Берлин - 45

БРАНДЕНБУРГСКИЙ КОНЦЕРТ ЛИДИИ РУСЛАНОВОЙ

Лидия Андреевна Русланова, гвардии певица

Говорят, однажды, заполняя какую-то анкету, Лидия Андреевна Русланова в графе о пребывании за границей, будто бы написала следующее: мол, да, один раз бывала, а именно — проездом в Польше и в Германии, вместе с наступающей Красной армией в составе 2-го гвардейского кавалерийского корпуса…

По поводу анкеты, возможно, и легенда. Ни о ком из певцов народ не сложил столько легенд, сколько о своей любимице Лидии Руслановой. Но всё остальное чистая правда. Зарубежными поездками и творческими турне концертное и партийное начальство великую русскую певицу не баловало, не ездила она по заграницам, заморские концертные залы перед ней дверей не распахивали и публику не собирали. Однако один раз, и довольно продолжительно, за рубежами нашей страны Русланова всё-таки побывала. В той поездке она выступила настолько ярко, концерты проходили с таким триумфом, что народ запомнил их навсегда. А один из них вошёл в историю Великой Отечественной войны апофеозом победы.

Родилась великая русская певица в селе Даниловка Петровского уезда Саратовской губернии — ныне Лопатинского района Пензенской области. При рождении её нарекли Прасковьей. Село было старообрядческим. Лежало по берегам речки Чернавки. Местность красивая, только картины писать да стихи. Потом эти поэзия и живописность заполнят репертуар певицы, её редчайшую манеру исполнения.

Несчастья навалились на семью в 1904 году, когда отца Адриана Маркеловича, как и многих молодых мужиков Петровского уезда, призвали в армию и отправили на Дальний Восток. А там, известное дело, какая судьба ждала их, — там шла война.

Мать Прасковьи, Татьяна Ивановна Лейкина, чтобы прокормить детей, вынуждена была пойти работать. Работала на кирпичном заводе в Саратове. Дети оставались на руках у слепнущей бабушки.

Воспоминания Руслановой о детстве совершенно органично вливаются в воспоминания первого впечатления об услышанной песне, о том, какие ощущения и чувства она, та песня, будила, какие струны души тревожила: «Совсем ребёнок, не слыша ещё ни одной настоящей песни, я уже знала, какое сильное вызывает она волнение, как действует на душу. Настоящая песня, которую я впервые услышала, был плач. Отца моего в солдаты увозили, бабушка цеплялась за телегу и голосила. Потом я часто забиралась к ней под бок и просила: «Повопи, баба, по тятеньке!» И она вопила: «На кого ж ты нас, сокол ясный, покинул?..» Бабушка не зря убивалась…»

Мать Прасковьи вскоре заболела. И на плечи старшей дочери — не важно, сколько лет ей исполнилось, — легли заботы о младших брате и сестре.

Татьяна лежала на лавке. Умирала она медленно, тая на глазах детей. У Прасковьи, глядя на догорающую, как свечечка, мать, всё внутри сжималось от жалости и тоски. Чтобы жалость и страх совсем не разорвали её маленькое сердце, шестилетняя Паня забиралась на печь к бабушке и, стоя на тёплых кирпичах, пела. Она пела, глядя на мать, те самые «стоны» и «вопли», которые часто слышала из уст бабушки. Ей было жалко и маму, и сгинувшего на войне отца, и бабушку, и брата, и сестру, и себя самоё, и всех на свете бедных, больных и покалеченных, обойдённых судьбой.

После сражения при Мукдене Лейкины получили извещение о гибели кормильца. Новый удар.

«Погибший» вскоре объявился на родине, в губернском Саратове. В семью не пришёл.

Бабушка сшила из старой дочерней юбки две перемётные сумы — одну себе, другую Пане — и пошли они, преодолев стыд и ведомые нуждой, по окрестным деревням, христарадничать.

Некрасивая, малорослая и кривоногая, она вскоре поняла, чем надо брать публику, пусть и небогатую, но всё же готовую подать копеечку. Её надо брать голосом. И не просто голосом. А так проникнуть и разжалобить, что не только медного пятака за песню не жаль, а и серебряного гривенника. Когда, случалось, добирались до которого-нибудь городка или богатого торгового села, а там ярмарка или воскресный базар и люди, всегда в таких местах охочие до развлечений, тут же окружали их, Паня расходилась в частушках. Уж их-то она знала превеликое множество. Ей аплодировали.

Сама Русланова о первых своих «концертах» на пару с бабушкой вспоминала так: «…А там купчихи. Вот под окошко подойдёшь, она [бабушка по матери. — С. М]: «Ну-ка, заводи!» И я — «Подайте милостыньку Христа ради… Мы есть хотим, дай нам хлебушка, тётечка милая». Открывается ставня, вылазит богатая толстая купчиха, говорит: «Ты чего, девочка, тут скулишь?» — «Тётечка, мы есть хотим». — «Ну, эт, что ж тебе есть, а ты чего умеешь?» — «Я всё умею, — говорю. — Петь я умею, плясать. Ты нам только хлеба давай». Принесли нам хлеба. Разделили мы этот хлеб, кусочек на троих: бабушке, брату и мне. Я очень горевала по брату».

Вскоре и бабушку отнесли на кладбище. Сирот разлучили.

Не сразу дети попали в приюты. Как рассказывают родственники Руслановой, которые до сих пор живут в Саратове и других волжских городах и селениях, сперва сироты жили в семье тётки по матери Елены Ивановны Мироновой. Жалко было Елене Ивановне сестриных детей — всё же родная кровь. Но муж её, Федот Иванович, невзлюбил детей свояченицы, твёрдо сказал жене: «Или они, или я». Потом какое-то время сироты жили у другой материной сестры — Степаниды Ивановны. Но у той своих было шестеро…

Голос Прасковья унаследовала от родни по отцовской линии. Пела бабушка. Пел и дядя Яша. А душевной глубины зачерпнула из материнского рода. Да и бабушка тоже певала.

Постепенно у неё появились свои постоянные слушатели и даже поклонники. Сложился репертуар, который она меняла в зависимости от публики и иных обстоятельств. Уже тогда она научилась понимать, кому какая песня милей, какая душа по ком тоскует. За год со своей сумой и песнями она обошла весь Саратов и всю его окрестность. Ходила теперь Прасковья одна. Но иногда брала с собой брата и сестру. Тогда им подавали больше.

И вот однажды во время очередного выступления в Саратове, как повествует ещё одна легенда из местных хроник, к поющей подошла вдова некоего чиновника, погибшего под Мукденом. Добрая женщина долго слушала песни девочки — они тронули её. Понравился и голос, сильный и в то же время детски чистый, проникновенный. После того как певунья закончила свой концерт и собрала подаяние, женщина расспросила её, кто она и откуда. Затем увела к себе домой, накормила. Узнала о сиротстве Прасковьи, о её брате и сестре. Обладая большими связями, она вскоре всех троих благополучно определила в приюты. Дабы лучше устроить будущее Прасковьи, благородная женщина добилась того, чтобы маленькую певицу взяли в лучший саратовский приют, учреждённый при Киновийской церкви. Приют опекало Братство Святого Креста. Оно открыло учебно-заботный дом для сирот. Но принимали в тот дом детей не всех сословий. Крестьянских не брали.

Так появилась на сироту новая метрика, сочинённая той богатой вдовой. Девочке дали другое, более благородное имя, и с той поры, согласно новой грамоте, девочка значилась Лидией Руслановой.

Лидия стала петь в церковном хоре. Саратовские прихожане стали ходить в Александро-Невский кафедральный собор не только для того, чтобы отстоять обедню и послушать проповедь владыки Гермогена епископа Саратовского и Царицынского, но и послушать чудный голос Сироты.

А с той вдовой, своей благодетельницей, определившей её в приют, где она получила первые настоящие уроки пения, Лида виделась ещё не раз. Приходила к ней в гости. Вместе слушали они через граммофон только что появившийся вальс «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии». Слушали и плакали. Вдова — о своём муже. Лида — об отце. Но однажды Лида увидела его на паперти. Отец в поношенной солдатской шинели с солдатским Георгием на груди стоял, опираясь на костыль и просил подаяния. Когда она подошла к нему, вся трепеща от восторга неожиданной встречи, солдат улыбнулся ей и приложил палец к губам.

Теперь Лида пела только для него. С тайным восторгом. С благодарностью Богу за то, что он охранил её отца от гибели, от японской пули и штыка. И хромой солдат с Георгием на груди тоже теперь не пропускал ни одной службы, где пела ангельским голосом Сирота, доводившаяся ему родной дочерью.

— Тятенька, миленький, почему ты не сказываешься? — пытала она его, когда им однажды удалось побыть наедине.

Их никто не слышал, и Андриан Маркелович был откровенным.

— Доченька, Панюшка, нельзя мне сказываться. Видишь, какой я… Работы нет. Какой я теперь работник и кормилец для вас? Молчи, что я твой отец.

Теперь Лида знала, куда надо девать те копеечки, которые ей часто давали прихожане.

В зале Саратовской оперы не протолкнуться. Слушатели — солдаты местного гарнизона и частей, дислоцированных в губернии. В Саратове завершал работу слёт солдатских депутатов. И вот в завершение работы — концерт Сироты. Тот первый концерт состоялся по инициативе её фабричных подруг, они буквально за руки привели в оперный театр свою певунью, зная, что лучше её солдатам никто из саратовских не споёт.

Ведущий объявил:

— Поёт Лидия Русланова! Русская народная песня…

«Пою, а чуть не плачу! — рассказывала потом Русланова о том первом своём концерте перед солдатами. — Посмотрю в глаза какому-нибудь молодцу, как он слушает: сам здесь, а душа — там, дома, в родной хате, возле родной матери… А я после этого и думаю: какая тебе судьба будет, молодец, лежать тебе в болотах с закрытыми очами…»

Лидии тогда было-то всего шестнадцать. И в каждом молодом солдате она видела старшего брата, ещё даже и не жениха. А в каждом пожилом — отца. А солдатская масса, затаив дыхание, слушала Сироту, ещё не запомнив её имени и фамилии, и видела в ней младшую сестрёнку и дочь.

Солдатская публика ей понравилась сразу.

Шла Первая мировая война. Лида, как и многие русские девушки, захваченные патриотическим порывом и христианским состраданием к ближнему, записалась сестрой милосердия в санитарный поезд. Русланова рассказала сама: «Вскоре моя жизнь резко изменилась. Началась империалистическая война. И как-то, провожая солдат, — мне так их было жалко! — я подошла и сказала: «Дяденька, возьмите меня с собой». — «Да чего ж тебя с собой брать, что ты там делать будешь, девчонка?» — Я говорю: «Да кому водички подам попить, кому песенку спою, кому ласковое слово скажу, да мало ли чего можно сделать людям приятного». — «Да-а, — сказал солдат, — пожалуй, поедем». И взяли меня с собой. Приехала я на фронт, и действительно, кому водички подам, кому ласковое слово скажу. И песни стала петь. Песни всем очень понравились. Меня часто просили петь… В 1916 году поехала на фронт сестрой милосердия и до октября 1917 года служила в санитарном поезде. В этот период познакомилась и сошлась с неким Степановым Виталием Николаевичем, от которого в мае 1917 года у меня родился ребёнок. В 1918 году Степанов от меня уехал, и я стала жить одна».

О первом замужестве нашей героини известно тоже немногое. Её избранником был офицер интендантской службы Виталий Николаевич Степанов, дворянин. Когда она увидела его, белокурого красавца гвардейского роста, в узкой шинели, затянутой ремнями, когда заглянула в его серо-голубые глаза, тоже искрящиеся восторгом счастья, сердце её сжалось и она поняла, что пропала… Всё произошло, как в старых романах. Они сошли с поезда в каком-то захолустном городке, остановились в постоялом дворе. А утром обвенчались в церкви. А после венчания в тесной комнатке постоялого двора она пела своему возлюбленному жестокие романсы.

Жестокий романс не похож на сказку. Хотя он — тоже сказка. Но, как правило, с печальным, роковым финалом.

В положенные сроки родился сын. Малыш был крепеньким, здоровым. Лида была счастлива теперь уже двойным счастьем и втайне страшилась его: не верилось, что всё это — одной ей. Среди страданий и ужасов войны, среди волнений, которые после февраля вскипали всё мощнее и круче.

Шли дни, и Лидия стала замечать женским сердцем, что её «сероглазый рыцарь» стал холоден и неприветлив. Часто тосковал. Вскоре заметила, что муж стал захаживать к молоденький цыганке, жившей на соседней улице. У неё часто собирались шумные компании, много бывших офицеров, которые маялись от безделья, играли в карты и прокучивали последнее, что имели, бранили большевиков и, казалось, совершенно не задумывались о том, что будет завтра. Попыталась остановить мужа женским упрёком, но тот вспылил. А в один из дней исчез. Вернувшись с базара, Лидия не обнаружила в кроватке и сына. Кинулась на соседнюю улицу. Но цыганки и след простыл.

Соседи и те, кто знал Виталия Николаевича и его тоску, сказали, что его погубила доверчивость и любовь к кутежам, к весёлой жизни, что слишком часто он заглядывал в пропасть, так что пропасть стала глядеть в него… Что вроде бы растратил какие-то казённые деньги. То ли в карты проиграл, то ли — на цыганку свою роковую.

Уехал, умчался её офицерик. И сыночка увёз. Посчастливилось ли ему остаться в живых и потом благополучно бежать куда-нибудь в Константинополь или в Югославию, неизвестно. Может, зарыт где-нибудь в степи «под курганом, поросшим бурьяном…»

Лидия зла на своего офицерика не держала. Любила его безмерно. Так, как потом, казалось, не полюбит уже никого. И не любила. Пока не встретила другого «офицерика», уже постаревшего, прожившего полжизни с другой. Но эта песня ещё впереди…

У этой истории есть, впрочем, и другая версия: «офицерик» погиб под Вольском в бою с большевиками под Самарой…

Что за судьба у русского человека — беда за бедой, война за войной!

Год 1919-й. Гражданская война.

Суровые времена и в людях воспитывали волю и характер. Лидия Русланова уже профессиональная певица. Редкое низкое контральто, переходящее в сопрано. Репертуар, состоящий из народных песен и городских романсов. И на сцену она выходит в своём неизменном ярком сарафане, изукрашенном традиционной русской вышивкой, иногда в лёгких сапожках, иногда в лаптях.

Слушатели её — снова солдаты. Теперь уже другой, очередной войны. Пока они объединены одной волей, мечтой в светлое будущее и жестоко противостоят своим же братьям, так же неистово воюющих под белыми знамёнами против большевиков, против Антихриста, за Веру, Царя и Отечество. Схлестнулись две лавы, два непримиримых воинства.

В годы Гражданской войны судьба носила Русланову по западу и югу России. Гастролировала с концертами по всей стране. Жила в Проскурове, Бердичеве, Могилёве, Киеве. Жизнь её проходила на колёсах, в пути, в странствии. Как верная маркитантка, она шла вслед за армией. Иногда вместе с армией. И эта взаимная любовь — Красная армия, и Русланова — стала её судьбой. Нигде так её не принимали, как в войсках. Никто её так не любил, как солдаты. И она для них готова была петь хоть в окопах, хоть в землянках, хоть под пулями на самолётном крыле и на корме танка.

В 1919 году в Виннице Русланова познакомилась с чекистом Науминым и вскоре вышла за него замуж. Всего замуж она выходила четырежды. Один муж, первый, оставил её, двоих последующих оставила она, последнего, самого любимого и преданного, похоронила и жила потом с приёмной дочерью, зятем и внучками.

Наум Ионович (по другим сведениям — Ильич) был «влиятельным сотрудником ВЧК». В кратких биографических справках, которыми заполнены различного рода энциклопедии и Интернет, о втором замужестве Руслановой говорится скупо. Буквально, что «удачно вышла замуж» и что Наум Наумин был «прямолинейный, фанатичный, для которого мир делился на товарищей и врагов». Имя второго мужа Руслановой мне удалось отыскать в так называемом «Расстрельном списке», который опубликовали в 2002 году общество «Мемориал» и Архив Президента РФ. Наум Ионович Наумин проходит в этом довольно длинном перечне в списке «Москва-центр». Арестован 21 ноября 1937 года — «является участником террористической организации и имел намерение совершить террористический акт над руководителями Советской власти». Осуждён Военной коллегией Верховного суда СССР по статьям 58-8 и 58–11 УК РСФСР к расстрелу. Приговор приведён в исполнение в тот же день 3 января 1938 года. Тело захоронено на территории совхоза «Коммунарка» Ленинского района Московской области. В советской истории наступил такой период, когда в затылок стреляли тех, кто стрелял в затылок ещё вчера. Свирепая машина самоистребления ломала кости своим конструкторам и механикам…

А пока молодожёны счастливо перебрались в Москву. Наумин получил назначение. Русланова занялась самообразованием. Наконец, появилось свободное время. Его она всецело посвятила чтению. Тогда это было и модно, и необходимо. Молодёжь тянулась к образованию. Новая власть это всячески поощряла. Доступ к книгам, в театры, в музеи, наконец, появился для всех.

Русланова и Наумин жили в Москве и ни в чём не нуждались. Наумин получал неплохое жалованье. Ведомство, в котором он служил далеко не рядовым работником, умело заботиться о своих сотрудниках. Русланова тоже приехала в столицу не с пустыми руками. На гастролях успела заработать кое-какие деньги.

Первую библиотеку она собирала с любовью. Вспоминала: «Шла гражданская война, когда мы с мужем стали собирать библиотеку. Торговля книгами велась в те годы не совсем обычно. Букинисты, студенты, архитекторы, врачи — люди самых различных профессий выносили на Моховую улицу в Москве книги. Здесь можно было встретить библиографические редкости и лубочные издания, классиков русской и мировой литературы… Случайно мне тогда удалось приобрести журнал «Современник», издававшийся Пушкиным, с автографом поэта, а также прижизненное издание «Путешествия из Петербурга в Москву» Александра Радищева».

Она не делала карьеры весьма распространённым в те годы способом — по партийной дорожке. В партию она не вступит ни в двадцатые, ни в тридцатые годы, ни потом. Чувствовала свою силу и силу русской песни и знала, что её время ещё наступит.

В 1923 году она провела свой первый большой сольный концерт в Ростове-на-Дону. С тех пор именно Ростов-Дон станет второй, после Саратова, родиной Руслановой. Родиной великой певицы. Двумя годами раньше Русланова дебютировала в Ростове-на-Дону в составе солистки местного эстрадного театра «Скоморохи». Это было её первое официальное место работы.

Выразительности она добивалась удивительной, недосягаемой. И благодаря своему в общем-то скромному, простому, но очень продуманному и сценически правильному костюму. Русская песня выходила к публике в своём исконном, народном наряде и обличье. Выход Руслановой к публике, а затем исполнение той или иной песни не походил на стилизацию.

Эта история произошла уже в годы войны. Во время очередного концерта фронтовой бригады в полувыгоревшем и полувырубленном артиллерийским налётом лесу к ней подошли молодые бойцы. Они только что вернулись с передовой и снова должны были уйти туда. Один из них сказал ей:

— Видишь, какие мы чумазые после боя. Но песней своей ты нас умыла, как мать умывает своих детей. Спасибо. Сердце оттаяло. Спой еще.

И она, сдёрнув с плеч платок, запела раздольную русскую песню «Вот мчится тройка удалая».

И снова родная Волга хлынула ей в душу и затопила все берега. Она пела им так, как пела бы только мать, которой изо всех сил и всей своей любовью хочется охранить их, защитить, уберечь от вражьей пули.

Как она пела им в том изрубленном войной лесу, могли бы рассказать только они.

В каноническом тексте последний стих другой: «…и заливался соловьём». Но Русланова изменила мажорную концовку на минорную. Песня в её авторской трактовке получила грустно-поэтический финал. Эта печаль в изменённом тексте выглядит более естественной и, как это ни парадоксально, слеза ямщика превращается в слезу утешения и даже надежды.

Русланова допела, поклонилась солдатам. И они ушли к передовой, в окопы. А лес содрогался от дальних взрывов снарядов крупного калибра.

Фронтовые кинооператоры запечатлели фрагмент, когда Русланова готовится к выступлению — надевает сарафан прямо на одежду, на платье. Некогда. Да и холодновато, видимо.

В 1929 году Русланова рассталась с мужем-чекистом. С Науминым она прожила почти десять лет. Детей не было. Она больше так и не родит. Будет тосковать по сыну от офицерика, своему ангелу с золотистыми кудрями, потерянному во время революции, всю жизнь искать его. И в конце жизни Бог воздаст её душевным мукам и страданиям — материнское будет одарено приёмной дочерью.

Итак, в 1929 году Русланова встретилась с Михаилом Наумовичем Гаркави. Они, как говорят в народе, сошлись и жили в гражданском браке. Известная певица, любимица публики и не менее известный и популярный конферансье. Семейная лодка с Наумом Науминым давно уже дала течь и медленно оседала в пучину. Видимо, роман с Гаркави не был уже тайной.

Михаил Гаркави — высокий, толстый, но удивительно, почти неестественно подвижный — появлялся на сцене стремительной походкой, улыбающийся, с широко разведёнными руками и обрушивал на зрителей ливень шуток-прибауток, мгновенно располагал к себе. Читал короткие фельетоны, исполнял куплеты. Иногда затевал рискованный разговор с залом. Ему задавали вопросы, а он мгновенно отвечал.

С новым мужем Руслановой было легко. Во-первых, он всегда в нужную минуту оказывался рядом. Во-вторых, они прекрасно работали в паре. Хорошо зарабатывали. В-третьих и остальных, Гаркави умел превращать жизнь в праздник. Слегка обжора, любитель хороших сигарет и всяческих розыгрышей, он любой случайный угол преображал в сцену. Если с Науминым Русланова увлекалась собирательством и коллекционированием редких книг, то Гаркави пристрастил её к более, как сейчас сказали бы, бюджетному коллекционированию.

Концертов они давали много. Работали с утра до ночи. Гонорары и сборы, как правило, были высокими. Всегда — аншлаг. Так что могли себе позволить и весьма дорогие покупки.

Гаркави знал толк в редких книгах. Их Русланова покупала по-прежнему, не жалея денег. И, надо заметить, все потом прочитывала.

Неплохо он разбирался и в драгоценностях, и в живописи. Русланова завела знакомство с директорами всех антикварных и букинистических магазинов Москвы. И когда вдруг появлялась какая-нибудь редкая старинная вещь, которая могла её заинтересовать, или картина, ей тут же звонили. Она приезжала и смотрела товар. Иногда привозила с собой кого-нибудь из своих знакомых, кто хорошо разбирался в живописи и предметах старины. Очень часто во время таких походов её адъютантом бывал Илья Грабарь.

Грабарь был ключевой фигурой в этой ещё одной масштабной и весьма удачной операции, проведённой нашими войсками в ходе Великой Отечественной войны. Его назначили главой так называемого Бюро экспертов. Со своими подчинёнными он составил реестры и каталоги лучших произведений искусства — живописных полотен, гобеленов, коллекций фарфора, серебра, скульптур малой формы, — которые хранились в музеях Европы и могли оказаться в полосе действий наших войск. Искусствоведы и научные сотрудники музеев работали как пчёлки днями и ночами, чтобы составить сводный, наиболее полный каталог сокровищ Европы, а также предметов искусства, которые могли оказаться вывезенными оккупантами с территории СССР.

Искусствоведы Грабаря, переодетые в военную форму, колесили по Германии, разбирали завалы на месте музеев, вытаскивали из подвалов шедевры старых мастеров. Иногда прямо из воды. Немцы сражались до последнего. Гибнущему солдату не до Рубенса, не до хрупких пастушек и пастушков мейсенского фарфорового завода.

Трофейные команды на месте принимали решения об изъятии и вывозе обнаруженных культурных ценностей, как «брошенного» или «бесхозяйного» имущества, «в целях их сохранности от порчи, разрушения или расхищения». Упаковывали, делали опись, грузили в вагоны. Можно предположить, что многое из музейных предметов, минуя склады Бюро экспертов, уходило в вагоны, где распоряжались другие люди, настоящие военные — адъютанты и порученцы генералов и маршалов.

В трофейной компании будет принимать активное и деятельное участие генерал Крюков, четвёртый муж Руслановой. В его гараж в Москве попадут четыре трофейных легковых автомобиля. Из 50 тысяч захваченных. Но вот картин в руслановском собрании, к тому времени уже большом, довольно изысканном и цельном, отражающем вкус и стиль владелицы, из поверженных немецких городов не оказалось. Ни одной! Все работы купила на честно заработанные деньги.

На формирования собрания картин любимых художников у Руслановой ушло почти двадцать лет. Гонорары порой почти целиком спускала на покупку очередной картины. И каждая желанная работа была для неё радостью, счастьем. Русланова была не просто коллекционером или богатой дамой, которая тешила свой каприз вложением лишних денег в картины, «которые всегда будут в цене». В её коллекции были картины Нестерова, Кустодиева, Серова, Малявина, Сурикова, Врубеля, Сомова, Шишкина, Репина, Поленова, Васнецова, Верещагина, Айвазовского, Тропинина, Левитана, Маковского, Крамского, Брюллова.

Гаркави пристрастил нашу героиню и к коллекционированию драгоценностей.

У них в доме часто собирались дружеские компании, устраивались весёлые вечеринки. Это были своего рода пиры единомышленников, людей одной профессии. А потому зачастую носили характер капустников. Но — ничего вычурного и искусственного. Пошлой драматургии Русланова терпеть не могла, а уж в своём доме ничего подобного никогда не позволила бы.

И она, и Гаркави любили гостей. Угощали щедро и вкусно.

Руслановские пироги. О них ходили легенды. Отведать их и, конечно же, провести вечер с хозяйкой, потолковать о том о сём, мечтали многие. И многие в её доме бывали.

Пироги она пекла сама. А секреты вынесла из саратовской деревни, от бабушки. Самыми изысканными и вкусными были пироги с капустой. Подавала также — с яблоками, с грибами. Но пироги с капустой были поистине шедевром кулинарного искусства. Вся артистическая Москва гудом гудела о руслановских пирогах с капустой.

Советско-финская война, которую в народе назовут Финской или Зимней, была проверкой прочности и Советского государства, и его Красной армии, и способностей Генштаба, и вооружения, и солдат, и генералов.

Свою проверку на прочность прошла и Русланова. И здесь, на этой «войне незнаменитой», окончательно определилось для неё многое. И её амплуа — петь для солдата, для труженика войны, ежедневно, ежечасно глядящему в глаза смерти. И её зритель. И её любовь. И судьба.

Личная же её судьба — генерал Крюков — ходила рядом. Как рядом ходила она во время Гражданской войны, когда Русланова пела для солдат Южного фронта, а он, молодой командир эскадрона Отдельной кавалерийской бригады 38-й стрелковой дивизии, метался по степи, рубая офицериков, отступающих в Крым и к Новороссийску. Ходила рядом и теперь: с февраля 1940 года полковник РККА Крюков командовал 306-м стрелковым полком 62-й стрелковой дивизии, а затем возглавил 8-ю стрелковую бригаду Ленинградского военного округа. Но ни там ни здесь, под Ханко, они не встретились. Встреча произойдёт позже, уже совсем скоро.

Уже через месяц после начала боевых действий на Карельском перешейке и по всей линии соприкосновения на фронт прибыла концертная бригада Руслановой и Гаркави и начала выступления для бойцов. Чаще всего концерты проходили прямо в лесу, под открытым небом, в метель.

Для Руслановой эта война была уже третьей. Тогда она ещё не предполагала, что будет и четвёртая, самая долгая и самая страшная, и очень скоро.

За 28 дней фронтовых гастролей их группа дала сто один концерт. По три-четыре концерта в день. Побывали почти во всех армиях.

Заполярье. Жестокие морозы под тридцать градусов. Леса, заваленные снегами. Замёрзшие озёра и реки. Из дивизии в дивизию перебирались то на машине, то на дрезине, то на самолёте, то на гужевом транспорте. Иногда туда, куда предстояло добраться, дороги не было, и тогда они становились на лыжи и шли по лыжне, пробитой разведчиками-про-водниками. Чтобы не замёрзнуть и не простудиться, выступали в ватных армейских штанах и телогрейках.

На ночь останавливались то где-нибудь в ближайшей тыловой деревне, то в армейских фанерных домиках, то в палатках в лесу. Палатки обогревались железными печурками. Печурки топили по очереди. Очередь распределяли на всех без исключения. Вставала среди ночи и Русланова, дежурила возле железной печки, сделанной солдатами из бочки из-под бензина, подбрасывала сухие поленца, чтобы пламя в топке не угасло и палатка не остыла.

Укладываясь спать, ватников не снимали. Некоторые из концертной бригады после двух-трёх суток таких гастролей начинали ныть, бранить весь свет, с тоской вспоминать Москву.

Спасал ситуацию Гаркави. Начинал шутить, поднимать людям настроение очередными своими безумными историями. Все понимали, что — врёт, снова сочиняет небылицы, но становилось забавно. И люди начинали смеяться и тоже включаться в разговор.

Когда приезжали в незнакомое, новое место и до концерта оставалось время, Русланова заходила погреться либо в какие-нибудь походные мастерские, либо в передвижной полевой госпиталь. Её сразу узнавали. Отовсюду неслось: «Лидия Андреевна!.. Лидия Андреевна!..» Она им: «Голубчики мои!..» И начинала рассказывать какую-нибудь смешную историю, в которую она недавно попала либо слышала её у соседей. Сразу — смех, шутки. Настроение поднималось. Глядишь, и раненым становилось жить на свете не так мрачно. И она чувствовала, что хоть чем-то скрасила их унылое существование.

Бойцы крутили усы, восхищённо слушали великую певицу, которая и на слово оказалась легка и приветлива. Своя! Ну, в доску своя!..

На ночные посиделки, которые Сталин какое-то время любил устраивать в Кремле, приглашая туда знаменитых писателей, артистов, людей искусства, Русланова попала всего один раз. Кто-то из её биографов написал: мол, не любила она этих вечеров…

Там любви и не требовалось. Если приглашали, то ослушаться никто не смел.

И вот пригласили её.

Сталин театр не просто любил, а всячески его опекал. Особенно Большой. Ничего для него не жалел, никаких миллионов. Зарплаты, премии, звания, награды, всяческие привилегии и бытовые блага в виде квартир в центре Москвы, дач в живописных районах Подмосковья, путёвок в дома отдыха и санатории. Зарплаты ведущих певцов всегда были высокими. Сталин осыпал их Сталинскими премиями и орденами Ленина и Трудового Красного Знамени. Награждал своих фаворитов при каждом подходящем случае и зачастую делал это собственноручно. Хотя — не без исключения. Русланова так и не была награждена никаким правительственным орденом. Вернее, орден был, но его почти сразу же отняли…

И вот в середине 30-х годов (точная дата неизвестна) приглашения предстать пред очи Хозяина удостоилась Русланова. Сталин словно бы устал от академического пения и решил насладиться песней народной. Был какой-то очередной банкет. По установившейся традиции завершался он выступлениями самых лучших певцов страны.

О том, что значило понравиться Сталину, Русланова уже была наслышана. Да и Гаркави наставлял: «Лидочка… Лидочка… Только придержи свой характер! И твоё великолепное будущее будет обеспечено».

Русланова спела. Члены Политбюро и ближайшее окружение Сталина бурно аплодировали. Сталину тоже понравилось её выступление. Какие песни она пела тогда, на «царском» банкете, история не сохранила.

Сталин пригласил её к своему столу. Она села рядом. По обыкновению, Хозяин начал угощать свою гостью фруктами. Придвинул к ней вазу с виноградом и сказал:

— Угощайтесь.

То, что произошло в следующие мгновения, могло закончиться для Руслановой весьма плачевно. Конечно, если бы она вежливо угостилась из рук вождя, Сталин, следуя традиции и своему характеру, спросил бы у певицы, чего она желает…

Но к винограду она не притронулась. И сказала:

— Я-то сыта. А вот моих земляков в Поволжье накормите. Голодают!

Их дальнейшая беседа отклонилась в сторону от народной песни и проблем творчества Руслановой. Когда певица ушла к своему столу, Сталин посмотрел ей вслед, усмехнулся и сказал:

— Рэчистая.

Ну вот и всё. Больше они не встречались. Но последствия этой встречи Русланова ещё почувствует — в 1948 году. Говорят, когда Сталин слышал имя Руслановой, морщился, делал пренебрежительный жест и говорил: «Мужицкая певица».

В 1933 году Русланову зачислили в штат музыкально-эстрадного управления Государственного объединения музыкальных, эстрадных и цирковых предприятий. Слава певицы росла. Везде она была желанна. Концерты шли один за другим, иногда по два-три в день. Везде — аншлаг. Сборы огромны. Организаторы были довольны, строили планы на будущее, перебивая друг у друга столь популярную певицу.

Такие, как Русланова, были выгодны для государства, для учреждённого в январе 1936 года Всесоюзного комитета по делам искусств при СНК СССР. Партия и правительство наконец-то добрались до наведения централизованного порядка в культуре и искусстве. Уже был создан Всесоюзный комитет по радиофикации и радиовещанию при СНК СССР. Со знаменитым Радиокомитетом у Руслановой сложатся прекрасные творческие отношения, и её голос будет звучать по всей стране, по всем широтам от Минска до Петропавловска-Камчатского, и слушать её пение будут миллионы. В феврале 1937 года по всей стране была введена единая всесоюзная сетка вещания. Началось так называемое иновещание на тринадцати языках народов союзных республик — казахском, грузинском, армянском, азербайджанском, украинском, белорусском… И по всем этим каналам звучали русские народные песни Лидии Руслановой.

В 30-е годы Русланова много гастролировала — по линии Всесоюзного комитета по делам искусств, а точнее, его подразделения — Музыкально-эстрадного управления Государственного объединения музыкальных, эстрадных и цирковых предприятий. Лёгкая на подъём, неутомимая, энергичная и деятельная, она объездила всю страну. Случались и так называемые «левые» концерты. Гаркави, управлявший своими и её делами ловко и умело, с изяществом конферансье мог манипулировать не только публикой, но и ответственными товарищами на местах, которые занимались проведением концертов в городах, районах, в войсковых частях, в колхозах и на тракторных станах. От «левых» концертов вся выручка шла артистам. Такие выступления, понятное дело, были более кассовыми для них. Бригады артистов, которые ездили в Гаркави на гастроли, боготворили его. Зарабатывали хорошо. Но и работали на износ. Не у всех выдерживали нервы, голосовые связки. Некоторые пропускали выступление-другое, чтобы хоть немного отдохнуть, эмоционально восполниться. Только не Русланова. Она не пропускала ни одного концерта.

В те годы в составе концертных бригад, а также с сольными концертами колесили по стране очень многие певцы, артисты, музыканты. 30-е годы — период своего рода концертно-театрального гастрольного бума. Ездили все. Сцены возводились на лесосеках и на опалубке строек, в поле и на полигонах. Но таких стремительных маршрутов и такой интенсивной концертной работы не выдерживал никто. Кроме «Русланихи», как её начали называть в народе и в артистической среде.

Но те и другие в это прозвище вкладывали разное. Если для первых «Русланиха» была любимой, желанной, простой, то вторые подчёркивали её простонародность, сер-мяжность. Этим прозвищем её как бы выталкивали из круга столичной артистической элиты, указывали ей место.

За спиной порой шушукались. Русланова отвечала на подобное шипение очень резко. Могла и запустить по матушке. И продолжала делать своё дело. Петь так, как Бог сподобил.

Двадцать второго июня началось… Атаки пограничных застав, гибель гарнизонов и целых дивизий, оказавшихся на направлении главных ударов немецких войск, бомбардировка городов, железнодорожных станций, мобилизация резервистов. Вставай, страна огромная…

А через месяц в районе Ельни она уже пела солдатам «Катюшу», «Окрасился месяц багрянцем…» и «Саратовские страдания». Всё, казалось, возвращалось назад и двигалось, летело в тартарары по какому-то заведённому кругу. Те же серые шинели усталых солдат на дорогах, те же запахи и те же звуки, те же страдания народа, захваченного вихрем очередной войны. Эта для нашей героини стала четвёртой, и она оказалась огромной.

Русланова, гармонист Максаков, Гаркави, Хенкин и другие артисты летом 1941 года с первой же фронтовой бригадой отбыли в действующую армию.

Русланова всю войну была рядом с солдатами Красной армии. Вдохновляла их на подвиги — во имя освобождения своей Родины. И Родина впоследствии отблагодарит ее. Она пойдёт по знаменитой 58-й статье. Ее арестуют в 1948 году, дадут стандартную «десятку» без права переписки. А дальше — знаменитый своими жестокими условиями Озерлаг под Тайшетом. Потом, на исправление, направят во Владимирский централ. Из централа выйдет только в 1953 году по реабилитации, то есть отсутствию в её деле состава преступления. Никаких орденов, званий и льготных пенсий она не получит. Все блага для себя и своей семьи создаст сама, своим трудом — голосом, песнями, энергией, любовью и верностью русской народной песне. У Руслановой отнимут орден, который она заслужила на войне. Народная любимица и лучшая исполнительница народных песен, звания народной артистки она так и не получит.

Руслановой уже за сорок. Пожилая дама. Молодёжь уступает ей место в кабине грузовика. Остальные — на кузове. Там же весь реквизит и музыкальные инструменты.

Такой любопытный штрих в дополнение к характеру нашей героини. Она всегда была очень домовитой и хозяйственной. Предусмотрительной. В дорогу брала достаточное количество снеди, чтобы не только ей, но и прожорливому Гаркави, и всем, кто окажется рядом, хватило перекусить, утолить голод до ближайшего пункта назначения, где их ждут и, возможно, покормят. Обычно это была внушительных размеров корзина, где, аккуратно переложенные бумагой и холстинками, лежали куски говядины, обжаренная курочка или две, нарезанная тонкими ломтиками колбаса, ветчина, сало и, конечно же, знаменитые руслановские пироги. На самом дне — бутылочка водки под пробкой, залитой сургучом, или вина. В дорогу Русланова готовилась основательно. И одной из наиглавнейших забот была — корзина.

Корзина со снедью в дальний путь была частью её культуры. Её она тоже вынесла из своего саратовского детства. Узелок с едой мать носила отцу на пристань. Так же аккуратно, в холстинки, закладывала куски холодного мяса, сало, нарезанный полными краюхами-полумесяцами хлеб. Хлеб в дороге — не ноша, хлеб себя сам несёт, говорили в Даниловке.

В тех же фронтовых записях есть характеристика нашей героини: «Р.у.с.л.а.н.о.в. а Л.и.д.и. я А.н.д.р.е.е.в.н. а, женщина своенравная, трудная, порой капризная, внешне как будто некрасивая, но пение преображает её до неузнаваемости. Задушевная русская песня, исполняемая низким, широким, как Волга, контральто, пленяет до глубины души.

Вначале она, привыкшая быть главной гастролёршей, не могла примириться с соседством ещё одного премьера — В. Я. Хенкина, с которым, кстати, дружила домами, но не на концертах. Были кое-какие взаимные колкости даже здесь, в условиях фронтовой обстановки. Но потом каждый нашёл себя, и всё обошлось».

Характер у Руслановой был. Ещё бы. Не имея твёрдого характера, разве можно было добиться в жизни и на сцене такого, чего добилась к сорока годам, к своей творческой и женской зрелости она? Талантливый, уважительный и услужливый муж. Всесоюзная любовь. Лучшие сцены страны. Полные залы. Сборы, какие имеют немногие её коллеги. Пластинки, пластинки, пластинки… Конечно же, зависть, и как следствие — интриги, наветы, козни… Но это только подстёгивало её, закаляло нрав. Действительно делая его подчас излишне крутоватым. Но песня размягчала её душу, примиряло со многим, умиротворяла. И многое она умела прощать, ради песни, ради сцены, и своим коллегам-артистам, и начальству, и невольным соперникам, но и себе в том числе.

«Танковой частью, в которой мы находимся, командует Герой Советского Союза полковник Лизюков[173]. Часть дислоцирована на «бойком месте»[174]. Начался концерт, Русланова посвящает своё выступление Лизюкову.

— Сколько простора в её голосе! — шёпотом говорит сероглазая шатенка, военврач 3-го ранга Нонна Тимофеевна Якушева, с которой нас познакомил за обедом командир части. […] Гаркави сочинил про неё песенку и всячески восхвалял её, как бывший врач. Всё-таки приятно иметь такого «коллегу», как Якушева! Очевидно, она очень популярна в этой воинской части, потому что посвящение Гар-кави все красноармейцы и командиры встречают с горячим одобрением. Только Нонна Тимофеевна вспыхивает ярким пламенем и даже немного сердится».

Вот та атмосфера общения с бойцами и командирами во время концертов. Куплетисты и конферансье тут же, в перерывах между выступлениями, сочиняли тексты своих выступлений, частушки, порой целые фельетоны и короткие рассказы. Обстановка везде была разной, и приходилось постоянно импровизировать. И Русланова, при том, что репертуар её оставался примерно тем же, каждое своё выступление делала несколько иным. Одно дело — петь солдатам, идущим в бой. Другое — раненым в госпитале. Третье — в тылу, где её слушатели и зрители и военнослужащие, и вольнонаёмные, и местные жители.

Именно об этой особенности дара Руслановой писал артист Фёдор Мишин, размышляя над тем, как она исполняла песню «Вот мчится тройка удалая…»: грустную, полную трагедии песню в другой раз «могла спеть на улыбке…».

Потому что людям, идущим на смерть или потерявшим своих родных и близких, искалеченным, нужна была хоть какая-то опора в жизни, знак надежды. Имея в себе лишь этот дар — песенный, — она и подавала людям надежду. Как могла.

Летом 1942 года в популярном тогда журнале «Огонёк» в № 30 был опубликован очерк писателя Валентина Катаева «Концерт перед боем». Вот наиболее значимые для нас фрагменты этого очерка:

«Она только что приехала с фронта. Через четыре дня она снова уезжает на фронт. Мы сидим в ее номере в гостинице «Москва». За окном громадные дома и асфальтовые перекрестки московского центра. Мчатся закамуфлированные машины, рассыпают искры трамваи и троллейбусы. Торопятся пешеходы. Серый весенний деловой московский денек.

Она еще полна фронтовых впечатлений.

Это известная исполнительница русских народных песен Лидия Русланова. На ней скромное коричневое платье. Волосы просто и гладко убраны. Лицо чисто русское, крестьянское. Она и есть крестьянка-мордовка.

Почти с первых же дней войны она разъезжает по частям героической Красной Армии, выступая перед бойцами. Она ездит с маленькой труппой, в которую входят фокусник, баянист, скрипач, конферансье.

Где только они не побывали! И на юге, и на юго-западе, и на севере! Они дали сотни концертов. […]

Далеко не каждый артист, даже менее известный, мог в то время войны сказать: «Бьём врага!» Сказать именно так, от первого лица и во множественном числе. Русланова на войне себя чувствовала одновременно и певицей, той яркой индивидуальностью, которой она в действительности была, и частью того множества, которое зовётся народом. В этом, кстати, один из секретов её искусства вообще. Выходя на сцену, она не чувствовала себя на пьедестале настолько, чтобы потерять связь со слушателями и зрителями. Поэтому-то всегда стремилась к ним навстречу. И сцена, как таковая, ей не всегда была нужна. Фронтовые концерты ещё сильнее сблизили её с народом. Здесь она пела что называется глаза в глаза. […]

Лес. В лесу еще сыро. Маленький, разбитый снарядами и полусожженный домик лесника. Совсем недалеко идет бой — артиллерийская подготовка. Осколки срезают сучья деревьев. Прямо на земле стоит Лидия Русланова. На пенёчке сидит ее аккомпаниатор с гармоникой. На певице мордовский яркий сарафан, лапти. На голове цветной платок — по алому полю зелёные розы. И что-то жёлтое, что-то ультрамариновое. На шее бусы. Она поёт. Ее окружает сто или полтораста бойцов. Это пехотинцы. Они в маскировочных костюмах. Их лица черны, как у марокканцев. На шее автоматы. Они только что вышли из боя и через тридцать минут снова должны идти в атаку. Это концерт перед боем.

Горят яркие краски народного костюма Лидии Руслановой. Летит над лесом широкая русская песня. Звуки чистого и сильного голоса смешиваются с взрывами и свистом вражеских мин, летящих через голову.

Бойцы как зачарованные слушают любимую песню.

Рядом западная дорога, по которой идут транспорты, автомобили, сани, походная кухня, и вот, услышав голос певицы, один за другим люди и машины сворачивают к домику лесничего.

Лидия Русланова поёт уже перед громадной толпой».

Приподнятый и даже порой пафосный стиль очерка вполне оправдан. Катаев точно передаёт факты, слегка лишь придавая им те необходимые тона, которыми были окрашены тогда все корреспонденции и статьи с фронта и касающиеся событий, связанных с войной.

Вот что удивительно. В предвоенные годы о Руслановой писали нечасто и не всегда доброе. После войны будут писать очень сдержанно. А на какой-то период и вовсе изгонят с газетных и журнальных полос, ни словом не вспомнят на Всесоюзном радио, да и даже пластинки изымут из торговли. Но в годы войны писали много и охотно.

Её выступления, её постоянное присутствие на фронте, её фронтовой путь «вслед за минёрами» отражён в десятках корреспонденций, путевых очерках и статьях. О ней писали литераторы, фронтовые и армейские корреспонденты. Её много фотографировали.

Однажды концерт начался в непосредственной близости к первым линиям окопов. Командир части попросил Русланову петь как можно громче и дольше. Она заметила, что и сцена была развёрнута в сторону нейтральной полосы. Довольно опасно. Но немцы вели себя тихо. Ни выстрела, ни звука.

— Что, тоже будут слушать? — спросила Русланова командира дивизии.

— Будут, — согласился он.

Русланова решила, что это шутка. Но про себя отметила: командир дивизии как-то уж слишком напряжён…

Звук усиливали через походную радиостанцию. Так что на этот раз она пела с «микрофоном» — в опрокинутую телефонную трубку. Получалось здорово.

Концерт действительно транслировался благодаря приспособленной армейской радиотехники сразу на две стороны. Немцы настолько увлеклись, что забыли обо всём. Наша героиня пела три часа! Пользуясь этим, командир дивизии энергично провёл необходимую передислокацию подразделений и приготовил внезапную атаку. Атака потом была проведена и завершилась успехом.

Говорили, что за этот концерт Русланова была награждена орденом Красной Звезды. Среди её немногих наград такого ордена нет. Но это и не важно. Красивая легенда, придуманная солдатами, дороже ордена. Хотя многие, в том числе и артисты, предпочитали ордена. За такую операцию заслуживала ордена и она. Вполне! И будь она понастойчивей, то награды бы добилась. Но на войну она приехала не затем…

По поводу характера Руслановой говорили и говорят многое. Осталось свидетельство артистки Надежды Ник-Калнышевской[175]: «Самые памятные мои воспоминания связаны с поездками на фронт в составе фронтовой бригады артистов. Никогда не забуду концерт в Воронеже. В то время Воронеж стал основной базой художественных коллективов, обслуживавших части Юго-Западного фронта. В столовой военторга, куда нас прикрепили, можно было встретить актёров всех жанров. Там же формировались и отправлялись на фронт новые части. Вот мы и решили, по инициативе Александра Довженко, объединиться с московской эстрадой и выступить перед солдатами, уходящими на фронт. Это было зимой 1942 года, был страшный мороз, а выступать надо было на улице, и некоторые артисты от выступления категорически отказались. Вступительное слово сказал Довженко, затем выступил конферансье Михаил Гаркави, я что-то прочитала, и вдруг к удивлению всех на импровизированной сцене появилась Лидия Андреевна Русланова в своём русском наряде. Не буду описывать, как принимали певицу, восторг был неописуемый. Пела она много, её долго не отпускали слушатели. Но когда она зашла в помещение, которое служило нам как бы кулисами, где мы отогревались у буржуйки, я увидела Русланову такой, какая она в жизни, — откровенной и прямой. Таких слов, с какими она обращалась к артистам, отказавшимся выступать, в словаре Даля не найдёшь. И те, видно, зная её крутой нрав, уже готовились к выходу на сцену. А Лидия Андреевна подсела к буржуйке и, отогревая свои посиневшие от холода руки, повторяла про себя: «Ребятки на смерть идут, а они, видите ли, боятся замёрзнуть. Ишь ты, какие…» Посмотрела на меня, улыбнулась: «А мне холод нипочём. Я ведь ещё в гражданскую солдатикам нашим пела. Вот сейчас отогреюсь и ещё им что-нибудь спою».

Песня на фронте — радость и опора солдатской душе. А хорошая песня — двойная радость. Командиры частей прекрасно понимали, какую помощь своими концертами оказывают московские артисты их подразделениям.

Только что закончилась самая тяжёлая военная зима 1941/42 года. Немцев отбросили от Москвы. В подмосковных полях, в лесах и перелесках в чёрном закопчённом снегу повсюду вытаивали трупы солдат двух противоборствующих армий. Кто убит, кто был ранен, но, не замеченный санитарами, истёк кровью, кто замёрз…

Русланова видела эти поля и перелески, устланные солдатскими телами. Сердце замирало при виде таких жутких картин, вторгнувшихся в столь любимый ею природный пейзаж средней сердцевинной России.

В мае концертную бригаду направили во 2-й гвардейский кавалерийский корпус. Корпус генерала Крюкова вышел из зимних боёв изрядно потрёпанным, с большими потерями в личном составе, лошадях и вооружении. Весной его отвели во 2-й эшелон на отдых и доукомплектование маршевым пополнением. Эскадроны пополнялись людьми. Маршевые роты поступали из тыловых районов и тут же распределялись по эскадронам. Шли эшелоны с лошадьми, в том числе монгольскими, низкорослыми. Кавалеристы пошучивали: на таких, мол, как на ишаках, далеко не уедешь… Но первые же бои показали выносливость и неприхотливость монгольских лошадок, которые к тому же и корм себе умели добывать из-под снега.

Перед выездом, ещё в Москве, Гаркави, всегда весёлый и полный уверенности в том, что и эта поездка закончится благополучно, торжественно объявил:

— Едем в гвардейский кавалерийский корпус!

Не знала наша героиня, что едет навстречу своей судьбе.

Концерт состоялся в Спас-Нуделе под Волоколамском. Концерт как концерт. Русланова в этот день была в ударе. И что на неё нашло? Какая вдруг волна накатила? Быстренько изменила репертуар. Вставила в него песню, которую исполняла редко.

В первом ряду, где сидели офицеры и политработники, она увидела командира корпуса. С генералом она познакомилась перед концертом. С подчёркнутой вежливостью, которая показалась ей обычным проявлением уважения, тот встречал приезд московских артистов в расположение его войск, отдавал своим помощникам необходимые распоряжения. Ей, Руслановой, подал руку, когда она открыла дверцу кабины.

Но мало ли кто ей руку подавал, когда она приезжала с очередным выступлением на фронт? Рука генерала была тёплой, бережной. Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. Ну что из того?..

Теперь он сидел в зале и с той же улыбкой смотрел на неё.

Кто-то из молоденьких артисток, у которых, кажется, одни лейтенанты в голове, шепнул ей:

— Генерал-то, Лидия Андреевна, говорят, вдовец…

Другая поддакнула:

— Каков орёл! И все офицеры вокруг него — как на пружинах. Видать, строгий дядька…

Она внутренне встрепенулась. Но виду не подала.

Он не отрывал от неё восхищённых глаз. Многие на концертах смотрели на неё с восхищением и благодарностью. Но те взгляды были иные. Она их знала и ценила. А этот… Этот смотрел не так… Особенно смотрел…

Раза два и она взглянула на него. Сердце колыхнулось. Как будто не генерал сидел там, а её офицерик, тот, незабытый, из санитарного поезда…

Снова посмотрела она на генерала. Сколько лет тому уж прошло, как узнала своё первое женское счастье — все двадцать пять. Уже и сама не красавица. И не так молода. Нет той свежести в лице и гибкости в движениях. Да и он постарел… Но ведь как похож…

Генерал ловил каждое её движение, каждый жест. И она чувствовала, с какой горячей слезой вливается в его душу её песня. Э, подумала, будь что будет, а судьбу и на вороных не объедешь…

После концерта — вот чудо небывалое! — генерал подарил ей… туфли! Разные подарки и подношения случались у неё после концертов, в том числе и на фронте. Но чтобы — туфли!..

После войны рассказывала, вспоминая их первую встречу, что Владимир Викторович нашёл где-то на складе старинные туфли на французском каблуке и преподнёс их ей в знак великой благодарности от всего корпуса. «Он этим своим вниманием меня и взял. А туфли что? Тьфу! Я такие домработнице не отдала бы».

Уж это верно. Мне не дорог твой подарок, дорога твоя любовь…

После этого выступления концертная бригада зачастила в расположение 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Принимали их здесь хорошо. Артистам эти поездки нравились. А кавалеристы были просто в восторге.

Некоторые биографы утверждают, что с Гаркави она развелась ещё накануне войны. Однако подтверждений этому нет. Скорее всего, Русланова и Гаркави развелись, вернее, разошлись летом того же 1942 года.

По поводу развода она говорила: «Ну что делать: генерала люблю, люблю всей душой, и Мишку жалко…»

Мишке она так и заявила:

— Ничего не могу с собой поделать, генерала люблю!

Во время второго или третьего приезда в корпус, после концерта Крюков пригласил её на прогулку. Своей взаимной, особой, приязни они уже не скрывали.

Гаркави, конечно же, сразу всё понял. Коллеги-актёры, чтобы смягчить ситуацию, а заодно и не мешать свиданиям Руслановой с генералом Крюковым, действительно подпаивали простодушного и доброго Михаила Наумовича. Но, узнав об этом, Русланова пьянки пресекла: «Не сметь!» В тот же день она открылась перед Гаркави, не желая, чтобы её отношения с генералом Крюковым походили на нечто из расхожего народного фольклора.

Летом случилась ещё одна радость — Руслановой наконец-то было присвоено звание «Заслуженный артист РСФСР».

Русланова не отличалась ласковостью по отношению к начальству. При случае могла, как не раз отмечали её коллеги, показать свой нрав. И тому, кто распределял звания и награды, это, конечно же, не нравилось.

Да и плевать она хотела на эти звания!

В 50-е она ещё сидела во Владимирском централе. А в 60-е заниматься карьерой было уже поздно. Министерству культуры надо было ублажать тех, кто постоянно мелькал перед глазами и требовал заботы и внимания. Кто был покладист и предсказуем. И кто нравился не только в своей стране, но и на Западе. Последнее было немаловажным фактором популярности молодых певцов, и с каждым годом всё больше.

Русланова имела главное — сцену и любимую русскую песню. Она искренне считала — этого вполне достаточно для певицы.

И вот жизнь дарила ей семью. Что же ещё, какие звания ей нужны, кроме звания жены и матери…

В июле 1942 года Русланова и генерал Крюков расписались.

Как только появилась пауза между концертами, Русланова купила билет до Ташкента и пустилась в дальнюю дорогу. Дочь генерала Крюкова, Маргарита, жила там в эвакуации, как сама она говорит, «с тётками».

О приезде Руслановой в Ташкент и своих ощущениях и впечатлениях детства Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова вспоминает очень живо: «Вскоре мама приехала в Ташкент, где я находилась в эвакуации с тётками. Как раз выдалась суровая для Ташкента зима. Тётки мне предложили, что пока у меня мама больна, пусть будет вторая мама. Мне понравилось: так хорошо! У всех одна мама, а у меня целых две. Вторая мама сразу меня к себе расположила, мы обнялись. Она мне сразу что-то смешное рассказала, сказку — это она умела. Ещё сказала такое: «Знаешь, Маргоша, вот так складывается жизнь, что мы теперь будем одной семьёй, одним домом, всегда вместе». Нашла простые, сердечные слова, держалась очень естественно. И потом всю жизнь она была ко мне очень доброй, но и требовательной, во всём любила порядок, как и папа. В театральных мастерских какие-то тряпочки заказала красивые пошить для меня. Я никогда не боялась своих родителей, делилась с ними всеми секретами. Меня всегда выслушивали. Всегда разрешали, чтобы ко мне и девочки приходили, и мальчики. Мама говорила, что мальчишки в дружбе лучше девчонок. Когда я уже была взрослой, не успею прийти на работу, как раздаётся звонок — мама интересуется, дошла ли».

Первая жена генерала Крюкова Клавдия Ивановна умерла в 1940 году. Версия её гибели такова. Кто-то из знакомых жестоко пошутил, что, дескать, мужа её арестовали органы НКВД… Тогда многих брали. Арестовывали прямо на службе. Не поверить такому было трудно. У Клавдии Ивановны случилась истерика, в таком состоянии она хватила уксусной эссенции и вскоре умерла от отравления.

Замужество — генеральская жена, генеральша — сразу изменили статус Руслановой в обществе. Она сразу это заметила. Вспоминала: «Я впервые почувствовала особое к себе отношение в обществе, когда вышла замуж за Владимира Викторовича. Теперь, когда я появляюсь с ним на людях, меня представляли в первую очередь как жену генерала Крюкова, а не певицу Русланову!» Её это нисколько не смущало. Порой даже забавляло.

Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Папу арестовали в пять утра. Мы должны были в то субботнее утро встречать маму на аэродроме, собирались ехать на дачу. Папа понял, что маму арестовали, она — что его. Из всего жуковского окружения их арестовали последними. Из жён посадили только маму, потому что знали её характер, знали, что она кричала бы на каждом углу. В это время арестовали жён Молотова, Калинина. Калинин — Председатель Верховного Совета, а жена вшей давит… Знали, что Русланова устроит сраму на весь мир. Её просто убрали, она не сидела бы тихо, как Молотов или Калинин. Папа сидел в тюрьме на Лубянке, четыре года длилось следствие. В лагере пробыл меньше года. У мамы следствие длилось год.

Дали 58-ю, пункт 10 — антисоветская агитация и пропаганда. Такую статью можно приписать каждому второму. Как «особо опасную» преступницу отправили в лагерь в Тайшет».

После ареста родителей несовершеннолетнюю Маргариту Крюкову должны были отправить в детский приют. Квартира, все вещи, мебель конфисковывались. Мама в момент ареста была далеко, и ничего для любимой Маргоши сделать не могла. А вот отец, генерал Крюков, мгновенно оценил обстановку, понял, что его теперь не выпустят и поволокут, как маршала Новикова, как генерала Телегина и многих, кто все эти годы был рядом с маршалом Жуковым, по всем булыжникам и валунам, по камерам и пересылкам…

Девочка дрожала от страха. Она догадывалась, что случилось что-то серьёзное, что предстоит новая разлука с родителями.

Из рассказа Маргариты Владимировны Крюковой-Руслановой: «Их с папой забрали в один час — в пять утра 18 сентября 1948 года. Маму — в Казани, когда она в гостинице спускалась к машине, чтобы ехать с гастролей в аэропорт. Мы с папой в Москве в тот самый час собирались во Внуково, встречать её. Когда пришли эти полковники, папа сказал: «Маргушенька, ты маму не жди, она не приедет, я думаю, что мы с ней будем в одних местах. Но тебе никогда не должно быть стыдно за своих родителей». Их потом и выпустили практически одновременно. Я должна была жить в детском доме. Но когда папу из нашего дома писателей в Лаврушинском везли на Лубянку, он этих полковников уговорил, чтобы меня отдали тётям, папиным сёстрам. Они жили на Арбатской площади. Мне было почти тринадцать».

У тех полковников была незавидная работёнка. Хотя они ею наверняка гордились. Но Бог им, должно быть, засчитал на Страшном суде тот поступок: они всё же пожалели дочь генерала и певицы…

Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Излома я ушла с чемоданчиком личных вещей. Когда нам дали квартиру, то папа, мама и я вошли туда, в чём стояли. Начинай заново. А пока квартиру не дали, мы жили в гостинице. Мама сразу же начала работать. Очень быстро, меньше чем через месяц. И понеслось! Гастроли, гастроли — нужно зарабатывать на жизнь. Помню, что первым купили буфетик для кухни с выдвижными отделениями для ножей-вилок. Из них мы пили чай — даже чашек не было. Папу направили на курсы в Академию Генштаба. Мама возмущалась, что он вынужден ездить на общественном транспорте, считала, что это неуважение к генеральской форме. Первое, что мама купила, — машина. И какую! ЗИМ! Она стоила большие деньги. В общем, чай пьём не из чашек, но ездим на ЗИМе. Мама очень не хотела, чтобы её кто-то жалел. У неё было невероятное чувство человеческого достоинства. Это не мещанская позиция. Оскорбительно, унизительно, когда ни за что ни про что сажают в тюрьму, когда вслед каждое дерьмо могли прошептать: «Тюрьма». Мама никогда не подавала вида, что страдала внутри. Оскорблялась за отца, русского воина, прошедшего три войны».

Сейчас любой компакт-диск с записями Руслановой, и даже воспоминание о ней, о её неповторимом голосе невозможно представить без её знаменитых «Валенок».

Как же появилась эта песня? И почему судьба её оказалась такой счастливой?

История «Валенок» такова.

Первой её записала на грампластинку некогда знаменитая цыганская певица Настя Полякова[176]. Настя исполняла её как цыганскую плясовую. В 1913 году звукозаписывающая фирма «Граммофон» выпустила пластинку с зажигательной плясовой Насти Поляковой. Тираж был огромным, и он разошёлся мгновенно. Песня имела огромный успех.

Рассказывают такую легенду. Однажды на фронтовой концерт Руслановой опаздывали разведчики. Ушли на задание и всё никак не возвращались. И вот, наконец, вернулись. Пришли из-за линии фронта не с пустыми руками, притащили «языка». И вот умылись, прибрались, как могли, и пришли на концерт. Место им бойцы оставили в первом ряду. Как раз напротив сцены сидел молодой разведчик в валенках. Его валенки были до того изношены, что через щели виднелись портянки.

И Михаил Гаркави, который вёл концерт, и Русланова, и все другие артисты невольно обратили внимание на эти солдатские валенки-труженики, изношенные до последней крайности.

Разведчик тоже заметил, что его валенки привлекли внимание артистов. Ему стало неловко, и после выступления он подошёл к Руслановой и извинился за свой неопрятный вид.

— Ничего, сынок. Ты сколько в них прошёл?

— От Можайска в них иду, — ответил солдат. — Вот уже побольше двухсот километров. И ещё столько пройду. Они ещё у меня ничего, потерпят. Терпеливые…

— Терпеливые — это верно. Как всякий русский человек. А коли так, то и до Берлина дойдут. Дойдут?

— Дойдут! — радостно согласился солдат.

Вечером, после концерта, в землянке, отведённой для постоя артистов, только и разговоров было, что о том опоздавшем разведчике и его валенках. Наконец, уполномочили Гаркави, как самого пробивного и авторитетного, чтобы он сходил к командованию и попросил выдать солдату новые валенки. Гаркави, добрая душа, действительно куда-то ходил и перед кем-то ходатайствовал.

А Русланова задумалась. Она уже давно тосковала о новой песне. Специально для солдат. Для таких вот концертов. Она понимала, что не последнюю зиму воевать солдатикам в мороз и вьюгу в чистом поле и в лесу. Вспомнила старинную песню. С гармонистом Максаковым начала перекладывать её мотив под свой голос и свой темп. Песня вначале не шла, не давалась. «Изведёшься, пока постигнешь душу песни, пока разгадаешь ее загадку».

Не сразу она ввела в свой репертуар новую песню. Ей казалось, что она не звучит, что нет в её исполнении того внутреннего огня, без которого песня — не песня. Какое-то время даже хотела бросить её, вывести из репертуара как неудавшуюся. Раз не пошла…

Но однажды выступать пришлось в госпитале. Огромное кирпичное здание, то ли бывший склад, то ли церковь, то ли какой-то цех, откуда вывезли оборудование. Снаружи наполовину разрушенное. Натопить невозможно. Раненые и больные лежат на кроватях прямо в валенках, чтобы не замёрзнуть окончательно. Лица унылые, обречённые. Их бы потеплее укрыть, одеть-обуть получше… Ну как поднять их настроение? Разве что «Валенками»?

Кивнула гармонисту. Тот заиграл. «Валенки да валенки, Ой, да не подшиты, стареньки…»

Загорелись глаза раненых. Зашевелился народ под грубыми солдатскими одеялами и шинелями. Ожил.

Песня звучала. Певица каждый раз находила в ней новые и новые глубины и выразительные возможности.

Так Русланова отчистила от штампованного «цыганиз-ма», по выражению некоторых её критиков, старинную песню, вернула её в лоно народного пения, сделала лёгкой для исполнения, популярной в народе. Порой в застолье кто-нибудь вдруг воскликнет: «А давайте-ка — Русланову! Русланову споём!» — и тут же: «Валенки да валенки, ой, да не подшиты стареньки…»

Как-то раз случилась такая история.

Лётчикам одного из авиаполков просто не везло: как они ни старались, как ни заказывали артистов, но ни одна из фронтовых бригад к ним всё не ехала и не ехала. И решились воздушные асы на крайнее: раз Магомед не идёт к горе, то мы её уводом доставим…

Разузнали, что на их участок фронта прибывает бригада артистов с Руслановой, разведали маршрут движения этой бригады. Прибыли на нескольких самолётах к концу выступления и… похитили всю бригаду вместе с Руслановой, её гармонистом и конферансье. Как говорил герой одного известного кинофильма об асах кубанского неба: «После боя сердце просит музыки вдвойне…»

После концерта благодарные лётчики, узнав, что артисты уже больше неделю колесят от одной воинской части к другой, что душ принимали в последний раз в Москве, быстренько вытопили баню, устроенную в одном из железнодорожных вагонов, стоящих в тупике, выставили охрану и занялись приготовлением хорошего ужина.

Эту тёплую встречу и человеческую доброту лётчиков N-ской части артисты вспоминали даже после войны.

«Гвардии певицей» её стали звать не сразу. Вначале были тысячи километров по жаре и морозам, под пулями и снарядами, сотни выступлений в казармах, на лесных полянках, в госпиталях, в ангарах.

В то время в тылу по всей стране покатилась волна жертвенного патриотизма. Люди собирали средства и строили на личные сбережения танки, самолёты, экипировали целые роты и батальоны.

Писатель Леонид Леонов передал Сталинскую премию в Фонд обороны и на эти деньги построили тяжёлый танк КВ «Леонид Леонов». Именной.

На фронт поступили эскадрильи истребителей «Саратовский колхозник», «Калужский комсомолец», «Советский артист». Под Тулой на одном из фронтовых аэродромов базировалась эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков дальнего действия «Мещовский колхозник».

Как правило, писатели, артисты, деятели искусств передавали в Фонд обороны Сталинские премии. Народ, пуская шапку по кругу, собирал деньги в складчину, и на эти деньги строили танки, самолёты, одевали и обували солдат, закупали махорку и медикаменты.

Русланова Сталинских премий никогда не получала. Вряд ли она и претендовала на них. Первая и последняя её встреча с вождём, Хозяином, как называли Сталина в высших кругах, куда порой судьба и обстоятельства заносили и нашу героиню, произошла задолго до войны и, как мы помним, не привела к взаимной симпатии. Она решила внести свой вклад в победу и построила две батареи БМ-13 — «Катюш». Это хорошее русское имя ей очень нравилось. Песню «Катюша» исполняла почти в каждом концерте.

Две батареи — это ни много ни мало восемь машин — знаменитых реактивных метательных установок. Целый дивизион. Их совокупный залп равен залпу 120 гаубиц калибра 152-мм.

Боевые машины Русланова передала во 2-й гвардейский кавалерийский корпус, солдатам своего «офицерика». Говорят, они дошли до Берлина, и реактивные снаряды для последних залпов расчёты ставили на рельсы установок уже в самом «логове» с надписями: «От Руслановой».

Перед тем как корпус вступил на землю Германии, Русланова приехала к кавалеристам с очередным концертом. Среди уже полюбившихся песен была новая: «Напою коней я в Шпрее» композитора Константина Листова. Корпус был в восторге. Фраза «Напою коней я в Шпрее», которую весело и задорно, с лихой уверенностью бросала в солдатские души великая певица, действовала сильнее любой политинформации.

Должно быть, именно тогда, в то лето 1942 года, когда Русланова стала законной женой генерала Крюкова, а затем передала корпусу тяжёлое вооружение и при этом спела «Напою коней я в Шпрее», благодарные кавалеристы и присвоили ей звание «гвардии певицы». В определённых обстоятельствах такое звание признавалось куда выше Сталинской премии или титула «заслуженная» или «народная». Премии назначал Сталин, титулы — наркомы или люди, сидящие в высоких кабинетах рядом с ними. А звание «гвардии певица» ей присвоили на фронте солдаты 1-го эшелона. Никто из певцов или артистов за свою работу в войсках в действующей армии такого звания удостоен не был.

Бойцы и офицеры дивизиона называли подаренные певицей установки «лидушами». На дверях машин артиллеристы сделали надписи: «Смерть немецким захватчикам!» Чуть ниже: «10-му гвардейскому миномётному полку — на средства Заслуженной артистки республики Лидии Андреевны Руслановой».

Десятый гвардейский полк храбро дрался во всех наступательных операциях, в которых участвовал 2-й гвардейский кавалерийский корпус. Освобождал украинский Ковель, польский Сандомир, дрался в Померании, поддерживал кавалеристов во время форсирования Одера, затем в наступлении на Берлин.

К середине войны число её концертов перевалило уже за 500. Известно, что некоторые певцы и певицы после войны не без гордости говорили: «Да я все фронты исколесил (ла)! Почти пятьсот концертов дал (ла)!» Она эти пятьсот дала когда впереди оставались ещё не отнятая у врага Белоруссия, Украина, Прибалтика, когда немцы ещё были полны решимости и надежд снова двинуть фронт на восток, к Москве, Ленинграду и Сталинграду.

Условия у всех артистов и бригад — теперь это не секрет — были разными. Лирический тенор Вадим Козин, к примеру, имел в своём распоряжении целый железнодорожный вагон, специально оборудованный для его концертной бригады. Со спальными местами. Со столовой. С умывальником и прочими удобствами. С отоплением.

«Гвардии певица» стойко, по-солдатски переносила все тяготы и невзгоды армейской жизни, давала концерт за концертом в самых неконцертных условиях.

Бывший поручик Русской армии и георгиевский кавалер генерал Крюков был добросовестным служакой, настоящим красным командиром, из которого Великая Отечественная война сделала неплохого офицера и фронтового командира. Он умел управлять крупными массами войск и понимал душу солдата. Хотя особо ярких эпизодов действий частей и подразделений под его командованием история Великой Отечественной войны, какой она написана, мы не знаем. Более того, некоторые исследователи Великой Отечественной войны упрекают генерала Крюкова, мягко говоря, в недостаточно искусном командовании вверенного ему кавалерийского корпуса. Славу же, дескать, стяжал на несколько другом поприще — был закадычным другом-товарищем Жукова, который покровительствовал своему непосредственному подчинённому, продвигал его по службе и заботливо не обходил наградами…

Командиром Крюков был, судя по документам и свидетельствам, а также действиям вверенного ему кавкорпу-са, средним. Особо выдающихся подвигов не совершил. Но и больших провалов на своём фронте не допустил. Когда корпус немцы оттрепали под Севском, делал что мог. Корпус вывел. Противника остановил. Немцы тогда были всё ещё сильны и могли нанести на участке действия 2-го гвардейского кавалерийского корпуса мощнейший удар и поставить в критическую ситуацию весь Западный фронт. Но Крюков свой корпус удержал. Не дал немцам развить удар во фланг соседям. Так что дрался честно.

Родился Владимир Викторович Крюков в крестьянской семье в слободе Бутурлиновка Бобровского уезда Воронежской губернии. Бывшая слобода ныне стала городом. В 1914 году в Рязани окончил реальное училище и сразу же, на волне патриотизма, записался вольноопределяющимся в Русскую армию. В 1915 году окончил учебную команду запасного полка и поступил во 2-ю Московскую школу прапорщиков. Получил первый офицерский чин и тут же отбыл на Западный фронт. В бой пошёл командиром взвода 26-го Сибирского стрелкового полка. Юный прапорщик отличился в первом же бою. Вскоре переведён в штаб и назначен начальником конной разведки. Произведён в чин поручика. В декабре 1917 года, после Октябрьской революции, демобилизован. Вернулся в Рязань. Поступил в красногвардейский отряд. Командовал кавалерийской сотней. Вскоре со своей сотней отбыл на Дон, затем на Южный фронт и там участвовал в боях против белогвардейцев и махновцев. С 1918 года в Красной армии. Служил адъютантом штаба красногвардейского отряда в Баку. С декабря 1918 года — командир взвода отдельного кавалерийского дивизиона 2-й стрелковой дивизии. Через год — командир эскадрона. Начальник хозяйственной команды. Помощник начальника штаба отдельной кавбригады. Командовал отрядом особого назначения по борьбе с бандитами на Северном Кавказе. В 1924 году окончил отделение старшего комсостава при Высшей кавалерийской школе РККА в Петрограде. Был начальником полковой школы 67-го кавполка. Затем исполнял обязанности начальника штаба полка, дивизии. В 1932 году окончил курс Военной академии им. М. В. Фрунзе. С 1933 года — командир 20-го Сальского Краснознамённого кавалерийского полка 4-й кавдивизии. С октября 1937 года преподаватель тактики Краснознамённых кавалерийских курсов усовершенствования командного состава РККА (Новочеркасск). С февраля 1940 года на советско-финляндском фронте. Командир 306-го стрелкового полка 62-й дивизии. С мая 1940 года командовал 8-й стрелковой бригадой Ленинградского военного округа в районе Ханко. С 4 июня 1940 года — генерал-майор. В 1941 году вступил в ВКП(б). С 11 марта 1941 года командир 198-й моторизованной дивизии. С нею встретил начало войны. Дивизия сражалась с начала июля 1941 года против финских войск на Карельском перешейке, понесла большие потери и была эвакуирована по Ладожскому озеру. С сентября 1941 года в составе 54-й армии на Северном и Ленинградском фронтах дивизия, ставшая 198-й стрелковой, участвовала в самых первых попытках прорыва блокады Ленинграда на Колпинском направлении, затем в Тихвинской оборонительной и Тихвинской наступательной операциях. С 12 января по 3 февраля 1942 года командовал 10-м кавалерийским корпусом на Западном фронте. 5 марта принял 2-й гвардейский кавалерийский корпус. Участвовал в Брянской и Севской наступательных операциях в феврале-марте 1943 года. Корпус понёс большие потери и выведен на переформирование. Затем Курское сражение, наступление на Брянском и Рославльском направлении, операция «Багратион» в Белоруссии, Висло-Одерская операция. 1-й Белорусский фронт. Потом, на заключительном этапе войны, Восточно-Померанская. Корпус вошёл в столицу Польши Варшаву. Ему сопутствовала удача: конники уничтожили и захватили в плен более трёх тысяч немецких солдат и офицеров. 5 марта 1945 года совместно с танковыми частями фронта кавалеристы генерала Крюкова овладели важным опорным пунктом противника городом Польцин (Полчин-Здруй) в Польше. За умелое руководство частями корпуса и приданными подразделениями и проявленные при этом отвагу и мужество 6 апреля 1945 года Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии генерал-лейтенанту Крюкову Владимиру Викторовичу присвоено звание Героя Советского Союза с вручением медали «Золотая Звезда» (№ 5 792).

После окончания войны генерал Крюков будет какое-то время стоять со своим корпусом в Особом военном округе в районе Кёнигсберга. В декабре 1945 года 2-й гвардейский Померанский Краснознамённый ордена Суворова 2-й степени кавалерийский корпус 1-го Белорусского фронта будет расформирован. Состоится торжественное прощание с Боевым Знаменем. Солдаты поедут домой. Часть офицеров тоже демобилизуют. Часть, наиболее подходящих к строевой службе, молодых и здоровых, разбросают по другим частям и военным округам. Генерал Крюков какое-то время будет находиться в распоряжении командующего кавалерией Сухопутных войск. В мае 1946 года его назначат начальником Высшей офицерской кавалерийской школы им. С. М. Будённого. С июня 1947 года он вновь окажется в распоряжении главнокомандующего Сухопутными войсками. С октября того же года займёт должность заместителя командира 36-го гвардейского стрелкового корпуса.

Но из седла боевого генерала судьба выбьет чуть позже. Век кавалерии закончился победой в самой жестокой войне. Дело было сделано. В армии стало необычайно тесно. Части расформировывались. Солдат эшелонами отправляли домой, в народное хозяйство. А куда было девать офицеров? Профессиональных военных? Генералов?

Раскручивалось «дело Жукова», «трофейное дело». Чтобы «поставить на своё место» военных и избавить их и всю страну от иллюзий возможного иного послевоенного устройства страны, от слухов о всяческих послаблениях и вольностях в отношении колхозов и вообще жизни села, Сталин решил рубануть по самому высокому дереву.

Во время войны Крюков в своём корпусе создал казачий ансамбль под управлением талантливого артиста цирка, прекрасного наездника осетина Михаила Туганова[177]. Иногда, приезжая во 2-й гвардейский кавалерийский корпус с шефскими (бесплатными) концертами, Русланова выступала вместе с ансамблем Туганова.

Когда арестовали генерала Крюкова по «делу Жукова», следователи интересовались и ансамблем. Ничего противоправного и аморального в действиях бывшего командира корпуса в создании казачьего ансамбля и покровительстве ему ни следствие, ни суд не нашли. Тем не менее это не помешало некоторым «историкам» называть казачий ансамбль Михаила Туганова «фронтовым борделем», которым якобы заведовала сама Русланова, будучи, мол, женой командира корпуса…

Все войны когда-нибудь кончаются.

Как бы ни была длинна и кровава та, Вторая мировая, а для нас Великая Отечественная, закончилась и она.

Закончилась Великой Победой. Ликовала армия. Ликовал весь советский народ. Правда, и дни великого всенародного ликования, пришедшие вместе с Победой, тоже миновали быстро.

И победители вернулись на родные пепелища. Пришли они на родину с невеликими своими трофеями — кто без руки, кто без ноги, кто с медалью за Будапешт, кто за Вену… Их ждали голодные дети, измученные непосильным трудом рано постаревшие жёны. Солдат, сняв погоны, впрягся в работу. Главной наградой в победной войне для него была жизнь. Но за такую ли жизнь он на пузе полз от Москвы до Берлина?..

Вначале было ликование и надежда на то, что жизнь теперь, когда враг повержен, будет совершенно другой — счастливой, с достатком в каждом доме и на каждом столе, весёлой, вольной. Ведь победители заслуживали именно такого мира!

Русланова вместе со своей концертной бригадой ехала на запад с наступающей армией.

Русланова пела о любви. Вечная тема была проходной везде и во все времена. И разве это не феномен, что шуточная песня «Валенки» стала самой патриотичной песней в наступавшей армии, в побеждающей стране, символом стойкости советского солдата и его неиссякаемой жизнеутверждающей энергии. Песня утоляла солдатскую тоску по дому, примиряла его с разлукой, давала надежду, что она, эта разлука, какой бы тяжкой ни была, но — временна. Ведь до «логова» осталось совсем ничего, вот она, проклятая Германия, откуда приходило на родную землю кровавое зло фашизма…

Ещё в Белоруссии генерал Крюков начал мечтать о берлинском концерте. Всем уже становилось ясно, что именно 1-му Белорусскому фронту предстоит штурмовать берлинский укрепрайон и брать сам город. С каждым днём войска всё ближе и ближе подходили к «логову».

Артист ансамбля майора Туганова бывший музыкант мосэстрады Борис Уваров вспоминал: «Прежде чем рассказать об этом победном берлинском аккорде, хочу кратко вспомнить о том, как мы познакомились с Руслановой и как у меня появился аккордеон, про который мои друзья, глядя на этот снимок у Рейхстага, шутят: «Самое светлое пятно на фотографии…»

Белоруссия. Штаб 2-го корпуса. Просторная хата. Меня вызывает комкор генерал-лейтенант Владимир Викторович Крюков. Во время доклада замечаю нечто на лавке, прикрытое рушником. Разговор сразу — с места в карьер, по-кавалерийски:

— Извини, рояль не достали… Ты ведь пианист?

— Так точно.

— Стало быть, специалист по клавишам?

Я неуверенно киваю, туго соображая, что к чему.

— Ладно, — командующий указал рукой на это «нечто на лавке», — бери и играй от души.

Я робко иду к загадочному предмету, приподнимаю полотенце, и… белой, ослепительно-белой костью и перламутром ослепляет меня роскошный, в полные октавы, трофейный «Хонер»[178].

— А ну, испробуй машину, — тут же попросил Владимир Викторович.

Только было я заиграл, распахивается дверь — на пороге Русланова, жена Крюкова.

— Вот, Лидия Андреевна, и помощник твоему гармонисту Максакову. Чего на одной саратовской гармонике пахать…

На следующий день я в «светёлке» у Руслановой. Лидия Андреевна у зеркальца.

— А на гармошке умеешь?

— Не умею.

Глянула на меня колко, может, даже презрительно.

— Эх, без гармошки наши саратовские частушки уж не частушки. Нуда что поделаешь… Песни народные знаешь? «Липу вековую», «Меж высоких хлебов», «Окрасился месяц»… — И выпалила на мою голову ещё с дюжину названий, часть из которых слыхал я впервые. Но кое-что я знал.

Начали с «Липы вековой». Завела она вполголоса, чуть с речитативом. Но, видно, почувствовав, что я понимаю её манеру пения, ритм её особый, прибавила в голосе, прикрыла глаза, встала, руку вскинула. Потом, конечно, дошло дело и до «Валенок». Они, правда, не сразу у нас пошли.

— Ты, милок, сыпь больше мелких ноток, озоруй, соревнуйся со мной… Да и встань с табуретки, разверни плечи, пройдись следом за мной. Иль не играл в деревне?.. Не играл… Я так и знала. Тогда учись.

Первое публичное выступление с Руслановой смутно помню. Как вышла она — все не то что захлопали, обрушились шквалом хлопков, «ура!» грянули. Она пела. Я прятался за её колышущимся волной цветастым сарафаном, стараясь вовсю. Русланова мне лишь платочком отмахнёт, даст команду насчёт ритма, ногой притопнет и «косо» так, скрытно песню вполголоса обозначит.

И вот — Берлин. Победное выступление прославленной певицы. Мы, воины 2-го кавкорпуса, северней Берлина поставили последнюю боевую точку. Едем туда уже как на экскурсию.

У Рейхстага людно, шумно, пестро. Русский солдат, он, знаете, уж если отойдёт душой, шутка у него выйдет такая!.. Словом, праздник — рекой. Взошли внутрь логова. Обломки мебели, шкафы, ящики и прочий баррикадный хлам эсэсовцев догорал, нещадно чадя. Гарь душила, густой пепел под ногами. Над центральным мраморным залом провалившийся купол, вроде шатра. Увидели из других фронтовых частей Русланову — кто её тогда не знал! — стали просить спеть. И непременно русскую песню. Сначала запел наш казачий хор, потом Русланова. «Степь да степь кругом…» Ком в горле встал, слёз не сдержать. Но не только со мной такое. Герои, орлы фронтовые, на груди тесно от наград, — плакали не стыдясь. И заказывали, заказывали свои песни — кто сибирские, кто про Волгу-матушку, кто калужских мест, кто частушку саратовскую… А петь было трудно в таком дыму. Решили выйти на свежий воздух. Концерт продолжили на ступеньках Рейхстага, перед щербатыми колоннами, уже густо расписанными понизу победителями. После выступления Русланова, а следом за ней и мы, ставим на память свои автографы на рябом теле здания…»

Некоторые биографы утверждают, что «тогда же» в Берлине был издан приказ по войскам 1-го Белорусского фронта № 109/н: «За успешное выполнение заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленное мужество, за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами наградить орденом Отечественной войны I степени Русланову Лидию Андреевну».

Однако известно, что приказ этот был датирован более поздним числом, а именно 24 августа 1945 года.

У этого несоответствия есть объяснение. По всей вероятности, орден был вручён действительно в день, когда поверженный Рейхстаг ещё тлел. А приказ издали позже, когда писали наградные списки на отличившихся в уличных боях в Берлине. Так ведь было всегда. Когда шли бои, некогда просиживать над реляциями, воевать надо.

Орден Отечественной войны 1-й степени в годы войны считался очень высокой наградой. Выше ордена Красной Звезды и даже Красного Знамени. Выше его был только орден Ленина. По архивным документам знаю, что довольно часто представления к Герою, по каким-либо причинам, заменяли либо на орден Ленина, либо — на Отечественной войны 1-й степени. Генералам «Золотую Звезду» заменяли орденом Суворова 1-й степени.

Фронтовики орден ценили.

В приказе командующего 1-м Белорусским фронтом реляция несколько расплывчатая. Видимо, Жуков понимал, что делал.

За годы войны, при том, что Русланова дала на фронте, а точнее и правильнее дала фронту 1120 концертов, её работа отмечена скромной медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Маршал Жуков, прекрасно понимая ситуацию, пытался хоть в какой-то мере восстановить справедливость. При этом он, конечно же, понимал, что идёт вразрез с некой политикой, которая делалась в Москве по отношению к всенародной любимице. Можно предположить, что у награждения была своя предыстория и она, по всей вероятности, обсуждалась в узком кругу друзей: Жуков, Крюков, Русланова…

Этот марш победителя не прошёл незамеченным. Через два года приказ маршала отменят и орден у Руслановой отнимут.

Но пока чадили диваны Рейхстага и разбросанная повсюду униформа и снаряжение эсэсовцев, и великая певица пела с тем самозабвением и полной отдачей всей себя голосу и жесту, с какой артист отдаёт себя зрителю на бенефисах, на самых главных своих выступлениях.

Тот знаменитый концерт состоялся 2 мая 1945 года. Она, Русланова, именно она, и никто другой, пела в Берлине, на ступеньках Рейхстага. Это был финал величайшей трагедии века. Апофеоз Второй мировой войны по-русски. Красный флаг над куполом. Возбуждённые солдаты среди развалин, где ещё не успели убрать всех убитых в последней схватке. И — русская песня! Как «Христос воскресе!» над неостывшим полем боя. Во славу победителям и на помин души всем павшим.

Вначале выступил казачий ансамбль 2-го гвардейского кавалерийского корпуса. Казаки в полном соответствии с моментом исполнили что-то торжественное, посвящённое Верховному главнокомандующему.

Потом майор Туганов отыскал глазами Русланову. Она, уже одетая в концертное платье, в ответ кивнула ему и пошла вверх по лестнице, подметая широким подолом русского сарафана облупленные, со сколами от пулевых попаданий, ступеньки истории.

Всё, что связано с этим концертом, со временем стало легендами. И сам концерт вошёл в народную мифологию берлинских победных дней, оброс различными историями. У историй, как это происходило и с песнями, появились варианты. К примеру, рассказывают, что когда Русланова с музыкантами шла к Рейхстагу — а по окрестностям ещё шла перестрелка, рвались мины и гранаты, — офицер, командир подразделения, которое вело зачистку квартала от фаустников и одиночных снайперов, увидев её, разнаря-женную, праздничную, в концертном костюме, в расшитой праздничной рубахе, рявкнул:

— Куда идёшь?!

Тут раздался взрыв, над головами пролетели осколки, посыпалась штукатурка и кирпичная крошка.

— Ложись! Убьют! — снова закричал офицер.

Русланова продолжала стоять. Обстрел вскоре прекратился. Всё стихло. Она посмотрела на офицера и, вскинув голову, сказала:

— Где это видано, чтобы Русская Песня врагу кланялась! — И она вскинула голову и пошла дальше, прямиком к Рейхстагу.

Существует легенда о том, что, когда ансамбль казаков с Руслановой и её аккомпаниаторы продвигались к Рейхстагу и Бранденбургским воротам, откуда ни возьмись, появилась группа немцев, которые с боем прорывались к окраинам города в надежде затеряться где-нибудь в окрестностях, а потом уйти к союзникам. Артисты тут же взялись за оружие и отбили контратаку немцев. Только после этого двинулись дальше.

А вот версия марша к Рейхстагу самой Руслановой. Опубликована она в журнале «Советская эстрада и цирк» в одном из номеров за 1968 год.

«Весна 1945-го застала нас на подступах к Берлину — мы шли с частями, штурмовавшими столицу фашистского рейха. Мы — это конный казачий ансамбль, в прошлом артисты цирка, которые добровольцами ушли на фронт, и я… Ранним утром 2 мая у какого-то предместья Берлина молоденькая регулировщица останавливает нас:

— Дальше опасно!

— Девушка!.. Это же гвардии певица Русланова! — убеждают её Туганов и Алавердов… Но она непреклонна:

— Я всю войну храню ваши пластинки. А вдруг — шальная пуля… Нет, знаете, не пущу!

Пришлось задержаться. Но не прошло и получаса, как неожиданно, именно в этом месте прорвались гитлеровцы… Казаки залегли и тотчас же открыли огонь. Фашисты отступили… А днём, вслед за нашими войсками, и мы вступили в Берлин. Кто-то крикнул: «К Рейхстагу!»

Судя по рассказу Руслановой, ансамбль майора Туганова продвигался к центру Берлина с оружием. И ничем, в сущности, не отличался от обычного отряда, пехотного подразделения. Потому с такой лёгкостью вступил в бой и успешно отбил контратаку прорывающихся из города немцев, запертых нашими основными силами в блокированном со всех сторон Берлине.

Корпус генерала Крюкова, её мужа, наступал севернее. По приказу комфронта Жукова кавалеристы вместе с танкистами и стрелковыми частями стремительным броском на запад охватили город и его группировку с севера и северо-запада, отрезали немцев от эльбинских переправ и соединились с авангардом 1-го Украинского фронта.

Когда Русланову увидели в сопровождении казаков ансамбля майора Туганова, начали просить её:

— Лидия Андреевна! Спойте!

— Спойте славянам, Лидия Андреевна, что-нибудь душевное!

И вот выступил хор. Солдаты и офицеры различных частей, смешавшись у Рейхстага на площади и на ступенях, уже весёлые, гремя фляжками, поздравляли друг друга с победой. Начиналось русское веселье. Но вначале снова обратились к Руслановой, чтобы спела теперь она.

Певица кивнула аккомпаниаторам. Теперь их были десятки, целый ансамбль! Каждая армия, каждый корпус и каждая дивизия прислала своего лучшего музыканта с гармошкой или аккордеоном. Певица поклонилась и обратилась к замершей в ожидании публике с такими словами:

— Спою. Спою, мои дорогие! Все песни спою, которые попросите. Для того мы сюда и пришли. — И она обвела рукой всю площадь, заполненную победителями.

Кто-то выкрикнул:

— «Валенки»! Лидия Андреевна, дорогая вы наша певица! Матушка родная! «Валенки»!

Она кивнула и сказала:

— Спою и «Валенки». Всё спою, что попросите. А сейчас «Степь да степь кругом…».

Оглянулась на своих аккомпаниаторов — и ахнула — их целый полк. Стоят ровными шеренгами на ступеньках, ждут команды. Подала знак. Те грянули зачин.

Она пела всем им, живым и мёртвым, победителям в самой жестокой и кровопролитной войне.

Позже вспоминала: «Главное, я видела глаза победителей».

Она видела, что некоторые из её слушателей плачут. По закопчённым щекам текли слёзы радости и страданий. Солдаты, слушавшие её песню-сказ об умирающем ямщике, видели своих погибших товарищей, снова и снова переживали бои 41-го, 42-го, 43-го, 44-го и последнего, победного года своего бесконечного марша вначале на восток, к Москве, Ленинграду и Волге, а потом на запад, к Берлину. «Путь далёк…» Как же не далёк — далёк, очень далёк оказался их путь от Москвы и от Волги до распроклятого Берлина.

Слухи о концерте фронтовой гвардии певицы быстро разлетелся по Берлину. К Рейхстагу шли и ехали новые и новые взводы, роты и батальоны слушателей.

Вот ещё одна солдатская легенда о концерте на ступеньках Рейхстага. Мол, вначале выступил маршал Жуков — ему сильно рукоплескали. Потом генерал Эйзенхауэр — рукоплескали тоже, но уже сдержанней. После американца вышел генерал Шарль де Голль, и ему хлопали уже скромно. А потом вдруг вышла Русланова, и солдаты закричали: «Ура!», «Валенки!»

Потом Русланова спела другую песню, третью. Каждую из них солдаты принимали восторженными аплодисментами и криками: «Ура!»

— А сейчас — «Валенки»! — наконец, объявила певица. — Не подшиты, стареньки! Которые до самого Берлина дошагали!

Слова Руслановой потонули в новой волне людского восторга. Как точно она выразила их мысли и настроение!

В этом народном гимне нет ни слова о войне, о победе. В песне история незадачливого «Коли-Николая», который ходит на «тот конец» деревни, а может, небольшого городка или рабочей слободки, и носит девкам подарки; ходит же в драных валенках «не подшитых, стареньких», что вызывает насмешку: «Чем подарочки носить, лучше валенки подшить…» Вот и весь немудрёный сюжет! Но Русланова сумела так наполнить его, что именно «Валенки» и никакая другая песня стала символом ликующей и поющей Победы.

Русланова разделила с народом всё самое тяжкое и страшное. Позади были Вязьма, Ельня, Подмосковье, Минск и Польша. С народом она встретила и день ликования. Такое не бывает совпадением или некой случайностью. Такое происходит по заведомо определённым путям и вплетается в общий сюжет, который пишется не на земле…

Концерт на ступеньках Рейхстага продолжался до поздней ночи. «Валенки» Русланова исполняла несколько раз на «бис». И всякий раз песню встречали и провожали криками «Ура!». Славяне в тот день разгулялись не на шутку. Просили Русланову спеть ту или иную песню снова и снова. И она пела по второму и по третьему разу. Певица была в ударе.

И вдруг толпа задвигалась, над головами пронёсся лёгкий шум. Русланова только что закончила последний куплет «Валенок», исполненных на «бис». Поклонилась своим низким поклоном. Солдаты расступились. По образовавшемуся коридору быстрой походкой к певице шёл маршал Жуков. На ходу он снял со своей груди орден Отечественной войны 1-й степени и прикрепил его к нарядному сарафану певицы.

Эта неожиданная и необычная церемония вызвала новый взрыв эмоций солдат, всё заполнявших и заполнявших Королевскую площадь или, как её называли берлинцы, Плац у Бранденбургских ворот.

Всё произошло так естественно и настолько справедливо по самой высшей мере справедливости, словно маршал этим жестом отметил заслугу всех, дотоле несправедливо забытых и пропущенных в наградных списках и обойдённых реляциями.

Официальный приказ о награждении с соответствующей формулировкой издадут, как уже было сказано, позже, в августе.

Когда спустя несколько лет нашу героиню арестуют и предъявят нелепые обвинения, следователи проявят особый интерес именно к факту её награждения. И сразу начнут проявляться истинные мотивы её ареста — копали следователи-копачи под Жукова.

Ордена же её лишат за год до ареста. Лишат шумно, с позором.

В июне 1947 года выйдет особое постановление Политбюро ЦК ВКП(б) № 58 «О незаконном награждении тт. Жуковым и Телегиным певицы Л. Руслановой и других артистов орденами и медалями Советского Союза».

Вот его текст:

«ЦК ВКП(б) установил, что тт. Жуков и Телегин, будучи первый Главнокомандующим группы советских оккупационных войск в Германии, а второй — членом Военного Совета этой же группы войск, своим приказом от 24 августа 1945 года № 109/н наградили орденом Отечественной войны первой степени артистку Русланову и приказом от 10 сентября 1945 г. № 94/н разными орденами и медалями группу артистов в количестве 27 человек. Как Русланова, так и другие награжденные артисты не имеют никакого отношения к армии. Тем самым тт. Жуков и Телегин допустили преступное нарушение Указа Президиума Верховного Совета СССР от 2 мая 1943 г. «Об ответственности за незаконное награждёние орденами и медалями СССР», караемое, согласно Указу, тюремным заключением сроком от 6 месяцев до 2 лет.

Для того чтобы скрыть противозаконное награждение Руслановой, в приказе от 24 августа были придуманы мотивы награждения Руслановой якобы «за активную личную помощь в деле вооружения Красной Армии новейшими техническими средствами», что представляет из себя явную фальсификацию, свидетельствует о низком моральном уровне Жукова и Телегина и наносит ущерб авторитету командования. Сама обстановка награждения Руслановой и вручения ей ордена в присутствии войск во время парада частей 2-го гв. кав. корпуса представляла постыдное зрелище и ещё более усугубляет вину тт. Жукова и Телегина. ЦК ВКП(б) считает, что т. Телегин, как член Военного Совета группы войск, несёт особую ответственность за это дело… ЦК ВКП(б) постановляет:

Тов. Жукову Г. К. объявить выговор.

Тов. Телегина К. Ф. перевести из членов ВКП(б) в кандидаты.

Принять предложение т. Булганина об освобождении т. Телегина от политической работы в армии и увольнении из Вооруженных Сил.

Войти в Президиум Верховного Совета СССР с предложением об отмене награждения артистки Руслановой, а также других артистов…»

Из этого документа вырисовывается несколько иная картина награждения Руслановой.

Как известно, маршал Жуков ордена Отечественной войны не имел. А потому снимать с груди свой орден и вручать его Руслановой он попросту не мог. Но мог вручить орден как командующий войсками фронта. От имени Президиума Верховного Совета СССР. При этом, как это случалось не раз, мог позаимствовать, разумеется на время, орден у кого-нибудь из подчинённых офицеров. Возможно, так оно и произошло. А повторно, когда её включили в список «группы артистов в количестве 27 человек», орден вручили торжественно и уже тот, который соответствовал документам. Ордена, как известно, все номерные. Чужой не вручишь. Разве что для публики, временно.

По нынешним временам, кампания по лишению Руслановой ордена выглядит просто смешной.

Да и сама интрига, так жестоко задевшая Русланову как артистку, человека творческого, ранимого, проистекала не только из «дела Жукова». Её истоки крылись и в той зависти, которую испытывали некоторые коллеги великой певицы, приближённые к вождю через его ближайших помощников. Процедура отъёма ордена и последующий арест с попыткой приладить на шею нашей героини бирку скупщицы бриллиантов в голодающем Ленинграде, этакой алчной корыстолюбицы, набивающей чулок золотом и бриллиантами в то время, когда народ умирает от голода и нуждается в самом необходимом, должны были растоптать её именно как певицу, закрыть ей навсегда путь на сцену, к народу. Певицу хотели лишить не столько свободы, сколько главного её достояния — голоса.

Но тогда, в первых числах мая 1945 года, Русланова не думала ни о чём подобном. Она была счастлива вместе со своим мужем, который триумфально вошёл в Берлин во главе своего гвардейского корпуса. Вместе с солдатами других частей. Вместе со всей Красной армией. И со всем советским народом.

В те дни она выступала много. Был дан концерт у Бранденбургских ворот. Пела она по всему Берлину. «Валенки», «Катюша», «Липа вековая», «Степь да степь кругом…» звучали не только в расположении войск 1-го Белорусского фронта. Патефонные пластинки крутили солдаты и 1-го Украинского маршала Конева, и 2-го Белорусского маршала Рокоссовского, и всех других фронтов.

После концерта на ступеньках Рейхстага, как говорят очевидцы, певицу попросили сделать надпись на стене. Её подвели к той части, где стояли автографы солдат, первыми ворвавшихся в город. Так рядом с именами воинов, которые ставили последнюю точку в самой долгой и самой жестокой войне XX века, появилось имя гвардии певицы Руслановой.

И по праву.

Они, Русланова и генерал Крюков, ещё поживут в счастье и славе, погреются у семейного комелька. Потом будет арест. Допросы. Унижение заключения. Генерала будут жестоко избивать.

Генерал Крюков отбывал срок в Краслаге. Краслаг — типичный лесоповальный лагерь ГУЛАГа. Образован в начале 1938 года в период Большого террора. Лагпункты были разбросаны по всему Красноярскому краю от Минусинска и вниз по Енисею до полуострова Таймыр и двух морей — Карского и моря Лаптевых. В начале 50-х годов ежегодно через Краслаг этапами проходило до 100 тысяч заключённых. Половину из них составляли политзаключённые. Потом з/к Крюкова перевели в Озерлаг.

Осенью 1953 года оба, Крюков и Русланова, будут освобождены. Похлопотал маршал Г. К. Жуков.

В августе 1959 года от инфаркта умер генерал Владимир Викторович Крюков. В газете «Красная Звезда» в номере за 20 августа был опубликован некролог, подписанный «группой товарищей».

Русланова заказала в церкви отпевание. Всё сделала по-своему и правильно.

На похороны пришли друзья семьи и боевые товарищи отважного кавалериста. Маршал Советского Союза Жуков, маршал авиации Руденко, маршал Будённый с женой, генералы Минюк, Куц, семья генерала Телегина. Пришли проститься с Владимиром Викторовичем Зоя Фёдорова, Леонид Утёсов, другие артисты. На поминках старые солдаты выпили, разговорились, да так поговорили, что Жукову и Будённому потом пришлось писать объяснительные.

Генерала похоронили на Новодевичьем кладбище. Туда же в сентябре 1973 года положат и Русланову. Так она завещала Маргарите: положить рядом с любимым «генеральчиком».