Квельдульвом. И все же он позвал его и велел отдать глаза. Квельдульву это очень не понравилось, но он не посмел возражать. Снял с пояса окровавленный мешочек и передал его Торгунне.

Морут снова умолк, оглядывая наши бледные, напряженные лица.

— Продолжай! — приказал я.

Хазарин грустно покачал головой.

— Не знаю, стоит ли… — замялся он, но грозный рык Финна заставил его вздрогнуть.

— Делай, что тебе говорят!

— Торгунна держала мешочек в руках и глядела на Квельдульва. Казалось, она совсем его не боится… Затем она наклонилась к нему и что-то сказала — так тихо, что я не разобрал. Зато Квельдульв услышал. Глаза у него расширились от ярости, и он ударил ее по лицу.

В рядах побратимов возникло движение. Гирт выругался и со всего размаху всадил свой топор в ком льда. Другие размахивали руками и проклинали Квельдульва. Что касается Финна, он по-прежнему оставался мрачным и недвижимым. Лишь бросил невидящий взгляд туда, откуда доносился плач Тордис.

— Женщина упала на землю, а Квельдульв стал бить ее и пинать ногами в живот. В первый миг мы все опешили. Затем Сигурд опомнился и оттащил его прочь. Я видел, как Иона Асанес подошел к ней и хотел помочь подняться. Но Торгунна оттолкнула его руку и что-то сказала. Парень побледнел и отшатнулся, как будто его ударили по лицу. Торгунна сама поднялась на ноги и успела сделать пару шагов. Затем резко сложилась пополам и снова упала наземь. Наверное, она лишилась чувств, потому что больше не разговаривала, а просто лежала в луже собственной крови.

— Она умерла? — спросил Бьельви.

Морут медленно покачал головой.

— Нет. Они перенесли ее в крытую лодку, которая стояла на суше, и оставили там. Маленький Олав очень плакал. Он был уверен, что Торгунна потеряла своего ребенка. По его словам, он уже видел такое прежде. С его матерью произошло то же самое… и она умерла. Воронья Кость сказал, что сделал это один и тот же человек.

Мертвая тишина объяла нас. Мы сидели в сгущавшихся сумерках, не разговаривая и даже, кажется, ни о чем не думая. Слишком страшными оказались новости, принесенные хазарским следопытом. В конце концов Морут собрал дров и развел костер. Когда пламя запылало, я вздрогнул и отшатнулся, словно бы очнувшись от дурного сна.

Не было нужды обсуждать наши дальнейшие планы. Холодный черный гнев окутывал нас, словно хаар из Хеля. А затем Тордис произнесла слова, которые вертелись у всех в голове.

— Вот он, дар Одина, — сказала она. — И почему вы думаете, что нам удалось избежать Фафнирова проклятия?

— Мы убьем их всех, — прорычал Хленни с искаженным от злобы лицом.

Рыжий Ньяль прикоснулся к его руке.

— Поздно тушить пожар, коли осталась одна зола, — грустно сказал он и, по своему обыкновению, добавил: — Так моя бабка говаривала.

А у меня из памяти все не шел тот сон, в котором я беседовал с Одином. Помнится, он пообещал, что рано или поздно Одноглазый потребует от меня жертвы — нечто такое, что дорого моему сердцу. Проклятый бог-перевертыш! Никогда не знаешь, чем обернутся его обещания. Да, Одноглазый и Один — не одно и то же, но это дела не меняло. Как ни крути, а мне пришлось принести в жертву моего побратима.

До сего момента я не сознавал, насколько ненавижу Всеотца Одина. Я ненавидел его холодной и злой ненавистью, когда мы загасили костер, разведенный Морутом, и двинулись вслед за маленьким следопытом. Подобно стае голодных волков, мы двигались по обледеневшей степи, которая, словно в насмешку, сверкала и переливалась под нашими ногами. Вот тебе и вожделенные сокровища… И еще сильнее я ненавидел Одина, когда мы дошли до того места, где лежал одинокий труп Квасира, заботливо обернутый плащом Торгунны.

Я не нашел в себе сил заглянуть в изуродованное лицо друга. Мы просто перевязали его тело веревками и потащили за собой, как кучу замерзших мехов. Нам приходилось нелегко, ибо все мы были голодными и уставшими, но никто не жаловался. Разве могли мы бросить своего побратима на поживу степным волкам?

Когда забрезжил рассвет, мы остановились на стоянку под прикрытием негустой березовой рощицы на берегу крепостного рва. Долгая прогулка под луной не смогла изгнать боль и тоску из наших сердец, мы никак не могли смириться с потерей Квасира.

Впереди, за рвом, раскинулось беспорядочное скопление временных жилищ степняков. Сплошные темные юрты и хижины, кое-где расцвеченные пляшущими огоньками. Селение постепенно просыпалось, и до нас доносился нестройный хор приглушенных голосов, в который вплетался собачий лай и жалобное блеяние овец.

Справа от нас белели могучие стены Белой Вежи, местами окрашенные в розоватый цвет кострами стражников.

Я послал Морута вперед — разузнать, где находятся лодки князя и где прячут Торгунну.

— Я так понимаю, у тебя есть какой-то хитрый план? — спросил Гизур.

Финн заворчал себе под нос, выуживая из сапога «римский костыль». Уж он-то догадывался, каков мой хитрый план. Когда я изложил свои соображения, Гизур долго хмурился и скреб в черной, спутанной бороде. То, что я предлагал, ему не сильно понравилось. Но после непродолжительных обсуждений — когда каждый высказался и обложил своего товарища — стало ясно: мой план, пусть и не больно хитрый, является единственно выполнимым.

А посему мы остались на месте, дожидаясь возвращения Морута. Тем временем понемногу рассветало, зимний день вступал в свои права. Люди были заняты обычными приготовлениями к предстоящей схватке: поправляли ремни, начищали оружие. Беспокоиться об имуществе не приходилось. Все, что нам когда-то принадлежало, уехало в повозках новгородцев. У нас же осталось лишь то, что было на нас, и то, что мы держали в руках.

Этого было вполне достаточно для того, что нам предстояло совершить. Поэтому, когда Морут наконец появился, нам не потребовалось много времени на сборы. Подхватив свой топор, я обернулся к товарищам, зная, что они ждут традиционного напутствия. Я мучительно искал нужные слова и ничего не находил. В горле стоял комок, мешавший дышать. Ну и ладно. И без того все ясно… Я бросил взгляд на темный спеленатый куль, лежавший на снегу. Рядом стояли двое побратимов, которые потащат его за собой. Остальные тоже посмотрели на тело Квасира, и в глазах их зажглась яростная решимость.

— Хейя! — негромко воскликнул Финн и привычным движением сунул в зубы свой «костыль».

Потом мы молча порысили вперед — хищная стая безжалостных, жаждущих мщения волков.

Собственно, никакого особого плана у нас не было. Морут так и сказал, выслушав наши сбивчивые объяснения. Мы просто собирались неожиданно напасть на противника — тот факт, что мы по одному появимся из скопления юрт, домишек и заборов, должен был обеспечить внезапность нашего нападения, но он же и мешал нам выстроить надежную стену щитов. Итак, мы пробираемся через зимний лагерь степняков и движемся к стоянке новгородцев, убивая всех, кого встретим по пути. Там мы отыскиваем Торгунну, захватываем лодку и, как сумасшедшие, гребем по направлению к разветвленной сети проток и каналов, в конечном счете выводящих к Азову.

— Ну, что ж, вполне в вашем северном духе, — дал свою оценку Морут. — Грубо, жестоко и совершенно бесхитростно.

— А мне нравится, — кровожадно оскалился Финн.

— Что только доказывает мою правоту, — вздохнул хазарин.

И мы побежали. Перебрались через замерзший ров и углубились в селение. Нам приходилось огибать жалкие лачуги, на ходу перескакивать через плетеные изгороди и пинать попадавшихся под ноги коз.

Впереди смутной громадой маячила могучая крепость Саркела, Белый Замок, как его здесь называют. Издалека он напоминал огромный ледяной айсберг, белевший на фоне темного моря. Где-то там, у реки, стояла дружина князя Владимира. Небось трясутся сейчас от холода и дожидаются, когда рассветет и можно будет погрузиться на лодки. У Добрыни хватит ума, чтобы понять: лучше не испытывать судьбу и убраться отсюда подобру-поздорову, пока беловежский гарнизон не решился на них напасть.

Мы были волчьей стаей — стремительной и опасной, — но и охота нам предстояла нешуточная. Ибо впереди нас ждала свора не менее свирепых и опасных волкодавов.

Мне пришлось ненадолго задержаться, дабы убедиться, что Тордис ведет Коротышку в нужном направлении и что у нее хватит сил удержать его в стороне от схватки. Затем я последовал за своими побратимами и сразу же угодил в самую гущу бестолкового и взволнованного табуна лошадей. Ятра Одина! Пока я — все еще оглядываясь на Тордис с Элдгримом — распихивал мохнатых лошадок, одна из них так толкнула меня своим костистым крупом, что я налетел на ближайшую юрту. Раздался треск ломаемых перегородок, и постройка опасно накренилась. Чья-то рука откинула входной полог. В освещенном прямоугольнике появилась темная фигура и разразилась гневной бранью. Я зарычал, женщина (а это все же была женщина) плюнула мне в лицо. Тогда я замахнулся на нее своим топором, и она с визгом скрылась внутри юрты.

Будь проклята эта степнячка с ее вонючими лошадьми! В результате я потерял из виду своих товарищей. Я понимал, что оставаться на месте опасно — вопли этой сумасшедшей способны перебудить половину поселка, — а потому побежал наугад. В следующее мгновение до меня донесся знакомый волчий вой, означавший, что Финн Лошадиная Голова нашел своего врага. Теперь было понятно, куда бежать.

Мне понадобились считаные минуты, чтобы добраться до ближайшего костра, возле которого толпились люди Владимира. По дороге я миновал бесформенную кучу, темневшую в тени. Ага, один из дружинников Сигурда — судя по всему, часовой… Парень лежал в полном боевом облачении и был совершенно, безнадежно мертв.

На берегу уже завязалась схватка. Темные фигуры метались в предрассветных сумерках, сталкивались, изрыгали проклятья. Слышался звон клинков, летели искры. От беспорядочной толпы отделилась одна фигура и понеслась в мою сторону. Я не знал, собирался ли этот человек нападать или просто нелегкая вынесла его на меня, когда он удирал с поля боя. Да это было и не важно.

Как только человек оказался в пределах досягаемости, я ударил его своим топором. Нанес мощный восходящий удар слева, который пришелся ему ровнехонько в пах. Он пролетел еще несколько шагов и лишь тогда упал. С мгновение я наблюдал, как он катается по земле и выбивает каблуками фонтанчики снега. Затем приблизился и заглянул в лицо. Нет, этот человек был мне незнаком. Со вздохом облегчения я одним коротким движением перерезал ему глотку, тем самым положив конец мучениям.

В следующий миг до меня донесся отчаянный крик Рева Стейнссона:

— Эй, берегись!

Я оглянулся и увидел огромного славянина — высокого и мускулистого, с лицом сущего ребенка, на котором только пробивалась борода. Он выпрыгнул, казалось, из самого пламени костра, немудрено, что я его не увидел. В руке у него был тяжелый меч, который он готовился обрушить на мою голову. Свой рывок он сопровождал громким ревом — наверное, именно так его научили нападать старшие товарищи.

Полагаю, один из его лучших друзей сейчас лежал у моих ног и улыбался вновь приобретенной кровавой улыбкой, нарисованной аккурат под бородой. Если б он имел возможность наблюдать за своим воспитанником, то наверняка посоветовал бы тому держать меч пониже и не тратить силы на излишний размах.

Я отступил в сторону, легко уйдя от летящего клинка. Затем развернулся на одной ноге и в свою очередь нанес противнику удар в область поясницы. Удар был настолько сильным, что я услышал, как хрустнул позвоночник. Парень выгнулся дугой и с воплем обрушился на землю. Я и сам потерял равновесие и упал на четвереньки. Уже поднимаясь, я почувствовал, как сзади приближается еще кто-то. Не рассуждая, я вскинул в воздух топор и с трудом удержал удар, услышав знакомый голос:

— Это я, Финн… Гляди, куда машешь своим дровоколом!

Его широченная улыбка напоминала медвежий капкан, но глаза оставались настороженными. Я выпрямился и в знак приветствия махнул топором.

— Все в порядке, — выдохнул я. — Беги на берег!

— Слишком поздно, — прорычал Финн. — Они отступили и сейчас как раз между нами и лодками.

Я оглянулся и в какой-нибудь сотне шагов увидел своих побратимов. Сбившись в плотную стаю, размахивая мечами, они наседали на Сигурдовых дружинников. Издалека те выглядели единой темной массой, на которой выделялись лишь светлые пятна лиц. Берег реки был прямо у них за спиной. Там же находились и лодки, в которых мы так нуждались. Казалось бы, вот оно, спасение, совсем рядом, но… Мы так и не сумели отыскать Торгунну. Равно как и способ добраться до этих чертовых лодок.

— Ну все, нам конец, — послышался чей-то мрачный голос.

— Ты мне это брось! — взревел Финн и крутанул в воздухе свой «костыль». — Мы еще повоюем.

Честно говоря, прозвучало неубедительно. Ибо к тому времени Добрыне удалось-таки укрепить боевой дух своих. Скорее всего, он просто указал им на малочисленность врагов. Нас действительно была всего лишь горстка, они вполне могли задавить числом. Стоило только преодолеть нерешительность и наброситься на нас всем скопом. Судя по всему, именно это они и собирались сделать. Я видел, как дружинники распрямили плечи и сплотились. Некоторые украдкой прикоснулись к своим амулетам — весьма разумное действо, принимая во внимание, что многим в ближайшие минуты предстояло встретиться со смертью.

В этот миг к нам подбежал задыхающийся Гизур, за ним тяжело — словно ярмарочный медведь — топал Гирт.

— Мы нашли Торгунну! — выкрикнул Гизур, тыча пальцем в сторону невысокого обледеневшего обрыва, спускавшегося к реке.

Там маячила неуклюжая громада струга, установленного на деревянные салазки для спуска на воду. Неподалеку притулилась куча тюков и мешков — очевидно, их предполагалось погрузить на судно. Ай да Добрыня! Все подготовил для быстрого бегства в случае непредвиденных осложнений. Достаточно лишь выбить деревянные колышки, удерживавшие салазки, — и вся махина под действием своего немалого веса заскользит вниз по склону, навстречу водам Дона. Именно там, на борту струга, Владимир и решил спрятать жену убитого Квасира.

Лодка, застрявшая на холме, выглядела столь же странно, как рыба на спине коня. И, тем не менее, мы припустили к ней, спотыкаясь и оскальзываясь на ледяном склоне. Позади струга громоздилась обледеневшая куча бревен, которые используют для того, чтобы в летнее время посуху перетаскивать лодки из Дона на Волгу. А еще дальше громоздилась едва различимая в утренних сумерках крепость. Издали она напоминала огромного великана, прикорнувшего на холме. И великан этот, судя по всему, просыпался — оттуда доносился звон оружия, кое-где мелькали огни.

На палубе струга уже толпились побратимы. Они что-то укладывали и перетаскивали, не обращая внимания на скрип перегруженных веревок.

— Торгунна! — закричал я, стараясь перекрыть хор возбужденных голосов.

Я подпрыгнул и вскарабкался на борт судна. Гизур провел меня туда, где лежала укутанная в кучу шалей и плащей Торгунна. Выглядела она изможденной и бледной, но глаза были открыты. Она даже умудрилась улыбнуться мне навстречу, хотя на ресницах повисла готовая скатиться слеза. Тордис упала на колени возле сестры. Женщины порывисто обнялись. Плечи обеих сотрясались от рыданий, в которых, как мне казалось, в равной степени смешались и горечь потери и радость от воссоединения семьи.

— Мы забрали его с собой, — неловко сказал я, глядя на застывший, окровавленный сверток, который некогда был Квасиром. — Возвращаемся домой.

— А как же серебро? — немедленно откликнулся Гизур.

При разговоре его колючая черная борода шевелилась так, что Гизур напоминал человека, решившего закусить ежом.

— Мы должны вернуться за ним, — поддержал Хаук. — Как только выберемся отсюда, снова махнем в гробницу.

— Вернуться за ним, — эхом откликнулся Коротышка Элдгрим; затем помотал головой и спросил: — За чем вернуться? И с кем мы сейчас сражаемся?

За его спиной высилась темная громада крепости. Оттуда доносились громкие крики и скрип заржавевших петель. Так, понятно… Защитники Белой Вежи все же решили выйти наружу.

— Нет никакого серебра… и никакой гробницы, — ответил я. — Есть лишь маленький злобный князь и напуганный гарнизон крепости. Если нам повезет, они перебьют друг друга… а мы сможем улизнуть живыми и невредимыми.

— Мы не успеем перетащить лодку вручную, — покачал головой Гизур, глядя на побратимов, раскачивавших и теребивших обледенелые веревки.

— Пожалуй, мне пора уходить, — раздался снизу голос Морута.

Я не хотел терять этого человека. Он был великолепным следопытом и многое знал о лошадях. А потому, поколебавшись, я спрыгнул на землю, подошел к нему и предложил:

— Может, пойдешь с нами?

Хазарин решительно помотал головой.

— Зачем? — спросил он. — Потратить всю жизнь на то, чтобы перетаскивать лодки из одной реки в другую? Благодарю, но я предпочитаю ходить по степи налегке. Кроме того, боюсь, что этот глупец Абрахам все же решился выйти из крепости со своими людьми. Мне не хотелось бы сражаться с соплеменником. Вы — другое дело, вас с ним ничего не связывает. И все же хочу попросить тебя, ярл… Будешь биться с Абрахамом — постарайся не убивать его. Ну, и в конце концов… разве могу я покинуть своего замечательного коня? — добавил он с улыбкой. — Мне надо поскорее вернуться туда, где я его привязал. Пока какой-нибудь бен шел элеф зона не украл его. Ты же знаешь, какие здесь люди.

Я тоже улыбнулся в ответ. Затем выудил из-за пазухи серебряный браслет, снятый с руки Квасира.

— Выполняю свое обещание, — сказал я. — На тот случай, если какой-нибудь сын тысячи шлюх все же уведет твоего мохнатого конька. А для похорон Квасира я найду другое украшение… не хуже.

Морут проворно сграбастал браслет и благодарно прикоснулся им к сердцу, прежде чем спрятать вещицу в складках одежд.

— Счастливого пути, — напутствовал я Морута.

Он взмахнул рукой — единожды — и растворился в предрассветных сумерках.

И буквально в следующий миг крепостные ворота распахнулись и оттуда хлынули вооруженные всадники.

— Руби веревки! — что есть мочи завопил Финн.

Люди, до того возившиеся с обледеневшими кольями, бросили это занятие и схватились за мечи.

— Руби же… мать вашу! — надрывался Финн.

Они и рубили — обливаясь потом и проклиная все на свете. На моих глазах один из побратимов (кто именно, я не разобрал) издал странный булькающий вопль и свалился на землю. Из горла у него торчала стрела.

Вслед за стрелами появились и сами лучники. Конный отряд защитников крепости неожиданно вынырнул из темноты и ринулся в нашу сторону. На моих глазах Хаук, только что яростно молотивший тупым мечом толстую веревку, круто развернулся и ударил все тем же мечом по передним ногам ближайшей лошади. Та упала, взметнув фонтан снега. Всадник скатился на землю, но его крик потонул в отчаянном ржании лошади. Запутавшись в стременах, он не смог сразу подняться, и удар Хаука пришелся ему в лицо.

Струг тем временем застонал и опасно накренился. Позабыв о веревках, люди бросились поспешно карабкаться на палубу. Мы с Хауком остались вдвоем. Но тут раздался грохот, от которого содрогнулась земля. Оглянувшись, я обнаружил, что это увалень Гирт спрыгнул вниз и присоединился к нам. Всадников заметно прибавилось, теперь они окружали нас со всех сторон.

— Лезь наверх! — крикнул я Хауку, дико размахивая топором.

Тот мешкал всего мгновение. Затем прыгнул на струг, уцепившись за обшивку свободной рукой. Товарищи тут же подхватили его и втянули на палубу.

Мы с Гиртом посмотрели друг на друга. Его глаза горели безумным огнем, желтоватые зубы были оскалены. Прыгая за борт, Гирт наверняка понимал: обратно он уже не вернется (не мог не понимать, ибо в первый раз понадобилось четверо побратимов, чтобы втащить его на палубу). Сейчас он резко развернулся и, зажав в руке свой огромный топор, бросился в самую гущу врагов.

— Орм! — донесся до меня Финнов крик.

Однако я был слишком занят — рубил проклятые веревки, — чтобы отвечать побратиму. Мне потребовалось не менее двух ударов, чтобы разделаться с одной из веревок. Струг еще больше накренился и чуток сдвинулся с места. Тем не менее последняя оставшаяся веревка держала его на месте. Я видел торчавшее из нее липовое лыко, унизанное мелкими льдинками.

Мимо меня со змеиным шипением пронеслась стрела, другая воткнулась в землю возле самых моих ног. Когда я обернулся, чтобы разделаться с последней веревкой, еще одна стрела обдала сквознячком мой висок.

Из темноты на меня вылетела лошадь. Взгляд у нее был обезумевший, ноздри раздувались. Всадник издал торжествующий вопль и попытался достать меня своей кривой саблей. Однако я успел поднырнуть и откатиться в сторону, блокировав удар топором.

Потеряв равновесие, лошадь упала на колени. Раздался хруст — одна из ее передних ног подломилась. Всадник со всего размаха грохнулся оземь, воздух с шумом вырвался у него из легких. Я бросился на него с занесенным вверх топором. Мне понадобилось немалое усилие, чтобы не обрушить удар на побледневшее от страха лицо. Хорошо знакомое лицо. Топор вонзился в землю так близко от его головы, что отсек часть черной бороды.

— Ради Морута, — прорычал я в его распахнутые глаза и разверстый в безмолвном крике рот.

Абрахам глядел на меня, боясь пошевелиться. Я выдернул топор, обдав его дождем ледяных брызг. Надеюсь, ему хватило времени, чтобы осознать, насколько близок он был к смерти. Затем я ударил его обухом промеж глаз. Пусть полежит, небось очухается…

— Орм!

Крик Финна заставил меня очнуться. Я в панике оглянулся. Слишком поздно! Всадники обрушились на нас со всех сторон. Краем глаза я заметил широкую кривую ухмылку на лице Гирта.

— Хейя! — завопил он, обрушивая удар топора на последнюю веревку.

Та лопнула, раскидав во все стороны ледяные брызги. Я успел подняться на одно колено, когда тяжелый струг застонал и начал двигаться. Огромная деревянная тварь катилась по полозьям, вздымая фонтаны земли, смешанной со снегом и льдом…

Лицо Гирта вдруг оказалось совсем рядом — так близко, что я ощутил его дыхание и успел заглянуть ему в глаза.

— Прыгай! — крикнул он и пропал из поля зрения.

Я еще успел заметить, как Гирт буквально вкатился в толпу всадников. В его плечо вонзилась стрела, но побратим не обратил на нее внимания, будто это была простая заноза в пальце. Свободной рукой он ухватил ближайшую лошадь за поводья и пригнул к земле, почти поставил на колени. Затем обрушил мощный удар топора на голову седока. Напуганная лошадь пыталась вырваться, и тогда Гирт что было силы боднул ее своей облаченной в шлем головой. С выпученными от ужаса глазами та рухнула на землю.

Всадников становилось все больше. Они вылетали из темноты и рассеивались вокруг нас. Я услышал медвежий рев Гирта, который кинулся на врагов, выкрикивая свое имя. Стейнбродир. Стейнбродир идет.

— Орм! Мать твою… веревка!

Рев Финна вернул меня к действительности. Мир снова ожил и замелькал, завертелся с невероятной скоростью. Мимо меня скользнул веревочный конец, но я успел поймать его левой рукой. Он был весь обледеневший… и страшно скользкий. Я не мог удержать его своими тремя пальцами. Поэтому я бросил топор и ухватился за канат обеими руками.

Последовавший рывок едва не содрал кожу с моих ладоней. Кажется, я застонал, но рук не разжал. Вцепившись мертвой хваткой в канат, я летел вперед, а вокруг меня была сплошная круговерть звезд и снега. Шатаясь и подпрыгивая, струг катился вниз по склону, а я несся вслед за ним.

На пути у нас оказался какой-то человек — один из дружинников Владимира в долгополой кольчуге. Набиравший скорость струг ударил его, послышался вопль и хруст костей. Бедняга отлетел в сторону, но это никак не повлияло на наше движение.

Я напрочь потерялся в мире сплошной боли и льда. Ничтожным краешком сознания я улавливал темные очертания, проносившиеся мимо. Княжеские дружинники в страхе бросались врассыпную, спеша убраться с дороги гигантского деревянного жеребца. Их лица казались бледными пятнами, уносившимися в темноту.

В какой-то миг я уловил визг березовых катков, разлетавшихся в фонтанах снега. Струг покачнулся и со всего размаха ухнул в темную речную воду. Сила удара вышибла из меня остатки соображения. Я выпустил веревку из рук и весь отдался восхитительному ощущению полета. Последнее, что я помню — падающая россыпь звезд над моей головой, а затем обжигающий холод ледяной каши, в которую я окунулся. Я сразу ушел под воду, мир продолжал крутиться и вертеться вокруг меня… Каким-то чудом мне удалось вынырнуть. В те несколько мгновений, что был на поверхности, я смог разглядеть удалявшийся струг и даже услышать далекие крики людей. Затем темные воды вновь сомкнулись над моей головой, все звуки превратились в невнятный шум и окончательно смолкли.

Своим спасением я обязан Хленни Бримили и Онунду. Один из них заприметил мое бесчувственное тело в воде, а другой, не раздумывая — точно полярный морж — прыгнул в эту самую студеную воду и вытащил меня на палубу.

Очнулся я уже на борту струга; сидел, весь мокрый и озябший, и непонимающе моргал. Мои израненные пальцы и ладони нестерпимо болели, их словно жгло огнем. Хленни так яростно растирал меня сухими тряпками, что я весь трясся и болтался на манер тряпичной куклы. Тем не менее ему удалось восстановить кровоснабжение в моих конечностях, и я почувствовал себя лучше. Рядом Рыжий Ньяль точно так же трудился над вымокшим Онундом. Огромный исландец угрюмо сгорбился под плащом. Зуб на зуб у него не попадал, но он умудрился ухмыльнуться мне и помахал рукой. Я кивнул в знак признательности.

— Гребите, чертовы ублюдки! — ревел Гизур, уворачиваясь от пролетавших стрел.

Впрочем, скоро поток стрел почти иссяк — княжеским лучникам стало не до нас. С темного берега доносились крики и проклятия, обозначившие то место, где люди Владимира схватились с саркелским гарнизоном.

Но они все равно гребли, наши чертовы ублюдки. Раскачиваясь и хрипло ухая, они налегали на весла и были так заняты этим, что позабыли обо всем прочем. В тот миг они не думали о том, что мы приобрели и что потеряли. Помнили только о стрелах, время от времен пролетавших над головой, и о тяжелых неподатливых веслах.

Позже, когда у гребцов выдалась передышка, Клепп Спаки подвел счет нашим потерям. В ночной схватке на берегу погибли двое: Кали Бьорнссон и его брат Виго. Я знал, что на берегу у них осталась одинокая и безутешная старушка-мать.

И Гирт. Финн с потемневшим от горя лицом рассказывал, как Брат-Скала вломился в строй вражеских всадников и вскоре пропал из вида. А в моих ушах все еще стоял его могучий рев: Стейнбродир идет.

— Это и есть дар Одина? — горько спросил Клепп. — И что же за радость нам с него?

Меня била крупная дрожь, все тело болело. А потому я не стал объяснять бедняге Клеппу, в чем именно заключается дар Одина и каким образом Одноглазый бог принял участие в нашей судьбе. Хотя сам-то нисколько не сомневался: если бы не он, мы все уже были бы мертвы.

Вещественное проявление благосклонности Одина тем же вечером обнаружила Тордис, отправившаяся проведать сестру. И, как всегда, это оказался неоднозначный и весьма опасный дар. Дело в том, что Торгунна по-прежнему лежала под навесом на куче мехов, которые прежде никого не интересовали. Но тут Фиск принялся рыскать по всему стругу в поисках теплой одежды и хоть какой-нибудь еды. Именно он с помощью Тордис взялся перетряхивать ложе больной. И представьте себе наше изумление, когда под грязными шкурами мы увидели целую кучу серебра! Там были старинные монеты, цепи, сплющенные кубки и блюда, браслеты и прочая мелочевка, собранная, однако, в изрядном количестве. По моим подсчетам, Владимир припрятал на струге, по меньшей мере, треть тех сокровищ, что вывез из могильника Атли. И вот теперь вся эта гора серебра лежала у моих ног, и блеск ее служил обвинительным приговором Обетному Братству. Да уж, иначе, как проклятым, дар Одина не назовешь.

Я все еще прикидывал, как поведет себя новгородский князь — будет в ярости топать своими маленькими ножками или же кинется за нами в погоню, — когда Фиск извлек из закутка еще один дополнительный «подарок».

— Это чье? — спросил он, держа за шкирку маленькую фигурку, укутанную в грязно-белый плащ.

Сердце у меня остановилось, и я с трудом сумел подавить стон. Судя по всему, не я один: лица окружающих заметно побледнели. Нам и с серебром-то хватало проблем — шутка ли похитить у новгородского князя целую телегу сокровищ! А уж при таком раскладе нам точно погони не миновать.

— Я не мог бросить Торгунну одну, — всхлипнул Воронья Кость. — Она всегда была ко мне добра.