Беседа

Крылья зарев машут вдалеке,

О сторожный выстрел эхом пойман,

А у Васьки в сжатом кулаке

Пять смертей затиснуты в обойму.

В темный час ленивая изба

Красный флаг напялила с опаской…

От идущей нечисти избавь,

Революция антихристова, Ваську!

Под папахой мокнет черный чуб,

Бьется взгляд, простреленный навылет.

Сумерки, прилипшие к плечу,

Вместе с Васькой думу затаили.

Стынет день в замерзшей синеве,

Пляшет дружно хоровод снежинок,

Да читает окровавленный завет

Ветер — непослушный инок.

Хаты слепо щурятся в закат,

Спят дороги в беспробудной лени…

Под иконой крашеный плакат

С Иисусом спорит о спасеньи.

Что же, Русь, раскрытые зрачки

Позастыли в бесконечной грусти?

Во саду ль твоем большевики

Поломали звончатые гусли?

Иль из серой, пасмурной избы

Новый, светлый Муромец не вышел?

Иль петух кровавый позабыл

Запалить твои сухие крыши?

Помню паленой соломы хруст,

Помню: красный по деревне бегал,

Разбудив дремавшую под снегом,

Засидевшуюся в девках Русь.

А потом испуганная лень

Вкралась вновь в задымленные хаты…

Видно, красный на родном селе

Засидевшуюся в девках не сосватал.

По сожженным пням издалека

Шел мужик все так же помаленьку…

Те же хаты, та же деревенька

Так же слепо щурились в закат.

Белеют босые дорожки,

Сверкает солнце на крестах…

В твоих заплатанных окошках,

О Русь, все та же слепота.

Но вспышки зарев кто-то спрятал

В свою родную полосу,

И пред горланящим плакатом

Смолкает бледный Иисус.

И верю, Русь, Октябрьской ночью

Стопой разбуженных дорог

Придет к свободе в лапоточках

Все тот же русский мужичок.

И красной лентой разбежится

Огонь по кровлям серых хат…

И не закрестится в закат

Рука в щербленой рукавице.

Слышит Русь, на корточки присев,

Новых гуслей звончатый напев

И бредет дорожкой незнакомой,

Опоясана декретом Совнаркома.

Выезжает рысью на поля

Новый, светлый Муромец Илья,

Звонко цокают железные подковы…

К серым хатам светлый держит слово.

Звезды тихо сумерками льют

И молчат, заслушавшись Илью.

Новых дней кровавые поверья

Слышат хаты… Верят и не верят…

Так же слепо щурятся в закат

Окна серых утомленных хат,

Но рокочут звончатые гусли

Над тревожно слушающей Русью.

Они улеглись у костра своего,

Бессильно раскинув тела,

И пуля, пройдя сквозь висок одного,

В затылок другому вошла.

Их руки, обнявшие пулемет,

Который они стерегли,

Ни вьюга, ни снег, превратившийся в лед

Никак оторвать не могли.

Тогда к мертвецам подошел офицер

И грубо их за руки взял,

Он, взглядом своим проверяя прицел,

Отдать пулемет приказал.

Но мертвые лица не сводит испуг,

И радость уснула на них…

И холодно стало третьему вдруг

От жуткого счастья двоих.

Барабана тугой удар

Будит утренние туманы, —

Это скачет Жанна д 'Арк

К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон

Тушит музыка менуэта, —

Это празднует Трианон

День Марии-Антуанетты.

В двадцать пять небольших свечей

Электрическая лампадка, —

Ты склонилась, сестры родней,

Над исписанною тетрадкой…

Громкий колокол с гулом труб

Начинают «святое» дело:

Жанна д 'Арк отдает костру

Молодое тугое тело.

Палача не охватит дрожь

(Кровь людей не меняет цвета), —

Гильотины веселый нож

Ищет шею Антуанетты.

Ночь за звезды ушла, а ты

Не устала, — под переплетом

Так покорно легли листы

Завоеванного зачета.

Ляг, укройся, и сон придет,

Не томися минуты лишней.

Видишь: звезды, сойдя с высот,

По домам разошлись неслышно.

Ветер форточку отворил,

Не задев остального зданья,

Он хотел разглядеть твои

Подошедшие воспоминанья.

Наши девушки, ремешком

Подпоясывая шинели,

С песней падали под ножом,

На высоких кострах горели.

Так же колокол ровно бил,

Затихая у барабана…

В каждом братстве больших могил

Похоронена наша Жанна.

Мягким голосом сон зовет.

Ты откликнулась, ты уснула.

Платье серенькое твое

Неподвижно на спинке стула.

Ночь надвинулась на прибой,

Перемешанная с водой,

Ветер, мокрый и черный весь,

Погружается в эту смесь.

Там, где издавна водяной

Правил водами, бьет прибой.

Я плыву теперь среди них —

Умирающих водяных.

Ветер с лодкой бегут вдвоем,

Ветер лодку толкнул плечом,

Он помчит ее напролом,

Он завяжет ее узлом.

Пристань издали стережет

Мой уход и мой приход.

Там под ветра тяжелый свист

Ждет меня молодой марксист.

Окатила его сполна

Несознательная волна.

Он, ученый со всех сторон,

Поведеньем волны смущен.

И кричит и кричит мне вслед:

— Ты погиб, молодой поэт! —

Дескать, пробил последний час

Оторвавшемуся от масс!

Трижды схваченная водой,

Устремляется на прибой

К небу в вечные времена

Припечатанная луна.

И, ломая последний звук,

Мокрый ветер смолкает вдруг

У моих напряженных рук.

Море смотрит наверх, а там

По расчищенным небесам

Путешествует лунный диск

Из Одессы в Новороссийск.

Я оставил свое весло,

Море тихо его взяло.

В небе тающий лунный дым

Притворяется голубым.

Но готова отдать удар

Отдыхающая вода,

И под лодкой моей давно

Шевелится м орское дно.

Там взволнованно проплыла

Одинокая рыба-пила,

И четырнадцать рыб за ней

Оседлали морских коней.

Я готов отразить ряды

Нападенья любой воды,

Но оставить я не могу

Человека на берегу.

У него и у меня

Одинаковые имена,

Мы взрывали с ним не одну

Сухопутную тишину.

Но когда до воды дошло,

Я налег на свое весло,

Он — противник морских простуд

Встал у берега на посту.

И кричит и кричит мне вслед:

— Ты погиб, молодой поэт! —

Дескать, пробил последний час

Оторвавшемуся от масс.

Тучи в небе идут подряд,

Будто рота идет солдат,

Молнией вооружена,

Офицеру подчинена.

Лодке маленькой напролом

Встал восхода громадный дом.

Весла в руки, глаза туда ж,

В самый верхний его этаж.

Плыть сегодня и завтра плыть,

Горизонтами шевелить, —

Там, у края чужой земли,

Дышат старые корабли.

Я попробую их догнать,

И стрелять в них, и попадать.

Надо опытным быть пловцом,

И что шутка здесь ни при чем,

Подтверждает из года в год

Биография этих вод.

Ветер с лодкой вступил в борьбу,

Я навстречу ему гребу,

Чтоб волна уйти не смогла

От преследования весла.

Я стою у высоких дверей,

Я слежу за работой твоей.

Ты устал. На лице твоем пот,

Словно капелька жира, течет.

Стой! Ты рано, дружок, поднялся.

Поработай еще полчаса!

К четырем в предвечернюю мглу

Магазин задремал на углу.

В ресторане пятнадцать минут

Ты блуждал по равнине Меню, —

Там, в широкой ее полутьме,

Протекает ручей Консоме,

Там в пещере незримо живет

Молчаливая тварь — Антрекот;

Прислонившись к его голове,

Тихо дремлет салат Оливье…

Ты раздумывал долго. Потом

Ты прицелился длинным рублем.

Я стоял у дверей, недвижим,

Я следил за обедом твоим.

Этот счет за бифштекс и компот

Записал я в походный блокнот,

И швейцар, ливреей звеня,

С подозреньем взглянул на меня.

А потом, когда стало темно,

Мери Пикфорд зажгла полотно.

Ты сидел недвижимо — и вдруг

Обернулся, скрывая испуг, —

Ты услышал, как рядом с тобой

Я дожевывал хлеб с ветчиной.

Две кровати легли в полумгле,

Два ликера стоят на столе,

Пьяной женщины крашеный рот

Твои мокрые губы зовет.

Ты дрожащей рукою с нее

О сторож но снимаешь белье.

Я спокойно смотрел… Все равно,

Ты оплатишь мне счет за вино,

И за женщину двадцать рублей

Обозначено в книжке моей…

Этот день, этот час недалек:

Ты ответишь по счету, дружок!

Два ликера стоят на столе,

Две кровати легли в полумгле.

Молчаливо проходит луна.

Неподвижно стоит тишина.

В ней — усталость ночных сторожей,

В ней — бессонница наших ночей.

На Мишку прежнего стал непохож Светлов,

И кто-то мне с упреком бросил,

Что я сменил ваш гул многоголосый

На древний сон старух и стариков.

Фронты и тыл… Мы вместе до сих пор уж.

Бредем в строю по выжженной траве.

И неизвестно нам, что каждый человек

Наполовину вор, наполовину сторож.

Мы все стоим на пограничьях рас

И стережем нашествие былого,

Но захотелось мне, как в детстве, снова

Разбить стекло и что-нибудь украсть.

Затосковала грудь и снова захотела

Вздохнуть разок прошедшим ветерком.

И, чтоб никто не мог прокрасться в дом,

Я голову свою повесил над замком

И щель заткнул своим высоким телом.

И пусть тоска еще сидит в груди.

Она умолкнет, седенькая крошка:

Пусть я ногою делаю подножки

Другой ноге, идущей впереди, —

Я подружу свои враждующие ноги

И расскажу, кому бы ни пришлось,

Что, если не сбиваться вкось,

Будет трудно идти

по прямой дороге.

Безмолвствует черный обхват переплета,

Страницы тесней обнялись в корешке,

И книга недвижна. Но книге охота

Прильнуть к человеческой теплой руке.

Небрежно рассказ недочитанный кинут,

Хозяин ушел и повесил замок.

Сегодня он отдал последний полтинник

За краткую встречу с героем Зоро.

Он сядет на лучший из третьего места,

Ему одному предназначенный стул,

Смотреть, как Зоро похищает невесту,

В запретном саду раздирая листву.

Двенадцать сержантов и десять капралов

Его окружают, но маска бежит,

И вот уж на лошади мчится по скалам,

И в публику сыплется пыль от копыт.

И вот на скале, где над пропастью выгиб,

Бесстрашный Зоро повстречался с врагом..

Ну, разве покажет убогая книга

Такой полновесный удар кулаком?

Безмолвствует черный обхват переплета,

Страницы тесней обнялись в корешке,

И книга недвижна. Но книге охота

Прильнуть к человеческой теплой руке.

Мы ехали шагом,

Мы мчались в боях

И «Яблочко»-песню

Держали в зубах.

Ах, песенку эту

Доныне хранит

Трава молодая —

Степной малахит.

Но песню иную

О дальней земле

Возил мой приятель

С собою в седле.

Он пел, озирая

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Он песенку эту

Твердил наизусть…

Откуда у хлопца

Испанская грусть?

Ответь, Александровск,

И Харьков, ответь:

Давно ль по-испански

Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,

Не в этой ли ржи

Тараса Шевченко

Папаха лежит?

Откуда ж, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Он медлит с ответом,

Мечтатель-хохол:

— Братишка! Гренаду

Я в книге нашел.

Красивое имя,

Высокая честь —

Гренадская волость

В Испании есть!

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая

Постичь поскорей

Грамматику боя —

Язык батарей.

Восход поднимался

И падал опять,

И лошадь устала

Степями скакать.

Но «Яблочко»-песню

Играл эскадрон

Смычками страданий

На скрипках времен…

Где же, приятель,

Песня твоя:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя»?

Пробитое тело

Наземь сползло,

Товарищ впервые

Оставил седло.

Я видел: над трупом

Склонилась луна,

И мертвые губы

Шепнули: «Грена…»

Да. В дальнюю область,

В заоблачный плес

Ушел мой приятель

И песню унес.

С тех пор не слыхали

Родные края:

«Гренада, Гренада,

Гренада моя!»

Отряд не заметил

Потери бойца

И «Яблочко»-песню

Допел до конца.

Лишь по небу тихо

Сползла погодя

На бархат заката

Слезинка дождя…

Новые песни

Придумала жизнь…

Не надо, ребята,

песне тужить.

Не надо, не надо,

Не надо, друзья…

Гренада, Гренада,

Гренада моя!

Я был совершенно здоровым в тот день,

И где бы тут призраку взяться?

В двенадцать часов появляется тень

Без признаков галлюцинаций.

(Она не похожа на мертвецов,

Являвшихся прежде поэтам,

Ей френч голубой заменяет покров,

И кепка на череп надета.

Чернеющих впадин безжизненный взгляд

Под блеском пенсне оживает.

И таза не видно — пуговиц ряд

Наглухо всё закрывает.)

— Привет мой земному!

— Здорово, мертвец!

Мне странно твое посещенье.

О, я ведь не Гамлет — мой старый отец

Живет на моем иждивенье.

Зачем ты явился? О тень, удались!

Ведь я (что для призрака хуже?)

По убеждениям — матерьялист

И комсомолец к тому же.

Знакомство вести с мертвецами давно

Для нас подозрительный признак.

Поэтам теперешним запрещено

Иметь хоть малюсенький призрак.

И если войдет посторонний ко мне

И встретит нас — определенно

Я медленно буду гореть на огне

Уклонов,

Уклонов,

Уклонов…

Мне голосом тихим мертвец отвечал

С заметным загробным акцентом:

— Мой друг! Я в твоем общежитье стучал

В двери ко многим студентам.

— Уйдите! — они мне кричали в ответ

Дрожащими голосами.

— Уйдите! Вон там проживает поэт,

Ведущий дела с мертвецами.

О друг мой земной, не гнушайся меня,

Забудем о классовой розни.

По вашей столице я шлялся два дня,

Две ночи провел на морозе.

Я вышел из гроба как следует быть:

С косою и в покрывале

(Такие экскурсии, может быть

Ты вспомнишь, и прежде бывали).

Но, только меня увидали в лесу

В моем облачении древнем,

Безжалостно отобрали косу

И отослали в деревню.

Я в город явился, и многих зевак

Одежда моя удивляла.

— Снимай покрывало, старый чудак!

Кто носит теперь покрывала?

Они выражали сочувствие мне

И, чтоб облегчить мои муки,

Мне выдали френч, подарили пенсне,

Надели потертые брюки.

Тяжел и неловок мой жизненный путь,

Тем более, что не живой я.

О друг мой живущий! Позволь отдохнуть

Хотя б до рассвета с тобою.

Он встал на колени, он плакал, он звал,

Он принялся дико метаться…

Я был беспощаден. Я призрак прогнал,

Спасая свою репутацию.

Теперь вспоминаю ночною порой

О встрече такой необычной…

Должно быть, на каменной мостовой

Бедняга скончался вторично.

Мы об руку с лаской жестокость встречаем:

Убийца спасает детей и животных,

Палач улыбается дома за чаем

И в жмурки с сынишкой играет охотно.

И даже поэты беседуют прозой,

Готовят зачеты, читают рассказы…

Лишь вы в кабинете насупились грозно,

Входящих улыбкой не встретив ни разу.

За осенью — стужа, за веснами — лето,

Проносятся праздники колоколами,

Таинственной жизнью в тиши кабинетов

Живут управляющие делами.

Для лета есть зонтик, зимою — калоши,

Надежная крыша — дожди не прольются…

Ах, если б вы знали, как много хороших

На складах поэзии есть резолюций!

Ведь каждая буква из стихотворенья

В любой резолюции сыщет подругу,

Но там, где начертано ваше решенье,

Там буквы рыдают, запрятавшись в угол…

Суровый товарищ, прошу вас — засмейтесь!

Я новую песню для вас пропою.

Улыбка недремлющим красноармейцем

Встает, охраняя поэму мою.

Устало проходит эпический полдень,

Лирический сумрак сгустился над нами.

Вы слышите? Песнями сумрак заполнен,

И конница снова звенит стременами.

Ах, это, поверьте, не отблеск камина —

Теплушечный дым над степями заплавал.

Пред нами встает боевая равнина

Огромною комнатой смерти и славы.

Артиллерийская ночь наготове,

Ждет, неприятеля подозревая…

Атака! Я снова тобой арестован,

Тебя вспоминая в теплушке трамвая.

Суровый товарищ! Солнце заходит,

Но наше еще не сияло как следует.

Прошу вас: засмейтесь, как прежде бывало,

У дымных костров за веселой беседою.

На нас из потемок, даруя нам песни,

Страна боевая с надеждой глядела…

Страна боевая! Ты снова воскреснешь,

Когда засмеются твои управделы.

Ты снова воскреснешь, ты спросишь поэта:

«Готова ли песня твоя боевая?»

Я сразу ударю лирическим ветром,

Над башнями смеха улыбку взвивая.

День сегодня был короткий,

Тучи в сумерки уплыли,

Солнце тихою походкой

Подошло к своей могиле.

Вот, неслышно вырастая

Перед жадными глазами,

Ночь большая, ночь густая

Приближается к Рязани.

Шевелится над осокой

Месяц бледно-желтоватый,

На крюке звезды высокой

Он повесился когда-то.

И, согнувшись в ожиданье

Чьей-то помощи напрасной,

От начала мирозданья

До сих пор висит, несчастный…

Далеко в пространствах поздних

Этой ночью вспомнят снова

Атлантические звезды

Иностранца молодого.

Ах, недаром, не напрасно

Звездам сверху показалось,

Что еще тогда ужасно

Голова на нем качалась…

Ночь пойдет обходом зорким,

Всё окинет черным взглядом,

Обернется над Нью-Йорком

И заснет над Ленинградом.

Город, шумно встретив отдых,

Веселился в час прощальный…

На пиру среди веселых

Есть всегда один печальный.

И когда родное тело

Приняла земля сырая,

Над пивной не потускнела

Краска желто-голубая.

Но родную душу эту

Вспомнят нежными словами

Там, где новые поэты

Зашумели головами.

Халтура меня догоняла во сне,

Хвостом зацепив одеяло,

И путь мой от крови краснел и краснел,

И сердце от бега дрожало.

Луна закатилась и стало темней,

Когда я очнулся и тотчас

Увидел: на смятой постели моей

Чернеет клопов многоточье.

Сурово и ровно я поднял сапог:

Расправа должна быть короткой,—

Как вдруг услыхал молодой голосок,

Идущий из маленькой глотки:

— Светлов! Успокойся! Нет счастья в крови,

И казни жестокой не надо!

Великую милость сегодня яви

Клопиному нашему стаду!

Ах, будь снисходительным и пожалей

Несчастную горсть насекомых,

Которые трижды добрей и скромней

Твоих плутоватых знакомых!..

Стенанья умолкли, и голос утих,

Но гнев мой почувствовал волю:

— Имейте в виду, о знакомых моих

Я так говорить не позволю!

Мой голос был громок, сапог так велик,

И клоп задрожал от волненья:

— Прости! Я высказывать прямо привык

Свое беспартийное мненье.

Я часто с тобою хожу по Москве,

И, как поэта любого,

Каждой редакции грубая дверь

Меня прищемить готова.

Однажды, когда ты халтуру творил,

Валяясь на старой перине,

Я влез на высокие брюки твои

И замер… на левой штанине.

Ты встал наконец-то (штаны натянуть

Работа не больше минуты),

Потом причесался и двинулся в путь

(Мы двинулись оба как будто).

Твой нос удручающе низко висел,

И скулы настолько торчали,

Что рядом с тобой Дон-Кихота бы все

За нэпмана принимали…

Ты быстро шагаешь. Москва пред тобой

Осенними тучами дышит.

Но вот и редакция. Наперебой

Поэты читают и пишут.

Что, дескать, кто умер, заменим того,

Напрасно, мол, тучи нависли,

Что близко рабочее торжество…

Какие богатые мысли!

Оставив невыгодность прочих дорог,

На светлом пути коммунизма

Они получают копейку за вздох

И рубль за строку оптимизма…

Пробившись сквозь дебри поэтов, вдвоем

Мы перед редактором стынем.

Ты сразу: «Стихотворенье мое

Годится к восьмой годовщине».

Но сзади тебя оборвали тотчас:

«Куда вы! Стихи наши лучше!

Они приготавливаются у нас

На всякий торжественный случай.

Красная Армия за восемь лет

Нагнала на нас вдохновенье…

Да здравствует Либкнехт, и Губпрофсовет,

И прочие учрежденья!

Да здравствует это, да здравствует то!..»

И, поражен беспорядком,

Ты начал укутываться в пальто,

Меня задевая подкладкой.

Я всполз на рукав пиджака твоего

И слышал, как сердце стучало…

Поверь: никогда ни одно существо

Так близко к тебе не стояло.

Когда я опять перешел на кровать,

Мне стало отчаянно скверно,

И начал я тонко и часто чихать,

Но ты не расслышал, наверно.

Мои сотоварищи — те же клопы —

На нас со слезами смотрели:

Пускай они меньше тебя и слабы —

Им лучше живется в постели.

Пусть ночь наша будет темна и слепа,

Но всё же — клянусь головою —

История наша не знает клопа,

Покончившего с собою.

Я в жизни ни разу не был в таверне,

Я не пил с матросами крепкого виски,

Я в жизни ни разу не буду, наверно,

Скакать на коне по степям аравийским,

Мне робкой рукой не натягивать парус,

Веслом не взмахнуть, не кружить в урагане, —

Атлантика любит соленого парня

С обветренной грудью, с кривыми ногами…

Стеной за бортами льдины сожмутся,

Мы будем блуждать по огромном у полю, —

Так будет, когда мне позволит Амундсен

Увидеть хоть издали Северный полюс.

Я, может, не скоро свой берег покину,

А так хорошо бы под натиском бури,

До косточек зная свою Украину,

Тропической ночью на вахте дежурить.

В черниговском поле, над сонною рощей

Подобные ночи еще не спускались, —

Чтоб по небу звезды бродили на ощупь

И в темноте на луну натыкались…

В двенадцать у нас запирают ворота,

Я мчал по Фонтанке, смешавшись с толпою,

И все мне казалось: за поворотом

Усатые тигры прошли к водопою.

Мне грустную повесть крупье рассказал:

— В понте — девятка, банк проиграл!

— Крупье! Обождите, я ставлю в ответ

Когда-то написанный скверный сонет.

Грустная повесть несется опять:

— Банк проиграл, в понте — пять!

Здесь мелочью выиграть много нельзя.

Ну что же, я песней рискую, друзья!

Заплавали люстры в веселом огне,

И песня дрожит на зеленом сукне…

Столпились, взволнованны, смотрят: давно

Не видело пыток таких казино.

И только спокойный крупье говорит:

— Игра продолжается, банк не докрыт!

Игрок приподнялся, знакомый такой.

Так вот где мы встретились, мой дорогой!

Ты спасся от пули моей и опять

Пришел, недостреленный, в карты играть…

В накуренном зале стоит тишина.

— Выиграл банк! Получите сполна!

Заплавали люстры в веселом огне,

И песня встает и подходит ко мне.

— Я так волновалась, мой дорогой! —

Она говорит и уходит со мной…

На улице тишь. В ожиданье зари

Шпалерами строятся фонари.

Уже рассветает, но небо в ответ

Поставило сотню последних планет.

Оно проиграет: не может оно

Хорош ею песней рискнуть в казино.

М ы с тобой, родная,

Устали как будто, —

Отдохнем же минуту

Перед новой верстой.

Я уверен, родная:

В такую минуту

О таланте своем

Догадался Толстой.

Ты ведь помнишь его?

Сумасшедший старик!

Он ласкал тебя сморщенной,

Дряблой рукою.

Ты в немом сладострастье

Кусала язык

Перед старцем влюбленным,

Под лаской мужскою.

Может, я ошибаюсь,

Может быть, ты ни разу

Не явилась нагою

К тому старику.

Может, Пушкин с тобою

Проскакал по Кавказу,

Пролетел, простирая

Тропу, как строку…

Нет, родная, я прав!

И Толстой и другие

Подарили тебе

Свой талант и тепло.

Я ведь видел, как ты

Пронеслась по России,

Сбросив Бунина,

Скинув седло.

А теперь подо мною

Влюбленно и пылко

Ты качаешь боками,

Твой огонь не погас…

Так вперед же, вперед,

Дорогая кобылка,

Дорогая лошадка

Пегас!

Я не знаю, где граница

Между Севером и Югом,

Я не знаю, где граница

Меж товарищем и другом.

Мы с тобою шлялись долго,

Бились дружно, жили наспех,

Отвоевывали Волгу,

Лавой двигались на Каспий.

И, бывало, кашу сваришь

(Я — знаток горячей пищи),

Пригласишь тебя:

— Товарищ,

Помоги поесть, дружище!

Протекло над нашим домом

Много лет и много дней,

Выросло над нашим домом

Много новых этажей.

Это много, это слишком:

Ты опять передо мной —

И дружище, и братишка,

И товарищ дорогой!..

Я не знаю, где граница

Между пламенем и дымом,

Я не знаю, где граница

Меж подругой и любимой.

Мы с тобою лишь недавно

Повстречались — и теперь

Закрываем наши ставни,

Запираем нашу дверь.

Сквозь полуночную дрему

Надвигается покой,

Мы вдвоем остались дома,

Мой товарищ дорогой!

Я тебе не для причуды

Стих и молодость мою

Вынимаю из-под спуда,

Не жалея, отдаю.

Люди злым меня прозвали,

Видишь — я совсем другой,

Дорогая моя Валя,

Мой товарищ дорогой!

Есть в районе Шепетовки

Пограничный старый бор —

Только люди

И винтовки,

Только руки

И затвор.

Утро тихо серебрится…

Где, родная, голос твой?..

На единственной границе

Я бессменный часовой.

Скоро ль встретимся — не знаю.

В эти злые времена

Ведь любовь, моя родная, —

Только отпуск для меня.

Посмотри:

Сквозь муть ночную

Дым от выстрелов клубится…

Десять дней тебя целую,

Десять лет служу границе…

Собираются отряды…

Эй, друзья!

Смелее, братцы!..

Будь же смелой —

Стань же рядом,

Чтобы нам не расставаться!

Время нынче такое: человек не на месте,

И земля уж, как видно, не та под ногами.

Люди с богом когда-то работали вместе,

А потом отказались: мол, справимся сами,

Дорогая старушка! Побеседовать не с кем вам,

Как поэт, вы от массы прохожих оторваны…

Это очень опасно — в полдень по Невскому

Путешествие с правой на левую сторону…

В старости люди бывают скупее —

Вас трамвай бы за мелочь довез без труда,

Он везет на Васильевский за семь копеек,

А за десять копеек — черт знает куда!

Я стихи свои нынче переделывал заново,

Мне в редакции дали за них мелочишку.

Вот вам деньги. Возьмите, Марья Ивановна!

Семь копеек — проезд, про запасец — излишки…

Товарищ! Певец наступлений и пушек,

Ваятель красных человеческих статуй,

Простите меня — я жалею старушек,

Но это единственный мой недостаток.

Человек обещал

Проводам молодым:

— Мы дадим вам работу

И песню дадим! —

И за дело свое

Телеграф принялся,

Вдоль высоких столбов

Телеграммы неся.

Телеграфному проводу

Выхода нет —

Он поет и работает,

Словно поэт…

Я бы тоже, как провод,

Ворону качал,

Я бы пел,

Я б рассказывал,

Я б не молчал.

Но сплошным наказаньем

Сквозь ветер, сквозь тьму

Телеграммы бегут

По хребту моему:

«Он встает из развалин —

Нанкин, залитый кровью…»

«Папа, мама волнуются,

Сообщите здоровье…»

Я бегу, обгоняя

И конных и пеших…

«Вы напрасно волнуетесь…» —

Отвечает депеша.

Время!

Дай мне как следует

Вытянуть провод,

Чтоб недаром поэтом

Меня называли,

Чтоб молчать, когда Лидочка

Отвечает: «Здорова!»,

Чтоб гудеть, когда Нанкин

Встает из развалин…

Я нынешней ночью

Не спал до рассвета.

Я слышал — проснулись

Военные ветры.

Я слышал — с рассветом

Девятая рота

Стучала, стучала,

Стучала в ворота.

За тонкой стеною

Соседи храпели,

Они не слыхали,

Как ветры скрипели.

Рассвет подымался,

Тяжелый и серый,

Стояли усталые

Милиционеры,

Пятнистые кошки

По каменным зданьям

К хвостатым любовникам

Шли на свиданье.

Над улицей тихой,

Большой и безлюдной,

Вздымался рассвет

Государственных будней.

И, радуясь мирной

Такой обстановке,

На теплых постелях

Проснулись торговки.

Но крепче и крепче

Упрямая рота

Стучала, стучала,

Стучала в ворота.

Я рад, что, как рота,

Не спал в эту ночь,

Я рад, что хоть песней

Могу ей помочь.

Крепчает обида, молчит,

И внезапно

Походные трубы

Затрубят на Запад.

Крепчает обида.

Товарищ, пора бы,

Чтоб песня взлетела

От штаба до штаба!

Советские пули

Дождутся полета…

Товарищ начальник,

Откройте ворота!

Туда, где бригада

Поставит пикеты, —

Пустите поэта!

И песню поэта!

Знакомые тучи!

Как вы живете?

Кому вы намерены.

Нынче грозить?

Сегодня на мой

Пиджачок из шевьота

Упали две капли

Военной грозы.

Чубатый Тарас

Никого не щадил…

Я слышу

Полуночным часом

Сквозь двери:

— Андрий! Я тебя породил!.. —

Доносится голос Тараса.

Прекрасная панна

Тиха и бледна,

Распущены косы густые,

И падает наземь,

Как в бурю сосна,

Пробитое тело Андрия…

Я вижу:

Кивает смешной головой

Добчинский — старый подлиза,

А рядом с обрыва

Вниз головой

Бросается бедная Лиза…

Полтавская полночь

Над миром встает…

Он бродит по саду свирепо,

Он против России

Неверный поход

Задумал — изменник Мазепа.

В тесной темнице

Сидит Кочубей

И мыслит всю ночь о побеге,

И в час его казни

С постели своей

Поднялся Евгений Онегин:

— Печорин! Мне страшно!

Всюду темно!

Мне кажется, старый мой друг,

Пока Достоевский сидит в казино,

Раскольников глушит старух!..

Звезды уходят,

За темным окном

Поднялся рассвет из тумана…

Толчком паровоза,

Крутым колесом

Убита Каренина Анна…

Товарищи классики!

Бросьте чудить!

Что это вы, в самом деле,

Героев своих

Порешили убить

На рельсах,

В петле,

На дуэли?..

Я сам собираюсь

Роман написать —

Большущий!

И с первой страницы

Героев начну

Ремеслу обучать

И сам помаленьку учиться.

И если, не в силах

Отбросить невроз,

Герой заскучает порою, —

Я сам лучше кинусь

Под паровоз,

Чем брошу на рельсы героя.

И если в гробу

Мне придется лежать,

Я знаю:

Печальной толпою

На кладбище гроб мой

Пойдут провожать

Спасенные мною герои.

Прохожий застынет

И спросит тепло:

— Кто это умер, приятель? —

Герои ответят:

— Умер Светлов!

Он был настоящий писатель!

Поворачивали дула

В синем холоде штыков,

И звезда на нас взглянула

Из-за дымных облаков.

Наши кони шли понуро,

Слабо чуя повода.

Я сказал ему: — Меркурий

Называется звезда.

Перед боем больно тускло

Свет свой синий звезды льют…

И спросил он:

— А по-русски

Как Меркурия зовут?

Он сурово ждал ответа;

И ушла за облака

Иностранная планета,

Испугавшись мужика.

Тихо, тихо…

Редко, редко

Донесется скрип телег.

Мы с утра ушли в разведку,

Степь и травы — наш ночлег.

Тихо, тихо…

Мелко, мелко

Полночь брызнула свинцом, —

Мы попали в перестрелку,

Мы отсюда не уйдем.

Я сказал ему чуть слышно:

— Нам не выдержать огня.

Поворачивай-ка дышло,

Поворачивай коня.

Как мы шли в ночную сырость,

Как бежали мы сквозь тьму —

Мы не скажем командиру,

Не расскажем никому.

Он взглянул из-под папахи,

Он ответил:

— Наплевать!

Мы не зайцы, чтобы в страхе

От охотника бежать.

Как я встану перед миром,

Как он взглянет на меня,

Как скажу я командиру,

Что бежал из-под огня?

Лучше я, ночной порою

Погибая на седле,

Буду счастлив под землею,

Чем несчастен на земле…

Полночь пулями стучала,

Смерть в полуночи брела,

Пуля в лоб ему попала,

Пуля в грудь мою вошла.

Ночь звенела стременами,

Волочились повода,

И Меркурий плыл над нами —

Иностранная звезда.

Греческое тело обнажив,

Девушка дрожит от нетерпенья…

Тихо спит мое стихотворенье,

Голову на камень положив.

Девушка сгорит от нетерпенья,

Оттого, что вот уж сколько лет

Девушка, какой на свете нет,

Снится моему стихотворенью.

Молодое греческое тело

Изредка хотелось полюбить, —

Так, бывало, до смерти хотелось,

Ночью просыпаясь, закурить.

И однажды полночью слепою

Мимо спящей девушки моей

Я промчусь, как мчится скорый поезд

Мимо полустаночных огней.

Дикая моя натура!

Что нашла ты в этой сладкой лжи?

Никакая греческая дура

Тело предо мной не обнажит.

Так однажды в детстве в наказанье

Мать меня лишила леденцов, —

Ничего не выдало лицо,

Но глаза лоснились от желанья.

Молодость слезами орошая,

В поисках последнего тепла,

Видишь — голова моя большая

Над тобой, как туча, проплыла.

Никогда она не пожалеет,

Что плыла, как туча, над тобой,

Оттого, что облако имеет

Очень много общего с землей.

Вот я обтрепан ветрами,

Как старое зданье,

Форму теряю свою,

Как раздетый солдат.

Мышцы ослабли,

И дремлют воспоминанья,

Первые ласточки —

Старые ласточки —

Спят.

Вся в сарпинке веселья,

Не веруя в старость чужую,

Юность рядом идет,

Как моя проходила в те дни.

И под солнцем ее,

Притворяясь своим,

Прохожу я,

Больше чем нужно —

На три четверти скрытый в тени…

С улиц врываясь,

Звенит на столе у поэта

Крошками хлеба

Разбросанный праздничный звон…

Близится старость…

И мельтешат у окон

Стаи ворон,

С отвращением ждущие лета…

Рыбы собирались

В печальный кортеж,

Траурный Шопен

Громыхал у заката…

О светлой покойнице,

Об ушедшей мечте,

Плавники воздев,

Заговорил оратор.

Грузный дельфин

И стройная скумбрия

Плакали у гроба

Горючими слезами,

Оратор распинался,

В грудь бия,

Шопен зарыдал,

Застонал

И замер.

Покойница лежала

Бледная и строгая.

Солнце разливалось

Над серебряным хвостом.

Ораторы сменяли

Друг друга.

И потом

Двинулась процессия

Траурной дорогою.

Небо неподвижно.

И море не шумит…

И, вынув медальон,

Где локон белокурый,

В ледовитом хуторе

Растроганный кит

Седьмую папиросу,

Волнуясь,

Закуривал…

Покойницу в могилу,

Головою — на запад,

Хвостом — на восток.

И вознеслись в вышину

Одиннадцать салютов —

Одиннадцать залпов —

Одиннадцать бурь

Ударяли по дну…

Над морем,

Под облаком

Тишина,

За облаком

Звезды

Рассыпанной горсткой…

51 с берега видел:

Седая волна

С печальным известьем

Неслась к Пятигорску.

Подводных глубин

Размеренный ход,

Качающийся гроб —

Романтика в забвенье.

А рядом

Величавая

Рыба-счетовод

Высчитывает сальдо —

Расход на погребенье.

Рыба-счетовод

Не проливала слез,

Она не грустила

О тяжелой потере.

Светлую русалку

Катафалк увез —

Вымирают индейцы

Подводной прерии…

По небу полуночному

Проходит луна,

Сказка снаряжается

К ночному полету.

Рыба-счетовод

Сидит одна,

Щелкая костяшками

На старых счетах.

Девушка приснилась

Прыщавому лещу,

Юноша во сне

По любимой томится.

Рыба-счетовод

Погасила свечу,

Рыбе-счетоводу

Ничего не приснится…

Я с берега кидался,

Я глубоко нырял,

Я взволновал кругом,

Я растревожил воду,

Я рисковал как черт,

Но не достал,

Не донырнул

До рыбы-счетовода.

Я выполз на берег,

Измученный,

Без сил,

И снова бросился,

Переведя дыханье…

Я заповедь твою

Запомнил,

Михаил,

Исполню,

Лермонтов,

Последнее желанье!

Я буду плыть

Сквозь эту гущу вод,

Меж трупов моряков,

Сквозь темноту,

Чтоб только выловить,

Чтоб рыба-счетовод

Плыла вокруг русалки

С карандашом во рту…

Море шевелит

Погибшим кораблем,

Летучий Голландец

Свернул паруса.

Солнце поднимается

Над Кавказским хребтом,

На сочинских горах

Зеленеют леса.

Светлая русалка

Давно погребена,

По морю дельфин

Блуждает сиротливо…

И море бушует,

И хочет волна

Доплеснуть

До прибрежного

Кооператива.

Сколько милых значков

На трамвайном билете!

Как смешна эта круглая

Толстая дама!..

Пассажиры сидят,

Как послушные дети,

И трамвай —

Как спешащая за покупками мама.

Инфантильный кондуктор

Не по-детски серьезен,

И вагоновожатый

Сидит за машинкой…

А трамвайные окна

Цветут на морозе,

Пробегая пространства

Смоленского рынка.

Молодая головка

Опущена низко…

Что, соседка,

Печально живется на свете?..

Я играю в поэта,

А ты — в машинистку;

Мы всегда недовольны —

Капризные дети.

Ну, а ты, мой сосед,

Мой приятель безногий,

Неудачный участник

Военной забавы,

Переплывший озера,

Пересекший дороги,

Зажигавший костры

У зеленой Полтавы…

Мы играли снарядами

И динамитом,

Мы дразнили коней,

Мы шутили с огнями,

И махновцы стонали

Под конским копытом, —

Перебитые куклы

Хрустели под нами.

Мы играли железом,

Мы кровью играли,

Блуждали в болоте,

Как в жмурки играли…

Подобные шутки

Еще не бывали,

Похожие игры

Еще не случались.

Оттого, что печаль

Наплывает порою,

Для того, чтоб забыть

О тяжелой потере,

Я кровавые дни

Называю игрою,

Уверяю себя

И других…

И не верю.

Я не верю,

Чтоб люди нарочно страдали,

Чтобы в шутку

Полки поднимали знамена…

Приближаются вновь

Беспокойные дали,

Вспышки выросших молний

И гром отдаленный.

Как спокойно идут

Эти мирные годы —

Чад бесчисленных кухонь

И немытых пеленок!..

Чтобы встретить достойно

Перемену погоды,

Я играю, как лирик —

Как серьезный ребенок…

Мой безногий сосед —

Спутник радостных странствий!

Посмотри:

Я опять разжигаю костры,

И запляшут огни,

И зажгутся пространства

От моей небывалой игры.

К застенчивым девушкам,

Жадным и юным,

Сегодня всю ночь

Приближались кошмаром

Гнедой жеребец

Под высоким драгуном,

Роскошная лошадь

Под пышным гусаром…

Совсем как живые,

Всю ночь неустанно

Являлись волшебные

Штабс-капитаны,

И самых красивых

В начале второго

Избрали, ласкали

И нежили вдовы.

Звенели всю ночь

Сладострастные шпоры,

Мелькали во сне

Молодые майоры,

И долго в плену

Обнимающих ручек

Барахтался

Неотразимый поручик…

Спокоен рассвет

Довоенного мира.

В тревоге заснул

Городок благочинный,

Мечтая бойцам

Предоставить квартиры

И женщин им дать

Соответственно чину,

Чтоб трясся казак

От любви и от спирта,

Чтоб старый полковник

Не выглядел хмуро…

Уезды дрожат

От солдатского флирта

Тяжелой походкой

Военных амуров.

Большая дорога

Военной удачи!

Здесь множество

Женщин красивых бежало,

Армейцам любовь

Отдавая без сдачи,

Без слез, без истерик,

Без писем, без жалоб.

По этой дороге,

От Волги до Буга,

Мы тоже шагали,

Мы шли, задыхаясь, —

Горячие чувства

И верность подругам

На время походов

Мы сдали в цейхгауз.

К застенчивым девушкам,

В полночь счастливым,

Всю ночь приближались

Кошмаром косматым

Гнедой жеребец

Под высоким начдивом,

Роскошная лошадь

Под стройным комбатом.

Я тоже не ангел, —

Я тоже частенько

У двери красавицы

Шпорами тенькал,

Усы запускал

И закручивал лихо,

Пускаясь в любовную

Неразбериху.

Нам жены простили

Измены в походах,

Уютом встречают нас

Отпуск и отдых.

Чего же, друзья,

Мы склонились устало

С тяжелым раздумьем

Над легким бокалом?

Большая дорога

Манит издалече,

Зовет к приключеньям

Сторонка чужая.

Веселые вдовы

Выходят навстречу,

Печальные женщины

Нас провожают…

Но смрадный осадок

На долгие сроки,

Но стыд, как пощечина,

Ляжет на щеки.

Простите нам, жены!

Прости нам, эпоха,

Гусарских традиций

Проклятую похоть!

Меня не пугает

Высокая дрожь

Пришедшего дня

И ушедших волнений, —

Я вместе с тобою

Несусь, молодежь,

Перил не держась,

Не считая ступеней.

Короткий размах

В ширину и в длину —

Мы в щепки разносим

Старинные фрески,

Улыбкой кривою

На солнце сверкнув,

Улыбкой кривою,

Как саблей турецкой…

Мы в сумерках синих

На красный парад

Несем темно-серый

Буденновский шлем,

А Подлость и Трусость,

Как сестры, стоят,

Навек исключенные

Из ЛКСМ.

Простите, товарищ!

Я врать не умею —

Я тоже билета

Уже не имею,

Я трусом не числюсь,

Но с Трусостью рядом

Я тоже стою

В стороне от парада.

Кому это нужно?

Зачем я пою?

Меня все равно

Комсомольцы не слышат,

Меня все равно

Не узнают в бою,

Меня оттолкнут

И в мещане запишут.

Неправда!

Я тот же поэт-часовой,

Мое исключенье

Совсем неопасно.

Меня восстановят —

Клянусь головой!..

Не правда ль, братишки

Голодный и Ясный?

Вы помните грохот

Двадцатого года?

Вы слышите запах

Военной погоды?

Сквозь дым наша тройка

Носилась бегом,

На нас дребезжали

Бубенчики бомб.

И молодость наша —

Веселый ямщик —

Меня погоняла

Со свистом и пеньем.

С тех пор я сквозь годы

Носиться привык,

Перил не держась,

Не считая ступеней…

Обмотки сползали,

Болтались винтовки…

(Рассеянность милая,

Славное время!)

Вы помните первую

Командировку

С тяжелою кладью

Стихотворений?

Москва издалека,

И путь незаметный,

Бумажка с печатью

И с визой губкома,

С мандатами длинными

Вместо билетов

В столицу,

На съезд

Пролетарских поэтов.

Мне мать на дорогу

Яиц

принесла,

Кусок пирога

И масла осьмушку.

Чтоб легкой, как пул,

Мне дорога была,

Она притащила

Большую подушку.

Мы молча уселись,

Дрожа с непривычки,

Готовясь к дороге,

Дороги не зная…

И мать моя долго

Бежала за бричкой,

Она задыхалась,

Меня догоняя…

С тех пор каждый раз,

Обернувшись назад,

Я вижу

Заплаканные глаза.

— Ты здорово, милая,

Утомлена,

Ты умираешь,

Меня не догнав.

Забудем родителей,

Нежность забудем —

Опять над полками

Всплывает атака,

Веселые ядра

Бегут из орудий,

Высокий прожектор

Выходит из мрака.

Он бродит по кладбищам

Разгоряченный,

Считая убитых,

Скользя над живыми,

И город проснулся

Отрядами ЧОНа,

Вздохнул шелестящими

Мостовыми…

Я снова тебя,

Комсомол, узнаю, —

Беглец, позабывший

Назад возвратиться,

Бессонный бродяга,

Веселый в бою,

Застенчивый чуточку

Перед партийцем.

Забудем атаки,

О прошлом забудем.

Друзья!

Начинается новое дело,

Глухая труба

Наступающих буден

Призывно над городом

Загудела.

Рассвет подымается,

Сонных будя,

За окнами утренний

Галочий митинг.

Веселые толпы

Бессонных бродяг

Храпят

По студенческим общежитьям.

Большая дорога

За ними лежит,

Их ждет

Дорога большая

Домами,

Несущими этажи

К празднику

Первого мая…

Тесный приют,

Худая кровать,

Запачканные

Обои

И книги,

Которые нужно взять,

Взять — по привычке —

С бою.

Теплый народ!

Хороший народ!

Каждый из нас —

Гений.

Мы — по привычке —

Идем вперед,

Без отступлений!

Меня не пугает

Высокая дрожь

Пришедшего дня

И ушедших волнений…

Я вместе с тобою

Несусь, молодежь,

Перил не держась,

Не считая ступеней.

Я годы учился недаром,

Недаром свинец рассыпал —

Одним дальнобойным ударом

Я в дальнюю мачту попал…

На компасе верном бесстрастно

Отмечены Север и Юг.

Летучий Голландец напрасно

Хватает спасательный круг.

Порядочно песенок спето,

Я молодость прожил одну, —

Посудину старую эту

Пущу непременно ко дну…

Холодное небо угрюмей

С рассветом легло на моря,

Вода набирается в трюме,

Шатается шхуна моя…

Тумана холодная примесь…

И вот на морское стекло,

Как старый испорченный примус,

Неясное солнце взошло.

На звон пробужденных трамваев,

На зов ежедневных забот

Жена капитана, зевая,

Домашней хозяйкой встает.

Я нежусь в рассветном угаре,

В разливе ночного тепла,

За окнами на тротуаре

Сугубая суша легла.

И где я найду человека,

Кто б мокрою песней хлестал, —

Друзья одноглазого Джека

Мертвы, распростерлись у скал.

И все ж я доволен судьбою,

И все ж я не гнусь от обид,

И все же моею рукою

Летучий Голландец убит.

Товарищ устал стоять…

Полуторная кровать

По-женски его зовет

Подушечною горою.

Его, как бревно, несет

Семейный круговорот,

Политика твердых цен

Волнует умы героев.

Участник военных сцен

Командирован в центр

На рынке вертеть сукном

И шерстью распоряжаться, —

Он мне до ногтей знаком —

Иванушка-военком,

Послушный партийный сын

Уездного града Гжатска.

Роскошны его усы;

Серебряные часы

Получены благодаря

Его боевым заслугам;

От Муромца-богатыря

До личного секретаря,

От Енисея аж

До самого до Буга —

Таков боевой багаж,

Таков богатырский стаж

Отца четырех детей —

Семейного человека.

Он прожил немало дней —

Становится все скучней,

Хлопок ему надоел,

И шерсть под его опекой.

Он сделал немало дел,

Немало за всех радел,

А жизнь, между тем, течет

Медлительней и спокойней.

Его, как бревно, несет

Семейный круговорот…

Скучает в Брянских лесах

О нем Соловей-разбойник…

Он гремит пассажирами и багажом,

В полустанках тревожа звонки.

И в пути вспоминают

Оставленных жен

Ревнивые проводники.

Он грохочет…

А полночь легла позади

На зелено-оранжевый хвост.

Машинист с кочегаром

Летят впереди

Лилипутами огненных верст.

Это старость,

Сквозь ночь беспощадно гоня,

Приказала не спать, не дышать,

Чтобы вновь кочергой,

Золотой от огня,

Воспаленную юность мешать.

Чтобы вспомнить расцвет

Увядающих губ,

Чтобы молодость вспомнить на миг…

Так стоит напряженно,

Так смотрит на труп

Застреливший жену проводник.

Сквозь лес простирая

Придушенный крик,

Вприсядку минуя равнины,

Проносится ветер,

Смешной, как старик,

Танцующий на именинах.

Невежда и плут —

Он скатился в овраг,

Траву разрывая на части,

Он землю копает:

Он ищет, дурак,

Свое идиотское счастье.

Не пафос работы,

Не риск грабежа,

А скучное, нудное дело:

Проклятая должность —

Свистеть и бежать —

Порядком ему надоела.

Он хочет сквозь ночь

Пронести торжество

Не робким и не благочинным,

Он ропщет…

И я понимаю его

По многим, по тайным причинам…

Через голубые рубежи,

Через северный холодный пояс

Ветер вслед за поездом бежит,

Думая, что погоняет поезд.

Через Бологое в Ленинград,

Дуя в вентиляторы ретиво,

Он бежит за поездом —

Он рад

Собственной инициативе.

Он обманут,

Он трудится зря.

Он ненужен, но доволен зверски,

На себя ответственность беря

За доставку поездов курьерских.

Он боится время потерять,

И гудит,

И носится по крыше…

Так не станемте ж его разуверять:

Пусть гудит,

Чтоб не было затишья…

Годы многих веков

Надо мной цепенеют.

Это так тяжело,

Если прожил балуясь…

Я один —

Я оставил свою Дульцинею,

Санчо Панса в Германии

Лечит свой люэс…

Гамбург,

Мадрид,

Сан-Франциско,

Одесса —

Всюду я побывал.

Я остался без денег…

Дело дрянь.

Сознаюсь:

Я надул Сервантеса,

Я — крупнейший в истории

Плут и мошенник…

Кровь текла меж рубцами

Земных операций,

Стала слава повальной

И храбрость банальной,

Но никто не додумался

С мельницей драться —

Это было бы очень

Оригинально!

Я безумно труслив,

Но в спокойное время

Почему бы не выйти

В тяжелых доспехах?

Я уселся на клячу.

Тихо звякнуло стремя,

Мне земля под копытом

Желала успеха…

Годы многих веков

Надо мной цепенеют.

Я умру —

Холостой,

Одинокий

И слабый…

Сервантес! Ты ошибся:

Свою Дульцинею

Никогда не считал я

Порядочной бабой.

Разве с девкой такой

Мне возиться пристало?

Это лишнее,

Это ошибка, конечно…

После мнимых побед

Я ложился устало

На огромные груди,

Большие, как вечность.

Дело вкуса, конечно…

Но я недоволен —

Мне в испанских просторах

Мечталось иное…

Я один…

Санчо Панса хронически болен,

Слава — грустной собакой

Плетется за мною.

Каждый год и цветет

И отцветает миндаль…

Миллиарды людей

На планете успели истлеть…

Что о мертвых жалеть нам!

Мне мертвых нисколько не жаль!

Пожалейте меня!

Мне еще предстоит умереть!

С первого пожатия руки

Как переменилось все на свете!

Обручи катают старики,

Ревматизмом мучаются дети,

По Севану ходят поезда,

В светлый полдень зажигают свечи,

Рыбам опротивела вода,

Я люблю тебя, как сумасшедший.

Вытерла заплаканное личико,

Ситцевое платьице взяла,

Вышла — и, как птичка-невеличка,

В басенку, как в башенку, пошла.

И теперь мне постоянно снится,

Будто ты из басенки ушла,

Будто я женат был на синице,

Что когда-то море подожгла.

Девушка от общества вдали

Проживала на краю земли,

Выдумкой, как воздухом, дышала,

Выдумке моей дышать мешала.

На краю земли она жила,

На краю земли — я повторяю…

Жалко только, что земля кругла

И что нет ей ни конца, ни краю…

Ночь стоит у взорванного моста,

Конница запуталась во мгле…

Парень, презирающий удобства,

Умирает на сырой земле.

Теплая полтавская погода

Стынет на запекшихся губах,

Звезды девятнадцатого года

Потухают в молодых глазах.

Он еще вздохнет, застонет еле,

Повернется на бок и умрет,

И к нему в простреленной шинели

Тихая пехота подойдет.

Юношу стального поколенья

Похоронят посреди дорог,

Чтоб в Москве еще живущий Ленин

На него рассчитывать не мог.

Чтобы шла по далям живописным

Молодость в единственном числе…

Девушки ночами пишут письма,

Почтальоны ходят по земле.

В каждой щелочке,

В каждом узоре

Ж изнь богата и многогранна.

Всюду — даже среди инфузорий —

Лилипуты

И великаны.

После каждой своей потери

Жизнь становится полноценней —

Так индейцы

Ушли из прерий,

Так суфлеры

Сползли со сцены…

Но сквозь тонкую оболочку

Исторической перспективы

Пробивается эта строчка

Мною выдуманным мотивом.

Но в глазах твоих, дорогая,

Отражается наша эра

Промелькнувшим в зрачке

Трамваем,

Красным галстуком

Пионера.

Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,

Чтоб ветер твой след не закрыл, —

Любимую, на руки взяв осторожно,

На облако я усадил.

Когда я промчуся, ветра обгоняя,

Когда я пришпорю коня,

Ты с облака, сверху нагнись, дорогая,

И посмотри на меня!..

Я другом ей не был, я мужем ей не был,

Я только ходил по следам, —

Сегодня я отдал ей целое небо,

А завтра всю землю отдам!

Джэн!

Дорогая!

Ты хмуришь свой крохотный лоб,

Ты задумалась, Джэн,

Не о нашем ли грустном побеге?

Говорят, приближается

Новый потоп,

Нам пора позаботиться

О ковчеге.

Видишь —

Мир заливает водой и огнем,

Приближается ночь,

Неизвестностью черной пугая…

Вот он, Ноев ковчег.

Войдем,

Отдохнем,

Поплывем,

Дорогая!

Нет ни рек, ни озер.

Вся земля —

Как сплошной океан,

И над ней небеса —

Как проклятие…

И как расплата…

Все безмолвно вокруг.

Только глухо стучит барабан

И орудия бьют

С укрепленного Арарата.

Нас не пустят туда —

Там для избранных

Крепость и дом,

Но и эту твердыню

Десница времен поразила.

Кто-то бросился вниз…

Видишь, Джэн, —

Это новый Содом

Покидают пророки

Финансовой буржуазии.

Детский трупик,

Качаясь,

Синеет на черной волне, —

Это Алаленький Линдберг,

Плывущий путями потопа.

Он с Гудзона плывет,

Он синеет на черной волне

По затопленным картам

Америки и Европы.

Мир встает перед нами

Пустыней,

О гром ной и голой.

Никто не спасется,

И никто не спасет!

Побежденный пространством,

Измученный голубь

Пулеметную ленту,

Зажатую в клюве,

Несет.

Сорок раз…

Сорок дней и ночей…

Сорок лет

Мне исполнилось, Джэн.

Сорок лет…

Я старею.

Ни хлеба…

Ни славы…

Чем помог мне,

Скажи,

Юридический факультет?

Чем поможет закон

Безработному доктору права?

Хоть бы новый потоп

Затопил этот мир в самом деле!

Но холодный Нью-Йорк

Поднимает свои этажи…

Где мы денег достанем

На следующей неделе?

Чем это кончится,

Джэн,

Дорогая,

Скажи!

Каховка, Каховка — родная винтовка…

Горячая пуля, лети!

Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —

Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,

И ровно строчил пулемет…

И девушка наша проходит в шинели,

Горящей Каховкой идет…

Под солнцем горячим, под ночью слепою

Немало пришлось нам пройти.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути!

Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались,

Как нас обнимала гроза?

Тогда нам обоим сквозь дым улыбались

Ее голубые глаза…

Так вспомним же юность свою боевую,

Так выпьем за наши дела,

За нашу страну, за Каховку родную,

Где девушка наша жила…

Под солнцем горячим, под ночью слепою

Немало пришлось нам пройти.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути!

Месяц тучей закрылся,

Ночь спустилась во двор,

И ребенку приснился

Над станицей мотор.

От воздушного марша

Вся окрестность гудит…

Будто брат его старший

В самолете сидит.

И летят спозаранку

В предрассветную рань

Над кабинкой кубанка,

Под кабинкой Кубань…

Мальчик смотрит, проснувшись,

В предрассветную тишь…

— Ваня! Ваня! Ванюша!

Ты летишь или спишь?..

Звонкой птицею свищет

За окошком весна,

Мальчик в комнате ищет

Продолжения сна.

Ночь ничуть не тревожна…

Растолкуй, объясни,

Где и как это можно —

Видеть детские сны?..

Есть земля на севере

Францева Иосифа —

Там навек забуду я,

Что меня ты бросила.

Полно разговаривать,

Знаю я заранее —

Будешь ты участвовать

В северном сиянии.

Знаю я заранее,

Что зарю над льдинами

Будешь пошевеливать

Пальчиками длинными.

Солнышко на севере

Малым светом тратится,

Ж дут давно на полюсе

Твоего вмешательства.

Мне людей не надобно,

Мне делиться хочется

С белыми медведями

Черным одиночеством.

К пограничным столбам

Приближаются снова бои,

И орудия ждут

Разговора на новые темы…

Я перебираю

Воспоминанья свои,

Будто чищу оружье

Давно устаревшей системы.

Я по старой тропе

Постаревшую память веду,

Я тебя, комсомольская юность,

Имею в виду!

Над моей головой

Ты, как солнце, взошла горячо,

Как шахтерская лампочка,

Издали светишь еще.

Годы взрослого пафоса —

Юность моя пожилая!

В день твоих именин

Я забытых чудес пожелаю —

Ты поройся в архивах,

Манатки свои собери,

Хоть на остров сокровищ

Бездумно иди на пари!

И прожектор опять освещает

Район Запорожья,

Но в украинском домике

Тихо, покойно, темно…

Бродит юность вокруг

И боится жильцов потревожить,

Встало детство на цыпочки

И заглянуло в окно.

Лунный свет задел слегка

Все четыре уголка

Этой комнатки знакомой

Комсомольского губкома.

Сквозь оконное стекло

Время в комнатку текло,

И на стенке ходики

Отсчитывают годики…

Здесь когда-то родился

И рос молодой Комсомол,

Здесь мы честно делили

Пайков богатейшие крохи.

Дружба здесь начиналась!

Сюда я впервые вошел

В сапогах, загрязненных

Целебною грязью эпохи…

. . . . .

. . . . .

Я тебя вспоминаю —

Смешная, родная пора!

Ты опять повторись —

Хоть чернилами из-под пера!

В боевом снаряженье

Опять мы с друзьями идем,

И, как детский рисунок,

Огромный закат над Днепром…

Ночь непрекращающихся взрывов,

Утро, приносящее бои.

Комсомольцы первого призыва —

Первые товарищи мои!

Повторись в далеком освещенье,

Молодости нашей ощущенье!

Молодость моя! Не торопись!

Медленно — как было — повторись!

Никогда не стану притворяться,

Ничего на свете не хочу —

Только бы побольше вариаций

Этих повторяющихся чувств!..

Трусоз плодила

Наша планета,

Все же ей выпала честь —

Есть мушкетеры,

Есть мушкетеры,

Есть мушкетеры,

Есть!

Другу на помощь,

Вызволить друга

Из кабалы, из тюрьмы —

Шпагой клянемся,

Шпагой клянемся,

Шпагой клянемся

Мы!

Смерть подойдет к нам,

Смерть погрозит нам

Острой косой своей —

Мы улыбнемся,

Мы улыбнемся,

Мы улыбнемся

Ей!

Скажем мы смерти

Вежливо очень,

Скажем такую речь:

«Нам еще рано,

Нам еще рано,

Нам еще рано

Лечь!»

Если трактиры

Будут открыты —

Значит, нам надо жить!

Прочь отговорки!

Храброй четверке —

Славным друзьям

Дружить!..

Трусов плодила

Наша планета,

Все же ей выпала честь —

Есть мушкетеры,

Есть мушкетеры,

Есть мушкетеры,

Есть!

Счастья называть между другими

Чье-то уменьшительное имя,

Счастья жить, скрывая от подруг

Сердца переполненного стук,

Счастья, нам знакомого, не знавшей

Чайкина ушла из жизни нашей.

Это счастье быть большим могло бы,

Если б вашей встрече быть…

Может, он салютовал у гроба —

Тот, кого могла б ты полюбить?

Может, он, ушедший воевать,

Спит сейчас в землянке на рассвете?

Может, некому ему писать,

Потому что он тебя не встретил?

И не только за поселок каждый,

За свое сожженное село —

Месть и месть за двух прекрасных граждан,

До которых счастье не дошло!

Черный крест на груди итальянца —

Ни резьбы, ни узора, ни глянца,

Небогатым семейством хранимый

И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!

Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым

Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,

Так мечтал о вулкане далеком!

Как я грезил на волжском приволье

Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом

Отнимать итальянское лето,

Но ведь пули мои не свистели

Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,

Где собой и друзьями гордился,

Где былины о наших народах

Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина

Иностранным ученым изучена?

Нашу землю — Россию, Расею —

Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне

Для захвата далеких колоний,

Чтобы крест из ларца из фамильного

Вырастал до размеров могильного…

Я не дам свою родину вывезти

За простор чужеземных морей!

Я стреляю — и нет справедливости

Справедливее пули моей!

Никогда ты здесь не жил и не был!..

Но разбросано в снежных полях

Итальянское синее небо,

Застекленное в мертвых глазах…

Ангелы, придуманные мной,

Снова посетили шар земной.

Сразу сократились расстоянья,

Сразу прекратились расставанья,

И в семействе объявился вдруг

Без вести пропавший политрук.

Будто кто его водой живою

О кропил на фронтовом пути,

Чтоб жене его не быть вдовою,

Сиротою сыну не расти.

Я — противник горя и разлуки,

Любящий товарищей своих, —

Протянул ему на помощь руки:

— Оставайся, дорогой, в живых!

И теперь сидит он между нами —

Каждому наука и пример, —

Трижды награжденный орденами,

Без вести пропавший офицер.

Он сидит спокойно и серьезно,

Не скрывая счастья своего.

Тихо и почти религиозно

Родственники смотрят на него.

Дело было просто: в чистом поле

Он лежит один. Темным-темно.

От потери крови и от боли

Он сознание теряет, но

С музыкой солдаты смерть встречают.

И когда им надо умирать,

Ангелов успешно обучают

На губных гармониках играть.

(Мы, признаться, хитрые немного, —

Умудряемся в последний час,

Абсолютно отрицая бога,

Ангелов оставить про запас.)

Никакого нам не надо рая!

Только надо, чтоб пришел тот век,

Где бы жил и рос, не умирая,

Благородных мыслей человек.

Только надо, чтобы поколенью

Мы сказали нужные слова

Сказкою, строкой стихотворенья,

Всем своим запасом волшебства.

Чтобы самой трудною порою

Кладь казалась легче на плечах…

Но вернемся к нашему герою,

Мы сегодня у него в гостях.

Он платил за все ценою крови,

Он пришел к родным, он спит с женой,

И парят над ним у изголовья

Ангелы, придуманные мной…

Тихо светит месяц серебристый…

Комсомольцу снятся декабристы.

По России, солнцем обожженной,

Тащатся измученные жены,

Молча по дороге столбовой

Одичавший тянется конвой.

Юноша из-за столетий мглы

Слышит, как бряцают кандалы.

Спят давно и старики и дети,

Медленная полночь над селом…

Комсомолец видит сквозь столетье

Пушкина за письменным столом.

Поздний час. Отяжелели веки.

И перо не легче, чем свинец…

Где его товарищ Кюхельбекер,

Фантазер, нестроевой боец?

С каждым днем разлука тяжелее,

Между ними сотни верст лежат.

Муравьев-Апостол и Рылеев

Входят в петербургский каземат.

Комсомольцу кажется сквозь сон,

Что стоит у Черной речки он.

Он бежал сквозь зимнее ненастье…

Разве можно было не спешить,

Чтоб непоправимое несчастье

Как угодно, но предотвратить!

Поздно, поздно!.. Раненый поэт

Уронил тяжелый пистолет…

Гаснут звезды в сумраке ночном,

Скоро утро встанет над селом,

И скрипят тихонько половицы,

Будто Пушкин ходит по избе…

Как узнать мне, что еще приснится,

Юный друг мой, в эту ночь тебе?

Опрокинут забор дощатый,

Песни, крики со всех сторон —

Из-под Фастова все девчата

Устремились в солдатский сон.

Спят бойцы… Посреди землянки,

В неподвижном кругу солдат,

Встали пышные киевлянки

И с любовью на них глядят.

Хоть и снятся, а впрямь живые.

И в предутренней тишине

Слышат сосны и часовые,

Как солдат говорит во сне:

— Дай мне руку свою, виденье,

Наклонись к моему плечу,

Не желаю я пробужденья,

Я с тобою побыть хочу.

Помнишь тополь у старой хаты,

Что стоит на краю села?

Не меня ты ждала, а брата!

Не ко мне, ты к нему пришла!

Знаешь, сердце как удивилось

В этой временной тишине:

Что же ты не ему приснилась?

Почему ты явилась мне?

Он ведь ранен еще на марше,

Он навек оставляет нас.

Твой любимый Карпенко-старший

Доживает последний час.

Он лежит в блиндаже комроты,

И, хоть это недалеко,

Не пройдешь ты через болото, —

Через сон перейти легко.

Ты простись со своим желанным,

Слезы девичьи урони…

На обратном пути, Оксана,

В сон солдатский мой загляни.

Мне бы в сырости этой жуткой

Ощутить бы твое тепло!..

Снам — конец. Наступает утро.

Над болотами рассвело.

Россия! Ведь это не то что

Ямщик — захудалая почта.

Россия! Ведь это не просто

Плакучая ива у моста.

По оползням древних оврагов

Медвежьей походкой века

Прошли от последних варягов

До первого большевика.

И пусть, по преданьям старинным.

Богатства не счесть твоего,—

Кончалось аршином сатина,

Россия, твое щегольство.

Тебе сквозь кабацкую сладость

Несла перекатная голь

Свою однодневную радость,

Свою ежедневную боль.

Неловко поправив рубаху,

К мучительной смерти готов,

На лобное место без страха

Взошел Емельян Пугачев.

Сквозь гущ у полярного мрака,

Махая в пути посошком,

Учиться к московскому дьяку

Идет Ломоносов пешком.

Встает петербургское утро,

Безмолвно стоит караул,

На Софью Перовскую грустно,

Прощаясь, Желябов взглянул…

Россия во мраке казенном

Склонялась над каждым казненным,

Россия без слез и без жалоб

Прекрасных сынов провожала.

И пишет чиновник приказный

Еще и еще имена…

За казнями следуют казни,

Идет за войною война.

За русской добычей богатой

Японский спешит капитал,

И навзничь еф рейтор женатый

Среди гаоляна упал…

А время над миром голодным

Неслось и неслось неспроста, —

В истории Прага и Лондон

Свои занимают места.

— Трудиться нельзя безвозмездно!

Спасайте бездомных ребят! —

Тревожно партийные съезды

Ударили в русский набат.

Как труден, Россия, как горек

Был путь исторический твой!..

Но вот я уже не историк,

А битвы участник живой.

Да! Я принимаю участье

В широких шеренгах бойцов,

Чтоб в новое здание счастья

Вселить наконец-то жильцов!

Недаром я молодость отдал,

Россия, за славу твою,

Мои комсомольские годы

Еще остаются в строю.

Полвека я прожил на свете,

Но к юности все же тянусь,

Хотя подрастающим детям

Уже патриархом кажусь.

Спокойные пенсионеры

О прошлом своем говорят,

А рядом идут пионеры,

Как сто Ломоносовых в ряд.

Они электричество знают,

Грядущее зрят наяву,

Пред ними с любовью склоняет

Природа седую главу.

Пред ними дубы вековые,

Как верные стражи в пути…

По мирным просторам России

Идти бы еще да идти!

Не то чтобы в славе и блеске

Другим поколеньям сверкать,

А где-нибудь на перелеске

Рязанской березою встать!

Я веду тебя, Сулико,

В удивительные края.

Это, кажется, далеко, —

Там, где юность жила моя.

Это было очень давно…

Украина… Сиянье дня…

Гуляй-Полем летит Махно

И прицеливается в меня.

Я был глупым птенцом тогда,

Я впервые узнал, поверь,

Что наган тяжелей куда,

Чем игрушечный револьвер.

А спустя два десятка лет —

Это рядышком, погляди! —

Я эсэсовский пистолет

Отшвырнул от твоей груди…

Дай мне руку! С тобой вдвоем

Вспомним зарево дальних дней.

Осторожнее! Мы идем

По могилам моих друзей.

А ты знаешь, что значит терять

Друга близкого? Это — знай:

«Здравствуй!» тысячу раз сказать,

И внезапно сказать: «Прощай!»

В жизни многое я узнал,

Твердо верую, убежден:

Проектируется канал

Юность-Старость, как Волго-Дон.

Будь послушною, Сулико,

Мы поедем с тобой в края,

Где действительно недалеко

Обитает старость моя.

И становится мне видней,

Как, схватившись за посошок,

По ступенькам грядущ их дней

Ходит бритенький старичок.

Это — я! Понимаешь — я!

Тот, кто так тобою любим,

Тот, кого считали друзья

Нескончаемо молодым.

В жажде подвигов и атак

Робко под ноги не смотреть, —

Ты пойми меня, — только так,

Только так я хочу стареть!

Жил я, страшного не боясь,

Драгоценностей не храня,

И с любовью в последний час

Вся земля обнимет меня.

Сулико! Ты — моя любовь!

Ты всю юность со мной была,

И мне кажется, будто вновь

Ты из песни ко мне пришла.

Мой сын заснул. Он знал заране:

Сквозь полусон, сквозь полутьму

Мелкопоместные дворяне

Сегодня явятся к нему.

Недаром же на самом деле,

Не отрываясь, «от» и «до»,

Он три часа лежал в постели,

Читал «Дворянское гнездо».

Сомкнется из отдельных звеньев

Цепочка сна — и путь открыт!

Иван Сергеевич Тургенев

Шоферу адрес говорит.

И, словно выхваченный фарой

В пути машиною ночной,

Встал пред глазами мир иной —

Вся красота усадьбы старой,

Вся горечь доли крепостной.

Вот парк старинный, речка плещет,

А может, пруд… И у ворот

Стоит, волнуется помещик —

Из Петербурга сына ждет.

Он написал, что будет скоро, —

Кирсанова любимый сын…

(Увы! Не тот, поэт который,

А тот, который дворянин.)

За поворотом кони мчатся,

На них три звонких бубенца

Звенят, конечно, без конца…

Прошло не больше получаса —

И сын в объятиях отца.

Он в отчий дом, в гнездо родное,

Чтоб веселей набраться сил,

Привез Базарова с собою…

Ах, лучше бы не привозил!..

Что было дальше — все известно…

Светает… сын уснул давно.

Ему все видеть интересно,

Ему, пожалуй, все равно —

Что сон, что книга, что кино!

Печально я встретил сегодня рассвет,

Я сразу проснулся от горя.

На палубу вышел, а палубы нет,

Ни чаек, ни неба, ни моря.

Навек попрощался с домашней мечтой,

Лежит предо мною дорога…

Ты думаешь — я совершенно пустой?

Во мне содержания много!

Костюмчика даже я не приобрел,

Лишь много неправды и фальши,

А жизнь улетает, как старый орел,

Все дальше, и дальше, и дальше.

Как мальчики, мечтая о победах,

Умчались в неизвестные края

Два ангела на двух велосипедах —

Любовь моя и молодость моя.

Иду по следу. Трассу изучаю.

Здесь шина выдохлась, а здесь прокол,

А здесь подъем — здесь юность излучает

День моего вступленья в комсомол.

И, к будущему выходя навстречу,

Я прошлого не скидываю с плеч.

Жизнь не река, она противоречье,

Она, как речь, должна предостеречь —

Для поколенья, не для населенья,

Как золото, минуты собирай,

И полновесный рубль стихотворенья

На гривенники ты не разменяй.

Не мелочью плати своей отчизне,

В ногах ее не путайся в пути

И за колючей проволокой жизни

Бессмертие поэта обрети.

Не бойся старости. Что седина? Пустое!

Бросайся, рассекай водоворот,

И смерть к тебе не страшною, простою,

Застенчивою девочкой придет.

Как прожил ты? Что сотворил? Не помнишь?

И все же ты недаром прожил век —

Твои стихи, тебя зовет на помощь

Тебя похоронивший человек.

Не родственник, ты был ему родимым.

Он будет продолжать с тобой дружить

Всю жизнь, и потому необходимо

Еще настойчивей, еще упрямей жить.

И, новый день встречая добрым взглядом,

Брось неподвижность и, откинув страх,

Поэзию встречай с эпохой рядом

На всем бегу,

На всем скаку,

На всех парах.

И вспоминая молодость былую,

Я покидаю должность старика,

И юности румяная щека

Передо мной опять для поцелуя.

Там, где небо встретилось с землей,

Горизонт родился молодой.

Я бегу, желанием гоним.

Горизонт отходит. Я за ним.

Вот он за горой, а вот — за морем…

Ладно, ладно, мы еще поспорим!

Я в погоне этой не устану,

Мне здоровья своего не жаль,

Будь я проклят, если не достану

Эту убегающую даль!

Все деревья заберу оттуда,

Где живет непойманное чудо,

Всех зверей мгновенно приручу…

Это будет, если я хочу!

Я пущусь на хитрость, на обман,

Сбоку подкрадусь… Но как обидно —

На пути моем встает туман,

И опять мне ничего не видно.

Я взнуздал отличного коня —

Горизонт уходит от меня.

Я перескочил в автомобиль —

Горизонта нет, а только пыль.

Я купил билет на самолет.

Он теперь, наверно, не уйдет!

Ровно, преданно гудят моторы.

Горизонта нет, но есть просторы!

Есть поля, готовые для хлеба,

Есть еще не узнанное небо,

Есть желание! И будь благословенна

Этой каждой дали перемена!..

Горизонт мой! Ты опять далек?

Ну, еще, еще, еще рывок!

Как преступник среди бела дня,

Горизонт уходит от меня!

Горизонт мой… Я ищу твой след,

Я ловлю обманчивый изгиб.

Может быть, тебя и вовсе нет?

Может быть, ты на войне погиб?

Мы — мои товарищи и я —

Открываем новые края.

С горечью я чувствую теперь,

Сколько было на пути потерь!

И пускай поднялись обелиски

Над людьми, погибшими в пути, —

Все далекое ты сделай близким,

Чтоб опять к далекому идти!

Венера! Здравствуй! Сквозь разлуки,

Сквозь лабиринты старины

Ты мне протягиваешь руки,

Что лишь художнику видны.

Вот локоть, пальцы, тонкий ноготь,

Совсем такой, как наяву…

Несуществующее трогать

Я всех товарищей зову:

Сквозь отрочество, сквозь разлуки,

Сквозь разъяренный динамит

Мечта протягивает руки

И пальчиками шевелит.

Зовет: «Иди ко мне поближе,

Ты не раскаешься, родной!

Тебя с собой я рядом вижу

На фотографии одной —

На красном фоне канонады,

На черном — прожитых ночей

И на зеленом фоне сада

В огне оранжевых лучей.

Давай с тобою вместе будем!

Сквозь кутерьму идущих лет

Давай с тобой докажем людям,

Что есть мечта и есть поэт!»

Нет! Жизнь моя не стала ржавой,

Не оскудело бытие…

Поэзия — моя держава,

Я вечный подданный ее.

Не только в строчках воспаленных

Я дань эпохе приношу,—

Пишу для будущих влюбленных

И для расставшихся пишу.

О, сколько мной уже забыто,

Пока я шел издалека!

Уже на юности прибита

Мемориальная доска.

Но все ж дела не так уж плохи,

Но я читателю знаком —

Шагал я долго по эпохе

И в обуви и босиком.

Отдался я судьбе на милость,

Накапливал свои дела,

Но вот Поэзия явилась,

Меня за шиворот взяла,

Взяла и выбросила в гущу

Людей, что мне всегда сродни:

— Ты объясни, что — день грядущий,

Что — день прошедший, — объясни!

Ни от кого не обособясь,

Себя друзьями окружай.

Садись, мой миленький, в автобус

И с населеньем поезжай.

Ты с ним живи и с ним работай,

И подними в грядущий год

Людей взаимные заботы

До поэтических высот.

И станет все тебе понятно,

И ты научишься смотреть,

И, если есть на солнце пятна,

Ты попытайся их стереть.

Недалеко, у самой двери,

Совсем, совсем недалеко

События рычат, как звери.

Их укротить не так легко!

Желание вошло в привычку —

Для взрослых и для детворы

Так хочется последней спичкой

Зажечь высокие костры!

И, ж аж дою тепла влекомы,

К стихотворенью на ночлег

Приходят все — и мне знакомый,

И незнакомый человек.

В полярных льдах, в кругу черешен,

И в мирной жизни, и в бою

Утешить тех, кто не утешен,

Зову Поэзию свою.

Не постепенно, не в рассрочку

Я современникам своим

Плачу серебряною строчкой,

Но с ободочком золотым…

Вставайте над землей, рассветы,

Струись над нами, утра свет!..

Гляжу на дальние планеты —

Там ни одной березы нет!

Мне это деревцо простое

Преподнесла природа в дар…

Скажите мне — ну, что вам стоит! —

Что я еще совсем не стар,

Что жизнь, несущаяся быстро,

Не загнала меня в постель

И что Поэзия, как выстрел,

Гремела, била точно в цель!

Откуда ты взялась такая?

«Где ты росла, где ты цвела?»

Твоим желаньям потакая,

Природа все тебе дала:

Два океана глаз глубоких,

Два пламени девичьих щек

И трогательный, одинокий,

На лоб упавший волосок…

Ты стать моей мечтой могла бы,

Но — боже мой! — взгляни назад:

За мной, как в очереди бабы,

Десятилетия стоят.

Что выдают? Мануфактуру?

Воспоминанья выдают?

Весьма потрепанную шкуру,

Что называется «уют»?

Мир так назойлив чудесами!

А я мечтаю до сих пор

Поплыть с тобой под парусами,

Забыв о том, что есть мотор.

Я не зову к средневековью,

К отсталости я не зову, —

Мне б только встретиться с любовью

Вот так — на ощупь, наяву!

Мы с ней встречались и до срока

И после срока… Отчего

Сама любовь — и одинока?

Любовь — а рядом никого?..

Ну ладно, хватит. Эти темы

Не для порядка и системы.

Как спорят где-то в глубине

Язычник с физиком во мне!

Я должен ощущать другое,

Я должен говорить не то…

Надень свое недорогое

Демисезонное пальто.

И мы пойдем с тобою в сказку,

В то общежитие поэм,

Где мы с тобой отыщем ласку,

Которой не хватает всем.

Как узнать мне безумно хочется

Имя-отчество одиночества!

Беспризорность, судьба несчастная —

Дело личное, дело частное.

Одинокая ночь темна.

Мать задумалась у окна —

Бродит мальчик один в степи.

Ладно, миленький, потерпи.

У отца умирает сын.

Что поделаешь? Ты — один.

Вот весной на краю села

Пышно яблоня расцвела,

Ну, а зелени нет кругом —

Не всегда же в саду живем!

Вот и я за своим столом

Бьюсь к бессмертию напролом,

С человечеством разлучась, —

Очень поздно: четвертый час.

Ходит ночью любовь по свету.

Что же ты не пришла к поэту?

Что упрямо со дня рожденья

Ищешь только уединенья?

Стань общительной, говорливой,

Стань на старости лет счастливой.

Проснулись служащие, и зари начало

На пишущей машинке застучало.

Еще сонливая, идет к заводу смена,

Петух запел — оратор деревень,

И начался совсем обыкновенный

И необыкновенный день.

Меня заколдовала ночь немая —

Спросонок я еще не понимаю:

Где детство милое, где пожилые люди,

Где тетерев в лесу, где дичь на блюде?

Определите точно этот срок —

Когда рекою станет ручеек?

Трагедия всех этих переходов

И для отдельных лиц и для народов.

Пусть время пронесется, мы умрем,

Пусть двести лет пройдет за Октябрем,

Но девушка в предутреннем лесу

Босою ножкой встанет на росу,

Я для нее (а я ее найду!)

За новым платьем в магазин пойду.

И, примеряя новенький наряд,

Я буду ей рассказывать подряд

О том, что было двести лет назад.

Как сообщить ей в темь времен других,

Что мы счастливей правнуков своих?

Тяжелые лишения терпя,

Мы Золушку подняли из тряпья.

Тела и души ветер колебал…

Скорее, Золушка! Не опоздай на бал!

Нашли мы под Житомиром в бою

Потерянную туфельку твою.

О кружены, мы знали, что умрем,

Чтоб Мальчик с пальчик стал богатырем.

И позавидует твоей большой судьбе,

И улыбнется правнучка тебе.

Других веков над нами встала тень…

Так продолжается рабочий день.

Указанье пришло на заре,

Чтоб без премий, без всякого жалованья

Сделать всю детвору во дворе

Капитанами дальнего плаванья,

Некрасивого сделать красивым

И несчастного — самым счастливым.

Кто шумит за чужими дверьми?

Почему вдруг заплакали дети?

Беспокоиться вместе с людьми —

Нет профессии лучше на свете!

Может быть, я сочувствую слишком?

Разве можно мне быть ни при чем,

Если рядом безногий парнишка

Загрустил над футбольным мячом?

Ни за что я не стану лениться,

И в желаньях своих не утих —

Я хочу, чтоб исчезли больницы

За огромной нехваткой больных.

Указанье является днем:

Побеждать не мечом и огнем —

Только словом, стихом и теплом.

Может быть, вы меня не поймете,

Это стих вам навстречу спешит,

Будто женщина-врач в самолете

Над Чукоткой к больному летит.

Так несите ж меня, указанья,

Как стремительным водопад!

(Обернулся я — воспоминанья,

Как застывшие волны, стоят.)

Неужели ты, воображенье,

Как оборванное движенье?

Неужели ты между живых —

Как в музее фигур восковых?

Не силен я, не хвастаюсь мощью,

Но — свидетель бессонных ночей —

Здравствуй, сказка! Ты — верный помощник

При созданье реальных вещей.

Указание ночью пришло

(Календарь изменяет число),

Я трудился весь день, я устал,

Указания я не слыхал.

Но ребятки в предутренний час

Вновь со мною поделятся планами:

«Дядя Миша! Ты сделаешь нас

Хоть какими-нибудь капитанами?»

Я все время довольствуюсь малым,

Мне ль судьбу свою надо дразнить?

Не мечтаю стать я генералом,

Чтоб военные тайны хранить.

Жизнь диктует в движении гулком:

— Человек! Бесконечно живи,

Чтоб по улицам и переулкам

Всё разбрасывать тайны свои.

Мальчик в грусти непреодолимой

Пьет у будки дешевенький квас.

Я тебе, мой читатель незримый,

Тайну мальчика выдам сейчас.

Мыслит девочка в страшном рыданье,

Что не так она жизнь провела,

Что бестактной была на свиданье,

Что косички не так заплела.

Вот с пьянчужкой иду я под ручку —

Одному одиноко в пути.

Это тайна: он пропил получку,

И домой неприятно идти.

Вот чиновник, покой не нарушив,

Стал счастливым, прилег на кровать —

Хорош о свою мелкую душу

Государственной тайной считать!

Люди здравствуют и поживают,

Мне бы только их тайны постичь,

Эти тайны меня соблазняют,

Как охотника редкая дичь…

Все же, что заключается в главном?

Разве мир представлений исчез?

Наше время — не в тайном, а в явном

И в обыденном мире чудес.

С этой старой знакомой —

С неутомимой бессонницей —

Я встречаюсь опять.

Как встречался с буденновской конницей.

Тишина угрожает мне вновь,

Словно миг перед взрывом, —

Буду верен себе

И навеки останусь счастливым.

Чем могу я, скажите, товарищи,

Быть недоволен?

Мне великое время

Звонило со всех колоколен.

Я доволен судьбой,

Только сердце все мечется, мечется,

Только рук не хватает

Обнять мне мое человечество!

То ли жизнь становится напевней,

То ли в каждом доме соловьи…

Города, поселки и деревни —

Золотые прииски мои!

Я недаром погибал от жажды,

Я фронтов десяток пересек,

В душах комсомольцев и сограждан

Собирая золотой песок.

Ни за что не стану торопиться.

Жизнь моя, по-прежнему теки!

Дорогие желтые крупицы

Не истратить бы на пустяки!

От меня промышленность отстала —

Я коплю без края, без конца

Зерна драгоценного металла,

Что не сразу отдают сердца…

Жизнь моя ничуть не стала тише,

Громкий пульс в крови мы сберегли.

Жизнь идет, земля под солнцем дышит,

Океан колышет корабли.

Не мешало б нам встречаться чаще.

Жизнь идет, года идут подряд,

И над прошлым и над настоящим

Золотые бабочки летят.

Юности своей я не отверг,

Нравится мне снова все, что делаю,

Будто после дождичка в четверг

Расцвели сады оледенелые.

Если жив я — и любовь жива!

Для тебя, единственная, ласковая,

Я нашел хорошие слова,

Лучшие из словарей вытаскивая…

Не так легко сравнение найдешь,

Твои глаза в стихотворенье просятся,

Как голубые ведрышки, несешь

Ты их на коромысле переносицы.

Я повторить вовеки не смогу

Твои слова, горячие и близкие, —

Ведь речь твоя способна и в пургу

Всех журавлей призвать в поля российские.

Я всех людей могу богаче быть,

Нет у меня, поверь, на бедность жалобы,

И, чтоб тебе вселенную купить,

Мне, может быть, копейки не хватало бы…

Мне много жить и пережить пришлось,

Но я тебе заносчиво и молодо,

Как связку хвороста, мечты свои принес —

Зажги костер, погрейся, очень холодно…

Посветлело в небе. Утро скоро.

С ямщиком беседуют шоферы.

«Времечко мое уж миновало…

Льва Толстого я возил, бывало,

И в моих санях в дороге дальней

Старичок качался гениальный…»

«Пушкина возил?» —

«Возил, еще бы!..

Тьма бессовестная, снежные сугробы,

Вот уже видна опушка леса

Перед самой пулею Дантеса…»

«А царя возил?» —

«Давно привык!

Вся Россия видела когда-то —

Впереди сидит лихой ямщик,

Позади трясется император…»

«Ты, ямщик, в романсах знаменит…»

Им ямщик «спасибо» говорит,

Он поднялся, кланяется он —

На четыре стороны поклон.

Он заплакал горькими слезами,

И шоферы грязными платками,

Уважая прежние века,

Утирают слезы ямщика.

Шляется простудная погода,

В сто обхватов виснут облака…

Четверо людей мужского рода

До дому довозят ямщика.

И в ночи, и темной и безликой,

Слушают прилежно вчетвером —

Старость надрывается от крика,

Вызывает юности паром…

Ловкий, лакированный, играючи

Мчит автомобиль во всей красе,

Химиками выдуманный каучук

Катится по главному шоссе…

Слышу я сквозь времени просторы,

Дальний правнук у отца спросил:

«Жил-был на земле народ — шоферы.

Что за песни пел? Кого возил?»

Нет, все листья не облетели,

Может, жизнь потому хороша,

Что живет в моем старом теле

Понимающая душа.

Понимаю и принимаю

И ребенка, и старика,

К человечеству приближаю

То, что видно издалека.

Вижу все — и морей просторы,

И болотную вижу гать,

Вижу — мальчики через заборы

Лезут яблоки воровать.

Встретил старого пенсионера,

Покалякали час-другой…

Вижу улицу, вижу эру,

Вижу спутника над собой.

Не в каком-нибудь отдаленье —

В гуще времени мне видней

Умножение и деленье,

Плюс и минус борьбы людей.

Гражданином опасность встречу,

Честно смерти в глаза взгляну,

Под волною противоречий

Никогда я не утону.

Понимаю я: в океане —

Что эпохи моей призыв —

Не спортивное состязанье,

А решающий переплыв.

Вижу будущее наяву…

Так живу я и так плыву,

Не боюсь воды ледяной…

Звезды светятся надо мной.

Старик какой-то вышел на крыльцо,

Под временем годов своих шатаясь,

И, как официальное лицо,

Стоит на белорусской крыше аист.

Желаниями грудь моя полна.

Пришел апрель. Опять весна опознана,

Опять она пришла, моя весна,

Но слишком поздняя,

Но очень, очень поздняя.

К новой юности ревнуя,

Жадно я веду теперь

Итальянскую, тройную

Бухгалтерию потерь…

Ближе к следующему столетью,

Даже времени вопреки,

Все же ползаем по планете

Мы, советские старики.

Не застрявший в пути калека,

Не начала века старик,

А старик середины века,

Ох, бахвалиться он привык:

— Мы построили эти зданья,

Речка счастья от нас течет,

Отдыхающие страданья

Здесь живут на казенный счет.

Что сказали врачи — не важно!

Пусть здоровье беречь велят…

Старый мир! Берегись отважных

Нестареющих дьяволят!..

Тихий сумрак опочивален —

Он к рукам нас не приберет…

Но, признаться, весьма печален

Этих возрастов круговорот.

Нет! Мы жаловаться не станем,

Но любовь нам не машет вслед —

Уменьшаются с расстояньем

Все косынки ушедших лет.

И, прошедшее вспоминая

Все болезненней и острей,

Я не то что прошу, родная,

Я приказываю: не старей!

И, по-старчески живописен,

Завяжу я морщин жгуты,

Я надену десятки лысин,

Только будь молодою ты!

Неизменно мое решенье,

Громко времени повелю —

Не подвергнется разрушенью

Что любил я и что люблю!

Ни нарочно, ни по ошибке,

Ни в начале и ни в конце

Не замерзнет ручей улыбки

На весеннем твоем лице!

Кровь нисколько не отстучала,

Я с течением лет узнал

Утверждающее начало,

Отрицающее финал.

Как мы людям необходимы!

Как мы каждой душе близки!..

Мы с рожденья непобедимы,

Мы — советские старики!

Мне бы молодость повторить —

Я на лестницах новых зданий,

Как мальчишка, хочу скользить

По перилам воспоминаний.

Тем, с которыми начат путь,

Тем, которых узнал я позже,

Предлагаю года стряхнуть,

Стать резвящейся молодежью.

Дружбы нашей поднимем чаши!

Просто на дом, а не в музей

Мы на скромные средства наши

Пригласили наших друзей.

Как живете вы? Как вам дышится?

Что вам слышится? Как вам пишется?

Что вы делаете сейчас?

Как читатель? Читает вас?

На писательском вернисаже

Босиком не пройтись ли нам

Под отчаянным ливнем шаржей,

В теплых молниях эпиграмм?

И, любовью к друзьям согреты,

Проведем вечерок шутя…

Шутка любящ его поэта —

Как смеющееся дитя.

Не надо, чтоб мчались поля и леса:

Разлука — один поворот колеса.

Да, это разлука — заканчивать книгу,

Но стих посвящен не прощальному мигу,

О, как дорога ты, беседа друзей!..

Мы так изучили друг друга привычки!

Но вот уже дальше бегут электрички

От нашей беседы, от книги моей…

Идет все дальше, глубже возраст мой,

И, вспоминая юных чувств горенье,

Я так взволнован, что с любой строфой

Меняется размер стихотворенья.

Мне нужны (ни с кем не деля),

Как поэту и патриоту,

Для общения — вся Земля,

Одиночество — для работы.

Перелистываю страницы,

Их дыхание горячо…

Что нам к поезду торопиться?

Почаевничаем еще…

Не родственники мы, не домочадцы,

И я хотел бы жизнь свою прожить,

Чтоб с вами никогда не разлучаться

И «здравствуйте» все время говорить.

Все ювелирные магазины —

Они твои.

Все дни рожденья, все именины —

Они твои.

Все устремления молодежи —

Они твои.

И смех, и радость, и песни тоже —

Они твои.

И всех счастливых влюбленных губы —

Они твои.

И всех военных оркестров трубы —

Они твои.

Весь этот город, все эти зданья —

Они твои.

Вся горечь жизни и все страданья —

Они мои.

Уже светает, уже порхает

Стрижей семья.

Не затихает, не отдыхает

Любовь моя.

Я за счастьем все время в погоне,

За дорогой дорога подряд.

Телевиденья быстрые кони

Бубенцами в эфире звенят.

Будто с самого детства впервые

Вижу я темно-синю ю высь,

Где в обнимку летят позывные

И с романсами переплелись.

До чего же нам стали привычны

Голоса беспредельных высот!

Люди в небе живут как обычно —

Кто поет, кто на помощь зовет.

И возможно, что за небосклоном

Он живет среди звездных миров —

Не записанный магнитофоном

Околевшего мамонта рев.

Мы — живущие вместе на свете —

Разгадали не все чудеса.

И бредут от планеты к планете

Крепостных мужиков голоса.

И быть может, на всех небосклонах

Повторяются снова сейчас

Несмолкающий шепот влюбленных

И густой Маяковского бас.

Пусть звезда не одна раскололась,

Но понятный и вечно живой,

С хрипотцой Циолковского голос

Не замолк на волне звуковой.

С детства не был силен я в науке.

Не вступая с учеными в спор,

Я простер постаревшие руки

В нестареющий синий простор.

Мне близки эти дальние звезды,

Как вот этот заснеженный лес…

Я живу, потому что я создан

Для людей, для земли, для небес.

Я хочу овладеть чудесами,

Что творятся в космической мгле, —

Небо полнится голосами

Тех, кто жил и любил на Земле.

Молодежь! Ты мое начальство —

Уважаю тебя и боюсь.

Продолжаю с тобою встречаться,

Опасаюсь, что разлучусь.

А встречаться я не устану,

Я, где хочешь, везде найду

Путешествующих постоянно

Человека или звезду.

Дал я людям клятву на верность,

Пусть мне будет невмоготу.

Буду сердце нести как термос,

Сохраняющий теплоту.

Пусть живу я вполне достойно,

Пусть довольна мною родня —

Мысль о том, что умру спокойно,

Почему-то страшит меня.

Я участвую в напряженье

Всей эпохи моей, когда

Разворачивается движенье

Справедливости и труда.

Всем родившимся дал я имя,

Соглашаются, мне близки,

Стать родителями моими

Все старушки и старики.

Жизнь поэта! Без передышки

Я все время провел с тобой,

Ты была при огромных вспышках

Тоже маленькою зарей.

Не поверят — божись не божись,

У меня, говорю без обмана,

Для подарков людям всю жизнь

Оттопыривались карманы.

Прав, не прав я, наверно, решит

Старый турок Гарун аль Рашид.

Он ко мне, обалдев с непривычки,

Едет в гости на электричке.

Он приехал и ждет на вокзале —

Мне об этом в киоске сказали.

Он столетия пробыл з пути,

На него современность накинется,

И задача моя — привезти

Человека из сказки в гостиницу…

Спит столица в предутренней мгле,

Спит старик телефон на столе,

Спят гостиницы все этажи…

Ну-ка, милый, давай расскажи,

Расскажи мне, что слышно на свете

И поют ли еще соловьи?

Что дарил ты и взрослым и детям?

Как продолжил ты сказки мои?

Как шагал ты по сказочным странам,

Что писал ты и что прочел?

Указал ты пути великанам?

Быть полезным учился у пчел?

Так коснуться бумаги ты смог,

Чтобы пахла она, как цветок?

Как я жил? Что я делал на свете?

Смог ли сказку я в быль превратить?

Не могу я на это ответить,

У читателя надо спросить!

Все желанья собрал я в охапку,

Все послушно, все покорно мне.

И звезда стоит на задних лапках

В широко распахнутом окне.

Разве чужды мне цветы живые?

Разве я рациональным стал?

Я-то колокольчики степные

Не переливаю на металл.

Пусть же будет лепестками песни

Многократно шар земной обвит,

Пусть она в загадки поднебесья

С космонавтом третьим полетит.

Устремленная к далеким сферам,

На Земле беседуя с детьми,

Пусть она идет людским размером,

Пусть она рифмуется с людьми.

Пусть она, как люди, без простоя

Продолжается, как начата…

Вот мое желание простое,

Вот моя давнишняя мечта!

Разрушены барьеры ночи темной…

Рассвет какой, как все огромно!

Как будто неба тихий океан

Упал на Тихий океан.

Кончается моя ночная сказка.

Земля под синим пологом легла,

Но вот уж фиолетовая краска,

Как школьница, бежит через луга.

Все спящие сейчас вот-вот проснутся

Лучи нещадно небо теребят.

Они бегут, они ко мне несутся

Ватагою оранжевых ребят.

Бегут лучи, мои родные дети.

Они моя давнишняя семья.

Со всеми красками дружу я на рассвете,

И на закате с ними буду я.

Не для пустого времяпровожденья

Я пробивался сквозь обвалы туч,

И для тебя в твой светлый день рожденья

Я выбираю самый лучший луч.

Живого или мертвого,

Жди меня двадцать четвертого,

Двадцать третьего, двадцать пятого —

Виноватого, невиноватого.

Как природа любит живая,

Ты люби меня не уставая…

Называй меня так, как хочешь:

Или соколом, или зябликом.

Ведь приплыл я к тебе корабликом —

Неизвестно, днем или ночью.

У кораблика в тесном трюме

Жмутся ящики воспоминаний

И теснятся бочки раздумий,

Узнаваний, неузнаваний…

Лишь в тебе одной узнаю

Дорогую судьбу мою.

Будь пушкинским каждый мой шаг.

Душа! Не подвергнись забвенью —

Пусть будет средь новых бумаг

Жить пушкинское вдохновенье.

Пусть мой поэтический труд

Не будет отмеченным славой,

Пусть строчки мои зарастут

Его головой кучерявой.

Не нужно дороги другой —

Удобней, чем наша прямая!

О Пушкин вы мой дорогой,

Как крепко я вас обнимаю!

Не камень, не мрамор, а вас,

Живого, в страданье и муке

Обняли в торжественный час

Мои запоздавшие руки.

Никому не причиняя зла,

Жил и жил я в середине века,

И но мне доверчивость пришла —

Первая подруга человека.

Сколько натерпелся я потерь,

Сколько намолчались мои губы!

Вот и горе постучалось в дверь,

Я его как можно приголубил.

Где-то рядом мой последний час,

За стеной стучит он каблуками…

Я исчезну, обнимая вас

Холодеющими руками.

В вечность поплывет мое лицо,

Ни на что, ни на кого не глядя,

И ребенок выйдет на крыльцо,

Улыбнется: — До свиданья, дядя!

Я листаю стихов своих томик,

Все привычно, знакомо давно.

Юность! Ты как охотничий домик,

До сих пор в нем не гаснет окно.

Вот, в гуманность охоты поверив,

Веря в честность и совесть мою,

Подошли добродушные звери.

Никого я из них не убью!

Не существованье, а драка!

Друг мой, гончая прожитых лет,

Исцарапанная собака,

Заходи-ка ты в мой кабинет.

Сколько прожил я, жизнь сосчитает.

И какая мне помощь нужна?

Может, бабочки мне не хватает,

Может, мне не хватает слона?

Нелегка моей жизни дорога,

Сколько я километров прошел!..

И зайчишку и носорога

Пригласил я на письменный стол.

Старость — роскошь, а не отрепье,

Старость — юность усталых людей,

Поседевшее великолепье

Наших радостей, наших идей.

Может, руки мои не напишут

Очень нужные людям слова,

Все равно, пусть вселенная дышит,

Пусть деревья растут и трава.

Жизнь моя! Стал солидным я разве?

У тебя, как мальчишка, учусь.

Здравствуй, общества разнообразие,

Здравствуй, разнообразие чувств.

Выйди замуж за старика!

Час последний — он недалек.

Жизни взбалмошная река

Превращается в ручеек.

Даже рифмы выдумывать лень,

Вместо страсти и ожиданий

Разукрашен завтрашний день

Светляками воспоминаний.

Выйди замуж за старика!

За меня! Вот какой урод!

Не везде река глубока —

Перейди меня тихо вброд.

Там на маленьком берегу,

Где закат над плакучей ивой,

Я остатки снов берегу,

Чтобы сделать тебя счастливой.

Так и не было, хоть убей,

Хоть с ума сойди от бессилья,

Ни воркующих голубей,

Ни орлов, распластавших крылья.

Такая у него была порода,

Таким он негодяем был, —

Его всегда, в любое время года,

Сам Иисус Христос по морде бил.

Я у него вторые сутки дома,

Давай, хозяин, щедро угощай!

Не только что — мы сорок лет знакомы,

Ты собственность моя, мой негодяй!

Все в юности произошло когда-то,

Всем незаметный, мне заметный след.

С юнцами говорить мне трудновато.

Ну, а тебя я знаю сорок лет.

Не выдержал ты с жизнью поединка,

Преувеличил человека власть…

И вспомнила холодная снежинка

О том, что теплой каплей родилась.

Я счастлив у поэзии во власти,

Она и я принадлежим труду.

В мир разноцветных радуг, в царство счастья,

Я негодяя за руку веду.

Обоих нас бессмертье ожидает,

Я у суда пощады не молю…

Меня всегда читатель оправдает:

Не виноват я, что людей люблю.

Не знаю, был я трусом или смелым,

Не знаю — знаменит, не знаменит?..

Когда родился я, листва шумела.

Она увяла? Нет, всегда шумит!

Я счастлив судьбою завидной —

Плыву я по волнам весь день,

Пусть берега даже не видно,

Меня провожает сирень.

Плыву на восток и на запад,

Все волны и волны вдали,

Но все же со мной этот запах —

Сиреневый запах земли.

Плыви же, стихотворенье,

В немыслимое бытие,

Где женщины пахнут сиренью.

Где, может быть, счастье мое.

Сирень! Ты ничем не торгуешь —

Бесплатная юность моя!

И если ты не существуешь,

Я выдумаю тебя.

Нет, не в мире встреч, в краю прощаний

Так живу я на краю земли,

Как давно женатые мещане

В мудрость с легкомыслием пришли.

Мы не молоды, но, кажется, не стары.

Полночь. Тихо. Трудится сверчок,

На столе бушуют самовары,

Создавая новый кипяток.

Все мне кажется, что я молод,

Что стою накануне дня,

Все мне кажется — конь и молот

Богом созданы для меня.

Я лечу, и несутся искры

От подков по глуши степной.

Юность, юность! Ведь ты не близко!

Юность, юность! Побудь со мной!

Я кую, и несутся искры

В окружающий полумрак…

Юность, юность! Ведь ты не близко?

Я состарился? Разве так?

Дай-ка всех друзей озадачим!

Пусть могила невдалеке,

Я несусь на коне горячем,

Тяжкий молот в моей руке!

Каждый день и каждый час

Трепещите, бойтесь нас:

Ведь мы —

Ведьмы!

Нас боится вся страна

От мышонка до слона:

Ведь мы —

Ведьмы!

Укусить мы можем так,

Как две тысячи собак:

Ведь мы —

Ведьмы!

Чтоб не грянула беда,

Избегайте нас всегда:

Ведь мы —

Ведьмы!

Пятью пять — сто двадцать пять!

Вот как учим мы считать:

Ведь мы —

Ведьмы!

Счет у нас особый есть —

Шестью шесть — сто тридцать шесть:

Ведь мы —

Ведьмы!

Как печально, черт возьми,

Что мы не были детьми:

Ведь мы —

Ведьмы!

Люди борются со злом,

Победят — и мы умрем:

Ведь мы —

Ведьмы!

Мне много лет. Пора уж подытожить,

Как я живу и как вооружен.

На тысячу сердец одно помножить —

И вот тебе готовый батальон.

Значенья своего я не превысил,

Мне это не к лицу, мне не идет,

Мы все в атаке множественных чисел

С единственным названием: народ!

Быть может, жил я не для поколений,

Дышал с моей эпохою не в лад?

Быть может, я не выкопал по лени

В моей душе давно зарытый клад?

Я сам свой долгий возраст не отмечу…

И вот из подмосковного села

Мне старая колхозница навстречу

Хлеб-соль на полотенце поднесла.

Хлеб-соль! Мне больше ничего не надо,

О люди, как во мне ошиблись вы.

Нет, я не в ожидании парада,

Я в одинокой комнате вдовы.

Я ей портреты классиков развешу,

И все пейзажи будут на стене,

Я все ей расскажу, ее утешу,

Прошу, друзья, не помешайте мне!

Я радость добывал, и есть усталость,

Но голос мой не стих и не умолк.

И женщина счастливой оставалась —

Я был поэтом, выполнил свой долг.

Мне неможется на рассвете,

Мне б увидеть начало дня…

Хорошо, что живут на свете

Люди, любящие меня.

Как всегда, я иду к рассвету,

И, не очень уж горячи,

Освещают мою планету

Добросовестные лучи.

И какая сегодня дата,

Для того чтоб явилась вновь

Похороненная когда-то,

Неродившаяся любовь?

Не зовут меня больше в драку:

Я в запасе, я просто так,

Будто пальцы идут в атаку,

Не собравшиеся в кулак.

Тяжело мне в спокойном кресле.

Старость, вспомнить мне помоги, —

Неужели они воскресли,

Уничтоженные враги?

Неужели их сила тупая

Уничтожит мой светлый край?

Я-то ладно, не засыпаю,

Ты, страна моя, не засыпай!

В этой бешеной круговерти

Я дорогу свою нашел,

Не меняюсь я, и к бессмертью

Я на цыпочках подошел.

Я клянусь тебе детской мечтою,

Взрослым подвигом, горем земли —

В мире самой счастливой четою

Мы с тобою прожить бы могли.

Мне узнать бы любовь хоть на ощупь,

Только контуры где-то видны,

И как будто в осеннюю рощу

Я вошел в середине весны.

Нам бы счастье свое не прохлопать,

Я к любым испытаньям готов…

До чего надоедлива копоть

Мной еще не зажженных костров.

Как о хлебе, мечтаю о чуде,

Я хочу, чтобы в годы мои

Соловьи запевали, как люди,

Чтоб запели мы, как соловьи.

С молодой, ненасытною жаждой

Мне, наверно, понять не успеть,

Что обязанность зелени каждой —

К дням осенним вовсю зажелтеть.

Отвечайте, прошедшего тени,

Для чего я на свете живу?

В листопад самый гнусный, осенний

Возвращаю деревьям листву.

За столом засиделся я поздно.

Небо в звездах, и космос висит.

И не бабушкой старой береза,

А девчоночкой светлой стоит.

Я шагаю с открытой душою,

Комсомольцы идут впереди,

Все — и маленькое и большое —

Прижимая к широкой груди.

Дни свои я тобою украшу.

Еле слышно меня позови,

И вдвоем, как на родину нашу,

Возвратимся мы к прежней любви.

Нынче не совсем обыкновенный —

Мраморный я к людям прихожу, —

От склероза каменеют вены,

Места я себе не нахожу,

Холодом настигнутое тело

Теплого общенья захотело.

Берегов далеких обитатель,

Стань мне другом, дорогой читатель!

Через двести лет иль полтораста

Я кричу отсюда: «Мальчик! Здравствуй!

Девочка моя! Сквозь много лет

Белокаменный прими привет!..»

Как всегда, стремился я вперед,

Оступался — я не скороход.

Будь же проклят дважды или трижды

Тот, кто юность мыслит как печать!

Сердце! Будь интеллигентным, выжди,

Продолжай стучать, стучать, стучать!

Мне в твоем таком ритмичном стуке

Будущее протянуло руки,

И в меня, как в мужа, влюблена

Та, которая еще не рождена.

Перейдя других времен преграды,

Наши жертвы требуют награды,

Мрамора условность ни к чему…

Мой потомок! Я тянусь к нему!

Он родился, учится ходить,

Мне б его в штанишки нарядить,

Пистолет купить ему ребячий…

Таковы теперь мои задачи.

И на средства все, что накопил,

Я подарки внукам накупил.

Плавают, не вышли из игры

Чувств моих воздушные шары,

Вьются белки, бегают лошадки

В очень интересном беспорядке.

От любви мой путь все время ярок,

Жизнь моя — грядущ ему подарок,

Будущее вижу наяву…

Мрамор дышит — я еще живу!

Музыка ли, пенье, что ли, эхо ли —

Что же это зазвучало вновь?

От вокзала Дружбы мы отъехали

К следующ ей станции — Любовь.

Кто-то с кем-то навсегда простился,

Чей колеса затоптали след?

И над стрелочницей опустился

Свет разлуки — сумеречный свет.

Будем вместе во всеобщей давке,

Ну какой тут может быть секрет,

Если из конспиративной явки

Вышла ты, любовь, на божий свет.

Звездами планета разнаряжена,

Ночь растет, растет за часом час,

И заря в тумане ищет скважину,

Чтоб потом насплетничать о нас.

Рано еще. Чуть взошло светило.

Только-только ночь простерлась ниц,

И еще не прикасалось мыло

К неумытым лицам проводниц.

Так оно ведется год от года —

Шпал мельканье, шепот проводов,

И обогащается природа

Движущимся утром поездов.

Через все завалы снеговые,

Через летний утренний туман

Комсомольцы Западной России

Мчатся на Алтай и в Казахстан.

Пусть они ни разу не сражались,

Мне смотреть на них не надоест,

Как они воинственно прижались

К седлам бесплацкартных мест.

Юность расшумелась по вагонам,

Что это творится поутру?

Контролер отшельником казенным

Ходит в распевающем миру.

Каждый день торчу я на вокзале,

Хорош о б за тыщу верст махнуть!

Вежливо мне годы указали

Путь домой — без путешествий путь!

Ну на что рассчитывать еще-то?

Каждый день встречают, провожают…

Кажется, меня уже почетом,

Как селедку луком, окружают.

Неужели мы безмолвны будем,

Как в часы ночные учрежденье?

Может быть, уже не слышно людям

Позвоночного столба гуденье?

Черта с два, рассветы впереди!

Пусть мой пыл как будто остывает,

Все же сердце у меня в груди

Маленьким боксером проживает.

Разве мы проститься захотели,

Разве «Аллилуйя» мы споем,

Если все мои сосуды в теле

Красным переполнены вином?

Все мое со мною рядом, тут,

Мне молчать года не позволяют.

Воины с винтовками идут,

Матери с детишками гуляют.

И пускай рядами фонарей

Ночь несет дежурство над больницей,

Ну-ка, утро, наступай скорей,

Стань, мое окно, моей бойницей!

Столкновения все чаще, чаще…

Не уходит драки перегар.

Прошлое воюет с настоящим,

Спорят десятина и гектар.

Где ты, где ты, к старшему почтенье?

Презирает лампочка звезду.

И весовщики в большом смятенье —

Центнеры с пудами не в ладу.

Кепки на затылок отодвинув,

Дорогие сверстники мои

Наблюдали метров и аршинов

Страшные кулачные бои.

И казалось бы, убыток не велик-то,

Связаны мы крепкою судьбой,

Ну поди-ка разреши конфликты

Трудные — меж мною и тобой.

Как люблю тебя я, молодую, —

Мне всегда доказывать не лень,

Что закат с зарею не враждуют,

Что у них один и тот же день.

Какой это ужас, товарищи,

Какая разлука с душой,

Когда ты, как маленький, свалишься,

А ты уже очень большой.

Неужто все переиначивать,

Когда, беспощадно мила,

Тебя, по-охотничьи зрячего,

Слепая любовь повела?

Тебя уже нет — индивидуума,

Все чувства твои говорят,

Что он существует, не выдуман,

Бумажных цветов аромат.

Мой милый, дошел ты до ручки!

Верблюдам поди докажи,

Что безвитаминны колючки,

Что надо сжирать миражи.

И сыт не от пищи терновой,

А от фантастических блюд,

В пустыне появится новый,

Трехгорбый счастливый верблюд.

Как праведник, названный вором,

Теперь ты на свете живешь,

Бессильны мои уговоры —

Упрямы влюбленные в ложь.

Сквозь всю эту неразбериху

В мерцанье печального дня

Нашел я единственный выход —

Считай своим другом меня!

Последние листья осень сорвет,

И когда настанет зима,

В пустые залы театров войдет

Голливуд, сошедший с ума.

Он нахлынет в фойе,

Он займет партер,

И подмостки вновь оживут:

«Покажи нам трагедию жертв и потерь,

Которых не знал Голливуд!»

«На сцену, приятель!

На сцену все!

На сцену, актеры и конферансье!

Вас слушает Голливуд!..»

Артист, которому много лет,

Выйдет и запоет,

Он вынет заржавленный пистолет

И отца родного убьет!

Сангвиник, сидящий в первом ряду,

Вскочит на авансцену:

«Простите, я всю эту ерунду,

Все страсти в любом альманахе найду,

Я знаю этому цену!

Прошли года.

Их шум затих.

Это было очень давно.

Мы бездну родственников своих

Уничтожали в кино.

— Ах, дочь!

— Ах, сын!

— Ах, мать моя!..

И вот изрезана вся семья,

И зритель слезится в истерике…

Страданье становится пошлым, и вот —

Слеза из театра ушла и бредет

По всей остальной Америке…

Слушайте, Джэмс, или как вас зовут —

Нас не обманешь — мы все-таки Голливуд!»

И старый актер, который устал,

Который губы зовет «уста»,

Пройдет к себе за кулисы.

Он вынет заржавленный пистолет,

Он скажет: «Мне уже много лет,

Пора уже застрелиться!»

И тогда пикантный и полунагой,

Тросточкой помавая,

Выйдет на сцену и шаркнет ногой

Комик из Уругвая.

Все, понятно, очень просто —

Не смеялись вы давно.

Киньтесь с Бруклинского моста —

Это очень смешно!

Гоп!

Гоп!

Все продали. Ничего нет.

Мертвым это все равно.

Голенькими похоронят —

Это очень смешно!

Гоп!

Гоп!

Схоронил за трое суток

Двух детей и заодно

Сам повешусь… Кроме шуток,

Это очень смешно!

Гоп!

Гоп!

Я счастлив.

Я знаю свое ремесло!

Смотрите, куда меня занесло —

До самого потолка!

Я надену петлю, перестану дышать,

Но трость, как живая, будет дрожать

На кончике языка!..

Смежились глаза и закрылись пути.

Он молод был, он дышал огнем…

Ему еще не было тридцати…

Утрите мне слезы — я плачу о нем!

Без цинизма!

Хорошо. Постараюсь.

А трагик? Его холодеет висок,

И смерть прикоснулась к холодным устам,

И пуля прошла сквозь его мозжечок,

Сквозь цитаты трагедий, дремавшие там.

Он с демонами сражался в пылу,

Колумбом прошел бутафорские бури,

И вот он лежит на холодном полу,

Как голая девушка на гравюре…

Я говорю трогательно?

Очень!

В небытие мертвецов проводив,

Чуткой акустикой этого зала

Вы слышали, как у искусства в груди

Клапан за клапаном сердце смолкало.

Я видел, как жалость сгущалась над вами

Как в судороге подбородки тряслись[4].

. . . . . . . . . .

Я думал, вы меня забыли

И, мной ничуть не дорожа,

Светлову, верно, изменили,

Светлову не принадлежа.

Из головы моей проворно

Ваш адрес выпал издавна —

Так выпадает звук из горна

Или ребенок из окна.

Дыша тепло и учащенно,

Принес мне тень знакомых черт

В тяжелой сумке почтальона

Чуть не задохшийся конверт.

И близко так, но мимо, мимо

Плывут знакомые черты…

(Как старый друг, почти любимый,

Я с вами перейду на «ты».)

Моя нечаянная радость!

Ты держишь в Астрахань пути,

Чтоб новый мир, чтоб жизни сладость

В соленых брызгах обрести.

Тебе морей пространства любы,

Но разве в них запомнишь ты

Мои измученные губы,

Мои колючие черты?!

Нас дни и годы атакуют,

Но так же, вожжи теребя,

Извозчик едет чрез Сумскую,

Но без меня и без тебя.

И так проходит день за днем,

И люди женятся кругом,

И Рувочка семейным зданьем

Уже осел на бытие…

Пусть примет он все пожеланья

И все сочувствие мое!..

Чтоб не терять нам связь живую,

Не ошибись опять, смотри:

Не на Кропоткинской живу я,

А на Покровке, № 3.

Целую в губы и глаза…

Ты против этого?.. Я за!

В гордости и в уваженьи

Сохраню я милый образ Жени.

Все порывы молодого часа

Я храню, как старая сберкасса,

Унося с собою в день грядущий

Молодости счет быстротекущий.

Я мечтал прильнуть к высокой Славе,

Точно так, как ты прильнула к Савве,

Но стихи, как брошенные дети,

Не жильцы на этом белом свете.

Что же! Пусть! Тебе ведь все равно!

Хаим успокоился давно.

Когда рисуешь портрет товарища,

Ты утверждаешь улыбку, возраст…

Теперь, дорогая, ты не состаришься

Всегда одинаковая, близко, возле.

Выбери, милая, время любое,

Уезжай далеко, далеко — в невидимое.

Ты ведь не знаешь, что я с тобою

Нарисованною, выдуманною…

Будь же, как прежде, ко мне холодна,

Зови меня строго по имени-отчеству,

Только не уходи с полотна,

Не оставляй меня в одиночестве.

Я ведь не был навязчив ни одной минуты.

Я просто искал и пришел к искомому,

Я рисовал без претензий, будто

Ты по пути зашла к знакомому.

И я не хочу, чтобы ты сердилась!

Хоть эту радость иметь я вправе?

Милая! Где ты остановилась?

В Киеве? В Кременчуге? В Полтаве?

Маленький железнодорожный билет —

От него зависит — далеко или близко…

Ты знаешь, я в жизни не был согрет

Теплою радостью переписки.

Я каждую краску в ладонях грею

Прежде, чем к полотну прикоснуться…

Милая! Приезжай скорее!

Пора, дорогая, пора вернуться!

Нет! Это не только черные буквы,

Сухой протокол суда —

Это детские крики из «душегубки»

Доносятся к нам сюда.

Нет! Это не перечень тех, кто умер,

Не все протокол сказал —

Это матери в смертном своем безумьи

Входят в судебный зал.

К расплате! Во имя возмездия сразу

Мы все явились сюда,

И легким дымком углекислого газа

Пахнуло в зале суда!

И тридцать тысяч советских граждан

В предсмертном своем бреду

Незримо присутствуют в зале — и каждый

Свидетельствует суду.

И каждый в лицо узнает подсудимых

И смотрит на них в упор:

Мы не забудем! И мы не простим их!

И неумолим приговор!

Я о долге не забывал,

Я — за доблесть стихотворенья,

Сколько раз я ранен бывал

У высоток мировоззренья!

Ночь над госпиталем плыла

Массой темною и сырою,

Дисциплина солдат была

Медицинской моей сестрою.

Почему я живу в труде?

Почему я не сбился с круга?

Потому что всегда, везде

Дисциплина моя подруга.

Я ей многое обещал,

Я сулил ей вершины счастья,

Я чайком ее угощал

После холода и ненастья.

Таял в чашечке рафинад,

Плыли маленькие чаинки…

У меня сорок лет подряд

Лучше не было вечеринки.

Я чудес обрету края,

Без усилия горы сдвину,

Если только вовремя я

Позову свою дисциплину.

И строка бежит за строкой,

Пышет молодости горенье,

Потому что она со мной

В этом маленьком стихотвореньи.

Пятница, суббота, воскресенье…

Нет у нас от старости спасенья!

Ты состарилась, судьба? Ну что же,

Постарайся выглядеть моложе.

Пусть войны гражданской острова

Далеки и видятся едва;

Пусть войны Отечественной реки

В море времени ушли навеки —

О неделях будущих порой,

Молодежь, советуйся со мной,

Чтоб узнать, как попадает в цель

Беспощадный автомат недель.

Пятница, суббота, воскресенье…

Нет у нас от старости спасенья.

Потянулись следом, как всегда,

Понедельник, вторник и среда,

И живет четверг немолодой

Между пятницею и средой.

Улицею скользкою

Ты идешь домой,

Светишь папироскою,

Дорогой ты мой!

До чего же мирные

У тебя шаги!

Но шумят квартирные

За тобой долги.

Дни, что были редкими,

Можно перечесть,

У тебя с соседками

Отношенья есть.

С ними, многолетними,

Ты давно живешь,

Никакими сплетнями

Правды не собьешь.

Засветились свечками

Огоньки любви…

Вместе с человечками

Так вот и живи!

Улицею скользкою…

Угрожает холодом

Близкая зима,

Все, что было молодо,

Ничего нема.

Так вот ничегошеньки

Не осталось нам,

Лишь дождей горошинки

Хлещут по домам.

И сквозь неба скважинки

Дождь идет, идет,

Ты попал в неважненький

Этот переплет.

Улицею скользкою…

Вот ударит гром еще

В близкой стороне…

Если ты беспомощный,

Что же делать мне?

Голод одиночества

Мною не забыт…

Все мое пророчество —

Одинокий быт.

Улицею скользкою…

Закон борьбы всегда неистов,

Была ты, жизнь, иль не была?

Трезвонят среди атеистов

Церковные колокола.

Разнообразны все дороги,

Какое множество дорог!

От слабости, от крика удержи

Ничьи другие, а свои страданья,

Разрушенной надежды блиндажи,

Осенние окопы ожиданья.

Я ничего не сообщаю нового —

Пять долгих лет тебя я громко звал,

Пять долгих лет тебя я завоевывал,

И день победы нам салютовал.

Ночь законспирированным штабом

Все решила — жить кому, не жить.

Ну, не деньги, ну, мечту хотя бы,

Не у кого это одолжить?

Вот забор, какая-то ограда

И над нами звездные пути…

Мировых проблем сейчас не надо —

Мне б тебя до дома довести.

С радостью простой, почти что детской

Я воспитывался, я писал и рос,

В алфавит страны моей Советской

Золотую букву я принес.

Много дней, похожих, непохожи,

Ожидал, дождался, прожил я.

Я иду по жизни. Нет прохожих!

Люди есть! И есть мои друзья!

Хорошо бы жизнь была как шар.

Я так рассуждаю потому,

Что когда уже ты очень стар,

То приходишь к детству своему.

Снова встретились смерть и бессмертье —

Мы страдаем от этих встреч!

Приглядывался я к твоей судьбе.

Я знал всегда: не утро и не вечер,

А сумерки сопутствуют тебе.

И на общем собрании прожитых лет

Мы дальнейшие планы мечты утверждаем.

Зеркала потускнели, теряя

Отражения нашей души…

В каждом обществе так всегда —

Вслед за вторником обыкновенным

Накипающая среда.

Я в жажде близкого общенья

Смотрю, смотрю в твои глаза,

Ты — как дурное сообщенье,

Ты — как ненужная гроза.

Ведь радость должна быть ужасной,

Красивою быть не должна.

Юность создана для находок,

Старость создана для потерь.

Хоть звезды еще не погасли,

Хоть спят и земля и моря,

Встает на подсолнечном масле

Поджаренная заря.

Не искал, не ищу покоя,

Не померкли мои края —

Солнце светит, друзья со мною,

Продолжается жизнь моя.

Эта бедная девочка день-деньской по деревне ходила,

По поселкам рабочим усталая к вечеру шла,

Все искала, искала, искала и не находила,

Даже замужем будучи, счастья себе не нашла.

Поколений других на меня надвигается рать.

Я сдаюсь им, я пленник, для них непонятный,

Я живу для того, чтобы мог я ребенку сказать:

Я недорого стою, дитя! Я бесплатный!

Моему честолюбию место

Быть на встрече грядущего дня,

Симфонические оркестры

В коммунизме заменят меня.

Будут жизни моей описания

Не как правила правописания.

Такие пустяки — друзей потешить,

Заплаканную женщину утешить.

И никаких других тебе задач.

Я долго думал: в чем моя задача?

Вот я живу и никогда не плачу, —

Какое это горе для меня!

Всем кажется, «то счастье вот-вот-вот!

А человек не двести лет живет!

Здравствуй, исповедь! И священник

Исповедует ради денег.

Все, чем наша душа живет,

Перевел на текущий счет…

Детства электрическая вспышка

Осветила будущие дни.

Я прожил много лет, и я узнал:

Нет юности, но есть журнал.

Грозит обрушиться беда

На наше мирное содружество.

И у поэтов, как всегда,

Войска одалживают мужество.

Нас научили прежние года

И мужества учило исступленье,

Что отступленье временно всегда

И что должно быть вечным наступленье!

Сколько мы в путешествии будем?

Паровоз хулиганил и стих,

И относят носильщики к людям

Чемоданы желаний моих.

Жизни постоянное движенье,

Снилось что-то, стало наяву.

Жить бы мне в таблице умноженья,

Ну, а я вот в алгебре живу.

Я не срывал в горах кавказских фрукты,

Я для погони не седлал коня.

Троллейбус, где отсутствует кондуктор, —

Вот самый лучший транспорт для меня.

Жил я в общежитии, как в чуде,

Редко находил, всегда искал,

Дай мне бог здоровья!.. Люди, люди,

Поднимите за меня бокал!

Нет! В людей не потерял я веру,

И живу я не в лесу глухом,

Если дети и пенсионеры

Наклонились над моим стихом.

Ничего не сказать словами,

Очевидно, встает не зря

Надо мной и над всеми вами

Торжествующая заря.

Будущее юность ожидает!

Кто кого? О чем ни говори —

День грядущий людям открывает

Неоткрытый занавес зари.

Мрак ночной опрокинулся вдруг,

Все закрыла зловещая тень,

Но явился твой преданный друг —

И опять начинается день.

Средь безмолвия ночного,

Чуть подсвечивая тьму,

Млечный Путь раскинул снова

Переметную суму.

И на временном бездорожьи

Старой женщине — просто так —

Золотой монеты дороже,

На ладошку кладу пятак.

Я не мальчик, в поисках женитьбы

Жаждущий любимой обладать,

Не на тысячу рублей мне жить бы,

Мне бы на копеечку поспать!

Мне заснуть бы!..

Мне всегда в тесноте ночей

Снятся вытоптанные судьбы

Всех погибших моих друзей…

В полночный час с обычной болью

Встречаю я (один, один!)

Воспоминанья хлебом-солью,

Как самый лучший гражданин.

Жизнь моя, прошумевшая вьюгой

Над весеннею кровлей моей,

Старой ведьмой была, не подругой…

Становясь беспомощней и злей.

Косички муха заплела,

Надела шляпку новую,

Раскрыла зонтик и пошла

Позавтракать в столовую.

Там пахнет так приятно!

Там кормят мух бесплатно!..

…Весна ко мне явилась вновь,

Играет ветер травками,

И я и тебе, моя любовь,

Пришел со всеми справками.

Подхалимски ждут метеориты

Притяжения больших планет…

Плачут домохозяйки-планеты

Над усопшей соседкой Землей…

В моих желаниях ты первою была,

Ты у меня их силой отняла.

В бухгалтерии весь и всегда разделяемый на сто,

С благородством людей, признаюсь, я встречался не часто.

Звезд международное мерцанье,

Умирая, видел над собой…

И отдал он земле родное тело,

И тотчас вся земля осиротела…