Берсерки

ПРИЛОЖЕНИЕ 1
МОРСКИЕ КОНИ И МОРСКИЕ КОРОЛИ

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.

В переводе на русский язык слово «викинги» означает «люди заливов» (от их излюбленной тактики устраивать неприятельским кораблям засады в заливах) или, по другому толкованию, «люди битвы, «рубаки», «воители». Согласно третьему толкованию, словом «викинг» обозначался и военный поход за добычей, и его участник.

«Эпоха викингов» началась 8 июня 793 года п. Р.Х. В этот день к островку Линдисфарне у восточного побережья Шотландии причалили ладьи необычной постройки — с высоко задранными носом, украшенным грозно ощеренной драконьей головой, и кормой, под большими алыми парусами. Всего через мгновение монахи местного монастыря, вышедшие встретить незваных гостей, очутились в адском пекле.

Стремительно сошедшие на берег вооруженные до зубов свирепые белокурые исполины в железных шлемах[61], с длинными копьями, кроваво-красными щитами, мечами и секирами, с ужасным, львиным рыком ринулись на штурм монастыря. Вопреки широко распространенным представлениям, главным оружием викингов являлись не мечи, а боевые топоры (боевые секиры) с древками разной длины и лезвиями самых разных размеров и конфигураций. Лезвия секир часто украшались богатым, затейливым орнаментом (нередко инкрустированным латунью, серебром и даже золотом), изображениями фантастических зверей, магическими руническими надписями. Топоры использовались как в качестве ударного, так и в качестве метательного оружия (в морских сражениях, при взятии неприятельских кораблей на абордаж и т. д.). Что же касается мечей, то их также богато украшали, инкрустируя навершие (если оно имелось у меча) латунью, серебром и золотом, оплетая рукоять меча лагунной, серебряной, а то и золотой проволокой; мечам (как, впрочем, также топорам и копьям) давали звучные имена и т. д. Однако качество ковки норманнских мечей оставляло желать много лучшего (клинки их нередко гнулись от ударов, и норманнам прямо в бою приходилось выпрямлять их, наступая на меч ногой в тяжелом сапоге). Не случайно лучшими мечами «северные люди» считали импортные «франкские» (преимущественно из Рейнской области). Кроме боевых топоров и мечей, викинги были вооружены боевыми ножами и кинжалами различных размеров, луками со стрелами и копьями с характерным наконечником в форме вытянутого ромба. Втулка наконечника копья крепилась к древку гвоздями, на которых норманны приносили самые священные клятвы (вероятно, памятуя о копье бога Одина, которым тот также клялся, ибо это копье защищало все клятвы и договоры). Долгое время викинги не имели иного защитного вооружения, кроме шлемов и щитов. Щиты норманнов, преимущественно круглой (но иногда — четырехугольной и даже — очень редко! — треугольной формы; каплевидный щит, именуемый «норманнским», появился в самом конце «эпохи викингов» и был характерен не столько для собственно норманнов, сколько для их потомков — офранцуженных нормандцев — например, рыцарей Вильгельма Завоевателя) были изготовлены из деревянных (дубовых или липовых) досок, окованы по краям металлическим ободом и снабжены металлическим умбоном. Со временем у норманнов появились кольчуги и кожаные доспехи, обшитые металлическими пластинками («брюнья» или «панцари»), но в реальности они (опять-таки, в отличие от «закованных в сталь» викингов из новелл Роберта И. Говарда) никогда не носили кованых цельнометаллических доспехов. Охваченные священным боевым неистовством[62], они выли по-волчьи и ревели по-медвежьи, визжали по-кабаньи, свирепо скалились, дико вращали глазами и грызли в бешенстве собственные щиты[63]. Своими грозными секирами обуянные духом разрушений и убийств заморские пришельцы разнесли в щепы ворота монастыря и вмиг разграбили церковное имущество, тщательно обшарив все углы. Всех, кто пытался оказать им сопротивление, русые гиганты убивали на месте или же, под громкий хохот, выгоняли на берег и топили в море, не забыв при этом сорвать с них одежду, столь ценную в «полнощных странах» Северной Европы.

В мгновение ока, белокурые и рыжие пришельцы, забив захваченный монастырский скот, побросали туши на свои драконоголовые корабли и вместе с добычей бесследно исчезли в морской дали.

Здесь мы, с позволения уважаемых читателей, на миг прервем нить нашего повествования, чтобы сделать немаловажную оговорку. Разумеется, среди норманнов и, в частности, викингов, попадались не только «белокурые бестии»[64] и «Эйрики Рыжие»[65], но и «Гальвданы Черные», то есть попросту говоря — брюнеты. Представления о «нордических людях» («истинных арийцах») как о сплошь белокурых, голубоглазых и длинноголовых гигантах появились в чисто умозрительных представлениях кабинетных теоретиков-«ариософов» XIX в., от которых расовые идеологи гитлеровского национал-социализма позаимствовали эти представления скорее по инерции, чем по глубокому внутреннему убеждению. Не случайно сам Адольф Гитлер — ярко выраженный брюнет круглоголового (брахокефального) альпийского типа (хотя и голубоглазый)[66] абсолютно не соответствовал разработанным ариософскими теоретиками критериям «нордического» или «арийского» человека, а вот многие финны или эстонцы, язык которых не имел с индогерманской семьей ничего общего, — соответствовали. Впрочем, продолжим прерванную нить повествования нашей нордической саги.

С нападения неведомых дотоле морских разбойников на остров Линдисфарне, повергнувшего в ужас весь тогдашний европейский мир, началась столь кровавая для Ойкумены[67]эпоха завоеваний викингов. Набег на Линдисфарнский монастырь был лишь началом и прелюдией к набегам северных пиратов на цивилизованные страны тогдашнего мира.

Более пятисот лет держали мир за горло эти «рыцари открытого моря», для которых корабль был тем же, чем конь — для как бы сросшихся со своими лошадьми в одно неразрывное целое «кентавров» Аттилы, Горки Булги[68] и Чингисхана.

Не случайно в поэтических висах — героических песнях[69], сложенных дружинными певцами-скальдами[70], для описания корабля использовалось поэтическое сравнение («кеннинг») «морской конь»! Свои разбойничьи походы викинги начинали от далеких фьордов исхлестанного штормами, изобилующего коварными рифами Норвежского побережья. Причем морские набеги норманнов почти всегда были на редкость результативными.

Каким великолепным было, вероятно, зрелище ладей викингов, взлетавших на белопенные волны, напоминавшие серебристую гриву Слейпнира — восьминогого скакуна[71] «Отца богов» — одноглазого Одина, на чьем копье держится весь мир![72] Над резными драконьими головами форштевней с острыми зубами и высунутыми языками трепетали раздуваемые ветром алые купола могучих парусов. На бортах, словно шляпки гигантских гвоздей, сверкали алые, подвешенные вплотную друг к другу щиты. Как, должно быть, ликовали друзья, завидев издали приближающийся могучий флот викингов, и как, должно быть, дрожали в бессильном гневе их насмерть перепуганные недруги! Устрашающий эффект наверняка усугублялся разверстыми драконьими пастями, драконоподобными очертаниями самих кораблей и их вызывающе яркой, кричащей раскраской.

Судя по знаменитому «гобелену из Байе», запечатлевшему одну из самых выдающихся военно-морских операций раннего Средневековья — переправу и высадку в Англии герцога Нормандии Вильгельма Завоевателя в Англии в 1066 г., — почти каждая доска обшивки норманнских кораблей была выкрашена другим цветом. Не менее резкими цветовыми контрастами отличалась окраска парусов и щитов. Но щиты норманнов были ярко окрашены лишь с внешней стороны, а с внутренней стороны всегда были белыми. Если щиты были повернуты внутренней стороной наружу, это означало, что норманны приближаются с мирными намерениями (что, впрочем, случалось весьма нечасто, да и то не раз использовалось как коварная уловка — «нордическая хитрость»[73], по любимому выражению Адольфа Гитлера).

Вильгельм[74] Завоеватель был прямым потомком предводителя викингов Рольфа (Хрольфа или Хрольва)[75] — основателя Нормандского герцогства в устье реки Секваны (Сены), на территории (Западно-) Франкского королевства (нынешней Франции). Отчаявшись от постоянных неудач в борьбе с «северными людьми», франкский король Карл Простоватый (видимо, и впрямь не страдавший избытком ума) заключил с Рольфом мир, выдал за него свою дочь принцессу Гизелу и передал вождю викингов во владение королевские земли на побережье Ла-Манша (которыми Рольф фактически уже и без того владел, без всякой королевской грамоты, завоевав их собственным «копьем кровавым и мечом звенящим», по выражению знаменитого скальда-викинга Эгиля Скалла-гримсона). Со своей стороны, Рольф принял христианство, признал себя вассалом короля Карла и уже на «законных основаниях» вступил во владение завоеванной областью, получившей с тех пор название Нормандии — по захватившим и заселившим ее норманнам. Как писал наш замечательный поэт граф А. К. Толстой в своей «Песни о походе Владимира на Корсунь»:

Вообще, история норманна Рольфа очень напоминает историю потомка викингов (осевших уже не на франкской, а на славянской земле) «князя стольно-киевского Володимера»[76] Красное Солнышко из рода Рюрика Ютландского, или, как его именовали дружинники-варяги — «конунга Вальдемара», решившего взять в жены царевну Анну, дочь византийского императора Романа II. [77]

Мы знаем, что Владимир, как и Рольф, добился своего:

В 1066 г. от Рождества Христова потомок Рольфа (в крещении — Роллона или Ролло) — Вильгельм Завоеватель — завладел и Англией. С тех пор норманнские львы (сохранившиеся и в гербе Нормандского герцогства — нынешней французской провинции Нормандии) — вошли в английский герб. Эти три золотых льва на красном поле норманнского щита указывали на происхождение Вильгельма Завоевателя от Роллона — родича древних датских конунгов[78].

Датские короли также имели в гербе трех львов, перекочевавших со временем и на герб основанного датскими крестоносцами в земле язычников-эстов города Ревеля, или, как называли его эсты, «Датского града» (эст.: Линданисе, или Таани Линна — нынешней столицы Эстонии — Таллинна[79]), а с него и на герб независимой Эстонской республики[80]. Тем не менее три золотых льва на червленом поле стали, после завоевания Англии норманнами Вильгельма, считаться, в первую очередь, английскими.

Собственно говоря, морские рейды норманнских викингов на Англию начались гораздо раньше. Еще в 794 году после Р.Х. «северные люди» напали на монастыри Ярроу и Вермут на восточном побережье Англии. В 795 г. викингами был разграблен монастырь Святого Коломбы на острове Иона. Действуя по принципу: «Бей и беги!», они налетали внезапно, наносили удар и столь же мгновенно исчезали с добычей. В 797 г. норманны опустошили остров Мэн с древним монастырем, посвященным Святому Патрику — покровителю Ирландии. В 800 г., известном как год коронации франкского короля Карла Великого в Риме из рук Папы короной Императора Запада (то есть восстановленной Западной Римской империи), викинги завладели Фарерскими островами. Как писал один франкский монах-современник, очевидно, не чуждый античной образованности: «Эти дикие звери идут по полям и холмам… жгут, грабят и опустошают все — жестокие орды, беспощадные когорты и смертоносные фаланги».

По всему христианскому миру — на Западе и на Востоке — в церквях молились:

Впрочем, справедливости ради следует заметить, что история повторяется. Не столь уж далекие предки этих истово молящихся в храмах, насмерть перепуганных норманнскими викингами крещеных франков и бургундов, лангобардов, готов, англов, саксов и ютов всего пару столетий тому назад сами наводили ужас на римлян и греков, точно так же возносивших в церквях молитвы тому же Богу, умоляя спасти их от ярости германских варваров![82]

По непостижимой иронии судьбы, всего через пару столетий после окончания «эры викингов» потомки этих самых викингов, крещеные датчане[83], насмерть перепуганные морским разбоем новых вышедших на историческую сцену пиратов — прибалтийского племени куршей-куронов (давших название Курляндии-Курземе), в свою очередь будут истово молиться у престола Всевышнего о том же самом:

В общем, как писал граф А. К. Толстой в своем поморском сказании «Боривой»:

Поначалу жертвы нападений викингов знали о нападавших лишь то, что те, переправившись через море, пришли с далекого Севера, из страны, «где, утомившись, заканчивается свет», как писал в те времена один высокоученый книжник. Поэтому-то смелых и жестоких язычников прозвали «норманнами», или «северными людьми»[85]. В дальние заморские походы, на разбой и грабеж, в торговые экспедиции или в наемники-варяги к правителям других стран, а также на поиски новых земель для поселения отправлялись, прежде всего, самые смелые и сильные из северных германцев. Именно этих «людей длинной воли» соотечественники называли «викингами», от слова «вик» (залив), ибо, как мы уже знаем, излюбленной тактикой северных морских разбойников были засады на неприятельские корабли в заливах.

«Неведомой» для линдисфарнских монахов, англосаксонских и франкских летописцев землей был Скандинавский полуостров («остров Скандза» греко-римско-готских хронистов) и полуостров Ютландия (откуда был родом первый русский князь Рюрик[86]) — земли, на которых сегодня расположены такие мирные и буржуазно-благополучные королевства Швеция, Норвегия и Дания. На их суровых побережьях, во фьордах и на островах, в тяжелых природных условиях, в далеко отстоявших друг от друга селениях, а чаще — в укрепленных крестьянских хуторах-усадьбах («гардах»[87] — слово, весьма напоминающее наше русское слово «град») — вели изнурительную, каждодневную борьбу за выживание свободные северогерманские общинники («дротты» или «бонды») — землепашцы, рыбаки, охотники, и скотоводы. Их суровый мир всецело принадлежал мужчинам. Глава рода обладал неограниченной властью над младшими мужчинами, женщинами, детьми и рабами («треллами»).

Норманны — общие предки всех «нордических» народов, то есть современных шведов, датчан, норвежцев и исландцев (языки которых и ныне весьма сходны) — общались между собой практически на одном и том же наречии, условно именуемом «древненорвежским», «старонорвежским» («древнесеверным») языком (norroen), особенное сходство с которым сохранил современный исландский язык. По свидетельствам современников, норманны, вследствие большого сходства языков, могли свободно общаться на своем языке также с англосаксами.

Главной целью всякого норманна была власть. Необходимо было не только захватить ее, но и сохранить, каждодневно доказывая свое право на власть. Всякое проявление слабости считалось среди норманнов позором, а трусость — преступлением. На этих воззрениях «северные люди» воспитывали свою молодежь. Ни собственная, ни, тем более, чужая жизнь не имели в глазах «нордического человека» большой ценности. Знаком особой милости богов считалось счастье погибнуть в бою с мечом в руке, призывая имя «Всеотца» Одина (Вотана) и его братьев Вили и Be, как подобает доблестному мужу. А вот мирно скончаться в собственной постели, «как корова в хлеву», «смертью на соломе», почиталось величайшим позором. Славные мужи, павшие с оружием в руках на поле боя, в сопровождении прекрасных и божественных воительниц — валькирий (выбравших среди убитых самых храбрых) отправлялись прямиком в небесный чертог «Альфатера» Одина — Вальяскьяльву, Вальяскальву или Вальгаллу (Валгаллу, Валхаллу, Валльхаллу, Вальхаллу) пировать и веселиться. Умершие же жалкой и позорной «соломенной смертью» отправлялись в унылый мрак царства мертвых — Гелль (Хелль или Хель)[88].

В этой связи нельзя не согласиться с мыслью, совершенно справедливо высказанной современным отечественным историософом А. И. Макеевым, согласно шторой нордические культы были «способны привлекать к себе людей особого типа — образно говоря, «типа викинга», воина[89]. Дополним сказанное словами современного исследователя А. Хлевова, позаимствовав их из его весьма ценной работы «Феномен северной дружины»:

«Состояние войны — привычное и естественное состояние общества эпохи средних веков. Вооруженный человек, безусловно, находился в центре «линий напряжения» той эпохи, являя собой единственную реальную силу. Критерий оценки вооруженных сил может быть только один — эффективность. И по этому решающему показателю войска викингов остаются для своей эпохи если не недосягаемым, то все же образцом: ни Европа, ни Азия не смогли создать альтернативных воинских формирований, способных положить конец деятельности северных отрядов или устойчиво удерживать инициативу в своих руках. Движение викингов не было остановлено — оно прекратилось само в силу, прежде всего, внутренних причин».

По мнению А. Хлевова, причина описанной боевой сверхэффективности северных дружин лежала, прежде всего, «в области духа, в исповедуемой ими религии». Он подчеркивает ключевое значение «дружинной идеологии с собственными критериями поведения и кодексом чести, со специфическим культом (повышенная популярность в среде викингов Одина и Тора, своеобразное и уникальное представление о посмертном воздаянии для избранных воинов в форме «казарменного рая» Вальгаллы)»[90].

Со временем у северных германцев сложилось нечто похожее на сословия: «ярлы» (благородные, знатные люди), «карлы»[91] (свободные общинники, то есть свободные мужчины-воины) и «треллы» (рабы). Но до установления подлинного сословного общества, с четкими и почти непреодолимыми рамками между сословиями, было еще далеко.

Все важнейшие вопросы решало народное собрание — «тинг» (у континентальных германцев — «динг»; немецкое слово «динг», как, кстати и родственное ему английское слово «тинг», означает «вещь» — между прочим, древнерусское слово «вещь» является близкородственным слову «вече», как именовалось народное собрание у древних славян)[92]. На тинг сходились все свободные мужи, непременно с оружием, в первую очередь — с копьями и щитами. Копье (атрибут верховного бога Одина-Вотана, охранявшего своим копьем Гунгнир (часто ассоциировавшимся с Мировым древом — ясенем Иггдрассиль, все договоры)[93] считалось главным оружием всякого вольного, свободного германца. Не существовало у норманнов (в отличие, например, от древних кельтов) и особого священнического сословия («профессионального» жречества). Обязанности жрецов («годи») выполняли, как бы «по совместительству, представители светской родоплеменной знати, являвшиеся, прежде всего, воинами (как, впрочем, и всякий свободный мужчина).

О существовании у древних (и, в частности, северных) германцев жреческой касты «арманов», якобы передававших свои священнические функции по наследству, исторически подтвержденных сведений не сохранилось (вопреки утверждениям австро-немецкого «народнического» философа конца XIX — начала XX в. Г(в) идо фон Листа).

Что же гнало норманнов в открытое море? Что превращало оседлых «бондов» в лихих викингов, почитавших «чужую головушку — полушкой, да и свою шейку — копейкой»?

Во-первых, суровая Скандинавия с ее скалистыми горами, занимающими большую часть территории, бедными, неплодородными почвами и нехваткой пригодной для обработки земли, с определенного момента, в результате демографического взрыва, оказалась не в состоянии прокормить всех обитавших на ней людей.

Во-вторых, рассказы бывалых мореходов о богатствах христианских монастырей, церквей и городов по ту сторону моря манили туда все новых искателей добычи и славы, готовых покинуть родные скалы и самим попытать счастья.

В-третьих, могли сыграть роль известия о жестоких методах христианизации северо-западных германцев-саксов (континентальных предков англо-саксонского населения Британии и современных немецких саксонцев) королем франков и императором Священной Римской империи Карлом Великим.

Франкские войска Карла обращали саксонских язычников в христианство огнем и мечом, тысячами истребляя военнопленных, сжигая нивы и селения, переселяя саксов целыми племенами вглубь «Галлии» (Франкского королевства) и беспощадно казня заложников (в историю вошла, в частности, настоящая резня, устроенная по приказу Карла Великого саксонским пленникам под Верденом, когда в один день было обезглавлено более трех тысяч человек).

В 785 г. франкские «крестоносцы» разрушили капища языческого бога Фозита, в том числе и те, что находились на острове Гельголанд (само название которого означает «священная земля»).

По приказу Карла Великого был повержен самый почитаемый язычниками идол саксов — «Ирминсуль» («столп Ирмина» — легендарного прародителя западногерманских племен — «ирминонов»)[94], а среди собравшихся в святилище Ирмина молящихся была учинена кровавая бойня.

Между тем языческий культ являлся общим для всех тогдашних германцев, сохранивших веру в древних богов — «асатру», в том числе и для северных германцев-«норманнов». Не исключено, что весть об уничтожении Ирминсуля (ассоциируемого некоторыми исследователями германских древностей с символическим изображением Мирового древа — священного ясеня — а по некоторым источникам, дуба или тиса — Иггдрассиля, почитаемого всеми германскими племенами) достигла Скандинавии, вызвав среди норманнов ярость и желание отомстить за осквернение общегерманского святилища. И не случайно первый удар мстителей с Севера оказался нанесенным именно по Линдисфарнскому монастырю, откуда отправлялись на христианизацию северных язычников христианские миссионеры, по пятам которых следовали воины королей, принявших Крест и, вместе со старой верой, уничтожавших древние германские вольности (да и в дальнейшем викинги особенно неистовствовали, разоряя христианские монастыри и храмы Европы).

В-четвертых, в Скандинавии со временем начала медленно, но верно укрепляться власть королей («конунгов»)[95], стремившихся подчинить себе не только свободных «бондов» («карлов»), но и местную знать — «герсиров», или «херсиров» (родоплеменных вождей) и «ярлов» (знатных предводителей дружин)[96]. Между тем каждый из них, имевший хотя бы небольшую дружину — «гирд» у норвежцев, или «грид» у шведов (это обозначение гребной дружины аналогично по значению древнерусскому «гридь»; производное от которой — «гридница» — означало пиршественную палату, в которой веселился князь-конунг со своими гридями-дружинниками) и хотя бы один корабль, сам почитал себя «королем» (хотя бы и «морским») и при первой же возможности стремился избежать подчинения «королю сухопутному».

В-пятых, вероятнее всего, в дело вступил «фактор пассионарности», говоря словами покойного Л. Н. Гумилева, властно звавший за собой «людей длинной воли».

Уже давно и хорошо знакомые с морем, ветрами и непогодой норманны, быстро снискавшие себе славу лучших мореходов подлунного мира, еще до начала собственно «эпохи викингов», в VII веке п. Р.Х., научились строить свои знаменитые быстроходные ладьи, столетием позже прозванные жителями парализованной страхом Европы «морскими драконами». Сами викинги именовали их просто «драконами» («драккарами») и именно для усиления сходства со сказочным чудовищем украшали носы своих «длинных кораблей» искусно вырезанными из дерева драконьими головами.

Все «драккары» викингов приводились в движение сидевшими на веслах гребцами-дружинниками (гирдманами, гридями) и управлялись с помощью кормила (штира, или шпора) — большого рулевого весла, расположенного с правой стороны. Кормчий, или рулевой (штирман, штюрман, стирман, стюрман — от этого происходит наше русское слово «штурман») правил «драккаром», повернувшись спиной к левому борту[97]. В 1880 г. такой «драккар»[98] был найден при раскопках норманнского могильного кургана в Гокстаде, на южном побережье Норвегии.

Эта узкая, длинная, с малой осадкой ладья имела в длину 23,8 метра, в ширину 5,25 метра и в высоту 1,75 метра, косо срезанный киль, высокие борта из прочных дубовых досок, 32 вытесанных из сосны весла (длиной 5,5 метра, с лопастями шириной 12 сантиметров), грациозные нос (форштевень) с драконьей головой и корму (ахтерштевень). Ладья приводилась в движение шестнадцатью парами гребцов, защищенных от вражеских стрел и метательных копий круглыми или каплевидными щитами, закрепленными на бортах с внешней стороны (кроме того, за счет прикрепленных к бортам щитов викингов во время плаванья повышалась высота бортов), а при попутном ветре викинги поднимали прямой широкий прямоугольный парус (площадью около семидесяти квадратных метров), чаще всего алого цвета[99]. Гребных «банок» (скамей для гребцов) на ладье не было, и каждый викинг-гирдман сидел на своем «сундуке мертвеца» (выражаясь словами героев бессмертного пиратского романа «Остров сокровищ» кумира нашей юности Роберта Льюиса Стивенсона!), припасенном для пожитков и добычи. Мачта ставилась в укрепленный на киле дубовый степс (при необходимости ее убирали и шли на веслах).

Когда «драккар» норманнов, рассекая пенные морские волны, шел под своим огромным алым парусом, отверстия для весел задраивались. При особенно сильном волнении в море и в дождь викинги натягивали над головами полотно, поскольку палуб «драккары» викингов не имели. На мачте викинги обычно поднимали значок или флаг с изображением ворона — священной птицы Одина, — служивший им знаменем в боях на море и на суше (нередко флаг на мачте заменялся металлическим флюгером, обычно с изображением того же ворона[100], указывавшим заодно направление ветра).

Согласно сохранившимся в Исландии и дошедшим до наших дней сборникам норманнских мифов и сказаний — стихотворной «Старшей Эдде» и прозаической «Младшей Эдде» скальда Снорри Стурлуссона — «отцу богов и людей» (Альфатеру, Вальфатеру, Вальватеру) Одину (Вотану) служили два черных ворона — Гугин, или Хугин (Hugin, олицетворяющий силу интеллектуальной мысли) и Мунин (Munin, олицетворяющий силу памяти, то есть интеллектуальной рефлексии), к чьим голосам «Всеотец» постоянно прислушивался, выведывая от них все более глубокие тайны. Говоря словами самого Одина (в «Речах Гримнира» из «Старшей Эдцы»):

В течение дня черные вороны Одина облетали весь подлунный мир, после чего возвращались к престолу своего повелителя, садились ему на плечи и сообщали обо всем увиденном и услышанном за день. Любопытно, что континентальные германцы (в частности, немцы) даже после перехода в христианство сохранили эти представления, хотя и перенесли их (включая двух воронов-информаторов) на историческую личность — римско-германского императора-крестоносца Фридриха I Барбароссу (а порой и на внучатого племянника Барбароссы — Фридриха II Гогенштауфена). Император Фридрих спит до поры до времени беспробудным сном в некоем потаенном месте (чаще всего легенды помещают его в недра горы Киффгейзер в Тюрингии или вулкана Этна на Сицилии) со своими верными рыцарями, а два его ворона выполняют функции воронов Одина. Получив от них весть о том, что в Иерусалиме процвела, наконец, увядшая смоковница, проклятая Спасителем за то, что не дала доброго плода, император пробудится, выйдет из недр горы, восстановит Римскую империю, сразится с Антихристом, освободит Святой град Иерусалим, повесит на процветшей смоковнице свой меч и щит и вручит Вселенскую державу, вместе с короной и скипетром Богу — своему Небесному Сеньору. Сходные легенды о Спящем Властелине существовали и у других народов (у французов — о Карле Великом, у британцев — о короле Артуре, у датчан — о Хольгере Датчанине и т. д.

Как писал граф А. К. Толстой в уже цитировавшейся нами «Песни о походе Владимира на Корсунь»:

Спустя тринадцать лет после этой находки по образцу «гокстадской ладьи» был построен точно такой же «драккар», мореходные качества которого были незамедлительно опробованы на просторах Атлантики. Даже в самых неблагоприятных погодных условиях «морской дракон» летел над гребнями волн легко и плавно, как птица. При попутном ветре ладья викингов была способна развить под парусом скорость до 9,3 морских миль (17,2 километра) в час[104]. Расстояние от Бергена в Норвегии до Ньюфаундленда — места первого поселения норманнов в Америке (4800 километров) «морской дракон» проделал всего за двадцать семь дней. Такой «драккар» легко мог взять на борт семьдесят человек, четыреста килограммов оружия, две с половиной тонны провианта и полтонны других грузов.

Впрочем, судя по всему, «драккары» могли быть и больших размеров. Известно, что длинный корабль конунга Олафа Трюгвессона был рассчитан на девяносто человек экипажа, корабль конунга Кнута (Канута) вмещал шестьдесят человек, а два корабля конунга Олава Святого вмещали до двухсот человек каждый.

В те времена упадка кораблестроения (даже в Византийской империи — наследнице высокоразвитой греко-римской цивилизации Античности!) никто, кроме викингов, не умел строить такие корабли. Именно по этой причине ни одно из государств, постоянно становившихся жертвами набегов викингов, не смогло организовать морскую экспедицию для того, чтобы нанести ответный удар по опорным пунктам норманнов в Скандинавии.

Жизнь викингов была связана с кораблем настолько тесно, что их предводители — «морские короли» — приказывали даже хоронить себя в своих «драккарах». После смерти отважного мореплавателя его «морского коня» вытягивали на берег, укладывали в него покойника со всеми почестями — вместе с оружием и важнейшей утварью — после чего опускали корабль-саркофаг в глубокую могилу, закладывая ее сверху каменным сводом[105]. Впрочем, существовал и другой обычай, согласно которому корабль с покойником поджигали и выпускали в море на волю волн.

Наряду с «длинными (боевыми) кораблями» («лангшипа-ми», «лангшибами»), самые большие из которых (способные принять на борт до сотни человек) именовались «асками», у викингов имелись и транспортные суда — так называемые «шнеки» («змеи»), «кнорры», «карфи» и «скейа», использовавшиеся, в частности, для перевозки переселенцев в новые земли — на Фарерские и Оркнейские острова, в Ирландию, Англию, Исландию, Гренландию, Америку (Винланд или Винландию), реже — в континентальную Европу.

Как писал тот же граф А. К. Толстой в своей «Песни о Гаральде и Ярославне»:

Возвращавшиеся «к родным скалам» из морских походов викинги своими захватывающими рассказами о богатых заморских землях и наглядными доказательствами истинности рассказанного в виде добычи увлекали за море все новые полчища соплеменников. Вскоре флотилии их кораблей появились у берегов Европы под предводительством «морских королей» — таких, как Бьерн Железнобокий — избранных викингами за личное мужество и опытность в военном деле. В 839 г. один из них, норвежец Торгейс, провозгласил себя «королем всех иноземцев в Ирландии».

Из года в год викинги продолжали совершать набеги на восточное побережье Англии. В 839 г. целых триста пятьдесят (!) «морских драконов» вошли в устье Темзы. Викинги захватили Лондон и разграбили епископскую резиденцию Кентербери. Знаменитый викинг Рагнар по прозвищу Кожаные Штаны сделался королем Шотландии.

Обшарив вдоль и поперек атлантическое побережье Европы, викинги пустились вверх по большим рекам, предав огню города по рекам Сене, Сомме и Гаронне, Ахен, Кельн, Трир, Майнц, Вормс, Бинген и Ксантен (легендарную родину героя «Песни о Нибелунгах» — Зигфрида Погубителя Дракона)[106]. Туда, где выныривала из морских волн хищно оскаленная драконья голова, приходила большая беда. Один из франкских летописцев-современников писал:

«Сам Бог послал этих одержимых из-за моря, чтобы наказать франков за грехи»», и добавлял: «В морях они ищут себе пропитание: ведь они суть обитатели моря!»…

Захватив Ахен, откуда еще не так давно правил своей Западной империей Карл Великий, викинги разграбили императорский дворец и превратили императорскую часовню в конюшню. Так они отомстили франкам за Ирминсуль! Восточным франкам (будущим немцам) удалось изгнать их лишь в 891 г., при короле Людовике (Людвиге)[107] Немецком, прославленном за эту победу в героической песне «Людвигслид»[108], занимающей в истории немецкой литературы место, эквивалентное месту нашего «Слова о полку Игореве» (но только со счастливым для главного героя концом).

«Лишь тот достоин именоваться морским королем, кто никогда не спал под закопченным потолком и никогда не осушал свой рог с медом[109] у домашнего очага»[110]. Так говорит «Круг земной» (Геймскрингла)[111] — классическое произведение исландской литературы, сочинение скальда Снорри Стурлуссона — об этих полных неиссякаемой энергии людях моря, начавших в эпоху распада родовых отношений на свой страх и риск вести войны, вторгаться с побережья в чужие страны и завладевать заморскими землями. Среди многочисленных трофеев викингов можно было найти и выломанный замок от городских ворот Парижа, и колокол Сен-Жерменского аббатства. Впрочем, таким же манером знаменитые «Корсунские врата» попали в Хольмгард-Новгород — вотчину потомков славного викинга Рюрика.

Вступая в бой с безумною отвагой, пренебрегая ранами и опасностью, бросались они на врага, порой без шлемов и щитов, не страшась грозящей гибели, ибо знали, что павших в бою валькирии умчат на крылатых конях в чертоги Одина.

Зубастые драконьи головы с высунутыми языками беспрестанно появлялись не только у берегов Альбиона. Неукротимое морское племя одолело на своих «драккарах» и грозный Бискайский залив, и Гибралтар, и Средиземное море, оставив за собой кровавые следы и на Сицилии, и в Леванте. Маршруты других морских набегов викингов вели в Балтийское и Белое моря. В то время как норвежские викинги (собственно норманны) избрали своей главной мишенью земли западных и восточных франков (соответственно, будущих французов, голландцев, бельгийцев и немцев), а датские викинги (даны) — в основном Англию, шведские викинги-варяги[112] проникли по большим рекам далеко вглубь Руси, добрались до Черного моря, перемежая нападения на богатые «ромейские» (византийские) города[113] со службой цареградским императорам в качестве наемных воинов. Так, князь Владимир Красное Солнышко (эпитет будущего Крестителя и Просветителя Руси, уподоблявший его Самому Христу — Солнцу Правды!) помог благочестивым византийским василевсам Констинтину и Василию подавить мятеж Варды Фоки и усилил императорскую варяжскую (варангианскую) гвардию за счет шеститысячного русского «ограниченного контингента». Зять сына князя Владимира — Ярослава Мудрого («конунга Ярицлейва Вальдемарссона»), женатого на шведской королевне Ингигерде (Ирине) и обязанного властью своей нанятой в Швеции варяжской дружине (норвежек.: гирд, шведск.: грид, древнерусск.: гридь), и в особенности ее предводителю Эймунду — в дружине Ярослава служил даже слепой варяг Акун (Гакон)! — будущий король норвежский Гаральд (Харальд) Гардрада (Грозноволосый), известный также как Гаральд Суровый, много лет служил в варяжской гвардии благочестивых василевсов Византии, бился с арабами в Южной Италии и на Сицилии, принял православие, после чего женился на дочери Ярослава — Елизавете — и сделал ее королевой Норвегии. В 1066 г. конунг Гаральд Норвежский погиб в морском походе на Англию в битве близ города Йорка, потерпев поражение от короля англосаксов Гарольда Годвинсона (всего лишь несколько дней спустя после разгрома норвежцев под Йорком разбитого и павшего в сражении при Гастингсе с другим потомком викингов — Вильгельмом Нормандским). Гаральд Гардрада считается «последним викингом» в истории. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что экспансия викингов пошла на спад несколько ранее, после битвы при Кпонтарфе (близ Дублина) в 1014 г., в которой главные силы морских королей потерпели сокрушительный разгром от войска ирландского короля Бриана (Брайена) Бору (павшего в этой битве и причисленного ирландской церковью к лику святых).

Эти азартные морские кочевники, окружившие свою плавучую родину — корабль с драконьей головой — поистине сверхчеловеческой любовью, оставили многочисленные рунические надписи не только на берегах Малой Азии и Северной Африки, но и на восточном побережье Америки.

Но викинги не только грабили, но, как всякие пираты, торговали награбленным. И в этой связи необходимо подчеркнуть, что становление древнерусской государственности происходило именно на путях «из варяг в греки» (как и «из варяг в арабы»), характеризуясь высочайшей степенью межэтнических и межкультурных контактов. Именно торговые пути явились стержнем, вокруг которого сложилось Древнерусское государство, причем главную роль в этой торговле играли (согласно «Повести временных лет») именно скандинавские викинги («варяги-находники из заморья»)[114]. Не случайно «варяжский» период русской истории совпадает по времени с «эпохой викингов» в Европе (879—1066).

Варяги, обладавшие современным оружием, сочетавшим скандинавские традиции с достижениями «Римской» (а на деле — франкской) империи Каролингов[115] и высокую транспортную культуру (их «драккары», как уже говорилось выше, в данную эпоху не знали себе равных), прорывались к сакральным и материальным ценностям Византии и арабского Востока (чего стоят одни только лихие морские налеты на Царьград, Севилью, Берда’а!), вовлекая по пути в этот процесс славянские и финноугорские группировки. И очень скоро, путем социально-этнического взаимодействия, через взаимопроникновение разных уровней духовной и материальной культуры, скандинавские воины-купцы слились с частью родоплеменной славяно-балто-угрофинской знати, дав начало возникновению нового этносоциума под названием «русь» — широкого надплеменного (хотя, на первых порах, и характеризующегося очевидным преобладанием норманнского элемента) дружинно-торгового общественного слоя, сплотившегося вокруг князя-конунга и образующего его гридь-дружину, войско, звенья раннефеодального аппарата власти, заселившего города «Русской земли» безотносительно к племенной принадлежности и защищенного княжеской «Русской правдой» («Правдой роськой»)[116].

В своих дерзких по замыслу и молниеносных по воплощению в жизнь разведывательных походах в нелюдимые полярные моря к берегам Новой Земли, Шпицбергена, Гренландии, в Баффинов и в бурный Бискайский залив викинги шли неукротимо — сквозь штормы, плавучие льды, мрак, туман и лютый холод, не имея ни компаса, ни других, даже простейших мореходных инструментов, хорошо известных мореплавателям позднейших времен. Днем им указывало путь Солнце, ночью — Полярная звезда (которую сами викинги именовали «Путеводной»). Впрочем, согласно новейшим исследованиям, викинги якобы ориентировались в пасмурную погоду с помощью неких «солнечных камней» (вероятно, кусочков магнитной руды). Кто знает?

Но свойственные всем норманнам «нетерпенье и тяга к перемене мест», необузданный нрав, нежелание повиноваться и обостренное чувство чести, выливавшееся в драчливость — все это чаще всего мешало «сынам Севера» закрепить свои завоевания. Виной тому были также беспрестанные распри и раздоры, когда брат то и дело обнажал меч на брата. Так, к примеру, поселения викингов в Гренландии оказались опустошенными вовсе не вследствие успешных нападений эскимосов («скрелингов»)[117], а из-за междоусобиц. Впрочем, в целом ряде случаев (в Нормандии, Англии, Ирландии, Шотландии, Южной Италии, Сицилии и на Руси) «морским королям» удалось сделаться феодальными властителями над коренным населением, веру, язык и культуру которого они, впрочем, очень быстро перенимали.

Как писал о норманнской экспансии в своем фундаментальном философском труде «Формирование человека» ректор Гейдельбергского университета — доктор Эрнст Крик — один из ведущих ученых Германии 20—40-х гг. прошлого века:

«Викинг — тип первобытного воина из свободных крестьян, выделившийся в результате свободного развития расовых инстинктов. Избыток сил нашел разрядку в героическую эпоху викингов с VIII по XI в. Переселения народов похожи на извержения вулканов, но переселения северных германцев во многих отношениях уникальны. Это был взрыв первобытного субъективизма, не имеющий себе подобных. Эти крестьянские сыновья отправлялись в поход небольшими группами, вольными союзами, и каждый считал себя завоевателем мира на свой страх и риск. Они заселили северные страны вплоть до Гренландии, охватили Европу с четырех сторон, создали стабильные государства в России, Исландии, Франции, Англии и Италии. Их посылало не государство; наоборот, у себя на родине они бежали от сильной власти, например, норвежского короля Гаральда Прекрасноволосого, но, в конечном счете, сами основывали государства. И, несмотря на это, героическая эпоха викингов являет собой картину бессмысленной растраты сил благородной крови…

Норманнам не хватало внешних естественных рамок и внутренних связей, задатки для образования великих империй были, но все упиралось в отдельную личность, со смертью шторой каждый опять становился сам по себе»[118].

Как совершенно правильно указывал современный российский медиевист-скандинавист А. Е. Мусин, реальным местом образования «руси» стал район «Старой Ладоги, как зоны контактов славян и скандинавов в контексте финноугорского субстрата». И лишь к началу XII в. название «русь» утратило свое значение социального термина, окончательно растворившись, как слой, в массе восточного славянства и оставив ему свое название и самосознание, что и ознаменовало сложение древнерусской народности (аналогично тому, как потомки норманнов Роллона и Вильгельма Завоевателя примерно к этому же времени окончательно растворились в среде франко-бретонского населения, войдя вместе с ним, под именем «нормандцев» в состав складывающейся французской нации)[119].

Как писал Эрнст Крик в «Формировании человека»:

«Когда северный субъективизм нашел в христианстве средство самоопределения, а короли в церковной организации — средство образования государства, сила экспансии была исчерпана, и Север снова оказался в изоляции. Северные германцы были во всем противоположны римлянам: Рим воспитывал надежную государственность, методично расширял свои владения, подчинил Я государству; норманны же были гениальными дикарями, в своих завоеваниях они не следовали никакому плану и произвольно оставляли завоеванные позиции, стремились к личной славе, власти и добыче. Норманны растворялись в завоеванных народах: через несколько столетий они романизировались ими русифицировались»[120].

Хотя даже с принятием христианства нравы варягов изменились далеко не сразу (они и веру в Единого Бога проповедовали даже среди соплеменников не столько кротким Евангельским словом, сколько мечом, копьем и топором — не зря атрибутом Крестителя Норвегии конунга Олава Святого стала, наряду с Честным Животворящим Крестом, боевая секира!)[121], общество неумолимо изменялось, и в нем оставалось все меньше места для викингов и их безумно храбрых «морских королей»[122]. И постепенно «морские драконы» с ярко раскрашенными бортами, увенчанными блестящими щитами, с алыми парусами и с угрожающе скалящими пасти, грозно приподнятыми над волнами драконьими головами, перестали бороздить седые волны моря. А ворон Одина на мачтах кораблей уступил место иным эмблемам.

Здесь конец и Богу нашему слава!

ПРИЛОЖЕНИЕ 2
КАРЛ МАРКС
РАЗОБЛАЧЕНИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ XVIII ВЕКА

…Нам указывают на Олега, двинувшего 88 000 человек против Византии, прибившего в знак победы свой щит на вратах ее столицы и продиктовавшего Восточной Римской империи позорный мир; на Игоря, сделавшего эту империю своей данницей; на Святослава, с торжеством заявившего: «Греки снабжают меня золотом, дорогими тканями, рисом, фруктами и вином, Венгрия доставляет скот и лошадей, из России я получаю мед, воск, меха и невольников»; на Владимира, завоевавшего Крым и Ливонию, заставившего греческого императора…выдать за него свою дочь, соединившего военную власть северного завоевателя с теократическим деспотизмом порфирородных и ставшего одновременно господином своих подданных на Земле и заступником их на небесах. Несмотря, однако, на известные параллели…политика первых Рюриковичей коренным образом отличается от политики современной России. То была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу… Готический (у Маркса gotisch, т. е. буквально «готский». — В.А.) период истории России составляет, в частности, лишь одну из глав истории норманнских завоеваний. Подобно тому как империя Карла Великого предшествует образованию современных Франции, Германии и Италии, так и империя Рюриковичей предшествует образованию Польши, Литвы, прибалтийских поселений, Турции и самой Московии. Быстрый процесс расширения территории был не результатом выполнения тщательно разработанных планов, а естественным следствием примитивной организации норманнских завоеваний — вассалитета без ленов или с ленами, существовавшими только в форме сбора дани, причем необходимость дальнейших завоеваний поддерживалась непрерывным притоком варяжских авантюристов, жаждавших славы и добычи. Вождей, у которых появлялось желание отдохнуть, дружина заставляла двигаться дальше, и в русских, как и во французских землях, завоеванных норманнами, пришло время, когда вожди стали посылать в новые грабительские экспедиции своих неукротимых и ненасытных собратьев по оружию с единственной целью избавиться от них. В отношении методов ведения войн и организации завоеваний первые Рюриковичи ничем не отличаются от норманнов в остальных странах Европы. Если славянские племена удалось подчинить не только с помощью меча, но и путем взаимного соглашения, то эта особенность была обусловлена исключительным положением этих племен, территории которых подвергались вторжениям как с севера, так и с востока и которые воспользовались первыми в целях защиты от вторых. К Риму Востока (Константинополю-Царьграду. — В.А.) варягов влекла та же магическая сила, которая влекла других северных варваров к Риму Запада. Самый факт перемещения русской столицы — Рюрик избрал для нее Новгород, Олег перенес ее в Киев, а Святослав пытался утвердить ее в Болгарии (Переяславце-на-Дунае. — В.А.), — несомненно, доказывает, что завоеватель только нащупывал себе путь и смотрел на Россию лишь как на стоянку, от которой надо двигаться дальше в поисках империи на юге. Если современная Россия жаждет овладеть Константинополем, чтобы установить свое господство над миром, то Рюриковичи, напротив, из-за сопротивления Византии при Цимисхии были вынуждены окончательно установить свое господство в России.

Могут возразить, что здесь победители слились с побежденными скорее, чем во всех других областях, завоеванных северными варварами, что вожди быстро смешались со славянами, о чем свидетельствуют их браки и их имена. Но при этом следует помнить, что дружина, которая представляла собой одновременно их гвардию и их тайный совет, оставалась исключительно варяжской, что Владимир, олицетворяющий собой вершину готической России, и Ярослав, представляющий начало ее упадка, были возведены на престол силой оружия варягов. Если в этот период и нужно признать наличие какого-либо славянского влияния, то это было влияние Новгорода, славянского государства, традиции, политика и стремления которого были настолько противоположны традициям, политике и стремлениям современной России, что последняя смогла утвердить свое существование лишь на его развалинах. При Ярославе верховенство варягов было сломлено, но одновременно исчезают и завоевательные стремления первого периода и начинается упадок готической России. История этого упадка еще больше, чем история завоевания и образования, подтверждает исключительно готический характер империи Рюриковичей… Таким образом, норманнская Россия совершенно сошла со сцены, и те немногие слабые воспоминания, в которых она все же пережила самое себя, рассеялись при страшном появлении Чингисхана.

(Карл Маркс. Разоблачение дипломатической истории XIII века, глава четвертая, цитируется по книге: Л. Н. Гумилев. Черная легенда. Друзья и недруги Великой Степи. Экопрос, 1994. С. 464. 465, 466,467).

ПРИЛОЖЕНИЕ 3
М. Н. ПОКРОВСКИЙ
РУССКАЯ ИСТОРИЯ В САМОМ СЖАТОМ ОЧЕРКЕ (С. 22, 23)

…Что касается общественного устройства тогдашних славян, то о нем греки могли только рассказать, что славяне распадаются на множество отдельных маленьких племен, которые постоянно между собой ссорятся. Воспоминания об этих постоянных ссорах между племенами сохранились еще и в преданиях о начале «русского государства», которое летопись относила к середине IX в. — лет значит через триста после того, как появились первые известия о славянах. Но по этому преданию, основателями первых больших государств на Восточно-европейской равнине были не славяне, а пришлые народы: на юге — хозары, пришедшие из Азии, а на севере — варяги, пришедшие со Скандинавского полуострова, из теперешней Швеции. Потом варяги победили хозар и стали хозяевами на всем протяжении этой равнины.

Это предание новейшие историки часто оспаривали из соображений патриотических, т. е. националистических: им казалось обидно для народного самолюбия русских славян, что их первыми государями были иноземцы. На самом деле это не менее и не более обидно, что Россией с половины XVIII в. управляло, под именем Романовых, потомство немецких, голштинских герцогов (подлинные Романовы вымерли в 1761 г. в лице дочери Петра I — Елизаветы, у которой не было детей). То есть это вовсе никакого значения не имело, и то, что первые новгородские и киевские князья, которых мы знаем по именам, были шведы по происхождению (что несомненно), совсем неважно. Гораздо важнее было то, что эти шведы были рабовладельцами и работорговцами: захватывать рабов и торговать ими было промыслом первых властителей русской земли. Отсюда непрерывные войны между этими князьями, — войны, целью которых было «ополониться челядью», т. е. захватить много рабов. Отсюда их сношения с Константинополем, где был главный тогда, ближайший к России, невольничий рынок. Об этом своем товаре, «челяди», первые князья говорили совершенно открыто, не стесняясь: один из них, Святослав, хотел свою столицу перенести с Днепра на Дунай, потому что туда, к Дунаю, сходилось «всякое добро», а среди этого «всякого добра» была и «челядь». Кроме этого на рынок шли и продукты лесного хозяйства — меха, мед и воск. Это все князья добывали «мирным путем», собирая в виде дани со славянских племен, которые им удалось покорить. Но рабы были самым важным товаром, — о них больше всего говорится в договорах первых русских князей с греческими императорами.

Первые русские «государи» были таким образом предводителями шаек работорговцев. Само собою разумеется, что они ничем не «управляли»; в X в. например князь и в суде еще не участвовал. Только с XI столетия князья начинают понемногу заботиться о «порядке» в тех городах, которые образовались мало-помалу около стоянок работорговцев. Дошедшие до нас письменные памятники изображают именно городской быт и городскую жизнь. Население этих городов было не чисто славянским, а очень смешанным. Туда стекались торговцы и просто беглецы из разных стран, куца ходили русские купеческие караваны. Именно это смешанное население и получило раньше всего название «Руси» — от прозвища, которое финны дали шведам, приезжавшим в Финляндию через Балтийское море. Шведы составляли первое время господствующий класс этого городского населения: имена первых князей и их ближайших помощников, бояр, сплошь шведские, как мы уже упоминали. Греческие писатели приводят несколько тогдашних «русских» слов, и они все заимствованы из шведского языка. Самое слово «князь» происходит от шведского «конунг», а другое всем знакомое слово «витязь» — от такого же шведского «викинг». Но большинство городского населения было славянское, и князья с их боярами скоро среди него ославянились. В конце X в. все князья носят уже славянские имена (Святослав, Владимир, Ярослав и т. д.) и говорят не по-шведски, а по-славянски.

(М. Н. Покровский. Русская история в самом сжатом очерке. Партийное издательство, 1933.10-е издание. Тираж 100 000, примечание издательства: «Настоящий тираж специально выпущен по заказу Учпедгиза»).

Книге предпослано факсимильное письмо В. И. Ленина М. Н. Покровскому.

Тов. М. Н. Покровскому.

Тов. М.Н.! Очень поздравляю вас с успехом: чрезвычайно понравилась мне Ваша новая книга; «Рус(ская) (История) в сам(ом) сж(атом) очерке! Оригинальное строение и изложение. Читается с громадным интересом. Надо будет, по-моему, перевести на евр(опейские) языки.

Позволяю себе одно маленькое замечание. Чтобы она была учебником (а она должна им стать), надо дополнить ее хронологиче(ским) указателем. Поясню свою мысль примерно так: 1) столбец хронологии; 2) столбец оценки буржуазной (кратко); 3) столбец оценки Вашей, марксистской; с указан(ием) страниц Вашей книги.

Учащиеся должны знать и Вашу книгу и указатель, чтобы не было верхоглядства, чтобы знали факты, чтобы учились сравнивать старую науку и новую. Ваше мнение об этом дополнении?

С ком. прив. Ваш ЛЕНИН.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4
БЕРСЕРКИ

Берсерком, берсеркром или берсеркером (др. — сканд. berserkr) — в древнегерманском и древнескандинавском обществе именовался воин, посвятивший себя богу битв, магии и мертвых Одину. Перед битвой берсерки приводили себя в ярость. В сражении отличались неистовостью, большой силой, быстрой реакцией, нечувствительностью к боли.

Слово «берсерк» образовано от старонорвежского berserkr, что означает либо «медвежья шкура» либо «без рубашки» (корень ber- может означать как «медведь», так и «голый»; — serkr означает «шкура», «шелк» (ткань). В русской традиции чаще используется вариант «берсерк». Форма «берсерк» возникла как заимствование из английского; англ, berserk означает «неистовый, яростный».

Вероятнее всего, старинные описания берсеркеров несколько приукрашены. Тем не менее бросается в глаза, что все они изображают свирепых воинов, сражавшихся с дикой, прямо-таки неистовой страстью. В письменных источниках берсерки впервые упомянуты скальдом Торбьерном Хорнклови в песне о победе Харальда Прекрасноволосого в битве при Хафсфьорде, которая происходила предположительно в 872 г.

Снорри Стурлуссон в «Круге Земном» пишет:

«Один (верховный бог древних норманнов, наделенный чертами колдуна-шамана, знатока боевой магии. — В.А.) умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки, а его люди шли в бой без доспехов и были словно бешеные собаки и волки, кусали щиты и сравнивались силой с медведями и быками. Они убивали людей, и их было не взять ни огнем, ни железом. Это называется впасть в ярость берсерка».

В 31 главе своей «Германии» древнеримский историк Корнелий Тацит писал:

«Как только они достигали зрелого возраста, им позволялось отращивать волосы и бороду, и только после убийства первого врага они могли их укладывать… Трусы и прочие ходили с распущенными волосами. Кроме того, самые смелые носили железное кольцо, и лишь смерть врага освобождала их от его ношения. Их задачей было предварять каждую битву; они всегда образовывали переднюю линию».

Тацит упоминал особенную касту воинов, которую он называет «harii» (гарии) и которые обладают всеми признаками берсерков (за 800 лет до битвы при Хафсфьорде):

«…они упрямые воины. Им свойственна природная дикость. Черные щиты, раскрашенные тела, выбирают темные ночи для сражения и селят страх в противниках. Никто не устоит перед необычным и словно адским обликом их».

В средневековой нордической (североевропейской) литературе (в том числе в исландских сагах) берсерки часто появляются парами, нередко их сразу двенадцать. Берсерки считались личной охраной древнескандинавских конунгов. Данное обстоятельство недвусмысленно указывает на элитарный характер этой касты воинов. Непоколебимая верность берсерков своему повелителю встречается в нескольких местах старинных саг. В одной из саг у короля датчан Хрольфа Краке было двенадцать берсерков, которые служили ему личной охраной (лейб-гвардией): «Бедвар, Бьярки, Хьялти, Хохгемут, Цвитсерк, Кюн, Верт, Весети, Байгуд и братья Свипдаги».

После принятия в Скандинавии христианства старые языческие обычаи попали под запрет, а бойцы в звериных шкурах стали подвергаться преследованиям. Изданный в Исландии закон 1123 г. гласил: «Замеченный в бешенстве берсерка будет наказан тремя годами ссылки». С тех пор воины-берсерки постепенно исчезли.

Существуют теории, согласно которым агрессивность берсерков объясняется приемом ими перед боем психотропных веществ, таких как мухомор, или большого количества алкоголя. Данная точка зрения считается наиболее распространенной, однако представляется вполне возможным наличие и других причины агрессивности берсерков — такие как истерия, эпилепсия, психические заболевания или дурная наследственность.

ПРИЛОЖЕНИЕ 5
ВИТЯЗИ В МЕДВЕЖЬИХ ШКУРАХ

Древние скандинавские саги донесли до нас легенды о непобедимых воинах, которые, обуреваемые боевой яростью, с одним мечом или топором врывались в ряды врагов, сокрушая все на своем пути. Современные ученые не сомневаются в их реальности, но многое из истории берсерков и сегодня остается неразгаданной тайной. Больше всего упоминаний о берсерках в сагах IX–XI вв., когда викинги (норманны) на своих быстроходных драконоголовых кораблях-«драккарах» наводили ужас на народы Европы. Казалось, что перед ними ничто не может устоять. Под ударами викингов уже в VIII–IX вв. пали такие крупные города, как Лондон, Бордо, Париж, Орлеан. Что уж говорить о небольших городках и деревнях, их норманны опустошали в считаные часы. Зачастую на захваченных территориях ими создавались собственные государства, например, герцогство Нормандия и Сицилийское королевство. Обычно именно берсерки начинали каждый бой, одним своим видом наводя ужас на врагов. Если верить древним сагам, они не использовали доспехи, предпочитая им медвежью шкуру. В некоторых случаях упоминается щит, края которого они в бешенстве грызли перед боем. Основным оружием берсерков были боевой топор и меч, которыми они владели в совершенстве. Одно из первых дошедших до нас упоминаний о непобедимых воинах оставил скальд Торбьерн Хорнклови, сочинивший в конце IX в. сагу о победе в сражении при Хаврсфьорде короля Харальда Прекрасноволосого, создателя Норвежского королевства. Велика вероятность, что его описание документально: «Берсерки, облаченные в медвежьи шкуры, рычали, потрясали мечами, кусали в ярости край своего щита и бросались на своих врагов. Они были одержимы и не чувствовали боли, даже если их поражало копье. Когда битва была выиграна, воины падали без сил и погружались в глубокий сон». Похожие описания действий берсерков в бою можно найти и у других авторов. Например, в саге об Инглингах: «Мужи Одина бросались в бой без кольчуги, а ярились, словно бешеные псы или волки. В ожидании схватки от нетерпения и ярости, клокотав-игах в них, грызли зубами свои щиты и руки до крови. Они были сильны, словно медведи или быки. Со звериным рыком разили они врага, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда…». Обратили внимание, в саге упоминается, что они были «мужами», т. е. воинами Одина — верховного божества скандинавов, к которому после гибели в бою отправляются души великих воинов, чтобы пировать с такими же, как и они, храбрецами и наслаждаться любовью небесных дев. Видимо, берсерки были представителями особой группы (касты) профессиональных воинов, которых готовили к боям с детских лет, посвящая не только в тонкости воинского мастерства, но и обучая искусству входить в боевой транс, обострявший все чувства бойца и позволявший проявляться скрытым возможностям человеческого организма. Естественно, одолеть в бою таких лихих, «одержимых» рубак, было необычайно трудно. У страха же, как говорится, глаза велики, поэтому и появлялись в сагах подобные строки: «Один умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки». Традиционно, берсерки составляли передовой отряд, начинавший бой. Долго сражаться они не могли (боевой транс не может продолжаться долго). Прорвав неприятельский строй и заложив тем самым основу общей победы, они оставляли поле боя обычным, не «бешеным», воинам, которые завершали разгром противника. Видимо, доведение себя до состояния транса не обходилось без приема определенных психотропных средств, позволявшим берсеркам как бы «превращаться» в могучих и непобедимых медведей — самых сильных зверей скандинавских лесов (впрочем, совершенно отсутствовавших в каменистой Исландии). Оборотничество известно у многих народов, когда в результате болезни или приема специальных препаратов человек отождествлял себя со зверем и даже копировал отдельные черты его поведения. В сагах не зря делается акцент на неуязвимость берсерков. В бою они руководствовались не столько сознанием, сколько подсознанием, позволявшим «включать» не свойственные человеку в обыденной жизни качества — обостренную реакцию, расширенное периферическое зрение, нечувствительность к боли, а возможно, и какие-то экстрасенсорные способности. В бою берсерк буквально чувствовал летящие в него стрелы и копья, предвидел, откуда последуют удары мечей и топоров, а значит, мог отбить удар, прикрыться от него щитом или уклониться. Это были поистине универсальные воины, но такие нужны только на период боев. Норманны воевали часто, а значит, и перевоплощаться берсеркам приходилось не редко. Видимо, упоение боем становилось для них чем-то похожим на наркотическую зависимость, а возможно, практически таковой и было. Следовательно, к мирной жизни берсерки были в принципе не приспособлены, становясь опасными для общества, так как им нужны были опасности и острые ощущения. А если нет войны, то всегда можно спровоцировать драку или же заняться грабежом. Как только, пресытившись захватами чужих земель, норманны стали переходить к оседлой спокойной жизни, берсерки оказались лишними. Это четко проявилось в сагах, в них с конца XI в. берсерки из былых героев превращаются в грабителей и злодеев, которым объявляется беспощадная война. Любопытно, что убивать берсерков рекомендовалось деревянными кольями, так как против железа «они неуязвимы». В начале XII в. в скандинавских странах даже принимались специальные законы, направленные на борьбу с берсерками, которых изгоняли или безжалостно уничтожали. Кто-то из бывших неуязвимых воинов смог влиться в новую жизнь, считалось, что для этого их обязательно надо крестить, тогда вера в Христа избавит их от боевого безумства. Остальные же, возможно, что они составляли большинство бывшей воинской элиты, вынуждены были бежать в другие земли или были просто перебиты. С тех пор великие воины древней Скандинавии остались только в легендах. Возможно, они все-то пируют в чертогах Одина, вспоминая за хмельными кубками былые победы и поверженных врагов, с усмешкой наблюдая за стараниями ученых разгадать происхождение самого слова «берсерк». Что же, в свое время они славно повоевали, теперь можно и отдохнуть.

ПРИЛОЖЕНИЕ 6

Насколько причудливые формы способны порой принимать иные конспирологические гипотезы о происхождении берсерков, со всей очевидностью явствует из приводимого ниже отрывка, взятого нами из книги известного чилийского эзотерика-историософа Мигеля Серрано[123].

Слово «Берсеко» (Berseco) или «Бесекер» (Berserker) происходит от героя Бесерка (Beserk) белой арийской нордическо-полярной расы, который сражается с мадьярами, финнами и монголами. У Бесерка двенадцать сыновей, от которых происходит двенадцать германских племен — тех, что иудеи присвоили себе, приписав их к своей национальной истории, вымышленной от начала и до конца. Бесерк (Beserk) — воин-герой, и бесерки (Beserker), или берсерки, сражаются с непобедимым священным неистовством. Отсюда — «Дикая Охота» Одина и «Последний батальон» фюрера.

Подлинная история иудеев берет свое начало не на Среднем Востоке, не в Африке, а в пустыне Гоби, как уверял нас профессор Герман Вирт[124]. Отсюда также происходят скифы, мадьяры и финны, смешавшиеся с желтой расой. Иудеи (к этому моменту) уже украли у ариев тайны, возможно — каббалу, «Книгу Трех Матерей» (см. «Адольф Гитлер, Последний Аватара»). Иудеи-хасиды остаются в Польше, остальные следуют до Рейна. Мадьярские и финнские метисы представляют собою «зло», очевидный «расовый грех» для ариев фризов, как можно видеть в «Хронике Ура-Линда»[125]. Иудеи следовали за ариями, словно тени, до Среднего Востока, задолго до фризского вторжения Теуниса. Там они встретились с голенами, которых упоминает «Хроника» и которые были левитами. Это название было использовано рабби Левом в Праге для создания его робота, Голема, о котором написал прекрасную и глубокую книгу Густав Майринк[126]. Иудеи, обосновавшиеся на Среднем Востоке, уже извратили Библию, Книгу Бытия, и смешались с семитами-бедуинами. Вместе с финикийцами они прибыли также в Англию, а с вернувшимися фризами просочились и некоторые голены или левиты, которые смешивались или проникали в среду кельтов и друидов, внедряя свои человеческие и кровавые жертвоприношения. Арийские фризы уже были окружены. И «Хроника Ура-Линда» говорит, что для своего освобождения они прибегли к помощи племени бесерков (Beseker), воинов-берсерков, сражающихся с мадьярами.

Важно также знать, что фризский Морской Король по имени Инка[127] отплывает на Запад (в Америку) и больше не возвращается. Возможно, к нему тоже тайком присоединились некоторые голены, которые и учредили кровавые культы ацтекских жрецов, стали сражаться с «Белым Богом» и арием (фризом? викингом?) Кецалькоатлем. Ке(т)цалькоатль (Пернатый Змей) — одно из главных божеств пантеона мезо-американских народов тольтеков, ацтеков и майя (у последних — под именем Кукулькан, имеющим аналогичное значение). Корни культа Пернатого Змея в Мезоамерике уходят в глубокую древность; первые изображения птицеподобных змей датируются периодом 1150—500 до Р. Х. Змея олицетворяла землю и растительность, например, в Теотиуакане (около 150 до Р.Х.), где змеи изображались с перьями птицы кетцаль. Более детальные изображения найдены в храме Кетцалькоагля, построенном около 200 г. до Р.Х., на которых можно видеть гремучую змею с длинными зелеными перьями кетцаля. В Теотиуакане изначально поклонялись богу воды Тлалоку, в то время как Кетцалькоагль, как змея, олицетворял плодородие земли и был подчинен Тлалоку В процессе развития культа он стал самостоятельным божеством. Со временем Кецалькоатль слился с другими божествами и перенял их свойства. Кецалькоатль часто ассоциировался с Эзекатлем, богом воздуха, олицетворяя силы природы, а также ассоциировался с Утренней звездой — Венерой — (под именем Тлауицкальпантекутли). Двойник (науаль, нагваль) и близнец Кецалькоагля Чолотль — бог вечерней звезды, планеты Венера. Ночью он переправляет через глубины подземного мира с запада на восток солнечный диск. Кетцалькоатль стал воплощением дождя, божественных вод и ветров, в то время как Тлалок был богом подземных и озерных вод, пещер и рек, а также растений. И, наконец, Кетцалькоатль стал одним из богов-творцов. В Шочикалько (700–900 гг. п. Р.Х.) правители стали связывать свою власть с именем Кетцалькоатля, изображения бога обрели больше человеческих черт. Со временем религию переняли тольтеки и их правители стали использовать имя Кетцалькоатля. Тольтеки изображали Пернатого Бога человеком, обладающим божественными чертами, которые также связывают с их правителями. Самым известным из этих правителей был Се Акатль Накшитль Топильцин Кецалькоатльл, он же Се Акатль Накшитль Топильцин (923–947 либо 947—1000-е гг.), легенды о котором практически неотделимы от легенд о боге. В настоящее время наиболее признанной датой появления Кецалькоатля в Туле считается 980 г. Тольтеки связали Кетцалькоатля с собственным богом Тескатлипокой и сделали их равными соперниками и близнецами. В одной из легенд о Се Акатле говорится, что он считал свое лицо настолько безобразным, что отпустил длинную бороду, чтобы скрыть его, а позже стал носить белую маску. Легенда была несколько искажена, и на изображениях Кетцалькоатля часто стали изображать белобородым человеком. По одному из сказаний, Кецалькоатль покинул страну по морю на пернатом змее (драконоголовой ладье викингов-«дракаре»?), обещав вернуться. Характерную внешность белокожего длиннобородого Кетцалькоатля нередко трактуют как доказательство визитов европеоидных путешественников (викингов?) в древнюю Америку. Во всяком случае, когда испанский конкистадор Эрнандо Кортес прибыл в Мексику, тамошние жители-ацтеки приняли его за вернувшегося Кецалькоатля с дружиной и поначалу почти не оказали белым людям сопротивления. Аналогичная версия существует и о европейском (скандинавском?) происхождении длиннобородого и белокожего Виракочи (Кон-Тики-Виракоча), игравшего в цивилизации Тиуанако роль, сходную с ролью Кецалькоатля, также уплывшего и обещавшего возвратиться. Имя Inca, Inga или Inka Императоров Куско, должно быть происходит от Морского Короля фризов, откуда, вероятно, произошли и мапуче, или арауканы[128], Ре-Че (Re-che), о чем нам говорит, среди прочих, Хосе Торибио Медина[129].

«Хроника Ура-Линда», рассказывающая нам о погружении на дно морское Атлантиды, или Гипербореи, располагавшейся на Северном полюсе, хотя и может быть искаженной, но все же основывается на подлинной истории Фризии и фризов.

Интересно, что в ней рассказывается о Водине-Одине-Вотане (Wodin-Odin-Wotan), известном в среде американских краснокожих как Вотан-Танка (Wokan-Tanka). Его день — Wensday, Mercedes (среда), от Меркурия, римского бога и алхимического металла[130]. Это ветер, ураган; а война Гитлера называется «блицкриг» (Blitz Krieg)[131] — Война Вотана, Неистовства Beseker, Дикой Охоты Одина, которая вернется в конце времен. Последнего Батальона, как мы уже говорили. Алхимическая Война, а также война Меркурия, «Крылатого», Виманы.

В древнейшей и исчезнувшей пост-гиперборейской цивилизации Гоби, чьи следы до сих пор еще существуют в Сибири, скифы были ариями, асами Востока, которые позже смешались с желтой расой, породив мадьяров и финнов, заполнивших Европу задолго до христианской эры. От угрофиннов происходят финский и венгерский языки и, может быть, баскский (язык Атлантиды, согласно Луи Шарпантье). И название Венгрия (Hongrie, Hungary, Ungam. — В. А.).

ПРИЛОЖЕНИЕ 7

(Браги): Почему ты отнял у него победу, если считал его отважнейшим?

(Один): Для тех, что не ведают: серый волк раззевает пасть на жилище богов.

(Неизвестный скальд, «Речи Эйрика», перевод с английского)[142]

Корни имени Один (Водан) — протогерманское *Wodanaz (Воданаз), которое может означать «Яростный/Неистовый», «Безумный» («Одержимы!), или «Вдохновенный». Один — все это, и более: его существование — это дикий wod (вдохновение/неистовство/священное безумие/ярость), который мчится потоком сквозь разум и тело, чтобы проявиться в скальдическом вдохновении, реве шторма, и пенно-яростном безумии воинов-берсерков.

Из всех богов и богинь, Один — тот, кто лучше всего известен нам, ибо его дары скальдам и сказителям саг в древнейшие дни оказались вознаграждены сторицей. Он — добытчик, хранитель и даритель меда, «взмешивающий wod» Одрэрир. Мед этот он разделяет с теми людьми, которых желает благословить, чтобы они могли говорить и писать с мастерством, подобным его собственному. Он многогранен, пожалуй, более других божеств: до нас дошло больше его имен и проявлений, чем у остальных. Он — бог битвы и королевской власти. Как предводитель Дикой Охоты (нем.: Wuetendes Неег. — В.А.), он наводит страх на германские земли, но крестьяне оставляют свой последний сноп, чтобы Один и его орда духов сделали их поля плодородными. Он — отец многих человеческих детей и предатель своих избранных героев, он восседает в величии над мирами на своем престоле Хлидскьяльв, и странствует по мирам в облике старого бродяги. Хотя каждый из богов и богинь владеют собственной магией, он наиболее известен как чародей, добывший руны, и отец гальдра.

Один чаще всего появляется как высокий, одноглазый человек с длинной седой бородой, закутанный в иссиня-черный плащ, в широкополой шляпе или капюшоне, надвинутом на лицо[143]. «Сага о Вельсунгах» описывает его как босоногого и носящего холщовые штаны. Иногда также Одина видят в полном вооружении, в кольчуге, шлеме, со щитом и копьем (однако не с мечом). Все, что относится к его священным атрибутам, говорит нам о его сущности. Темно-синий плащ, который Один носит, — цвета смерти и немертвых, этот оттенок наши предшественники называли «хельски-синим», «синим, как Хель» (Гелла, богиня преисподней у древних норманнов, впоследствии вошедшей в свиту Воланда в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». — В.А.). В исландских сагах человек надевал синий плащ, когда был готов к убийству, и «Сага о Тидреке» сообщает нам, что носить синий цвет было признаком «холодного сердца и мрачной натуры». А еще синий — это цвет бесконечных глубин ночного неба — царства божественной мудрости — и его способности скрываться и показываться по собственному выбору. Такова же роль шляпы или капюшона: и лицо Одина, и то, что он видит глазом, лежащем в источнике Мимира, всегда наполовину скрыты от человечества, его темная сторона равно сочетается со светлой. Кроме того, он появляется по-разному в разные времена, некоторые из верных видели оба его глаза в своих медитациях, и некоторые изображения, как считается, принадлежащие ему, например лица-маски на обратной стороне некоторых фибул с воронами вендельской эпохи, так же имеют два глаза.

Хотя Снорри Стурлуссон, знакомый с дуальными моделями и христианства, и классической мифологии, старательно представляет Одина главой пантеона (и величественным правителем Асгарда), сохранившиеся свидетельства показывают, что этот бог не был любим большинством людей. В отличие от имен асов «Тор» или «Фрейр», имя «Один» редко использовалось как часть человеческого имени: есть только одно позднее упоминание женщины по имени Одиндис в X столетии на шведском руническом камне из Вестманланда и сравнительно редкое датское имя Одинкаур (которое означает либо «Локон Одина» — в этом случае, вероятно, имя культовое, связанное с упоминанием длинных волос короля или иного человека, связанного со священным, либо «отданный Одину»). Последнее имя сохранилось и в христианский период, так звали как минимум двух епископов королевской крови. «Одинофобия» — не редкость даже сегодня, и этому есть причины. Многие призывают Одина для помощи в том или ином деле, и славят его как благосклонного учителя и шамана, которым он является в некоторых своих аспектах, но те, кто делает это без полной преданности ему, должны быть очень осторожны. Из всех богов и богинь Один, кажется, наиболее скор в требовании оплаты за свои дары, и часто он берет много больше, чем ему собирались отдать. Один из подобных случаев — рассказ о том, как мать конунга Викара призвала Одина помочь сварить пиво. Бог помог ей, запросив взамен то, что «находится между поясом и нею». Недоумевая, зачем он захотел ее платье, она согласилась — лишь потом узнав, что она была беременна, и что речь шла о ее еще не рожденном сыне, который по желанию Одина, был посвящен ему, а позже принесен богу в жертву.

Один может обмануть того, кто имеет дело с ним, но он часто беспощаден с теми, кто истинно ему предан и любит его более других. Он — грозный бог, разжигатель распри, и как показывают многие саги (и вероятно, наиболее зримо — «Сага о Вельсунгах»), он хорошо известен тяжелыми испытаниями, которым он подвергает своих избранных, вплоть до их гибели. В исландской литературе его герои относятся обычно к типу, известному как «темные герои» — опасные, беспокойные, раздражительные люди большой силы и трудного нрава, такие как Старкад или Эгиль Скаллагримссон. Один сам нечасто выступает как бог социального порядка, если вообще не противоположен ему. Его любимая династия, Вельсунги, включала стоящих вне закона, оборотней, людей, вступающих в инцест; сам он говорит о себе в «Речах Высокого»: «Клятву Один дал на кольце; не коварна ли клятва? Напиток достал он обманом у Сутгунга Гуннлед на горе…» Из всех богов Один, кажется, тот, кто чаще всего бывает в Мидгарде (срединном мире, населенном смертными людьми. — В.А.) и кто вызывает наибольший страх у людей. Он выковывает своих избранных жестко и приводит их к смерти в свое время — не потому что ему нравятся их мучения, но потому что он постоянно собирает силы для Последней Битвы, Рагнарека, чтобы новый мир смог родиться после гибели прежнего. Он сам некогда подвергся многим великим испытаниям, чтобы обрести мудрость, которая сделает это возможным: девять ночей провисел, пронзенный, чтобы обрести руны, отдал свой глаз в источник Мимира как плату за глоток воды из него.

Несмотря на это, Один не всегда темен в делах или сердце. Одно из его имен — Оски (Oski), от слова «желание» (вероятно, связанное с англо-саксонским традиционным именем Вуск-фреа, Wusc-frea, «Желанная Фрейя» или «Желанный для Фрейн»?), показывает его исполняющим желания. Он часто является дать совет и помощь своим избранным, как Сигурду Вельсунгу и Хрольву Жердинке, к примеру. В более светлом настроении он пришел к конунгу Хейдреку в образе знакомого тому человека и вызвал конунга на состязание в загадках, он также явился Олаву Толстому (Olafr inn digri, также известный как Святой Олав) как старый рассказчик, предложивший свое благословение, что конунг-христианин отверг, попытавшись запустить в бога молитвенником. «Песнь о Харбарде» рисует его разыгрывающим Тора, когда он является неузнанным перед другим богом как старый перевозчик, представившийся: «Я зовусь Харбардом, редко скрываю я имя» (и это сказано богом, с более чем сотней известных имен!), и поддразнивает своего сына, пока Тор не становится готовым схватиться за свой Молот Мьелльнир («Молниеносный». — В. А.).

Один более чем просто «любит немного выпить». «Речи Гримнира» сообщают нам, что он живет на одном только вине, а в «Речах Высокого» он рассказывает, возможно с некоторым сожалением, про выпитые им три котла меда поэзии: «Я был пьян, был сверхпьян, у мудрого Фьялара». В своей статье «6minnis hegri» Урсула Дронк (Ursula Dronke) даже приводит аргументы, что ритуальное чрезмерное питие, до тошноты, было одиническим действием, которое делало или не делало приятнее следующее утро молодых танов (вождей), что пытались выиграть нечто вроде «Приза За Умение-Пить-И-Блевать Во Славу Эгиля Скаллагримссона…»

Приключения Одина с женщинами также хорошо известны: он не только прародитель многих династий от человеческих женщин, но также соблазнил дев-йотунов (инеистых исполинов), как например Гуннлед, и имеет, по меньшей мере, двух возлюбленных в Асгарде — Фригг и Фрейю. В «Речах Высокого» он хвалится своими заклятиями, помогающими завоевывать благосклонность женщин, а в «Песне о Харбарде» он противопоставляет свои многочисленные подвиги в спальне рассказам Тора о битвах с турсами.

Среди прочего, Один — учитель всех существ, обитающих во всех трех мирах скандинавской мифологии. В «Речах Сигридривы» рассказывают, как Один соскоблил руны (с деревянных — обычно буковых — палочек[144] или дощечек, на которых руны были вырезаны. — В.А.) в «священный мед» и разослал их по всем путям, так что «у асов одни, другие у альвов, у ванов мудрых, у сынов человечьих». Скальд Тьдольв из Хвинира называл его hapta snytrir — «делающий богов мудрыми» в «Хаустленг», и то же делает Водан (англосаксонский аналог норманнского Одина и В(у)отана континентальных древних германцев. — В.А.) для людей. Хотя это никоим образом не правило и становится менее распространенным в последние несколько лет, чем когда Трот развивался. Многие верные, чья жизнь отдана учебе и преподаванию, находят путь к Водану.

Одина также называют Фарматюр (Farmatyr), «Бог Ноши». Это имя может быть прочитано несколькими способами, возможно, подобно римскому Меркурию (которому он соответствует в Interpretatio Romana, он также играл роль бога торговли, как и греческий Гермес; в то же время и Гермес, и Меркурий, так же, как и Один, были посредниками между посюсторонним и потусторонним миром и проводниками душ умерших в потусторонний мир — на это указывает эпитет Гермеса «Психопомп»). Возможно, это было намеком на загруженные добычей ладьи викингов, чьи набеги Один благословлял, может так же идти речь о его возвращении из Ётунхейма (Йотунгейма — обители «инеистых исполинов». — В.А.), «нагруженного» медом, приводящим дух в движение, или это может быть связано с его ролью перевозчика мертвых, как показано в отрывке «О смерти Синфьетли». В современной практике, однако, считается, что Один, как Фарматюр — бог, подходящий для обращения в случае, когда надо отыскать вещи, для нахождения трудные: не только редкие или неиздававшиеся книги, но и ритуальные предметы всех видов.

Первоначальным обликом Одина был облик бога смерти: не хранитель царства Хель, но Выбирающий Мертвых, ведущий души из мира в мир, и выносящий силу и мудрость умерших из темных царств в светлые земли, расположенные над ними. Руна *ansuz (Ас) наиболее тесно связана с Одином: древнеисландская руническая поэма особо упоминает, что руна — имя этого бога. Слово *ansuz могло сперва относиться к умершим предкам, чья сила еще помогала живым, согласно Иордану, готы называли духов предков «anses», которое христианский летописец интерпретировал как «полубоги». Как предводитель неупокоенных мертвых и вождь Дикой Охоты, Один был известен по всем германским землям с древних времен, возможно даже, что с времен древнейших. Несмотря на то, что северных мифов, повествующих об Охоте (Дикой Охоте), не существует, имя Охотника — Водан или Оден (или в древней форме — Вод (Wod)) — встречается от Скандинавии до Швеции. Стремительный поток могущества мертвых над опустевшими зимними полями поднимает все силы, что были поглощены землей в конце сезона урожая: Последний сноп оставляют для них, чтобы их благословление вновь сделало земли плодородными.

Как бог, который вступает в царство смерти и приносит оттуда силу, Один становится богом магии и скальдического искусства (которое, само по себе, является частью магии гальдра): они из земель мертвых, что учат возрождению и где бушует wod. Как рассказывает эддическая поэма «Речи Высокого», он получил руны в ходе шаманской смерти-инициации. Повешенный и пронзенный собственным копьем Гунгниром одновременно, качаясь на Древе-Виселице (Иггдрассиле, являющемся одновременно и его волшебным, скачущим между мирами, восьминогим конем Слейпниром. — В.А.), растущем между мирами (а точнее говоря — соединяющем все три мира, прорастая через них. — В.А.), Один погрузился, мертвый, в поиски двадцати четырех паттернов (праформул, или, если быть точнее — первоформ, архетипов — В.А.), что лежали в корнях миров — формы и звуки мощи, с шторой все вещи были сотворены. Как маг, он призывает мертвых и далее, чтобы получить от них знания и услышать мудрость их предсказаний.

Как тот, кто путешествует между мирами жизни и смерти, Один становится королем и богом-предком, поскольку сила короля в Скандинавии и саксонской Англии была связана с курганами его прародителей, на которых правитель излагал свои мысли и законы, и со священной мудростью тех, кто в них покоился. Один был прародителем многих родов, особенно в англосаксонской Англии, где почти все королевские генеалогии возводили к нему, он был (вместе с Фрейром, о чем сказано далее) тем, кто помогает начать разговор между королем, лежащим под курганом, и правителем, что стоит на его вершине.

В течение Железного века, когда происходила миграция германских народов, возрастала роль Одина как бога битв, в этом качестве он был избран покровителем многих германских племен, таких как лангобарды, алеманы (аламанны) и херуски. Из поздних северных источников и упоминаний классической поры следует, что место Одина как бога битв и, соответственно, покровителя племени было связано не с его силой как воина, но с его ролью Избирающего Убитых: бог, определяющий потери был, безусловно, и тем, кто управлял исходом сражения, и потому Валфедр (Valfodr, Отец Павших) стал Сигфедром (Sigfoedr, Отец Победы). В поздних северных источниках, таких как «Прядь о Стюрбьерне», войско было отдано Одину броском копья над ним со словами «Один владеет всеми вами!» (или: «Вы все во власти Одина!» — более частая форма перевода слов Эйрика Победоносного: «Отдаю вас всех Одину!»). Многочисленные клады оружия и число неприятелей, плененных и принесенных в жертву в Железном веке, также свидетельствуют о подобном посвящении: каждый выживший в битве с проигравшей стороны был уже отмечен как принадлежащий богу («посвященный» ему и тем самым обреченный быть принесенным ему в жертву. — В.А.).

Один не был единственным богом викингов даже для тех, кто отправлялся осваивать или завоевывать новые земли на юге. Но его присутствие было, несомненно, ощутимым среди них. Знамя Ворона (боевой стяг норманнов с изображением черного ворона Одина. — В.А.) было изготовлено в Дании в 878 г., как описано в «Англо-саксонской хронике»: «боевой стяг… который они называли Ворон». Ecomium Emmae Reginae рассказывает, что у данов был флаг из белого шелка, в центре которого ворон указывал время для войн. Согласно «Саге об Оркнейцах», у ярла Сигурда с Оркнейских островов было знамя с вороном (сотканное его матерью), которое давало победу тому, перед кем его несли, но смерть тому, кто его нес — вероятно как знак жертвы Одину. Турвилль-Петре (Gabriel Turville-Petre) полагает, что этот бог был личным покровителем многих королей Норвегии, таких как Харальд Харфагри (Haraldr inn harfagri, Хральд Прекрасноволосый) или Эйрик Блодокс (Eirikr blodoex, Эйрик Кровавая Секира). Хотя есть немного указаний на культ Одина в Исландии, где Тор и Фрейр были любимыми божествами, Один не был там столь популярен. Его почитание в этих краях, однако, кажется было ограничено несколькими личностями — скальдами, такими как Эгиль Скаллагримссон, и своенравными искателями приключений наподобие Вига-Глума — которые не только подходили ему по своей природе, но и происходили из семей, в которых существовала традиция почитания Одина. И даже в таких семьях посвящение Одину никоим образом не было правилом: брат и дядя Эгиля, оба носившие имя Торольв, не разделяли мудрости или угрюмого нрава одинистов, имевшихся в их семье — Квельдульва (Вечернего Волка. — В.А.) Скалла-Грима и Эгиля.

Хотя Один — бог битв, его трудно увидеть сражающимся лично. Он выбирает убитых бойцов (для своего «замогильного войска» эйнхериев. — В.А.), но редко в действительности убивает воинов: его решения достаточно, чтобы определить их судьбу. На данное обстоятельство указывает то, что Один сам не носит меча[145]: хотя он дает мечи и иное вооружение своим героям и, кажется, носит броню и шлем, его единственным оружием является копье Гунгнир (Gungnir, Потрясатель). Копье — знак его могущества, используемый для освящения — но не так, как Молот Тора (Мьелльнир. — В.А.). Освящение Молотом — благословение того человека, кого Тор благословляет им в мире людей — Мидгарде, а освящение копьем судьбы, кто бы ни отправил его в полет, — означает уничтожение освященного копьем Одина в Мидгарде, чтобы Один мог получить освященного (в качестве «замогильного дружинника»-эйнхерия. — В.А.) в собственных палатах (Вальгалле. — В.А). Хотя на большинстве рисунков Гунгнир изображается как копье ближнего боя, все упоминания о его использовании или, точнее, о Воданическом использовании любого копья, говорят нам, что это копье используется в качестве метательного оружия. Многие наконечники копий с руническими надписями эпохи Великого переселения народов также очень узкие у черенка, что свидетельствует об их боевом использовании скорее для метания, чем в ближнем бою. Это так же верно и в отношении древка копья из Крагегуля (Kragehul, Дания, V.), толкование надписи на котором является спорным, но, во всяком случае, свидетельствует о ритуальном посвящении его жертв Одину.

Один известен как правитель Валхаллы — Чертога Павших, где избранные эйнхерии (einheijar — одинокие/единственные воины) сражаются днем и пируют каждую ночь, готовясь к Рагнареку. Хотя Снорри (Стурлуссон. — В.А.) представляет Валхаллу как Северные Небеса, доступные только избранным, убитым в бою, по контрасту с Хель, куда попадают все, встретившие иной конец, эта точка зрения представляется, при ближайшем рассмотрении, достаточно поздней; развитие веры в Валхаллу обсуждается далее в главе «Душа, Смерть и Возрождение».

Неотделима от веры в Валхаллу и вера в валькирий (walcyriges, valkyrjar) — женщин, что выбирают убитых для Водана и подносят питье богу и героям в Валхалле. В раннем Асатру (вере в светлых богов-асов. — В.А.) слово «валькирия» использовалось для обозначения женщины, подносившей питьевой рог во время ритуала, это было также почетное именование сильной женщины или же, иначе, технический духовный термин для обозначения прекрасной женственной сущности, которая защищает, учит и вдохновляет высшую часть души…Читая об их бытии, которое лучше всего подтверждено старинными источниками, можно прийти к выводу что они, по-видимому, являются частями самости (сущности. — В.А.) Одина, посылаемыми вдаль в женственной форме. Сам бог называет себя Валькъесанди (Valkjoesandi, Посылающий Валькирий), мужское отражение женственных валькирий, и имена валькирий — Гендуль (Goendul вероятно связанное с gandr — магический посох или жезл) зеркально хейти Одина Гендлир (Goendlir). Имена валькирий Хер-фьетур (Herfjoetur, боевые оковы) и Хлекк (Hloekk, путы) похоже, произошли от умения Одина накладывать боевые оковы, Скегуль (Skoegul, Кричащая) может быть связано с хейти Одина Видхримнир (Vidhrimnir, Тот, кто кричит про-тив/Кричащий обратное). Валькирии часто действуют как посланницы Водана и, как отражено у Вагнера, олицетворяют его волю. «Речи Хакона» Эйвинда Погубителя скальдов (Eyvindr Finnsson skaldaspillir) рисуют Одина посылающим Гендуль и Скегуль выбрать Хакона Доброго в битве и принести его обратно в Валхаллу, в «Саге о Вельсунгах» бог посылает валькирию с яблоком плодородия для одного из его героев (в «Саге о Вельсунгах» гл. 1, яблоко предназначалось Рери сыну Сиги).

Наиболее известные животные Одина — вороны и волки, описанные в северной литературе как те, кто кормится «ячменем Игга» — телами убитых в бою. Его два ворона, Хугин (Hugin, Погруженный в размышления/Размышляющий или Дерзский/Отважный) и Мунин (Munin, Помнящий/ Внимательный или Желающий), летают повсюду каждый день, принося ему новости со всех миров. Имена воронов часто некорректно переводят как «Мысль» и «Память», но в действительности это прилагательные. Древние германцы и, в частности, норманны, считали, что увидеть перед собой двух летящих воронов — знак великой благосклонности Одина, особенно перед битвой. Когда Хакон, ярл Хладира, насильно крещенный, сумел освободиться и пробивался домой, «он совершил большое жертвоприношение. Тут прилетели два ворона и стали громко каркать. Ярл решил, что, значит, Один принял жертвоприношение и будет помогать ему в бою». («Круг Земной», «Сага об Олаве сыне Трюггви», разд. 27). Ворон также связан с Одином благодаря своей связи с виселицами, а именно: «Невозможно… однозначно определить, стал ли ворон сперва ассоциироваться с Одином как птица виселиц или птица битв, германская практика жертвоприношений через повешение пленных после боя могла на практике сделать различия между двумя источниками питания ворона бессмысленными» [Гранди, «Ворон в культе Одина» (Grundy, «The Raven in the Cult of Odinn») — неопубликованный раздел диссертации].

Волки Одина зовутся Гери (Geri) и Фреки (Freki), оба имени означают «Жадный/Прожорливый». В своем описании Валхаллы «Речи Гримнира», сообщают нам, что «Гери и Фреки кормит воинственный Ратей Отец; но вкушает он сам только вино, доспехами блещущий». В северной (нордической, т. е. древней скандинавской и исландской. — В.А.) и англосаксонской поэзии выражение «насыщение волков» было обычным обозначением убийства человека, но здесь образ великого вождя, кормящего собак в своих палатах, — двойной, показывающий Одина как блистательного правителя Дома Богов и как темного правителя, восседающего среди поля боя, усеянного телами убитых. Волки демонстрируют свирепую сторону боевой мощи Одина. Его воинами были берсерки и оборотни, часто именуемые ulfhednar (волчья шкура[146]) из-за использования ими волчьих шкур для перехода в данное состояние духа, в этот wod. Самое известное изображение такого воина — на одной из матриц для изготовления накладок на шлем из Торслунда (Torslund, Швеция). На матрице изображен человек в волчьей шкуре, держащий копье перед одноглазым вооруженным плясуном (танцором), который носит шлем с рогами, заканчивающимися птичьими головами. Аналогичные фигуры также появляются на пластинах с ножен меча из Гутенштайна (Gutenstein, Нижняя Австрия) и в могиле из Кунгсенгена (Kungsangen, Швеция ок. 800 г.).

Помимо воронов и волков, у Одина есть также восьминогий конь по имени Слейпнир (Sleipnir, Скользящий), на котором он путешествует по мирам. Конь изображен на Готландских резных камнях Ардре VIII (Ardre VIII) и Алског Тьенвиде I (Alskog Tjangvide I). Было много рассуждений о значении ног Слейпнира. Самая простая причина — что восемь ног на рунических камнях были способом показать скорость лошади и только позже стали специфической особенностью коня Одина. Однако в «Мифах и религии Севера» (Myth and Religion of the North) Турвилль-Петре сообщает нам, что «видения, предвещающие смерть, часто появляющиеся верхом на серых…(и) изуродованных лошадях с различным числом ног, широко известны как предвещение зла» (стр. 57). X.R Эллис-Дэвидсон (H. R. Ellis-Davidson) утверждает, что возможна связь между восьминогим Слейпниром и погребальной процессией с четырьмя людьми, несущими гроб, она также упоминает про азиатскую шаманку и ее восьминогую лошадь («Боги и мифы Северной Европы», стр. 142–143). Восемь ног Слейпнира также могут быть отражением восьми миров, окружающих Мидгард.

Один появляется лично как змея и орел, принимая обе формы во время поиска меда поэзии, два его хейти (heiti, замены имени, эпитеты. — В.А.), Офнир (Ofnir, «Свивающий» либо «Открывающий» либо «Подстрекатель») и Свафнир (Svdfnir, «Усыпитель») также содержались в списке имен змей, что подгрызают корни Мирового древа (приближая Сумерки Богов — Рагнарек. — В.А.).

Особенностью культа Одина давних времен было особое значение, придававшееся в нем человеческим жертвоприношениям. Хотя Один был не единственным божеством, которому отдавались людские жизни, именно в его культе это было принято в наибольшей степени…Тем не менее был и другой способ принесения Одину «человеческой жертвы»: посвящение своей собственной жизни Одину, посвященный таким образом известен как feigr (обреченный) — готовый и желающий в равной степени жить или умереть для бога. Лучше всего об этом сказал Сигмунд Вельсунг, после того, как появившийся на поле боя Один сломал (ударом своего копья Гунгнира. — В.А.) меч, некогда данный им же герою. Когда супруга Сигмунда Хьердис (Йордис) нашла его раненого на поле, она спросила, можно ли ему помочь, он же ответил: «Многие живы, когда мала надежда; но меня оставила удача (heill, что также можно перевести как «благо» или «благодать». — В.А.), так что не желаю я, чтобы меня лечили. Один не хочет, чтоб я обнажал меч снова, раз теперь разбил его. Я сражался, пока он желал этого». Эмблема, называемая валькнут — «узел избранников (Одина. — В.А.)», — состоящая из трех переплетенных треугольников, прочно связана с одиническим жертвоприношением и/или смертью в битве, по крайней мере, в этом контексте она появляется на покрытых резными руническими надписями Готландских камнях.

Хотя еще ведутся академические дискуссии о том, что этот знак мог означать в прежние времена, язычники сегодня считают, что валькнут — знак тех, кто отдает (посвящает. — В.А.) себя Одину и носить его должны только те, кто желает пасть по его выбору. Древненордическая реконструированная форма *valknutr — «узел избранных (убитых. — В.А.)» — основывается на современном норвежском названии valknut, используемом для обозначения вышитого или тканого узора.

У Одина есть два брата, с которыми создавал мир, их имена Вили (Vili) и Be (Ve) (прозаическая Эдда)[147] или Хенир (Hcenir) и Лодур (Lodurr) («Прорицание вельвы»). Хенир появляется как брат Одина в других мифах, к примеру, как один из заложников, отданных Ванам, Лодур часто интерпретируется как Локи, в связи с мифами, в которых Один, Хенир и Локи вместе путешествуют по мирам. Vili и Уё означают «Волю» и «Святилище», они часто рассматриваются как ипостаси самого Одина. Де Фрис (De Vries) указывал, что в традиционных германских генеалогиях младшее поколение имеет три аллитерирующих имени, и потому триада Один-Вили-Ве (Odin — Vili — Ve) возвращает нас назад к протонордическому языку (Primitive Norse), еще перед потерей начального «W» перед «о» и заменой «w» на «V», которое является одним из признаков перехода от протонордического к древненордическому языку (Old Norse) («История древнегерманской религии» II, стр. 281 (Altgermanische Religionsgeschichte II, р. 281).

Священные места, посвящаемые Одину в древности, включали горы, поля, озера, потоки и, наконец, болота и могилы. Он сам часто представляется богом ветра, особенно штормового ветра, богом бурь, но столь же присущ ему водный аспект: в рассказе о смерти Синфьетли он является тем, кто правит кораблем (ладьей) мертвых в темных водах, и в «Песне о Харбарде» он также предстает перевозчиком (неким аналогом античного Харона, или древнего славяно-руского Кия. — В. А).

Камни, которые можно связать с этим богом в наши дни, — это метеориты и ляпис-лазурь. Поскольку ясень использовался для древок копий, он, как кажется, может быть деревом Одина, тис также видится его деревом из-за его тесной связи с магией (особенно с рунической магией) и смертью. Упоминания, датируемые XIX в., говорят о красных мухоморах как о порождении пены, капающей с губ Слейпнира, но похоже, это порождение немецкого романтизма. Также весьма сомнительно, чтобы красные мухоморы или любая другая психотропная субстанция использовалась для возникновения состояния берсерка, хотя мухоморы имеют долгую историю использования в шаманизме. (Красный мухомор ядовит, если не приготовить его надлежащим образом — не пытайтесь проделать это дома)[148]. Европейскую мандрагору (не путать с американской мандрагорой или подофилом («майским яблоком») тоже можно счесть подходящей для работы с Одином, так же как боярышник и полынь (чернобыльник).

Напиток, связанный с Одином, — мед, благодаря очевидной связи меда и скальдического искусства. Упоминание в «Речах Гримнира», в качестве напитка бога-шамана, «вина» могло особо подчеркивать выдающийся статус Одина. Поскольку виноградное вино считалось у норманнов редким напитком, привозимым в Скандинавию из южных стран, в которых произрастала виноградная лоза, это слово могло использоваться для любого вида сброженного плодовоягодного напитка. Особенно в поэтическом использовании оно могло быть эпитетом хмельных напитков вообще. Так в наше время (современные поклонники веры в Одина и других асов. — В.А.) находят, что аквавит (скандинавская и северогерманская водка, которую гонят из ржи и картофеля. — В.А.) является вполне подходящим напитком для возлияний Одину.