Берлин - 45

ФРОНТ И ТЫЛ

Николай Александрович Антипенко,

генерал-лейтенант,

заместитель командующего войсками

1-го Белорусского фронта по тылу

Старый армейский анекдот.

Старшина выстроил роту новобранцев и задаёт вопрос:

— Товарищи бойцы! Как вы думаете, что на передовой для солдата самое главное?

Один:

— Хорошее оружие, товарищ старшина!

— Молодец! Неверно!

Другой:

— Хорошая позиция!

— Хорошая позиция — это желательно. Но победить можно и на невыгодных позициях.

Третий:

— Хорошая разведка!

— Молодец! Но, запомните, самое главное на фронте — тылы! А что такое, товарищи бойцы, тылы? А хорошие тылы — это горячая каша! Наваристая, с тушёнкой! Это своевременный и достаточный подвоз боеприпасов и горючего. Это тёплая одежда и чистое бельё. Баня! Это и обеспечение новым оружием и снаряжением взамен выбывшего из строя по причине поломки и огневого воздействия противника! И транспорт! И медицинская помощь раненым.

Строй одобрительно загудел.

В ряду военачальников, внёсших значительный вклад в Победу, в том числе и в сражения на последнем этапе войны, всегда рядом с полководцами называют имя генерал-лейтенанта Николая Александровича Антипенко.

Родился он в 1901 году в Запорожье, в селе Нижний Куркулак[138] Бердянского уезда Таврической губернии. Мать — Мария Сергеевна, отец — Александр Данилович Антипенко.

Службу свою в Красной армии Николай Антипенко начал в политорганах в пограничных войсках. Вспоминая свою первую заставу, генерал Н. А. Антипенко писал: «В феврале 1922 г. я был назначен политруком роты в дивизионную школу 3-й Казанской дивизии. Штаб и школа тогда стояли в Симферополе».

Введённая в молодой Советской стране новая экономическая политика прекратила голод, разбудила народную инициативу, но и породила множество проблем. На границе — особенно. «Морская граница в Крыму в то время фактически была открыта, — вспоминал Н. А. Антипенко, — контрабандисты почти безнаказанно высаживались на советское побережье, пересекая море от турецкого берега. К нам везли наркотики, турецкий табак, рожки и прочие «восточные сладости», «колониальные товары» и всякую мелочь, а от нас вывозили золото и драгоценности, и этому надо было положить конец. В 1922 г. Наркомвоенмор приказал выделить из состава Красной армии специально отобранные воинские части для передачи их в пограничные войска. Сформированный в Симферополе отдельный батальон выступил пешим порядком в Евпаторию и взял под охрану побережье (протяжённостью 350–400 км) от Перекопского вала через Ак-Мечеть, Евпаторию и далее до стыка с Севастопольской пограничной частью. В составе этого батальона прибыл на границу и я. С этого времени и началась моя служба в погранохране».

Осенью 1925 года Н. А. Антипенко направили на учёбу в Москву — в Высшую пограничную школу ОГПУ. Через два года он получил назначение — в Среднюю Азию.

Средняя Азия была велика и, по условиям несения военной службы и проживания — место невесёлое. Необустроенность военных городков, удалённость застав от культурных центров, бездорожье, нехватка воды. «Невесело было мне, когда я ехал впервые в эту, казалось, непостижимую страну, — вспоминал генерал Н. А. Антипенко. — Каких только страстей не наговорили нам «бывалые» люди: там и басмачи, и тигры, и шакалы, и скорпионы с фалангами, гигантские ящерицы и прочая нечисть; особенно много ужасов рассказывали про каракумские пески… Пугали и тем, что трудно приноровиться к бытовому укладу местных жителей, к особенностям пограничной службы в тех условиях.

Надо сказать, что за восемь с лишним лет мне многое пришлось увидеть из того, о чём мне рассказывали. Но всё это в натуре воспринималось совсем иначе, чем на словах, не пугало, а, пожалуй, больше привлекало.

Штаб пограничного округа находился в Ташкенте. На пятый день езды по железной дороге мы прибыли в этот «город хлебный».

— Главное — постарайтесь не попасть в Каракумы, — советовал мне ещё в поезде один из попутчиков.

По его словам, самый трудный участок — это граница с Афганистаном, в зону которого входят и каракумские пески. Но случилось именно то, против чего меня так настораживали: мне вручили предписание о назначении инструктором политработы в пограничный отряд, который находился на этом участке. И это было, пожалуй, лучшим, что могло со мной случиться, если рассматривать всю жизнь до 1941 г. как школу, подготовившую к величайшему испытанию — исполнению труднейшего долга на ответственном посту в боях с нашим смертельным врагом. Здесь, в Средней Азии, на заброшенных в песках пограничных заставах мне пришлось шаг за шагом узнавать нужды войск и каждого бойца, способы их удовлетворения, знакомиться с повседневной жизнью подразделений, находившихся на военном положении и в то время, когда вся страна жила мирной жизнью. Если в ходе войны я более или менее умело выполнял сложную работу начальника тыла, то немалое значение в подготовленности к этой работе, несомненно, имела служба на среднеазиатской границе».

Что и говорить, белое солнце Каракумов не щадило никого и ничего, но в каждом русском пограничнике, которого судьба и начальство занесли сюда по служебным надобностям, оживал красноармеец Сухов, и уже не испугать его было никакими скорпионами, тиграми и песчаными бурями. Никаким врагом.

О городке Керки, где Антипенко начал свою среднеазиатскую одиссею, он писал в мемуарах почти как Лермонтов о Тамани: «Город Керки Туркменской ССР, куда я попал в марте 1927 г., произвёл на меня тягостное впечатление…» В Керках Антипенко снял угол «в комнате одного таможенного служащего». Часто бывал на заставах. Увлёкся стрельбой из винтовки и пистолета, так что вскоре в погранотряде его избрали председателем стрелковой секции спортивного общества «Динамо». С тех пор его часто командировали на заставы проверять стрелковую подготовку пограничников. Когда же погранотряд выезжал по тревоге на перехват очередной банды басмачей, прорвавшейся с территории сопредельного Афганистана, чтобы пограбить таджикские селения и колхозы, Антипенко брал с собой винтовку системы Леймана с оптическим прицелом. В бою восхищал пограничников точностью и эффективностью огня на больших дистанциях. «Бойцы видели, как при каждом моём выстреле ещё одна чалма подскакивала вверх и исчезала; возможно, поэтому они старались держаться поближе ко мне».

Часто политработнику приходилось становиться снабженцем. Заставы необходимо было обеспечить не только продовольствием, но и керосином для ламп, и самими лампами хорошего качества, чтобы вечерами пограничники не сидели в Ленкомнатах в тоскливой полутьме. Очень скоро эти снабженческие навыки пригодятся ему на новой службе и в новых условиях.

Зимой 1933 года Антипенко назначили на должность начальника и комиссара Ташкентской пограничной радиошколы. В 1935 году последовало очередное назначение — военным комиссаром железнодорожной бригады в Киеве. В 1938 году Антипенко вновь вернулся в погранвойска — в Харьков, начальником окружного Управления снабжения пограничных и внутренних войск НКВД. В систему снабжения входило обеспечение войск НКВД и погранотрядов вооружением, боеприпасами, прочим воинским снаряжением, автотранспортом, горючим, продовольствием, вещевым имуществом, финансами, квартирным довольствием.

Зимой 1940 года после Прутского похода войск Южного фронта под командованием генерала армии Г. К. Жукова с целью возвращения в состав Украины и Молдавии занятых Румынией земель Бессарабии и Северной Буковины начал формироваться Львовский пограничный округ. Выпускнику заочного факультета Военной академии им. М. В. Фрунзе Антипенко было поручено формирование окружного управления снабжения нового пограничного округа с одновременным исполнением обязанностей заместителя начальника пограничных войск нового округа.

Главной заботой была прокладка новой государственной границы с Румынией. Вместе с другими офицерами-пограничниками Антипенко в тот год изъездил и исходил пешком леса и горы в окрестностях Черновиц — выбирали наиболее подходящие места для размещения погранзастав.

Уже в мае ситуация на границе начала резко меняться. «Бывая часто на заставах, — вспоминал генерал Н. А. Антипенко, — я наблюдал оживлённое движение на сопредельной стороне. Если полгода назад у пограничного шлагбаума можно было увидеть одного-двух немецких солдат, то в апреле и мае 1941 г., когда я прибыл на заставу у Перемышля, как по команде, выскочило не менее трёх десятков немецких офицеров, которые вели себя крайне возбуждённо. Признаков нарастания активности немцев вблизи границы с каждым днём становилось всё больше. И не только на земле, но и в воздухе оживилась их деятельность. Немецкие самолёты совершали регулярные разведывательные полёты, углубляясь иногда в нашу сторону на несколько десятков километров; наши зенитные части и истребительная авиация могли лишь созерцать эти наглые выходки — стрелять им не разрешалось из опасения провокации».

Пограничники первыми встретили атаку немецких войск на рассвете 22 июня. Комбриг Антипенко был в их рядах. «Едва успев одеться, я услышал гул самолётов, затем разрывы авиабомб, — вспоминал он то утро. — Отправил семью в подвал трёхэтажного дома, а сам побежал в штаб округа, находившийся в 2 км от моей квартиры. На улицах Львова уже лежали трупы, слышны были стоны раненых. Я видел очередной заход вражеских самолётов над тем районом, где осталась моя семья. В результате этого налёта был сильно повреждён дом, в котором мы жили, и моя квартира, но, к счастью, все укрывшиеся в подвале остались невредимыми».

Наша авиация и зенитная артиллерия фактически бездействовали. Истребители, не успев подняться в воздух, были уничтожены или основательно повреждены на аэродромах. Зенитные батареи тоже были подавлены во время первых же налётов.

Во Львове активизировалась «пятая колонна», вовсю действовали немецкие диверсанты.

Семьи комсостава на грузовиках были отправлены «в направлении Киева без указания определённого адреса». «В тот же день, по приказанию центра, мы начали отправлять на восток весь железнодорожный порожняк и паровозы, — вспоминал Н. А. Антипенко. — Я позвонил в Москву своему прямому начальнику генералу Вургафту[139] и попросил его разрешения загружать отходящие вагоны имуществом, находившимся в качестве неприкосновенного запаса на окружном складе, подчинённом мне. Там хранилось 15 тыс. пар кожаных сапог, столько же валенок, шинелей, полушубков; было там и артиллерийское имущество. В ответ я был обруган, и мне пригрозили расстрелом за «панические настроения».

К исходу дня 25 июня последовало новое распоряжение из Москвы — немедленно эвакуировать окружной склад. Но было уже поздно, у нас не осталось ни одного вагона: железнодорожники проявили высокую мобильность и успели отправить в тыл один за другим, вероятно, более сотни поездов порожняка… А звонки из Москвы всё учащались. Теперь мне грубо и грозно напоминали, что я лично отвечаю за эвакуацию складов. Тот же Вургафт на мой неизменный ответ, что, выполняя приказ центра, мы остались без единого вагона, хладнокровно повторял: «Вам там на месте виднее, где изыскать средства. Вы несёте за это имущество персональную ответственность».

Каждое утро комбриг Антипенко приходил на территорию окружных складов. Вскоре эти походы стали опасными. Из окрестных домов начали постреливать. Стреляли в основном по часовым. Но однажды пуля пролетела и над его головой и ударила в кирпичную стену на две головы выше. Ждать больше было нечего, и Антипенко приказал начальнику склада приготовить хранилища к уничтожению. Война только началась, но улицы Львова забиты отступающими красноармейцами, сапоги и ботинки их изношены, а гимнастёрки подраны. В бою форма изнашивается за несколько часов. И тогда он приказал загрузить машины и вывозить обмундирование на перекрёстки дорог, по которым идут потоком войска, переодевать красноармейцев в новое.

— А как же раздаточные ведомости? — спросил начальник склада. — Или хотя бы расписки?

— К чёрту ведомости и расписки! Раздавайте обмундирование так. Только чтобы не толпились, как в примерочных, не создавали на дорогах заторов.

Что успели раздать, раздали. Бойцы с удовольствием переодевались в новое. Распихивали по «сидорам» комплекты белья и запасные портянки. Однако зимнее обмундирование пришлось сжечь. Облили бензином и… «Ужасное это было зрелище! — вспоминал Н. А. Антипенко. — Но предлагать солдатам тёплые вещи в то время, когда стояла жара, было бессмысленно: и без того они были перегружены оружием и боеприпасами».

Львов комбриг покинул 30 июня вместе с последними отступающими войсками. В дороге приключилась история, которую после войны Антипенко вспоминал как забавную. Правда, закончиться для него она могла хуже некуда. Николай Александрович не раз рассказывал её и маршалу Г. К. Жукову, с которым до последних дней поддерживал дружеские отношения, навещая забытого героя Берлина на его подмосковной даче. Оба посмеивались, сочувствуя себе, покачивали головами. В годы войны в подобных обстоятельствах, и не раз, оказывался и Г. К. Жуков. Да и после Победы тоже…

Но тогда, подо Львовом, комбригу Н. А. Антипенко было не до шуток. «Случилось так, что я оказался во главе небольшой группы военнослужащих, — пересказывал он эту историю в своей книге «На главном направлении». — В их числе были прокурор и председатель трибунала округа, работники политотдела и все мои подчинённые по управлению снабжением. Двигались мы на автомашинах. Руководить этой группой выпало на мою долю: все знали, что я по званию комбриг, что имею некоторый боевой опыт, — а в той обстановке каждому хотелось иметь подготовленного в военном отношении начальника. Независимо от своих прежних должностей все чувствовали себя в нашей группе рядовыми бойцами и, останавливаясь в лесочке на привал, несли обязанности бойцов в круговой обороне. Почти через каждый час наша колонна автомашин вынуждена была останавливаться на обочинах или маскироваться у лесных опушек от обнаглевших немецких лётчиков, свободно выбиравших себе цели и охотившихся не только за мелкими группами, но и за одиночками. Во время одного из таких нападений мой «Шевроле» получил несколько пулевых пробоин.

Через два-три дня до нас дошёл слух, что фашистов повсеместно гонят обратно, что Львов снова занят нашими войсками и туда возвращаются областные организации. Ликованию не было границ.

В тот же час ко мне подошёл наш прокурор. Он предложил мне дать письменное объяснение: кто разрешил сжигать склад и раздавать войскам обувь и обмундирование без соответствующего оформления? Тон, которым были заданы эти вопросы, дал мне понять, что меня ждёт…

Делать нечего. Присев у дерева, я стал писать обстоятельное объяснение. Не прошло, однако, и часа, как ко мне снова подошёл прокурор:

— Порвите, Николай Александрович, что написали. Никому это не нужно, — сказал он. — Немец не только удерживает Львов, но и продвигается на восток. Хорошо сделали, что уничтожили склад и хоть часть имущества роздали своим войскам.

Я только подумал: «А что он мне скажет, когда обстановка снова изменится?..».

По прибытии в Киев Антипенко был тут же вызван в Москву. Ехал вместе с начальником Львовского округа генералом В. А. Хоменко[140]: округ перестал существовать и они ехали за новым назначением. С Василием Афанасьевичем Хоменко они почти в одно время служили на одном пограничном участке среднеазиатской границы: Хоменко — на Кушке, Антипенко — в Керках. Им было что вспомнить. Назначение получили в одну армию — в 30-ю Западного фронта: генерал Хоменко — командующим, а он — армейским интендантом.

В середине июля Антипенко отыскал управление 30-й армии в районе города Белого юго-западнее Ржева.

Населённый пункт, отмеченный на карте как местонахождение штаба армии, по информации офицеров одного из отходящих полков, был уже в руках противника. Где теперь штаб, никто не знал. Он приказал водителю ехать вперёд, в сторону деревни. Впереди на шоссе показались группы бойцов. Иногда они стреляли из винтовок в сторону деревни. Поравнявшись с ними, Антипенко спросил:

— Где здесь какой-нибудь штаб?

Сержант с удивлением посмотрел на него и ответил:

— Где штаб, не знаю. Здесь никаких штабов нет.

— А немцы далеко?

— Да вон они. Шагов триста будет. За тем бугром. В деревне. — И сержант махнул рукой вдоль шоссе, куда они вели огонь.

Антипенко приказал развернуть машину. Погрузили раненых, которых тащили красноармейцы, и помчались в тыл.

Штаб, наконец, отыскали в трёх километрах от фронта. Хоменко обрадовался, увидев его, и тут же приказал возглавить все службы материального обеспечения, включая арт-снабжение, автомобильный транспорт, железнодорожный подвоз.

— Одним словом, Николай Александрович, в нашей фронтовой неразберихе необходимо срочно установить такой порядок, какой существовал в пограничных войсках до войны, — подытожил генерал Хоменко.

Задача была непростой.

Только в августе 1941 года, после всех неудач начального периода войны и учитывая просчёты и провалы в организации тыла дерущихся войск, были введены новые штаты тыловой службы. Начальником тыла Красной армии был назначен генерал А. В. Хрулёв[141]. В структуре управлений фронтами и армиями появились должности заместителей командующих по тылу. Вновь учреждённое Главное управление тыла РККА начало энергично выстраивать вертикаль, которая уходила в низовые звенья, разветвлялась в войсках и заканчивалась старшинами стрелковых рот и подразделений других родов войск.

В начале сентября 1941 года в 30-ю армию прибыл из Главного управления новый заместитель по тылу. Антипенко решили вернуть в пограничные войска, и уже было подготовлено направление — в Читу. Но он тут же написал рапорт и явился с ним к генералу Хрулёву: прошу направить в действующую армию…

На центральном участке фронта назревали большие события. Антипенко направили под Вязьму, в 49-ю армию. Генерал Хрулёв напутствовал:

— Поезжайте в эту армию и не смущайтесь ворчливым характером командира Захаркина[142]. Ивана Григорьевича я давно знаю. Он значительно старше вас, заподозрит вас поначалу в несолидности. Но он умеет ценить работников. Берите в свои руки всё армейское хозяйство. Покажите твёрдую руку в наведении порядка, там всё разболталось. Нет хозяина в тылах. Нам вообще предстоит создать заново систему управления тылом Красной армии.

И вот новый зам по тылу прибыл в расположение 49-й армии. Противник в эти дни проводил последние приготовления к началу решающего наступления на Москву (операция «Тайфун»), а наши войска готовились встретить и отразить этот удар. На участке 49-й армии произошло непонятное. До сих пор историки не могут распутать этот узел вопросов и смутных догадок, затянутый странными действиями наших штабов. Н. А. Антипенко: «Скажу несколько подробнее о сложившейся там обстановке. Находясь в тылу ЗО-й армии, которая вела тяжёлые бои, войска 49-й армии подготовили новый оборонительный рубеж в 30–40 км от линии фронта. Была создана глубоко эшелонированная система инженерных сооружений, занятых войсками и боевой техникой. Дивизии, входившие в состав 49-й армии, были хорошо укомплектованы и готовились к активным действиям. Особенно большую работу проделали артиллеристы; они пристрелялись к каждому направлению, отработали взаимодействие с пехотой, выложили на огневые позиции по два боевых комплекта боеприпасов.

Ещё и ещё раз проверил командарм И. Г. Захаркин надёжность оборонительной системы подчинённых ему войск. Личный состав армии хорошо усвоил задачу — стоять насмерть! — и это не было фразой, ибо высоким был дух патриотизма у каждого воина. Казалось, что если противник прорвёт боевые порядки 30-й армии, стоявшей впереди, то он тут же наткнётся на мощную оборону 49-й армии и дальше не пройдёт.

И вдруг приказ Ставки: 49-й армии сняться с занимаемых рубежей, погрузиться в вагоны и переместиться на Курское направление, где занять оборону на рубеже Харьков — Курск — Орёл. Многие из нас недоумевали: неужто следовало бросать столь хорошо подготовленный оборонительный рубеж на главном направлении? Не получится ли так, что мы снимемся с позиций, погрузим людей в вагоны, а в это время и будет нанесён удар значительно превосходящими силами по 30-й армии? В этом случае врагу открылся бы на десятки километров свободный путь.

Но вышло ещё хуже — 30 сентября и 2 октября гитлеровцы начали своё генеральное наступление на Москву. Нанеся поражение ослабленной трёхмесячными боями 30-й армии, они без труда прошли полосу, занимаемую ранее 49-й армией. Одновременно ими был нанесён авиационный удар по железнодорожной рокаде Ржев — Вязьма, где сосредоточилось несколько десятков железнодорожных эшелонов с техникой и войсками 49-й армии.

Вместо Курска командованию и штабу 49-й армии пришлось возглавить войска в районе Калуги; это были разрозненные части и подразделения. Вскоре была сдана и Калуга. Наши войска, отходящие на восток, обходили этот город.

В тот момент мне было приказано командармом И. Г. Захаркиным отправиться в Калугу, чтобы лично выяснить, кто зажёг спичечную фабрику; она пылала огромными языками пламени, и пожар ещё усиливал панику. Явившись в горком и горисполком, я там никого не обнаружил. Телефонная связь продолжала действовать, но никто не отвечал на вызов.

На соседних с фабрикой улицах уже появились немецкие солдаты. Надо было уходить. Так мне и не удалось выяснить, по чьему распоряжению была подожжена спичечная фабрика в Калуге. Этот слишком преждевременный поджёг создал в войсках и среди населения уверенность, что город обречён на сдачу врагу. И такое настроение создано было как раз в то время, когда мы собирали силы, чтобы Калугу защищать…

Штаб армии с подразделениями обслуживания отходил на г. Алексин. К вечеру дороги размокли от проливного дождя. Транспорт «по брюхо» засел в грязи. Кому его не удавалось вытащить, тот продолжал путь пешком.

Вскоре сдали и Алексин, взорвав предварительно железнодорожный мост через Оку; однако примерно через месяц противник открыл по нему движение. Возникло сомнение — достаточно ли полно был взорван мост? Почему противник его так быстро восстановил?

Началось затяжное следствие. Офицеру-заградителю из службы ВОСО[143] пришлось пережить немало неприятностей (если можно так деликатно выразиться). Впоследствии, когда снова был занят нашей армией Алексин и нам пришлось восстанавливать мост, теперь разрушенный уже немцами, всем стало ясно, что никакой ошибки офицер ВОСО при взрыве моста не допустил. Но урок из опыта подрыва Алексинского моста через Оку нами был извлечён, мы его помнили, когда 49-я армия занимала оборону вокруг Серпухова и стоял на очереди вопрос, когда и как взрывать Серпуховской железнодорожный мост через Оку.

В середине октября противник располагался полукольцом в 6–7 км западнее Серпухова. Здесь у нас произошло любопытное эшелонирование штабов. В самом Серпухове находились все службы, подчинённые начальнику тыла армии. Начальник тыла армии со своим штабом был там же. Поскольку я был старшим начальником в войсках Серпуховского гарнизона, то командующий армией назначил меня начальником гарнизона. По положению я вошёл в состав городского Комитета обороны («наш маленький ГКО», как мы его шутя называли); председателем его был секретарь горкома партии Гусев, членом комитета — председатель горсовета Соколов.

Восточнее Серпухова, в деревне Бутурлино, т. е. в 15–18 км от противника, размещался штаб армии — первый эшелон его.

Чтобы иметь хоть небольшую, но вполне боеспособную воинскую часть, подчинённую городскому Комитету обороны, мы сформировали из рабочих серпуховских предприятий, а также за счёт ежедневно приходивших из окружения военнослужащих отряд численностью свыше 600 человек, прекрасно одетых, обутых и вооружённых. Этим наши труды по формированию, конечно, не ограничились. В Серпухов продолжали прибывать в одиночку и группами солдаты и офицеры, выходившие из окружения или отставшие от своих частей. Был учреждён сборный пункт, где этих людей принимали и обеспечивали всем необходимым. Для выходящих из окружения очень важно было простое человеческое внимание, не говоря уже о товарищеском отношении к ним командования и политических органов. Вырвавшимся из окружения товарищам у нас создавались максимально благоприятные условия (к сожалению, не везде так было). Благодаря этому 49-я армия получила довольно значительное пополнение людьми и техникой. Командарм был очень этим доволен.

Немаловажное значение имели в то время направлявшиеся в тыл, так сказать, «бесхозные» автомашины, да ещё с зенитными установками или ценным военным имуществом, которые мы брали в свой отряд. Отряд рабочих и солдат, подчинённый горкому партии, был оснащён зенитными средствами в два-три раза выше любой нормы.

Одной из важнейших обязанностей начальника тыла армии в то время была эвакуация промышленного оборудования на восток. Нельзя было упустить ни одного дня навигации по ещё не скованной льдом Оке. Ранние морозы угрожали ледоставом. День и ночь загружались баржи и отправлялись в сторону Горького. Какое только имущество не проследовало в этом направлении! В те дни прибыл в Серпухов один из заместителей наркома лёгкой промышленности. Его задачей было ускорить эвакуацию текстильных предприятий, сырья и др. Он видел, как много непосредственно военных дел у начальника тыла армии, когда обстановка на фронте так тревожна. И всё-таки он неотступно нажимал на меня, иногда припугивая, а иногда патетически заверяя меня в глубочайшем ко мне уважении, и обещал, что «наркомат и вся Москва никогда не забудут вас, вашу помощь и отблагодарят, как только кончится война».

Тыловики 49-й армии делали всё, чтобы спасти, что можно. Но главное сделали наши доблестные воины, которые не отдали Серпухов на поругание и разграбление врагу».

Как видно из этой обширной цитаты, обязанности у заместителя командующего армией по тылу были неограниченными. Кроме всего прочего, тыловики всегда работали под прицелом своих. К примеру, Антипенко головой отвечал за железнодорожный мост через Оку у Серпухова. В октябре, когда обстановка в зоне ответственности 49-й армии была особенно тяжёлой, когда в её составе после губительного вяземского маневра не осталось ни одного полноценного соединения, а давление противника не ослабевало, генерал Захаркин рассматривал в числе прочих и вариант оставления Серпухова. Вот тогда-то он и поручил своему надёжному и исполнительному заместителю по тылу мост через Оку. При этом предупредил, что взорвать его нужно в последний момент, когда свои войска пройдут и когда станет очевидным приближение противника. Напомнил командарм ему и майору Прохоренко, как бы между прочим, и Алексинский мост. Майора всё ещё таскали в Особый отдел и только крайняя нужда в специалистах и заступничество командарма спасали его от ареста.

Н. А. Антипенко: «Несколько раз вместе с майором Прохоренко из службы сообщений армии мы выезжали на мост, проверяли надёжность приготовлений к взрыву. К каждой балке были подвешены гирлянды шашек. Во всех опорах были вырыты метровые ниши, и в них заложена взрывчатка. Вся эта сложная схема была соединена проводами, и стоило лишь повернуть ручку прибора на несколько градусов, чтобы весь мост превратился в бесформенную груду металла. В километре от моста в специальном укрытии находился сержант с «машинкой». От движения руки этого сержанта зависела судьба столь любимого нами сооружения. Навещая сапёров-мостовиков, я видел по лицу сержанта, что он понимает трагизм возложенной на него задачи.

Противник в течение нескольких недель вёл методический обстрел этого моста дальнобойными орудиями, и лёд был испещрён множеством лунок от снарядов, пролетавших сквозь мостовые фермы, однако не было случая, чтобы снаряд попал в балку или в опору.

Наши войска, отстоявшие подмосковные рубежи, спасли мост не только от артиллерии врага, но и от наших разрушительных намерений. Проезжая по этому мосту в послевоенные годы, я всякий раз живо вспоминал то трудное время».

В октябре 1941 года противник правым крылом 4-й полевой армии упёрся в Серпуховской рубеж обороны 49-й армии. Возникла некоторая пауза. Немцы проводили перегруппировку и готовились к новому удару, чтобы овладеть районом Серпухова, городом, железнодорожной станцией и шоссе Симферополь — Москва. Если бы оборона 49-й армии в районе Серпухова рухнула, ударные части 4-й полевой армии ворвались бы в Москву через Лопасню и Подольск, и для этого им потребовалось бы не больше суток, потому что войск за спиной 49-й армии в октябре ещё не было. С падением Серпухова оказалась бы отрезанной и Тула, которая продолжала мужественно держаться. Сталин приказал генералу Захаркину: «При любых условиях Серпухов врагу не сдавать!» Захаркин со своим штабом выполнил приказ Верховного. Но всё же «гирлянды шашек» к мостовым узлам были подвешены…

В ноябре западнее Серпухова и в районе Высокиничей Ставка провела пробное наступление. В нём участвовали кавалерийский корпус, танковая дивизия, полки двух стрелковых дивизий и части усиления. Ноябрьское наступление Западного фронта удачи не принесло. Стороны разошлись на исходные позиции после нескольких суток кровавой бойни, в которой израсходовали свои скудные ресурсы и последние резервы.

Началось накопление сил перед новым ударом. В первую очередь нужно было обеспечить основную пробивную мощь — артиллерию. Но, как отмечал в своих воспоминаниях генерал Н. А. Антипенко, «основным способом накопления снарядов тогда была экономия их». Действовал приказ генерала Захаркина, разосланный во все батареи, о строжайшем запрещении вести огонь по малозначимым и плохо разведанным целям. Выстрелы огневым взводам и расчётам выдавались поштучно — по два-три на одно орудие в сутки.

Немцы это вскоре поняли и начали открыто и безнаказанно маневрировать перед фронтом наших дивизий.

«Однажды мне случилось быть в деревне, одну половину которой занимали немцы, а другую — наши, — вспоминал Н. А. Антипенко. — На краю деревни стояла полковая батарея. Её командир отдал мне рапорт и доложил о наблюдаемом передвижении противника группами на противоположном конце улицы. Я спросил, почему они не накроют их огнём?

— К сожалению, не имею права, — огорчённо доложил он. — Суточную норму мы уже израсходовали.

Я пообещал ему в виде исключения пополнить запасы снарядов (и даже с лихвой), если он не упустит благоприятного момента.

После нескольких метких выстрелов по видимой цели передвижение людей на стороне противника прекратилось, и воцарилась длительная тишина. Наши артиллеристы отвели душу.

В результате ежедневного подвоза боеприпасов с фронтовых складов и жёсткой экономии в расходовании их к 5 декабря 1941 г. армия накопила не менее двух боевых комплектов, т. е. по 160–200 снарядов на орудие. Этого было достаточно для артиллерийского обеспечения прорыва немецкой обороны».

Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Федор фон Бок 13 декабря, когда подмосковный фронт немцев уже трещал и расходился по швам, получил приказ: «Группа армий «Центр» должна, мобилизовав все доступные резервы, закрыть бреши к северу от Ливен и к западу от Тулы и держать линию Ливны — Дубна — Алексин.

4-я армия ни на шаг не отступает».

Заклинания Берлина на немецкую армию не подействовали.

Шестнадцатого декабря вслед за армиями правого крыла атаковала 49-я армия. Сапёры наморозили переправу через Оку в том месте, где противник не ожидал удара, в первый же день успешно перескочили на северо-западный берег и углубились в немецкую оборону, сбивая по пути гарнизоны опорных пунктов. Одновременно последовал удар из района Алексина и на Высокиничи. Генерал Захаркин атаковал сложно, одновременно с нескольких направлений.

«Трудно было тыловикам в осеннюю пору, когда казалось, что весь транспорт безвозвратно засел в грязи. Но не легче стало и зимой. Боец с личным и групповым стрелковым вооружением кое-как мог продвигаться вперёд, преследуя противника. Но как быть с крупной боевой техникой, с автотранспортом? Нельзя сказать, что те армии, которые имели в полосе своего наступления шоссейные дороги, находились в лучших условиях, нежели мы, наступавшие в менее благоприятной полосе. Всем было трудно. Везде надо было расчищать снег, прокладывать дороги по целине. Именно в это время мы научились строить дороги, напоминавшие снежные коридоры, протяжением до 100–150 км.

Для дорожников то было время суровых испытаний. Как показал опыт, им меньше всего приходилось считаться с ранее существовавшими дорогами; крайне разбитые в период осенней распутицы, они не вполне отвечали требованиям, предъявляемым к «снежной дороге». Удобнее были открытые поля, пусть даже перепаханные. На них свободнее можно было выбрать кратчайшее направление, легче применить дорожную технику».

Московское контрнаступление для армий фронтов, участвовавших в этой грандиозной операции, изменившей ход войны, стало той школой, к урокам которой войска возвращались до мая 1945 года.

Как только территория очищалась от противника, тыловики тут же организовывали дорожную службу: расчистку дорог, наведение мостов и переправ, на перекрёстках и перед населёнными пунктами появлялись указатели. Фронт уходил на запад, войска стремительно удалялись от своих баз, госпиталей, артиллерийских складов. Кроме того, приближалось время паводка. Низководные мосты, построенные зимой инженерными и дорожными частями, оказались под угрозой затопления и разрушения разливами рек.

Тыловые службы до вскрытия рек должны были построить высоководные мосты, чтобы в период весенней распутицы подвоз к войскам не прекращался. Но мало построить мост, его надо ещё и защитить от налётов немецкой авиации. Поэтому зенитчики занимали свои позиции сразу же, как только строители забивали первые сваи.

Важнейшей частью тыловых служб была эвакуация раненых с поля боя, оказанием им первой медицинской помощи, транспортировка в медсанбаты и госпитали. Очень скоро и армии, и фронты, и соединения почувствовали, что значит своевременная и квалифицированная медицинская помощь раненым на поле боя и в ближнем тылу: в строй начали возвращаться те, кого вовремя вынесли из-под огня, а затем прооперировали опытные хирурги, за кем был организован в тылу в медицинских учреждениях хороший уход, обеспечено усиленное питание. В роты и батареи возвращались опытные, умелые бойцы, прекрасно владевшие своими воинскими профессиями, — пулемётчики, миномётчики, артиллеристы, сапёры, истребители танков, разведчики, связисты.

Летом 1942 года генерал Н. А. Антипенко получил новое назначение — заместителем командующего войсками Брянского фронта по тылу. На должность командующего прибыл генерал К. К. Рокоссовский, до этого командовавший 16-й армией. Это была первая встреча Антипенко с Рокоссовским. Н. А. Антипенко представился. Комфронта подал руку. Сказал, подойдя к карте:

— Мы попали в очень сложное положение. В 13-й армии большие потери, много раненых.

Антипенко доложил о состоянии тылов, подвоза. Рокоссовский внимательно выслушал его и снова сказал:

— Ещё раз прошу побеспокоиться о раненых 13-й армии.

«В тоне, каким это было сказано, — вспоминал Н. А. Антипенко, — не было ничего похожего на приказ, но я почувствовал серьёзную тревогу за 13-ю армию. По прибытии к себе в штаб я попросил начальника санитарного управления фронта генерала М. С. Ицкина[144] подробно доложить мне о положении дел. По донесению начсанарма 13-й в деревне Барановке скопилось много раненых, и он просил помочь эвакуировать их. По словам Ицкина, армия имеет достаточное число свободных госпиталей и санитарных машин, и ему непонятно, как могла образоваться «пробка» в Барановке. Я решил немедленно выехать с ним в Баранов-ку, находившуюся в 70–80 км от моего штаба.

Поучительная картина беспомощности и неорганизованности сразу же бросилась нам в глаза. На участке в 20–30 км вдоль линии фронта располагалось четыре госпиталя в 5–8 км один от другого, в затылок к медсанбатам. По схеме правильно. Но три госпиталя совершенно бездействовали, а четвёртый, в Барановке, принял свыше 2 тыс. раненых. «Принял» — это даже не то слово. Раненых не принимали, а просто разгружали по крестьянским дворам шофёры машин, идущих за боеприпасами на армейский склад у ближайшей железнодорожной станции. Была одна-единственная дорога от войск на армейский склад — она шла через Барановку. А так как санитарная эвакуация осуществлялась главным образом с помощью обратного порожняка, то водители транспортных машин, стремясь как можно быстрее доставить боеприпасы на фронт, не тратили времени на поиски госпиталей, укрытых в лесу, а считали более удобным воспользоваться ближайшим госпиталем. К тому же служба пикетирования была поставлена из рук вон плохо, никаких указательных знаков в сторону развёрнутых в тылу госпиталей мы не обнаружили».

Мемуары генерала Н. А. Антипенко чрезвычайно интересны. Во-первых, хорошо написаны. Во-вторых, в них содержится богатейший фактический материал, касающийся организации службы тыла, и одновременно все приведённые факты пропущены через тончайшие аналитические фильтры фронтовика, профессионала своего дела, практика первого уровня.

С задачами, которые ставили перед заместителем командующего Брянским фронтом война и генерал Рокоссовский, он справлялся успешно.

Наступила осень. Для тыловых служб — пора заготовок. В границы тыла фронта входили Орловская, Тульская, Рязанская, Пензенская и Тамбовская области. Антипенко встретился с руководителями этих областей, договорился о поставках, вскоре необходимое довольствие стало поступать на фронтовые склады. Штаб быстро сверстал план заготовок. В нём, в частности, было указано, сколько транспорта и когда необходимо выделить фронту на вывоз продовольствия и фуража для лошадей. Рокоссовский покачал головой и сказал:

— Трудно будет отвлечь с фронта такое количество машин, но это не катастрофа. Катастрофой будет, если зимой придётся голодать.

Во время заготовок в Орловской области обнаружилась ещё одна проблема: в выжженных деревнях и разбитых городах население поредело настолько, что некому было убирать урожай. Пришлось выделять часть личного состава на уборку и проведение осенне-полевых работ. Как вспоминал Н. А. Антипенко, фронт дал колхозам и совхозам «семенной материал, горючее, а там, где было возможно, и тракторы». Солдаты не только освобождали от противника города, деревни, поля, но и затем восстанавливали заводы, шахты, очищали от мин поля и распахивали их. «Народ и армия едины» — было не пустой фразой.

Осенью 1942 года генерала Н. А. Антипенко «догнал» орден Красного Знамени, к которому он был представлен ещё Военным советом Западного фронта по итогам московского контрнаступления. Боевая награда для начальника тыла в 1942 году была большой наградой и высочайшей оценкой его работы.

В конце сентября Рокоссовский отбыл в район Сталинграда. Там назревали большие события. И они вскоре произошли и принесли нашей армии величайшую победу.

Весной 1943 года генерала Н. А. Антипенко вновь назначили начальником тыла в войска, которым командовал К. К. Рокоссовский. Началась подготовка к битве на Курской дуге.

Н. А. Антипенко: «Данные разведки и анализ обстановки не оставляли сомнений в том, что назревает гигантское сражение на Курской дуге. В эти недели мне приходилось почти еженедельно бывать у командующего фронтом, у начальника штаба. Однажды (это было в середине мая) я поехал на КП с докладом. Приближаясь к деревне, я видел, как немецкий самолёт сделал на неё два или три захода. Когда же мы въехали в деревню, нам открылась страшная картина: домик Рокоссовского был полностью уничтожен, и на развалинах лежал раненый дежурный адъютант. Велика была наша радость, когда мы увидели Рокоссовского, идущего нам навстречу. Он ходил завтракать в столовую, в 100 м от своего домика, поэтому остался жив. Он немедленно захотел меня выслушать. Докладывая обстановку, я обратил внимание командующего на то, что противник совершенно безнаказанно производит налёты на железнодорожную линию Касторное — Курск и даже ночью уничтожает подвижной состав и паровозы. За два месяца противник сбросил на этот участок 4 тыс. бомб. К слову сказать, было известно, что за каждый подбитый паровоз немецкий лётчик получал Железный крест.

Командующий поставил перед зенитчиками задачу — отбить у немецких лётчиков желание совершать ночные налёты на наши поезда. Зенитчики успешно выполнили эту задачу. Любопытна была практика: паровоз ставили в середину поезда, составленного из платформ без всякого груза. На некоторых из них устанавливались зенитные орудия и пулемёты. Если обычно машинисты старались не допустить, чтобы искры из трубы демаскировали паровоз, то в данном случае, наоборот, они привлекали к себе внимание противника. После того, как десятка полтора самолётов рухнуло на землю, ночные налёты на поезда прекратились».

Битва на Курской дуге для наших войск складывалась не по классическим канонам. Если противник использовал шаблонный концентрированный удар танковыми клиньями с задачей отсечения курского выступа с последующим окружением советской группировки, то наши фронты, используя тактику преднамеренной обороны, решили встретить противника на заранее подготовленных позициях, эшелонированных в глубину на сотни километров, измотать его ударную группировку, а затем ударить резервами, перехватить инициативу, перейти в наступление. Такой план сражения предполагал особое построение тылов.

Н. А. Антипенко: «Изучая в послевоенное время документы, относящиеся к тылу Центрального и Воронежского фронтов на Курской дуге, я пришёл к выводу, что командование Воронежским фронтом обязывало начальника своего тыла организовать его по принципу, если так можно выразиться, классической обороны, т. е. в соответствии с теорией военного искусства глубоко эшелонировать силы и средства, отнести подальше в тылы склады, госпитали, ремонтные базы и пр.; эшелонирование допускалось на глубину 300–400 км. На Воронежском фронте это требование теории было полностью соблюдено, и это гарантировало известную устойчивость тыла в случае глубокого вклинения противника. Но при такой организации тыл не мог обеспечить быстрый переход войск фронта в контрнаступление, неизбежна была длительная пауза для «подтягивания тылов». Так оно и случилось».

Генерал Н. А. Антипенко предложил своему командующему другой вариант размещения тылов и взаимодействия их с войсками 1-го и 2-го эшелонов. И Рокоссовский, выслушав своего заместителя и офицеров штаба, согласился с новой концепцией расстановки сил и средств. Ещё перед началом сражения стало очевидным, что оборонительные бои будут непродолжительными, что противник будет остановлен, что он быстро исчерпает свои силы. Исходя из этого, тылы решили размещать по варианту наступательному. Хотя наиболее «тяжёлые» элементы фронтового тыла — ремонтные заводы, нетранспортабельные эвакогоспитали, мукомольно-крупяные перерабатывающие предприятия и другие громоздкие производства и учреждения — решили отнести подальше от театра военных действий, в особенности на направлениях возможного вклинения противника в нашу оборону. Более же мобильные полевые подвижные госпитали, а также склады боеприпасов, горючего, продовольствия и других материальных средств сосредоточивались как можно ближе к войскам.

На заседании Военного совета фронта сразу же возник тревожный вопрос: а что будет, если противник всё же прорвёт оборону фронта и захватит Курск, выйдет на тылы?

— Не войска для тыла, а тыл для войск, — пресёк сомнения командующий. — Задача тыла — максимально обеспечить устойчивость нашей обороны. Если тыл начнёт заботиться о своей безопасности, в первую очередь пострадает устойчивость обороны.

Тыловики в дни подготовки к битве трудились как муравьи. Снаряды и боеприпасы для стрелкового оружия подвозили непосредственно к передовой. И если раньше на артиллерийские огневые позиции выкладывали полтора-два боекомплекта выстрелов, то теперь — по три-четыре, а для некоторых калибров до пяти. Особенно «нагружали» артиллерию на танкоопасных направлениях. «Наша пехота, — вспоминал Н. А. Антипенко, — была готова стоять насмерть, но пехота знает, что самоотверженность и отвага приводят к успеху в том случае, если артиллерия, «бог войны», безотказно её поддерживает, т. е. когда, кроме высокого духа, войска имеют в достаточном количестве боеприпасы. Поэтому и выложили мы на огневые позиции столь значительное количество снарядов. Если бы мы оставили половину их на фронтовых складах в расчёте на подачу в войска автотранспортом в ходе оборонительного сражения, мы не успевали бы их подвозить в короткий срок, а голод на боеприпасы не мог бы не отразиться на устойчивости обороны в целом.

Отрицательно сказался бы на оборонительном сражении, особенно в период нанесения контрудара и перехода в наступление, недостаток горючего и продовольствия, неизбежный, если бы мы не разместили максимум того и другого в непосредственной близости к войскам».

Как известно, удар под основание курского выступа противник наносил из двух направлений: с севера — по обороне Центрального фронта, и с юга — по боевым порядкам Воронежского фронта. Рокоссовский на северном участке не позволил немцам вклиниться в оборону своих войск глубже десяти километров. Да и ширина вклинения была небольшой — до десяти километров. На южном, у Ватутина, прорыв пришлось латать уже в ходе первого, оборонительного этапа сражения резервами Степного фронта, стоявшего в затылок Воронежскому. Здесь немецкие танки продвинулись до 40 километров, что по существу означало прорыв уже не тактического, а оперативного характера.

Николай Александрович Архипенко во время работы над мемуарами провёл своего рода аналитическое исследование причин временных неудач соседнего левофлангового фронта. «Противник нанёс с юга сильнейший удар по войскам Воронежского фронта, направив главные силы на 6-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта И. М. Чистякова[145], занимавшую чрезмерно широкую полосу обороны. За четыре дня немцы продвинулись здесь на 30–40 км. Лишь благодаря своевременной помощи силами Степного фронта — Резерва Главного Командования — удалось выправить опасное положение.

Причиной такого глубокого вклинения наши историки считают неправильную оценку командованием Воронежского фронта намерений противника, чрезмерное рассредоточение своих сил на фронте в 164 км, нарезку недопустимо широкой полосы обороны для 6-й гвардейской армии, на которую был нацелен главный удар противника.

Мне хотелось бы дополнить рассмотрение этого вопроса с точки зрения расхода боеприпасов, чтобы яснее стало, какую артиллерийскую поддержку получили в этом сражении войска Центрального и Воронежского фронтов.

По количеству стволов и по весу боевого комплекта оба фронта находились в более или менее одинаковых условиях; вес одного боевого комплекта каждого фронта составлял около 20 тыс. т. На огневые позиции артиллерии 13-й армии Центрального фронта и 6-й гвардейской армии Воронежского фронта было выложено от четырёх до пяти боекомплектов.

Сколько же снарядов было расстреляно в ходе оборонительного сражения с 5 по 12 июля? Иначе говоря, сколько огня и металла обрушилось на голову противника? Ведь от этого в огромной мере зависела устойчивость нашей пехоты, против которой шла невиданная за всю войну армада танков и самоходных орудий и действовала многочисленная артиллерия.

Об интенсивности огня нашей артиллерии можно судить по таким данным: за период с 5 по 2 июля 1943 г. было израсходовано боеприпасов Центральным фронтом 1079 вагонов, а Воронежским — 417 вагонов, почти в два раза меньше».

Далее в своих расчётах Антипенко приводит сравнительную таблицу расхода боеприпасов, из которой видно, что Центральный фронт почти в семь раз больше израсходовал зенитных снарядов (37-мм и 85-мм), в полтора раза больше 76-мм снарядов для дивизионных пушек, которые вели огонь по бронетехнике противника (артиллерия Центрального фронта выпустила по танкам, самоходкам, бронетранспортёрам и другим целям 274 600 снарядов), в пять-семь раз больше гаубичных 122-мм и 152-мм снарядов.

«Эти данные показывают разницу в интенсивности артиллерийского огня, — писал генерал спустя годы после битвы, перечитывая и сопоставляя документы военной поры. — Отсюда напрашивается вывод о несоответствии группировки артиллерии Воронежского фронта характеру оперативной обстановки. Вернее сказать, группировка артиллерии была обусловлена неправильным оперативным построением в обороне войск в целом.

Меньше всего оснований предполагать, что не хватало боеприпасов, так как 6-я армия оставила противнику свой склад с боеприпасами, которые остались нетронутыми и после изгнания оттуда немцев.

13-я армия[146] Центрального фронта израсходовала за этот же период свыше четырёх боевых комплектов. Такого большого расхода за столь короткий срок не было ни в одной армейской оборонительной операции не только в годы Великой Отечественной войны, но в истории войн вообще. Это стало возможным потому, что заблаговременно было завезено на огневые позиции такое количество боеприпасов, какого хватило и для отражения атак противника, и для обеспечения контрудара. Подвозились боеприпасы до огневых позиций как по железной дороге (в район станции Поныри), так и автотранспортом».

Отбив атаки противника 9-й полевой и 2-й танковой армий немцев, Рокоссовский повёл свои войска в наступление. Орёл — Конотоп — Бахмач — Нежин, затем Гомель — Жлобин. 20 октября 1943 года Центральный фронт был переименован в Белорусский.

К тому времени и Ставка, и штабы фронтов, армий работали великолепно. Штабная мысль Красной армии в совокупности с твёрдой волей полководцев и их искусством управления войсками обогнали немецкие штабы, их генералов и фельдмаршалов. Гибкости управления способствовало и то, что Верховный главнокомандующий всё больше инициативы отдавал на места — в штабы фронтов, армий, корпусов. Хотя и продолжал рассылать представителей Ставки.

Но одну ошибку, уже непоправимую, Ставка и Верховный главнокомандующий в то время всё же совершили. Наименование фронтов! Время показало: напрасно Ставка переименовывала фронты; пускай бы так и шли до Берлина, до Вены, до Праги и Восточной Пруссии — Центральный, Северо-Западный, Ленинградский, Степной, Юго-Западный… Или — 1-й Русский, 2-й Русский, 3-й Русский и так далее.

Войска Белорусского фронта подошли к Днепру.

Сердце генерала Н. А. Антипенко затрепетало. «Мы снова на Днепре! — вспоминал он, снова и снова переживая те яркие эмоции, которые подарила ему война периода наступления Красной армии на всех фронтах. — Был конец сентября, серый пасмурный день, моросил дождь, и от выстрелов нашей артиллерии стоял грохот, усиливаемый разрывами немецких бомб. Но как радостно и тревожно было вновь после долгой разлуки увидеть родную реку!

Глядя на Днепр, я вспомнил и о своём родном селе, расположенном недалеко от Днепра в Запорожской области. Что пережили мои дорогие земляки?

Позже я узнал, что село моё было разрушено фашистами, из 300 домов уцелело 5. Только печные трубы торчали среди развалин и пепелищ. Расстреляны были многие из жителей села, не успевшие эвакуироваться. Среди них братья Щусь — Николай и Поликарп. Они были самыми активными участниками партизанского движения области. Обоих я хорошо знал до войны. Моя сестра Антонина Александровна была женой Поликарпа Щуся. После ареста мужа немцы её тоже арестовали. О своих мучениях при аресте и допросах она смогла рассказать мне, лишь пройдя длительный курс психиатрического лечения: почти три года она непрерывно плакала. Фашисты пытали её, дважды выводили за деревню, ставили над оврагом и имитировали расстрел, потом бросали в пустой амбар, где на неё напали крысы, и она едва успевала отбрасывать их руками от лица, от груди. Было от чего сойти с ума. А на допросах она молчала…»

Летом 1944 года войска четырёх советских фронтов сокрушили оборону немцев в Белоруссии. Первую скрипку в этом мощном оркестре сыграли армии и соединения 1-го Белорусского фронта. В этой масштабной операции тыл воюющих армий, которые после прорыва обороны противника двумя потоками устремились вперёд, к польской границе, снова сыграли значительную, а на некоторых участках буквально решающую роль. Статистика такова: за время операции «Багратион» войска Белорусского фронта израсходовали 400 000 тонн боеприпасов, около 300 000 тонн горюче-смазочных материалов, свыше 500 000 тонн продовольствия и фуража. А ещё потребовалось огромное количество различных строительных материалов для восстановления мостов, железных дорог и инфраструктуры шоссейных дорог.

Как видно из вышеприведённых цифр, первую строчку занимает продовольствие: солдата надо хорошо и регулярно кормить. По словам Антипенко: «В продовольственном снабжении планирование простое: одна сутодача в день — ни больше, ни меньше. Отклонения если и были, то не в сторону уменьшения, а в сторону повышенной нормы питания для солдат. Ещё накануне наступления начальник продовольственного управления фронта распорядился выдать каждому бойцу сверх нормы сухой паёк, в состав которого входили 300–400 г отварного мяса, кусок сала, сахар, бутерброд с маслом и др. Таких индивидуальных пайков было выдано 300 тыс.

В ходе операции, как известно, войска несут потери. Подсчёт их всегда отстаёт, вернее, отчётность приходит со значительным опозданием. Людей стало меньше, иногда даже вдвое, втрое, а вышестоящая инстанция продолжает выписывать продукты на первоначальную численность личного состава. Солдат в ходе наступления получал поэтому неограниченное количество пищи. Правда, не всегда можно было подавать горячую пищу в передовые части.

С водкой же дело обстояло так: выдавалась она обычно для того, чтобы человек мог согреться, находясь в окопе, и чтобы повысить аппетит; но во время наступления каждому доставалось вместо обычных 100 г, как правило, значительно больше.

В ходе войны не раз вставал вопрос: когда лучше выдать солдату водку, перед атакой или после неё? Некоторые считали, что водку лучше всего выдавать перед поднятием людей в атаку, чтобы было больше смелости и порыва. Но мнения по этому вопросу расходились. Большинство командиров соединений и частей пришли к выводу, что водка перед атакой далеко не всегда действует возбуждающе, чаще — угнетающе и даже вызывает сонливость. Поэтому в большинстве случаев выдача водки приурочивалась к концу боя, перед ужином, но тогда водки доставалось на человека зачастую больше нормы, и боец чересчур крепко спал.

В общем, каждый командир решал этот вопрос по-своему.

С продовольственным питанием войск во время Белорусской операции затруднений, можно сказать, не было.

В обеспечении войск боеприпасами перебои наступили уже на седьмой день наступления из-за неравномерности подвоза, и не потому, что не хватало автомобильного транспорта (его не хватало на протяжении всей войны), а потому, что здесь были особые условия подвоза. Откуда вывозить? По каким дорогам? Одно дело — брать с фронтовых складов, расположенных у хороших дорог и обеспеченных хотя бы и примитивными, но всё же механическими средствами погрузки (рольганги и т. п.). Другое дело — собирать боеприпасы в лесу, в труднодоступных местах, где прежде находились огневые позиции артиллерии, и везти по бездорожью. Приходилось искать боеприпасы в белорусских лесах, и это оказалось нелёгкой задачей».

Что и говорить, война, если смотреть на неё из тыла, ближнего и дальнего, видится несколько иной, а именно — более сложной. Зато ясней ответы на некоторые, даже застарелые и весьма непростые вопросы. К примеру, остановка войск 1-го Белорусского фронта перед восставшей Варшавой. Историки спорят до сих пор, что это было: невозможность с ходу атаковать хорошо укреплённый город-крепость ослабленными в предыдущих боях частями, которые нуждались в отдыхе и пополнении, или маршал Рокоссовский действительно намеренно остановил наступление, выполняя некий злокозненный приказ Сталина? Сам Рокоссовский в своей книге «Солдатский долг» об этой истории написал следующее: «2 августа наши разведывательные органы получили данные, что в Варшаве будто бы началось восстание против немецко-фашистских оккупантов. Это известие сильно нас встревожило. Штаб фронта немедленно занялся сбором сведений и уточнением масштаба восстания и его характера. Всё произошло настолько неожиданно, что мы терялись в догадках и вначале думали: не немцы ли распространяют эти слухи, а если так, то с какой целью? Ведь, откровенного говоря, самым неудачным временем для начала восстания было именно то, в какое оно началось. Как будто руководители восстания нарочно выбрали время, чтобы потерпеть поражение… Вот такие мысли невольно лезли в голову. В это время 48-я и 65-я армии вели бои в ста с лишним километрах восточнее и северо-восточнее Варшавы (наше правое крыло было ослаблено уходом в резерв Ставки двух армий, а предстояло ещё, разгромив сильного противника, выйти к Нареву и овладеть плацдармами на его западном берегу). 70-я армия только что овладела Брестом и очищала район от остатков окружённых там немецких войск. 47-я армия вела бои в районе Седльце фронтом на север. 2-я танковая армия, ввязавшись в бой на подступах к Праге (предместье Варшавы на восточном берегу Вислы), отражала контратаки танковых соединений противника. 1-я польская армия, 8-я гвардейская и 69-я форсировали Вислу южнее Варшавы у Магнушева и Пулав, захватили и стали расширять плацдармы на её западном берегу — в этом состояла основная задача войск левого крыла, они могли и обязаны были её выполнить.

Вот таким было положение войск нашего фронта в момент, когда в столице Польши вспыхнуло восстание.

В своё время в западной печати нашлись злопыхатели, пытавшиеся обвинить войска 1-го Белорусского фронта, конечно и меня как командующего, в том, что мы якобы сознательно не поддержали варшавских повстанцев, обрекли их этим на гибель.

По своей глубине Белорусская операция не имеет себе равных. На правом крыле 1-го Белорусского фронта советские войска продвинулись более чем на 600 километров. Это стоило многих сил и крови. Чтобы захватить Варшаву с её мощными укреплениями и многочисленным вражеским гарнизоном, требовалось время на пополнение и подготовку войск, подтягивание тылов. Но в те дни мы пошли бы на всё, чтобы поддержать восставших, объединить с ними наши усилия.

Но те, кто толкнул варшавян на восстание, не думали о соединении с приближающимися войсками Советского Союза и польской армии. Они боялись этого. Они думали о другом — захватить в столице власть до прихода в Варшаву советских войск. Так приказывали господа из Лондона.

В своём могучем движении на запад, сметая все преграды на пути, войска нашего фронта перевыполнили свою задачу, захватив плацдармы для подготовки новой операции. Но, чтобы начать её, требовалось время.

Да, Варшава была рядом — мы вели тяжёлые бои на подступах к [предместью Варшавы] Праге. Но каждый шаг давался с огромным трудом».

Это — слова великого полководца и честного солдата. Не верить им ни у нас, ни у кого бы то ни было нет ни малейших оснований. В последние годы в связи с изменившейся политической ситуацией историки на содержании много энергии, бумаги и телевизионного эфира потратили на доказательство того, что якобы Красная армия намеренно была остановлена перед Варшавой, чтобы немецкий гарнизон смог без помех расправиться с восставшими. Вступать в дискуссию формат этого очерка не позволяет. Однако, во-первых, должен заметить, что поляки не рассчитали своих сил и в итоге руководители восстания сдали польских патриотов карателям из СС. Во-вторых, не выходя за рамки нашей темы, предоставим слово генералу Н. А. Антипенко. Не имея в виду этот давний спор, он с профессиональной точки зрения доказал невозможность дальнейшего наступления войск 1-го Белорусского фронта.

«При планировании своей работы тыл фронта исходил из директив Ставки относительно глубины и длительности операций, — писал Н. А. Антипенко. — По директиве Ставки 1-му Белорусскому фронту, например, глубина задачи определялась взятием Бобруйска и выходом в северо-западном направлении всего на глубину 140 км с продолжительностью операции 10–13 суток; далее — «в зависимости от обстановки». Для фронтового звена тыла обеспечение войск в операции глубиной 150–200 км не составляло каких-либо трудностей. Однако такое малое по глубине ориентирование служб тыла объективно вело к ослаблению усилий этих служб, ограничивало перспективы, снижало готовность к маневру. При более глубоком планировании по-иному строились бы планы тылового обеспечения и меньше было бы просчётов.

Отрицательно влияла на планирование тылового обеспечения в 1944 г. неполная и несвоевременная ос ведом-лённость руководящих лиц фронтового и армейского тыла относительно замысла операции. Начальника тыла не всегда приглашали на оперативные совещания, где уточнялись задачи и отрабатывалось взаимодействие. В результате неглубокого планирования Белорусской операции создалось совершенно неудовлетворительное положение с горючим [курсив мой. — С. М.]. Его хватило лишь на 8-10 дней наступления, на глубину 200 км, т. е. на запланированную глубину операции. С формальной стороны всё обстояло благополучно, и начальник тыла фронта не имел основания требовать от центра более высокой обеспеченности; но потому-то спустя 10–12 дней после начала наступления фронт стал испытывать истинный голод в горючем. Правда, вся страна в то время испытывала в нём большую нужду.

Командование хорошо понимало обстановку, и поэтому у нас была развёрнута ещё до начала наступления жесточайшая борьба за экономию горючего. Значительная часть автомашин была поставлена на прикол, «на консервацию». Категорически запрещалось использование грузовых машин вместо легковых. Немалое значение имели регулировка моторов, недопущение «холостых» пробегов, инструктирование водителей, обучение их лучшему управлению машиной.

Но самым эффективным способом экономии горючего было быстрейшее восстановление железных дорог фронта. Опытным путём мы установили, что каждые 100 км восстановленных железных дорог в сторону войск сокращают расход горючего на тысячу тонн. Поэтому командование фронта не скупилось на оказание всесторонней помощи материалами, людьми и автотранспортом железнодорожным восстановительным войскам[147].

Обеспечению фронтов горючим мешал несвоевременный возврат в тыл наливного подвижного состава[148]. Мы это прекрасно понимали, но вынуждены были задерживать цистерны на фронте, превращая их как бы в «передвижные склады на колёсах». За это я получил однажды выговор в телеграмме начальника тыла Красной армии А. В. Хрулёва.

— Я вас отлично понимаю, Николай Александрович, у вас другого выхода не было, но я не могу не реагировать, на меня жмут, — пояснил мне по телефону Андрей Васильевич.

А задержка на сутки или двое происходила оттого, что мы ожидали открытия движения поездов на головном железнодорожном участке. Пропуская наличной поезд на 100–150 км ближе к войскам, мы экономили не менее 1000–1500 т бензина. Вот и думаешь каждый раз: сливать ли бензин за 300 км от войск, чтобы быстрее возвратить цистерны, или подождать день-два, пока восстановят железную дорогу, и сократить таким образом пробег автоцистерн на 100–150 км. Обычно избираешь второй путь, хоть за ним неизбежно следует «вздрючка»[149].

В ходе Белорусской операции снабжение горючим было порой настолько плохим, что приходилось выдавать армиям микродозами — по 30–40 т при потребности в 300–400 т. Не число автомашин, а количество горючего было причиной перебоев в подаче войскам боеприпасов и другого боевого имущества. По той же причине в ряде случаев снижалась боевая активность танковых и артиллерийских частей[150]. Например, 27 июля 1944 г. значительная часть артиллерии 28-й армии отстала, потому что не было горючего[151]. 3-й танковый корпус 2-й танковой армии не мог вести активных боевых действий под Варшавой, так как не имел дизельного топлива, и вся танковая армия фактически перешла к обороне на подступах к Варшаве [курсив мой. — С. М.].

29 июля 1944 г. 6-я воздушная армия, имевшая в своём составе 1400 самолётов и превосходившая противника в два-три раза, произвела всего лишь 95 самолёто-вылетов, а 30 июля — 232 самолёто-вылета.

Со стороны центра принимались энергичные меры к тому, чтобы пополнить запасы горючего на фронтовых складах. С разрешения начальника тыла Красной армии начальник ОСГ 1-го Белорусского фронта полковник Н. И. Ложкин сформировал 20 фронтовых железнодорожных «вертушек» на 1000 т горючего каждая. Смысл этого мероприятия состоял в том, что поезд цистерн закреплялся за нашим фронтом, во главе его стоял офицер службы ГСМ фронта, который сопровождал поезд до Баку или Грозного, там принимал меры к быстрейшему наполнению его горючим, а затем в пути всеми правдами и неправдами «проталкивал» вверенный ему поезд. Доставив его до фронтового склада ГСМ, офицер быстро сливал горючее и снова отправлялся в Баку или Грозный».

В ходе Белорусской наступательной операции только моторы 1-го Белорусского фронта поглотили более 100 000 тонн горючего. Размышляя о действиях своего фронта в ходе операции «Багратион», Антипенко заметил: «Начальник тыла всегда за всё в ответе. Его сила — в умении сохранить резервы до самого конца операции».

Как известно, кризисные ситуации в период наступления возникают на финальной стадии марша, когда войска уже не просто устали, а выдохлись, израсходовали свой наступательный ресурс, и материальный, и моральный. Противник это знает и старается именно в этот момент мощной контратакой, заблаговременно накопив достаточное количество сил, восстановить утраченные позиции. История боёв 1-го Белорусского фронта сохранила эпизоды, когда командующий и его штаб не сразу давали добро на захват плацдарма на исходе наступления. Плацдарм был нужен. Очень даже нужен. Для обеспечения нового рывка вперёд. Но одно дело его захватить. С ходу перемахнуть водную преграду, иногда по мосту, который впопыхах не успел взорвать или сжечь противник. Но потом начиналось главное — плацдарм надо было удерживать и по возможности расширять. Однако именно в это время приходил в себя противник и предпринимал, как говорят штабные, ряд мер к ликвидации плацдарма.

Одиннадцатого июля 1944 года, когда войска уже добивали остатки боеприпасов, а танки наступавших частей дожигали последнюю заправку горючего, 65-я армия генерала П. И. Батова своими авангардами подошла к реке Шаре.

Маршал Рокоссовский выслушал доклад командарма и спросил:

— Что не веселы, Павел Иванович?

— Вот какое дело, Константин Константинович. Пе-репрыгнуть-то через Шару я перепрыгну. Но как удержать плацдарм, ума не приложу. Артиллерия без снарядов, танки без солярки, в ротах последние гранаты раздали. Спихнут они меня в реку…

— Сколько вам нужно грузов и каких, чтобы захватить плацдарм за Шарой и прочно удерживать его?

Генерал Батов тут же назвал заранее заготовленные цифры.

— Хорошо. Сейчас выезжаю к вам. От вас по телефону переговорю с Антипенко. Пока за Шару не суйтесь.

С КП Батова Рокоссовский позвонил своему заместителю по тылу:

— Николай Александрович, можем ли мы в самое ближайшее время подать Батову пятьсот тонн боеприпасов?

Генерал Н. А. Антипенко молчал. Только когда маршал переспросил, он произнёс:

— Да, слушаю.

— От этого зависит судьба всей операции. Не требую от вас немедленного ответа, чтобы не получить опрометчивый ответ. Подумайте. На подсчёты вам даю два часа. Если нет такой возможности, так прямо и скажите. Я задержу дальнейшее продвижение войск.

Антипенко со своими офицерами тут же кинулись «снимать остатки». Оказалось, снаряды есть, патроны и гранаты — тоже. Если горючее перенаправить в 65-ю, то и его хватит. Переговорили с командирами автомобильных полков. Выехали в расположение, выступили перед водительским составом: «Все, кто не выпадет из графика, будут представлены к правительственным наградам».

Забегая вперёд, скажу, что, согласно документам, пробег машин в сутки в некоторых подразделениях достигал 430–470 километров. На выполнение задачи шофёрам потребовалось 47 часов. Порой из-за нехватки грузчиков водители сами загружали кузова своих машин. Награды получили все.

Генерал Н. А Антипенко через два часа позвонил маршалу:

— Боеприпасы в наличии есть. Транспорт подготовлен. Готовы приступить в ближайший час.

Тыл выполнил приказ маршала. А вслед за ним и войска генерала Батова форсировали Шару и захватили на немецком берегу плацдарм, который в дальнейшем сыграл роль трамплина для прыжка вперёд.

Наступление, как известно, это вдобавок ко всему ещё и трофеи.

Войска захватывали города, деревни, промышленные районы, станции. В некоторых из них располагались склады, забитые продовольствием, различным имуществом, на станциях стояли вагоны с боеприпасами, лошадьми, вооружением и воинским снаряжением. Многое из захваченного можно было тут же пускать в дело. Но прежде всё это необходимо было поставить на учёт. И это тоже была забота одной из тыловых служб.

Н. А. Антипенко: «По прежнему опыту мы знали, что противник при отступлении ничего «приличного» нам не оставляет; приведённые в негодность, облитые бензином и подожжённые автомашины, артиллерия и танки никого не привлекали, кроме представителей трофейной службы. Иное положение сложилось во время Белорусской операции. Видимо, противник не ожидал того, что наши войска так стремительно выйдут ему в тыл и захватят крупные склады с продовольствием и разным другим имуществом. А случилось именно так: в районе Осиповичей нашими передовыми частями были захвачены в полной пригодности тысячи тонн муки, крупы, сахара, миллионы банок сгущенного молока, консервов. Поскольку трофейная служба охраны у складов не выставила, а все двери были открыты, то любая воинская часть, проходя мимо, считала нужным пополнить свои запасы. С большим опозданием удалось навести порядок и учесть оставшееся имущество».

Урок тыловики усвоили, впредь перед наступлением знакомились с разведданными, изучали экономику районов, в которые вступали войска фронта, чтобы наперёд знать хотя бы предположительно, какие трофеи возможны впереди.

Кроме того, трофейные команды с помощью местного населения собирали на местах боёв оружие, снаряжение, стреляные медные гильзы. Гильзы шли на переплавку как особо ценное сырьё для военной промышленности.

Когда советские войска очистили от немецких войск районы Западной Украины и Западной Белоруссии и началось вооружённое противодействие со стороны националистических групп и формирований различного толка, на тыловые службы легла обязанность охраны тыла, коммуникаций, объектов инфраструктуры. Повсеместно организовывались комендатуры. Советская власть нуждалась, кроме хозяйственной, в мощной и конкретной военной поддержке.

Начался заграничный поход Красной армии. Войска 1-го Белорусского фронта вступили на территорию Польши. У тыловиков сразу появились новые проблемы. Заготовки, расквартирование, захоронение убитых, транспортировка грузов, размещение госпиталей, складов с боеприпасами и продовольствием. Всё это предстояло делать на чужой земле, населенной другим народом, у которого свои обычаи, образ жизни, другая вера, другой политический и социальный строй. Личному составу перед вступлением в Польшу внушили, что они входят в дружественную страну как освободители, а поэтому должны вести себя соответственно, «не роняя высокого звания воина Красной армии».

Поляки же в большинстве своём видели в красноармейцах тех, с кем воевали двадцать с лишним лет назад. Впрочем, постепенно отношения стали налаживаться. Появились общие интересы, взаимовыгодные контакты, польское население стало активнее идти на сотрудничество с Красной армией и её тыловыми организациями. Воюющие части прошли Польшу и были уже на Одере, а их тылы остались. К счастью, новое правительство Польши в августе 1944 года приняло ряд важнейших законов об обязательных государственных военных поставках. У крестьян появился твёрдый заработок, а у Войска Польского и Красной армии — хлеб, мясо, овощи, фрукты.

За годы войны польский народ понёс колоссальные потери. Если США потеряли 0,2 процента своего населения, Англия — 0,8, Германия — 10, СССР — 14,2, то Польша потеряла около 18 процентов населения — немногим больше шести миллионов человек. Какое-то количество поляков воевало в рядах вермахта, поэтому потери шли одновременно с двух сторон. А если прибавить к этому непокорную Армию Крайову, которая вначале воевала в немецком тылу, а потом в тылу наступающей Красной армии, то надо признать, что храбрые и воинственные поляки в годы Второй мировой войны смогли создать целых три фронта. И гибли на всех трёх.

Красная армия, с боями отбросив немцев за Одер, туг же приступила к восстановлению железных и шоссейных дорог, мостов, депо, подвижного состава. После войны эта инфраструктура была целиком передана полякам. Верховный главнокомандующий приказал передать из парка 1-го Белорусского фронта 500 грузовых машин и несколько сотен тонн горючего в распоряжение польского правительства. Как впоследствии признавался генерал Н. А. Антипенко, «это было нам тогда нелегко сделать». Ещё бы, транспорта всегда не хватало. Приходилось экономить, при любой возможности старались заменить автомобильные перевозки железнодорожными. А ведь отдали лучшие машины, новые или недавно поступившие. Убыль автомобильного транспорта заставила более энергично восстанавливать железнодорожные перегоны, строить новые ветки в объезд крупных городов.

В этот же период поступила просьба Польского комитета национального освобождения правительству СССР о предоставлении формируемому на основе 1-й и 2-й польских армий трёхсоттысячному Войску Польскому тяжёлого и лёгкого стрелкового вооружения. Кроме того, поляков нужно было одеть и обуть, вооружить, укомплектовать части создаваемого войска офицерами, специалистами, инструкторами, которых среди добровольцев не было крайне мало. Склады 1-го Белорусского фронта, в том числе вещевые, были буквально выметены подчистую.

Вот почему солдаты маршала Г. К. Жукова входили в Германию в ободранных гимнастёрках и залатанных шинелях, в изношенных до крайней степени сапогах и ботинках. Как вспоминали фронтовики, некоторые до апреля 1945 года шли в валенках, и им выдали сапоги только перед штурмом Берлина. Так что в буквальном, не метафорическом, смысле русский солдат отдавал освобождённому брату последнюю рубаху.

Висло-Одерская операция потребовала от тыла 1-го Белорусского фронта неимоверных усилий. К этому времени все железные дороги до Вислы были перешиты на «союзную колею», дальше шла европейская. Это, несомненно, создавало целый ряд трудностей: перегрузка, замена колёс, в итоге — потеря времени. Командующие фронтами, исходя из военной целесообразности, настаивали на перешивке европейской колеи на союзную, но ГКО и И. В. Сталин, уже с перспективой на послевоенный мир, исходя из интересов Польши и польского народа, отдали войскам приказ восстанавливать старые польские железные дороги и строить железнодорожные мосты по европейскому стандарту.

Наблюдая за тем, как аккуратно и трепетно советские власти относятся ко всему польскому, ко всему, связанному с политической, экономической и социальной жизнью Польши, в войсках шутили, перефразируя известный лозунг тыла: всё для Польши, всё для Победы…

В ноябре 1944 года прибыл новый командующий фронтом — маршал Г. К. Жуков. Н. А. Антипенко вспоминал: «Проводы Рокоссовского на 2-й Белорусский фронт, командующим которого он был назначен, совпали с Днём артиллерии — 19 ноября 1944 г. мы впервые отмечали этот день. В г. Бяла-Подляска собрался весь руководящий состав штаба и управлений 1-го Белорусского фронта.

В тот же день пронёсся слух, что вместе с Рокоссовским переводятся на тот же фронт и все его заместители. Но приехавший к нам на фронт Г. К. Жуков объявил, что И. В. Сталин запретил какие бы то ни было переводы и все должны оставаться на своих местах.

Не скрою, многие из нас были опечалены. Меня беспокоило, будет ли новый командующий так же внимателен к работе тыла? Будет ли он учитывать особые трудности в работе тыла? Ведь тыл — это такое поприще, на котором ты всегда можешь «погореть», если не будешь иметь поддержки у командующего. О Жукове притом же говорили как о человеке с жёстким характером и крутым нравом…»

Первое, что Жуков сделал в налаживании отношений с тылом, взял генерала Н. А. Антипенко с собой в Москву на доклад Верховному главнокомандующему. Жуков представлял план предстоящей Висло-Одерской операции. Работе тыла в новой операции отводилась большая роль. И в дороге, и в Москве командующий фронтом и его заместитель по тылу продолжали работать над планом, увязывали некоторые детали предстоящего наступления.

В ноябре — декабре 1944 года тыловые службы 1-го Белорусского фронта приняли около восьми тысяч вагонов с боеприпасами для артиллерии, миномётов, авиации, а также личного стрелкового оружия пехотных частей. Три с половиной тысячи вагонов были тут же перегружены на автотранспорт и боеприпасы доставлены в войска, в основном на Магнушевский и Пулавский плацдармы. Артиллерийские снаряды и мины для миномётов выложили непосредственно на позициях, солдатам роздали патроны и гранаты. Одновременно тылы приняли 6000 железнодорожных цистерн с горючим. Но самые большие объёмы были связаны с продовольственной частью. Ежесуточно фронт потреблял около 5000 тонн фуража, 1150 тонн хлеба, 220 тонн круп, 220 тонн мяса, 62 тонны жиров, 44 тонны сахара, 1500 тонн картофеля и различных овощей, 1600 тонн зерна и сена.

В какой-то момент возник дефицит мяса. Польские фермеры не справлялись с поставками. Гурты скота гнали из Союза — из Тамбовской и Саратовской областей. В войсках ввели режим экономии: к одному вегетарианскому дню пришлось прибавить второй. При этом калорийность пайка не уменьшилась и составляла 3800–3900 калорий при норме 3547. Введение второго вегетарианского дня «в переводе на живой скот давал экономию около тысячи голов крупного рогатого скота». За два месяца до наступления было сэкономлено почти восемь тысяч голов.

Главный интендант фронта приказал провести всеобщее обследование бытовых условий солдат. По итогам Военный совет фронта созвал конференцию представителей рот переднего края. Вёл конференцию член Военного совета фронта генерал К. Ф. Телегин[152].

И вот выступает старшина стрелковой роты одного из полков первой линии. Личность известная, по фамилии Карпенко. «Он десять минут с большим подъёмом расхваливал жизнь на переднем крае, — вспоминал Николай Александрович Антипенко, лично знавший этого весёлого и хозяйственного старшину Карпенко, — моются солдаты регулярно через каждые десять дней со сменой белья; горячую пищу получают два, а то и три раза в день; с табаком всё благополучно; письма и газеты поступают регулярно; лоток военторга часто появляется на переднем крае и т. д. Закончив речь, старшина пошёл на своё место. Генерал Телегин остановил его и спросил: «А что говорят бойцы про добавочный вегетарианский день?» Старшина, спохватившись, возвратился на трибуну и стал извиняться, что не сказал «самого главного».

— Бойцы очень полюбили второй вегетарианский день, — сказал он, — и все, как один, заявляют, что если бы в этот день выдавали ещё и по куску мяса, то лучшего желать нечего…

Можете себе представить хохот, когда безудержно смеются 500 человек».

И вот, наконец, наступил день атаки. Удар наших фронтов был столь мощным, а дальнейшее продвижение войск от Вислинских плацдармов к Одеру столь стремительным, что тылы, конечно же, успеть за наступающими войсками не могли. Это отставание благодаря энергичным мерам, принимаемым в ходе наступления генералом Н. А. Антипенко и его тыловиками, компенсировалось различными способами и мерами. В самый напряжённый момент, когда подошедшие к Одеру танки и артиллерия готовы были остановиться из-за нехватки горючего в баках и снарядов в укладках, подошли эшелоны с необходимыми грузами. Вдобавок ко всему наши войска захватили 15 тысяч вагонов и 380 исправных паровозов. Этот подвижной состав по приказу Антипенко тут же поставили на работы. И всё же обеспечить такую махину всем необходимым для боя в полной мере, когда разрыв между складами на Висле и новым сосредоточением войск на Одере составлял от 350 до 600 километров, было просто невозможно.

Н. А. Антипенко: «Обеспеченность войск боеприпасами и горючим ко времени выхода их на Одер составляла 0,3–0,5 боекомплекта и 0,5 заправки. Этого хватило лишь для ведения боёв за захват и удержание плацдармов на Одере. А в это время усилились контратаки противника на Кюстринском плацдарме, отбивая которые мы несли большие потери. Говорить, что в этой ситуации надо было идти безостановочно на Берлин, чтобы взять его 1–2 февраля, по меньшей мере, легкомысленно[153]. Между тем теперь, спустя 20 с лишним лет, пытаются утверждать, что командующий фронтом допустил ошибку, не двинув свои войска с ходу прямо на Берлин. Но разве можно было не считаться с угрозой с севера и состоянием тыла?»

С севера из Померании действительно угрожала мощная немецкая группировка группы армий «Висла». Стремительно наступавший 1-й Белорусский фронт оторвался от левого крыла 2-го Белорусского фронта, в результате чего образовался разрыв, вскоре достигший двухсот километров. Опасность этого разрыва заключалась не только в том, что через него свободно выходили на запад разбитые немецкие части, избегая таким образом окружения и пленения, а в том, что противник готовил фланговый удар. И маршалу Жукову пришлось срочно перебросить на правый фланг четыре общевойсковых и две танковых армии, чтобы совместно с частями 2-го Белорусского фронта покончить с Померанской группировкой. Если учитывать кратчайшие сроки, в которые была произведена перегруппировка ударных сил и тылов, то этот широкий маневр с блестящими результатами можно поставить в ряд самых ярких операций Великой Отечественной войны.

По результатам Висло-Одерской операции в приказе Верховного главнокомандующего отмечались и «войска генерала Н. А. Антипенко». В первый и единственный раз тылы были поставлены в один ряд с боевыми соединениями.

Берлинская наступательная операция готовилась в кратчайшие сроки. Однако, как отмечал генерал Н. А. Антипенко, войска, атаковавшие Берлин, воспользовались многими приготовлениями, сделанными в ходе предыдущей Висло-Одерской операции.

Маршал Г. К. Жуков очень скоро понял, что за человек достался ему в заместители по тылу. Энергичный, думающий, умеющий все основные нити управлений и служб держать в руках и одновременно давать им инициативу для проявления своих способностей. Вдобавок ко всему высококультурный и порядочный человек, который никогда не подведёт, не предаст. Командующий фронтом начал приглашать генерала Н. А. Антипенко на заседания Военного совета фронта, на текущие штабные совещания на самых ранних стадиях планирования очередной операции, когда обсуждались замысел и цель. И заместитель командующего по тылу это мгновенно оценил. Постепенно их взаимоотношения переросли в личную приязнь и дружбу, которая сохранилась на долгие годы.

«Организовать тыл, — размышлял после войны Антипенко, — это значит предвидеть. Глубина и точность предвидения зависят от общей военно-теоретической и экономической подготовки руководящих генералов и офицеров тыла, от их умения извлечь уроки из предыдущего опыта и способности объективно оценить намерения противника не только перед нашим передним краем, но и за много сотен километров впереди, т. е. в оперативно-стратегической глубине.

Одним словом, штаб тыла, планируя обеспечение войск, должен иметь в виду не только противостояние группировки противника, стоящей перед фронтом, но и потенциал его тыла, а также возможности переброски резервов с соседних участков.

Организация тыла на фронте сопряжена с множеством сложных, не всегда поддающихся учёту явлений. Многое зависит и от противника.

Организация тыла на фронте — это не есть чертёж, заново наносимый на чистый лист бумаги. Та или иная организация возникает не только на основе замысла и оперативного решения; она, равно как и само оперативное решение, но в ещё большей степени, зависит от характера театра войны, предыдущих операций, от состояния войск и тыла. Иными словами, комплекс мероприятий, осуществлённых при завершении предыдущей операции, оказывает прямое влияние на масштаб и сроки подготовки новой операции [курсив мой. — С. М.]. Зависимость и преемственность между двумя последовательными операциями — одна из характернейших особенностей в работе оперативного тыла. Во всяком случае так было в минувшей войне.

Организаторы тыла не сразу, конечно, научились анализировать обстановку и принимать решение не по заученной схеме, а на основе конкретной обстановки, часто выходящей за рамки формальных положений. Нешаблонное решение требует от начальника не только большой затраты умственной энергии, но и большей смелости, готовности пойти на риск, принять на себя ответственность. Но на то и война. Вероятность неоправданного риска будет тем меньшей, чем согласованнее работает начальник тыла с общевойсковым штабом.

Классическим примером согласованной работы штаба тыла и штаба фронта, глубокого понимания командующим роли тыла на войне и проявленной им заботы о своевременном оперативном ориентировании начальника тыла я считаю Висло-Одерскую операцию».

Здесь уже чувствуется теоретик, поднаторевший в практике организации тыла на войне, преподаватель Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова. Девять лет он читал лекции по своей основной военной специальности в Академии Генштаба — с 1948 года по 1957-й…

Висло-Одерскую операцию генерал Н. А. Антипенко считал образцом организации и проведения наступательных операций второго периода войны. Отмечал как наиболее успешную и работу тыла в этой глубокой операции. При всех трудностях, чрезвычайной растянутости коммуникаций, дефиците транспорта, тыловики смогли полностью обеспечить успех войск 1-го Белорусского фронта.

Успешно завершаемая Висло-Одерская операция плавно переходила в завершающую войну Берлинскую наступательную операцию. Но это были разные операции, разительно отличавшиеся одна от другой. Хотя в ходе последнего штурма тылы смогли воспользоваться опытом и накопленными резервами Висло-Одерской операции.

Генерал Н. А. Антипенко ещё с боёв под Брянском вывел формулу: чем выше темпы наступления, тем меньше противник имеет возможность разрушить и уничтожить инфраструктуру на покидаемой им территории, да и огневое воздействие наступающей стороны на различного рода строения, приспособленные для обороны, меньше. Следовательно, и дороги, и брошенное хозяйство, в том числе склады, транспорт, вагоны, паровозы, депо, мосты и прочее наступающим достаются целёхонькими. Статистика потерь тоже укладывалась в эту формулу: наибольшее количество убитых и раненых было в момент прорыва обороны, затем резкий спад, и новый всплеск потерь в момент достижения наступающими войсками последнего рубежа. Как правило, это были плацдармы. Они подвергались мощнейшим контратакам. Оставлять же плацдармы было нельзя. Начиналось упорное противостояние. По шесть-восемь атак в сутки. Интенсивное взаимное истребление, которое заканчивалось только тогда, когда одна из сторон выдыхалась. Выдыхались всегда немцы. Мощь, которая напирала с востока, остановить, истощить было уже нельзя. По этой же формуле шёл расход боеприпасов и горючего.

Маршал Жуков ценил своего заместителя по тылу ещё и за то, что у него всегда под рукой, а точней, в руке был резерв. И этот бесценный резерв тылы могли подать в самый нужный момент.

Н. А. Антипенко: «Тыл не может планировать свою работу, исходя из такого формального момента, как достижение войсками заданного рубежа. Он обязан быть готовым к тому, чтобы обеспечить войска в критические — иногда самые критические — моменты, возникающие нередко тут же без всяких пауз, после того как, условно говоря, конечная цель операции достигнута.

Отсюда вытекает важнейшее значение проблемы резервов — резервов боеприпасов, горючего, медицинских сил и средств, а главное — транспорта.

Начальник тыла без резервов — уже не начальник тыла, это беспомощный созерцатель нарастающей трагедии. Поэтому он должен собрать всё своё мужество, самообладание, волю, чтобы удерживать в своих руках резервы, пока не наступит крайняя надобность ввести их в дело, чтобы не лишиться резервов преждевременно, уступив бесконечным требованиям, просьбам и даже угрозам с разных сторон.

Забота о разумном использовании тающих с каждым днём ресурсов, о постоянном их восполнении, о резервах — общий закон войны, абсолютно обязательный для начальника тыла».

И это, конечно же, снова из лекций для слушателей Академии Генштаба. Что и говорить, офицерам — слушателям 1948–1957 годов, будущим штабистам и тыловикам несказанно повезло. Думаю, что и маршал Жуков испытывал величайшее удовлетворение, заполучив в тыловики такого организатора, умевшего спланировать и обеспечить работу подвоза так, что артиллерия могла стрелять постоянно, как только обнаруживала цели, самолёты летать и бомбить колонны противника, госпитали принимать любое количество раненых, а солдаты получать два-три раза в день горячую пищу, пополнять подсумки патронами, перед каждым боем иметь под рукой необходимое количество «карманной артиллерии» — гранат.

Генерал Антипенко не раз повторял своим слушателям, что Берлинская операция — необычная операция: «Здесь противник с фанатическим упорством дрался за каждый квартал, улицу, дом, даже этаж и лестничную клетку». И снова приводил цифры статистики. Расход боеприпасов в период Висло-Одерской операции на один погонный километр, отбитый у противника, составлял 250 тонн, а в ходе Берлинской — 2000 тонн; расход горючего всех видов — 333 тонны и 1430 тонн соответственно.

Такими же были и людские потери.

Задержка на Зееловских высотах. Потом рывок вперёд. Снова остановки на промежуточных рубежах. Берлинские кварталы.

Тылы были придвинуты вплотную. И постоянно двигались за наступающими войсками. Осуществлялся подвоз. Забирали раненых. Организовывали пункты сбора для военнопленных.

Наступление совпало с разливом рек. Некоторые мосты, возведённые бригадами сапёров под обстрелом немецкой артиллерии между Вислой и Одером, были подтоплены. Возникла угроза разрушения железнодорожных мостов через Вислу у Демблина и Варшавы. «Тревожное это было время! — вспоминал генерал Н. А. Антипенко. — Железнодорожные и автомобильные мосты в полосе 1-го Украинского фронта уже были полностью или частично снесены льдом; вся армада обломков, скованных льдом, продвигалась вниз по течению, угрожая мостам 1-го Белорусского фронта. Мосты эти восстановлены были на временных опорах, которые, конечно, не могли противостоять такому натиску льда. Надо было спасать мосты, иначе весь фронт оказался бы отрезанным на 10–15 дней от центральных баз снабжения. Военный совет учёл всю серьёзность создавшегося положения. Мне было поручено выехать вместе с начальником военных сообщений фронта и начальником железнодорожных войск в район Варшавы и принять самые решительные меры для спасения мостов.

Перед тем как выехать на Вислу, я попросил А. В. Хрулёва выслать самолётом в Варшаву учёных специалистов-мостовиков. Прибыв в Варшаву, я встретился с ними. Состоялась короткая консультация учёных и практиков на берегу Вислы, непосредственно у Варшавского моста.

Широкая и, казалось, спокойная река таила в себе огромную разрушительную силу. Считаные дни оставались до полного вскрытия льдов в этом районе. А выше Демблина уже начался ледоход. Важно было спасти в первую очередь Демблинский железнодорожный мост, находившийся выше по течению; в этом случае меньшая опасность угрожала бы и Варшавскому мосту.

Спасение мостов вылилось в грандиозную операцию. Невиданный героизм проявили железнодорожные войска и специальные формирования НКПС. В районе Демблинского моста находился в то время мостопоезд № 13. Его начальником был тогда инженер-полковник И. Л. Москалёв; он обнаружил редкую находчивость, предложив создать ледовые коридоры для пропуска раздробленных льдин сквозь пролётные строения мостов, иными словами, бороться со льдом с помощью льда. Эта остроумная выдумка оказалась очень полезной. Для дробления надвигающихся «айсбергов» мы призвали на помощь авиацию и сапёров. Авиация вела непрерывную бомбёжку громадных льдин ещё на дальних подступах. Тяжёлые мостовые фермы, сорванные со своих мест в полосе 1-го Украинского фронта где-то в верховьях реки и угрожавшие нашим мостам, под воздействием авиабомб и сапёрных фугасов превращались в щепу и беспрепятственно проходили между опорами.

Весьма оригинальным методом спасали Варшавский железнодорожный мост. С разных точек он был привязан к обоим берегам тросами, по 4–5 ниток в каждую сторону. Поверх моста поставили около 100 платформ, гружённых булыжником, чтобы повысить устойчивость опор, а также уменьшить вероятность разрыва мостового настила.

В наиболее критический момент лёд так надвинулся на этот мост, что образовался прогиб в центре его — нечто вроде полудуги, вогнутой в направлении течения. Поезд, стоявший с камнями на мосту, растянулся и, казалось, вот-вот разорвётся. Замечательно, что и это положение, близкое к аварии, не вызвало нервозности, не повлекло за собой необдуманных действий или отчаяния — авиация и сапёры планомерно продолжали своё дело. Более трёх суток длилась эта борьба со стихией. Мосты были спасены».

Одновременно с этим пришлось строить мост через Одер у Кюстрина, чтобы перебросить на плацдарм артиллерию поддержки пехоты 5-й ударной армии. Немцы контратаковали крупными силами при поддержке танков, и стрелковым ротам приходилось отбивать танковые атаки гранатами. Строили мост под непрерывным воздействием артиллерии и авиации противника. За неделю мостостроители потеряли убитыми 163 человека и 38 человек утонувшими, ранеными — 186 человек. Переброска к Кюстрину тяжёлой техники и вооружения была оплачена большой кровью. Но плацдарм удалось удержать, а впоследствии расширить, и он стал местом сосредоточения войск ударной группы 1-го Белорусского фронта для прыжка на Берлин.

Двадцать пятого апреля, когда войска фронта ворвались в Берлин, им на помощь для проламывания стен и бетонных укреплений прибыли орудия большой мощности с расчётами и достаточным запасом снарядов. Их быстро разгрузили с платформ первого эшелона, прибывшего на станцию Берлин-Лихтенберг. Спустя несколько часов орудия уже крушили немецкую оборону непосредственно в городе. Генерал Н. А. Антипенко доложил маршалу Жукову срочной телефонограммой: «Небо — Военному совету. Докладываю: сегодня 25 апреля в 18.00 по участку Кюстрин — Берлин открыто движение поездов до станции Берлин-Лихтенберг. Антипенко, Червяков, Борисов». Из штаба фронта тут же ответили: «Молодцы. Жуков. Телегин». Теперь боеприпасы, топливо и продовольствие начало поступать непосредственно в Берлин.

Как известно, наибольшее количество боеприпасов во время наступления «пожирает» артиллерия. Во время рывка на Зееловские высоты один стрелковый полк поддерживали пять артполков. В первый день атаки планировалось израсходовать 1 147 659 снарядов и мин, 49 940 реактивных снарядов. Каждый расчёт имел по два — два с половиной боекомплекта. Это — очень мало, значительно меньше, чем перед началом Висло-Одерской операции. Тем более что во время начальной артподготовки расчёты должны были израсходовать до полутора боекомплектов. По этому поводу начальник штаба 1-го Белорусского фронта генерал М. С. Малинин сказал Н. А. Антипенко: «Мы с вами имеем случай в истории нашей Отечественной войны, когда в силу особой обстановки мы вынуждены начинать наступление с неполными запасами, надеясь на подвоз боеприпасов в ходе операции». Подвоз действительно удалось наладить. По шатким вислинским мостам пошли поезда.

Кроме того, как и во время Висло-Одерской операции, маршал Жуков сократил артподготовку до 30 минут. «Полученная благодаря конкретному учёту обстановки экономия боеприпасов, — вспоминал генерал Н. А. Антипенко, — имела большое значение для последующих дней операции и штурма Берлина. Подход поездов хотя и продолжался, но доставляемые боеприпасы не могли бы обеспечить потребности войск в эти дни, так как противник сопротивлялся на каждом рубеже, и каждый новый день наступления наших армий начинался с артподготовки при расходе от 0,25 до 0,5 боекомплекта. Вот тут-то и пригодилась экономия от первого дня наступления на Берлин, тем более что гитлеровская артиллерия не была полностью подавлена и вела довольно интенсивный ответный огонь. В самом конце операции боеприпасов накопилось уже довольно много, и не случайно наши войска отмечали победу над фашизмом артиллерийскими залпами почти без всякого учёта выпускаемых снарядов.

Всего было подано боеприпасов с 1 апреля по 9 мая на 1-й и 2-й Белорусские и 1-й Украинский фронты (округлено) 10 тыс. вагонов, из них после 16 апреля — 6 тыс.».

Как видим, позиция специалистов по тылу на проблему начальной артподготовки по Зееловским высотам не только оправдывает решение маршала Г. К. Жукова сократить время ведения огня, но и подтверждает практическую разумность приказа.

Ещё когда проводилась Померанская операция на правом крыле 1-го Белорусского фронта, на очищенной от противника территории Восточной Пруссии возникла неожиданная проблема, которую пришлось решать тылу. Безнадзорный, брошенный бежавшими хозяевами ферм и фольварков скот. Фронтовики рассказывали, что всюду слышался рёв недоеной скотины. Солдаты, в основном деревенские жители, хорошо отличали рёв страдающих, давно не доенных коров. У некоторых уже начинался мастит. Тысячи бесхозных голов бродили по лугам, лесам и поймам.

Генерал Н. А. Антипенко приказал собирать коров в гурты, сдаивать молоко, на первых порах, чтобы спасти животных, хотя бы на землю, организовать поставку свежего молока и молочных продуктов для нужд войск. Этим тут же заняли женщин, насильно угнанных из оккупированных областей Советского Союза в 1942–1944 годах, бывших узников концлагерей, способных пасти скот и умеющих доить коров. Потребовалась масштабная ветеринарная помощь. Со всего фронта быстро собрали специалистов по лечению и уходу за животными. После того как сформировали гурты, отделили больных коров от здоровых и начали перегонять в места содержания, выяснилась новая проблема: европейские коровы не могут передвигаться на большие расстояния. Это вам не холомогорочки и не костромские коровки, которых перегоняли к фронту все годы войны от самой Волги и даже из Сибири, чтобы накормить воюющую Красную армию. Пришлось обрезать еврокоровам копыта, заливать смолой, чтобы они могли потихоньку перебираться своим ходом к вольным пастбищам.

«Спасая скот, — вспоминал Николай Александрович Антипенко, — мы думали о людях, освобождённых из концентрационных лагерей, об обездоленном населении прилегающих районов. В частности, благодаря этому мы смогли выполнить указание Советского правительства о выделении 5 тыс. дойных коров в распоряжение берлинских властей для обеспечения молоком детей до 13-летнего возраста из расчёта 200 г молока в сутки на каждого».

Война закончилась. Берлин лежал в руинах. Даже самые прочные здания с полутораметровыми стенами, превращённые защитниками города в крепости, были превращены в груды щебня артиллерией и сапёрами-подрывниками наступавших армий. Боеприпасов уже не жалели, хотя подвоз в какой-то момент прекратили. Забот у тыловиков не уменьшилось: надо было кормить не только победителей, но и побеждённых. Войска 1-го Белорусского фронта захватили в плен 250 534 военнослужащих. Целая армия! Которую до этого кормил Гитлер. Кроме пленных, надо было ещё кормить мирное население Берлина. А оно с каждым днём увеличивалось: перед штурмом жители города покинули свои дома и целыми семьями поселились в предместья и фольварки, спрятавшись от войны. Им внушили, что придут большевики и уничтожат всех. Но тут произошло обратное: разнеслись слухи, что русские, покончив с Берлинским гарнизоном, начали кормить детей, стариков и всех, кто нуждался в куске хлеба. Что раненым и больным оказывают медицинскую помощь. Что отремонтирован водопровод и началась подача электричества. Что заработали бани и магазины, рынки и кинотеатры. Что ремонтируются здания театров и картинных галерей. Что даже в варьете начались представления.

Советские солдаты распахнули ворота концлагерей, срезали со столбов ненавистную колючую проволоку, и потоки заключённых хлынули на волю.

«Миллион человек!

Надо было их разместить, — вспоминал генерал Н. А. Антипенко, — накормить, подлечить, одеть, обуть. И над всеми этими задачами стояла одна, самая трудная и неотложная — как лучше и скорее отправить миллион человек на родину?

Стали подсчитывать, рассчитывать, но хорошего выхода найти не могли: не хватало ни вагонов, ни дорог с достаточной пропускной способностью. Если сажать в поезд по 1500 человек, то потребуется 700 поездов. Но ведь у каждого репатрианта были личные вещи, и мы не могли допустить, чтобы люди лишались своих скромных пожитков. Практически в поезд можно посадить не более тысячи человек с вещами, следовательно, понадобилась бы тысяча поездов.

В те дни мы отправляли на восток два-три поезда с репатриантами в сутки… Почти полтора года пришлось бы некоторым ждать своей очереди. Невесёлая перспектива! К тому же, по имевшимся тогда сведениям, число репатриированных могло возрасти до нескольких миллионов человек.

После неоднократных переговоров члена Военного совета фронта с Москвой решено было часть репатриантов отправлять в СССР пешим порядком. Люди понимали, что иного выхода нет, но каждый стремился попасть в группу, подлежащую перевозке по железной дороге. Поскольку детей до 14-летнего возраста твёрдо решили пешком не посылать, то нередко встречались случаи фиктивного усыновления (удочерения) детей женщинами, не желавшими идти пешком.

Оказалось, что многие женщины, раздобывшие себе обувь после освобождения, обуты в туфли на высоких каблуках, а на них далеко не уйдёшь. Встал ещё один вопрос — о выделении десятков тысяч пар женской обуви на низких каблуках для идущих пешком.

В общем по принятому тогда варианту походным порядком отправилось в Советский Союз 650 тыс. человек».

Это был грандиозный марш!

И снова на тылы легли новые и необычные заботы.

Военными дорожниками было определено пять маршрутных путей в тысячу километров каждый. Дороги разбили «на этапные пункты». На «этапных пунктах» были устроены места для отдыха, душевые и пункты медицинской помощи. Выложены печи для выпечки 8-10 тонн хлеба. Подвезли армейские полевые кухни для приготовления горячей пищи. Однако полевых кухонь не хватало. На трофейных пищу готовили для военнопленных… На красноармейских кормили своих солдат и мирных граждан Берлина. Тогда, чтобы увеличить объёмы готовой пищи, установили огромные котлы, в которых и заваривали кашу на целый этап.

В каждой колонне насчитывалось до пяти тысяч человек. Колонны выступали через сутки одна за другой. Перед выходом получали сухой паёк консервами и хлебом. Среди репатриантов проводились беседы о том, как вести себя в пути. Ведь маршруты лежали через Польшу.

Поляки знали, что мимо их селений пойдут колонны репатриантов в СССР, что они будут нести много личных вещей, что в чемоданах и узлах русские женщины и девушки прячут дорогие платья, чулки, бельё. Поляки выходили к колоннам и предлагали русским в обмен на вещи продукты, а порой и бимбер[154]. За еду отдашь всё. Так постепенно многие трофеи перекочёвывали в польские сундуки.

Нередкими были случаи, когда на родину возвращались целые семьи, которые появились на чужбине. Иногда с малыми детьми.

Автомобильная служба тыла 1-го Белорусского фронта выделила две тысячи автомашин для подвоза продовольствия. На грузовиках перевозились и личные вещи. Их везли к советско-польской границе в сопровождении офицеров тыла и самих репатриантов.

«Продовольственная служба фронта, — писал в заключительных главах мемуаров генерал Н. А. Антипенко, — отправила на этапные пункты 20 тыс. т муки, 6 тыс. т крупы, 2500 т мясных консервов, 1500 т жиров, 1600 т соли, 1300 т сахара, 50 тыс. т картофеля и др. ввиду того, что в пути большое значение имел сухой паёк, фронт выделил 12 млн. банок консервов — пришлось нам со всех складов фронта и армий изъять все консервы до последней банки».

Тыловики от начала и до конца обеспечивали подготовку и саму процедуру подписания акта о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. Генерал-лейтенант Н. А. Антипенко лично отвечал за организационно-хозяйственное обеспечение церемонии. Маршал Жуков лично побеспокоился о том, «чтобы стол для немецких представителей в отведённом для них особняке был накрыт подобающим образом».

Н. А. Антипенко: «Раза два я заходил в домик Кейтеля[155]. Он сидел за столом, накрытым более скромно. За спиной у него и у других немецких представителей стояли английские офицеры. Кейтель держал себя с независимым видом, к пище едва притрагивался. Ему предстояло с минуты на минуту быть вызванным в зал заседаний и там, перед лицом всего мира, подписать документ, который навеки пригвоздит к позорному столбу германских милитаристов, — Акт о безоговорочной капитуляции. Он сидел напыщенный, вытянув шею, с моноклем в глазу.

Наконец, наступил долгожданный час.

За столом официальных представителей стран-победительниц в центре сидел сосредоточенный, суровый Жуков. Бесконечно щёлкали затворы фотоаппаратов и кинокамер. Журналисты и кинооператоры суетились, стремительно ходя по огромному залу, пытаясь взобраться повыше, чтобы лучше запечатлеть событие.

Церемонию открыл маршал Жуков. Он приветствовал генералов, дипломатов, всех гостей. Затем он приказал ввести в зал представителей гитлеровского командования. Картинным жестом Кейтель приветствовал собравшихся фельдмаршальским жезлом.

После проверки полномочий германским представителям был предъявлен Акт о безоговорочной капитуляции. Началась процедура подписания каждого экземпляра.

Кейтеля я в эту минуту видеть не мог — он был заслонён толпой журналистов и кинооператоров.

Но вот закончилась процедура подписания Акта о капитуляции, маршал Жуков приказал увести немецких генералов.

Советские люди и поныне вправе гордиться тем, что, олицетворяя силу советского оружия, несгибаемую волю советского народа, во главе всей этой церемонии был Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

После подписания Акта о капитуляции (это произошло около 0,45 минут по московскому времени 9 мая 1945 г.), пока шла подготовка к ужину, вокруг Г. К. Жукова тесным кольцом собрались советские генералы и журналисты, поздравляя друг друга с окончанием войны. Среди присутствовавших было немало товарищей, прошедших боевой путь от Москвы до Берлина.

Обращаясь к своим соратникам по оружию, Г. К. Жуков произнёс речь, оставшуюся и поныне в моей памяти:

«Партия и правительство в час смертельной опасности, нависшей над родиной, доверили нам оборону столицы нашей Родины Москвы в 1941 г., и это доверие наши доблестные войска оправдали, город не был сдан на поругание врагу. Отборные гитлеровские войска были разгромлены на подступах к столице. Теперь, в 1945 г., нам снова оказаны доверие и великая честь довести до конца разгром ненавистного врага в его собственном логове. И это доверие ещё боле блистательно оправдали наши славные воины, водрузив знамя Победы над Рейхстагом».

Во 2-м часу ночи все участники церемонии были приглашены к столу».

Одним из тех, кто прошёл от Москвы до Берлина, был Николай Александрович Антипенко.

А ещё зам по тылу вспоминал, как лихо отплясывал на банкете его командующий. «Второй раз за войну довелось мне увидеть, как пляшет маршал Жуков. Первый раз это было 19 ноября 1944 г. в Бялой-Подляске по случаю Дня артиллерии. Он и генерал Радзиевский[156] показали тогда изрядное умение — кавалеристы! На этот раз в паре с Жуковым был Делатр де Тассиньи[157]. Оба они старались превзойти друг друга сложными пируэтами…»

Пили, пели, плясали и веселились до утра. Съели и украинского индюка со сметаной, и уральский пирог с рыбой. Сидевший напротив генерала Антипенко американский генерал заметил, что «восполнением ресурсов» за столом распоряжался именно он, и перед тем, как разойтись, попросил «на посошок» в дорогу бутылку «Особой московской» и побольше бутербродов с чёрной икрой. И американец, и другие генералы иностранных армий уехали с щедрыми «посошками».

Вскоре после подписания Акта о безоговорочной капитуляции Германии на основании директивы Ставки В ГК № 11095 от 29 мая 1945 года была создана Группа советских оккупационных войск в Германии[158]. Главнокомандующим был назначен Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, членом Военного совета — генерал-лейтенант К. Ф. Телегин, начальником штаба — генерал-полковник М. С. Малинин, начальником тыла — генерал-лейтенант Н. А. Антипенко.

Начались послевоенные заботы — увольнение в запас старших возрастов. Всем увольняемым дарили подарок, а также разрешалось отоварить всю иностранную наличность. На складах Военторга было много различной материи, обуви, в том числе женской. В подарочном фонде были радиоприёмники, аккордеоны, фотоаппараты, велосипеды, швейные машинки. Кроме того, вышло распоряжение командующего выдать всем дополнительно комплект верхней одежды. Многое можно было купить на тех же армейских складах.

Спустя три года, в 1948 году, генерал-лейтенант Н. А. Антипенко был отозван в Союз и возглавил Главвоенстрой Вооружённых сил СССР. Затем преподавал в Высшей военной академии им. К. Е. Ворошилова и большую часть времени провёл на научной и преподавательской работе, став доктором исторических наук. Лишь в 1961–1962 годах он занимал, как тогда говорили, «ответственную должность» в Госкомитете заготовок.

Николай Александрович был человеком мужественным, честным. Когда его боевой товарищ и фронтовой друг маршал Г. К. Жуков попал в опалу, не отвернулся от него, как поступили тогда многие. Более того, в 1965 году он написал в ЦК партии письмо с требованием прекратить преследование маршала: «Мало кто верит, что Жуков противопоставлял себя партии, что он недооценивал роль партии в Вооружённых силах, что ему присущи черты бонапартизма и прочее.

Домыслы, на которых некоторые военные сделали себе карьеру, лишь вызывают неуважение к их сочинителям. Мы идём навстречу 20-летию Победы над фашистской Германией. С этим событием имя Жукова связано больше, нежели чьё-либо другое из отдельных лиц.

Нет нужды лишний раз подчёркивать руководящую и решающую роль партии в исторических победах над врагом. Это каждому понятно. Но наша партия никогда не умаляла роли отдельных лиц, проявивших себя на том или ином участке борьбы за Родину. Политическая реабилитация маршала ЖУКОВА Г. К., которой ждут миллионы советских граждан, прозвучала на весь мир как восстановление справедливости».

Многие из тех, с кем маршал Г. К. Жуков воевал и под Москвой, и под Ленинградом, и под Киевом, могли бы написать и подписать подобное. Всё в письме было выражено точно, по-военному лаконично и ясно. Но автором его оказался лишь он — «член КПСС, генерал запаса АНТИПЕНКО».

Всю жизнь он тосковал по родине. После войны часто приезжал к землякам, много помогал родному селу и колхозу. По сути дела, генерал переселил земляков из землянок в дома — в 1946 году пригнал на ближайшую станцию шесть вагонов леса. Сразу построили школу, другие здания, жильё. Потом — вагон сельскохозяйственного инвентаря, трактор, «Виллис» из числа списанных и капитально отремонтированных.

Земляки любили своего генерала, всегда встречали его хлебом-солью.

Умер Николай Александрович Антипенко в 1988 году в Москве. Перед смертью генерал завещал похоронить себя на воинском мемориале в родном селе, когда-то носившем название Нижний Куркулак…