Берег печалей

1847

Однажды утром, в начале апреля, Акилле Казадио, старший сын Доллара и Доменики, быстрым шагом шел через еврейский квартал города Ченто. Ему ужасно хотелось есть и не терпелось скорее добраться до трактира, где он обычно обедал, когда приезжал сюда по делам. Юноша довольно насвистывал: он только что продал двух чистокровных арабских жеребцов по цене даже выше той, о которой договорился отец. Доллар опасался, что семнадцатилетний сын еще слишком молод, чтобы в одиночку вести подобные дела, а он справился, да еще как! Акилле хотелось скорее вернуться домой и рассказать отцу о результатах сделки, но сначала нужно было подкрепиться.

Первенец Доллара Казадио отличался бледной кожей и светлыми волнистыми волосами, а глаза его были прозрачными, как вода. С раннего детства он демонстрировал незаурядный ум, а в школе его любимым предметом сразу же стала арифметика. Когда того, что рассказывал учитель, неослабевающему любопытству мальчика показалось мало, Акилле принялся изводить просьбами приходского священника и не отступал, пока тот не согласился обучить его азам геометрии. В десять лет старший сын Доллара легко совершал любые подсчеты в уме, знал, как вычислить площадь и гипотенузу, умел рассчитывать проценты и делить огромные числа, не притрагиваясь к карандашу и бумаге. Он продолжал осаждать несчастного священника, и тому пришлось дать ему уроки алгебры и физики, а в конце концов, чтобы отделаться от Акилле, падре разрешил ему свободно пользоваться скромной приходской библиотекой.

Доменика признавала, что старший сын вырос головастым, но его странности выводили ее из себя. Например, ей было совершенно непонятно, зачем он всякий раз выкладывает горошек на тарелке ровными рядами, перед тем как его съесть. А порой, придя на кухню, Доменика обнаруживала, что все банки расставлены по размеру: от самой большой до самой маленькой. Если Акилле приходил помочь в поле, то укладывал собранную репу идеальными конусами, и никак иначе. Наваждение какое-то! Доменика надеялась, что со временем Акилле перерастет свои странные привычки, однако страсть к идеальному математическому порядку день ото дня разгоралась в нем лишь сильнее.

Уже к пятнадцати годам Акилле ознакомился с трудами Галилео Галилея и Архимеда. Особенно его занимали работы Галилея. Как-то раз на самом дальнем стеллаже приходской библиотеки он обнаружил пыльную шкатулку. На ее крышке красивым почерком было выведено: «Индекс запрещенных книг». Акилле открыл шкатулку, и помимо списка публикаций, в свое время запрещенных к чтению Римско-католической церковью, обнаружил там несколько томов Галилея, в том числе «Две лекции для Флорентийской академии о форме, положении и размерах ада Данте». Юноша с головой окунулся в изучение этого труда, несмотря на то что отсутствие базового образования делало знания, которые ему удавалось извлечь, несколько фрагментарными и расплывчатыми.

Иногда по утрам Доменика обнаруживала сына за столом: кровать нетронута, глаза красные от усталости. Он сидел, склонившись над бумагами, компасами и странными формулами, которые на взгляд матери могли быть лишь порождением нечистой силы.

– Скажи на милость, чем это ты занимаешься по ночам? – спросила она однажды.

– Я пытаюсь вычислить размеры чистилища Данте, – ответил Акилле, на миг оторвав восторженный взгляд от бесконечных расчетов.

Доменика схватила метлу и кинулась на него, надеясь, что пара тумаков приведет сына в чувство, но тот ловко ускользнул от материнского гнева. Тогда она подхватила с его стола столько бумаг, сколько смогла унести, и отправила их прямиком в печку. Доллар рассказывал жене, как фантазии Джакомо довели того до самоубийства, а свекровь в свое время напугала до смерти, описывая кошмарное пророчество, которое открыли ей карты. Ужасно взволнованная, Доменика поведала обо всем священнику во время исповеди. Тот сказал ей не слушать никакие пророчества, подчеркнув, что верить гадалкам – большой грех. Доменика, однако, не собиралась рисковать. По мере того как дети росли, она внимательно следила за тем, чтобы те не предавались странным мечтам и не становились жертвой легкомысленных влюбленностей. С семью отпрысками ей это удалось без проблем, но вот Акилле с его проклятой одержимостью математикой лишил Доменику сна.

Доллар тоже пытался убедить первенца оставить эту необузданную, а потому опасную страсть.

– Ты прямо как твой дед Джакомо! Займись-ка лучше лошадьми: надо их почистить и принести зерна. А твоими странными идеями сыт не будешь, – твердил он сыну.

Но жажда знаний в юноше не имела границ, и никакие удары метлой или отеческие наставления не могли отвратить его от учебы.

Тем утром в апреле 1847 года небо над Ченто было ясным, и зимние морозы уже давно сменились теплой весной. Дойдя до главной площади, Акилле увидел группу людей, сгрудившихся около церкви, и из любопытства подошел поближе. Со ступенек лестницы вещал проповедник – молодой мужчина с густой бородой, длинными черными как смоль волосами и сияющим взглядом. На нем была красная рубашка, на груди висел большой крест.

– Кто это? – спросил Акилле у старика, стоявшего рядом.

– Уго Басси. Он варнавит[3], а кроме того, славный воин.

– Если он священник, то почему не в сутане?

– Он же не простой священник. Смотри внимательно, сынок, однажды будешь детям рассказывать, как видел героя. Никто не умеет так воспламенить душу, как он.

Старик поведал, что говорят, будто Уго Басси принял обет из-за несчастной любви, но его истинное призвание – борьба за освобождение Италии от австрийского господства. Также он рассказал, что Уго мечтает о новой, объединенной и независимой стране, а его проповеди настолько убедительны, что прославили священника по всему полуострову. Нередко, однако, эти выступления вызывают недовольство церковных властей из-за их патриотической направленности и призывов к общественной борьбе.

Привлеченный горячей речью варнавита, Акилле остановился послушать. Уго Басси призывал народ восстать против иностранного владычества:

– Господь не зря сказал нам: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить». Неужели эти Божьи слова, что дали силы стольким евангельским апостолам и мученикам, не могут вдохновить новых героев на праведное дело?

Когда варнавит закончил проповедь, Акилле Казадио подошел к нему.

– Святой отец, я готов. Я хочу пойти с вами и бороться за нашу Родину.

Уго Басси с сомнением оглядел юношу.

– Сколько тебе лет? Нужно стать мужчиной, чтобы иметь право рисковать собственной жизнью.

– Мне двадцать один, – соврал Акилле.

В тот же день он написал родителям письмо, в котором сообщал, что отправился сражаться за независимость Италии.

Когда Доллар развернул послание, ему пришлось сесть, чтобы оправиться от удара. Затем он удрученно покачал головой:

– Права была мама. У нас, Казадио, безумие в крови, потому и постигла беда моего восторженного сына…

До крайности обеспокоенный, Доллар поспешил к матери, чтобы попросить ее погадать на картах.

Виолке к тому времени исполнилось семьдесят лет, но у нее не было ни единого седого волоса и ни одной морщины. Из-за катаракты, однако, она почти ничего не видела. Узнав о письме Акилле, цыганка вытащила колоду Таро и перемешала ее. Она начала раскладывать карты, поднося каждую вплотную к носу, чтобы различить изображение. Поначалу Виолка была взволнована, но постепенно ее лицо прояснилось. Раскрыв последнюю карту, она улыбнулась.

– Не переживай, сын твой вернется домой целым и невредимым.

– Вы уверены, мама?

Цыганка снова перемешала колоду и дала Доллару выбрать карты. Она снова поднесла каждую к больным глазам – так близко, словно принюхивалась.

– Смерть тут есть, не стану это скрывать… Но смотри: вот Ангел, это символ воскрешения.

– Мама! На что мне сдалось воскрешение? Я хочу, чтобы Акилле вернулся живым, и тогда отшлепаю его так сильно, чтобы все проклятые фантазии повылетали из головы.

– Говорю тебе, Акилле вернется. Вот, видишь? Это Отшельник. Твой сын рядом с достойным человеком.

На карте, согласно традиции, был изображен святой Антоний Великий с фонарем и крестом в руках, а рядом с ним была нарисована свинья. Виолка вздохнула.

– Это, должно быть, священник. Огонь в его руках укажет Акилле путь, а рядом с ним почему-то свинья.

– При чем тут свинья?!

– И правда, при чем тут свинья? – задумчиво протянула Виолка.

Ей подумалось, что она слишком стара для предсказаний, ум уже не так остер, как раньше. Цыганка перевернула последнюю карту и увидела Ангела в прямом положении.

– Звучат трубы, и мертвые восстают из могил!

– Снова вы про это воскрешение! Иногда мертвецы с нами разговаривают, это правда, но я еще ни разу не видел, чтобы кто-то восстал из могилы.

– Говорю тебе, Акилле вернется. Пройдет много лет, но однажды мы снова увидим его.

– А свинья?

– Да уж, свинья… – пробормотала Виолка, по-прежнему пребывая в растерянности.

В течение следующих двух лет Акилле Казадио обошел всю Италию вдоль и поперек, следуя за священником-революционером. Единственным, что поддерживало его связь с семьей, были письма, которые он время от времени отправлял в Стеллату, чтобы успокоить родителей. Пару раз он был ранен, но, к счастью, совсем легко. Юноша быстро убедился, что война – это не только героизм, трехцветные флаги и доблестные подвиги, но и страх, загнивающие раны, одиночество. Война – это холод и голод, крики раненых, безумие в глазах умирающих.

Акилле было ужасно тяжело выносить хаос, теперь постоянно царивший в его жизни, но он мужественно терпел неуверенность в завтрашнем дне, отсутствие ориентиров и порядка. Он старался сосредоточиться на четком выполнении повседневных дел: это давало ему ощущение, будто он все еще может управлять собственной жизнью. Например, юноша всегда застегивал мундир снизу вверх, очень аккуратно, не пропуская ни одной пуговицы. Однажды, возвращаясь с битвы, на которой погибло немало его друзей, Акилле заметил, что, завязывая шнурки на ботинках, случайно пропустил один крючок и пропустил тесемку в следующие два раза подряд. Он тут же уверился в том, что именно это спасло ему жизнь, и потом всегда завязывал шнурки только таким образом.

Когда Акилле было нечем заняться – несмотря на войну, случалось это нередко, – он повторял в уме математические формулы или теоремы, и эти мысли отзывались в его сердце мучительной ностальгией, будто воспоминание о давно ушедшей любви. В письмах, однако, он мало рассказывал о себе. Вместо этого юноша подробно описывал сражения, героические поступки, свидетелем которых становился, а чаще всего воспевал мужество и щедрость Уго Басси. В конце 1848 года он писал родным:

Пока Доллар читал это письмо, Доменика то и дело осеняла себя крестным знамением, в ужасе от мысли обо всех опасностях, которым подвергается их сын.

– Да не оставит его Мадонна своей милостью, – молилась она.

Доллар же не переставал проклинать манию семьи Казадио следовать за химерами и несбыточными мечтами.

– Всегда больше всех достается беднякам. Господа-то точно не пойдут на смерть за безумные идеи! – злился он.

Когда становилось совсем тяжело, Доллар вспоминал о том, как мать прочитала по картам, что Акилле вернется. Может, она и права. Кроме того, если бы сын умер, он наверняка смог бы поговорить с ним, как случалось в детстве с душами на кладбище. Но от Акилле не слышно было ни единого вздоха. «Это хороший знак», – говорил себе Доллар.

Несмотря на то что 1 января 1849 года папа Пий IX объявил, что отлучает от церкви всякого, кто посмеет «запятнать себя любыми действиями, направленными против верховной власти папы римского», Уго Басси продолжил революционную борьбу, и Акилле по-прежнему был рядом с ним.

В апреле 1849 года, когда варнавит присоединился в Рьети к Джузеппе Гарибальди, став капелланом его легиона, родители получили от Акилле такие строки:

Покинув Рим, гарибальдийцы пересекли Лацио, Тоскану и Марке, преследуемые четырьмя армиями: французской, испанской, австрийской и Королевства обеих Сицилий. 31 июля войска достигли Сан-Марино, считавшегося иностранной территорией.

Мундиры добровольцев были изодраны в клочья, солдаты давно голодали, и боевой дух опустился до нуля. Анита, несмотря на то что была на пятом месяце беременности и измучена малярийной лихорадкой, всегда ехала на коне рядом с мужем, причем не в боковом седле, каким обычно пользовались женщины, а как настоящий солдат. В те дни, однако, ей становилось хуже день ото дня.

Акилле восхищался Анитой и, как и многие другие, был в нее тайно влюблен. Он мечтал, что однажды возьмет в жены такую же красивую и отважную девушку. У Аниты были прямые каштановые волосы, высокий лоб и такой пышный бюст, что даже мужская одежда, которую она надевала для езды на лошади, не могла его скрыть.

Однажды ночью, пока войско стояло лагерем у подножия башен Сан-Марино, Акилле довелось поговорить с ней. Юноша должен был передать Гарибальди послание от Уго Басси, но в тот момент генерала не было на месте. Анита, сидевшая у входа в палатку, предложила ему подождать.

– Жозе скоро подойдет, садись.

Акилле устроился рядом с ней. Он смущенно смотрел прямо перед собой, не зная, что сказать и куда девать руки. Стояла жара, оглушительно стрекотали цикады.

Анита внимательно посмотрела на него.

– Ты еще совсем мальчишка. Сколько тебе лет?

– Достаточно, чтобы сражаться вместе с генералом.

– Война… И зачем она нужна?

– Чтобы дать свободу людям.

– Нет, мальчик, она нужна лишь для того, чтобы лживые люди становились еще более жадными и жестокими. Они и придумали ее, но не для защиты идеалов, а чтобы заглушить страх смерти и боязнь остаться никем.

– Я не боюсь смерти.

– Красивый, да еще и смелый, – улыбнулась Анита.

Акилле, обрадованный комплиментом, повернулся в ее сторону. Она была бледна, лицо измученное, на лбу выступила испарина.

– Вам нехорошо, синьора?

– Это все из-за жары. Хотя я и родом из Бразилии, вроде должна быть привычной… Ты знаешь, где это, Бразилия?

– Ниже Соединенных Штатов Америки?

Анита засмеялась.

– Да, но намного, намного ниже. Там мы и познакомились с Жозе.

Она свернула сигарету и зажгла ее.

– Все возмущаются, когда женщина курит, но меня это не волнует.

Анита рассказала ему о своей бунтарской юности и о том, как мать заставила ее в четырнадцать лет выйти замуж за мужчину, которого она не любила.

– Она говорила мне, что женщина должна знать свое место, но мне на этом месте было слишком тесно. Пока однажды я не встретила Жозе. Он целый вечер смотрел на меня не отрываясь, потом наконец подошел и сказал мне всего четыре слова: «Ты должна быть моей», – но этого было больше чем достаточно. Когда Жозе подготовился к отъезду, я ушла от мужа и уехала вместе с ним. И ни разу не обернулась назад.

– Вы скучаете по Бразилии?

– Немного. Знаешь, это очень красивая страна. Очень бедная, но очень красивая.

– Когда закончится война, вы сможете снова поехать туда.

– На это не будет времени, – тихо ответила Анита.

Акилле показалось, что эти слова замерли у нее на устах.

– А где твоя семья? – спросила женщина, меняя тему.

Юноша рассказал о городке на берегу По, о том, как его отца назвали в честь американской монеты, и о бабушке-цыганке, которая ходила с фазаньими перьями в волосах.

Анита весело смеялась, обстановка слегка разрядилась.

– Готова поспорить, дома тебя ждет какая-нибудь красотка.

– Кого, меня? Нет… Были несколько девушек, что мне нравились, но не знаю, влюблялся ли я когда-нибудь.

– Когда это случится, ты сразу поймешь, не будет никаких сомнений.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно.

– А что чувствуешь, когда влюбляешься?

Она немного помолчала, а потом ответила:

– Это когда все встает на свои места. Ты встречаешь кого-то, и с первой минуты уже знаешь, что этот человек будет для тебя всем: и добром и злом, что он подарит тебе величайшее счастье и принесет великие страдания.

Вскоре австрийцы окружили лагерь у стен Сан-Марино, и Гарибальди приказал бежать. Преодолев множество опасностей, в ночь с 1 на 2 августа 250 гарибальдийцев достигли порта Чезенатико. Анита по-прежнему скакала бок о бок с мужем. В три часа ночи, продав лошадей и собрав немного провизии, беглецы отплыли по направлению к Венеции, где собирались присоединиться к другой группе революционеров. Гарибальди настоял на том, чтобы Басси сел с ним в одну лодку, а поскольку священник и Акилле к тому времени уже стали не разлей вода, юношу тоже взяли на борт.

Весь следующий день плавание проходило спокойно. Настала ночь, но революционеры продолжили продвигаться на север, надеясь, что темнота послужит надежной защитой. Однако их выдал лунный свет. На австрийской шхуне заметили беглецов и открыли стрельбу. Несколько судов сдались. Только пяти лодкам, включая ту, на которой плыл Гарибальди, удалось спастись.

Пережив множество приключений, революционеры достигли города Комаккьо. Но в трактире, где они остановились, кто-то узнал Гарибальди и Уго Басси и донес на них властям. В последний момент генералу с женой и несколькими солдатами удалось бежать, а вот варнавита арестовали, и вместе с ним троих его людей: Фабрицио Тесту, Джованни Ливраги и Акилле Казадио. Всех четверых отвезли в болонскую тюрьму, где несколько дней спустя им объявили смертный приговор без суда и следствия.

Из своей камеры Акилле написал прощальное письмо родителям:

Около полудня 8 августа 1849 года четверых приговоренных к смерти оставили наедине со священниками, которым было поручено исповедовать их и совершить последнее помазание. Акилле сидел опустив голову, совершенно сломленный. Уго Басси подумал, что ему лучше было бы покричать, выпустить свою боль. Он подошел к верному юноше.

– Это я повел тебя на смерть и ни за что себе этого не прощу. Когда я встретил тебя в Ченто и спросил о твоем возрасте, я сразу понял, что тебе не двадцать один год. Я должен был отправить тебя домой, но я прочел в твоих глазах такое негодование, такую смелость… И я понял, что не в моих силах отговорить тебя.

– Они не могут казнить нас вот так запросто, без адвокатов, даже без суда!

– Я знаю, но у австрийцев судья – это чудовище с двумя головами: судья и присяжные в одном лице. Я попросил помиловать хотя бы тебя и Фабрицио, поскольку вы еще несовершеннолетние. Надеюсь, хоть на это у них хватит совести. Мужайся, – подытожил он и обнял своего верного соратника.

– А что с Гарибальди, падре?

– Он в безопасности, а вот Анита погибла.

Наступил час казни. Четверых мужчин со связанными руками заставили залезть в армейскую повозку. В сопровождении солдат, под глухой стук барабанов, их повезли в район виа Делла Чертоза, недалеко от кладбища. На месте, однако, только Уго Басси и Джованни Ливраги заставили вылезти из повозки. Чуть позже один из солдат сказал Фабрицио и Акилле, что вопрос об их помиловании еще обсуждается.

Уго Басси и Джованни Ливраги тем временем поставили к стене, плечом к плечу. Храня верность себе до последнего момента, варнавит потребовал, чтобы глаза ему завязал священник. Затем он принялся читать «Аве Мария».

Глубоко потрясенный, Акилле подумал, что голос Уго еще никогда не звучал так возвышенно.

Залп из множества ружей прервал молитву.

Той ночью Акилле и Фабрицио не сомкнули глаз, подскакивая при звуке шагов в коридоре, вздрагивая от любого шума. На заре жандарм открыл дверь камеры. В одно мгновение юноши были на ногах. Но когда они увидели, что вместе с солдатом вошел священник, то поняли, что надежды больше нет.

Их отвезли в то же место, что и накануне, на виа Делла Чертоза. На улице было свежо, ветер трепал светлые волосы Акилле. На земле все еще виднелись багровые пятна от пролитой крови. Фабрицио разразился рыданиями, а потом, заикаясь, принялся просить о милости Деву Марию. Акилле молиться не стал. Пока ему завязывали глаза, он думал об отце и матери, а еще о том, что теперь никогда не познает любовь. Ружейный залп гулким эхом разнесся в розоватом рассветном воздухе. Акилле Казадио рухнул на бок, ударившись щекой о холодную землю.

Родители получили его последнее письмо через несколько дней после казни. Первой конверт взяла в руки Доменика: она не умела читать, но все равно почувствовала странное волнение в груди, листок бумаги жег ей руки. Женщина побежала в поле, чтобы скорее дать прочитать письмо мужу. Она мчалась напролом через колючие кустарники и даже не замечала, как они царапают ей ноги.

Едва Доллар развернул письмо, стал белее мела. Он обнял жену, а потом издал сквозь зубы такой стон, что у Доменики сердце ушло в пятки.

– Его убили… – наконец выдавил он.

Некоторое время муж и жена стояли обнявшись, потом упали на колени, по-прежнему прижимая друг друга к груди, слишком раздавленные горем, чтобы плакать.

После обеда супруги запрягли тележку и двинулись в сторону Болоньи. Из письма Акилле они поняли, что уже не успеют обнять сына в последний раз, – им оставалось только забрать его останки. Они сидели рядом, сокрушенные, не находя слов, чтобы излить свою боль. Доллар погонял лошадей. Животные покрылись потом, изо ртов пошла пена.

– Перестань, а то загонишь их. Какая теперь разница, приедем мы на час раньше или позже, – горько заметила Доменика.

Жара в тот день стояла невыносимая. Когда супруги вошли в неуютное помещение, где находилось тело Акилле, их обдало такой сильной вонью, что обоим пришлось закрыть нос платком. Крышка гроба оказалась прибита.

– Я хочу увидеть сына в последний раз, – сказал Доллар жандарму.

– Да ведь уже три дня как он умер, и на такой жаре…

– Пойдем, Доллар. Давай так его и повезем, – вмешалась Доменика. – Будем помнить Акилле, каким он был при жизни.

Дома остальные сыновья помогли Доллару выгрузить гроб из повозки. Виолка, окаменев, молча смотрела на печальное зрелище. «Лучше умереть, чем пережить такую утрату», – думала она. А ведь карты говорили, что внук вернется живым. Неужели она ошиблась?

Вонь была такой сильной, что гроб решили не вносить в дом для прощания, а оставить во дворе.

Наступила ночь, и супругам ничего не оставалось, кроме как удалиться к себе в спальню. Доменика провела долгие часы, всхлипывая в темноте. Доллар молча смотрел в потолок и вспоминал, как ребенком сумел поговорить с мертвым отцом, когда тот повесился. Тогда странный разговор облегчил его горе, ведь постепенно они смогли шутить, обсуждать сладкие блинчики, и странных соседей, и рыб из По, которые никогда не спят… С этой мыслью он поднялся с кровати.

– Куда ты? – спросила обеспокоенная Доменика.

– Скоро вернусь.

Доллар спустился по лестнице, пересек двор и подошел к гробу.

– Акилле! Акилле, слышишь меня? Это папа…

Затаив дыхание, он ждал ответа. Тишина.

Доллар погладил доски в том месте, где должно было находиться лицо юноши.

– Сынок, это я… Пожалуйста, ответь…

Он подождал еще немного. От волнения сердце гулко билось, кровь стучала в висках. Снова тишина. Доллар задумался. Да, он уже много лет не говорил с мертвецами, но дар у него был, и такие вещи не проходят, это же не насморк. Неужели уникальная способность не вернется в такой момент? Может, Господь решил наказать его. Он представил себе умирающего Иисуса на Голгофе, который смотрит на небо и вопрошает: «Отец, для чего ты меня оставил?» Доллар почувствовал себя словно Христос, распятый на кресте: совершенно одиноким, всеми забытым.

– Акилле, умоляю тебя, скажи что-нибудь. Мне нужно услышать твой голос. Хотя бы одно слово… Не оставляй меня в таком отчаянии.

Стояла липкая жара, запах от гроба исходил совершенно невыносимый. Доллар ощутил страшную обиду и на Господа, и на собственную жизнь.

– Ну ладно! – разозлился он. – Если ты решил, что не хочешь со мной разговаривать, то я хотя бы взгляну тебе в лицо в последний раз. Посмотрим, хватит ли у тебя тогда наглости не ответить мне!

Доллар сбегал в сарай с инструментами и принес масляную лампу, молоток и лом. Он принялся один за другим вытаскивать гвозди, вбитые в крышку гроба, с трудом сдерживая нарастающее волнение. Вынув последний гвоздь, Доллар поднял крышку и поднес лампу ближе. То, что он увидел, заставило его широко раскрыть глаза, а потом отпрыгнуть с возгласом крайнего удивления.

Доллар снова приблизил лампу, чтобы разглядеть лучше, и без сил опустился на землю рядом с гробом. Он закрыл лицо руками и заплакал. Однако рыдания постепенно перешли в нерешительные смешки, потом в нервное хихиканье и наконец во взрыв хохота, который разнесся по всему двору, а затем и по всему дому, долетев до спальни Доменики.

Женщина подскочила на постели. Она не понимала, плачет или смеется ее муж, но сразу догадалась о том, что он натворил. Доменика, как была – в ночной рубашке и босиком, – кинулась вниз, пробежала через двор и обнаружила, что муж сидит на земле и заливается смехом.

– Доллар… Чего ты хохочешь, с ума сошел?

– Я чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было.

– Побойся Бога! Закрой скорее гроб.

– Свинья! Вот что мать увидела в картах! – выдавил Доллар, рыдая от смеха.

– Да ты совсем рассудка лишился?

– Свинья, Доменика… Господи, мы собирались устроить похороны свиньи!

Острый запах уксуса. Яркий свет слепит газа. Смотреть больно, но постепенно удается различить окно, белый столик с масляной лампой и Евангелие.

К нему наклоняется лицо девушки: белоснежная кожа, маленький рот. У нее зеленые глаза, светлые брови и ресницы.

– Не двигайтесь, вы еще очень слабы, – шепчет она.

Он чувствует ее запах – запах чистоты, апельсинов и мыла. И видит, что на девушке платок и серое платье послушницы.

– Где я? – спрашивает он.

– В монастыре Делла-Визитационе. Вас сюда тайно принесли могильщики. Это настоящее чудо, что вы остались в живых.

Акилле начал вспоминать: завязанные глаза, мольбы Фабрицио, приказ стрелять. А потом темнота.

– Вы были весь в крови, но ранены только в руки и ноги. Видимо, даже в австрийцах проснулась жалость, когда пришлось стрелять в двух молодых ребят. Кто-то из солдат прицелился в стену, другие – в не жизненно важные части тела. Но юноша, который был с вами, все равно умер. Он упал на вас сверху и перепачкал своей кровью. Видимо, еще и это помогло вам спастись.

– Но как же осмотр врача? Ведь они всегда проверяют…

– Наверное, ваше сердце билось так тихо, что даже врач его не услышал, – пожала плечами девушка. – А может, он решил дать вам шанс на спасение, кто знает. Вас уже положили в гроб, чтобы отдать родным. Не пугайтесь, но даже крышку заколотили. И вдруг один из гробовщиков услышал стон – так вас и спасли. Они принесли вас сюда, в безопасное место, но к тому моменту вы потеряли много крови. Неделю вы находились между жизнью и смертью. Знаете, как вас прозвали сестры? «Лазарь»! – послушница захихикала, демонстрируя аккуратные зубки и ямочки на щеках. – Меня зовут Анджелика, – сообщила она. – Здесь в монастыре одни монахини, а поскольку только я еще не приняла обет, то мне и поручили ухаживать за вами.

– Передайте матери настоятельнице, что я ей очень благодарен и покину монастырь, как только смогу.

– Пока думайте о том, чтобы поправиться.

– У меня очень болит левая рука, от кисти и выше ее просто пронизывает болью…

Девушка положила руку ему на плечо.

– Акилле… Вас зовут Акилле, верно? Этой руки у вас больше нет. Врачу пришлось ампутировать ее ниже локтя. Но по крайней мере вы живы, да и рука, к счастью, была левая.

Без руки ему уже не сражаться за революцию. Такой была первая мысль Акилле, и она ужасно расстроила его.

– Родители наверняка думают, что я погиб. Вы их известили?

– Нет. Пока вы не покинете монастырь, никто не должен знать, что вы живы. Такое условие поставила мать настоятельница, когда согласилась принять вас. Могу представить, как это ужасно для вашей семьи, но это необходимо для безопасности сестер.

– А гроб… Как же его отдали родным?

– Внутрь положили свинью. У гробовщика как раз умерла одна, довольно маленькая, и она туда поместилась.

Акилле прожил под крышей монастыря два месяца. Поначалу Анджелика проводила много времени у его изголовья, но, когда он пошел на поправку, ее посещения стали намного реже. Теперь девушка приходила к нему в келью, только чтобы принести еду, перестелить постель и забрать грязное белье.

Однако и во время таких коротких встреч они успевали немного поболтать. Анджелика отличалась живым, веселым характером, что очень нравилось Акилле. С ее приходом келья наполнялась приятным ароматом чистоты, который он заметил с первого дня. К тому же послушница была единственным человеком, с которым он мог поговорить.

Когда Акилле начал вставать с постели, настоятельница передала ему листок с указанием часов, в которые ему разрешалось прогуляться по внутреннему дворику или заглянуть в сад, не беспокоя монахинь.

Тем временем наступила осень. Акилле проводил время в прогулках между кустами роз или в тени ветвей буков, наблюдая, как день ото дня желтеют листья. Воздух был прохладным, а тишина вокруг – пропитана бесконечным спокойствием и в то же время легкостью.

Монахинь он слышал, только когда они пели церковные гимны в отведенные для этого часы. Все остальное время вокруг раздавалось только чириканье воробьев да голоса крестьян, работавших в поле по другую сторону высокой каменной стены.

Окруженный спокойствием, Акилле, казалось, первый раз в жизни получил возможность задуматься о совершенстве природы: он с удовольствием наблюдал, как капля скользит по листу дерева, как улитка оставляет за собой влажный след, как розовый бутон раскрывается вопреки первым заморозкам. Иногда он вспоминал о своих соратниках и о тяготах, что выпали на их долю. Тогда юноше становилось стыдно, что он целыми днями прохлаждается здесь, ничего не делая, пока другие рискуют жизнью. Он чувствовал себя виноватым даже за то, что не погиб.

Через некоторое время Акилле почувствовал себя намного лучше, но начал мучиться от скуки и попросил у матери настоятельницы разрешения пользоваться монастырской библиотекой. Он думал, что там содержатся только религиозные тексты, сборники молитв и жизнеописания святых, однако, к своему удивлению, обнаружил также книги по естественным наукам, анатомии и физике. Юноша унес их в свою келью и проглотил одну за другой, чувствуя возбуждение, какого не испытывал с тех времен, когда отыскал труды Галилео Галилея в коробке с запрещенными публикациями.

Как-то раз он сидел погрузившись в чтение, когда в комнату вошла Анджелика со сменой чистой одежды: рясой и остальными предметами белья, принадлежавшими какому-то монаху, – это было лучшее, что сестры смогли подыскать для него.

– Что вы читаете?

– Исаака Ньютона, это ученый.

– Покажите-ка… «Математические начала натуральной философии». Это где он пишет о теории приливов и расчете равноденствий?

– Да… А вы откуда знаете?

– Я читала эту книгу. Мне разрешают учиться: когда я приму обет, буду преподавать.

– Я и не знал, что такое чтение подходит для монахинь.

– Почему?

– Наука всегда противостояла религии. Вспомните Галилея.

– Но научные открытия вовсе не отрицают существование Бога. В математике содержится такая красота и совершенство, что она может только подтвердить божественное происхождение мира.

Восхищенный, Акилле не знал, что ответить, и опустил глаза в книгу. В этот момент Анджелика заметила яблоко, упавшее на пол, и резко наклонилась, чтобы поднять его. От быстрого движения платок соскользнул у нее с головы. Девушка поднялась, надеясь, что Акилле ничего не заметил, но он, напротив, не мог отвести от нее глаз. Без монашеского головного убора Анджелика казалась совершенно другой. Волосы цвета меди мягкими волнами обрамляли белоснежное лицо.

– Анджелика…

Она залилась краской, а потом подхватила платок и выбежала из кельи.

Акилле не стал пытаться ее соблазнить. Несмотря на свою красоту, Анджелика оставалась монастырской послушницей – девушкой, решившей посвятить свою жизнь молитвам и Господу. Акилле никогда особенно не задумывался о том, верит ли он в Бога, однако, испытывая влечение к Анджелике, чувствовал себя неловко. Когда ему случалось представить ее обнаженной, юноше становилось стыдно. Думать о ней в таком ключе было сродни осквернению святыни.

В течение нескольких дней Анджелика оставляла поднос с едой под дверью, а входила в келью только тогда, когда точно знала, что Акилле гуляет в саду. И даже когда все вроде бы снова стало как раньше, девушка больше не могла смотреть ему в глаза. Ей не удавалось забыть тот взгляд, что был у него, когда с ее волос соскользнул платок. То, как он посмотрел на нее в тот момент, все изменило, и вернуться обратно не представлялось возможным.

Сам Акилле тоже изменился. Теперь, оказавшись наедине с Анджеликой, он опускал глаза и чувствовал в груди новое, непонятное волнение. Молодые люди стали ограничиваться приветствиями и ничего не значащими фразами, после чего каждый возвращался в свой мир.

Октябрь подошел к концу, и Акилле окончательно выздоровел. Однажды Анджелика пришла поменять ему постельное белье, но он остановил ее:

– Не нужно, завтра я уйду.

– Но куда?

– Двоюродный брат моего отца живет на холме недалеко от Болоньи. Я попрошу, чтобы он разрешил мне пожить у него.

Девушка ничего не ответила, но мысль о том, что они больше не увидятся, сделалась невыносимой. Она уже давно изо всех сил пыталась выкинуть его из головы, проводила долгие часы в раскаянии и молитвах. Анджелика ничего не рассказывала об Акилле на исповеди только потому, что боялась, что тогда его выгонят из монастыря. А теперь он сам решил уйти.

Девушка застыла на месте, прижав чистые простыни к груди.

– Возьмите меня с собой, – сказала она наконец.

– Что вы такое говорите?

– Я теперь не смогу принять обет.

– В таком случае вам стоит вернуться домой.

– Я не хочу возвращаться домой… Я… Я хочу быть с вами.

– Анджелика… Посмотрите на меня: я безрукий калека, беглец, преступник, которому суждено вечно жить в страхе. И я не люблю вас.

– Это не страшно.

– Вы поняли, что я сказал? Я не чувствую…

Акилле не смог закончить фразу, потому что девушка подошла и поцеловала его. Этот поцелуй, поначалу скромный, неумелый, длился и длился и в мгновение ока стер все мысли о Боге, матери настоятельнице и страхе оказаться в преисподней.

Потом они долго разговаривали, держась за руки, так искренне, как никогда раньше.

– Подумай хорошо, прежде чем уходить из монастыря. Не ломай себе жизнь.

– Я сломаю себе жизнь, если останусь.

– Ты не боишься Бога?

Анджелика погладила его по щеке.

– Твое лицо так похоже на лик Господа…

Когда Анджелика уходила, Акилле не дал ей никаких обещаний, и она ни о чем не просила. Однако девушке удалось узнать название деревни, куда он собирался отправиться. Оставалось только надеяться, что у родственника его отца такая же фамилия.

Акилле в монашеской рясе появился на пороге дома Альфонсо, кузена отца, невысокого крепкого мужчины лет сорока. Коренастое телосложение тот унаследовал от матери, но светлая кожа и голубые глаза безошибочно выдавали родство с семьей Казадио. Поначалу Альфонсо никак не мог поверить, что стоящий перед ним монах – сын Доллара, несколько месяцев тому назад похороненный на кладбище Стеллаты. История со свиньей и вовсе показалась ему глупой выдумкой. Конечно, определенное сходство налицо, но как удостовериться, что все сказанное – правда? Последний раз, когда они виделись, Акилле было двенадцать лет.

– Назови мне имена отца и матери Доллара, – сказал хозяин дома.

– Джакомо Казадио – отец, а Виолка Тоска – мать.

– И чем сейчас занимается Джакомо? – пришла на подмогу Ада, жена Альфонсо.

– Он повесился, когда отец был еще маленьким.

Супруги переглянулись.

– Сколько будет 2345 на 18? – спросил тогда хозяин.

Через несколько мгновений юноша уверенно произнес:

– 42 210.

Альфонсо взял бумагу и ручку и стал считать. Наконец он поднял глаза:

– Акилле, черт меня раздери! Это и правда ты!

Альфонсо и Ада жили с тремя детьми на ферме неподалеку от Болоньи. Как и многие крестьяне в тех краях, они совмещали работу в поле с разведением шелковичных червей. Целый гектар земли вокруг дома был засажен тутовником, листьями которого питались личинки. Поскольку у Акилле осталась всего одна рука, да и показываться на люди лишний раз ему не стоило, решили, что он займется шелковичными червями. Радуясь возможности скинуть с себя эту обузу, Ада отвела его на чердак и показала, что нужно делать.

Просторное помещение было заставлено деревянными стеллажами, в них одна над другой располагалось множество решеток из прутьев, покрытых листьями тутовника, по которым ползали личинки.

– Тутовые шелкопряды стоят дороже золота, нужно заботиться о них как следует. Прежде всего, не забывай регулярно протирать пол и инструменты водой с серой. Гусеницы легко подхватывают разные инфекции, так что чистота очень важна. Кроме того, следи, чтобы чердак хорошо проветривался и чтобы здесь не было ни слишком жарко, ни слишком холодно. Через некоторое время нужно будет топить печку. Мы занимаемся личинками до момента свивания коконов, а потом отвозим их в Болонью и продаем на площади Дель Павальоне.

Шелковичные черви располагались на решетках, сплетенных из тростника. Благодаря такой системе на поддонах под решетками собирались яйца. По мере того как гусеницы вылуплялись из яиц и росли, их нужно было перемещать на верхние полки, следя, чтобы у них все время было достаточно листьев для еды. Постепенно они начинали забираться в пучки вереска, заблаговременно подготовленные Адой, и создавать шелковую нить, при помощи которой плели свои коконы. Лучшие коконы шли на продажу, из остальных вылуплялись бабочки, которые спаривались между собой и откладывали яйца, давая начало новому циклу.

Для работы с личинками шелкопряда требовались ответственность и аккуратность – качества, которых Акилле было не занимать. Так что, когда ему предложили взять это дело на себя, он с радостью согласился.

Через два дня после появления юноши Альфонсо отправился в Стеллату, чтобы известить семью двоюродного брата о том, что Акилле жив. Он сообщил новость Доллару очень осторожно, опасаясь, как бы от подобного сюрприза счастливый отец не лишился чувств. Тот же, напротив, ничуть не удивился.

– Я так и знал, – ответил Доллар и со смехом рассказал родственнику, как они с семьей, чтобы не вызвать подозрение соседей, регулярно носят цветы… на могилу свиньи.

В ожидании окончания войны Доллар и Доменика решили, что будут ездить навещать сына хотя бы раз в месяц.

Прошла пара недель, Акилле работал на чердаке и как раз было собрался разложить для гусениц свежие листья тутовника, как раздался звон колокольчика подъезжающей повозки. Через пару минут Ада позвала племянника вниз.

– Акилле, иди сюда! Тебя девушка ищет.

Он выглянул из окна: посреди двора, в двуколке, зажав вожжи в руке, сидела Анджелика, очень нарядная: в красном платье, накидке и шляпке, завязанной бантиком под подбородком.

Девушка рассказала, что после его отъезда ушла из монастыря, но дядя и тетя – единственные родные, что остались у нее после смерти родителей, – изо всех сил пытаются уговорить ее вернуться в послушницы.

– Они не хотят меня содержать, хотя, откровенно говоря, деньги у них есть, и немалые. Но в тот монастырь я больше не вернусь, – заявила она.

– Ты можешь пойти в какой-нибудь другой.

– Я больше не хочу становиться монахиней, я хочу быть с тобой.

– Анджелика, черт возьми, но я-то не собираюсь жениться. Я тебе когда-нибудь признавался в любви?

– Еще успеешь.

– Залезай обратно в свою повозку и возвращайся в Болонью.

– Я не сдамся, Акилле. Я вернусь через неделю, и потом снова, и так, пока ты не передумаешь.

Акилле окончательно растерялся. Упорство Анджелики грозило нарушить спокойствие и порядок, которые он наконец-то обрел в доме дяди. Юноша не знал, как реагировать на подобную настойчивость, хотя, если подумать, решимость была одним из качеств, которые так нравились ему в Аните Гарибальди. Но Анита была недостижимой мечтой, а вот Анджелика явилась перед ним во плоти и совершенно сбила его с толку.

– Ты сумасшедшая! – крикнул он в отчаянии.

– Сумасшедшая или нет, но я люблю тебя и буду приезжать сюда, пока ты не ответишь на мои чувства.

Акилле решил было, что она шутит, но девушка и в самом деле сдержала свое слово. С того дня каждое утро четверга Анджелика приезжала на ферму Альфонсо.

Поначалу Акилле даже не утруждал себя спускаться вниз. Едва заслышав звон колокольчика, он запирался на чердаке и не выходил оттуда, пока девушка не уезжала восвояси. Но постепенно визиты Анджелики стали чем-то настолько привычным, что он смирился с ними. В конце концов они начали обедать вместе со всей семьей, правда попытки девушки завести с возлюбленным разговор по-прежнему оставались безуспешными. После еды Анджелика поднималась на чердак, устраивалась у печки и наблюдала, как Акилле ухаживает за личинками шелкопряда. Ближе к вечеру она возвращалась в Болонью, но перед отъездом всегда вручала ему письмо. Акилле нехотя открывал послание несколько дней спустя, да и то не всегда. Все письма содержали признания в любви.

Альфонсо и Аде было очень жаль девушку – такую хрупкую и при этом такую упорную.

– А твои дядя и тетя знают, куда ты ездишь по четвергам? – спросили они как-то.

– Конечно, нет. Я говорю им, что езжу в госпиталь по соседству, чтобы помогать больным и проверять, не вернется ли мое призвание. Они надеются, что рано или поздно я снова уйду в монастырь.

– Нам очень жаль, что Акилле так себя ведет, – смущенно говорили они, когда юноша проходил мимо, даже не взглянув на гостью.

– Ничего страшного. Если вы не против, я снова приеду в четверг. Может, однажды он передумает.

Еженедельные приезды Анджелики длились больше года. Каждый четверг в ворота рысью вбегала лошадка, тащившая двуколку. Постепенно все стали воспринимать ее как члена семьи. Анджелика помогала Аде накрывать на стол, а после обеда настаивала на том, чтобы помыть посуду, или предлагала посидеть с детьми. Даже Акилле со временем привык к ее визитам: видеть ее каждую неделю стало чем-то настолько обыденным, что юноша, казалось, забыл о причине этой настойчивости. Анджелика, однако, продолжала писать ему письма с признаниями в любви, и хотя Акилле клялся себе, что сожжет их все не открывая, в итоге читал каждую строчку.

Тем временем наступил декабрь 1850 года. В последний четверг перед Рождеством все вокруг покрылось снегом. Чтобы не дать замерзнуть личинкам шелкопряда, Акилле разжег большую печку. Он подкидывал дрова в очаг, когда с улицы донесся звон колокольчика, извещавший о появлении Анджелики. Вскоре раздался голос девушки, поздравлявшей хозяев с праздниками.

– И тебя с Рождеством, дорогая, – отвечала Ада.

– А где Акилле?

– Он наверху с гусеницами.

– Тогда я поднимусь.

– Да ну его! Этот осел тебя не заслуживает, – проворчал Альфонсо.

Анджелика шустро поднялась по лестнице на чердак.

– Привет, Акилле.

Он даже не взглянул на нее, продолжая работать.

Девушка, ничуть не смутившись, протянула ему письмо.

– С Рождеством! Но не открывай его до двадцать пятого числа. Я поднялась сюда, потому что приехала в последний раз. Больше я не буду тебе досаждать, – сообщила она и потом так же быстро спустилась по деревянной лестнице вниз.

Прошли праздники, потом весь январь – Анджелика не появлялась. Поначалу Акилле обрадовался и вздохнул свободно, но потом поймал себя на том, что по четвергам то и дело выглядывает из чердачного окошка на улицу. Он невольно ждал, что вот-вот раздастся знакомый звон колокольчика, но двор оставался пустым, и чем больше времени проходило, тем сильнее он скучал по Анджелике.

Врожденное желание поддерживать устоявшийся порядок вещей мучило его. К своему удивлению, Акилле заметил, что теперь ему не хватает упрямой девчонки. Потом он вспомнил про конверт, который она вручила ему в свой последний приезд. Письмо так и лежало нераспечатанным, так что юноша схватил его и вскрыл конверт. Внутри оказался только листок бумаги с двумя уравнениями:

Акилле попытался решить их, но несмотря на долгие часы, проведенные за расчетами, ему это не удалось. Юноша день за днем возвращался к уравнениям, одержимый манией добиться четкости и порядка, он просто физически не мог оставить задачу незавершенной. Но Анджелика, похоже, знала математику лучше него, и проклятые уравнения все оставались без ответа.

Две недели спустя, совершенно измученный, Акилле спустился на кухню.

– Ада, вы, случайно, не знаете, где она живет? – с небрежным видом спросил он.

– Кто? – подколола его тетя.

– Ну, вы поняли, Анджелика.

– Нет, не знаю. Если учесть, как ты с ней обращался, мне и в голову не приходило спрашивать.

Акилле кинулся к Альфонсо в надежде, что хотя бы он ему поможет.

– Осел не поймет пользы хвоста, пока его не лишится, – вздохнул тот, но потом добавил: – Пошли.

Альфонсо отправился к столу, открыл ящик и выудил из глубины конверт. На нем мелким изящным почерком Анджелики было написано: «Для Акилле. Когда понадобится».

Юноша в изумлении открыл письмо, чувствуя себя мышью, которая идет на запах сыра, даже зная, что кот уже приготовился к прыжку.

Акилле тут же отправил телеграмму по указанному адресу. Наступил четверг, и под знакомый звон колокольчика Анджелика вернулась в его мир.

Едва увидев ее из окна – в синем пальто с золотистыми пуговицами и шапочке, отделанной белым мехом, – Акилле ощутил странную волну тепла в груди. Когда она подошла к нему, юношу вдохнул знакомый запах чистоты и апельсинов и почувствовал себя совершенно счастливым. Анджелика сказала:

– Ну что же, за работу!

Они поднялись на чердак и сели рядом.

– I₁ и I₂ – это двое влюбленных, а количество любви, что они испытывают друг к другу, выражено через X₁ и X₂, – объяснила Анджелика. – Модель этой теории представлена при помощи следующих расчетов…

Она принялась подробно объяснять ему свои уравнения, в итоге придя к заключению, что рождение любви обусловлено рядом правил и точных формул, которые нельзя ни отвергать, ни игнорировать, так как научно доказано, что:

– Если две микрочастицы взаимодействуют друг с другом определенным образом в течение определенного отрезка времени, а затем их разделяют, каждая из них уже не является полностью самостоятельной, они начинают обладать рядом свойств друг друга. Примерно то же самое происходит с влюбленными: даже если жизнь разлучает их, внутри у каждого остается частичка любимого человека.

Акилле так до конца и не понял смысл двух уравнений, но в тот день, пока они сидели рядом и вместе постигали идеальную красоту математических формул, он совершенно точно понял, что хочет разделить с Анджеликой жизнь.

Они тайно обвенчались, пригласив лишь родителей жениха, дядю и тетю невесты и священника. Альфонсо и Ада стали свидетелями, а потом и крестными троих детей, что впоследствии родились у пары: первенца Уго, который получил имя героического священника, дочки Аниты – как жена Гарибальди – и малыша Менотти, названного в честь еще одного героя Объединения Италии.