Бермудский треугольник и другие загадки морей и океанов

Первое достоверное упоминание о чае в Древнем Китае датируется с некоторыми оговорками 770 годом до н. э. Чай долгое время использовался преимущественно в качестве лекарства. Только в эпоху великой империи Тан, начиная примерно с VIII–IX веков, он окончательно перешел в разряд пищевых продуктов. Но и тогда чай еще мало походил на привычный нам напиток. На его основе готовили что-то вроде «чайного супа», в который помимо самого чайного листа добавляли масло, соль и, возможно, еще какие-то ингредиенты. Нечто подобное еще можно попробовать в Тибете или Центральной Азии, куда этот рецепт попал из Китая.

В самой же Поднебесной в начале второго тысячелетия мода сменилась — «чайный суп» был вытеснен напитком, который готовили из растертого буквально в пыль чайного порошка. При заваривании (иногда с добавлением молока) его взбивали специальным бамбуковым венчиком. Получался густой ярко-зеленый отвар с красивой пенкой и насыщенным вкусом. Сегодня такой чай можно попробовать в Японии, где его называют «матэ» и используют в чайной церемонии. В Китае традиция приготовления порошкового чая, как и многие другие элементы богатой, утонченной культуры эпохи Сун, не пережила страшного удара, нанесенного монгольскими завоевателями. Только к концу XIV века, когда страна стала постепенно приходить в себя, культура чая и чаепития начала оживать.

Путь из крупнейшего порта Южного Китая, Кантона (Гуанчжоу), до Англии по морю вокруг мыса Доброй Надежды в начале XIX века занимал от четырех до шести месяцев. Конечно, ящики с чаем покрывали свинцом, корабельные трюмы тщательно задраивали, но все равно чай неизбежно отсыревал. К тому же, попав в Лондон, товар отнюдь не сразу оказывался у потребителя. Ост-Индская компания, которая имела монопольное право ввозить чай в Англию, по закону была обязана держать на складах годовой его запас. Естественно, компания в первую очередь старалась сбыть старый чай, так что новому приходилось дожидаться своей очереди не меньше года.

На корабли в Кантоне грузили отнюдь не свежесобранный лист. Собирают его в четыре-пять приемов с мая по август (каждый следующий урожай дает листья более низкого качества). Учитывая, что основные плантации находились в 500–600 километрах от Кантона и доставка велась в основном по суше носильщиками, основная масса чая прибывала в порт в период, когда судоходный сезон, который определяли муссоны Южно-Китайского моря, уже заканчивался, и товар почти на год оседал в портовых складах. Иными словами, чай попадал в английский заварочный чайник года через три после того, как он был собран где-нибудь в горах провинции Фуцзянь. Ни один из изысканных сортов чая, которые особенно ценили сами китайцы, не мог выдержать столь длительного хранения в отнюдь не идеальных условиях. Единственные сорта, которые более или менее сохраняли свои свойства, были красный и черный. Но настоящий постферментированный черный чай был слишком экзотичным даже для грубого (по китайским меркам) европейского вкуса. Оставался лишь красный, который и стал европейским черным.

К началу XIX века чай стали закупать Россия, Голландия и США в объемах, исчислявшихся миллионами фунтов в год. Но это ничто в сравнении с двадцатью миллионами фунтов, которые в тот период ввозила Великобритания. Это был подлинный чайный бум, на каждого англичанина (включая грудных младенцев) приходилось не менее двух фунтов (чуть меньше килограмма) в год. Таможенные пошлины, поступавшие ежегодно в казну от импорта чая, составляли минимум три миллиона фунтов стерлингов. Это покрывало половину расходов на содержание могучего британского флота.

Но Китай был далеко не простым торговым партнером. Главным образом потому, что европейцам почти нечего было предложить Поднебесной взамен чая. В самом начале XIX столетия экономика Китая, безусловно, была самой мощной в мире. ВВП страны, по некоторым оценкам, превосходил соответствующий совокупный показатель Европы. Более того, Китай был почти самодостаточен, то есть производил почти все, в чем нуждался. Поэтому он держал границы закрытыми и свел внешнюю торговлю если не к нулю, то к тоненькому ручейку.

Такая система выстраивалась на протяжении XVII и XVIII веков и к началу XIX века превратилась в глубоко укоренившуюся традицию. Лишь два порта на всем огромном китайском побережье были открыты для кораблей «заморских дьяволов» — Макао (португальская «колония», где сосуществовали две администрации: европейская и китайская; причем последняя, контролировавшая коренное население, а значит, и рабочую силу, была весьма влиятельна) и Кантон.

В Кантоне осуществлялась непосредственно торговля, но она, как и нахождение там европейцев, была обставлена множеством запретов и административных рогаток. Европейские купцы имели право оставаться в Кантоне лишь на протяжении торгового сезона (с октября по март), в остальные месяцы они должны были закрывать свои фактории и переселяться в Макао. Вход в сам город был для них закрыт — европейцам выделили небольшой участок на берегу реки за городской стеной размером приблизительно в два футбольных поля. На нем ютились 13 торговых факторий со складами и всей «инфраструктурой» этой мини-колонии: лавками, мелкими мастерскими, питейными заведениями…

Общаться напрямую с китайскими властями торговцы не могли. Существовала специальная китайская гильдия купцов, так называемый Кохонг (от искаженного китайского Гунхан — Государственный торговый дом), и кто-то из ее членов должен был выступать поручителем за каждую европейскую торговую компанию и за каждого частного купца. Все контакты с местными чиновниками осуществлялись исключительно через этого поручителя. Он был собственником здания фактории, а фирма только его арендовала. Он же прямо или косвенно обеспечивал своих подопечных вспомогательным персоналом — переводчиками, компрадором (управляющим), шроффами (денежными менялами), просто слугами. Через него осуществлялись все торговые операции (по крайней мере, легальные). Член гильдии также осуществлял негласный надзор за вверенными ему «варварами», он отвечал за их поведение своим имуществом, а случалось и головой.

В большинстве случаев члены гильдии поддерживали вполне теплые, иногда даже дружеские отношения с опекаемыми европейцами, но от этого надзор не переставал быть надзором, а торговые ограничения — торговыми ограничениями. По сути, Китай давал понять заморским гостям: «В вас здесь не нуждаются; смиритесь и скажите спасибо, что с вами вообще имеют дело».

Ввозить в Китай удавалось (в небольших количествах) сырье — хлопок-сырец из Индии, свинец из Англии, олово из Малакки — да еще предметы роскоши: меха и ласточкины гнезда для приготовления знаменитого китайского супа (их поставляли из Юго-Восточной Азии). В XVIII веке популярность приобрели европейские часы и заводные механические игрушки. Но все это не могло обеспечить сколько-нибудь заметный оборот. Вывозили же европейцы из Китая существенно больше, чем ввозили: фарфор, ткани, предметы традиционных искусств и ремесел.

За большую часть вывозимого чая приходилось платить серебром, и по мере роста аппетитов потребителей этого серебра требовалось все больше. Остановить чайную торговлю было невозможно: без этого напитка уже не мыслила своей жизни значительная часть населения, да и процветание бизнеса самого разного уровня, а также государственных финансов прямо зависело от нее.

Спас положение опиум. Поначалу европейцы на него не ставили, они просто пробовали ввозить разные новые товары в надежде, что какой-то, что называется, пойдет. И опиум пошел: если во второй половине XVIII века крупнейшим рынком сбыта производимого Ост-Индской компанией опиума был малайский остров Пенанг, а на рубеже XIX века — Ява, то к 1820 году свыше 90 процентов ее опиумного экспорта, то есть более 5000 ящиков в год, приходилось на Китай. К 1829 году этот объем почти утроился, а еще через четыре года достиг 20 000 — более 1000 тонн! Наконец-то появился товар, который мог заткнуть злосчастную брешь в торговом балансе Запада и Востока. Как же удавалось ввозить в страну такую массу запрещенного (вспомним императорские указы) товара? Ведь столь респектабельная компания, как Ост-Индская, не стала бы заниматься контрабандой.

Компания «Джардин, Мэтисон и К°», самый крупный агентский дом из тех, что участвовали в китайской опиумно-чайной торговле, успешно функционирует и сегодня. Она является видным игроком на восточноазиатских рынках и одним из крупнейших импортеров китайского чая в Европу, а также инвестором, которому принадлежит, в частности, известная мировая сеть отелей «Мандарин Ориентал». О торговле опиумом компания предпочитает не вспоминать, хотя и не отрицает свою прошлую к ней причастность.

Сложившаяся в результате многочисленных проб и ошибок система торговли была по-своему гениальна. Ост-Индская компания отдала локальную торговлю между Индией и Китаем на откуп частным купцам, сохранив за собой лишь монополию на поставки чая из Кантона напрямую в Англию и на производство опиума в Индии. Готовый продукт компания доставляла в Калькутту, здесь он продавался на открытых аукционах, и все — дальше компания не несла за товар никакой ответственности.

Непосредственной его доставкой в Китай занимались агентские компании, базировавшиеся в Макао и Кантоне. Поскольку опиум в Калькутту поступал более или менее круглый год, этим компаниям нужно было обеспечить столь же ритмичную его доставку потребителю — зависеть от попутных сезонных муссонов, дувших в Индийском океане и Южно-Китайском море, они никак не могли. В результате был создан принципиально новый тип судов — опиумные клиперы, которые обладали способностью двигаться практически навстречу сильнейшим муссонам.

Но все затраты окупались многократно. Ведь себестоимость одного ящика опиума в Индии составляла около 150 фунтов стерлингов, в Кантоне же его цена в 1820-е годы достигала 520 фунтов. А один клипер средних размеров вмещал до трехсот ящиков. На нынешние цены один рейс приносил до четырех миллионов долларов чистой прибыли. Рейсов же судно за год совершало два-три, и у крупных агентских компаний в море одновременно могли находиться десяток и более клиперов.

Наркотик агентская компания доставляла к месту впадения Жемчужной реки (Чжуцзян), выше по течению которой стоит Кантон. Ее широкая дельта образует залив, известный европейцам под названием Бокка-Тигрис («Пасть тигра»). Он представляет собой настоящий лабиринт, образованный множеством островов (в основном необитаемых) и отмелей, в котором легко было отыскать защищенную от штормов стоянку. Здесь в водах, которые условно можно назвать нейтральными (китайские таможенники досматривали грузы выше по реке), наркотик перегружался на специальные «приемочные суда» — своеобразные плавучие склады.

Непосредственной реализацией товара занимались представители агентской компании, снимавшей помещение в одной из тринадцати факторий. Все сделки (и не только запрещенные опиумные) совершались без осмотра товара, исключительно под честное слово. И китайские, и европейские купцы слишком дорожили своей репутацией, чтобы пойти на обман. Ударив по рукам с покупателем (как правило, с ведома своего «покровителя» из Кохонга), агент выписывал (зачастую на первом попавшемся клочке бумаги) нечто вроде накладной: «Выдать предъявителю сего такое-то количество товара». Доставка опиума на берег с приемочного корабля была уже делом покупателя. Для этого использовали маленькие и юркие китайские гребные суденышки, которые европейцы называли быстрыми крабами.

Опиум принимали с различными целями: как обезболивающее, как снотворное и, естественно, как наркотик.

В странах Средиземноморья и Западной Европы, где имелись давние винодельческие традиции, в этом последнем качестве его использовали относительно редко — здесь соответствующая ниша была прочно занята вином и прочими алкогольными напитками. На Востоке же культура виноделия и винопития либо вообще не развилась, либо была подорвана с приходом ислама, запрещающего употребление вина. Во многом поэтому опиум там стали все больше использовать не в медицинских, а в «развлекательных» целях.

Это резко расширило круг потребителей наркотика и создало огромный, устойчивый спрос на него. В Индии, например, правители из династии Великих Моголов быстро оценили экономические выгоды, которые сулил новый рынок, и установили государственную монополию на торговлю опиумом. Впоследствии Ост-Индской компании не пришлось ничего выдумывать и создавать с нуля — она просто переняла прекрасно налаженный, приносящий весомые прибыли бизнес и расширила его.

Везде, и в Европе, и на Востоке, опиум либо пили (растворяя его в воде или спиртных напитках), либо глотали сухим небольшими порциями. Непосредственный эффект от такого употребления сравним с тем, что дает умеренная доза легкого наркотика вроде марихуаны, то есть он был скорее расслабляющим и тонизирующим, чем опьяняющим средством. Английские военные врачи неоднократно наблюдали, как сипаи-индийцы в армии Ост-Индской компании после тяжелого марш-броска глотали на привале опиум, чтобы быстро восстановить силы. О разрушительном действии наркотика на организм, эффекте привыкания до конца XIX века никто не задумывался. Европейские врачи применяли опиум для лечения едва ли не всех болезней — диареи, дизентерии, астмы, ревматизма, диабета, малярии, холеры, лихорадки, бронхита, бессонницы — и просто для снятия болей любого происхождения. Часто за болезнь принимали наркотическую ломку, но врачи, прописывая больному новую дозу опиума, этого не понимали и радовались, что лекарство так хорошо помогает. Всевозможные успокоительные капли на основе опиума продавались в обычных аптеках. В одну Англию в первой половине XIX века ежегодно ввозилось до 20 тонн опиума, причем абсолютно легально. Общество волновала проблема пьянства, и по сравнению с дешевым джином опиум казался совершенно безобидным, даже полезным продуктом. Так, в 1830 году агроном-любитель из Эдинбурга получил престижную сельскохозяйственную премию за успехи в выращивании опийного мака в Шотландии.

Иными словами, обвинять производителей опиума, в частности британскую Ост-Индскую компанию, в преступной эксплуатации человеческой слабости не приходится. Опиумный бизнес тогда мало чем отличался от любого другого, правда, для компании он был очень важен, поскольку к началу XIX века она подошла в состоянии если не явного, то определенно назревающего кризиса.

Задуманная и созданная в свое время как чисто коммерческая корпорация, она де-факто превратилась в правительство Британской Индии — напрямую управляла обширными, густонаселенными территориями, имела собственный административный аппарат, большую профессиональную армию, осуществляла дипломатические функции. Все это требовало огромных денег.

О баснословных дивидендах, 300–400 процентов годовых, которые получали акционеры в XVII веке, теперь не приходилось и мечтать. Естественно, что в этих условиях Ост-Индская компания активно расширяла площади, занятые опийным маком, а две свои главные фабрики по переработке опиума-сырца постепенно превратила в гигантские предприятия.

При этом свою продукцию компания в Европу практически не поставляла. Слишком долог и дорог был морской путь вокруг мыса Доброй Надежды. Европейский спрос с лихвой удовлетворяла Турция. Индийский же опиум первоначально находил своего потребителя главным образом внутри самой Индии, но со временем все больше в Юго-Восточной Азии. Наркотик там долго употребляли также в виде раствора. Однако начиная с XVII века распространение табака, который приобрел огромную популярность в этом регионе, изменило и способ употребления опиума: его стали смешивать с табачными листьями и эту смесь, которая получила название «мадак», курить. Она все еще оставалась «легким» наркотиком, поскольку опиум в ней имел низкую степень обработки: содержание морфинов в смеси не превышало 0,2 процента. Однако идея, что опиум можно курить, родившись, не могла не быть доведена до логического завершения: курить его можно и в чистом виде.

Пришлось изобрести специальную опиумную трубку, которую не набивают и не раскуривают, — вместо этого над специальной лампой разогревают шарик опиума до температуры, близкой к температуре кипения, после чего курильщик быстро втягивает через мундштук образовавшиеся пары. Но плохо очищенный опиум, который употребляли внутрь или добавляли в табак, для этого не годился. При разогреве он просто сгорал, теряя большую часть дурманящих веществ.

В результате была разработана технология очистки опиума. Содержание морфинов в нем было доведено до 9—10 процентов, что в 50 раз больше, чем в мадаке. Тут уже ни о каком «поднятии тонуса» речь не шла — выкурив трубку, человек на какое-то время просто выпадал из жизни. Опиекурильни были очень спокойными заведениями — спокойными, как могила. Аналогия тем более уместна, что разрушение личности и здоровья курильщика шло стремительно и, как правило, бесповоротно. Для мира, который еще ничего не знал о наркозависимости, курение опиума неизбежно должно было стать страшным бичом. Весьма вероятно, что родина опиекурения — юго-восточное побережье Китая, место пересечения торговых путей (а значит, и культур) всей восточноазиатской ойкумены. В любом случае новый способ употребления опиума стал ассоциироваться именно с Китаем и китайцами (в том числе с китайцами диаспоры).

Власти Поднебесной опиумная проблема долгое время особо не волновала. Наркотик периодически запрещали (не слишком заботясь о соблюдении запретов), но не из-за пагубного его воздействия на здоровье подданных, а потому, что он был товаром привозным, все же иноземное в Китае приравнивалось к варварскому, то есть недостойному.

Однако в конце XVIII столетия беспокойство Пекина стало нарастать. Грозный (в отличие от многих предыдущих) антиопиумный указ император выпустил в 1780 году, и далее они посыпались как из рога изобилия. Это был уже не колокольчик, с помощью которого строгий, но милостивый учитель призывает к порядку расшалившихся школяров, а набатный колокол. Что же заставило власти изменить свое отношение к опиуму? Как ни удивительно, главную роль здесь сыграл чай, потребление которого в Европе как раз в этот период стало стремительно расти.

Ост-Индская компания производила опиум на двух фабриках, расположенных в городах Патна и Газипур (недалеко от Варанаси, в английской колониальной транскрипции — Бенареса). По названиям этих фабрик получили свои имена и два основных бренда опиума, завозившегося в Восточную Азию, — «патна» и «бенарес».

Наркотик поставлялся в стандартных ящиках из мангового дерева, вмещавших сорок шаров высушенного до нужной кондиции продукта общим весом около 54 килограммов. В таком виде опиум мог храниться годами, оставаясь годным к употреблению. Фабрика в Газипуре существует по сей день и производит до четверти всего опиума в мире, используемого легально в медицинских целях.

Вопреки распространенному мнению, прибыль Ост-Индской компании от непосредственной продажи опиума была относительно невелика — не более 5–6 процентов ее общего годового дохода. Ценность опиумной торговли для компании была в другом: она обеспечивала серебряной наличностью куда более прибыльную и стратегически важную чайную торговлю.

За опиум китайцы обычно платили серебром. Но в водах Южно-Китайского моря, кишащих пиратами, серебро в больших количествах пере возить было опасно. Поэтому агент, совершив сделку, обычно отправлялся в кантонское представительство Ост-Индской компании и покупал на вырученное серебро ее векселя, которые подлежали погашению в Лондоне. Это серебро компания немедленно пускала на закупку чая. Круг, таким образом, замкнулся — утекавший по «чайному» каналу драгоценный металл стал возвращаться по «опиумному».

Впрочем, по мере роста опиумных поставок объем серебряной выручки начал ощутимо превышать потребности чайной торговли. И корабли компании стали вывозить из Поднебесной не только чай, но и серебро. Теперь уже не Китай высасывал драгоценный металл из британской экономики, а наоборот, Британия — из китайской. Причем для Китая такой отток был значительно более чувствительным, поскольку других источников поступления серебра страна практически не имела (собственная добыча была незначительной).

Но проблемы, порождаемые опиумной торговлей, отнюдь не сводились к одной экономике, что китайским властям к 1820 годам стало очевидно и чего еще не осознала Европа, привыкшая видеть в опиуме лишь лекарство (в этом отношении обвинение, которое выдвинул в 1839 году против англичан императорский комиссар в провинции Гуандун Линь Цзэсюй, что те, дескать, наводняя Китай опиумом, ввоз его в свою страну запрещают, беспочвенно). В одном лишь Кантоне число курильщиков, попавших в полную зависимость от «иноземной грязи», исчислялось, по оценкам европейских миссионеров, десятками тысяч.

С побережья наркотик растекался по всей стране, достигая самых глухих деревень. Опиумная эпидемия поразила все слои общества. Когда император Даогуан, заняв в 1820 году трон, приказал подготовить доклад о степени распространения, как сейчас бы выразились, наркомании, то одним из самых пораженных этим недугом слоев оказались чиновники и армия. Более того, зараза просочилась и в Запретный Город — курильщики опиума были выявлены в ближайшем окружении самого Сына Неба.

Борьбу следовало вести по двум направлениям: доставка и распространение. Поднебесная не располагала военным флотом, который мог бы представлять реальную угрозу для кораблей агентских компаний, как правило, неплохо вооруженных ввиду постоянной угрозы нападения пиратов. Даже стоящие на якоре приемочные суда имели современные орудия и легко могли отбиться от любой флотилии боевых джонок.

Ужасающая коррупция местных властей (китайским чиновникам по традиции платили крайне мало, и считалось вполне нормальным, что они используют свое служебное положение для поправки материального) сводила на нет и любые меры верховной власти по борьбе с распространением наркотика. Мандарины и чиновники более низкого ранга сами активно участвовали в перепродаже контрабандного товара вглубь страны. Для отвода глаз они время от времени демонстрировали свое рвение: подождав, пока очередная опиумная флотилия разгрузится, отправляли против нее свои джонки. Те, стреляя в воздух и оглашая окрестности грохотом гонгов и барабанов, «преследовали» спокойно отплывающие в Индию клиперы, после чего в столицу отправлялась победная реляция: корабли «заморских дьяволов» после жестокой битвы рассеяны и обращены в бегство. Чтобы успокоить Пекин, власти Кантона время от времени ловили нескольких особо злостных (или просто невезучих) мелких розничных торговцев и торжественно казнили их при большом стечении народа.

К 1830-м годам опиум (и все с ним связанное) стал едва ли не определяющим фактором внутренней жизни Китайской империи, а чуть позже и внешней ее политики. Собственно, это, пусть и не в такой степени, относилось и к остальному миру. В опиумную торговлю были вовлечены отнюдь не только английские купцы и компании, но и американские (они везли в основном наркотик из Турции), а также индийские. Несколько крупных агентских фирм, работавших в Кантоне, принадлежали парсам (индийским зороастрийцам). Например, компания семьи Рамсетжи действовала на рынке как самостоятельно, так и в партнерстве с крупными английскими и американскими фирмами. В самой Индии за ней стояли могущественные сетхи (банкиры), которые сами часто открывали филиалы своих контор в Макао и Кантоне, а также раджи полунезависимых княжеств, отнюдь не гнушавшиеся вкладывать деньги в опиумный бизнес.

В начале 1830-х в Индии, в районе плато Мальва, появился третий, неподконтрольный компании (поскольку находился на земле «независимого» княжества) центр производства наркотика, успешно соперничавший с Патной и Бенаресом. Поступавший оттуда опиум так и назывался — «мальва». Он отличался худшим качеством, но был существенно дешевле. Массовый выброс «мальвы» на рынок в 1830–1832 годах (которому компания безуспешно пыталась воспрепятствовать) повлек за собой обрушение цен — с 2000 долларов за ящик до 600–700 и даже ниже. Чтобы не нести убытки, торговцам пришлось резко увеличить объемы поставок в Китай. Благо опиум — товар, который чем больше поставляешь, тем больше растет на него спрос. Таким образом чайно-опиумный баланс удалось сохранить.

Следующий удар Ост-Индская компания получила уже не с Востока, а с Запада. В 1834 году британский парламент отозвал у нее монополию на торговлю с Китаем. Нельзя сказать, что это было полной неожиданностью. Над миром вставала заря новой эры — свободной торговли и свободного капитала. Идеи Адама Смита и его последователей уже прочно овладели умами, и монополия компании выглядела явным анахронизмом. Долгое время ей удавалось отбивать атаки, однако державшие в руках кантонскую опиумную торговлю крупные агентские дома, такие как «Джардин, Мэтисон и К°» или «Дент», которые она сама фактически выпестовала, тоже хотели торговать чаем. Они-то и пролоббировали отмену монополии.

Теперь чай из Кантона в Англию мог везти любой английский торговец. Клиперы агентских компаний, которые в основном и захватили чайный рынок, стали не только доставлять опиум из Индии в Китай, но и чай из Китая в Европу. При этом отлаженная опиумно-чайно-серебряная схема продолжала работать и обороты торговли росли. Политические последствия отмены монополии оказались куда более серьезными. Ост-Индская компания в лице своих резидентов в Кантоне традиционно играла роль лидера всего европейского торгового сообщества на Дальнем Востоке. Чиновники компании, сами не вовлеченные в поставки опиума, обладали колоссальным дипломатическим опытом и знанием китайских реалий, поэтому им легко удавалось сглаживать острые углы, поддерживать общий мир. Теперь же вести тонкую дипломатическую игру стало некому, точнее, этим пришлось заняться купцам-агентам, которых интересовала в первую очередь прибыль и которые привыкли относиться к китайцам свысока.

Закончилось все это «опиумными войнами». Всего их было две: в 1840–1842 и 1856–1860 годах. Обе Китай вчистую проиграл, вследствие чего вынужден был открыть страну (в частности, отменить монополию Кохонга) и снять все ограничения на торговлю. Только через полстолетия, в 1913 году, пришедшие к власти после победы Синхайской революции демократы запретили ввоз наркотика в страну.

Поводом для первой из войн (1840–1842) послужила конфискация китайскими властями у английских торговцев более 20 000 ящиков с опиумом. Британия отправила к китайским берегам эскадру. Война завершилась быстрой победой англичан. 29 августа 1842 года был подписан Нанкинский мирный договор, по которому Китай выплачивал контрибуцию, отдавал британцам Гонконг и ликвидировал монополию Кохонга.

Однако европейцы так и не получили права беспрепятственно торговать опиумом. Во второй «опиумной войне» (1856–1860), предлогом для которой послужил захват китайцами английского судна «Эрроу» с контрабандой, участвовала коалиция западных держав: Англия, Франция и США. Неудивительно, что Китай снова проиграл.

В соответствии с новым Пекинским договором 1860 года страны-победительницы получали значительные привилегии в торговле с Поднебесной. В нем, в частности, была узаконена торговля опиумом.

Чайные гонки

Чайными гонками называли гонки клиперов с грузом чая по торговому пути из Китая в Англию. Ведь основным товаром, сулившим купцам немалые прибыли, был китайский чай. Перевозимый на старых судах, он иногда находился в пути по двенадцать месяцев, отсыревая и пропитываясь запахами трюма.

В 1834 году Ост-Индская компания потеряла монополию на торговлю с Китаем. В 1849 году было отменено действие кромвелевского Навигационного Акта. И в этом же году в первом же рейсе в Гонконг американский клипер «Ориенталь» на обратном пути затратил восемьдесят один день. В следующем году — восемьдесят дней. После этого английские купцы зафрахтовали его на перевозку в Лондон. В 1850 году на выполнение этого перехода клипер затратил девяносто семь суток. На верфи в Блэкуолле с него сняли мерку (пример промышленного шпионажа). Уже в следующем году с шотландской верфи Худа в Абердине вдогонку американцам сходят клипера «Сторнэуэй» и «Кризелайт». В 1852 году с верфи Грина в Блэкуолле сходит построенный по чертежам разработанным с «Ориенталя» — клипер «Челленжер».

«Гончие псы океана» — такое прозвище получили клиперы на Британских островах — доставляли грузы из Китая за три-четыре месяца. Количественно еще долгое время американский клиперный флот превосходил английский, и в течение еще нескольких лет на долю американских судов доставалась большая прибыль (англичанам приходилось фрахтовать американские суда).

С 1860 года американские клипера не фрахтовались англичанами, и клипер «Флайинг Клауд» был последним американским судном, доставившим чай в Лондон. Начиная с 1859 года, когда из китайских портов вышло одновременно одиннадцать клиперов, чайные гонки стали проводиться регулярно. Самая яркая из них, первая, прошла в 1866 году. Между 26 и 28 мая 1866 года с рейда города Фучжоу (Китай) стартовали шестнадцать клиперов.

Сразу же после старта лихорадка гонок охватила команды. На карту было поставлено все. «Ариель» много часов подряд шел буквально на боку. Однако вместо того, чтобы убрать хотя бы один парус или потравить шкоты, заделывали наглухо парусиной люки и всякие иные отверстия и щели. Люди натягивали на себя клеенчатую робу, или связывались шкертом по нескольку человек. Ни один не покинул своего места.

Штормовые шквалы были столь сильными, что, по мнению многих старых морских волков, могли бы перевернуть судно. Пять часов продолжалось сражение со стихией. Когда буря утихла, капитан выставил большую бочку — и с первого же стакана многих бросило в глубокий сон.

Наконец 5 сентября корабль приблизился к лондонским докам. Но «Ариель» настигал «Тайпин». Капитан приказал еще прибавить парусов. Все, до последней тряпки, подняли на реи и пошли еще круче к ветру. Соперник остался позади. К гавани устремились несметные толпы народа. С быстротой молнии облетела Лондон весть о прибытии первого гонщика. В мгновение ока огромный город будто вымер, фабрики и конторы обезлюдели. На причальной стенке разразилась нескончаемая буря оваций. Люди, как пчелы, облепили доки и восторженно махали оттуда шляпами и платками героям моря. Матросов наперебой целовали и засыпали подарками.

Для лондонцев все они остались героями «чайного рейса», даже тогда, когда выяснилось, что гонки выиграл все же «Тайпин», ошвартовавшийся на восемь минут позже: из Фучжоу он вышел через двадцать минут после Ариеля и к месту назначения пришел, таким образом, на двенадцать минут раньше.

Неудивительно, что молодые капитаны клиперов пользовались большой популярностью. Ими восхищались юноши, их обожали женщины. Девочки-подростки осаждали их, требуя автографы. Портреты их не сходили со страниц газет и модных журналов.

Возникли клиперы на американских верфях, а создателем их был конструктор Джон Гриффит. Первоначально это были лоцманские суда, которые у входа в Чезапикский залив ожидали появления заморских гостей. Во время англо-американской войны 1812 года за скорость и поворотливость клиперы заслужили славу наиболее результативных каперских судов.

Для клиперов характерны были стройные корпуса, похожие на гигантских рыб. Устранено было все, что хоть в какой-то мере могло препятствовать уменьшению сопротивления воде и воздуху. Палубные надстройки сокращены до минимума. Судостроители сотворили истинное чудо, добившись легкости корпуса при одновременном увеличении прочности. Штевень резал волны, как острый нож. И это было ново: ведь даже у фрегатов носовая часть была сравнительно широкая, и они подминали воду под себя, вместо того, чтобы ее резать. Благодаря V-образной форме шпангоутов, острыми были и кормовые обводы, что препятствовало образованию завихрений.

Клиперы строили с таким расчетом, чтобы длина их почти в шесть раз превосходила ширину. Впервые к судостроению были применены законы гидродинамики. Легкость конструкции достигалась не в ущерб прочности, а путем применения отборной древесины и железных шпангоутов. Деревянная обшивка обивалась сверху медной жестью. Медная обивка подводной части судна, оказавшаяся весьма эффективной, впервые была введена в Англии. Она хорошо и на долгое время предохраняла корпус судна от обрастания ракушками и водорослями, а также от проедания древоточцами. Это позволяло на одну треть повышать путевую скорость и избавляло от необходимости частого килевания. Нельзя было только прилаживать по соседству какую-либо железную деталь: в сочетании с медью и соленой морской водой образовывался своего рода гальванический элемент, в результате действия которого медные листы быстро разрушались.

Появившиеся позже стальные четырехмачтовые барки уступали обитым медью деревянным судам, так как при скольжении в воде барки не обладали присущей клиперам эластичностью, в которой и заключалась тайна быстрых парусников. Ведь именно высокая эластичность была причиной удивительнейших морских качеств судов викингов и полинезийцев.

Для того чтобы можно было возводить все новые и новые этажи парусов, мачты клиперов делали необычайно высокими. У непривычного человека один лишь взгляд с палубы на верхушку мачты вызывал головокружение.

Для улучшения маневренных способностей судов на них выше марселей ставились еще брамсели. Над ними величественно возвышались бом-брамсели, так называемые у английских моряков «королевскими» парусами, а еще выше, белели трюмсели — «небесные» паруса.

Всего же мачты несли по шести-семи больших прямоугольных парусов. Сверх того, в носовой части судна имелись еще три кливера и фор-стеньги-стаксель. Утлегарь — рангоутное дерево, к которому крепились галсовые углы кливеров — выдавался далеко впереди форштевня. Но это было не все. Между мачтами имелось еще по три стакселя, с помощью которых удавалось ходить очень круто к ветру, а на выдвигающихся дополнительно с боков рей шестах, так называемых лисель-спиртах, крепились еще лисели. Вскоре за трехмачтовыми клиперами последовали четырехмачтовые. Одним из самых больших таких судов был построенный в Бостоне Грейт Рипаблик, длиной 95 метров. Грот-мачта клипера состояла из четырех частей: собственно мачты, стеньги, брам-стеньги и бом-брам— стеньги, называемой также «королевской стеньгой». Все стеньги при необходимости можно было спускать вниз. Мачты имели небольшой наклон назад.

Быстрые рейсы сулили судовладельцам значительное повышение доходов. Честолюбивые капитаны, как правило, участвующие в прибылях, лично подбирали экипажи, вплоть до последнего матроса. Игра стоила свеч: ведь превышение временных показателей грозило увольнением самому капитану. Правда, несколько выше стало и жалованье матросов, ибо служба их была неимоверно тяжелой.

Бешеного темпа требовали от транспортных средств и авантюристы-золотоискатели, валом повалившие в Калифорнию. Строительство трансконтинентальной магистрали с Востока на Запад США в середине прошлого века еще не было закончено, а Панамский канал только планировался, поэтому для охваченных золотой лихорадкой людей оставался лишь длинный морской путь — вокруг американского субконтинента. Быстроходные клиперы стали пользоваться огромным спросом. За место на судне платили любую цену. И тем не менее рейс клипера от Нью-Йорка до Калифорнии, вокруг мыса Горн, длился до четырех месяцев.

Несколько десятилетий просуществовал также флот парусных судов, пускавшихся в авантюрное, полное опасностей плавание вокруг южной оконечности Америки, чтобы доставить из Чили селитру для европейских полей и пороховых заводов.

Мысль о том, что США лидируют в постройке парусников, не давала спокойно спать владельцам английских верфей, и они поручили своим инженерам ответственное задание: разобраться во всех деталях конструкции американских клиперов. Вскоре подобные суда были заложены и на британских верфях. Киль, шпангоуты и весь остальной набор были железными, обшивка — деревянная (композит). В результате такого сочетания новые парусники, прозванные «морскими скакунами», приобрели еще большую скорость. Впервые появилась возможность доставлять в Европу калифорнийские фрукты.

Георг В. Глаузен, работавший на Текленборг-верфи в Геестенмюнде, сконструировал самый большой для того времени парусник — «Прейссен». Он имел 133,2 метра в длину, 16,4 метра в ширину и осадку в полном грузу 8,23 метра. Водоизмещение его составляло 11 150 тонн, а площадь парусов — 5560 квадратных метров. После восьми лет успешной морской службы этот парусник пал жертвой столкновения с английским пароходом, совершающим рейсы через Ла-Манш. Пароход рассчитывал пересечь курс Прейссен, но недооценил его скорости.

Известные клипера, их инженеры и строители

Нажим на капитанов со стороны судовладельцев, требующих совершать рейсы в кратчайшее время, заставлял их зверски эксплуатировать команду. На кораблях царила железная дисциплина. Об этом шла молва по всем портам, и не так-то просто было набрать достаточное число людей для рейса, тем более, что чрезвычайно развитый такелаж клиперов до предела выматывал силы команды. Нередко экипажи клиперов пополнялись школьниками или другими простаками, которые в поисках приключений легкомысленно подписывали вербовочный контракт.