Берсерк

Рассказывает Дара

Что такое Датский Вал, я узнала, когда в Кольел к дочери приехал вендский князь Мечислав[77]. Он оказался невысоким, но кряжистым и плотным, как старый дуб. Даже кожа на его морщинистом лице напоминала кору. Улыбнулся он, лишь увидев на крыльце пузатую Гейру. Жена Олава ждала ребенка…

— Неладно в такое время мужа от тебя отрывать, — обнимая дочь, сказал Мечислав, — до делать нечего. Император Оттон[78] ведет войска в Сле[79], а оттуда к Датскому Валу для похода на данов. Он требует от меня и дружину, и ополчение. Придется тебе кое-кем поступиться.

Гейра смущенно опустила голову:

— Твоя воля — закон, батюшка…

Я смотрела на нее и не могла понять, куда девалась моя прежняя зависть? Смерть Бьерна унесла все. Остались только страшные одинокие ночи. В их темноте паук мар обретал силу и бередил душу воспоминаниями: безжалостные берсерки вновь убивали моих родичей, а едва затихали их стоны, появлялся Бьерн. Из его пустых глазниц беспрерывно текла кровь…

К рассвету сны кончались, но ненависть к убийцам не уходила. Ее не мог развеять даже яркий солнечный свет. Она гнала меня подальше от людей, в лес, где никто не мог видеть, как я учусь сражаться. Там мне помогали мары. Они превращали стволы деревьев, пни и кусты в расплывчатые фигуры заклятых врагов, и я рубила их в желтое древесное крошево. А после возвращалась дружинную избу, валилась на лавку и до следующер утра мучилась тревожными снами.

— Не узнаю тебя, Дара, — как-то раз, застав мед за метанием ножей, сказал Изот. — Тебя будто кто под менил. Не улыбаешься, не сердишься… Холодная стала равнодушная…

Лив не хотел меня обидеть, да и не мог. Моя ненависть! предназначалась другим. Я выдернула из дерева ножи заткнула их за пояс и повернулась к нему:

— Что тебя беспокоит, Изот? Чего ты хочешь? Он пожал плечами:

— Ничего…

— Ну а коли ничего, то ступай себе…

Удивленно озираясь, он отошел и больше не донимал меня расспросами. После одного из удачных походов Олав отдал ему под команду добытый где-то на Готланде драккар, и с той поры у лива было много дел. А с приездом Мечислава их прибавилось.

Утром князь появился в Кольеле, а днем созвал совет из старших и самых уважаемых воинов. Я точила топор, когда в дружинную избу сунулось молодое румяное лицо:

— Изота из ливов князь в терем кличет! Изот вскочил, скинул серую рубаху и вытащил из сундука нарядную, шелковую.

— Рядишься, как к красной девке на свидание, —пренебрежительно хмыкнула я, но лив рассмеялся:

— Что с девкой, что с князем — всюду судьба peшается. Нынче вот скажут, кто пойдет с Али на Датски Вал, а кто останется при Гейре.

Датский Вал! О нем толковали мары! Там будут мои враги — Хаки Волк, Черный Трор и убийца Бьерна! j бросилась к ливу:

— Я иду с тобой! Он помотал головой:

— Не пустят. Зовут-то не всех.

— Пустят! Пробьюсь!

— Как хочешь, мое дело упредить.

Лив не обманул — на крыльце княжьего терема стояли два рослых дружинника Мечислава. Они пропустили лива внутрь, презрительно оглядели меня и заступили дорогу. Один, рыжий и усатый, ухмыльнулся:

— А ты куда, баба? Думаешь, нацепила дружинные порты и сразу стала воином? Или торопишься за милым дружком? Так ты не спеши, подумай, может, я получше буду…

Он хихикнул, а второй дружинник угодливо поддакнул:

— С ее-то рожей выбирать не приходится! Рыжеусый расхохотался. Его большая ладонь нахально прошлась по моему бедру. Не раздумывая, я вцепилась в его кадык. Ратник захрипел и растерянно замахал руками.

— Ты что, ополоумела?! — взвизгнул его приятель.

— Пустишь в терем или нет? — еще сильнее сдавливая горло рыжеусого, спросила я.

— Сучка!

Его кулак мелькнул возле моей щеки. Я уклонилась, отпустила полузадохшегося дружинника и вытащила нож.

— Дара! — Кто-то обхватил меня сзади и потащил с крыльца. Я узнала голос Олава. — Дара…

Он отпустил меня, заметил нож и удивленно всплеснул руками: — Ты что творишь?

— Не пускают, — убирая оружие, пояснила я.

— Ты, конунг, своих сучек на цепи держи, — приходя в себя, прохрипел дружинник. — А то и зашибить можем.

Олав раздраженно отмахнулся:

— Помолчи, Клемент! Что ж вы за воины, коли не могли совладать с бабой!

Ратник посрамленно смолк, а Олав отвел меня от крыльца:

— А тебе, Дара, там нечего делать. К чему бабе разговоры про войну?

Бабе, бабе, бабе! Куда ни сунься — всюду напомнят о моей бабьей сути. А к чему она мне? И почему я мужиком не уродилась?!

Я вырвалась из ласковых рук Олава:

— Слушай, конунг, забудь, что я баба. Я воин не хуже других! И мое дело не у печи сидеть и прялку крутить, а врагов крушить!

Кто-то за спиной Олава засмеялся. Серые глаза конунга погрустнели.

— Коли так — не мне тебя держать. Эй, пропустите ее! Стражники неохотно посторонились, и я вошла. В тереме было тесно и душно. На скамьях в горнице места не хватило, и я пристроилась прямо на полу, рядом с темноволосым худым мужичком в широких штанах и длинной, перехваченной расшитым поясом рубахе. Он не носил меча и не походил на воина.

— Ты как тут очутился? — удивилась я. Незнакомец поднял голову, но ничего не ответил. Начался совет. Первым заговорил князь Мечислав. Он призывал, воинов помочь императору Оттону в предстоящей битве с данами, но при этом его лицо было унылым и скучающим, а его воеводы прятали глаза. Олав хмурился, и стоящая за его плечом Гейра тоже. Похоже, из всех собравшихся только я одна хотела попасть на Датский Вал.

— Конунг данов собрал большое войско, и битва будет нелегкой, — угрюмо сказал князь. — К нему приходят войска из Норвегии и Свей. Там будут Харальд Гренландец, Тьюдольв Корыто и даже Хакон-ярл с сыном…

При этих словах сидящий рядом со мной мужичок судорожно вздохнул. Его жилистое тело напряглось. Я покосилась на него. Глаза мужика горели ненавистью.

— На рассвете я уеду к императору, — продолжал Мечислав. — А ты, Олав, соберешь дружину и ополчение. Сам поведешь людей морем, а для тех, кто отправится берегом, я дам проводника. Он надежный человек и знает все подходы к Датскому Валу.

Желая рассмотреть неведомого проводника, я вытянула шею, но никого не увидела. Зато мой тщедушный сосед поднялся и поклонился совету. В изумлении открыв рот, я уставилась на него. Этот поведет войско?!

— Сядь, Тюрк, — приказал ему князь. Темноволосый еще раз поклонился и опустился на место. Теперь он заинтересовал меня не на шутку.

— Странное у тебя имя, — чтоб хоть как-то завязать разговор, шепнула я. — По виду ты грек, а по имени…

— Двадцать лет никому не было дела до моего имени, — также шепотом ответил он. — Так и нынче, что за разница, как я себя называю? А вот что делает в дружине Али-конунга ряженная мужиком баба — понять не могу.

— Воюю, — усмехнулась я. Он покачал головой:

— И что ж тебя заставило стать воином?

— Может, то же, что тебя — проводником.

— Нет. — Он оценивающе пригляделся ко мне. Цепкие глаза грека пробежали по моему лицу, на миг замерли на губах и скользнули в сторону. — Ты была рабыней, но в тебе не осталось рабского страха. А во мне он прижился. Этого я не прощу ни данам, ни норвежцам!

— Правильно, — одобрила я и, столкнувшись с его удивленным взглядом, пояснила: — За обиды нужно мстить…

Грек улыбнулся, и тут вдруг хором загалдели дружинники Олава. Я поднялась и помогла встать Тюрку.

— Что там? — вытягивая тощую шею, спросил он.

— Погоди, узнаю… — Из-за спин воинов мне ничего не было видно, поэтому я отпустила грека и принялась пробиваться на шум. Оказалось, это ссорились Олав и Изот.

— Два корабля останутся здесь! Твой и Помежин, — гневно кричал Олав.

— Что ж ты, конунг, меня за труса держишь, с мальчишками оставляешь?! — протестовал лив. — Или не доверяешь?

— Как не доверяю, коли поручаю тебе самое дорогое, что у меня есть! Земли свои, жену свою, ребенка, который вот-вот на свет народится, — все отдаю под твое попечение! Честь оказываю, а ты недоволен!

— А мне такой чести не надобно! Я не желаю отсиживаться на лавке, покуда мои товарищи будут класть головы в чужой стороне!

Одобряя его речи, воины загудели. Олав сердито взмахнул руками.

— Я… — Изот не договорил. Легко, будто играючи, Мечислав отодвинул шумящих воинов и оказался перед спорщиками. Его вид не предвещал ничего хорошего.

— Отец! — вскрикнула Гейра, но князь отмахнулся от дочери, как от назойливой мошки.

— Чего ты желаешь, а чего нет, тебя не спрашивают! — зарычал он на Изота. — Коли хочешь служить нечего на собственного конунга хвост поднимать. А то останешься и без корабля, и без команды. Вояк у меня много, и любой встанет за старшего над твоим драккаром!

Лив молча переминался посреди горницы. Его руки сдавливали рукоять меча, щеки подергивались, но возразить было нечего.

— Ступай, — приказал Мечислав. — Охолонись… Изот повернулся и вышел..

— Значит, все уладили. — Князь удовлетворенно огладил усы. — А то, ишь ты, каков гордец выискался! Ну а коли все решили, ступайте-ка собираться, а мы с конунгом немного потолкуем.

Я встала и подошла к греку, но не успела открыть рот, как Мечислав окликнул:

— И ты, Тюрк, останься. Поговорим, подумаем. Голова-то у тебя поумнее любой другой будет.

Грек взглянул на меня, сожалеюще приподнял брови и послушно двинулся к князю. Я вышла на крыльцо. Там толкались и шумели разгорячившиеся дружинники. Чуть в стороне от остальных, у городьбы, стояли люди Изота. Они уже знали о своей участи и печально глядели на счастливцев, которым выпала честь сражаться в войске знаменитого императора Оттона, или Отто-кейсара, как его называли урмане. Изот заметил меня и стал протискиваться к крыльцу. Не хватало еще выслушивать его жалобы! Да и утешитель из меня никудышный…

Я спрыгнула с крыльца и свернула на задний двор. Там шла своя жизнь: ржали лошади, исподтишка глазели на статных дружинников румяные девки и суетились рабы. Сзади послышался голос Изота. Вот привязался! Я нырнула в дыру между досками городьбы, скатилась в ров и забежала в лесок. Потеряв меня из виду, лив отстанет… Но не тут-то было. Возвещая о его появлении, сзади громко затрещали кусты.

— Ладно, Изот… — Я обернулась и замерла. Моим преследователем оказался вовсе не лив, а тот рыжеусый дружинник, которого я чуть не придушила на крыльце, — Клемент, кажется так называл его Олав… В руке у воина покачивался длинный пастуший кнут. Я попятилась. Мало радости попасть под плеть накануне битвы…

— Ну что, сука? — противно скалясь, спросил рыжеусый. — Говоришь, ты не баба? А коли проверю? Он качнул кнутом и погладил рукоятью себе между ног. Может, после этого поймешь, баба ты иль нет,с придыханием выдавил он.

Я потянулась к ножу. Хоть бы каплю злости или страха! Но их не было. Злость дожидалась встречи с главными врагами, а страх умер вместе с Бьерном или того раньше…

Рыжеусый надвигался. Его толстый язык похотливо заскользил по пухлым губам, и я вдруг представила, как этот слюнявый рот вдавится в мою шею или начнет мусолить губы. Рука сама вскинула нож, но размахнуться не успела.

— Ивар, держи стерву! — крикнул рыжеусый. Кто-то навалился на меня сзади. Я крутнулась, но этот кто-то оказался цепким и сильным. Резким рывком он заломил мои руки и сдавил запястья. Нож выпал, а в глазах запрыгали разноцветные искры.

«Дура, — досадливо подумала я, — так глупо попалась».

Ивар подтянул меня к тонкой березе и вдавил спиной в гладкий ствол. Толстые пальцы рыжеусого Клемента пробежали по моей груди, спустились к поясу и медленно принялись его расстегивать. Ивар хихикнул.

«Выследили, гады. И какого ляда я убегала от лива? Ну поговорила бы с ним, утешила… Зато не стояла б тут связанная, как корова перед убоем!» — подумала я, но промолчала.

Клемент бросил плеть и ухмыльнулся:

— Не кричит. Гордая. Ничего, обломаем.

— Ты про меня не забудь, — пропищал сзади второй насильник.

Рыжеусый похлопал его по плечу:

— Не забуду, не забуду…

Он наконец справился с застежкой, и мои порты Впоехали вниз. Рыжеусый засопел и, уже не с силах (сдерживаться, привалился ко мне, задрал рубаху и полез рукой к себе в штаны. Мне стало нестерпимо противно. Я возненавидела руки толстого, запах его пота, слюнявые губы и то, что он усердно вытаскивал. Изловчившись, я ударила коленом ему в пах. Он отшатнулся. Ивар вцепился в мои волосы.

— Мразь, уродина, — шипел он. — Сука словенская…

От боли у меня пересохло в горле и зарябило в глазах. Березовый сучок вдавился в спину, и вдруг хватка дружинника ослабла. Его пальцы дернулись и соскользнули.

Я не стала выяснять, что с ним случилось, а откинула рыжеусого, одной рукой подхватила кнут, другой — сползшие к щиколоткам порты и, придерживая их y пояса, принялась хлестать его по спине.

— Выползок! Склизняк! — кричала я. — Снасильничать вздумал? Отобью все добро, будешь знать, как девок по углам тискать!

— Уймись, Дара!

Я едва успела отвести удар. Изот? Откуда он здесь? Бледный как полотно, лив прикрыл собой скулящего насильника.

— Уйди! — рявкнула я.

— Нет! — Он замотал растрепанной головой. — Опомнись!

— А ты знаешь, что он хотел сделать?! — потрясая перед лицом лива рукоятью кнута, завопила я. — Знаешь?!

Лив смущенно спрятал глаза:

— Да уж догадался.

Только теперь я вспомнила, что почти раздета, и, не выпуская кнута, прикрыла грудь.

— Одного не пойму, чего ты не звала на помощь? — протягивая мне свою безрукавку, спросил лив. — Я ж шел за тобой… Только у городьбы потерял. Хорошо хоть , этот, — он ткнул пальцем на съежившегося под деревом Клемента, — завопил. На его вой и вышел к тебе.

Я огляделась. Второй дружинник, тот, что схватил меня сзади, лежал на траве вниз лицом. Из его спины торчала длинная стрела.

— Твоя работа? — поинтересовалась я.

— А что было делать? — Лив недоуменно вскинул брови. — Спешил, вот и не рассчитал. Хотел напугать, а вышло…

Я отбросила кнут, подтянула пояс и подошла к Ивару. Он был мертв. Теперь у Изота прибавится неприятностей. Суд, разбирательство, а там ему припомнят строптивость на совете…

— Второго надо… — выразительно проведя ладонью по горлу, шепнула я.

Лив отшатнулся:

— Ты что, Дара?! Все должно быть по чести, по совести… Пусть люди рассудят.

Люди? Какие люди? Дружинники Мечислава?! Они-то рассудят…

— Как хочешь. — Решение пришло ко мне само, без усилий. Если лив не желал спасать свою шкуру, то это сделаю я!

— Думаю, суда не будет, если ты сам не напросишься. Этот рыжий кобель испугается людской молвы… Смолчит…

Я подтолкнула Клемента ногой, и он испуганно дернулся. Куда только подевались его самоуверенность и наглость?

— Не знаю… — нерешительно возразил Изот.

— Добро, поглядим-увидим. — Я поплотнее запахнула безрукавку, взяла лива за руку и потянула его прочь. — Только уговор: из-за меня каша заварилась — мне и расхлебывать. Сама все расскажу Али, а ты помалкивай. Вот переоденусь и расскажу. Добро?

Изот опустил глаза. Согласился!

У дверей дружинной избы я притворно замялась:

— Ох, Изот! Нехорошо нам вдвоем показываться. В таком-то виде… Что люди подумают? Ты первым ступай, а я попозже…

Лив растерянно заморгал, но я втолкнула его в двери и припустила назад.

«Только бы не опоздать!» — билось в мозгу.

Я успела как раз вовремя. Клемент уже очухался, но еще не ушел. Он что-то бурчал под нос, шарил по одежде своего мертвого дружка и встряхивался, словно сердитый пес. Я вышла на середину поляны и выставила перед собой нож:

— Ну что, поговорим?

Воин испуганно оглянулся, прислушался, а потом понял, что я вернулась одна, и осклабился:

— Что с тобой болтать, сука? Теперь хоть сама разденься, а дружку твоему не жить! Я знаю, что Мечиславу рассказать. Ивара-то он убил! Наш князь за такое любого со свету сживет. Да и тебе недолго резвиться, встретимся еще…

— Вряд ли. — Я метнула нож. Лезвие прочертило прямую, блестящую линию от моей руки до горла рыжеусого и воткнулось в него точно посередке. Глаза насильника выпучились, руки потянулись к горлу и упали. А следом рухнул он сам. Я подошла и выдернула нож. Теперь никто не расскажет Мечиславу о случившемся. Лив не дурак, чтоб самому себе смерть кликать. Хотя, с его-то честностью, может сболтнуть лишнее… Значит, надо сделать так, чтоб его россказням никто не поверил!

Я вытащила стрелу лива из спины мертвого Ивара и оглядела рану. Прикрыть такую дырку будет нелегко, но к чему прикрывать? Пусть все видят! У Клемента ведь тоже были лук и стрелы! Одну из них я и засунула в рану Ивара. Затем раскинула его руки так, словно перед смертью он успел развернуться лицом к врагу и что-то метнуть. Потом обмазала его нож кровью и бросила его в траву рядом с Клементом. Казалось, будто он совсем недавно выпал из раны на горле воина. Оставалось лишь вложить лук в его руки и затереть лишние следы. Я была охотницей, так что умела прятать след не хуже лесного зверя. Срезала у самой земли сломанные отростки кустов, распушила еловой веткой примятую траву и на миг остановилась полюбоваться своей работой. Взгляд пробежал по мертвецам, их оружию, перешел на куст ольхи и замер. Там стоял человек! Худой, темноволосый… Тюрк! Проводник князя! Как он подошел, когда?! Должно быть, давно, потому что удивление в его глазах уже сменилось интересом. Я сдавила оружие. Не моя вина, что он появился здесь так не вовремя и все увидел! Сам виноват! Я не хотела его убивать, но теперь что же поделаешь… Но как же тогда Датский Вал? Кто проведет войско?

Я в смятении наблюдала за осторожными движениями грека. Стараясь ничего не потревожить, он пробрался сквозь кусты и протянул мне что-то блестящее. Золото? Зачем?

— Возьми, — вкладывая в мою ладонь тяжелую золотую бляху, сказал Тюрк и кивнул на мертвецов: — Положи туда. Ты забыла, что им не из-за чего было убивать друг друга. Пусть князь решит, они подрались из-за этого…

Тем же вечером воины Мечислава нашли тела своих приятелей, а в руке одного из них — золотую бляху. Князь долго вертел ее в руках и рассматривал узор, а потом махнул в сторону мертвецов:

— Уберите их. Не хочу видеть! Нашли время делить добро!

Ночью Ивара и Клемента похоронили, а утром княжья дружина покинула Кольел. Тюрк никому не открыл правды, Изот тоже промолчал, но после отъезда Мечислава стал избегать меня. Я не обижалась. Главное, лив понял свою выгоду и не трепался о случившемся. У меня были другие заботы. Что я только не делала, чтоб добиться позволения пойти с войском на Вал, но не помогли ни слезы, ни угрозы. Спустя неделю корабли Олава ушли к Датскому Валу в германский городок Сле без меня. Оставалась крохотная надежда двинуться следом за ними с ополченцами, однако в ответ на мою посьбу старшие сотен лишь усмехались:

— Девка? В дружине? Охолонись!

А сотен было немало. Гейра собирала воинов со всех подвластных ей земель. Диксин то и дело куда-то уезжал и возвращался в окружении угрюмых, неряшливо одетых, вооруженных мужиков. Оказавшись на княжьем дворе, они растерянно озирались и кланялись всем подряд. Даже Тюрк не кланялся так часто и усердно, как новички ополченцы. Гейра упросила Изота обучать их воинскому делу, и лив частенько задерживался на ее дворе. Я же туда не входила, а сидела у ворот, поглядывала на сотников и выбирала, к кому из них подойти со своей просьбой. Мары указали на Датский Вал, и если я желала отомстить, то должна была слушаться.

— О чем думаешь?

Я подняла голову. Прислонившись плечом к верее и покусывая пожелтевшую травинку, рядом стоял тощий Тюрк. Я улыбнулась. Грек не объяснил, почему помог мне в лесу, но из-за чего бы он это ни сделал, он спас и меня и лива.

— Понимаешь…

— Как не понять. — Он отбросил травинку и указал на закат: — Смотришь туда, смотришь, а попасть не можешь. Конунг тебе отказал, сотники не берут, осталась только Гейра…

— Гейра?

— Она княгиня. Кому ж еще вершить людские судьбы, как не ей? Только нужно подождать, чтоб Диксин уехал, и подойти не просто так, а с хитростью…

— Какая хитрость? Попросить и дело с концом! Гейра — добрая душа, отпустит…

— Отпустить-то отпустит, но с кем? С этими? — Грек покосился на ополченцев и брезгливо поморщился. — С этими ты недалеко уйдешь. Половина из них сбежит по дороге. Им походная жизнь не по нутру. Вот викинги… — Он что-то вспомнил, помрачнел и смолк.

— Что «викинги»? — поторопила я. Когда-то урмане разрушили мое печище, но это было так давно! «Врагов нужно знать», — говорил Бьерн.

— Они отважны, хитры и в походах не думают о женщинах, — угрюмо ответил Тюрк. — Я служил многим из них, я знаю все их привычки и помню их лица. Особенно Хакона.

— Хакона-ярла? — сообразила я. Об этом ярле говорил на совете Мечислав. Похоже, князь считал его грозным противником.

— Да.

— Он бил тебя?

— Хуже. Он заставил всех поверить в то, что я родился рабом. Даже меня самого. Десять лет я служил ему — и десять лет ненавидел. А он думал, будто я просто жадный и хитрый грек. — Тюрк хрипло рассмеялся: — Он не ошибся: я хитер. Хитрость помогла мне обрести свободу, и она же поможет тебе попасть на Датский Вал!

Такая бескорыстная помощь была подозрительна. Никто и ничего не делает даром…

— С чего это я тебе так глянулась?

— Я не умею махать мечом и стрелять из лука, но хочу увидеть, как будут умирать мои бывшие хозяева. Поэтому согласился провести войска Олава к Датскому Валу, — объяснил грек и замолчал.

— Но при чем тут я?

— Ты — воин. Я чувствую исходящую от тебя силу. В обмен на мою помощь ты убьешь Хакона-ярла! Я засмеялась:

— Это глупо, Тюрк! Я даже не знаю этого Хакона.

— Я покажу его тебе.

— Но почему мне? В войске Олава много отважных воинов, и любому из них твое предложение покажется заманчивым…

— Верно. Но они — мужчины. — Лицо Тюрка скривилось. — Они всего лишь убьют ярла. А мне нужно другое… Хакон боится не смерти, а позора. Смерть от руки женщины будет для него достаточно позорней.

Теперь я начинала понимать. У грека были причины для союзничества.

— А может, я попросту уйду с тобой? — предложила я. Он покачал головой:

— Нет, я поведу ополчение Гейры, а ты отправишься… — Он оглядел двор, мужиков-ополченцев и неожиданно указал на Изота. Лив не замечал нас. Он показывал новичкам, как нужно работать мечом. Блестящее лезвие со свистом рассекало воздух, описывало радужные дуги над его головой и сверкающей полосой падало к ногам. Опытный воин в восхищении замер бы перед такой ловкостью и силой, но лица стоящих возле ополченцев выражали скуку. Им совсем не хотелось учиться убивать, они мечтали поскорее вернуться на свои дворы, к своим толстозадым женам и вечно ноющим детям…

— Ты пойдешь с ним и на его корабле! — заявил грек.

Я фыркнула. Тюрк был хитер, но не настолько, чтоб заставить лива ослушаться приказа своего конунга…

— Не веришь? Зря. Я успел многому научиться у своего последнего хозяина. — С этими словами грек отпустил верею и пошел через двор к княжьему крыльцу. Рядом со здоровяками ополченцами он казался совсем махоньким, но я не хотела бы стать врагом этого тщедушного человечка.

На рассвете следующего дня меня позвали к Гейре. Сама не знаю почему, я долго наряжалась, а когда наконец оделась и посмотрела на свое отражение в тазу с водой, совсем пала духом. Это только красавицам все платья к лицу…

Разозлившись, я скинула шитые бисером ткани и натянула привычный дружинный наряд. Коли не удалось позаботиться о красоте, позабочусь об удобстве!

Гейра приняла меня в той же горнице, где недавно шел совет. Маленькая княгиня сидела на высоком стольце[80] и мяла в тонких розовых пальчиках край широкой рубашки. За ее высоким кокошником виднелась голова Тюрка. Он подмигнул мне и покосился на княгиню. Я поклонилась.

— Ты была очень дружна с моим мужем, Дара, — тихо и неуверенно заговорила та. — Я знаю, ты ему как сестра…

Я удивилась. Вот уж не думала, что Олав станет обсуждать с женой наши отношения! Не зная, что ответить, я едва кивнула. Княгиня приободрилась:

— Я ничего такого не замечала, Дара… То есть не думала… В общем… Пока Тюрк не сказал…

Она окончательно смутилась и опустила голову. Только теперь я увидела, что она еще совсем девчонка. Тощенькая, хлипкая и беззащитная малолетка, на которую взвалили непосильное ярмо княжьей власти. Как же трудно ей быть той смелой и нежной женщиной, что когда-то покорила сердце моего Олава!

На миг я почувствовала жалость и помогла ей:

— Говори прямо, княгиня. Я пойму.

Она признательно вскинула огромные глаза:

— Тюрк сказал, будто когда-то ты любила моего мужа. Будто из-за него ты покинула родные края и он до сих пор волнует твое сердце. Это так?

Я удивилась. При чем тут моя былая любовь? Даже не любовь, а так, детская забава… Однако грек зря не солжет…

— Да, княгиня, из-за него я покинула родину… Она тихо ахнула и прижала руки к груди:

— Но я не знала!

— Дело прошлое, — искоса поглядывая на Тюрка, пробормотала я. Поганое ощущение, будто мы с Гейрой были тряпичными куклами в его руках, мешало мне думать. Хотелось сбросить с себя неловкость и освободиться от чужих, случайно оказавшихся в моих устах слов.

— Последнее время ты очень грустна, — опять заговорила Гейра. — Я часто видела, как ты сидишь у ворот и не уходишь, но не могла понять почему. Тюрк сказал, будто вчера он говорил с тобой и ты кое в чем призналась…

Я? Призналась? В чем же? Я вопросительно взглянула на грека. Он закивал, и, в точности повторяя его движения, моя голова качнулась.

— Так это правда, что ты родом из колдовских земель и умеешь видеть скрытое? — привстала со своего места княгиня.

Что мне оставалось делать? Только и дальше обманывать эту доверчивую дурочку… Хотя даже в Ладоге, которая совсем рядом с Приболотьем, мои родные места считали чем-то страшным и колдовским. «Что ни колдун — то из болота, что ни ворожея, то из Приболотья», — говорили ладожане. Если они верили, то чего уж взять с чужих?

— Да, — сказала я.

Гейра разволновалась еще больше:

— Я слышала рассказы воинов о том, как ты одна убила пятерых мужчин и нашла путь в незнакомом непроходимом болоте. И тебе удалось покорить сердце нелюдимого Бьерна. Мои люди тогда шептались, что не будь ты колдуньей, разве смогла бы зацепить его, с твоим-то лицом? — Она спохватилась: — Прости… Не держи зла! Я сама не понимаю, что говорю. Я никогда не верила в колдовство, но вчера Тюрк сказал, что ты грустишь по Олаву и поэтому не уходишь от наших ворот. Он поведал, что мой муж в опасности и ты это чувствуешь. Скажи… — Она умоляюще вцепилась в мои руки. — Скажи, это так?

Я едва сдержала улыбку. Хитрец Тюрк знал, что такое любовь и каково утратить любимого. Спятившая от любви баба пойдет на все… Мне удалось сохранить серьезный вид.

— Да, княгиня. Я предвижу дурное. Где-то в Сле, Олава ждет враг под личиной друга.

Глаза Гейры налились слезами. Для полной достоверности моим словам не хватало совсем немного, какого-нибудь пустяка… Нужно убедить княгиню, что мне дано видеть будущее, и тогда она станет послушной, как восковая фигурка!

Я решилась и рванула ворот рубахи. На обнаженной груди влажно блеснула спинка вросшего в кожу зеленоватого паука.

— Во сне я видела лицо этого врага и приняла его удар. Гляди, как будет убит твой муж! Вот сюда ударит его разящий меч!

Гейра отшатнулась. Страх окончательно замутил ее разум.. Она схватилась обеими руками за большой живот и страдальчески выгнула брови:

— Но что же делать?! Нужно упредить его! Но как?! Что мне делать?!

— У тебя есть очень быстроходный драккар, княгиня, — негромко подсказал Тюрк.

Гейра обернулась и лихорадочно сдавила его запястья:

— Да… Драккар лива Изота. Тюрк, позови его! Скажи — пусть едет в Сле! Пусть догонит Али…

— Наверное, следует взять и ее. — Тюрк повел головой в мою сторону. — Али не верит в колдовство. Он сам должен увидеть этот странный знак. К тому же Дара запомнила лицо его скрытого врага.

— Это правда? — Маленькая княгиня неуклюже слезла со своего высокого сиденья и снизу вверх просительно заглянула в мои глаза: — Ты ведь еще любишь его?! Прошу, спаси его! Поезжай с Изотом! Сохрани мне мужа! Я все тебе отдам! Все отдам… — Она зарыдала.

— Эй, девки! — заорал Тюрк.

Горница вмиг заполнилась цветастыми передниками и вышитыми рубахами служанок. Охая и причитая, они подхватили княгиню и уложили на лавку. Она махала руками и выкрикивала что-то бессвязное.

Пользуясь суматохой, Тюрк подошел ко мне:

— Девчонке нужно совсем немного, чтоб поверить в сказки. Я всыпал ей в молоко щепотку особенной травки. Это не опасно для нее, зато теперь она уверена, что Али грозит беда. Она сумеет уговорить Изота догнать его и проводить тебя к Датскому Валу. — Тюрк озабоченно покачал головой и притронулся к моей груди: — Этот камень вживлял опытный лекарь. Это случилось, когда ты была рабой?

Открывать правду я не собиралась, поэтому молча кивнула.

— Я так и думал, — улыбнулся он. — Я ведь тоже неплохой лекарь и, если хочешь, могу попробовать удалить его…

— Нет!

Мне стало страшно. Позволить греку удалить подарок мар?! Этот живой камушек с длинными щупальцами могу удалить лишь я сама, убив своих врагов. И на Датском Валу я сделаю это…

— Как хочешь, — пожал плечами грек и подтолкнул меня к дверям. — А теперь ступай отыщи лива. Скажи, что его зовет княгиня. Пусть поспешит.

Изота я увидела во дворе. Его горе-ученики уже разошлись, и он отдыхал. Заметив меня, лив пошел к воротам.

— Погоди, — окликнула я. — Тебя ждет Гейра.

Изот остановился.

— Ступай, ступай, — усмехнулась я. — Послушай новости. Порадуйся…

Но весть о походе не принесла ему радости. Лив вернулся от Гейры, ввалился в избу, шлепнулся на свою лавку и вперился в меня чужим, недоверчивым взглядом.

— Что уставился?! — не выдержала я, но Изот не отвел глаз:

— Бьерн унес в море твое сердце. Теперь ты уже не кинулась бы вытаскивать меня из болота и не пошла бы за любимым на край земли… Теперь ты умеешь лишь убивать и калечить.

Да как он мог?! Как мог?! Я дважды спасла ему жизнь! И проклятого насильника Клемента я убила из-за него! А нынче? Что ему не нравилось? Ведь сам же рвался в поход, сам кричал, что не желает сидеть на лавке! Я устроила ему поход, чем же он недоволен?!

— Ты пугаешь меня, Дара, — продолжал лив. — Что ты сделала с княгиней? Зачем превратила веселую жену в рыдающую вдову? Ведь с Али ничего не случилось и я уверен, что не случится. Я перестал понимать тебя… — Он откинулся на спину и заложил руки за голову. — Но ты своего добилась. Диксин в отъезде, а переубедить Гейру может только он. Княгиня порывалась сама отправиться к мужу, но этому греку-проводнику удалось ее отговорить. Ради своего будущего ребенка она смирилась и теперь твердит, что только ты знаешь, как спасти жизнь конунга. Завтра мы уходим. Собери свои вещи и будь готова.

— Я уже готова, — зло выдавила я. Лив криво улыбнулся:

— Чего ты злишься? Злостью правду не изменишь, а ты лучше кого бы то ни было знаешь, какова правда…

Это было невыносимо! Изот ненавидел меня! Он ничего не понимал!

Я всхлипнула, сжала кулаки и кинулась прочь — мимо опешивших сторожей, княжьих ворот и шершавых древесных стволов… Лив не ошибся. Да, я знала, какова правда, и от этого мне становилось так страшно, как не было никогда в жизни…

Драккар Изота шел полным ходом, но когда мы появились в Сле, Олава там уже не было. Вдоль 6epeга стояло много разных кораблей, и на длинных дощать мостках толкались незнакомые воины. Они собирались отряды и уходили, освобождая мостки для желающи высадиться. Между двумя большими и тяжелыми насадами я заметила «Рысь». На ней остался только молоденький дружинник-сторож.

— Али ушел еще утром, — сказал он. —Дружина тоже.

— Он цел? — спросил Изот.

Мальчишка засмеялся:

— Утром был цел, а нынче —не знаю.

Лив метнул на меня сердитый взгляд и крикнул мальчишке:

— Я привез посланницу Гейры. Ей нужно нагнать конунга. Помоги-ка…

Молоденький сторож подобрался к борту и протянул руку.

— Ну, прыгай! — велел Изот. Мне стало нехорошо. Неужели лив хотел оставить меня одну?

— Прыгай!

Я ухватилась за руку юнца и перепрыгнула на настил «Рыси». Лив отвернулся.

— Изот! — окликнула я.

— Что еще? — вздохнул он:— Я обещал доставить тебя в Сле, и сделал это. Ты хотела отыскать Али — ищи. И вот, чуть не забыл… — Он полез за пазуху и вытащил оттуда небольшую, изрезанную рунами дощечку. — Гейра велела передать это Али.

Дощечка перелетела полосу воды между кораблями и гулко стукнулась о настил. Мальчишка-сторож бережно поднял ее, отряхнул и протянул мне. Я повертела послание в руках. Непонятные значки ровными рядами бежали по деревяшке и, словно споткнувшись об уцелевший от сучка темный кружок, оканчивались на середине. Я задумалась. Что там написано? Может, что-то о моем колдовском даре? Хотя теперь-то какая разница? Нагнать бы дружину Олава, а там…

— Эй! — отвлек меня голос сторожа. — Если хочешь догнать Али — поспеши!

Я встряхнулась. Ляд с ней, с этой дощечкой! Как-нибудь разберусь…

Мальчишка помог мне соскочить на мостки и перекинул через борт мои пожитки:

— Удачи!

Шум, чужая речь и разноцветье одежд закружили меня и потащили прочь от «Рыси». Казалось, будто на зов Отто-кейсара собралось войско со всей земли. Здесь были саксы, венды, фризы, поляки, булгары, пруссы и Даже наши — русичи. Бородатые, хмурые мужики, в меховых безрукавках, одинаково серых рубахах с длинными охотничьими ножами на поясах, стояли в сторонке и нелюдимо оглядывали разноликую толпу. Заметив их я обрадовалась— С земляками легче шагать в неведомое.

Сзади заскрипели весла. Я знала, чьи они, но заставила себя беспечно улыбнуться и обернулась. Драккар Изота по-рачьи пятился от берега. Лив не смотрел в мою сторону. А ведь недавно мы были друзьями…

Я сглотнула горький комок, сунула за отворот безрукавки дощечку с рунами и направилась к русичам. Они как раз строились для дальнего перехода. Их было немного меньше сотни. Командовал строем могучий, чубатый мужик в ярко-зеленой рубахе. Поверх нее была небрежно наброшена тонкая кольчуга, за поясом красовался топор, а из-за мощного плеча незнакомца высовывалась узорная рукоять меча.

— Ты за старшего? — без обиняков спросила я. Мужик окатил меня холодным взглядом:

— Ну я.

— Куда идешь?

— Куда ветер дует, — хмыкнул кто-то из его воинов.

Остальные дружно заржали.

Я раздраженно мотнула головой:

— Пойду с вами до шатров Али-конунга.

— А это еще поглядим… — заикнулся было языкастый, но старший цыкнул на него и оглядел мое снаряжение.

Его взгляд пробежал по легкому мечу, ножам и топорику и задержался на высовывающейся из-под рубашки длинной Бьерновой кольчуге. Воин усмехнулся:

— На что тебе Али-конунг?

— Привезла ему важные вести от жены. —Я показала здоровяку дощечку. Он сразу стал серьезным:

— Иное дело. Пойдем.

Мне едва удалось удержаться от язвительного упрека. Не покажи я ему руны — отшил бы за милую душу, а завидел непонятные значки — и зауважал. Ему и в голову не пришло подумать, что может быть сокрыто в этих значках!

— Тебя как зовут? — время от времени оглядываясь на своих воинов, поинтересовался новый знакомец. С ходу выспрашивать имя тоже мог только русич. Другой бы крутил, вертел, сам назывался, а этот — «как зовут?» — и все тут! И не захочешь, а ответишь… . — Мать Дарой звала.

— А меня Болеславом.

Он не добавил «князь» или «воевода», но по одежде и говору он был из тех вольных кнезов[81], которые ходили со своими дружинами от Ладоги до Царьграда и брались за битву как за работу, была бы только плата…

— Дружина-то твоя? — осведомилась я. Болеслав хмыкнул, покачал русой головой:

— Нет. Я старший, а дружина княжья.

— Владимира?

— Мстислава[82]. По малости лет он дружину водить еще не может.

Мстислав? О таком князе я не слышала. Хотя после юего отъезда на Руси многое могло измениться. Да и Владимир был уже немолод…

— А где Владимир?

Мой провожатый удивленно приподнял кустистые брови:

— В Киеве, где ж еще? Говорят, будто он прошлым летом ходил в Царьград, глядел на тамошние храмы. У него на примете есть княжна, так она в Царьграде вере учена и не хочет за него идти, покуда он ее веру не примет. Вот он и приглядывается…

Я вспомнила Владимира. Что бы он из-за бабы предал златобородого Перуна, своего защитника и радетеля? Нет, глупости, пустые слухи…

— И тут бьются из-за этой новой веры[83]. Князь Оттон желает окрестить всех данов, а они противятся, — продолжал мой спутник.

— Как это «окрестить»?

— Ну, — Болеслав замялся, — я толком-то не знаю, однако матушка нашего князя призывала специального человека, чтоб мальчонка мог принять новую веру. Человек этот его крестил и нарек другим именем. Так что нынче наш князь перед прежними богами носит одно имя, а перед новым — другое.

— Разве так можно?

— А почему нельзя? Одного бога прогневает — у другого защиты попросит…

Потешно. Значит, мать Мстислава решила перехитрить богов? Всем угодить и никого не обидеть? Я улыбнулась.

Наш отряд перебрался через небольшой ручей и вышел в лесистый распадок. На полянах, где не было деревьев, возвышались цветные шатры и дымили кострища.

— Саксы там, — указал Болеслав в середину распадка. Я покачала головой:

— Мне нужны венды, — и тут увидела своих. Они копошились на краю леса, у спуска в лощину, и сверху казались маленькими, как древесные мураши. Посреди поляны одиноко стоял Олав. Раньше, когда был жив мой муж, место возле конунга не пустовало… Сердце сдавило болью, и на миг. показалось, что кусты вот-вот Зашевелятся и из них выйдет мой Бьерн. Он окинет лагерь хозяйским взглядом, прикрикнет на ленивых воинов и встанет подле Олава… Но Бьерн не появился. Я махнула Болеславу:

— Вон мои. Прощай, — и не дожидаясь ответа, побежала вниз.

Кто-то заметил меня и указал Олаву. Он приставил ладонь к глазам, всмотрелся и размашистым шагом направился в мою сторону. Я остановилась. Все заранее заученные слова вылетели из головы. Словно за спасительную веревочку, я схватилась за дощечку Гейры. Что бы ни написала княгиня, нужно все свалить на ее беспокойство. Беременная же…

— Что ты тут делаешь?! — грубо, будто желая ударить словами, издалека крикнул Олав..

— Вот… — Я протянула ему дощечку.

Конунг выхватил деревяшку и пробежал глазами по рунам. Гнев на его лице сменился недоумением, а потом растерянностью.

— Не понимаю… Это не похоже на Гейру… О какой опасности она пишет? От кого ты должна меня защитить?

Я закусила губу и развела ладони в стороны.

— Она волнуется о любимом муже. А руны я читать не умею и, что там писано, не ведаю.

— Но почему она послала тебя?! Почему не передала дощечку с Тюрком и ополченцами?

Я спрятала насмешливую ухмылку. Олав сам не ведал, с кем имел дело. Не было больше Дары-простушки…

— Откуда я знаю? Гейра дала мне это и упросила Изота отвезти меня в Сле. А что там написано? Что-то важное?

Не знаю, удался ли мне вид наивной и доверчивой дурочки, но ярость Олава была неподдельной.

— Я приказывал ливу не трогаться с места! — рявкнул он.

— Он уже отправился обратно, — поспешно проворковала я и добавила: — Не гневайся на него. Он не осмелился отказать Гейре в такой малости…

— Малости?! Малости?! Я доверил ему ее жизнь! Непомерная забота Олава о жене стала меня раздражать. Что с ней станется, с этой девчонкой-княгиней?!

Я нетерпеливо тряхнула головой:

— Хватит, Олав! Вернешься — сам разберешься и с ливом, и с женой, а я выполнила лишь то, что она приказала, и нечего на меня орать! Я устала!

Он поджал губы и неожиданно смирился:

— Ладно. Коли ты оказалась тут — оставайся, но в бой не лезь. Будешь жить в лагере и лечить раненых.

Хорошо, хоть не прогнал… Я вздохнула, поправила на плече котомку и двинулась к шатрам. Половина дела была позади. Самая простая половина…

Еще несколько дней дружина Олава одиноко стояла в ложбине, но однажды серым, промозглым утром появился Тюрк с ополчением. Грек оказался прав: многие из учеников Изота попросту не добрались до лагеря. Тюрк не объяснил, кто и когда отстал, а на расспросы Олава угрюмо ответил:

— Моя забота показать путь, а присматривать за Цовыми воинами должны их сотники.

Однако найти и наказать виновных за побеги Олав не успел. Уже на другое утро за лесом тонко и пронзительно выли дудки, и весь лагерь стал похож на огромный муравейник. Бывалые воины хватали оружие, натягивали кольчуги и, громыхая щитами, строились в ряды, а растерянные ополченцы бестолково вертелись у них под ногами.

У костра я нашла Тюрка. Невозмутимый грек спокойно уплетал вяленое мясо. Я затрясла его за плечи:

— Что делать, Тюрк?! Войско идет на Вал, а мне приказано оставаться в лагере! Он ухмыльнулся:

— Оставайся пока…

— Что значит «оставайся»?! А как же твои речи о смерти Хакона? Как же твоя месть?!

О себе я ничего не говорила, но грек понял, схватил меня за руку, притянул поближе и зашептал:

— Не мечись, как на пожаре! Я же сказал, что знаю привычки викингов. Конунг данов не станет рисковать. Сначала в бой пойдут самые неопытные из его воинов, и лишь потом, на второй или третий приступ, на Вал выйдут настоящие дети Асов. Только тогда Синезубый призовет для обороны ярла Хакона с его дружками-берсерками…

Берсерками?! Паук в моей груди яростно зашевелил лапами. Боль обожгла и заставила вцепиться в руку Тюрка.

— Они нужны мне!

— Дети Асов? — Грек довольно потер ладони. — Значит, мы ищем одних и тех же людей. Я проведу тебя к Валу, когда почувствую, что Хакон там.

— Почувствуешь?

— Да, вот тут. — Он похлопал себя по груди. — А теперь сядь и успокойся.

Легко сказать, а как сделать? Я закусила губу, села рядом с греком и вцепилась пальцами в землю, будто надеялась удержаться за нее.

Вскоре все ушли, и даже шум двигающегося войска затих вдали. Лагерь опустел, как заброшенная изба. У шатров прохаживались стражи, еле-еле дымили забытые костры, а время тянулось так бесконечно долго, что снова хотелось плакать. Не выдержав ожидания, я затрясла прикорнувшего Тюрка. Он разлепил сонные глаза:

— Чего тебе?

— Хоть поглядеть-то на этот Вал можно? Грек сладко зевнул и потянулся:

— Можно и поглядеть. Только осторожно. Дрожа от нетерпения, я зашагала за ним. Ложбина кончилась, а в редком, взбегающем на пригорок лесочке уже слышался шум битвы, но неожиданно Тюрк свернул куда-то в сторону. Зачем? Ведь я уже слышала крики и звон оружия!

— Угомонись, — пресек мои расспросы грек. А через несколько шагов по правую руку зашумело море. Тюрк вполз на вершину одного из скалистых уступов и махнул мне рукой. Я тоже взобралась наверх и легла рядом с греком. Тяжело дыша, он ткнул пальцем вперед. Там, за окруженной скалами бухточкой, громоздилось нечто странное — длинная, уходящая вдаль стена из бревен и камней. Перед ней тянулся глубокий ров. Будто тараканы в ловушке, во рву копошились маленькие человеческие фигурки. Они бессмысленно махали друг перед другом мечами, падали, поднимались, вновь куда-то бежали и опять падали.

— Это и есть Датский Вал. Синезубый хорошо укрепил его. Чуть дальше, — Тюрк потянулся и указал на огромные добротные ворота в стене, — еще несколько таких же ворот. Видишь, Синезубый поставил на них небольшие отряды?

Я кивнула.

— А вон тех людей видишь? За стеной вдоль Вала двигались фигуры всадников.

Тюрк поморщился.

— Эти воины покрепче тех, что во рву. Они переходят от одних ворот к другим. Значит, Оттону не удалось прорваться на Вал. Когда это случится, в бой пойдут берсерки. Они там.

Я потянулась за его рукой, но из-за камней ничего не увидела. Досада запершила в горле, захотелось встать во весь рост и внимательно рассмотреть своих врагов. Хаки Волк и убийца Бьерна должны быть там, иначе мары не послали бы меня к Валу!

Я приподнялась.

— Не высовывайся! — запыхтел Тюрк. — Синезубый не дурак и наверняка спрятал в скалах своих стрелков.

Проклятый грек! Как он не мог понять, что я должна быть там, в битве?! Нужно найти тех, кто изувечил мою жизнь!

— Ладно, пошли назад. — Он потянул меня за рукав, но я уперлась. — Дура! Если ищешь смерти, тогда ступай, — прошипел он. — А желаешь мести — научись ждать!

Его резкие слова отрезвили меня. «Изучи врага — и победишь», — когда-то говорил Бьерн. Грек хорошо изучил викингов, и его стоило слушаться.

Я на пузе съехала с валуна, оправила задравшуюся одежду и пошла за Тюрком. А к вечеру в лагерь вернулись воины с Вала. Но не все… Как и предвидел грек, в бою полегли самые молодые и неопытные. Мне не довелось узнать погибших ратников, но почему-то было неловко видеть усталые лица и злые глаза уцелевших. Казалось, будто весь бой я пряталась за их спинами и теперь они молчаливо упрекали меня в трусости. «Но мне приказал Олав, мне приказал Олав…» — перевязывая изувеченные руки, ноги и головы, оправдывалась я, но ничего не получалось. Было горько, стыдно и хотелось спрятаться подальше от укоряющих людских глаз.

Меня нашел Олав. Конунг был невредим, только на скуле темнела свежая ссадина. Он огляделся и присел рядом:

— Хуги убит. Мне не везет на кормщиков… Что я могла ответить? Заплакать, как обычная баба, или попробовать утешить его? Что я могла?! Только одно…

— Я пойду в бой вместо Хуги, — сказала я и застыла, ожидая отказа, но Олав лишь коснулся моей щеки и печально вздохнул:

— Ты так хочешь этого?

Хочу ли? Конечно! Но как же Тюрк и его слова о берсерках? «Они пойдут в бой последними…» — предупреждал он. Хотя ну ее к лешему, его греческую рассудительность! Когда еще мне выпадет такая удача?!

— Очень хочу, — призналась я.

Олав устало откинулся на спину и прикрыл глаза:

— Хорошо. Пусть будет так, как ты хочешь. Завтра пойдешь с нами на Вал.

Я не ощутила ожидаемой радости. Наоборот, по коже пробежал холодок, а мысли завертелись в беспорядочном хороводе. Значит, завтра будет мой первый бой? Помо-дает ли златошлемная Перунница? Даст ли отваги?

Я легла рядом с,0лавом и прижалась к его пропахшему кровью и потом плечу. Чьи-то невидимые крылья с тихим шорохом распластались над моей головой и заглушили стоны раненых. «Мы поможем тебе, поможем тебе, поможем…» — засвистели знакомые голоса. Мары… Не забыли…

Олав зашевелился и тихонько. вскрикнул во сне. Я вгляделась в его лицо. Его, наверное, ищут… Это шатер для раненых, а не для конунга. Моя рука вытянулась, но остановилась, так и не дотронувшись до щеки спящего конунга. Я не посмела разбудить его. Пусть Олава ищут, но он не зря пришел сюда. И как пришел! Так, будто безмолвно умолял о чем-то… Может, он вспомнил те давние времена, когда был маленьким мальчиком-рабом? А может, загрустил о Гейре и невольно потянулся к женскому теплу? Как бы там ни было — я не стану гнать его к тупым воеводам и хитрым посланцам императора Оттона! Они ничем ему не помогут… Ничем!

На рассвете меня разбудил пронзительный вой дудки. В полутьме я попыталась нашарить руку Олава, но рядом его не оказалось.

— Конунг ушел, — сказал один из раненых. Я кивнула и выбралась наружу. В слабом свете костров мелькали тени воинов и блестело их оружие. Они строились и уходили в лес.

— Дара!

Я обернулась и увидела Олава. Он указал мне на один из отрядов и спросил:

— Ты не передумала?

— Нет!

Я встала в строй, и мы двинулись. Отряд прошел через лесок, перебрался через мелкую холодную речушку, поднялся на взгорок и очутился прямо перед Валом. Там уже шел бой.

— Вперед! — крикнул Олав и побежал вниз, в жуткий провал рва.

Его крик подхватила тысяча глоток. Сметая все страхи и сомнения, по рядам воинов прокатилась волна бесшабашной, удалой силы. Она сбросила их в ров и потянула меня следом. Перекувыркиваясь и размахивая руками, я скатилась вместе со всеми, вскочила на ноги, заметила впереди фигуру Олава и восторженно вскинула меч. На душе стало невероятно легко, даже радостно, и я казалась себе самой непобедимой и всесильной, как Перунница.

— А-а-а! — потрясая оружием, завопила я и полезла вверх. Рядом упал какой-то незнакомый ратник. Я зацепилась за его ногу и подтянулась. На стенах уже отчаянно рубились те счастливцы, что первыми добрались до ненавистных врагов.

— Помоги — срываясь в овраг, прохрипел ратник, но, не глядя на него, я вылезла из рва и побежала к стене.

Олав что-то громко прокричал. Несколько воинов сбросили в ров длинные веревки, ухнули и вытащили заостренный конец огромного бревна.

«Таран, — мелькнуло у меня в голове. — Будут ломать ворота… А за ними — берсерки!» Я рубанула подвернувшегося под руку урманина и поспешила за тараном. Рядом что-то свистнуло, но я лишь отмахнулась и продолжала бежать.

— Бу-у-ум… — Тяжелое бревно ударило в ворота и отскочило. В ответ с Вала посыпались стрелы и камни.

— Бу-у-ум… — опять протяжно пропел таран. Что-то черное и горячее широким потоком полилось на головы нападающих. Кто-то завизжал, а двое воинов схватились за лица и покатились по земле. Один очутился у моих ног. Я не узнала его. Черная смола залепила его глаза и нос. Пытаясь сорвать жуткую маску, его руки заскребли по ней и замерли.

Ударить тараном в третий раз мы уже не успели. Ворота заскрипели, приоткрылись, и из них выбежали несколько воинов. Створы вновь сомкнулись. Даны послали «смертников». Они должны будут удерживать нас подальше от ворот, пока защитники Вала вновь наполнят чаны кипящей смолой и запасутся стрелами. А может, даны ждут помощи всадников?

Перед воротами засверкали мечи.

— Берегись! — крикнул мне кто-то. Я пригнулась. Чей-то жаждущий крови меч сорвал с меня остроконечный шлем. Он отлетел на несколько метров, а потом покатился в ров. Не пригнись я вовремя — туда же полетела бы моя голова… Я развернулась и ударила. Враг не успел уклониться. Из его живота, прямо из-под короткой кольчуги, плеснула кровь. Я оттолкнула падающее тело и огляделась.

Справа, по-собачьи тявкая, рубился Аки — один из людей Олава. Его противником оказался здоровенный детина с окладистой рыжей бородой. Этот воин был опытен и хитер. Он прикрывал грудь и голову щитом и наносил быстрые удары огромным мечом. Его меч был почти вдвое длиннее Акиного. Кольчуга надежно укрывала тело урманина до колен, и бедняга Аки казался перед ним мальчишкой-недомерком. Он пыхтел, закусывал губу, уклонялся и хитрил, но понемногу пятился назад. Я пригнулась, поднырнула под чью-то руку и изо всех сил шарахнула мечом по ногам здоровяка. Он охнул и шлепнулся на подрубленные колени.

— Теперь вы равны! — прокричала я Аки. Тот благодарно кивнул, а я побежала дальше, к воротам. Там снова взялись за таран.

— Давай!

Таран поплыл к крепким створам, и, словно принимая вызов, они медленно отворились. На этот раз они скрипели иначе — так, словно пели неведомую, наводящую ужас песню. В моей голове что-то щелкнуло, и, вторя пению ворот, взвыли невидимые мары. Поднявшие было таран воины бросили его и попятились.

— Берсерки, берсерки, берсерки… — пели ворота.

— Смерть, Смерть, смерть, — вторили им мары. Страх полз из глубин памяти и мешал мне рассмотреть берсерков, но мне и не нужно было смотреть. Я снова вернулась в детство, на берег ласковой Невки, и ко Мне приближались люди-звери… Чужие, незнакомые, те, перед которыми содрогалась земля и сами собой закрывались глаза…

Противясь страху, я затрясла головой и вдруг увидела их. Грозные в едва сдерживаемой ярости, они стояли плечом к плечу, а у некоторых изо рта шла .белая пена.

— Бежим! — дернул меня за руку какой-то молоденький воин.

«Бежим, бежим, бежим», — зашелестел в памяти тихий мальчишеский голос, но теперь он вызвал у меня не страх, а ярость. Когда-то эти нелюди убивали на моей земле! Они истребили мой род, искалечили мою жизнь и после этого сами осмеливались жить?!

Я тонко закричала и бросилась вперед. Берсерки не остановились. Разве их могла напугать нелепая баба-воин с маленьким, будто игрушечным, мечом в худых руках? Они двигались навстречу неотвратимо и грозно, как безликие мертвецы — воины ледяной Морены.

— Дара! — расслышала я голос Олава, и в это мгновение что-то случилось. Над Датским Валом вспыхнуло яркое сияние. Оно заволокло берсерков, и ров, и ворота за ним и потянуло меня к кажущимся уже совсем нестрашными воинам-зверям. Перунница-Магура, небесная дева-воительница, могучая дочь Перуна вмешалась в битву! Только ее шлем мог так сиять и радовать душу! Она пришла на мой зов!

Я хотела приветствовать богиню, но в небе зашуршали крылья, и свет померк. «Помни, помни, помни, — зашептали мне темные тени. — Не будет тебе ни от кого защиты и спасения, пока наши руки держат твою душу!» Паук в моей груди зашевелился и заскреб тонкими щупальцами.

— Я помню! — взвыла я. Угасающий отблеск золотого шлема Перунницы скользнул по моей щеке и пропал.

Но берсерки остались. Они катились на меня страшным воющим валом, а за их спины поспешно ныряли уцелевшие «смертники». Мары свились огромной воронкой, пробежали над рядами берсерков и замерли где-то в беспорядочной толпе позади них. «Бьерн! — расслышала я. — Этот воин убил твоего Бьерна! Гляди!» Перед моими глазами возникло залитое кровью лицо мужа.

Древко стрелы торчало из одного его глаза, а второй умоляюще взирал на меня. «Бьерн, Бьерн, Бьерн», — настойчиво пели мары, а конец черной воронки упирался в грудь одного из «смертников». Он казался тяжелым и неповоротливым. Как только такой смог одолеть моего Бьерна?! Несправедливо! Нечестно!

Убийца мужа почувствовал мой взгляд, сжался и побежал к воротам. Уйдет! Я припустила следом. Огромный и свирепый воин заступил мне дорогу и взмахнул мечом. Кто-то из наших выскочил вперед и встретил его удар. Пользуясь удачей, я проскользнула под рукой воина-зверя. Сбоку налетел еще один враг. Я пнула его и крутнулась, не выпуская меча из рук. Он отскочил в сторону, а кряжистый убийца Бьерна оказался совсем близко. Он поднял меч и как-то растерянно оглянулся, но помочь ему было некому.

— Это тебе за моего мужа! — завопила я и ударила. «Смертник» отступил. Казалось, он пытается понять мои слова. — Ты убил моего Бьерна! — по-урмански выкрикнула я. — И за это ты умрешь!

Он округлил глаза и вдруг засмеялся. От неожиданности я опустила руки. Только что этот подлец отступал и трясся от страха и вдруг стал таким смелым! С чего бы это?

— Бьерн, — хохотал мой враг, — Бьерн! От ненависти меня затрясло. Он осмеливался смеяться над моей любовью! Подлый убийца!

«Не медли! Убей его! Убей!» — заскулили мары. Я перекинула меч в левую руку, а правой вытащила из-за пояса топор. Мне доводилось слышать о воинах, которые сражались сразу двумя руками. Для убийцы Бьерна мне не хватило бы и десяти… Мой враг ухмыльнулся еще шире и завопил по-урмански:

— Она хочет быть похожей на тебя, брат! Баба хочет походить на тебя! Бра-а-ат!

Больше он ничего не успел сказать. Я швырнула топор. Отражая удар, его рука опустилась, и тогда блестящее лезвие моего меча вспороло подрагивающее в крике горло «смертника». Его голова откинулась назад, обмякшее тело рухнуло к моим ногам, но боль в сердце не унялась. Этот выродок лишил меня счастья и смеялся над этим! Он должен сдохнуть так, чтоб сородичи никогда не сумели отыскать его следов! Повизгивая от ярости, я принялась рубить мертвеца. Сначала кровь убийцы струйками плескала на мои ноги, но постепенно ее становилось все меньше и меньше. Вместе с кровью врага в землю уходила и моя ненависть. Мары собрались над останками и захихикали, словно укравшие кусочек сытного пирога нищие старухи. Я опомнилась и подняла голову. Воздух вокруг дрожал от воя берсерков. «Хаки, — шепнула память. — Нужно найти Хаки! Эту ненавистную тварь, убившую твою мать, этого мальчишку-волчонка с узким лицом и холодными глазами!»

— Берегись!

Я отскочила, но недостаточно быстро. Меч берсерка пролетел мимо, но мгновением позже его нога, с приделанным к сапогу длинным шипом, взвилась невероятно высоко в воздух и рухнула на мое плечо. Боли не было — только протест. Как же так?! Ведь мары обещали защитить меня! Я снова увидела крылатых служительниц Морены. Они оторвались от мертвеца и завертелись вокруг. Их мерзкое хихиканье перешло в громкий хохот, а костлявые руки потянулись к моей груди. Что они хотели сделать?! Забрать меня в свое темное царство?! Но они сами не выполнили обещания и не сберегли меня! «Неправда, не так… — запищала одна из мар, серая и полупрозрачная, как тонкая занавесь. — Ты отдала нам лишь одну душу врага, а обещала — три. Теперь ты наша!» Руки мар прикоснулись к моей груди и затеребили ее, стараясь добраться до сердца. Помогая им, паук задергался.

— Но вы сами виноваты! — возмутилась я. — Вы сами не сохранили меня для будущих боев!

— А мы и не обещали хранить твою жизнь. Мы не умеем хранить. Мы помогаем убивать… Только убивать…

Неожиданно одна из мар заскулила и отпустила меня. Затем другая и третья… Кромешную темноту пронзил тоненький лучик света. Спасение! Не замечая боли, я поползла к нему, но это оказался не луч, а белый березовый ствол. Возле него спиной ко мне сидел невысокий паренек.

— Баюн? — прошептала я.

— Я же предупреждал. — Не оборачиваясь, он покачал головой. — Мары любят брать все…

— Спаси меня, Баюн… Верни меня назад! — взмолилась я.

— Зачем? Ты погубила себя. Ненависть грызет твою душу, и рано или поздно ты все равно достанешься им. —. Он указал на темную тучу позади меня. Оттуда донеслось хихиканье мар. — Но если ты очень хочешь…

— Да! Я хочу! — закричала я и… очнулась. Рядом не было ни берсерков, ни мар, ни Баюна, только полумрак и жалобно стонущие люди. Раненые… Значит, бой кончился и меня принесли в шатер для раненых?

— Здорово!

Я повернула голову и уставилась на незнакомое бородатое лицо. Оно скривилось в болезненной улыбке:

— Не узнала? Я — Болеслав. Ты тогда искала вендов… Кто же он? Ах да, помню… Мы познакомились на берегу в Сле. Он назвался воеводой князя… Какого же князя?

Я постаралась, но так и не припомнила.

— Теперь мне уже не воеводить, — грустно сказал он. Я проследила за его взглядом. Вместо одной из ног из-под рубахи Болеслава торчала короткая, обмотанная кожаными ремнями культя.

— Берсерки проклятые покалечили, — объяснил он. — Нелюди… Я бы помер, кабы не твой знахарь. Мой знахарь?!

— Таких лекарей свет не видывал, — продолжал Болеслав. — Он и тебя с того света вытянул, и мне кровь каленым железом остановил.

О ком он говорит? Я не помнила ни одного знакомого знахаря. Может, кто-то из наших, болотницких, случайно оказался тут? Нет, глупости! Даже произойди подобное, разве кто-нибудь признал бы во мне прежнюю девочку Дару?

— Он сказал, что если хороший мастер сделает мне Деревяшку, то я смогу ходить на ней почти как на собственной ноге…

Нет, этот неведомый знахарь был не из болотницких! Наш мог пообещать отрастить новую ногу или позвать Болеславу помощника из кромешников, но про деревяц, ную не заикнулся бы…

— А я тебя в бою видел, — вдруг сменил тему Болеслав. — Здорово ты дерешься. Все, как этих нелюдей увидали, остолбенели и даже назад повернули, а ты вдруг как кинулась на них! И страху в тебе совсем не было. За тобой побежал твой конунг, а за ним — остальные.

Так это Олав прикрывал мою спину и схватился с первым берсерком?

— Где он? — прохрипела я.

— Кто? Конунг? Он-то цел-невредим, — переворачиваясь на бок, ответил Болеслав, — а из моих ребят никто не спасся. Да и ты… Дыра у тебя в шее была, во! — Показывая, он соединил кончики пальцев. Получалась действительно большая дырка. — Твой конунг, как увидел, что ты падаешь, разъярился не хуже берсерков. Он тебя из боя вытянул, а потом наши отбой заиграли, и все пошли назад. Венды тебя несли на руках, однако, пока знахарь не появился, думали — умрешь. Знахаришка-то оказался с виду тощий, хлипкий, в чем только душа держится, но Али ему сказал: «Коли не спасешь бабу — сложишь голову», вот он и не отходил от тебя ни днем, ни ночью. Лишь вчера отлучился, да и то к самому императору. А мне велел пока за тобой приглядывать, чтоб шибко не ворочалась. Сказал: «Она на подземной реке в ином миру побывала, вот только перевозчика для нее не нашлось. Повезло ей!» Во как сказал… Странный мужичок. Из греков, похоже.

Я обрадованно вскрикнула. Как же раньше не догадалась! Это наверняка Тюрк! Он же говорил, что умеет лечить. Но как меня ранили, кто? Вспомнилась нога в кожаном сапоге и закрепленный на нем острый шип. Жаль, что мне не удалось разглядеть этого берсерка. Он стал бы еще одним из моих врагов.

Полог раздвинулся, и в шатер вошел скрюченный худой человек в дорожном плаще.

— Вот он. Знахарь, — шепнул Болеслав.

— Тюрк! — окликнула я.

Грек скинул капюшон, мелкими шажками подбежал ко мне и радостно облапил мое лицо дрожащими ладонями.

— Я знал, — забормотал он. — Я знал, что ты очнешся.

— Само собой, знал. Ведь это ты лечил меня… Тюрк замотал головой, опасливо оглянулся и понизил голос:

— Я тут ни при чем. Ты должна была умереть, я лишь боялся говорить об этом Али-конунгу. А прошлой ночью ты вдруг перестала метаться и жар спал. И рана… Я никогда еще не видел, чтоб такие глубокие раны так быстро затягивались. Я не знаю, кто тебя спас-Хотелось бы посмеяться над его словами, но он говорил правду. Я поняла, что должна была умереть в то мгновение, когда шип берсерка вонзился в мою шею… Неужели меня спас Баюн? Нет, невозможно! Белый ствол березы сидящий возле нее шилыхан — всего лишь видение… Я подняла руку и дернула Тюрка за полу:

— Скажи, ты видел битву? Он закивал.

— А того, кто ранил меня?

Он съежился еще больше и опять кивнул. В его ерных глазах заметался ужас.

— Ты знаешь его?

— Это Хаки, — выдавил грек. — Хаки Волк. Я служил ему. Тогда он был совсем молод, очень тяжело болел и тоже был излечен богами.

Хаки, Хаки, Хаки… Сама судьба свела нас на этом Валу! Ну почему я не смогла ответить на его удар?! Почему не сумела отправить его к марам?!

— Он еще жив?

— Да. — Грек немного осмелел и заговорил громче: — Он никогда не умрет. Он не такой, как прочие берсерки. Он настоящий…

— Что значит «настоящий»? Грек сморгнул:

— Он настоящий потомок бога Одина. Он бессмертен. Чушь! Нелепица! Глупый страх раба перед госпо диком… Я покажу этому потомку бога, какова смерть! Я размажу его, разрублю на тысячу кусков, как разрубила Убийцу Бьерна!

Я села и зашарила вокруг. Шею и плечо задергала боль. Тюрк отшатнулся:

—Что ты делаешь.

— Хочу вновь пойти на Вал, — не колеблясь, заявила Я. Грек покачал головой, а Болеслав коротко хмыкнул.

— Ты не сможешь. Мы уже в Сле, далеко от Вала. Оттон проиграл сражение, потерял много воинов и понял, что Вал не взять. Теперь его войско село на корабли и пошло к Йотланду, — опуская голову, признался грек. — На берегу остались лишь ученые люди и раненые. Гонцы говорят, будто Синезубый тоже отправился к Йотланду и там будет новая битва.

— Я поеду туда!

— Все корабли ушли… Тебе не на чем ехать. И еще. Лазутчики утверждают, будто берсерки и Хакон-ярл бросили Синезубого и теперь ждут попутного ветра где-то в Лима-фьорде, далеко от места предстоящей битвы.

Проклятие! Почему я не могу нагнать своих врагов?! Этого омерзительного мальчишку Хаки?! Уж лучше бы мне погибнуть!

Паук вцепился в сердце, и мои руки сами рванулись к ране. Один удар, и с муками будет покончено. Пусть я лишусь души, но избавлюсь от этой изнуряющей боли! Жизнь без возможности отомстить стала кошмаром…

— Погоди! — Тонкие пальцы Тюрка поймали мои запястья, а губы приблизились к уху. — Погоди. Не спеши. Я найду наших врагов… Верь мне!

Я уронила руки. Что ж, может, грек и прав. Нужно быть терпеливее. Старик слепец ждал своей мести много-много лет и все же дождался. Сколько мук за эти годы испытала его душа? Уж верно, больше, чем моя…

Рассказывает Хаки

Я решил принять предложение Хакона и пошел с ним. Возле Вала ярл разделил своих людей.

— Твой хирд останется в лагере, — сказал он, и я не стал возражать. Зачем терять воинов в первом же сражении, если впереди столько боев? Главные почести достанутся лишь тем, кто выживет.

Мой хирд поставил шатры в миле от Вала. Рядом расположились еще несколько сотен из хирда Хакона.Мы простояли всего два дня, а затем войско Отто-кей-сара пошло на приступ. Из восьми сотен воинов Хакон отправил на Вал шесть. С ними ушел и мой брат. Я не ждал его возвращения. Арм поправился и уже мог держать меч, но по-прежнему не годился для настоящего сражения. Однако ему повезло.

Я как раз приторачивал к своему сапогу железный щип и пытался закрепить его на пятке, когда в лагерь вернулся мой братец…

— Что, Хаки? — присаживаясь к костру, ехидно засипел он. Сачала я удивился его голосу, а потом вспомнил, что во время первого похода я сипел точно так же — глотка не выдерживала долгого и громкого крика.

— Сидишь и играешь в веревочки, пока другие защищают твою спину? — продолжал Арм. — А твои хваленые берсерки… — Он окинул взглядом моих воинов. — Они больше похожи на сонных мух, чем на детей Одина!

Я наконец-то закрепил шип и, проверяя прочность завязок, постучал ногой о землю.

— Что ты молчишь?! — возмутился Арм.

— А о чем с тобой говорить? — ответил я. Братец обиделся и перекинулся на Трора. Черного было легко разозлить, и Арм знал это. Ему даже не пришлось стараться. После короткой перепалки Трор встал и решительно направился ко мне.

— Почему мы не идем в бой?! Люди болтают… — начал он, но я перебил:

— А какое мне дело до людей? Пусть болтают. Черный рассердился:

— Как ты не понимаешь?! Мы же стали посмешищем!

Он не договорил и ударил ногой большой чан, над костром. Чан сорвался, отлетел к шатру и угодил в спину ничего не подозревающего Скола. Кормщик только покачал головой и отвернулся. Я приобнял Черного за плечи:

— Вспомни-ка малолеток, которые остались в Море Среди Земель…

— При чем тут они? — горячился Трор.

— А при том, что нынче ты повторяешь их речи.

Черный осекся, задумался и махнул рукой:

— Ладно, Хаки. Что бы ни случилось, первый позор будет твой!

Через два дня после этого разговора воины Отто-кейсара вновь пошли на приступ. На сей раз отбиваться было нелегко. Кейсаровы псы рвались к Валу, словно умалишенные, и в наш лагерь приносили все больше и больше раненых. А к полудню возле моего шатра появился сам Хакон на мохноногом рыжем коне.

— Мне нужны смельчаки, которые не побоятся выйти за ворота и сразиться с врагом! — выкрикнул он.

Я насторожился. Хирдманны стояли за моей спиной и ждали, но я не доверял Хакону. Отвага и глупость — разные вещи. Когда опасность станет так велика, что ярл всерьез испугается, тогда я поведу за Вал своих людей, но не раньше. Мой хирд не скот для бойни! Я покачал головой:

— Мы остаемся здесь, ярл.

— Неужели твои берсерки стали малодушны?

— Неужели ты думаешь, что они поглупели? — ответил я.

Хакон крякнул и обернулся к окружившим мой хирд воинам:

— Кто докажет свою смелость?! — Его глаза пробежали по лицам ратников и остановились на моем брате. Тот побледнел.

— Там, за воротами, люди Али-конунга из Гардарики, — в упор глядя на Арма, сказал Хакон. Он знал, чем зацепить моего брата, а тот оказался слишком глуп для отпора. Желание отомстить убийцам Ингрид толкнуло его вперед.

— Я пойду! — выкрикнул он.

— Я, — поддержал кто-то.

— И я…

— И я!

Отец был прав, когда говорил, что там, где нашелся один дурак, сыщется и сотня… Друг за другое смельчаки подходили к Хакону и горделиво поглядывали на оставшихся. Ярл улыбнулся и ударил пятками в конские бока:

— Покажем вендскому отродью, каковы настоящие воины!

Добровольцы загомонили и беспорядочной толпой двинулись к стенам. Хакон даже не выстроил их, и теперь я был убежден, что они умрут.

— Трус! — проходя мимо, бросил мне Арм.

— Прощай, — сказал я и отвернулся. К чему было спорить с дураком?

В тот миг я думал, что вижу брата в последний раз, но нити Норн непредсказуемы. Мы встретились с Армом еще раз, уже за стенами Датского Вала. Смельчаки так и не сумели отогнать вендов, лишь немного задержали их. Вечером не на шутку напуганный Хакон примчался ко мне за помощью, и на сей раз я не отказал. Время развлечений и легких стычек прошло, пора было зарабатывать славу и деньги…

Мой хирд выстроился у стены. Ворота заскрипели,то, что творилось за ними, больше походило на бойню, чем на сражение. Немногие уцелевшие добровольцы с воем бегали вдоль Вала и отчаянно пытались залезть обратно на спасительную стену. От их былой смелости не осталось и следа. Сзади их подгоняли мечи вендов, а сверху поливали смолой свои. Арма я увидел сразу. Он жался у стены и беспорядочно размахивал слишком тяжелым и непривычным для него мечом. Проклятый Хакон! Знал же, что берет в дружину пахаря! А еще позволил ему командовать смертниками!

Подбадривая хирд, я закричал. Арм услышал мой крик и рванулся к воротам. Стоящий по правую руку Трор глухо зарычал. Его глаза стали прозрачными, как вода. Он почувствовал силу Одина! Я и сам уже видел в небе то золотое сияние, что всегда предшествовало появлению Одноглазого. Однако я сдерживался. Становиться зверем было еще рано — нельзя обрекать хирд на беспорядочную схватку. Я быстро обежал глазами ряды вендов. Настоящих воинов среди них было немного, гораздо больше мужиков-ополченцев в длинных рубахах, меховых шапках вместо шлемов и перевязанных лыком поршнях. Они с ужасом смотрели на истекающий пеной рот Трора и боязливо перекликались. Этих дремучих лапотников стоило лишь хорошенько припугнуть.

Я поднял меч и протяжно, как учил Ульф, завыл. На мой вой хирд откликнулся дружным ревом. Звериное многоголосие полетело над Рвом, взвилось в голубое небо и достигло чертогов Одина. Чуя кровавую забаву, засту, чал копытами Слейпнир[84], закаркали мудрые вороны запели валькирии[85]…

— Бежим! — взвизгнул какой-то венд. Они попятились, а кое-кто уже побежал, на ходу бросая оружие. Победа была совсем рядом! И тут случилось нечто странное. Из отступающей толпы выскочила одетая воином высокая баба. На ней не было ни шлема ни шапки. Темные с рыжиной волосы блестели на солнце, а голубые огромные глаза полыхали ненавистью. С пронзительным воплем она налетела на Генделя Вепря. Тот попробовал ударить ее мечом, но топор следовавшего за бабой богато одетого воина отразил удар. Словно не заметив грозившей ей смерти, баба пригнулась и проскользнула за спину берсерка. Следить за ней было уже некогда. Венды кинулись в атаку. Вперед побежали даже те, что совсем недавно бросали оружие, но сила Одина влилась в мои руки и укрепила дух. Меч застонал, вонзаясь в чье-то тело… Кровь и грязь перемешались. Мольбы и вопли поверженных врагов полетели надо рвом и вдруг слились в один предсмертный крик.

— Бра-а-ат! — кричал Арм. Я обернулся. Он лежал в грязи у ворот, а венедка-воительница рубила его тело коротким мечом, будто разделывала для пира тушу барана… Я ожидал смерти брата, но чтоб над телом моего родича глумилась баба?! Этого я не мог допустить!

На ходу избавившись еще от парочки врагов, я двинулся к воротам. Опьяневшая от крови венедка продолжала кромсать труп Арма. В ней, в ее отчаянном упрямстве было что-то знакомое, что-то такое…

— Дара! — окликнули ее.

Воительница отшатнулась, но поздно. Мой меч не задел ее, зато шип сапога вонзился точно в основание белой шеи. Не выпуская оружия, она свалилась лицом вниз. Сбоку кто-то горестно взвыл. Может, родич, а может… Воительница была смела и, наверное, красива. Такую многие мечтали бы назвать своей…

Прорубаясь сквозь вражьи ряды, я выбрался к краю рва, и тут в лесочке призывно загудели дудки. Повизгивая, как побитые собаки, венды принялись скатываться в ров. Битва была окончена. Я оглядел своих хирдманнов. Трор тяжело дышал и порывался в погоню, однако Скол крепко стискивал его руки. Бедняга Гендель валялся на земле и судорожно подергивал обрубками ног. Защитник отважной бабы все-таки одолел его…

Я подошел и посмотрел в глаза Генделя. Пересиливая боль, он улыбнулся и покосился на кинжал у пояса — просил о милосердии… Я вложил ему в руку меч и, не отводя взгляда, полоснул кинжалом по шее. Гендель не дрогнул и не перестал улыбаться. Один запомнит такого воина…

— Эй, Хаки! — окликнули меня. Двое воинов пытались собрать оставшиеся от Арма куски мяса. Труп брата не интересовал меня, а вот венедка… Однако ее нигде не было видно. Должно быть, друзья забрали ее с собой. Жаль…

Я задумался. Баба точно кого-то напоминала, но кого? Я не знал такой женщины. Она походила на словенку, но одета была как наши воины и сжимала легкий, сделанный под руку юноши меч. Кажется, венды называли ее Дарой…

Рассердившись на то, что меня так занимает незнакомая баба, я сплюнул и направился к лагерю. Воины принесут тело Арма на большой костер, и тогда нужно будет изобразить печаль, а нынче я слишком устал.

Однако тризновать и произносить речи о храбрости погибшего Арма мне не пришлось. Уже на другой день Отто-кейсар отвел свои войска от Датского Вала. Лазутчики проверили лесок у рва и даже лощину, в которой венды стояли лагерем, но никого не нашли. Должно быть, поняв, что Вал не одолеть, кейсар замыслил что-то иное. После долгих розысков люди Хакона где-то раздобыли одного из вендов. Ярл позвал меня, когда пленника привели в его шатер. Венд оказался худым и грязным парнем, с длинными масляно-черными волосами и разбитым в кровь лицом. Штаны и рубаха висели на его тощих плечах, будто на пугале, а подбородок неудержимо трясся.

— Как тебя зовут? — спросил его ярл. Парень постарался успокоиться. На мгновение его подбородок перестал дрожать.

— Михаил, — ответил он. Хакон засмеялся. Я понял его смех. Михаилом звали одного из помощников бога христиан. Того самого, в которого верил Отто-кейсар.

— Кейсар так хочет, чтоб мы приняли новую веру, что посылает нам своего ангела, Михаила… — сказал Хакон.

— Я не ангел, — возразил пленник.

Ярл перестал смеяться:

— Это я вижу. Скажи, куда пошло войско Отто, и останешься жив.

— Не знаю…

Ожидая смерти, пленник склонил голову, но Хакон лишь отмахнулся:

— Уведите его.

Двое дюжих воинов подняли беднягу и поволокли его прочь. Парень упирался, загребал ногами и что-то кричал, но его никто не слушал.

— Зачем тебе этот венд? — спросил я. Хакон никогда и ничего не делал просто так, и если он не убил пленника, значит, имел на то свои задумки.

Ярл покопался рукой в седых волосах и деланно пожал плечами:

— А не надоела ли тебе эта бессмысленная возня? Надоела? Разве битва может надоесть? Правда, я больше привык нападать, чем обороняться, но на то и война…

— Я ведь знаю, куда пошел Отто-кейсар, — хитро сощурился Хакон. — Его корабли стоят в Сле. Оттуда они двинутся на Йотланд, а там, в обход Вала, прямо в Данию…

— Умно. Кейсар знает, как и с кем воевать. К тому же он упрям. Рано или поздно он сведет счеты с Синезубым, — сказал я.

— Вот и я так думаю, — продолжал Хакон. — Синезубый проиграет, а каково будет нам? Зачем мне терять своих людей в бессмысленной битве? — Поглядывая на меня, Хакон зашагал по шатру. — Но как мне увести людей и не показаться предателем конунгу данов? Может, ты поможешь мне? Синезубый тебе верит. Ты приведешь к нему пленника и скажешь, будто он сознался под пыткой, что Отто-кейсар распустил войска. Мальчишка наверняка ухватится за возможность солгать врагу и с радостью подтвердит твои слова. Если Синезубый поверит, что войне конец, он отпустит нас и вознаградит тебя за помощь. Ты нагонишь меня в Лима-фьорде, а оттуда отправимся домой.

Ах, Хакон, Хакон! Сколько лет прошло с нашей пер-вой встречи, а он ничуть не изменился! Вот и нынче — не сам вез пленного, а посылал меня… А если пленник не пожелает подтверждать мою ложь? Чья голова поле-.тит с плеч? Уж верно, не Хакона! В этом случае ярл все свалит на меня: «Хаки Волк сказал, что битвам конец, и я направился к дому, — а потом горько вздохнет: — Кто бы знал, что сын Орма так доверчив? Поверил словам пленника, всех сбил с толку!»

Гнев Синезубого падет на меня и мой хирд, но для ярла это не важно. К тому же он еще не расквитался со мной за Рангфреда. Так что, как ни поверни, он не останется в накладе.

— Синезубый все равно узнает правду, — негромко сказал я. — И слава богам, коли так, — откликнулся ярл. — Я ему дурного-то не желаю.

— Сколько тебя знаю, всегда дивился твоей доброй душе, —съязвил я.

Хакон пропустил колкость мимо ушей:

— Так поедешь или нет?

— Поеду. Больше некому. Я уверен, что Синезубый проиграет битву, и не хочу понапрасну губить своих воинов.

— Только поспеши, — предупредил ярл. — Я уйду с твоей «Акулой» в Лима-фьорд, но долго ждать не стану.

«Хорошо, коли задержишься хоть на денек», — подумал я, но ничего не ответил.

А уже на другой день отправился к конунгу данов. Он встретил меня на пороге своего шатра как дорогого гостя…

Я соскочил с одолженного ярлом коня и бросил ногам конунга пленного венда.

— Кто это? — поинтересовался Синезубый.

— Мои люди взяли его возле лагеря Отто-кейсара.

Это было неправдой, и пленника поймали воины Хакона, но я решил даже не упоминать о ярле. Синезубый был слишком хорошо знаком с его хитрым и лживым нравом. —Это человек кейсара по имени Михаил. Я допросил его и услышал, что кейсар распустил свое войско. Думаю, это очень важная весть…

— Мои люди говорят другое.

— Не знаю, что говорят твои люди, но войска Отто нет возле Датского Вала!

Сзади угрюмо засопел Трор. Я взял с собой только его, остальные отправились на «Акуле» в Лима-фьорд. . Черный хорохорился, но плохо понимал, о чем идет речь, поэтому выглядел простаком. Синезубый покосился на него и заколебался. Такой парень, как Черный, просто не смог бы соврать конунгу! А что если Отто-кейсар и впрямь решил отступиться? Конечно, в этом случае следовало ждать его послов, но всякое бывает…

— Развяжите пленного, — велел датчанин. Воины подняли одуревшего от страха венда с земли и разрубили веревки на его руках. Карие глаза пленника забегали по чужим лицам.

— Скажи, где стоит войско Отто-кейсара? — спросил Синезубый.

Я замер. Сейчас этот дурень откроет рот и заявит:

«Слова этого человека — ложь. Он просто хочет получить деньги и смотаться подобру-поздорову, а мой император стоит в Сле и собирается ударить с тыла, прямо в твой жирный зад, проклятый дан!» Однако то ли парню не хватило смелости, то ли, наоборот, он сообразил, как выгодна будет для сородичей его ложь, и не колеблясь кивнул:

— Все ушли… Войска больше нет…

— Это правда?! Не лги — ведь я все знаю! — Синезубый занес меч.

Парень сжался и совсем неожиданно заверещал:

— Не надо! Я сказал правду!

Конунг резко опустил меч. Расплескивая по земле дымящуюся кровь, голова венда покатилась к моим ногам. Его глаза все еще моргали. Синезубый вытер клинок о полу короткого плаща и хлопнул меня по плечу.

— Куда ты так спешишь? Останься. Подождем послов кейсара…

— Не могу, — ответил я. — Меня ждут. — И спустя два дня уже был в Лима-фьорде, в своем хирде, на борту «Акулы». При мне были деньги и дары Синезубого. Конунг данов щедро заплатил за помощь в битве. Жаль, что пришлось лгать ему… Зато Хакон не обманул и его корабли покачивались борт о борт с моим драккаром. Причиной столь редкой честности стал встречный ветер. Я узнал это, едва оказался на «Акуле». Хакон не изменил своим привычкам и вовсе не собирался ждать моего возвращения. Ярл дожидался лишь попутного ветра.

Рассказывает Дара

Как и обещал Тюрк, вскоре Болеслав стал подниматься на ноги. Вернее на одну ногу, потому что вторую ему заменяла я. Опираясь на мое плечо, воин прыгал по лагерю и ругал грека. Тюрк давно обещал подыскать мастера, который сделал бы воеводе деревянную ногу, но как раз в это время пришли известия из Йотланда, и грек забыл об обещанном. Известия стоили того. Император Оттон разгромил войска Синезубого. Даны бежали на остров со странным названием Марсей[86], и теперь между конунгом и императором шли переговоры. Оттон настаивал на крещении Синезубого и всех его людей, а конунг данов тянул время и послал гонцов в Лима-фьорд за кораблями ярла Хакона. Поговаривали, будто Хакон-ярл собирался уйти в Норвегию, но из-за сильного встречного ветра не смог этого сделать.

— Ярл подчинится Синезубому, — потирая ладони, говорил грек. — Он пойдет на Марсей.

— А нам-то что? — не разделяла я его радости. — Нам-то туда путь закрыт! Вскоре вернется Олав и заберет меня обратно в Кольел…

От близости врагов и своей полной беспомощности я не могла спать. А что если вместе с ярлом на Марсей придет Хаки? Ох, оказаться бы мне там!

— Не мучься, — думая, что я грущу об Олаве, успокаивал Болеслав. — Вернется твой конунг. Уж кого-кого, а тебя он не оставит. А коли не вернется — пойдешь со мной. У меня и свои земли есть, и свои дома. Будешь жить припеваючи…

Болеслав и не подозревал, что все его земли и дома я променяла бы на одну-единственную встречу с Хаки Волком!

Этой ночью мне не спалось. Я ворочалась с боку на бок и вздрагивала от малейшего шума, словно ждала чего-то. Оказалось — не зря… Под утро в шатер заглянул грек и, пытаясь кого-то отыскать, завертел головой.

— Эй! — шепотом окликнула я. Он пригляделся, а потом махнул рукой и скрылся за пологом. Куда он меня звал и зачем? Может, случилось что-то особенное, ведь недаром предчувствия не давали мне спать?

Я натянула безрукавку, подхватила меч и выскользнула из шатра. Снаружи было сыро и холодно. Лагерь еще спал, а тишина стояла такая, что казалось, шепнешь слово — и услышишь, как тихо откликается на него невидимый кромешник-ведогон[87]. Дева Заря еще не взошла на небо, но, предчувствуя ее появление, ночные тени прятались под ветви деревьев, и блестящими искрами вспыхивала на подмерзшей земле утренняя роса.

Я огляделась и увидела грека. Тюрк был одет в длинный серый плащ с капюшоном и крепкие дорожные поршни, словно собирался в дальний путь.

— Дара! — Похлопывая ладонями, он подошел ко мне и заглянул в лицо. — Хочешь на Марсей?

Еще бы! Глупый вопрос! Да и к чему он? Будто Тюрк сам не ведал моего заветного желания!

— Слушай. — Грек огляделся и понизил голос. — Я провезу тебя на остров. Мало того — помогу пробраться прямо в логово к Синезубому, но с одним условием.

— Да хоть с десятком!

—Не спеши. Подумай.

О чем думать?! Там, на Марсее, может быть Хакон-ярл а с ним мои заклятый враг, убийца матери! Да мне даже жизни не жаль, лишь бы добраться до него!

— А как же Али?

— Что «Али»?

— Завтра его корабли придут за тобой.

Я перебила Тюрка:

— Не беспокойся. Он не станет долго искать. Увидит, что меня нет, и уйдет к жене. Я его знаю.

— Да, но ты останешься совсем одна. Больше некому будет за тебя заступаться. Не придет ли такой миг, когда ты проклянешь свою нынешнюю поспешность и обвинишь в ней меня? Не поднимешь ли на друга свой меч?

— Нет!

— Тогда слушай. В бухте стоит корабль Оттона. На рассвете он заберет из лагеря ученых мужей, которые учат новой вере, и уйдет на Марсей. Я сказал епископу Проппо, что хорошо знаю нравы и речь данов, поэтому могу ему пригодиться. Он позволил мне ехать на остров.

Я знала епископа. Он заметно выделялся из толпы ученых болтунов Оттона. Проппо был уже немолод, однако, когда он говорил о своем боге, его лицо светилось, будто внутри сиял солнечный камень, а морщины разглаживались. Поговаривали, что Проппо избран богом, поэтому не ведает старения и смерти, но я не верила в эти байки. Ни один бог не может дать человеку бессмертия на земле. Там, за кромкой, в ином мире, — другое дело, но на земле — нет! Как-то раз я сама видела беднягу епископа за шатрами. Пугливо озираясь по сторонам, он долго и надрывно кашлял, а потом сплюнул на снег кровавый сгусток, затер его носком сапога, выпрямился и, напустив на себя обычный невозмутимо-добродушный вид, вышел из своего убежища. Я никому не сказала об увиденном, ведь это была не моя тайна… А нынче Проппо собрался на Марсей, и Тюрк тоже, но как грек провезет меня?

— Все просто. — Он усмехнулся. — Епископ, может, и святой, но не всевидящий. Я обманул его. Сказал, будто так долго был в рабстве у данов, что теперь боюсь отправляться к ним без надежной защиты. Сначала он твердил, что нет защиты надежнее Божия слова, но потом позволил взять в охранники любого из оставшихся воинов. «Если от этого тебе будет легче», — сказал он и отпустил меня в лагерь. Теперь дело за тобой: согласишься на мое условие — станешь этим воином, нет — я найду другого.

Я не верила своим ушам! Сбывались мои мечты! Уже заранее соглашаясь со всеми условиями Тюрка, я натянула на голову шерстяную шапочку, которую обычно надевала под шлем, и затолкала под нее волосы.

— Но ты же не знаешь, чего я хочу? — удивился грек.

— Мне наплевать. Я сделаю что угодно, лишь бы оказаться там же, где мои враги. Пошли! — Я была готова идти за ним хоть на край света, но Тюрк не торопился. Его лицо стало серым и безжизненным, как у мертвеца.

— Мы пойдем, но пообещай, что прежде, чем ты станешь искать своих врагов, ты убьешь моего! — хрипло заявил он.

— Ярла Хакона?

— Да. Поклянись, что сделаешь это, и я проведу тебя на корабль.

Убить ярла? Я задумалась. Хакон был слишком известен, чтоб можно было прикончить его незаметно. Если меня поймают, кто отомстит Хаки и Трору? Но если откажусь — грек ни за что не возьмет меня на остров. Он просто заплатит какому-нибудь жадному дураку, и тот с охотой подрядится на убийство. Нет, уж лучше я попробую…

— По рукам!

Тюрк похлопал меня по плечу:

— Отныне ты мой воин и будешь неотлучно при мне. Но помни — не высовывайся.

Я не высовывалась. Пожалуй, на корабле не было более тихого и спокойного человека. Ученые мужи постоянно спорили и скандалили, гребцы втихаря подсмеивались над ними, а я лишь молча бродила за греком и озиралась по сторонам. Каждый раз, когда мимо проплывали скалистые берега, мне казалось, что эта земля и есть Марсей, однако каждый раз я ошибалась. Только на второй день пути кормщик радостно вскрикнул:

— Марсей!

— Теперь будь осторожна, — оглядывая берег, шепнул мне Тюрк.

Одни боги ведали, чего мне это стоило! Из стоявших в гавани сотен кораблей так хотелось немедленно узнать тот, на палубе которого я прикрывала губы от Тророва сапога и харкала кровью, но зловещего драккара нигде не было видно. Тюрк тоже беспокоился, но старался выглядеть беспечным.

Первым на берег сошел епископ. Ему навстречу поспешили богато одетые даны.

— Который из них Хакон? — подтолкнула я Тюрка. Он огорченно развел руками:

— Ходят слухи, что Хакон-ярл не пожаловал к конунгу данов…

— Как же так?! — С досады я готова была заплакать, но Тюрк упрямо мотнул головой:

— Я знаю ярла! Он явится! Синезубый вот-вот помирится с Оттоном, и Хакон знает об этом. Он не посмеет ослушаться приказа Синезубого! Он явится!

Я кивнула, но не поверила. Теперь мне и впрямь стало одиноко. Драккаров Олава и кораблей Мечислава в гавани тоже не было. Наверное, мы разминулись где-то в бесчисленных проливах…

— Это к лучшему, — не смутился грек. — Никто тебя не признает!

Под его утешения я спустилась на берег и сложила у ног узелки с пожитками. Мимо в окружении служек прошествовал Проппо. Грек проводил его восхищенным взглядом и прищелкнул языком. Проппо и впрямь казался королем, прибывшим в свою вотчину.

— Эй, вы, двое! — окликнул нас худой парень в длинной, подвязанной веревкой рубахе. Парень служил Проппо и выполнял его указы. Тюрк послушно подошел, а я поплелась следом.

— Епископ велел тебе идти в лагерь, — сказал парень греку. — Отдохни хорошенько. Завтра он будет говорить с конунгом данов, и ты можешь понадобиться.

— Большая честь быть полезным епископу. — с по клоном ответил Тюрк, и мы зашагали к шатрам данов.

Эта ночь мало отличалась от прочих. Только вместо родных я видела во сне совсем чужие лица. Они были незнакомыми и очень разными, от молодых и гладких как свежее яблоко, до изрезанных морщинами, словно древесная кора. «Ты — Хакон-ярл?» — спрашивала я каждого, и они пропадали. «Может, ты — Оттон или Синезубый?» — кричала я, но и на этот вопрос не получала ответа.

А утром мы пошли к конунгу данов. В длинной избе собралось много народа. Воины Оттона стояли бок о бок со своими недавними противниками и мирно болтали о погоде, о новом оружии из неломающегося железа и печально известном в северных странах греческом огне. Посреди избы пылал очаг, а перед ним на возвышении сидел немолодой мужик в кожаных сапогах, белой рубахе и добротных штанах. На его поясе красовался широк плетеный ремень с выпуклой золотой пряжкой.

— Синезубый, — шепнул мне Тюрк.

Словно услышав его, мужик поднял голову. По-своему он был красив, этот конунг данов, но его лицо было лицом старика. Не верилось, что этот усталый человек смог собрать войско для обороны Датского Вала. Рядом с ним сидел император Отгон. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что он должен быть именно таким — строгим, с прямым, будто вырезанным из камня, носом и тяжелым подбородком.

— Это… — попытался объяснить Тюрк, но я отмахнулась:

— Знаю!

Неожиданно все зашумели. Воины попятились, прижали меня к стене, и в избу вошел Проппо. Он был облачен в сияющие, шитые золотом одежды, а на его голове красовалась круглая красная шапочка. Но особенным были не одежды и не величественная осанка, а лицо епископа. Я никогда еще не видела подобных лиц. Проппо глядел на конунга данов свысока, так, словно одновременно и упрекал, и прощал его. Голубые глаза епископа смотрели насквозь, прямо в души, и Синезубый невольно приподнялся со своего сиденья. Казалось, он хотел шагнуть навстречу гостю, но тяжелая рука императора прикоснулась к его плечу, и, вмиг опомнившись, конунг сел на место. За Проппо чинно прошествовали другие ученые мужи. Бледные и ранодушные, как посланцы богов, они расселись кружком возле очага. Хотя они и были посланцами своего бога…

Длинный слуга Проппо обернулся и поманил Тюрка.

— Оставайся тут, — пробираясь вперед, шепнул грек. Я видела, как он поклонился конунгу данов, а потом присел на корточки возле епископа. Отгон заговорил. Синезубый выслушал его и слегка покачал головой. Я стояла слишком далеко, чтоб расслышать его отвег, но поняла: конунг данов не спешил менягь веру. Тогда заговорил Проппо. Он говорил совсем гихо, чуть ли не на ухо Тюрку, а тот повторял уже громче. Я попыталась подобраться поближе, однако воины так плогно сомкнулись плечами, чго пробиться оказалось невозможно. Не желая привлекать лишнего внимания, я присела у входа. Какая мне, в конце концов, разница, о чем там гово-ряг конунги?! Среди них нег ни моих врагов, ни врагов Тюрка… Я зря сюда приехала. Умный грек ошибся — ярл не пришел, а значит, нужно подумать о том, как выбраться отсюда…

И тут все дружно охнули. Что-то случилось! Я вскочила, приподнялась на носки и вгляделась. Ничего не изменилось, лишь Проппо встал и теперь шел к конунгу данов, протягивая ему что-то в сложенных горсточкой ладонях. На лице того смешались страх и восхищение.

— Бери же! Посмотрим, сумеет ли твой бог уберечь тебя, — громко сказал Проппо.

Дан вздрогнул и протянул руку. Епископ разжал пальцы. Что-то дымное и сверкающее выпало из его пальцев прямо в ладони Синезубого. Мгновение тот сидел, а потом стряхнул дар Проппо на землю и поспешно затоптал его ногой. Только теперь я разглядела, что это было. Угли! Горячие, еще красные от жара угли! Сколько же мужества понадобилось маленъкому епископу, чтоб, не дрогнув, донести их до конунга данов! И ведь как шел! Чинно, будто прогуливаясь…

Усмехаясь, Синезубый подул на ладонь.

— Твои боги не помогли? — засмеялся Проппо.

— А твой? — все еще улыбаясь, спросил дан. Проппо протянул к нему свои руки. Конунг данов хмыкнул, потом неверяще уставился на них, а затем вскочил и отшатнулся. Скамья, на которой он сидел, со скрипом отъехала в сторону.

— Это невозможно! — вскрикнул он.

— С истинной верой возможно все, — невозмутимо ответил Проппо, высоко поднял руки и повернулся к зрителям. Я задохнулась и попятилась. Ладони епископа были чисты и белы, будто только что выпавший снег! На них не осталось и следа от пылающих углей! Даже кожа не покраснела!

Кто-то из воинов Оттона бухнулся на колени и, вознося хвалу своему Господу, громко забормотал молитву. То же самое сделали и ученые мужи. Тихий, монотонный то ли плач, то ли вой разросся, и, подчиняясь ему, принялись опускаться на колени воины Синезубого. Внезапно и мне захотелось поклониться удивительному богу епископа, однако в этот миг дверь за моей спиной распахнулась, и в избу влетел разгоряченный гонец.

— Корабли ярла Хакона встают в Эрка-бухте! — выкрикнул он, а потом увидел стоящих на коленях людей И озадаченно смолк.

Оправившись от потрясения, Синезубый шагнул к епископу.

— Ты убедил меня, святой человек, — громко сказал он. — Я и мои люди будем креститься. То же самое сделает Хакон-ярл со своими людьми. Он повезет рассказ о чуде в Норвегию. О столь всемогущем боге должны знать все!

Он еще что-то говорил, но я уже не слышала. Я забыла о недавнем желании встать на колени и дрожала от возбуждения. Хакон явился! А с ним — мой берсерк! Плюнув на осторожность, я кое-как пробилась к Тюрку и дернула его за рукав:

— Ты слышал?!

— Слышал? — суетливо выталкивая меня из избы, зашептал грек. — Слышал! Пришло время. Нужно поспешить…

Почти бегом он помчался через поселок к шатрам и, нырнув в один из них, вытащил оттуда большой боевой лук и несколько стрел.

— Держи, — впихивая добытое оружие мне в руки, забормотал он. — Я слышал, ты редко промахиваешься, и давно все продумал. Над Эрка-бухтой есть тропа… — Продолжая бессвязно бормотать, грек потащил меня прочь от лагерных шатров, мимо низких земляных изб данов, к покрытым весенней порослью скалам. — Оттуда удобно стрелять… Один или два выстрела — и Хакону конец! А мы уйдем… Никто не узнает, кто убил ярла. Об этом буду знать только я. Я буду знать, что его убила женщина!

Руки грека тряслись, а речь стала сбивчивой и лихорадочной, как у больного.

"Уж не спятил ли? — едва поспевая перескакивать через каменные обломки, думала я. Никогда раньше грек не вел себя так странно. Да и шли мы вовсе не к бухте и не к пристани, где стояли корабли, а куда-то в сторону, вдоль берега, по едва заметной тропе.

— Вот! — Тюрк резко повернул и плюхнулся на землю между двух мшистых валунов. — Вот тут! Я не ошибся!

Да, он не ошибся. Отсюда были хорошо видны выползающие на берег корабли с острыми носами и тянущие их люди.

— Вон он! Вон! — дергая меня за руку, зашептал Тюрк.

Я и сама уже увидела Хакона. Ярл был невысок, но выделялся среди прочих викингов, как медведь среди собак. И он никого не опасался — даже не надел кольчуги.

Я подняла лук и попробовала натянуть тетиву. Стрелять из такого мне еще не доводилось. Он был слишком тяжел и гнулся так туго, что мне приходилось изо всех сил упираться ногами в камень. Однако из моего прежнего лука стрела не пролетела бы и половины расстояния до Хакона…

— Ну что же ты?! Что ты?! — торопил грек.

— Заткнись! — рявкнула я и уложила стрелу на тетиву. Еще не хватало, чтоб грек сбил мне прицел! Вряд ли удастся выстрелить во второй раз-Голова Хакона оказалась чуть ниже полумесяца острия. Тюрк подался вперед и затаил дыхание. Будто чувствуя грозящую ему опасность, Хакон развернулся к скалам и приложил руку к глазам. Сзади что-то хрустнуло. Опять грек!

— Помолчи, — шепнула я, но Тюрк не ответил. Это было странно. Я оглянулась. На земле между валунами безжизненно распласталось тело грека. Над ним склонился незнакомый викинг с худым, изуродованным шрамом лицом. Я быстро развернулась, прицелилась в невесть откуда взявшегося врага, но спустить тетиву не успела. Сверху раздался шорох, глухой звериный рык, и на меня опустилась тьма.

Рассказывает Хаки

Мы еще дожидались попутного ветра, когда в Лима-фьорде появился небольшой драккар с полосатыми парусами. На нем прибыли посланцы Синезубого.

— Конунг и кейсар говорят о мире и зовут тебя, Хакон-ярл, и твоих людей на Марсей, — важно заявил норвежцу толстенький и приземистый гонец.

Весть о примирении саксов и данов так напугала Хакона, что он даже не попытался отговориться от похожего на приказ приглашения, собрал лучших воинов и на шести драккарах отправился в путь. Мой хирд он не взял.

— Конунг данов зовет только моих людей, — прощаясь, сказал ярл. — Тебе лучше остаться тут, ведь ты обманул Синезубого, а он злопамятен.

Я усмехнулся. Меня не звали на Марсей, но и не запрещали ехать туда, и слова ярла ничуть не поколебали моих намерений. Прежде чем отправиться на родину, не мешало узнать, о чем станут толковать датский конунг, норвежский ярл и кейсар саксов. Совсем недавно дни враждовали, но против кого они поднимут мечи после примирения?

Я дождался отплытия ярла и приказал приготовить «Акулу». Мы вышли на день позже Хакона и к вечеру второго дня повернули в Иса-фьорд. Удобные бухточки располагались на северном побережье Марсея, но мы обогнули остров и подобрались с запада. Там море пестрело черными верхушками подводных камней, однако Скол знал эти места и утверждал, будто за Эрка-бухтой есть узкая и неприметная пастушья тропа к лагерю данов. Ею я и собирался воспользоваться. Нынче в лагере много гостей, и никто не обратит внимания на незнакомого воина…

Я подозвал Скола:

— Сумеешь подойти поближе и не налететь на мель? Кормщик усмехнулся:

— И не такое делал.

— Тогда держи к берегу. Где станет слишком опасно — остановись, доберусь вплавь.

Скол неодобрительно покачал головой:

— Не нравится мне эта затея. К чему тебе красться на остров, как вору?

— Хочу поглядеть, что замышляют ярл и Синезубый. А на всякий случай возьму с собой Гранмара…

— А не лучше ли открыто?

— Нет, — отрезал я. — Не лучше.

Хакон мог и ошибаться насчет злопамятности Синезубого, но проверять это на собственной шкуре у меня не было желания. Пожалуй, мне вовсе не стоило соваться в его логово, но кому еще доверить такое дело? Кто заменит мне глаза и уши?

Скол подвел «Акулу» к береговым каменистым россыпям, и я спрыгнул в воду. За мной последовал Гранмар. Старый викинг знал моего прадеда и уже не годился для трудного боя, однако я не представлял, что когда-нибудь на его скамью усядется другой воин. И на Марсей я взял его не случайно. Старик умел держать язык за зубами.

Для ранней весны вода оказалась не такой уж и холодной. Я вылез на берег, отжал мокрую одежду и пошел Искать тропу. Однако первым на нее наткнулся Гранмар.

— Хаки! — указывая куда-то вверх, в каменный разлом, крикнул он.

Я подошел. Тропа, о которой рассказывал Скол, выбегала из-за кустов и извивалась между скалистыми уступами, словно ее. протоптали не козы и телята, а ящерицы. Что ж, придется потрудиться…

Я вздохнул, подтянулся и взобрался на первый валун. Гранмар последовал за мной. Коварная тропа нырнула в пролом, прыгнула вверх, потом скрылась под завалом и неожиданно выскочила намного правее… Рубаха на мне окончательно высохла, а терпение кончилось. Ну зачем мне понадобилось следить за Хаконом? Проклятая подозрительность! Только гоблины и горные карлики могут быть так недоверчивы и упрямы! Наверное, Хакон уже давно пристал в Эрка-бухте и говорит с конунгом данов, а я скачу по кручам, как горный козел, и маюсь в неведении! И чего меня понесло на этот остров?! Узнать планы Хакона? Зачем, когда своих дел по горло? В Свее ждет сожжённая усадьба, а Арм говорил, будто на нее заглядывается Свейнхильд. Поехал бы к ней, продал землю и уже пировал бы за ее щедрым столом! А после пиршества занялся бы драккаром. «Акула» уже давно скрипит, и волокно между бортовыми досками вылезает наружу, словно клочья шерсти из одичавшей собаки. И днище обросло зеленью…

С этими невеселыми мыслями я вскарабкался на высокий каменный уступ, повернул за валун и замер. Внизу блестел округлый залив Эрка-бухты и суетились люди Хакона. Неужели «Акула» обогнала корабли норвежца? Вряд ли… Должно быть, ярл попросту не торопился на встречу к тому, кого уже десятки раз предавал. Но меня удивила не медлительность Хакона, а два воина в вендской одежде. Они лежали на краю скалы и были так увлечены, что не заметили моего появления. Я обернулся к Гранмару, прижал палец к губам и указал ему на одного из вендов — маленького и щуплого. Он все время что-то бормотал на ухо своему приятелю и судорожно потирал ладонями бока. Гранмар кивнул. Если придется драться, он возьмет маленького на себя. Я подкрался поближе. Маленький воин засуетился, вытянул вперед руку, а второй что-то поднял с камня,, встал на колено и принялся притаптывать землю ногой. В его руках что-то покачивалось… Великий Один! Да это ж лук! Боевое, тяжелое оружие с острой стрелой на тугой тетиве! Венд приложил лук к плечу, натянул тетиву и, проверяя ее упругость, слегка отклонился назад. В его намерениях не приходилось сомневаться. Венды замышляли убийство. Подлое убийство из-за угла, когда родичам мертвого не с кого спрашивать виру и не у кого узнать правды. О таких убийцах молчат даже боги…

Я шлепнулся на живот, прополз по гладкой спине валуна к Гранмару и провел ребом ладони по горлу. Старый воин кивнул, спрыгнул с камня и одним ударом свалил на землю тощего убийцу. Второй венд развернулся и вскинул лук. Он целился в Гранмара, поэтому не заметил, как я подбежал к краю валуна и прыгнул на его спину. В последнее мгновение венд понял свою ошибку и попытался обернуться, но не успел. Сорвавшаяся с тетивы стрела пропела над головой Гранмара и застряла в трещине между камнями.

— Ты не ранен? — заботливо потянулся ко мне старый хирдманн.

— Нет. — Я поднялся, отряхнул руки и ткнул сапогом обмякшее тело убийцы. Проклятые венды! И кого они хотели убить? Хотя какая разница? Прикончить их, да и дело с концом. Чего еще заслуживают трусливые, умеющие нападать лишь исподтишка псы?

Мой враг застонал и перевернулся на спину. Шерстяная шапочка съехала с его головы, и красивые, с рыжиной, волосы рассыпались по земле. Какое-то расплывчатое воспоминание помешало мне ударить…

— Что с тобой? — заметил мои сомнения Гранмар.

— Ничего. — Я тряхнул головой. — Ничего… — И услышал стон второго венда.

— Дара… — шептал он в беспамятстве. — Хакон… Этот голос! Когда-то давно он выторговывал у Меня свободу!

— Стой! — Бросив длинноволосого, я подскочил к Гранмару и перехватил его уже занесенную над вендом Руку. — Кажется, я знаю этого человека. Это Тюрк, грек, бывший раб Хакона, а затем мой.

— Да, это он. Хочешь проверить? — невозмутимо подтвердил Гранмар и слегка встряхнул обмякшего грека. Тот раскрыл мутные глаза, удивленно заморгал и опять потерял сознание. Видно, тяжелый кулак Гранмара хорошо приложился к его голове.

— Свяжи его, — приказал я хирдманну. —Сами боги даровали мне эту встречу!

Это было правдой. Хлипкий грек заключил нечестную сделку — она принесла ему свободу, но не спасла моего отца. Боги увидели это и вернули мне раба. Теперь он заплатит за прежние и нынешние козни! Он будет умирать медленно и мучительно и проклянет тот день, когда обрек Орма насмерть!

— А что делать с другим? — скручивая руки грека, поинтересовался Гранмар.

Второй венд еще не пришел в себя. Его белая и нежная, как у девушки, щека была испачкана землей, а губы некрасиво выпячивались вперед. Солнечный луч скользнул по его волосам, вспыхнул золотой искрой и отозвался в памяти далеким вскриком брата. Такие же золотые волосы были у той бабы, которая убила Арма. Ее звали Дара… Дара?! Всемогущий Один! «Дара», — шептал грек. Это же она, та воительница с Датского Вала!

Оттолкнув ногой уже связанного Тюрка, я подошел к бабе, стер грязь с ее щеки и разочарованно вздохнул. Нет, она не была красивой, скорее даже наоборот. Зато до чего смела! Не знаю почему, но мне расхотелось убивать ее…

— Возьми их обоих, — приказал я Гранмару, — и возвращайся на «Акулу». Я приду позже. Если же не вернусь к вечеру — уходите. А пленников отдашь Трору. Но только если я не вернусь.

Гранмар послушно кивнул. Ему еще придется изрядно повозиться, чтоб доставить пленников на «Акулу». Но что делали Тюрк и эта рыжая в скалах? Грек что-то бормотал о Хаконе… Неужели они подкарауливали ярла? Потешно… Знал бы об этом хитрец Хакон — не болтал бы, кому из нас двоих опасней идти на Марсей…

Все еще посмеиваясь, я прошел вниз по тропе, соскочил с валуна, завернул за бугрящиеся зелеными почками кусты и… нос к носу столкнулся с Хаконом. Ярл бежал мне навстречу, а за ним перепрыгивали через валуны двое хирдманнов — Луи и Ренке.

— Ты?! — вылупив на меня круглые от изумления глаза, выпалил Хакон. В руке он держал меч. Отступать было некуда, а отпираться глупо.

— Мы пришли следом за тобой, — честно признался я. — «Акула» стоит у западного берега…

— Но зачем ты хотел убить меня? — убирая оружие, выдохнул он.

Убить? Я — Хакона? Да с чего он взял?

— Видел. — Он махнул рукой вверх. — Поглядел и заметил, что кто-то целится в меня из-за скалы. Наконечник стрелы блестел на солнце. Он выдал тебя.

Теперь все стало понятно. Ярл заметил убийц и. спешил поймать их.

— Ты ошибся. Это был не я.

— Лжешь. — Голубые глаза ярла пробежали по моему лицу, опустились к плечам и замерли на перекинутом за спину луке венедки. — Этот лук…

— Это не мой, — начал было я и осекся. Объяснения были бессмысленны. Хакон никогда не верил словам. А доказывать ему делом — значит отдать грека и венедку. Грека мне было не жаль, а вот венедку… Она нравилась мне. Я дважды видел ее, дважды удивлялся и не собирался отдавать ее Хакону!

— Ты ошибся, — снова повторил я.

— Прощай! — ответил он, отвернулся и пошел вниз по тропе.

— Ты ошибся, но впервые поступил по чести, поэтому я прощаю тебя!

Хакон взмахнул рукой. Он понял мои слова. Он мог схватить меня, отвести к людям и созвать тинг, чтоб судить как подлого убийцу, но не сделал этого. Он позволил мне с честью умереть в бою и, значит, все еще оставался моим другом…

— Ха! — коротко выкрикнул Луи и выпрыгнул на тропу предо мной. Теперь идти в лагерь данов стало вдвое опаснее. Стоит мне попасться на глаза Хакону, как он заговорит. Ярл скажет то, что считает правдой, но, пока все разберутся, что к чему, «Акула» покинет Иса-фьорд… Значит, пришло время подумать о возвращении. Я вытащил топор, отступил и краем глаза заметил взбирающегося на валун Ренке. Он хотел расправиться со мной так же, как недавно я сам разделался с венедкой.

Глупец!

Предчувствие боя защекотало ноздри, а тело напряглось в ожидании звериной силы, но я не собирался прибегать к могуществу Одина. На этих двоих мне до станет собственного умения и сноровки.

Размахивая мечом, словно палкой, Луи бросился вперед. Он нарочно наступал именно так, не давая мне пользоваться ногами. Мое необычное умение сражаться уже давно было известно хирдманнам ярла Хакона. Ктото из них посмеивался, кто-то завидовал, но большинство не понимало и боялось. Луи тоже боялся…

Покачиваясь, как разозленная гадюка, я ускользал от , его меча и отступал все дальше к скале. Луи этого и добивался. Он надеялся подогнать меня прямо под ноги своему дружку. Пусть так и будет. Несколько коротких взмахов топором, шаг назад, еще шаг…

На лицо упала тень. Край скалистого уступа нависал прямо над моей головой. Сверху скрипнул песок. Пора! Я резко развернулся и, отмахнувшись от Луи, ударил ногой прыгающего с уступа Ренке. Он перевернулся в воздухе и отлетел в кусты. Луи не ожидал от меня подобной прыти. Он полагался на Ренке и даже перестал махать мечом, просто смотрел на мой топор и ждал, когда он выпадет из моих ослабевших рук. На миг вся моя сила, все мое желание выжить и победить колючими иглами перекатилось в пятку и обрушилось на грудь бедняги Луи. Словно выплевывая душу, он захрипел и упал.

Ренке вылез из кустов, подбежал к нему, встряхнул за плечи, а потом завыл и бросился на меня. Он потерял меч и готовился удушить меня голыми руками. Это было отчаянно смело, но не умно… Я отбросил его на землю и придавил острием топора подрагивающее горло:

— Слушай. Ты будешь жить лишь потому, что Хакон ошибся. Ты пойдешь и скажешь ему об этом!

— Я ничего не скажу! — выплюнул Ренке. — Ты подлый убийца, и об этом узнают все!

Мне стало жаль его. В воине говорила боль утраты. Должно быть, Луи был ему очень дорог. Ренке совершил глупость и подпустил Луи слишком близко к своей душе, а теперь винил меня в этой боли…

— Ты глупец, — сказал я. — А если б был умен, то одумал, почему убийца не выстрелил в ярла, и догадался, кто ему помешал.

— Но ты убил Луи!

— Мне жаль… — Я покосился на труп и сам удивился. Там, куда пришелся удар, кольчуга оказалась вдавлена внутрь, будто в груди у Луи была большая дыра и железо просто провалилось в нее. — Луи убит в бою. А что до честности этого боя, то тут, пожалуй, не меня следует называть подлым убийцей. Вы были при мечах, топорах, ножах и в кольчугах, а я лишь с легким топориком и бесполезным, чужим луком, однако никто из вас не подумал предложить мне честный поединок…

Ренке молчал. Он не боялся, просто задумался над моими словами. Мне не хотелось, чтоб Хакон затаил обиду. Тем более несправедливую. Ренке докажет ярлу, что убийцей на скале был не я. Возможно, Хакон пошлет туда людей и по следам попробует выяснить, что случилось на самом деле, но в это время «Акула» с пленниками будет уже далеко.

— Так ты передашь Хакону мои слова? Ренке кивнул.

— Хорошо. — Я опустил топор и протянул Ренке лук рыжей венедки: — И еще, отдай это своему ярлу и спроси: «Если Хаки Волк — убийца, то где он мог взять этот лук?» Ты сам видишь, что он не мой. Наверное, люди Оттона сумеют признать его и назвать имя хозяина… А теперь прощай!

Я сунул лук в руки хмурого викинга, отвернулся и не торопясь пошел прочь. Пусть Ренке сам решит — виновен я или нет. Если он выстрелит, значит, мои слова были напрасны и придется прикончить его, но если он не спустит тетиву, значит, есть надежда, что он убедит Хакона. Я не хотел ссориться с ярлом. Мы хорошо понимали Друг друга И мало чем отличались.

За валуном я остановился, облегченно вздохнул и вытер проступивший на лбу пот. Мы с Хаконом останемся друзьями. Ренке не выстрелил…

Рассказывает Дара

Откуда-то сверху на мое лицо капала вода. Я закашлялась и открыла глаза.

Доски… Темные корабельные доски… Откуда они? В памяти возникли расплывчатые образы. Хакон-ярл… Распростертый на земле Тюрк, а над ним викинг со шрамом… Мы попались!

— Дара…

— Тюрк?! — Я повернула голову. Грек сидел возле борта, стискивал прижатые к груди колени и смотрел на меня так печально, словно прощался с жизнью… Я Пошевелила руками. Они были связаны. — Где мы?

— В пекле, — серьезно ответил Тюрк.

— В пекле? — Я неловко повернулась, села и чуть не угодила под ноги незнакомым воинам. Не обращая на нас никакого внимания, они снимали парус. — Кто они? Куда нас везут?

— А ты не узнаешь? — удивился он. — Это ж берсерки. Те самые, которых ты так жаждала увидеть. Люди Хаки Волка.

Полотнище паруса плавно съехало вниз и за ним на носу драккара, я увидела крепкого, светловолосого мужчину. Он стоял спиной ко мне, что-то втолковывал огромному, как медведь, воину и указывал на темную Полоску берега. Огромный послушно кивал.

— Хаки? — Я улыбнулась и покачала головой. — Ты ошибся, Тюрк. Это не Хаки.

Моя память сохранила облик врага. Он был тоцим и нелепым, и меч на его поясе болтался, как седло на корове. А этот предводитель викингов, который стол на носу драккара, выглядел совсем иначе. Он был вождем хевдингом, и это чувствовалось во всем — в его осанке движениях и даже в том, как он указывал на берег. Хаки был не таким. Может, это другой Хаки Волк? Но корабль… В нем было что-то знакомое, что-то заставляющее думать о боли.

— Это Хаки, — равнодушно сказал грек. — Это его дракар и его люди. Раньше это был хирд Орма Белоголового…

Я насторожилась. Орм. Тот светловолосый берсерк, который поднял меч на беззащитную женщину…

Вождь викингов повернулся, оглядел корабль, заметил, что пленники очнулись, и удивленно приподнял ровную, изогнутую дугой бровь. Он оказался невероятно красив. Широкие скулы, светлые волосы, чуть припухшие губы и удлиненные, серые, будто дождливое небо, глаза завораживали странной дикой красотой. Так удивительно привлекательны бывают лишь свободные, сильные и ловкие звери. Хотя недаром же его прозвали Хаки Волк…

Стоявший рядом с ним темноволосый тоже обернулся.

Трор! Эти маленькие, злобные глазки и черную, лоснящуюся гриву я узнала бы среди тысяч! Значит, Тюрк сказал правду и красивый хевдинг не кто иной, как Хаки?!

Мары забили над моей головой темными крыльями и наполнили душу злобным торжеством. Нашла! Наконец-то я нашла своих врагов! «И стала их пленницей, — бесстрастно заметил кто-то внутри, — у тебя связаны руки и даже нет ножа, чтоб разделаться с ними». Слезы подступили к горлу.

— Узнала… — кивнул Тюрк.

Я не хотела, чтоб грек видел мое лицо, и отвернулась.

Еще не хватало плакать из-за этих нелюдей!

Урмане сели на скамьи. Тот, что был ближе ко мне и держал руль, выкрикнул команду, и они дружно налегли на весла. Корабль двинулся вперед. Я откинулась, закрыла глаза и принялась вспоминать все, что рассказывал о берсерках Бьерн, но почему-то ничего не могла вспомнить…

— Дара… — Холодная рука грека прикоснулась к моей щеке и развеяла раздумья.

— Дара… — Лицо Тюрка было каким-то странным — бледным и безжизненным, а кисти рук напоминали выброшенных на берег дохлых рыбин. — Хотел попросить тебя… — выдавил он.

— О чем? Теперь я навряд ли смогу убить Хакона-

Он вымученно улыбнулся:

— Я прошу не его смерти, а своей.

Вот это да! С чего это Тюрк возжелал умереть? Плен, конечно, не совсем приятная штука, но это всего-навсего ловушка, из которой можно удрать. К чему заводить речь о смерти?

— Видишь там берег? — неожиданно спросил грек. По левую руку в тумане темнела земля. — Это Свел родина Хаки. Я слышал разговоры воинов и понял, что они идут туда, в большое селение — Уппсалу. И еще одно — отныне мы оба принадлежим Волку. Мы — его добыча.

Я хмыкнула. Хороша добыча! А добытчик-то каков! Налетел со спины и огрел по голове! Что ни говори, а все-таки годы не изменили трусливого и подлого волчонка. Только росту и силы прибавили, а нутро как было гнилым, так и осталось.

— Ты не понимаешь! — расстроился Тюрк. — Он не сделал этого, и я догадываюсь почему он нас не убил.

— Так скажи мне я внимаю.

Тюрк насупился и заморгал маленькими глазками:

— Мне не до шуток! Когда-то я не уберег от смерти его отца, хотя мог. Теперь он отомстит, и плен станет для меня хуже смерти.

Грек был спокоен, только нервно подергивал уголком рта. Неужели этот жалкий, маленький человечек был повинен в смерти Орма, отца Хаки?! Великие боги, да я готова была расцеловать его за это! Наконец-то проклятому берсерку самому довелось испытать боль! Однако положение Тюрка и впрямь было ужасным. Стараясь не думать о худшем, я отвела взгляд:

— Брось… Он же не только тебе, но и мне сохранил жизнь. Я-то ему чем досадила? Тюрк шевельнулся:

— Ты убила его брата.

— Брата?!

— Ну да. Там, на Датском Валу. Хаки думал, что прикончил тебя и тем расплатился за Арма, а вышло — нет. Вот он и пленил нас, чтоб вдосталь насладиться местью. Для него мы оба — подарок судьбы…

Выходит, тот худосочный урманин, которого я кромсала на куски возле ворот Датского Вала, был братцем этого зверя? Забавно… Один брат истребил весь мой род, другой убил мужа, а мне удалось не только покарать убийцу, но и причинить боль Хаки. Жаль, что не смогла скормить тело его братца одичавшим псам! Но ничего,все еще впереди, когда я доберусь до самого берсерка! Ведь не всегда же мои руки будут связаны…

— Ладно, Тюрк. — Я постаралась успокоиться. — Ты знаешь, что это такое — Уппсала? Ты был там?

— Нет. И не хочу. Не хочу даже думать о том, что сделает со мной Хаки, когда мы окажемся в его владениях. Уж лучше смерть!

Что ж, бедняге греку и впрямь нечего было ждать от судьбы. Только чем ему помочь? Разве что зубами перегрызть ему горло, да и то урмане не позволят.

— Что нужно сделать?

— Я лекарь, — хмуро улыбнулся он и быстро сунул мне за пазуху. — Это сон-трава. Сотрешь ее мне любое кушанье. Я сам не могу. Я ведь христианин… Мой бог не принимает к себе души самоубийц.

Я шевельнулась. Маленький узелок скатился по моей груди на живот и застрял у пояса. Я поморщилась и пообещала:

— Добро, Тюрк, помогу тебе, когда руки станут свободны.

Грек облегченно вздохнул и откинулся к борту. Бедный Тюрк… Он так боялся, что смерть казалась ему милосердней изнуряющего душу страха.

Корабль вошел в узкий фьорд и двинулся вдоль поросших кустарником берегов. Впереди на бугре показалось большое селение. Его жители заметили драккар и с радостными криками устремились к берегу. За их спинами ровными земляными валами вздымались крыши урманских изб. «Должно быть, это и есть Уппсала», —подумала я, однако Хаки не остановился.

— Где ты так долго пропадал, Волк? — крикнул с берега какой-то высокий и худой мужик в шерстяной телогрейке. — Куда идешь?

— К Свейнхильд! Здорова ли она? — отозвался Хаки.

— Сам увидишь! Заходи вечером!

— Лучше ты приходи к Свейнхильд. Она будет рада, я тоже!

Люди отстали, и дома скрылись за ранней зеленью полей, а корабль все еще полз в глубь фьорда. Я отыскала взглядом спину Хаки. Он собирался к какой-то Свейнхильд. Кто это? Его жена, мать или сестра? Раньше я как-то не задумывалась о том, что у подлого убийцы могут быть родичи. Он жил в моей памяти как бы сам по себе. Там он был гнусным, подлым и несомненно ненавидимым всеми, а теперь предо мной оказался красивый и спокойный мужчина, и кто-то радовался его появлению! А в глубине фьорда ждала неизвестная мне женщина…

Из-за крутого поворота вынырнула заросшая кустам лядина. Рулевой повернул весло, и драккар плавно вле бортом на камышовую отмель. Вокруг было тихо и без людно. Кто же такая эта Свейнхильд, что даже не уде сужилась выйти навстречу родичу?

Викинги быстро закрепили драккар, скинули сходи и принялись спускать на берег тюки с каким-то добром. Ко мне подошел тот воин со шрамом, что пленил Тюрка сильным рывком он поднял меня на ноги и подтолкнул к борту.

— Потише ты, урод, — проворчала я. Викинг удивленно вылупил глаза, а потом вновь толкнул меня, но уже со словами.

— Ступай, — буркнул он. — Хаки хочет подарить тебя Свейнхильд. Лисица должна первой увидеть свой подарок.

Хаки собирался подарить меня? А как же месть за брата? И кто такая Лисица? Может, она и есть Свейнхильд?

Еще один толчок сбросил меня в воду. Ругаясь и отплевываясь, я кое-как поднялась и под дружный гогот викингов двинулась к берегу. Сзади плеснула вода. Я оглянулась. Закрыв глаза и нащупывая дно руками, на отмель выбирался Тюрк. Урмане указывали на него пальцами и сгибались от хохота. Грек и впрямь был потешен — мокрый, жалкий, весь увешанный водорослями и с зелеными разводами на щеках.

— Заткнитесь! — приказал Хаки.

Хирдманны примолкли. Хаки шагнул в воду, подхватил Тюрка за ворот и выбросил на берег. Теперь он стоял так близко, что я чувствовала его дыхание. Одновременно захотелось удрать от врага и вцепиться в его незащищенное горло, но я не сделала ни того, ни другого.

Казалось, берсерк почуял мою ненависть. Он повернулся и как-то странно поглядел мне в глаза. Великие боги, неужели это убийца моей матери?! Нет! Этот мужчина не мог быть тем Хаки! Не мог!

— Ты рассмешил всех, Гранмар, но как я отдам Свейнхильд такой грязный подарок? — беззлобно поинтересовался он у столкнувшего меня викинга.

— А-а-а, эту в семи водах умой — краше не станет, — отозвался вместо Гранмара Трор.

Глаза Хаки вспыхнули опасными искрами.

— Помолчи, Черный! Ты глядишь поверху и не замечаешь, что скрыто внутри, а Свейнхильд увидит, что мой подарок дороже груды золота!

— Ну тогда и не нужно его отмывать! — ничуть не испугавшись, возразил Трор. — Раз Свейнхильд вглубь смотрит…

Я молча переводила взгляд с одного на другого и никак не могла понять, что случилось с теми зверьми, которых я помнила. Они исчезли, а предо мной стояли люди. Обычные люди, которые шутили, ссорились и ничем не отличались от других! А те, что разорили мое печище, даже издали внушали ужас…

— Все равно отмой ее лицо, — приказал Хаки смущенному Гранмару и пошел прочь. За ним, с добычей за плечами, вереницей потянулись остальные.

— А этого?! — выталкивая вперед несчастного Тюрка, крикнул Гранмар. — Этого тоже отмыть?!

Хаки оглянулся и безразлично повел плечами:

— Этого оставь. Он сойдет и таким.

— Тогда иди! — Викинг подтолкнул Тюрка вперед, плеснул мне в лицо пригоршню холодной воды, растер влагу по щекам, а затем отступил на полшага и подтвердил сам себе: — Годится! Ступай, и поживее!

Вскоре мы догнали Хаки. Мне было тяжело идти, мокрая одежда липла к телу, а руки затекали, но я не собиралась жаловаться. Лучше упасть бездыханной посреди дороги, чем показать врагам свою слабость!

Лядина плавно спустилась в редкий березняк, и мы выбрались на тропу.

— Лисица! — крикнул кто-то, и все остановились.

Из приближающегося клубка пыли вынырнули фи4п гуры всадников. Впереди на белой лошади ехала стройная рыжеволосая женщина в убранном мехами наряде. За ней следовали пятеро мужчин. Каждый из них вел на поводу запасного коня. Не доехав совсем немного, рыжеволосая остановилась, соскочила с лошади и с радостным вскриком бросилась к Хаки. И тогда я увидела чудо! Он улыбнулся! По-настоящему, совсем по-человечески улыбнулся! А потом шагнул вперед, взял в ладони руки рыжеволосой женщины и прижался к ним лбом:

— Я вернулся, Свейнхильд…

— Волчонок… — задыхаясь, вымолвила она. — Мой дом всегда открыт для тебя и твоих воинов. Хаки выпрямился:

— Я привез тебе подарок.

Хирдманны расступились, и я вдруг оказалась лицом к лицу с рыжеволосой. Она казалась немолода. Узкое лицо урманки избороздили морщины, а светлые с мелкими, темными крапинами глаза разглядывали меня с настороженным звериным любопытством.

— Как тебя зовут? — негромко спросила она. Я выпрямилась:

— Дара!

— Дара… — Свейнхильд склонила голову к плечу и, повторяя про себя мое имя, задумчиво пошевелила губами. — Это очень ценный подарок, — наконец сказала она Хаки. — И очень странный. — А затем резко отвернулась от меня и засмеялась: — Только ты мог привезти мне такой подарок, Волчонок! Ты и Ульф…

Ее люди спешились и принялись подводить коней к воинам, а ко мне подскочил невысокий резвый паренек с веснушчатым лицом и увязанной ремешком копной желтых волос.

— Ты пойдешь со мной, — сказал он. — Так велела Свейнхильд.

И я пошла. Всадники скрылись вдали и увезли Тюрка, а мы отстали и неторопливо шагали по пыльной дороге.

Я прикинула на глаз силу мальчишки и вздохнула. Ничего не стоило повалить его и кинуться прочь, но что делать дальше? Куда бежать со связанными за спиной руками?

— Хочешь удрать? — спросил парнишка.

Я угрюмо хмыкнула.

— Знаю, — засмеялся он. — Я и сам поначалу хотел, а потом ничего, привык. У Свейнхильд рабы живут не хуже хозяев, а многие уже выкупились и теперь работают на ее земле за щедрую плату. Так что ты не бойся.

— Я не боюсь, — ответила я и опять взглянула на мальчишку. Неужели он тоже раб? Собрату по беде можно и пожаловаться. — Может, развяжешь мне руки? Затекли…

Паренек помотал головой:

— Не могу. Хаки не велел…

Хаки! Хаки! Хаки! Да кто он, в конце концов, такой, этот Хаки?! Он уже не мой хозяин, так нечего слушаться его указок! Парнишка почувствовал мое недовольство.

— Хаки знает, что говорит, — с нескрываемым .восхищением заявил он. — Таких смелых и сильных воинов в Свее больше нет. Даже наш конунг боится его и его людей. В них живет сила Одина. Жаль, что его не было дома, когда люди Али из Гардарики убивали его семью.

Я споткнулась. Что нес этот глупый урманин?! Какие люди Али-конунга?! Какая Гардарика?! Русь? Неужели этот веснушчатый намекал на моего Олава?! Да откуда ему тут взяться?!

— Они всех перебили. Его жену, мать и брата… Правда, только одного брата, а другой убежал, но так и не Вернулся. Эти венды не люди, зверье просто!

— Чушь! Сказки для дураков! — разозлилась я. От гнева у меня даже перехватило дыхание. Мало того что этот кровопийца Хаки убил мою мать, так он еще распустил грязные слухи об Олаве! А если не он сам, так кто-то из его приятелей! И как у них язык повернулся?!

Паренек остановился, посмотрел мне в глаза и вдруг сплюнул под ноги:

— Три года с тех пор прошло, а я помню! Сам все видел! Сам! Еле успел убежать. А потом податься было некуда — родичей убили, все сожгли, разграбили, вот я и пошел к Свейнхильд. А Хаки… Хаки не такой, как этот Али. Он убивает без злобы и умеет прощать. Да что с тобой говорить! — Он успокоился, махнул рукой и за— шагал дальше. — Баба, она и есть баба!

Я едва заставила себя пошевелиться. Как же так? «Бьерн умер у берегов Свей», — когда-то сказал мне Олав. Может, это случилось здесь и родня этого мальчишки погибла от его руки?

Я сердито помотала головой. Нет, нельзя так дума! о Бьерне! Он был добрым, честным и справедливым! О вовсе не походил на ненавистного берсерка! А все, что говорит урманский парень, — грязная ложь! Он — враг. Здесь все — мои враги…

Моего провожатого звали Левеет. Он привел меня в усадьбу и устроил в углу низкого и длинного урманского дома. Садясь на лавку, я задела ее связанными руками-и застонала от боли. Левеет сочувственно покачал головой:

— Потерпи немного. Вечером развяжут… — и скрылся за дверью.

А вечером был пир, и все, даже рабы, ходили с веселыми лицами. Однако мне было не до веселья. Как и предсказывал рыжий Левеет, мои руки освободили от пут, зато он сам не отходил от меня ни на шаг. Я могла легко удрать от мальчишки, но куда? На много верст вокруг протянулись чужие, неведомые земли, и только где-то за горами, в Норвегии, жила сестра Бьерна, Тора. Но это слишком далеко… Впрочем, будь у меня запас еды, теплая одежда и надежный проводник, я все равно не ушла бы из усадьбы. Ведь здесь оставался мой враг.

Послонявшись по двору, я от нечего делать заглянула в избу, где готовились к пиру. Там за накрытыми столами сидели воины и родичи Свейнхильд. На возвышении, рядом с Лисицей, расположился Хаки, а у ног берсерка ползало что-то закованное в цепи. Я шагнула вперед и ахнула. Под столом сидел Тюрк! Его глаза были закрыты по дрожащим щекам текли слезы, а шею плотно охватывала громоздкая колодка. Великие боги, да разве ж можно так измываться над человеком?!

Я сжала кулаки, двинулась к пленнику, но вовремя опомнилась и остановилась. Тюрку уже не помочь и как бы самой не угодить на цепь…

Грек поднял страдальческие глаза, заметил меня и попробовал выпрямиться, но один из викингов пинком опрокинул его на бок. «Выполни обещание!» — шевель-,нулись губы пленника. Обещание? Какое? В памяти всплыли темные корабельные доски и шепот Тюрка: «Это сон-трава… Сам не могу…» Снадобье!

Я сунула руку за пазуху и нащупала под рубашкой маленький мешочек с сон-травой. «Хватит одной щепотки», — говорил грек…

— Что встала?! — Сильный тычок в спину заставил меня оглянуться. Обидчицей оказалась толстая, румяная, будто праздничный каравай, баба. От нее противно пахло рыбой и луком. — Неси! — Она сунула мне в руки какую-то бадью и грубо толкнула к веселящимся викингам. — Неси, говорю!

Бадья оказалась невероятно тяжелой, а из ее деревянной утробы тянуло хмельным ароматом. Должно быть, там булькало то самое пиво, которое так любили урмане. Сгибаясь и пряча лицо, я подошла к столу и поставила напиток перед Трором. Он веселился от души. Толстые руки Черного тискали полногрудую, увешанную бусами девку, а глаза шарили по ее выпирающим из платья прелестям. Приметив на столе новое угощение, Трор отлепился от девичьего тела и потянулся к ковшу. Я отступила и покосилась на Тюрка. Теперь грек был гораздо ближе, но его скрывал край стола, на углу которого застыла кованная серебром чаша Трора. Ее опьяневший владелец, похохатывая, хлебал хмельное пойло прямо из ковша.

«Подсунь ему помоев и то сожрет, — мелькнула брезгливая мысль и неожиданно переросла в догадку: — А если украсть его кружку да подсыпать туда Тюркова снадобья? Вдруг и это выпьет?!»

Девица на коленях Трора визгливо захихикала, ц будто отзываясь на ее смех, под столом жалобно всхлипнул грек. Я закусила губу. Нет, нельзя думать только о своей мести и нарушать данное другу слово!

Я скользнула вперед, будто ненароком зацепила чашу и сбросила ее на пол. Трор обернулся и прищурился:

— А-а-а, это ты, словенская лягуха…

В другой раз он поплатился бы за такие слова, но нынче мне было не до обид. Внизу под ногами жалко сипел Тюрк, а кожу жег мешочек со спасительным снадобьем.

— Прости меня, могучий воин! Сей же миг подниму… — пробормотала я и нырнула под стол. Викинг удивленно хмыкнул, а Тюрк поднял блеклые от слез глаза.

— Держись! Скоро все кончится, — подползая к пленнику, прошептала я. Он затряс головой.

— Вот, гляди. — На мою ладонь лег заветный мешочек. Из него высыпалась горстка желто-зеленой пыли. — На, бери!

Его глаза расширились, рука дернулась к смертельному угощению и вдруг упала.

— Не могу… Сам… — просипел он. — Я — христианин. Нельзя мне.

Нашел время думать о боге! Богам-то сверху все видать, они простят, тем более христианский бог. Люди говорили, что он всех прощает…

— Жри! — тыча ладонью в нос грека, прошипела я. Он зажмурился, и в это мгновение кто-то ухватился за край моей рубахи и поволок меня назад. Мешочек со снадобьем затрясся, отрава желтой дорожкой посыпалась на пол и угодила в уроненную мною чашу. «Возьми ее», — шепнул голосок мары, и прежде, чем Трор вытянул меня из-под стола, я успела зацепить чашу двумя пальцами.

— Чего ползаешь? — одним рывком подняв меня на ноги, рыкнул Черный.

— Вот, искала… — Я не успела придумать ничего лучшего, поэтому просто протянула чашу Трору. Викинг воззрился на нее как баран на новые ворота. Будто желая моей погибели, желто-зеленая пыль предательской горсткой вздымалась на дне чаши. «Заметит, заметит, заметит», — застучало у меня в голове.

— Мне?! — Огромный кулак Трора взвился в воздух. — Только псы жрут с пола!

Не заметил! Не зная, смеяться или плакать, я сжалась в предчувствии удара, однако его не последовало.

— Уймись, Черный!

Хаки?! Почему он решил защитить меня? Может, придумал более страшное наказание, чем простые побои?

— Она… — опуская руку, попытался объяснить Трор.

— Уймись, я сказал! — перебил его Хаки. — Нечего попусту махать кулаками.

— Верно, — подпела ему рыжая Свейнхильд. — Девка не сделала ничего плохого. Она всего лишь пыталась услужить тебе. Даже пленники почитают твою силу и храбрость!

Черный смутился. Я и не знала, что он тоже умеет смущаться. Его щеки залил стыдливый румянец, и, чтото бурча под нос, он опустился на свое место.

— Налей знаменитому Трору побольше пива, — приказала мне Свейнхильд. — Тот, кто так силен и отважен в бою, должен пить вдоволь…

Я остолбенела. Она просила меня налить Трору пива прямо в яд!

Мои руки задрожали. Даже марам не придумать лучшего способа расквитаться с Черным. Вот только выпьет ли он отраву? Не заподозрит ли чего-то странного во вкусе любимого напитка?

Ковш окунулся в хмельное пойло. Расплескивая пиво по столу, я залила им сон-траву и с поклоном протянула чашу Трору. Теперь моя совесть была чиста. Обещание Тюрку было нарушено, но не по моей воле. Так приказала Свейнхильд!

Продолжая бурчать, Трор встал, обнял чашу огромной лапищей, понес ко рту и замер, так и не коснувшись губ. Я стиснула пальцы.

— Нет, хевдинг, — отодвигая скамью, заговорил Трор. — Коли уж суждено выпить эту чашу самому сильному и отважному средь нас, то это — твоя чаша!

Словно в сказочном, исполняющем все желания сне, я смотрела, как он переступает через скамью и идет к Хаки, а тот принимает чашу из его рук и подносит к губам. Горло берсерка дернулось. Выпил!!! Я задохнулась от радости. Убийца моей матери вытер губы и вернул. чашу Трору:

— А теперь выпей и ты, Черный. Мы испили вместе и горе, и радость, так почему бы не разделить и это пиво?

Черный не заставил себя упрашивать и одним махом плеснул в рот оставшуюся отраву. Довольные крики урман заглушили мой смех. Никто и не догадывался, что отныне я, рабыня, стала свободней их всех! Свершилось! Моя месть свершилась!

Волна восторга захлестнула меня и понесла к двери. Толстая баба попыталась заступить мне дорогу, но я оттолкнула ее и выскочила из избы. Темнота окутала плечи теплым ветряным покрывалом и закружилась над головой хороводом звезд. Где-то неподалеку перекликались вышедшие освежиться и побаловаться с девками викинги. Не желая попадаться им на глаза, я прижалась спиной к стене и села на землю. Радость победы растаяла, а вместо нее нахлынули сомнения. Вдруг сон-травы в чаше слишком мало, чтоб навек усыпить моих врагов? Тюрк говорил: «Достаточно щепотки», но кто знает этих полузверей? Наших оборотней не брало никакое зелье, может, и их тоже? А все же потешно вышло… Свейнхильд сама помогла мне расправиться с убийцами. И Трор… Я вспомнила его напыщенные речи и засмеялась. Знал бы Черный, чем он поделился со своим хевдингом!

Перед глазами всплыло лицо берсерка. Не то, давнее, что помнилось с детства, а нынешнее — красивое, властное, умное… И зачем ему понадобилось удерживать Трора от расправы надо мной? Наверное, не хотел портить себе веселье, словно чуял, что оно последнее в его жизни…

В избе вдруг раздались испуганные вскрики. Яд подействовал! Дверь распахнулась, из нее выскочил растрепанный паренек, огляделся и, не заметив меня, кинулся бежать. Одним прыжком я догнала его:

— Что стряслось?

Парень ошарашенно заморгал блестящими, словно ещуя морской рыбины, глазищами:

— Не знаю… Хаки. Что-то с Хаки. Свейнхильд по-слала за колдуном.

Его узкая спина скрылась в темноте, а я попыталась успокоиться и зашагала к избе, где жили рабы. Свейнхильд напрасно надеялась на колдуна. Сон-трава сделала свое черное дело, и никакое ведовство не поможет проклятым берсеркам! Они сдохнут. А пока они будут корчиться в последней муке, я позабочусь о себе. Никто не должен заподозрить меня в смерти Хаки и Трора. Я проскользнула в полутьму избы, пробралась в угол и съежилась на подстилке. Сон не шел. Дрема оживляла давно забытые лица. Где-то шелестели крылья невидимых мар, а перед глазами проплывали то слепой старик, то киевский князь, то несчастная Гейра. Они улыбались и поднимали кубки с медом. Я знала, что в этих кубках, на самом дне, лежит пыль сон-травы, и кричала им об этом, но они не слышали — выпивали все до дна и таяли, превращаясь в белые облачка. Последним появился Баюн. Он не улыбался, глядел холодно и сердито.

— Почему так смотришь? — спросила я.

— Мне плохо, — ответил Баюн. — Твоя березка сломалась.

Он задрожал, словно желая раствориться, но затем пожал плечами и горестно развел руки в стороны:

— Я же предупреждал…

Почему-то мне стало страшно. Гибель березки показалась самым ужасным из всего, что со мной случилось. Это деревце должно было стоять вечно! Оно не смело предавать меня!

— Как «сломалась»? — прошептала я.

— Так. — Баюн отвернулся и пошел куда-то вдаль, в светлое марево. — Ураган был. Все смел. И березку тоже… А жаль. Красивое было деревце, стойкое. Не думал я, что оно так быстро сломается, вот и не укрепил вовремя. А все ты виновата. Дара… Дара, Дара, Дара…

Его слова звенели в ушах, повторялись, превращались в громкий крик, и я проснулась.

В избе было светло. От распахнутой настежь двер тянуло свежестью и прохладой, а веснушчатый Левеет тряс меня за плечи.

— Вставай, Дара! — кричал он. — Вставай! Свейнхильд зовет.

Я протерла глаза. Многие из рабов уже поднялись сонно потягивались и расходились по своим обычным делам.

Я проследовала за парнишкой через всю усадьбу к тому самому дому, где прошлой ночью был веселый пир. Теперь от веселья не осталось и следа. Возле дверей толпились мрачные викинги и о чем-то негромко переговаривались меж собой, а мимо них то и дело сновали быстроногие служанки с полотенцами и полными бадьями воды. Касаясь потных, еще дышащих ночным разгулом мужских тел, я протолкалась к дверям и вошла. Левеет остался на дворе.

В избе все изменилось. Со столов еще не убрали остатки снеди, но на лавках уже не теснился народ, а там, где вчера сидел Черный, лежало что-то большое, закутанное в теплый шерстяной полавочник. Свейн-хильд стояла на коленях в глубине избы. Рядом с ней притулился какой-то странного вида человек с длинной белой бородой и костлявыми руками. Идя к ним, я только и видела, что эту бороду и суетливые старческие руки.

— Стой, — неожиданно приказала мне Свейнхильд. Я остановилась. Старик медленно поднял голову. Его пустые, прозрачные, как бездонное небо, глаза устремились на меня.

— Она? — спросила Свейнхильд.

Незнакомец прищурился. У меня в груди заныло. Казалось, паук мар решил спрятаться от всевидящего взгляда старца и не мог. Стало холодно и страшно.

— Она.

Шурша платьем, Свейнхильд подошла ко мне. Вот уме не думала, что эта маленькая рыжеволосая урманка может внушать такой ужас. Мне захотелось развернуться и бежать прочь, но ноги будто приросли к полу.

— Зачем ты сделала это? — глухо спросила Свейнхильд.

Я вздохнула. Если она думала напугать меня, то не "а ту напала! Посмотрим сможет ли она что-нибудь доказать…

— Что? — невинно округлив глаза, поинтересовалась я.

— Это… — Урманка приподняла край шерстяного по-лавочника. Под тканью лежал Трор. Вернее то, что осталось от Трора. Лицо мертвого викинга сморщилось и посерело.

«Да он же совсем старик! — подумала я. — Я убила старика…» Однако раскаяния не почувствовала и продолжала притворяться:

— Я не понимаю…

— Не понимаешь?! — Рыжеволосая уставилась на меня, а потом грубо схватила за руку и потянула в глубь избы. Там в полутьме на столе скорчился Хаки. Я едва узнала его. На лбу берсерка блестели капли пота, серые глаза шарили по избе, но ничего не видели, а пересохшие губы беззвучно шевелились.

— Он зовет Одина и не знает, что тот не придет, — впившись в мой локоть ледяными пальцами, сказала Свейнхильд. — Одноглазый берет лишь тех, кто погиб в бою с мечом в руке. Я спрашиваю — зачем ты отравила его?

— Я никого не травила… Свейнхильд словно не услышала моего ответа:

— Не было на свете воина, более достойного чертогов Одина! Ты помешала ему стать бессмертным. За это ты будешь умирать так долго, как долго проживет он!

Меня передернуло. Урманка не пугала меня и явно собиралась выполнить обещанное. Но неужели она сама не видела, что я убила чудовище?!

— Так ты скажешь, зачем сделала это? — вновь повторила Свейнхильд.

Я упрямо мотнула головой:

— Ничего не знаю!

— Уведите ее.

За моей спиной выросли два дюжих мужика. Их лица выражали смесь горя и мстительного восторга. Наверное, они уже предвкушали мои муки…

— Не трогай словенку, Свейнхильд, — вдруг прохрипел кто-то из другого угла. — Она не виновата… Это сделал я.

Тюрк?! Я не заметила его. Неужели бедняга грек все еще тут?

Мужики замерли, а Свейнхильд резко обернулась:

— Молчи, лживый раб!

Тюрк приподнялся. Он был бледен и трясся, как олень на гоне, но замолкать не собирался. — Я сделал это, — повторил он. — Ты ведь знаешь, что я хороший знахарь. Только мне известно, как, сделать из сон-травы смертельное зелье, а Дара тут ни при чем.

Урманка засомневалась. Ее глаза заметались от обвинившего меня старика к греку. Она не знала, кому верить. Молва о лекарских умениях Тюрка уже давно ходила по всем северным странам, да и явных причин желать смерти Хаки у грека было больше, чем у меня…

— Неужели ты веришь, что она вздумала отравить его и Трора? Зачем? Она их едва знала, а я давно мечтал об этом, — еще больше выпрямляясь, заявил грек. Он походил на помешанного, но я уже поняла его. Он хотел быстрой смерти.

— Я часто думал о том, как прикончу этого звереныша, — задыхался он. — Когда чаша Трора упала на пол, я насыпал в нее сон-травы, а дура баба не заметила…

— Но старик…

— Финн смыслит в колдовстве, а не во врачевании! — Тюрк брезгливо плюнул в сторону знахаря. — Он увидел в словенке ненависть и решил, будто это она виновна в смерти Трора и болезни Хаки, но все было не так…

— Он лжет! — возмутился колдун.

Свейнхильд сжала кулаки. Она никак не могла решиться, кого из нас двоих наказывать — меня или грека, но потом повернулась к Финну:

— Ты твердо знаешь это?

— Да.

Я зажмурилась. Все… Смелая попытка грека закончилась неудачей. Сейчас меня схватят…

Хаки заметался и что-то забормотал. Колдун кинулся к нему, влил в его полуоткрытый рот бурую жижу и сильно надавил на живот. Хаки согнулся почти пополам, свесился со стола и судорожными плевками принялся изрыгать на пол что-то темно-зеленое и тягучее, как морские водоросли. Его растрепанная голова оказалась возле скованных рук Тюрка, и тут грек решился на немыслимое.

— Все равно убью гада! — завопил он, прыгнул и обеими руками вцепился в горло берсерка. Тот захрипел. Кто-то из воинов гортанно вскрикнул и метнул топор. Серебристое лезвие рассекло воздух и вонзилось в грудь грека, и я увидела его расширенные, удивительно чистые глаза.

— Все, — прошептал он. — Отмучился.

И упал. Из раны на его груди толчками пошла кровь. Свейнхильд отскочила и подобрала подол. Теперь ей стало не до разбирательств.

— Уведите словенку! — крикнула она. — В яму ее! Завтра я решу, как с ней поступать.

Смерть Тюрка развязала мой язык. Грек подсказал мне выход. Все-таки он был очень умен, этот вечный раб…

— Я не виновата! — почти веря в то, что говорю, закричала я. — Не виновата! Я всего лишь подала чашу!

— Уберите ее, — отмахнулась урманка. Один из стражников обхватил мои плечи, но я вырвалась и кинулась к столу, где лежал берсерк:

— Я не… Страшный удар прервал мои объяснения. Все вокруг потемнело, закружилось и стало сужаться в маленькое светлое пятнышко. Последним, что я увидела, было лицо Хаки. В длинных глазах берсерка застыли удивление и гнев. Он знал, кто хотел его убить. Отныне мне оставалось лишь молить богов, чтоб он прожил как можно меньше…

Рассказывает Хаки

Пир был в самом разгаре, когда Трор вдруг схватился руками за грудь и захрипел. «Опять перебрал пива!» — поморщилась Свейнхильд, но потом ее лицо вытянулось, а глаза стали похожи на плошки для масла.

Она первой подбежала к падающему Трору и подхватила его голову к себе на колени. Изо рта викинга текла какая-то бурая пена и пачкала ей платье, но Свейнхильд не замечала.

— Беги в Уппсалу! — крикнула она застывшему с приоткрытым ртом рабу. — Зови Финна!

Я знал Финна. Уппсальцы верили, что он умеет разговаривать с духами, поэтому звали старого колдуна на все праздники и свадьбы. Бондам не хотелось, чтоб столь опасный человек затаил злобу на их род.

Мальчишка-раб выскочил, а я опустился на колени рядом со Свейнхильд. Трор открыл глаза и попробовал заговорить, но из могучей груди вырывались только протяжные булькающие звуки.

— Он хочет сказать что-то важное, — шепнула Лисица, и, расслышав ее слова, Трор судорожно задергал губами. Что он мог пожелать на пороге смерти? Подумав, я вытащил из ножен меч и вложил его в руку Черного. Тот разжал пальцы и захрипел. Не то… Глаза умирающего потянулись к столу.

— Чаша! — вскрикнула Свейнхильд. — Он говорит о чаше!

Лисий ум куда быстрее волчьего, и опасность он распознает лучше-.

Чашу схватили сразу несколько рук, но я вырвал ее и заглянул внутрь. Там на самом дне плескалась мутно-зеленая жижа. Не пиво.

— Яд! — шепнула Свейнхильд. Она говорила очень тихо, но Трор услышал. Его ослабевшая рука медленно поднялась к моему лицу.

— Ты тоже… — Он забился в судорогах, выплюнул на колени Лисицы кроваво-зеленый сгусток, дернулся еще раз и затих. Я смотрел на его побледневшие губы и проклинал слепоту судьбы. Тысячу раз Трору угрожали пенные сети Ран-Похитительницы, вражеские мечи и каленые стрелы, но одолела какая-то жалкая отрава. Щепотка яда…

Свейнхильд укачивала на коленях его голову и стонала. Ее стоны гулко отдавались в ушах. У-ух — у-ух — ух… «Берегись!» — шепнуло что-то внутри, и в тот же миг ударила острая и безжалостная, как вражеский меч, боль. Казалось, ей не будет конца. Она пропорола мой .живот и рассыпалась в нем сотнями тонких игл. На глазах выступили слезы, язык вспух, а колени дрогнули и подогнулись. Падая, я увидел испуганные глаза Свейнхильд и улыбнулся. Я не боялся смерти. Ульф рассказывал, что под ее черным покрывалом скрывается огромное море света, над которым качается сотканный из радуги мост Бельверст. По этой хрупкой дороге великие воины попадают в обиталище небесной дружины Одина — священную Вальхаллу.

— Прощай, — сказал я Лисице и шагнул в темноту. Сначала она была плотной, а потом рассеялась и превратилась в безбрежную серую даль. Прямо из-под моих ног выбегала разноцветная лента моста, выгибалась дугой и тянулась так далеко, как видел глаз. Великий Один не оставил меня! Я поднял меч и двинулся по сияющему пути. Там в конце меня ждут высокие золотые стены и крепкие ворота, возле которых стоит страж богов Хеймдалль[88]. Он улыбнется…

Но я ошибся. Вместо чертогов Вальхаллы впереди выросла усиженная воронами груда серых камней. Бельверст упирался в нее и пропадал. Это было неправильно, несправедливо! Будто насмехаясь, вороны пронзительно закаркали.

— Я предупреждал тебя, Волчонок, — сказал чей-то знакомый голос.

Хеймдалль? Нет, это был Ульф. Он стоял на самой вершине кручи и держал огромный рог.

— О чем? — спросил я.

Он улыбнулся и покачал головой:

— Что у тебя есть враг.

— Ты не назвал его имени.

— Неужели сам не догадался? Значит, я плохо учил тебя. Такому ученику нет места в Вальхалле.

— Не смей мешать мне! — Я попытался взобраться на кручу, но камни выскальзывали из-под ног, скатывались по склону и беззвучно пропадали в пустоте, а на вершине появлялись новые.

Ульф засмеялся и указал мне на рог.

— Смею. Я призван охранять вход в жилище богов

— Это дело Хеймдалля! — крикнул я.

— Почему ты так решил? — не скрывая презрения захохотал Ульф. — Потому, что об этом рассказывали те кто никогда не достигал жилища Асов?!

Хватит насмешек и пустых пререканий! Нужно идти вперед, к заветным чертогам!

Собравшись с силами, я оттолкнулся и прыгнул. Воронье сорвалось с насиженных мест. Черная вопящая туча рухнула на меня и сбила в пропасть. Перед глазами мелькнул светлый краешек Бельверста. В последнее мгновение пальцы зацепились за него, но подтянуться я уже не смог. Вороны кружились рядом, били крыльями по голове и клевали мою спину. Ульф не пытался отогнать их, просто стоял и с улыбкой смотрел, как крепкие крылья птиц пытаются сбросить меня в царство синекожей Хель.

— Ульф! — отчаянно выкрикнул я, и он перестал смеяться. Морщинистое лицо Круглоглазого стало сердитым, а пальцы отпустили загубник рога.

— Вернись и найди своего врага, — глухо сказал он. — Твой враг воздвиг эту преграду. Он созвал летучих слуг смерти на твой путь, и только ему дано отогнать их. Пока этого не случится, для тебя нет дороги в Вальхаллу!

От этих слов мне стало холодно и страшно. Огромный ворон уселся на мои пальцы и принялся долбить их острым черным клювом.

— Хватит! — крикнул я и полетел в пустоту, все дальше и дальше от жилища Одина. Теперь никакие подвиги, никакие победы не помогут мне достичь его. Прежде нужно найти неведомого врага и заставить его снять заклятие. Но какого врага?!

Я застонал и очнулся. Закопченные стены, глаза Свейнхильд… Что-то отвратительное подкатило к горлу, заставило перевернуться на живот и хлынуло изо рта в подставленный Финном котел. Значит, Финн все-таки пришел и вернул меня к жизни?

— Он спасен, — сказал старик.

Ах, колдун! Кто же называет спасенным отверженного? Я сплюнул в котел остатки отравы и откинулся на спину. Враг, враг, враг… Кто же этот враг?!

— Уберите девку, — громко приказала Свейнхильд. Какую девку? Я повернул голову. Слуги Лисицы тащили к дверям рабыню-словенку. Она упиралась и не сводила с меня настороженного взгляда. Так смотрела… Великий Один! Конечно же, это была она! Девчонка-рабыня из сожженного печища Гардарики! Тогда она еще не понравилась Орму. «Убей словенку, — твердил он. — Ее проклятия не пустые слова», а я не послушался. Как давно это было…

— Но это не я! — вдруг звонко выкрикнула она.

— Ты, — беззвучно шевельнулись мои губы, и она поняла. Глаза словенки стали пустыми, словно у потерявшегося щенка, а руки повисли вдоль тела. Ее поспешно вытолкали вон.

— Хаки! — склонилась Свейнхильд, но я лишь махнул рукой:

— Уходи.

Мне нужно было подумать. Ульф назвал эту словенку моим самым опасным врагом… Значит, она и есть тот самый загадочный враг? Забавно и нелепо. Но как заставить эту словенскую упрямицу снять заклятие? По всему видно, что сила тут не поможет…

— Выпей-ка…

Я оттолкнул трясущуюся руку колдуна и, преодолевая слабость, сел на столе. Финн помешал варево и упрямо протянул миску к моему носу:

— Пей!

Не отстанет… Я отхлебнул и поморщился:

— Этот напиток не из медовой росы… Финн закудахтал, словно курица, и ощерил в улыбке гнилые зубы:

— Пей, пей…

Я глотнул еще раз и покосился на него.

— Спросить о чем хочешь? — догадался колдун.

— Верно. Прежде чем умереть, Ульф сказал мне о каком-то враге… Это она? — Я мотнул головой на дверь.

Финн окончательно развеселился. Его белая борода затряслась, ноги задергались в загадочной пляске, а слишком маленькие для мужчины ладони захлопали по бокам.

— Ты спрашиваешь о том, что знаешь, хевдинг!

Его смех мне не понравился. Старик осмеливался смеяться над моими сомнениями! Однако только он сможет разъяснить речи Ульфа и подсказать способ справиться с заговором словенки.

— Что с ней сделать? Старик притих.

— Убей, если не боишься пустоты, или отпусти, если не боишься быть убитым.

— Ты говоришь загадками, а я не люблю загадок. Финн обиженно хмыкнул:

— Хевдинги говорят звоном мечей, женщины — взглядами, а колдуны — загадками. Я колдун. Но помни, хевдинг, победить сильного врага без потерь можно, лишь став ему другом. Тогда тебе не понадобится меч или темница. А теперь пей!

Колдуны — странные люди. Финн до утра оставался со мной в доме Лисицы, но не произнес больше ни слова, лишь совал мне в руки плошки с питьем да подставлял котел, когда меня выворачивало наизнанку. А на рассвете Он ушел и вернулась Свейнхильд.

— Я отправила словенку в яму, — заявила она. — А Трора похоронили на Еловой Горе. Его тело полили кровью Тюрка.

— Почему Тюрка? — удивился я.

— Грек сознался, что хотел отравить тебя и Трора. Да и кто еще мог изготовить такой страшный яд? Даже Финн не распознал эту отраву.

Я улыбнулся. Хитрый грек опять обманул меня и сбежал. Теперь уже навсегда. И когда он успел сговориться со словенкой?

Свейнхильд обрадовалась моей улыбке. Ее глаза засияли.

— Не все поверили Тюрку. Твои хирдманны хотели убить словенскую рабыню, но я не позволила.

Мне было известно почему. Дара была моим подарком Свейнхильд, а если бы я умер — то даже последним подарком. С друзьями расставаться трудно, но с памятью о них — еще труднее. Свейнхильд ненавидела словенку, но не желала ее терять. Я погладил ее белую руку:

— Ты поступила верно, Лисица.

Она удивленно приподняла брови, и тогда я рассказал ей о давнем походе в Гардарику, выбросившейся за борт девчонке, предсмертном предупреждении Ульфа и своем видении. Мне незачем было таиться от Свейнхильд Она выслушала и сказала:

— Не знаю… Иногда трудно разгадать речи Ульфа. Попробуй сам поговорить с рабыней. Может, тогда ты что-нибудь поймешь…

— Может быть… — Я не собирался становиться другом рабыни и не очень-то верил в насланные заклятия, но вновь столкнуться с вороньем на Бельверсте мне не хотелось…

Лисица отправилась за водой, и в избу заглянул Скол.

— Подойди! — окликнул я.

Он потоптался на пороге, но потом уселся и принялся рассказывать об «Акуле» и обо всем, что творилось в хирде.

— Люди волнуются, — сказал он. — Воины считают словенку виновной и требуют ее смерти. Скоро Свейнхильд не сможет удержать их от расправы над рабыней. Она поняла это и даже послала человека к конунгу Свейну за помощью.

Худо! Лисица не желала огорчать меня и ни словом не обмолвилась о распрях меж моим хирдом и ее людьми, а зря!

Я нахмурился и сел. Голова закружилась.

— Ты что?! — испугался Скол. — Лежи!

— Заткнись! — приказал я. — Собери хирд. Буду говорить с ними.

— Но…

— Иди!

Озираясь, Скол вышел. Теперь нужно приготовиться. Постанывая и стискивая зубы, я подтянул к себе сундук с одеждой и отыскал в нем красную шелковую рубаху и шитую золотом безрукавку. Нацепить и то и другое оказалось не так легко, как я думал, но больше всего мучений причинил пояс. Пряжка на нем никак не желала застегиваться, а мои слезящиеся глаза не могли разобрать, в чем там дело. В конце концов я кое-как закрепил ее и, опираясь на меч, проковылял к столу. Там меня и застала Свейнхильд. Шурша платьем и что-то напевая, она быстро вошла в дом, поставила на пол ведра с водой, огляделась и, заметив пустую лавку, тревожно ахнула. Но спросить ни о чем не успела, потому что следом в избу ввалились мои хирдманны: старик Гранмар, рыжеусый Фроди, серьезный Скол— И другие, много других…. Я знал их всех. Их мечты, их желания, их привычки… Знал, что Фроди падок на хрупких женщин,! а Скол любым женщинам предпочитает пиво… Так много знал, что сразу почуял исходящую от них злобу.

— Ходят слухи, будто некоторые из вас требуют у Лисицы жизни ее рабыни?! — опираясь на край стола, произнес я. Стоявшая за спинами воинов Свейнхильд . прижала к губам тонкие пальцы.

— Но она отравила тебя и Трора! — возразил Фроди. А будь в живых Льот, то такие же слова сказал бы он. Но Льота не было. И Трора тоже не было… А я пытался отговорить своих людей от расправы над его убийцей. Хотя впервой ли мне лгать им?

— Кто так считает, Фроди? Ты? Может, ты говорил со словенкой и она призналась тебе в содеянном? Но в том же признался Тюрк!

— Грек сидел на цепи под столом! — не отступал Фроди. — Он не мог этого сделать. Рабыня поднесла Трору чашу с отравой!

Его речи звучали глухо, будто из пивной бочки. У меня в голове вертелись невидимые жернова, а от боли мутилось в глазах. Только бы не упасть!

Я сжал зубы и услышал певучий голос Свейнхильд:

— Вспомни пир, Фроди. Словенка подала Черному чашу по моему приказу.

Умница Свейнхильд! Боль слегка отпустила. Я сглотнул и перебил Лисицу:

— А я приказал ему выпить. Может, я виновен в смерти Трора?

Фроди смутился. Он не ожидал такого отпора. Хирдманны зашумели. Кто-то обвинял словенку, кто-то грека…

— Тихо! — рявкнул я. Гомон превратился в слабые шепотки, потом стихли и они. — Я ваш хевдинг, и никто не смеет возражать мне! Сам переговорю со словенкой и решу ее судьбу!

— Она солжет…

— Мне не лгала даже черная колдунья Джания. Или вы забыли, как преданно она мне служила?

Они не забыли колдунью. Помнили и печальную участь восставших юнцов.

Скол сокрушенно покачал головой:

— Хорошо, хевдинг. Мы будем ждать твоего решения.

Когда за последним из воинов закрылась дверь, Свейнхильд бросилась ко мне. Она думала, что я упаду, но мне нужно было держаться. Словенка…

— Веди рабыню! — приказал я.

Лисица умоляюще вцепилась в мои руки:

— Не надо! Не надо, Волчонок! Потом… Пусть потом…

— Дура! — Я отшвырнул ее в сторону. — Потом будет поздно! Сегодня я удержал хирд лишь потому, что выглядел более сильным, чем был на самом деле. Завтра они поймут это! Тащи словенку!

Всхлипывая и кусая побелевшие губы, Лисица поднялась на ноги, убрала растрепанные волосы и трясущимися руками оправила одежду.

— Я приведу ее, — сказала Свейнхильд. — Желание дорогого гостя — честь для меня…

Рассказывает Дара

Воины вытащили меня из ямы и копьями погнали к дому Свейнхильд. Лисица стояла на пороге.

— Хаки выздоровел и теперь хочет говорить с тобой, — глядя куда-то поверх моей головы, сказала она.

Говорить?! Вряд ли кровожадный берсерк станет говорить со своей отравительницей. Нет, там за дверью меня ждет не разговор, а боль и унижения… Как Тюрка…

Я сжала кулаки и уняла предательскую дрожь. Нечего бояться. Какие бы издевательства ни придумал проклятый берсерк, рано или поздно боль сменится тишиной и покоем.

— Зачем? — хрипло спросила я.

Урманка пожала узкими плечами:

— Кто знает замыслы великого хевдинга? Большая честь просто выполнять его желания.

Я скривилась. Великий хевдинг… Как бы не так! Убийца —вот кто ее любимый Хаки!

— Так ты пойдешь добром или вести силой?

— Добром. — Я повернулась и затопала к той избе, где недавно харкал кровью ненавистный берсерк. Затекшие ноги спотыкались на каждой колдобине, но душа была легкой, будто наполненный воздухом рыбий пузырь. Даже мысль о старинном враге не вызывала в ней ненависти. Она устала ненавидеть. Да и жить-то, пожалуй, устала…

Хаки я увидела сразу, едва вошла. Опираясь на обнаженный меч, он стоял посреди пустой избы и смотрел на дверь. После болезни лицо викинга осунулось, зато стали заметны тени от длинных ресниц и тонкая, горестная складочка у губ. В слабых бликах пламени он походил на того божия посланника с крыльями, который был нарисован на деревянной картинке епископа Проппо. Даже глаза берсерка были такими же светлыми и сия— ющими…

Хаки поднял руку и махнул провожавшим меня людям. Те послушно вышли,

— Подойди ближе, — приказал он.

Я оглянулась, но позади никого не было. Значит, он звал меня… Но зачем? Ах да, меч… Он собирался сам казнить меня и теперь ждал, что я подойду и склоню голову! Но он ошибся. Мы умрем вместе!

Даже не готовясь к прыжку, я метнулась вперед. С лавок донеслось шуршание крыльев. Мары явились за добычей.

Хаки отклонился и толкнул меня в спину. Пол полетел навстречу, в нос ударил запах прелой соломы, а сзади зазвучал торжествующий голос моего врага.

— Эта попытка, — со смешком произнес он, — доказывает твою вину.

Я села и отерла лицо пучком соломы. Моя вина… Что этот получеловек мог знать о вине? Может, он думал, что я стану запираться или валить все на Тюрка? Может, глядя на меня своими дикими глазами, он ждал мольбы о прощении? Нет, пора ему выслушать правду! А потом пускай убивает — мне будет уже все равно…

Ручейки пота катились по моей спине, и руки дрожали, однако внутри страха не было, поэтому слова зазвучали громко и отчетливо, словно речь самого Прове[89], великого бога справедливости:

— Я поклялась убить тебя в тот день, когда ты зарубил мою мать! Ты уже не помнишь…

— Почему? Я все помню, — неожиданно перебил Хаки. — Помню тебя и твое село, но не понимаю твоей ненависти. Я — воин. Я убивал и буду убивать людей, потому что такова моя жизнь. Ваши воины делают то же самое. Али из Гардарики тоже убил мою мать, но зачем охотиться за ним или добиваться его смерти? Если богам будет угодно столкнуть нас как врагов — я рассчитаюсь с ним, если же они сведут нас за пиршественным столом, я буду рад такому другу. Нити Норн и без того запутаны, так стоит ли путать их еще больше?

Он замолчал, отвернулся и, опираясь на меч, как на посох, направился к лавкам. Он помнил?! Неужели Хаки не забыл те далекие годы и мое разоренное печище? А я? Не мог же он узнать меня?!

— Ты убила Трора, — опустившись на лавку, продолжал он. — Не пытайся оправдаться. Черный изуродовал твое лицо, а такое не простит ни одна женщина. К тому же твои оправдания не вернут мне друга и убитого тобой брата.

Пресветлые боги! Он говорил так, словно тоже мог чувствовать боль!

Возмущенная подобным притворством, я вскочила:

— Твои лживые речи тоже не вернут мне мать и дом!

— Верно, но разве они нужны тебе? Ты думаешь о том, что у тебя отобрали, но не желаешь понять, что получила. — Берсерк склонил голову к плечу, слегка отвел рукоять меча в сторону и, облокотившись на нее, принялся загибать пальцы: — Ты утратила родичей, но обрела свободу. Она обошлась тебе дорого, но за нее можно заплатить и больше. Я знаю это, потому что когда-то давно Орм тоже лишил меня родичей. У тебя сгорел дом, и ты осталась без крова, зато могла пойти куда захочешь и построить себе новый дом где захочешь. Мало кому выпадает такая удача, большинство людей навек прикованы к своему жалкому хозяйству и не уходят никуда дальше соседнего леса. А твое лицо… — Он усмехнулся: — Знаешь, как говорят финны? Они говорят: «Стадо красиво своей пестротой». Ты не такая, как остальные, разве этого мало? Теперь мне уже стало все равно, что он сделает. Он должен был замолчать!

— Ты убийца! — наконец выдохнула я. Его меч не шевельнулся. В костре потрескивал огонь, за дверьми сопели воины, но Хаки молчал. Его пальцы задумчиво гладили лезвие меча. Внезапно мне захотелось прикоснуться к ним и согласиться с его словами, но… Нельзя! На Хаки — кровь моей матери, и это единственное, о чем нужно помнить. Все остальное — притворство и ложь!

— Ты тоже убийца, — неожиданно заявил он.

— Что?!

Он поднял голову:

— Ты ведь тоже убивала.

Что он пытается доказать?! Зачем мучит?! Да, я убивала, но лишь для того, чтобы выжить самой.

— Разве тебе не доводилось нападать первой? — удивился он.

Даны… Мой первый бой — и пятеро данов… Коротышка с факелом… Мы напали на их мирную деревню… Хаки был прав.

— Нет! — чувствуя, как внутри рушится что-то позволившее пережить смерть Бьерна, заорала я. — Ты лжешь! Неправда!

— Ты не кричала бы так, если бы это было неправдой, — спокойно возразил он и неожиданно улыбнулся: — Смешно… Неужели все эти годы ты пыталась найти меня?

От ненависти и боли меня затрясло. Он смел улыбаться! Поймал меня на лжи и теперь чувствовал свое превосходство! Конечно, ведь ему не приходилось лгать, а все свои злые дела он считал необыкновенной доблестью! Небось даже хвастался ими на веселых пирушках!

Берсерк расхохотался:

— Женщины часто искали меня, но не так настойчиво.

Сжимая кулаки и чуть не плача, я выкрикнула:

— Тварь! — Забыв обо всем на свете, я бросилась к нему. Пусть убивает! Ледяное царство мар лучше, чем этот уверенный взгляд врага!

Хаки перехватил меня и с коротким выдохом швырнул на лавку. Боль пронзила спину. Рядом сверкнули волчьи глаза берсерка, а щеки коснулось его жаркое дыхание.

— Ты уже отомстила мне, чего еще ты хочешь? Убить меня прежде, чем вороны откроют путь в Вальхаллу?

Страх придал мне силы. Хаки сошел с ума! О чем он? Какие вороны, какая Вальхалла?!

— Отпусти! — взвыла я, и он отпустил, вернее отбросил, как ребенок отбрасывает непонравившуюся игрушку:

— Иди!

С трудом понимая, что происходит, я встала на ноги. Хаки призывно свистнул. В светлый проем двери втиснулся дюжий мужик из его хирда.

— Уведи ее, Скол, — приказал Хаки, — и скажи Свейнхильд, что она невиновна в смерти Черного.

— Но…

— Она не знала, что было в чаше, — перебил бер-серк. — Отраву всыпал грек. Рабыня виновна лишь в том, что дала эту чашу Трору.

Зачем он лгал? Он не смел быть великодушным! Он должен был оставаться зверем!

Сердитое лицо вошедшего разгладилось.

— Коли ты так решил…

На дворе Скол почти сразу отпустил мой локоть. Я огляделась. В отдалении, сомкнувшись тесным полукругом, стояли хирдманны Волка. Злые, несокрушимые, как морские скалы, и такие же молчаливые… Старик со шрамом, который пленил Тюрка, тоже был там. Его губы Дрожали от едва сдерживаемой ненависти, а длинный шрам налился кровью. Достаточно было взглянуть на эту багровую полосу, чтоб понять — урмане жаждут расправы. Приказ берсерка может смутить рыжую Свейнхильд,. но не этих озлобленных нелюдей. Они убьют меня прямо тут, у дверей чужой избы.

Я подняла глаза к небу. Вдалеке над лесом перекатывался золотым шаром ослепительный лик Хорса. Выйти бы к нему, поклониться, попросить совета и. участия…

Скол шагнул вперед:

— Она невиновна. Хирдманны не шевельнулись.

— Так сказал Хаки, — добавил Скол, и тогда они расступились, медленно и неохотно, подчиняясь лишь. неоспоримому слову хевдинга. За один день Хаки дважды сохранил мне жизнь…

Скол подтолкнул меня в спину, и я пошла. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, словно желая убежать от сумрачных, похожих на порождения Кровника людей. Откуда-то появилось чувство вины, и захотелось, чтоб кто-нибудь из них воткнул нож в мою спину, но никто не стал преследовать меня и не попытался остановить.

Задыхаясь от невыплаканных слез, я пробежала дорогой, метнулась через поле, к болотине, где замер корабль Хаки, но, так и не добежав, рухнула вниз лицом в высокую траву. Голос берсерка звучал в памяти и требовал ответа. «Разве ты не убивала? — шептал он. —Разве у тех, кто пал от твоей руки, не было жен? А скольких детей ты оставила без отцов? Сколько горя принесла? Чем ты лучше меня?» Честный ответ дрожал-на губах и раздирал горло, но лучше было умереть, чем произнести его вслух!

После слез пришел сон, а утром меня разбудил Левеет. Солнце еще не поднялось, и по траве полз густой туман, но, казалось, Левеет не чувствовал холода. Его босые ноги сбивали росу, а голенища сапог жалобно выглядывали из пухлой торбы.

— Вставай, — встряхивая меня, сказал он. — Хозяйка велела гнать скотину на дальние пастбища. Ты пойдешь со мной.

Все еще не понимая, где я и как тут очутилась, я завертела головой. Вчерашний разговор с берсерком показался нелепым сном. Только во сне мой враг мог пощадить своего убийцу.

— Свейнхильд очень рассердилась, когда Хаки приказал не трогать тебя, — присев на корточки, беспечно продолжал болтать Левеет. — Все слышали, как они спорили. А потом Волк разозлился и сказал, будто еще до середины лета уйдет в Норвегию и больше сюда не вернется. Тогда Свейнхильд стала плакать и просить у него прощения…

— А он? — вполуха слушая паренька, спросила я.

— Он — хевдинг, а настоящий хевдинг не отказывается от своего слова, — гордо заявил Левеет. — Он уйдет. Его люди уже занялись кораблем… Когда-нибудь я стану таким же сильным, как они, и сам отправлюсь в море. Трор говорил, что из меня может вырасти настоящий воин. — Вспомнив Черного, Левеет погрустнел. — Люди болтают, будто это ты отравила Трора и пыталась убить Хаки, но я не верю. Разве тогда Волк отпустил бы тебя? Он мог пощадить своего врага, но не врага Трора. Он любил Черного больше, чем родных братьев.

Любил… Он умел любить и прощать, а я так и не научилась. Урманский зверь оказался милосерднее словенской женщины.

— Трор был очень добрым. Он защищал меня и дарил разные диковины. Вот, гляди… — Паренек полез рукой куда-то под рубаху и вытащил оттуда круглую крученую ракушку с длинными шипами по бокам и дыркой в середине.

— Это привез Черный. Если посмотреть сюда, — он приложил раковину дыркой к глазу, — то кажется, что земля стала маленькой и ее можно унести на ладони.Хочешь взглянуть?

Нет. Нельзя смотреть! Нельзя даже думать о том, что Трор мог быть добрым или Дарить кому-нибудь такие чудеса…

Обидевшись, Левеет спрятал ракушку.

— Ладно, нечего попусту болтать. Нам еще собирать стадо. Вставай!

Собирать стадо… Я обреченно поднялась на ноги. Что ж, ненависть загнала меня в ловушку. Теперь впереди ждала тоскливая жизнь рабыни, а где-то в Кольеле oн поднимал на руки своего первенца, и чуть дальше Красном Холме, голым наростом торчал березовый пенек, а возле него сидел грустный шилыхан. Жизнь продолжалась… Берсерк Хаки собирался в далекие походы. Но ведь не навсегда? «Нити Норн спутаны», — сказал он. Может, еще не все потеряно и он вернется?

— Солнышко всходит! — прищурившись на небо, засмеялся Левеет, и, очнувшись от ночной дремоты, в моей груди закопошился паук мар. Злобно дергая лапами, он полз к сердцу. Я вскрикнула, согнулась и сдавила руками грудь. Левеет участливо склонился:

— Тебе плохо?

— Да…

Да, мне было плохо. Я должна была убить Хаки, уже не зная — хочу ли этого…