Берлинские похороны

Глава 24

Анди-пляж, Франция, понедельник, 14 октября

Мы все пошли спать в половине двенадцатого, а точнее, никто из нас не пошел спать в половине двенадцатого, хотя мы все пожелали друг другу доброй ночи и сделали вид, что идем спать Я надел непромокаемый плащ на овчинной подкладке и вышел на пляж, где вой ветра напоминал крики безумных чаек.

«Этого не может не быть», — думал я в четверть второго ночи. Дрожжевой запах океана приближался вместе с приливом.

В два часа ночи я думал то же самое, но события начались только в полчаса третьего. К парадной двери подъехали две ярких фары. Поскольку они были не желтые, я догадался, что машина пришла с той стороны границы. Это был белый «ситроен-ДС-19». Машина, затормозив, зашуршала по песку дороги. Водитель выскочил из машины и открыл для спускавшегося по ступеням Валкана заднюю дверцу. Свет над задним сиденьем выхватил из темноты еще одного пассажира — лысого мужчину лет пятидесяти, без бинокля больше ничего было не разобрать. Валкан торопливо залез в машину, бросив взгляд на окна моей спальни. Водитель тихо закрыл дверь, и они уехали.

Я вернулся в отель, думая, кто же в Испании настолько экстравагантен, чтобы позволить себе «ситроен» с сан-себастьянскими номерами и водителя, который носит темные очки в половине третьего ночи.

Тихо закрыв дверь отеля, я вошел в маленькую комнату под лестницей, в которой имелся туалет, ведро, две тряпки, четыре пачки стирального порошка «Омо», три плаща, два зонта и телефон-автомат. Мне надо было позвонить в два адреса. Первому абоненту я предложил Сен-Жанский вокзал в качестве места встречи, второй звонок касался распространения информации о сан-себастьянских номерах среди тех, для кого это действительно важно. О том, что нас тревожит, надо не только думать.

По телефону я говорил, не зажигая света.

Сверху послышался перестук каблучков по комнате. Чтобы не шуметь, я даже не повесил трубку на рычаг и осторожно миновал холл на своих резиновых подошвах.

Море освещалось луной. Волны дробили отражение лунного света и рисовали на воде мерцающий узор, луна превратилась в перевернутую банку белой краски, содержимое которой разлилось по всему морю. Обернувшись, я заметил, что парадная дверь отеля выбросила на песчаную дорожку трапецию желтого света. В пятне света мелькнула женская фигурка и заспешила вдоль пляжа.

Саманта была одета подчеркнуто тщательно. Серьги и тени на глазах говорили о том, что она не спала.

— Джонни уехал, — сказала она.

— Куда уехал? — спросил я.

Она втянула голову в плечи.

— Просто уехал, — ответила она. — Сказал, что только спустится вниз. А потом я услышала, как отъезжает машина.

Мы долго смотрели друг на друга.

— Мне холодно, — сказала она, — и страшно.

Я пошел по направлению к отелю.

— Машина Джонни все еще здесь, — сказала Саманта. Она догнала меня и пошла рядом. — То, что он рассказал вчера вечером, это правда?

— Правда, — сказал я.

— Что странного в моем вопросе? Я чувствую вашу насмешку.

— Никакой насмешки, — сказал я. — Люди редко перевирают факты. Искажают они обычно лишь свое отношение к ним. Атаку Легкой Бригады можно описать и тогда, когда вы были в первой шеренге наступающих, и в том случае, когда вы кипятили чай на другом конце долины.

— Какой же вы проницательный язва, — сказала Сам.

— Так кто же насмехается?

— Послушайте. Валкан очень талантливый человек, как бы вы к нему ни относились. Он написал исследование о струнных квартетах Бартока, которое после опубликования потрясет музыкальный мир.

— Слушай, — сказал я. — Если ты хочешь подписаться на фантазии Валкана, валяй, но я привит против лунного света. — Я шел быстро, и Саманте, чтобы не отстать, приходилось идти вприпрыжку. Она схватила меня за руку.

— Разве это не та луна, на которую мы решили отправиться вдвоем? — спросила она нежно. — Разве мы не решили?

— Решили, но я передумал. — Я вырвал свою руку и открыл стеклянную дверь. В тусклом свете желтели столы с поблескивающими тарелками и конусами салфеток. Сам догнала меня на лестнице, порылась в сумочке и, когда мы подошли к ее комнате, нашла ключ и широко распахнула дверь. На кровати лежал серый кожаный чемодан, еще один стоял около платяного шкафа. Первый был пуст. Я открыл второй. В шкафу висела одежда, и я быстро осмотрел ее, прощупывая швы и плечики и прислушиваясь, не хрустнет ли где спрятанная бумажка.

На туалетном столике стояли флаконы с одеколоном и лаком для ногтей, тюбики и коробочки с гримом, пудрой, шампунем, валялись щеточки для замши, пакеты с ватой, темные очки и сигареты. Положив пустой чемодан, я сгреб все в него. Из ящиков туалетного столика я вытащил кипы нижнего белья, туфли на низком каблуке с золотыми ремешками и шкатулку, в которой лежали два бриллиантовых кольца, серебряный браслет, наручные часы, отделанные драгоценными камнями, и несколько разрозненных дешевых бусинок. Не глядя на нее, я протянул руку.

— Сумочку, — сказал я, — и кошелек.

Она все еще держала сумочку в руках, после моих слов она открыла ее и внимательно осмотрела содержимое. Вынув две сигареты «Кэмел», она прикурила их и отдала мне и кожаную сумочку, и одну из сигарет. Я быстро перерыл ее и вынул оттуда зеленый американский паспорт на имя Саманты Стил и двадцать две новых хрустящих стофранковых банкноты. И деньги, и паспорт я сунул в свой карман.

— А я-то думала, мы чем-нибудь приятным займемся, — сказала Саманта. Теперь она выглядела ниже своих ста шестидесяти сантиметров — невинная потерянная молодая американка, преданная в большой гадкой Европе.

— У нас еще есть время, — сказал я. — Но сначала дело, давай не смешивать его с удовольствием.

— Делами я уже сыта по горло, — сказала Саманта. — Когда же начнутся удовольствия?

— Дай подумать, — сказал я с ухмылкой и заметил, как немного скривились ее губы.

— Я бы хотела, чтобы ты знал...

— Перестань, Сам, — сказал я. — Я предлагаю тебе прекрасную сделку, когда все, что мне диктует чувство долга, это поднять телефонную трубку.

Она кивнула и расстегнула «молнию» на платье. Потом сняла платье так медленно, словно позировала для учебного медицинского фильма. Глаза ее увлажнились.

— Это дым, — сказала она. — Мне не следует курить, когда я устаю. Сразу вся косметика плывет. — Она улыбнулась и затушила невыкуренную сигарету «Кэмел» в пепельнице «чинзано». Она прошла по комнате в своем черном белье, словно совершенно забыв обо мне. В шкафу неторопливо выбрала красное полосатое шерстяное платье. — Красное со мной делает чудеса, — сказала она.

— Это верно, — подтвердил я.

Она подержала платье над головой.

— Почему бы мне не выглядеть эффектно? — И резко опустила платье на голову. Потом, испугавшись, стала нервно натягивать его на себя, пока, наконец, ее голова не появилась на свету.

— Оставайся здесь, — сказал я. — Я пойду в свою комнату и оплачу оба счета.

— Ты проклятый сухарь, — сказала она без восхищения и горечи, смотря на свое отражение в зеркале и разминая лицо.

Багажа у меня не было. Я подождал внизу, чтобы убедиться, что Саманту не оставит благоразумие.

Потом вышел на крыльцо и посмотрел на дорогу. Движения на ней не было никакого, если не считать струек песка, которые морской ветер гнал под дверь. Я докурил сигарету, холодный ночной воздух выдул остатки винной тяжести из моей головы. За мысом на западе начиналась Испания. Чахлые кривые деревья вдоль пляжа убегали в том направлении.

Чемоданы я уложил на заднее сиденье «мерседеса-220». Потом включил печку, и мы тихо сидели, слушая жужжание вентилятора. Я тронул машину, и она перевалилась через бордюрный камень. Пляж был пустынен и, не считая завываний ветра, безмолвен. Свет я включил, только когда мы выехали на основную дорогу. Когда я нажал на акселератор, спидометр изменил цвет, он заметно пожелтел.

— Похоже, тебя обскакали, — сказала Саманта.

— Похоже, — согласился я.

— Тебе действительно был нужен Джонни?

— Может быть, — сказал я.

— Ты, надеюсь, не будешь предпринимать резких шагов?

— Возможно, — сказал я. Сам недовольно фыркнула и полезла за сигаретами.

— Зажигалка сразу за радиоприемником, — сказал я, — только не злись, если тушь потечет. — Долгое время мы ехали молча. Наконец Саманта сказала:

— Ты симпатичнее Валкана. — Она наклонилась и небрежно чмокнула меня в мочку уха. — Ты прелесть. Валкан же, с другой стороны... — Она говорила медленно и тихо, будто обдумывая на ходу. — Валкан — настырный, закоренелый, злобный, толстокожий ублюдок. — Она не повысила голос ни на йоту. — Но Валкан — гений. У него бриллиантовый ум, а у тебя всего лишь острый, как стекло.

— Алмаз против стекляшки, — вставил я. — Значит, мое дело гиблое?

— Что поделаешь? Победитель-то только один.

Большей похвалы для тайного агента, чем принять его за недоумка, и придумать трудно. После этого ему остается только не вести себя в соответствии с такой оценкой. Этим я и был занят в тот момент.

До Бордо нам предстояло проехать двести километров по шоссе № 10, дорога приличная, и в столь позднее время нам попадались только редкие фермерские грузовики с множеством габаритных огней или неторопливые автофургоны дальнего следования из Сан-Себастьяна на той стороне границы. Саманта проспала не меньше половины путешествия, которое заняло около трех с половиной часов; нужды ставить рекорды скорости или будить раньше времени человека, с которым я собирался встретиться, не было. После Байонна дорога через скучные Ланды стала совсем хорошей и широкой. До горизонта тянулись сеянцы и саженцы, а то и целые поля аккуратных пней. Океаны деревьев ждали топора палача, редкие черные прогалы отмечали маршруты пожаров. В окне за Самантой горела листва небольшой рощи, будто на плохо проявленной фотографии кто-то не справился с красным спектром. Заиндевевшие ветки отливали красным, пока серое не смешалось с золотом встающего солнца и силой какой-то алхимии не превратилось в ясную голубизну утра. Фары я выключил на подъезде к пригородам Бордо. На дороге стали появляться велосипедисты, в такой ранний час они вели себя с редкой дерзостью. На глухих стенах домов висели громадные выцветшие рекламные щиты с аперитивами, проволочные сетки отгораживали мощеные мостовые от тротуаров. Я подъехал к Сен-Жанскому вокзалу и остановился. Над городом нависли тучи.

Я припарковал машину за автобусной остановкой. Циклопический глаз готического вокзала показывал 7 часов, у отеля «Фейзан» плетеные стулья пьяно опирались на пластмассовые столики. Рабочие ныряли в бар «Брассьер», чтобы для согрева пропустить перед работой по стаканчику горячительного. Послышались скрип и тарахтенье мусорного фургона, старуха в черном выливала воду ведрами на мостовую и скребла ее метлой.

— Просыпайся, — сказал я. Не успев еще как следует проснуться, она уже пудрила лицо, втирала в него лосьоны и тени.

Полицейские в черной униформе, беседовавшие у отеля «Фейзан» неподалеку от своих мотоциклов, как по команде натянули свои белые перчатки с крагами, ослабили черные ремни, одернули кители и в хореографическом унисоне склонились над своими машинами, нажали на стартеры и с грациозными ужимками тронулись с места. Набирая скорость, которая отдавалась вибрацией в деревянных ставнях и дверях, они плавно вписались в поворот и оставили в холодном воздухе хвосты выхлопных газов. Саманта поежилась.

— Мы можем где-нибудь кофе выпить? — спросила она.

Я кивнул.

В маленьком баре было тесно. Дюжина мужчин в рабочих спецовках пили, говорили и наполняли маленькое пространство чесночным запахом и сигаретным дымом. Двое из них потеснились, освобождая нам место, кто-то у двери отпустил шуточку о приставании к иностранкам. Я по-английски заказал два кофе с молоком. Если подслушивание для вас не обуза, вы никогда не побрезгуете беседой грузчиков.

— Еще не поздно, — сказал я Саманте. — Даже сейчас.

— Работать на вас? — спросила она. Я кивнул. Она продекламировала:

— В день, когда его убили,

Много мыслей погубили.

Я сказал:

— Это написано на мертвом кладбищенском камне.

— Я люблю работу, которой сейчас занимаюсь. — Она отбивалась наугад, не зная, сколь много мне известно. Ей начала нравиться эта женская игра — Боюсь, что едва ли смогу бросить ее сейчас.

— А никто тебе этого и не предлагает, — заметил я с хитрецой.

Саманта негодующе фыркнула и замолчала на полминуты.

— Циничная свинья, — наконец сказала она.

Я улыбнулся и молча выпил свой кофе. Небо потемнело. Она, как обычно, сделала несколько затяжек, бросила почти целую сигарету на пол и раздавила ее каблучком.

— А теперь убирайся, — сказал я, отдавая паспорт.

— Верни деньги, приятель.

— Этого наша сделка не предусматривает, — сказал я. — У тебя остается твой багаж. Дареному коню в зубы не смотрят, персик ты мой. Отваливай.

— Не понимаю. Зачем было тащить меня сюда? Только чтобы сказать мне это?

— Отделы ДСТ[29] по ночам не работают, но... — Я взглянул на часы. — ...мой приятель будет в своем кабинете через семнадцать минут.

— Садист.

— Ты меня совсем не понимаешь, — сказал я. — Против Франции ты преступлений не совершала. Ты для них только нежелательная иностранка, они поставят в паспорт штамп «аннулировано» и посадят на первый пароход или самолет, направляющийся в Северную Америку. Я мог бы устроить так, чтобы тебя взяли в Лондоне. Там бы с тобой покруче обошлись.

Саманта назвала меня одним выразительным невежливым словом.

— Лестью ты от меня ничего не добьешься, — сказал я. Саманта лишь повторила свое выразительное слово, не придумав ничего нового. — Позвони друзьям, может, они помогут, — сказал я. — Должен же быть у тебя поблизости кто-нибудь, кто может помочь. — Я наклонился к ней и нежно улыбнулся. — Но больше не суй свою прелестную головку в эту операцию, потому что у Хелены Рубинштейн нет ничего, что могло бы приделать голову на поврежденное место.

Саманта пошла за мной к машине. Я достал ее чемоданы с заднего сиденья и поставил их на тротуар. Мотор еще не успел остыть, и болевский карбюратор выстрелил меня прочь с огромной скоростью.

В зеркале я видел Саманту. Ее военного типа плащ из оливкового мохера был застегнут из-за холода на все пуговицы, серые шерстяные носки доходили почти до колен.

Когда я уже несся к Курс-де-ла-Мар, двое мужчин среднего возраста в подпоясанных плащах вышли из отеля «Фейзан» и направились к Саманте.