Ю. Новиков БЕСЕДЫ О СЕЛЬСКОМ ХОЗЯЙСТВЕ

ОСНОВНАЯ ЗАДАЧА СЕЛЬСКОГО ХОЗЯЙСТВА СОСТОИТ В ТОМ, ЧТОБЫ ОБЕСПЕЧИТЬ ДАЛЬНЕЙШИЙ РОСТ И БОЛЬШУЮ УСТОЙЧИВОСТЬ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОГО ПРОИЗВОДСТВА, ВСЕМЕРНОЕ ПОВЫШЕНИЕ ЭФФЕКТИВНОСТИ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ И ЖИВОТНОВОДСТВА ДЛЯ БОЛЕЕ ПОЛНОГО УДОВЛЕТВОРЕНИЯ ПОТРЕБНОСТЕЙ НАСЕЛЕНИЯ В ПРОДУКТАХ ПИТАНИЯ И ПРОМЫШЛЕННОСТИ В СЫРЬЕ, СОЗДАНИЯ НЕОБХОДИМЫХ ГОСУДАРСТВЕННЫХ РЕЗЕРВОВ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЙ ПРОДУКЦИИ

Основные направления развития народного хозяйства СССР на 1976–1980 годы

ЧЕЛОВЕК НА ПЛАНЕТЕ МЗВ

— Сегодняшнее сельское хозяйство — это индустрия…

— У моего деда в 28-м году всей «индустрии» было — одна лошадиная сила, и какая — кожа да кости! А он семью кормил. Сейчас же посмотрите сколько…

— Сейчас в сельском хозяйстве работает в 20 раз больше лошадиных сил, чем в 1928-м.

— Впечатляющий рост затрат на технику! А результат?

— Количество произведенных продуктов увеличилось в три с половиной, а производительность труда — в шесть раз, и это совсем не такой уж плохой результат, как вы думаете!

К началу 70-х годов текущего столетия специалисты подсчитали, что для удвоения урожая зерновых необходимо в десять раз увеличить мощность используемых в сельском хозяйстве механических двигателей, а также количество удобрений и химических средств борьбы с вредителями пестицидов. Что это действительно так, доказывают цифры, характеризующие состояние сельского хозяйства в Индии, США и Японии.

В середине 60-х годов текущего столетия Индия вносила на 1 гектар своих пахотных земель около двух килограммов минеральных удобрений и всего 70 граммов пестицидов. «Энергонасыщенность» индийского гектара составляла 0,2 лошадиных силы. Те же показатели для Японии: более 200 килограммов удобрений, более семи килограммов пестицидов и более двух лошадиных сил на гектар. Разница в урожайности — в 6,4 раза! Соединенные Штаты: 50, 1,0 и 1,0 соответственно, урожайность в 3,5 раза больше, чем в Индии, и в 1,8 раза меньше, чем в Японии.

Итак, «разрыв» между затратами на превращение нашего старого «традиционного» сельского хозяйства (1928 год) в агроиндустрию (1978 год) и размерами отдачи того и другой — явление вполне, так сказать, общемировое. Чем же оно объясняется?

Есть среди русских былин сказ о Микуле Селяниновиче — один из наиболее поэтичных и, пожалуй, самый впечатляющий. Начинается он с повествования, как едет «Святогор-богатырь выше леса стоячего, головой упирается под облако ходячее…». На пути описанного богатыря встречается пеший «прохожий». На своем «добром копе» догонял Святогор прохожего довольно долго, догнать не смог и потому попросил остановиться. Прохожий послышался, снял с плеч сумочку и положил ее «на сыру землю». Естественно, богатырь поинтересовался, что в этой сумочке. Путник ответил: «А вот подыми с земли, так и увидишь». Попытался оторвать «сумочку» от земли Святогор, да сам «по колена в землю угряз». «Что это у тебя в сумочке накладено?» — «В сумочке у меня тяга земная». — «Да кто же ты есть?» — удивился Святогор. «Я есть Микулушка Селянинович!»



Не одну тысячу лет висела на крестьянине «тяга земная», сума-доля, из тяжелых самая тяжелая, но и самая необходимая, самая важная для жизни всех людей, кормящихся от него, от Селяниновича. Скромен и неярок крестьянский труд, невиден и неприметен Микула, но только он в силах поднять «ношу неподъемную». Он, а не богатырь сказочный, который головой упирается в «облака ходячие».

Несколько позже этого соревнования в поднятии тяжестей произошла встреча Микулы Селяниновича с другим богатырем — Вольгой Святославовичем. По преданию, последний был племянником великого князя Владимира, от которого унаследовал массу всякого добра и в том числе «три города со крестьянами». Направлялся Вольга к этим городам «за получкою», то есть за данью; Микула ему явно приглянулся, и богатырь пригласил его с собой. Селянинович в момент встречи «пометывал» сошкой в поле борозды. С предложением молодого душевладельца он согласился, выпряг из сохи «соловую кобылушку» и поехал заодно с «дружиной хороброй». Однако через некоторое время Микула вспомнил о сохе, брошенной в борозде, что, естественно, вовсе не соответствовало тогдашним правилам эксплуатации сельскохозяйственного инвентаря, машин и оборудования. И потому попросил Вольгу Святославовича помочь ему исправить эту оплошность:

А тут ведь Вольга Святославович

Посылает всю свою дружинушку хоробрую,

Чтобы сошку из земли повыдернули,

Из омешков землю повытряхнули…

Они сошку за обори вокруг вертят,

А не могут сошки из земли выдернуть…

Пришлось Микуле самому к сохе возвращаться и сделать то, что не под силу оказалось «тридцати молодцам без единого».

Что и говорить — соха инструмент совсем не легкий, не справиться с ним любому да каждому, не привыкшему к тяжелому крестьянскому труду, будь он хоть какой «добрый молодец». И, наверное, читатель согласится с тем, что в певучих строках былины кроется горькое, но одновременно и лукавое иносказание: не столько в силе здесь дело, сколько в навыке, опыте крестьянском, в свойственном ему и только ему понимании того великого и во многом таинственного процесса, который ежегодно начинается бороздой, а кончается свежеиспеченным хлебом.

Современный плуг не соха, комбайн не серп… Конечно, они неизмеримо сложнее, но и… проще, или, точнее, легче в управлении. Исчезла необходимость обязательной преемственности в крестьянских занятиях, не только опыт да традиции создают сегодня Селяниновичей, но прежде всего точные знания, проникновение в тайны природы. Теперь Микулину сошку может выдернуть из земли практически любой «добрый молодец», имеющий за плечами курс профессионально-технического училища, техникума или тем более института. Облегчила «тягу земную» механизация…

Превращение старого сельскою хозяйства в хозяйство промышленное, индустриальное, основанное на сплошной механизации и автоматизации, необходимо уже потому, что сегодня один человек, занятый в поле и на ферме, должен суметь прокормить значительно больше людей, чем вчера.

В самом деле: в 1913 году на территории Российской империи жило 160 миллионов человек, в том числе 131 миллион в сельской местности. К 1976 году нас стало 260 миллионов — в 1,53 раза больше. А сельское население сократилось до 100 миллионов.

Непрерывное увеличение процента городского населения- процесс закономерный, характерный для всех развитых и развивающихся стран. Индустриализация приводит к постоянному оттоку рабочих рук из сельского хозяйства в промышленность. Еще быстрее растет число людей, занятых в сфере управления, науки, культуры и искусства. Об этом очень выразительно говорят все те же цифры статистических сводок…

В 1913 году в промышленности и строительстве были заняты 9 человек из ста, в 1940-м — уже 23, а в 1971-м — 38. В сельском хозяйстве в 1913 году — 75 человек из ста, в 1940 — 54 и в 1974 — 24. Очень сильно вырос процент людей, занятых наукой, искусством, культурой, — в 16 раз по сравнению с 1913-м и почти в 3 раза по сравнению с 1940-м! Можно смело сказать, что механизация рождает таланты, потому что все больше освобождает людей от необходимости непосредственного добывания хлеба насущного.

Выступая с Отчетным докладом на XXV съезде нашей партии, Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Л. Брежнев говорил:

«Для того, чтобы успешно решать многообразные экономические и социальные задачи, стоящие перед страной, нет другого пути, кроме быстрого роста производительности труда, резкого повышения эффективности всего общественного производства».

Рост энергетической вооруженности сельского хозяйства, его трансформация в агроиндустрию объясняется прежде всего необходимостью постоянного увеличения производительности труда. Но есть и еще одна сторона обсуждаемого вопроса…

На проходившей в 1972 год в Стокгольме конференции ООН по окружающей среде делегаты некоторых африканских стран внесли предложение: во всех документах конференции писать слово «человек» с большой буквы — Человек.

Предложение вовсе не банальное. Оно предполагает однозначное решение самой основополагающей проблемы, стоящей перед современностью: является ли человек одним из звеньев природы, жизни, системы «земля», наконец, или он — Человек, занимающий совсем особое место в природе?

Впрочем, постановка вопроса явно запоздала: человек задолго до того, как усвоил привычку собираться на конференции и симпозиумы, решил его однозначно, точно так же, как это предлагали сделать африканские делегаты. Он — Человек. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Одно из них уверенность в том, что окружающий мир предназначен исключительно для удовлетворения его насущных потребностей.

У современного человека потребностей очень много. Сегодня, как никогда раньше, особенно остро ощущает он потребность жить в «полноценном мире», сверкающем своей богатой палитрой красок. Он даже уверен, что не сможет остаться человеком, если этот мир вдруг станет просто черно-белым.

И в то же время, оставаясь биологическим видом Homo, человек выполняет заповедь породившей его Природы: «плодитесь и размножайтесь». Экспансия, завоевание среды — естественное и главное свойство всего живого.

Итак, с одной стороны — необходимость иметь «природу для всех», чтобы сохранить самих себя, с другой — такая же необходимость дальнейшей экспансии и прежде всего расширения и интенсификации основной экономической базы — сельского хозяйства. Как разрешить это противоречие?

«Обычный», не награжденный способностью мыслить, биологический вид разрешил бы аналогичное противоречие тем, что отрастил (или утратил) новые конечности (клюв, клыки…). И тем самым стал бы другим видом (или разновидностью). Если мы не хотим и не можем идти этим путем, то должны сделать еще раз то, что уже делали неоднократно: изменить технику добывания благ насущных (и прежде всего средств пропитания), изменить технологию отношений с природой, которую мы так привыкли рассматривать как свою собственность.

Сейчас это особенно важно: ведь до сих пор индустриальное производство размещалось на планете так же, как мелкие точки на лице слегка веснушчатой девушки. Перевод сельского хозяйства на промышленные рельсы означает выход индустрии за пределы городов, на «оперативный простор». Марш заводских труб на поля — это наступление нового этапа взаимоотношений человека с природой. Одно из очень возможных последствий этого марша — вышеупомянутое превращение мира из цветного в черно-белый. Есть ли у сельского хозяйства другой путь развития, исключающий индустриализацию? Или, может быть, возможна «другая» индустриализация?

— А не кажется ли вам, что практическая реализация тезиса «природа только для нас» приводит к уменьшению вероятности мелких неудобств за счет повышения вероятности подлинных бедствий?

— Вы преувеличиваете…

— Нисколько. Разве мы не убеждаемся на каждом шагу в том, что технический прогресс — всего лишь обмен одной сложной проблемы на другую, еще более сложную?

— Ничего удивительного: для детского возраста — детские проблемы, для зрелого — зрелые. И сейчас вопрос не в том, как решить ту или иную задачу, а как избавиться от неприятных последствий решения…

Первым человеком на Земле, которому пришлось классифицировать всех на ней живущих на «нужных» и «ненужных», был, как известно, патриарх по имени Ной. Вставшую перед ним задачу он решил просто: пригласил в свой ковчег всех — и «чистых» и «нечистых». Причем, заметьте, парами. По-видимому, он предвидел горькие муки, которые выпадут на долю его далеких потомков… В течение многих тысяч лет люди, не слишком-то задумываясь, стреляли в лесах дичь, вылавливали в реках и морях рыбу и строили гигантские дымящие фабрики. Когда же задумались, то обнаружили, что на планете кое-кого уже нет. И никогда не будет. И при этом не только «вредных» (с человеческой точки зрения), но и «полезных».

Итак, мы изъяли из обращения в круговороте жизни немалое число разных видов животных и растений. А ведь между тем мир един, и не зря в конце концов единство это создало у наших предков впечатление, что весь он с мириадами живых существ появился как-то «вдруг», в один прекрасный день (вспомните легенды «о сотворении мира»), появился когда-то очень-очень давно, да так и существует по сю пору…

Стратегия живого мира проста: достичь максимально устойчивого состояния, независимого от капризов косной, неживой, неорганической среды жизни. Между прочим, появление человека — одна из реализаций этой стратегии. Во всяком случае, считается, что он лучше других огражден от неприятных случайностей, поскольку обладает достаточно сложным мыслительным аппаратом.



Природа не располагает последним приспособлением. Чтобы обеспечить максимально надежное функционирование, она предпочла использовать другой принцип — принцип разнообразия. Именно благодаря многообразию и невероятной сложности механизма природы он не останавливается ни на мгновение вот уже несколько миллиардов лет.

Чтобы разобраться в причинах такой стабильности, используем привычный в наше время способ моделирования. Другими словами, представим себе фантастический мир — планету МЗВ, населенную исключительно морковью (дикорастущей, поскольку человека на планете нет), зайцами и волками. Во всем остальном этот мир пусть походит на наш собственный: в нем так же, как и у нас, порой слишком холодно, а порой слишком жарко, иногда льет непрерывный дождь, а иногда месяцами на небе ни облачка.

Раз непостоянен климат, значит, непостоянен и урожай моркови. Больше моркови — больше зайцев, меньше — значит голод, безвременная смерть… Итак, число зайцев зависит от количества моркови. А число волков, конечно, от числа зайцев.

Теперь приступим к исследованию мира МЗВ. Будем каждый год пересчитывать его жителей и по данным переписи строить кривые «динамики народонаселения».

Вот урожайный год. Моркови много, и зайчихи могут вырастить больше зайчат. На следующий год зайчата станут взрослыми. Это — «год зайцев». Больше зайцев — больше пищи для волчат добудут волчихи. Так через два года (после «года моркови» и «года зайцев») наступает «время волков».

Ответить на вопрос, что станут делать расплодившиеся волки, нетрудно. Конечно, есть зайцев. Хорошо еще, если в «год волков» у зайцев хватает моркови, дабы они могли своевременно подкреплять силы и «оттачивать ум» в борьбе с волками. А если урожай невелик? Совершенно ясно: масса голодных волков в короткие сроки истребит множество ослабевших зайцев…

Впрочем, волки всех зайцев не съедят. Ведь чем их меньше, тем реже желанные встречи охотника и дичи. Вскоре волки начнут голодать, падать от слабости и болезней… Волчье поголовье начнет быстро снижаться, а заячье расти (если достаточно моркови, конечно). Так и будет существовать выдуманный нами мир неограниченно долгое время, автоматически поддерживая равновесие между составляющими его частями. Впрочем, а вдруг случится «заячий мор»? Волки ведь морковь есть не привыкли…

В реальном мире волки питаются не только зайцами, а зайцы стараются разнообразить морковную диету другими растительными блюдами. Именно поэтому его значительно труднее вывести из равновесия. Но «труднее» — не означает «невозможно».

Поселим в «трехчленном мире» МЗВ человека и посмотрим, что станет с ним. До тех пор, пока он будет ограничиваться собиранием моркови и охотой на зайцев, его можно рассматривать как более или менее ординарное звено мира МЗВ. С одной стороны, он конкурент зайцев (в отношении моркови), с другой — волков (в отношении зайцев). Если не переусердствовать, истребив слишком много зайцев и съев излишнее количество моркови, то жить можно безбедно и достаточно долго.

Но вот человек решил, что дикорастущая морковь слишком малоурожайна, чтобы обеспечить экономическое благополучие. Прискучила и беготня за быстроногими зайцами. Распахал человек планету и засеял ее пшеницей…

Зайцы не любят жесткой соломы и твердого зерна Вымерли зайцы, за ними исчезли и волки. И остался человек наедине со своей пшеницей… А тут вскоре напала на зерновое поле какая-то болезнь… На том все и кончилось!

Невеселый, но вполне логичный конец у нашей сказки: уж слишком простой мир придумали! Окружающий нас в миллиард раз сложнее. Значит ли это, однако, что мы можем быть в миллиард раз беспечнее?

Из пяти миллионов видов живых существ человек использует для своих нужд всего несколько сотен. Это означает, что на территории, занятой под сельскохозяйственное производство, мир стал в десятки тысяч раз более простым. Неважно, что сейчас обрабатывается всего 10 процентов суши и еще около 20 процентов используется под выпас скота. Влияние сельскохозяйственной деятельности человека распространяется далеко за пределы обрабатываемой территории.

За время своего существования на Земле (всего-то 1–2 миллиона лет!) человек ухитрился уничтожить 60–65 процентов лесного покрова суши. На сегодняшний день сведено две трети африканских тропических лесов, в США от 170 миллионов гектаров леса (во времена Колумба) осталось всего 8 миллионов.

Многих успокаивает мысль, что леса уничтожены не сплошь, а местами, так что среди полей они остаются то там, то здесь, словно острова в океане. Предполагается, что поле — человеку, а клочок леса-зверью. Много ли ему, зверью, надо?

Оказывается, много.

Сейчас доказано, что в принципе современному человеку для обеспечения прожиточного минимума достаточно 0,12 гектара земли. Для получения усиленного питания (молоко, мясо, фрукты, зелень) требуется 0,6 гектара. Если же прилично одеваться, перемещаться но планете не пешком, а на колесах, бывать в театрах, летать на самолетах и пользоваться всеми остальными благами цивилизации, нужно прибавить к 0,6 еще столько же. Итого- 1,2 гектара на человека.

На той же площади может поместиться всего две пары жаворонков. Лесному оленю нужно во много раз больше места под солнцем. Неважно, что в области, где вы живете, еще много лесов. Важно, что они перемежаются полями. Разорванность лесных массивов для большинства лесных животных означает оторванность от себе подобных (или излишнюю скученность), невозможность продолжить род, увеличение вероятности быть съеденным хищниками.

За последние 400 лет с поверхности планеты исчезло 575 видов птиц, млекопитающих и пресмыкающихся. В участи половины из них прямо или косвенно повинны земледелие и скотоводство, и только 175 уничтожено переусердствовавшими охотниками (большая часть которых «по совместительству» были если не земледельцами, то землевладельцами).

Специалисты подсчитали, что к концу текущего столетия исчезнут десятки видов животных, занесенных в Красную книгу. И это при строжайшей их охране, категорических запретах… И при условии продолжающейся «сельскохозяйственной экспансии».

Что делать?! Природа уступает и отступает, оставляя человека в одиночестве. Смешное и грустное доказательство тому — отчет парижского управления уличным движением. Согласно ему современная парижская лошадь «до смерти» пугается, завидя на улице… другую лошадь.

Итак, фауна беднеет. Не лучше обстоит дело с флорой. В 1900 году на лугах Германии росло 2350 видов растений. Сейчас только 1445. Таковы последствия политики «природа только для нас».

Но упрощение биологических систем — «альфа и омега» земледелия! Для того чтобы жить и добывать себе хлеб насущный, люди должны выращивать не вообще растения, а только вполне определенные, наиболее для них приемлемые. А для этого им нужна земля…

Вопрос «сколько?» решить трудно. Если исходить из сохранения хотя бы минимально необходимого разнообразия окружающей дикой природы, то мы уже близки к пределу. Известный советский эколог, академик С. Шварц, например, считал, что «допустимый уровень окультуривания земель не должен превышать одну треть поверхности земли». Считается, что эта норма нужна человеку для обеспечения не только количества калорий, но и «качества жизни», то есть для физического и психологического здоровья. Кто, однако, поручится, что завтра эта норма не будет сметена «под давлением обстоятельств»? И не наступит ли в конце концов время, которое иронически предвосхищал Ж. Руссо:

«Я убежден, что в недалеком времени в садах не захотят иметь ничего такого, что бывает в природе, не пожелают видеть в них ни травы, ни кустов, ни деревьев, а лишь фарфоровые цветы, фарфоровых мандаринов, трельяжи, песочек разных цветов и прекрасные, ничем не наполненные вазы».

Оставим, впрочем, прогнозы. Пока что для нас важен один лишь вывод: неизбежность расширения посевных площадей за счет «дикой природы». Оно требует от человека определенных энергетических затрат. Но этого мало. Человек вынужден постоянно защищать от окружающей среды созданные им простые миры культурных растений и животных. Если этого не делать со все увеличивающейся (пропорционально росту «полезной отдачи» сельского хозяйства) энергией, то поля и пастбища захлестнет волна «дикой жизни».

Расходы энергии и средств на защиту полей и пастбищ и постоянную войну с враждебной им средой куда больше, чем те, что тратятся на увеличение производительности труда…

Человечество живет в мире, полном всяческих «взрывов». Ему угрожают не только взрывы термоядерных бомб, но и масса других: демографический, информационный, экологический. Экологический взрыв — это непомерное и быстрое увеличение численности какого-либо живого организма: будь то вирус гриппа, холерный вибрион, зеленое растение вроде кактуса опунции или животное, подобное обычному кролику.

Экологические взрывы, в отличие от других, не производят большого шума и протекают не слишком быстро. Мгновенными они могут считаться разве что с позиций биологической истории. И тем не менее человек теряет вследствие этих взрывов куда больше близких и родных, чем в результате войн, тратит же на восстановление разрушенного еще больше.

В конце первой мировой войны вспыхнула эпидемия гриппа, охватившая буквально весь мир Считают, что она унесла 100 миллионов жизней. До сих пор не потухла великая пандемия бубонной чумы, которая началась в Китае в конце прошлого столетия и была занесена корабельными крысами в Индию и на Ближний Восток. Кордоны против нее, выставленные в европейских странах, до сих пор обходятся в огромные суммы.

Газеты не раз писали о пчелах-убийцах, быстро распространяющихся на территории Южной Америки. Пока единственный способ борьбы с ними уступить дорогу…

В 1936 году на Гавайи вторглась гигантская африканская улитка. Она завоевала всю Океанию и тропические районы Америки. Величина улиток (до 23 сантиметров в вытянутом состоянии!), их прожорливость и многочисленность приводят к катастрофическим последствиям для сельского хозяйства (а кое-где и для автомашин, колеса которых буксуют в массе ползущих по дорогам слизней!).

Все перечисленные (и тысячи неперечисленных) примеры экологических взрывов-нашествий — следствие развития сельского хозяйства и транспортных средств.

Человек сделал мир единым и доступным всем. Всем — это значит не только ему самому, но и животным, и растениям, путешествующим вместе с ним независимо от того, хочет он этого или нет. Планета испытывает непрекращающееся нашествие Homo sapiens и «сопровождающих его лиц»! В результате некоторые из «сопровождающих» получают преимущества перед «туземцами».

Сейчас никто в точности не знает, сколько энергии и средств тратят люди на преодоление последствий своей коммуникабельности и индустриализации сельского хозяйства, чего стоит им борьба с экологическими нашествиями диких видов в культурную агросферу. Ясно лишь одно: цена борьбы растет. Чем все это кончится?

Отвечая на этот вопрос, известный английский эколог Ч. Элтон пишет: «Никто, по существу, не знает, сколько видов распространилось за пределы своих естественных ареалов, но таких видов, вероятно, сотни тысяч, причем тысячи из них оказали заметное влияние на жизнь человека — вызвали гибель людей или повысили стоимость жизни. Если говорить о достаточно далеком будущем, то биологический мир станет в конце концов не сложнее, а проще и беднее. Вместо шести континентальных областей с их второстепенными компонентами — фаунами горных вершин, островов и пресных водоемов, разделенных преградами, препятствующими расселению организмов, образуется единый мир, в котором сохранившиеся дикие формы будут распространены до границ, определяемых только их наследственными свойствам-и; механические же преграды будут преодолены. Если бы мы построили шесть огромных резервуаров, наполнили их водой и при помощи узких трубок, снабженных кранами, соединили каждый из них со всеми другими; если бы мы добавили в эти резервуары различные смеси ста тысяч разнообразных химических веществ в растворе, а затем ежедневно открывали каждый из кранов на одну минуту, то вещества начали бы постепенно диффундировать из одного резервуара в другой. Если бы трубы были узкими и имели тысячи километров в длину, то процесс шел бы очень медленно. Могло бы потребоваться чрезвычайно много времени, чтобы вся система пришла к окончательному равновесию, причем к этому времени множество исходных веществ в результате химических реакций перестало бы существовать, уступив свое место новым соединениям или веществам, пришедшим из других резервуаров. Эти резервуары — материки, а трубы — транспортные средства, обеспечивающие торговые связи; но человеку не удалось полностью закрыть краны, несмотря на то, что во многих случаях он хотел бы сделать это. И хотя есть закон сохранения материи, закона сохранения видов не существует».

— Что же: модель Элтона, пожалуй, очень похожа на действительность. Смешать все — значит получить нечто единое, стандартное и простое, а это равноценно устранению множества еще живущих видов. Но, по-моему, это все равно, что с завязанными глазами вытаскивать кирпичи из стен здания: не знаешь, откуда они — с верхних этажей или фундамента? А вдруг из фундамента?

— Тогда мы живем в падающем мире…

— …И не замечаем этого только потому, что время падения значительно больше сроков жизни одного поколения! Пизанская башня ведь тоже падает уже несколько столетий, а туристы безбоязненно ходят под — ней, щелкают фотоаппаратами…

— Но вы же, наверное, знаете, что существует проект спасения: башню подопрут искусственной опорой, своего рода протезом…

Человек с полным правом может считать себя агрономом уже около 20 тысяч лет. Почтенный возраст юбиляра, безусловно, дает некоторые основания для устройства приличествующих случаю торжеств. Однако, как известно, на подобных чествованиях по традиции подводятся некоторые итоги. Например, что достигнуто юбиляром за означенный период…

Когда ученые заинтересовались последним вопросом, они очень быстро установили, что валовая продуктивность самых образцовых сельскохозяйственных угодий вовсе не так велика, как это нам кажется. Более того, оказывается, юбиляр еще не успел «обскакать» природу и установить новый мировой рекорд продуктивности в равных с ней условиях. Вот цифры.



Одна из культур, дающих максимальную валовую продукцию, — люцерна. Ее годовой урожай в энергетических единицах равен почти 25 тысячам килокалорий с каждого квадратного метра занимаемой площади. Почти столько же (21 тысячу) дают субтропические растительные сообщества пойм рек, а тропические джунгли — 45 тысяч, то есть почти в два раза больше.

Однако это люцерна… Если же взять средние данные по всем основным сельскохозяйственным культурам, то сопоставление будет более плачевным: продуктивность сейчас едва-едва приближается к тому уровню природной продуктивности, который принято считать высоким.

Итак, человек не слишком многого достиг в занятиях «продуцированием». Другое дело — потребление…

Каждый год фотосинтезирующие организмы на Земле производят приблизительно 100 миллиардов тонн органического вещества. За этот же промежуток времени примерно такое же количество органики окисляется, превращается в углекислый газ и воду. Окисление — следствие дыхания (то есть жизни) организмов — как тех, кто синтезировал упомянутую органику (их называют автотрофами), так и тех, кто набивал ею желудок (гетеротрофы). Но баланс неточен: «приблизительно» не означает «равно».

Кое-что из созданного автотрофами остается неиспользованным гетеротрофами или использованным не до конца. Из этого «кое-что» за несколько миллиардов лет существования жизни на Земле образовались «небольшие» обложения органики — нефти, угля, почвенного гумуса, торфа и других ископаемых, которыми человек теперь полновластно распоряжается.

Исследования показали, что годовое «сальдо» между выше упомянутым «дебетом» и «кредитом» в природе крайне незначительно. В наиболее продуктивных природных системах (тропический лес, прибрежные воды южных морей) процент накопления «неиспользованной» органики близок к нулю. Таким образом, природа, стремящаяся к максимальной валовой продуктивности (и кое-чего она, согласитесь, достигла!), щедро раздает свой урожай всем живущим, обеспечивая тем самым упомянутое выше многообразие и стабильность жизни.

А человек?

Стратегии природы и человека прямо противоположны. Природа придерживается принципа «есть пирог так, чтобы он оставался целым». Последовательное осуществление его обеспечивается просто: отставанием потребления от продуцирования.

Другим следствием вышеупомянутой стратегии является важность процесса разложения органики. Без неприятного процесса гниения абсолютно невозможным было бы ежечасное возникновение новой жизни.

Стратегия человека — это получение максимума возможного от среды жизни. В этом он, впрочем, не уникален. Абсолютно той же стратегии придерживается любой биологический вид. С этих позиций человек и все остальные живые существа отличаются только разными возможностями. Поскольку последних у нас куда больше, чем, скажем, у бактерий, дрожжей и грибов, участвующих в упомянутом процессе разложения, то мы и забираем с поля все, лишая перечисленные существа возможности как следует «пошевелить челюстями».

Следуя заповеди упрощения биосистем, мы превращаем в безработных (а значит, обрекаем на голод и вымирание) множество крупных и мелких существ, ранее активно участвовавших в круговороте веществ. Но раз мы изымаем что-то (или кого-то) из этого круговорота, значит, должны немедленно придумать замену…

Так, не научившись еще производить с одного квадратного метра поля больше продукции, чем природа, мы научились максимальному потреблению полученного за счет ограбления организмов, которые, не будь нас, использовали бы эту продукцию «в личных целях». А поскольку эти организмы составляют естественное звено жизни, обеспечивающее ежегодное воссоздание растраченного, постольку нам и приходится брать на себя выполняемые ими функции… Отсюда-то и проистекает необходимость расходования энергии еще по одному каналу…

Своими успехами в сельском хозяйстве, особенно в последние сто-двести лет, человек обязан тому, что ему удалось включить в растительные и животные системы дополнительные искусственные рабочие цепи. В них расходуется главным образом энергия ископаемых горючих материалов.

Современное сельское хозяйство требует огромных потоков дополнительной энергии, выполняющей значительную часть той работы, которая в естественных условиях производилась за счет «природных звеньев» системы. Это приводит в конце концов к тому, что культивируемые организмы (будь то пшеница или свинья) уже не могут поддерживать свое существование без искусственных механизмов, энергия и управление которыми находятся в руках человека. И поэтому при интенсивном ведении сельского хозяйства большая часть энергии для производства хлеба и мяса, овощей и фруктов берется не от Солнца, а из ископаемого топлива.

О том, каков коэффициент полезного действия дополнительных энергетических «вливаний» в природные процессы, точно сказать невозможно. Но если соотнести этот КПД с «естественным», то, может быть, мы даже получим право на первое место…

В самом деле, КПД переноса энергии в природных системах очень низкий: энергия Солнца усваивается растениями в процессах фотосинтеза всего на 1–3 процента, эффективность переработки органики в желудках травоядных равна 10–20 процентам. Значит, если для удвоения продуктивности нам необходимо десятикратное энергонасыщение, то это около 20 процентов отдачи… совсем неплохо!

Однако подождите радоваться! Природа вовсе не напрасно выбрала низкий КПД. Ведь в живых системах много «горючего» расходуется на «ремонт» и самоподдержание всей системы — будь это система, включающая небольшое болото или охватывающая всю Землю. Машины с их несравненно более высоким КПД — не долгожители, срок их существования — миг по сравнению со сроками жизни крупных биологических систем Но и при столь малом сроке жизни нам приходится тратить довольно энергии на поддержание их работоспособности (которое, кстати, не учитывается при вычислении энергетического КПД).

Людям, вооруженным техникой, с помощью которой они добывают сегодня хлеб свой насущный, необходимо понять, что любое повышение эффективности культивируемой ими природной системы оборачивается необходимостью увеличения затрат на ее поддержание в течение длительного времени, охватывающего как наши дни, так и все последующие, в течение которых на Земле будет жить Человек.

— А не напоминаем ли мы в этом случае человека, всерьез утверждающего, что с тех пор как соседа переехала машина и вместо ног ему прикрутили наисовременнейшие протезы, он стал лучше ходить?

— Другими словами, вы хотите сказать, что «природа знает лучше», или, как говорил Ж. Руссо, «природа не делает ошибок»…

— В то время как человек с его всемогущественной техникой и непоколебимой верой в то, что он компетентен во всех вопросах, делает их на каждом шагу.

— Не ошибается тот, кто ничего не делает, — это старая истина. Впрочем, и тот, кто ничего не делает, тоже ошибается.

В XVIII столетии, когда цивилизованные европейцы научились производить уже вполне приличные машины и механизмы, Ж. Руссо так определил, что такое человек: «Во всяком животном я вижу лишь хитроумную машину, которую природа наделила чувствами, чтобы она могла себя заводить и ограждать себя до некоторой степени от всего, что могло бы ее уничтожить или привести в расстройство. В точности то же самое вижу я и в машине человеческой с той только разницей, что природа одна управляет всеми действиями животного, тогда как человек и сам в этом участвует как свободно действующее лицо. Одно выбирает или отвергает по инстинкту, другое — актом своей свободной воли; это приводит к тому, что животное не может уклониться от предписанного ему порядка, даже если бы то было ему выгодно, человек же часто уклоняется от этого порядка себе во вред».



Вопрос о том, «хорошо» это для человека или «плохо», оставим без обсуждения; Руссо, как известно, полагал, что «очень плохо», и звал людей «назад, к природе». Не первый, но, впрочем, и не последний апостол «жизни по законам природы» практического успеха не добился. Общество продолжало развиваться «противоестественно», понастроило массу дымящих заводов, громыхающих юродов и изрыгающих газ автомашин…

И лишь в одном оно осталось верным заветам Руссо: возможность подчеркнуть свое преимущественное положение «над природой», свое отличие от нее не упускалась почти никогда. Даже теперь, когда упомянутая «исключительность» человечества уже ощутимо угрожает его собственному существованию. Поневоле позавидуешь вместе с Руссо тем «благословенным временам», когда люди прямо-таки затруднялись точно установить разницу между собой и буйволом (впрочем, негры из племени бауле до сих пор считают, что этой разницы практически не существует).

Сейчас, как и две сотни (а если быть более точным, то и две тысячи) лет назад, вновь раздаются призывы опомниться и вернуться к новому «золотому веку» Руссо, к «естественному человеку». Правда, теперь, в наш техницизированный век, уже трудно говорить о «природном человеке». Но зато можно говорить о «естественной промышленности», о производстве, которое бы «составляло с природой единое целое»…

Попыток спасти человечество или, по крайней мере, найти путь к спасению в истории цивилизации чрезвычайно много. По существу, делом спасения занимались все: мифический Иисус Христос, вполне реальные утописты от Кампанеллы до Оуэна, известные писатели, ученые и философы…

В апреле 1968 года в Риме, в одном из старейших научных учреждений «Академия деи Линчей», собралась очередная группа «спасателей». Bee составе были высокопоставленные администраторы, ученые, экономисты, социологи и, естественно, представители деловых кругов. «Римский клуб» поставил цель: «способствовать упрочению и распространению правильного понимания той критической ситуации, которая сейчас сложилась в мире». Другими словами, собравшиеся задали друг другу вопросы: «куда все это движется» и существует ли некий «разумный вариант ведения дел в будущем».

Поскольку задавшие вопросы не смогли на них ответить, решили перепоручить это дело группе специалистов из Массачусетского университета во главе с профессором Д. Медоузом. Группа, воспользовавшись разработанной профессором Дж. Форрестером техникой социологического прогнозирования, предложила несколько «математических моделей будущего» и доверила их анализ вычислительным машинам. Машины сделали категорический вывод: любые гипотезы будущего, исходящие из предпосылок непрерывного экономического роста, ведут человечество к катастрофе.

Итак, человечеству предложено нажать на стоп-кран, ограничить рождаемость и снизить потребление. «Самая интересная особенность этих предложений, — писал М. де Альмейда, глава бразильской делегации на Стокгольмской конференции ООН 1972 года, — состоит в том, что их авторы предпочитают, чтобы сокращало численность и снижало потребление какое-нибудь другое общество, но не то. к которому принадлежат они сами».

Что это действительно так, убедительно доказывает один из документов Госдепартамента США, адресованный президенту Р. Никсону: «Соединенные Штаты и другие страны, участвующие в программе помощи, удручены тем, что быстрый рост населения в малоразвитых странах съедает и сводит к нулю две трети нашей помощи… Если мы и будем оказывать большую помощь, ее хватит только на то, чтобы помочь возросшему числу людей остаться хотя бы на том уровне бедности, который наблюдается сейчас… Поэтому… мы должны прекратить всякую помощь стране с растущим населением до тех пор, пока эта страна не убедит нас в том, что она делает все возможное, чтобы ограничить этот рост… На любую страну или международную организацию, мешающую решению самой насущной проблемы мира, должно быть оказано самое жестокое политическое и экономическое давление. Пусть некоторые из этих мер и кажутся репрессивными, но выбора нет».

Для новоявленных мальтузианцев действительно нет сомнений, что сокращать: роскошь богатых или потребности неимущих. Разумеется, второе! Что же касается призыва «нажать на стоп-кран», то практическое его осуществление не пошло дальше «дней без автомобиля», демонстраций преимуществ велосипедов перед моторными средствами передвижения и, конечно же, благотворительных вечеров.

Когда Бразилия объявила о начале освоения долины Амазонки, в развитых капиталистических странах раздались возмущенные голоса: что будет с человечеством, если исчезнут леса, ныне дающие планете третью часть кислорода? При этом, как писал М. де Альмейда, намеренно забывают, что именно они «компенсируют неумеренную кислородную прожорливость американцев», давно уже живущих «чужим воздухом»!

Призыв «нажать на стоп-кран» не только вреден, но и утопичен: почему то, что было позволено сделать с лесами американцам, нельзя бразильцам? Впрочем, может быть, следует просто изменить ориентацию прогресса? Например, перейти от индустриального развития к сельскохозяйственному как более естественному? Возможно, человек некогда сделал чудовищную ошибку, повернувшись лицом к индустрии? Ведь в конце концов ему хватило бы и того, что дает одна земля…

Не только по мнению малоосведомленной публики, но и с вполне компетентной (и в то же время ошибочной) точки зрения отдельных специалистов, именно сельское хозяйство может явить «пример сбалансированных отношений с природой». Американский эколог Б. Коммонер так и пишет:

«Из множества видов человеческой деятельности, пожалуй, ближе всего стоит к природе сельское хозяйство. До того как ее коснулась техническая революция, ферма была не более чем место, где в угоду человеческим потребностям были локализованы некоторые естественные биологические процессы: выращивание растений на полях и разведение на этой базе животных. Растения и животные росли, созревали и размножались по законам, издавна установившимся в природе. Столь же естественной была и их взаимосвязь: растения всасывали из почвы питательные вещества, такие, как, например, неорганический азот; питательные вещества возникали в почве в результате постепенного воздействия бактерий на органические вещества почвы; запас органических веществ поддерживался за счет поступления в почву остатков растений и продуктов жизнедеятельности животных и путем преобразования азота воздуха в пригодную органическую форму.

При таком положении вещей экологический цикл практически сбалансирован, и с небольшими отклонениями естественное плодородие почвы может поддерживаться веками, как это происходило, например, в европейских странах и во многих странах Востока».

Обратите внимание на оговорку в последней фразе «с небольшими отклонениями». Между прочим, эти самые «небольшие отклонения» привели к возникновению так называемых «антропогенных» (то есть «от человека происшедших») пустынь и полупустынь на всех материках планеты. По достаточно надежным данным, за всю историю существования сельского хозяйства на Земле было утрачено по вине человека около 2 миллиардов гектаров некогда плодородных земель. Для сравнения: сейчас сельскохозяйственные угодья планеты занимают 1,5 миллиарда гектаров. Таковы результаты функционирования «почти идеально» экологически сбалансированного «немашинного» сельского хозяйства.

Современные глашатаи «органического» земледелия не хотят замечать этих очевидных фактов. На вышеупомянутой Стокгольмской конференции ООН некоторые представители из промышленно развитых стран призывали отказаться от индустриализации как пути увеличения экономического благосостояния и вернуться к экономике, основанной почти исключительно на сельском хозяйстве. Последнее казалось многим из них куда более «естественным» и «природным», нежели чадящая и громыхающая машина современной индустрии. Другие эксперты, несколько более знакомые с принципами современного механохимизированного сельского хозяйства, соглашаясь с тезисом «возврата», добавляли обязательное требование его «демеханизации» и тем более «дехимизации».

Немецкий биолог, автор нашумевшей книги «Демографический взрыв», П. Эрлих делает в связи с этим совершенно недвусмысленный вывод: «Цепочка причин ухудшения окружающей среды легко приводит нас к его первопричине. Слишком много машин, слишком много пестицидов, слишком неудовлетворительная очистка стоков, слишком мало воды и слишком много углекислого газа — все эти факторы легко можно свести к одному: слишком много людей».

Новоявленному пророку от мальтузианства вторит другой биолог американец В. Девис:

«Блаженны голодающие негры с Миссисипи, которые ведут экологически правильный образ жизни именно потому, что они ничего не имеют; они-то и спасут страну».

Непонятно, конечно, как произойдет предсказанное спасение самой богатой страны мира (население — шесть, производство продукции всех видов — около сорока процентов от мирового). Если за счет голодной смерти указанных негров, то ведь остальным, «вполне благополучным» американцам, она не принесет облегчения: голодающие не ездят в шикарных «фордах» и не засоряют, таким образом, среду. Разве что «заразительным примером»…

Призывы остановить технический прогресс, законсервировать промышленность и вернуться к «естественному» состоянию примитивного земледелия, разумеется, не имели практических последствий. Правда, несколько юродствующих групп хиппи пытались организовать сельскохозяйственные общины на базе сохи и мотыги.

Однако большой необходимости в подобном опыте не было. Дело в том, что и по сей день половина населения мира, занятая в сельском хозяйстве, продолжает ковырять землю сохой и мотыгой и даже представления не имеет ни о ядохимикатах, ни об «экологической бомбе». Самая страшная, постоянная и вполне реальная угроза, висящая над ними от колыбели до гробовой доски, голодная смерть.

Это они-то ведут «экологически правильный образ жизни»?!. Сейчас индийский крестьянин, живущий в обезлесенной местности, вынужден использовать в качестве топлива главным образом сухой коровий помет.

Тем самым он разрушает вековой круговорот веществ: животные съедают растения, но почва недополучает взамен 300 миллионов тонн «кизяка». Академик С. Шварц писал в связи с этим:

«Можно с уверенностью сказать, что громадные территории, ныне представляющие собой житницу для миллионов людей, неизбежно превратятся в выжженную пустыню — это лишь вопрос времени и не слишком большого».

Что это действительно возможно, показывает пример непрерывно растущей Сахары: к концу века она увеличит свою площадь на 20 процентов. И «виновато» здесь именно «примитивное» земледелие и скотоводство.

Делегаты от развивающихся стран на Стокгольмской конференции 1972 года единогласно заявили в ответ на предложения остановить индустриализацию и перейти к «органическому» сельскому хозяйству ввиду катастрофического загрязнения среды: «наихудшая форма загрязнения среды — нищета и голод». По убеждению этих делегатов, любой способ промышленного развития, дающий надежду на увеличение производства продуктов питания, уменьшение безработицы, улучшение здоровья людей, наконец, поднятия уровня жилищно-бытовых и культурных условий, оправдывает урон, который будет нанесен окружающей среде.

Прочную основу эта точка зрения получила благодаря примеру планового природопользования в СССР. Последовательное, в течение шестидесяти лет, проведение в жизнь социалистических принципов хозяйствования превратило одну из самых отсталых стран мира в гигантскую промышленную державу. И этот невероятно быстрый процесс индустриализации не повлек за собой столь катастрофического разрушения среды, какое имело место, скажем, в процессе капиталистического развития американского государства.

— Итак, нажать на стоп-кран не удается — это очевидно. Мир будет по-прежнему развиваться «неестественно». Сельское хозяйство будет превращаться в агроиндустрию. К чему это приведет?

— В первую очередь к росту экономического благополучия. А во вторую… Подсчитано, что если к 2000 году развивающиеся страны достигнут современного уровня производства и потребления в странах развитых, то засорение среды возрастет. Хватит ли нам чистой воды, земли и воздуха?

— Вот именно, хватит ли? Как сказал один юморист: ища другие цивилизации, на всякий случай сохраните свою! Так ли уж нужна эта повальная агроиндустриализация? Я читал, что один фермер вырастил картофельный клубень весом в 49 килограммов. Вот была бы вся картошка такой — и никаких хлопот…

— Не все делается так, как в популярной сказке «Посадил дед репку. Выросла репка большая-пребольшая!» У деда с бабкой всего и хлопот-то было — вытащить означенный плод. В несказочных условиях их значительно больше.

В решении вопроса — «Можно ли вернуться назад к природе?» — наиболее компетентен, вероятно, Т. Хейердал. После окончания колледжа он поставил эксперимент «пересадки в дикость». Подопытными были он сам и его жена. Прожив некоторое время в условиях каменного века на одном из тихоокеанских островков, они бежали из «обретенного рая». Пришлось оправдываться:

«Нам вовсе не хотелось уезжать. Не хотелось возвращаться к цивилизации, но нас подгоняла сила, которой было невозможно противостоять. Зов муравейника… Мы чувствовали, и я по сей день чувствую, что первозданную природу можно обрести лишь в одном месте. В своей собственной душе».

Хейердал сделал вывод: «Мы находимся в пути. Назад возвращаться нельзя, но это еще не означает, что любая дорога вперед означает прогресс».



В течение 1200 лет, со II по XIV век нашей эры, Европа испытывала давление со стороны кочевых народов Азии. Гунны и половцы, торки и печенеги, венгры и кыпчаки, татары и монголы волна за волной прорывались со своими бесчисленными стадами в южнорусские степи и далее на запад, в Центральную Европу. Все эти народы шли по коридору между Уралом и. Каспийским морем. Пробитая ими тропа отчетливо видна и по сей день: это волжско-уральские пески.

Был ли выбор у человека прошлого? Что бы изменилось, найдись среди гуннов или монголов некий гений, сумевший предвидеть грядущее опустошение степей? Разве смог бы он остановить несметные орды, гонимые бескормицей и голодом, алчностью и нуждой?!

Сейчас не нужно быть гением, чтобы предвидеть последствия «нерасчетливого» хозяйствования. Однако большая ли у нас свобода выбора, чем у гуннов?.. Наверное, все-таки да. Но ведь и ответственность неизмеримо большая! Гунны вытоптали одно Поволжье, человечество рискует вытоптать весь мир…

В 1944 году в Мексике был создан Международный центр по улучшению сортов кукурузы и пшеницы. Возглавил его 30-летний американец Н. Борлауг. Перед центром стояла задача: «помочь Мексике помогать себе самой».

В 40-х годах Мексика ввозила более половины потребляемой пшеницы. Урожайность последней, несмотря на орошение, не превышала 8 центнеров с гектара. Почвы были истощены, страна находилась в тисках жесточайшей нужды.

Первые высокоурожайные сорта короткостебельной (карликовой) мексиканской пшеницы, созданные Борлаугом, начали распространяться в 1961 году. Уже в 1964 году мексиканцы сняли по 19,7, в 1969 — 25,9 и в 1971 27,9 центнера пшеницы с гектара. К настоящему времени страна практически полностью обеспечивает себя зерном.

Новые мексиканские сорта и их более поздние индийские и пакистанские производные стали главными катализаторами так называемой «зеленой революции». Мексика, безусловно, самый яркий пример ее действенности. Несколько хуже пошло дело в Индии и Пакистане. В период 1960–1964 годов здесь собрали в среднем по 8,2 центнера пшеницы с гектара, в 1965–1969 — по 9,8, а в 1970–1971 — по 12,6 центнера. В дальнейшем урожайность стабилизировалась на относительно низком уровне — от 11 до 14 центнеров с гектара.

В 1973 году правительство Индии пришло к выводу, что надежды, возлагавшиеся на «зеленую революцию», преувеличены. Значительный эффект новые сорта принесли только в крупных частных хозяйствах, имеющих возможность использовать лучшую агротехнику и машины. Анализируя причины неудачи, известный американский эколог Г. Одум писал:

«…Многие думают, что большие успехи сельского хозяйства объясняются только умением человека создавать новые генетические варианты… Основанные на опыте высокоразвитых стран рекомендации для развивающихся стран могут иметь успех только в том случае, если они сопровождаются подключением к богатым источникам дополнительной энергии. До трагичного наивны те, кто полагает, что мы можем поднять сельскохозяйственное производство в развивающихся странах, просто послав туда семена и несколько „сельскохозяйственных советников“. Культуры, выведенные специально для индустриального сельского хозяйства, требуют дополнительных эффективных затрат, на которые они рассчитаны!»

Репку-рекордистку ни вырастить, ни выдернуть методами сказочного деда никак невозможно!

Успех Борлауга (заслуженно отмеченный в 1970 году Нобелевской премией) явился следствием 20-летнего отбора гибридных сортов пшеницы на лучшее усвоение азота искусственных удобрений. В результате удалось вывести сорт, способный поглощать до 130 килограммов азота на гектаре площади. Обычные сорта поглощают не более 45 килограммов, при этом колосья тяжелеют до такой степени, что стебли не могут их выдержать и ложатся на землю (полегают).

Возросшая устойчивость по отношению к удобрениям в сочетании с меньшим сроком созревания (120 дней против обычных 150–180) делает новые гибриды в 2–3 раза продуктивнее, конечно, при условии, что у них будет вдосталь воды и пищи и не будет неприятностей с вредными насекомыми. Именно эти оговорки и объясняют неполноту победы «зеленой революции».

Все живое существует лишь потому, что в каждом мельчайшем комочке живой материи скрыта жизненная энергия, которой вполне хватило бы для завоевания всего мира. Известен пример с парой мух. За пять дней вес ее потомства превысит вес родительской пары в 200 раз, а за год — сплошным и достаточно толстым одеялом из жужжащих мух покроется вся планета… Разумеется, если только ничто не помешает.

Создавая искусственно оптимальную среду для жизни культурных растений и животных, человек обеспечивает условия наиболее полной реализации жизненных потенций, заложенных в них природой. Возможности такой реализации практически безграничны, поскольку практически безгранична способность любого биологического вида к размножению. Все дело в цене, которую следует уплатить за создание искусственной среды, и в «отдаче».

Проанализируем этот вопрос на примере размножения неких «культурных организмов», предположив, что, если создать им наибольший комфорт, они будут развиваться с течением времени все быстрее. График размножения в осях «время» — «биомасса» выглядит в таком случае как парабола. Подобное «катастрофическое» размножение прекрасно изображено в известной сказке братьев Гримм «Горшок каши», а также в научно-фантастическом романе А. Беляева «Вечный хлеб». В реальных условиях с течением времени плотность организмов в питательной среде настолько возрастает, что в одних случаях вступает в силу закон внутривидовой конкуренции, в других — среда оказывается в конце концов слишком засоренной выделениями. Как только будет достигнута соответствующая точка на кривой роста, парабола изогнется и перейдет в прямую, параллельную оси времени. Рост остановится.

Совершенно очевидно, что чем дольше мы сможем поддерживать «комфортный уровень» жизни культивируемых нами организмов, тем выше поднимется парабола, тем больший урожай мы вырастим. Прибавка урожая тем больше, чем больше «время срыва». В идеале при очень большом времени Т совсем крохотная добавка бесконечно малого времени dT дает бесконечно большой скачок урожая.

Вместо времени мы могли бы по горизонтальной оси откладывать энергию и машины, капитальные сооружения, удобрения и ядохимикаты… Чем выше затраты на все это, тем выше урожай. В идеале он бесконечен…

Представим себе, однако, что, достигнув в один из сезонов очень высокого урожая за счет очень больших затрат, мы в следующий сезон в чем-то «промазали» или нас подвел климат. Один из факторов жизни культивируемых организмов оказался лимитирующим. Он-то и «слимитировал» урожай. Очевидно, что потери будут тем больше, чем выше по кривой роста мы успели продвинуться.

Все изложенное позволяет сделать весьма важный вывод: высокоурожайный сорт в случае необеспеченности каким-либо из факторов роста даст значительно большие потери, чем сорт низкоурожайный в равных условиях.

Вышеупомянутую репку коллектив, возглавляемый дедкой, вытянул, как известно, крепко ухватившись за весь пучок торчавших наружу репкиных листьев. Если бы хватались за каждый лист отдельно, не вытянули бы репку.

Вот так же сельское хозяйство нельзя «вытянуть», решая только одну проблему: селекции или механизации, химизации или мелиорации. Все настолько тесно связано друг с другом, что и говорить о проблемах сельского хозяйства и тем более решать их приходится все разом…

В течение почти всей своей истории земледелие Соединенных Штатов ориентировалось на эксплуатацию природного плодородия земли. В результате, несмотря на очень высокую степень механизации, урожайность зерновых непрерывно падала: 1875 год — 25, 1925 — 12,5 и 1930 — 9,5 центнера пшеницы с гектара. Противоэрозионные мероприятия позволили поднять продуктивность земли: в 1960 году в США получили уже 17 центнеров с гектара. Однако только после проведения комплексных мероприятий (селекция, механизация, химизация и мелиорация) средние урожаи в 1970–1975 годах перевалили за 20 центнеров с гектара.

Сходным образом обстояло дело и в нашем сельском хозяйстве, с той только разницей, что, как говорил на XXV съезде КПСС Л. Брежнев, «по ряду причин, в основном объективно-исторического характера, только в последнее время мы начали выделять для этой отрасли большие средства». В связи с этим в течение длительного промежутка времени наше земледелие ориентировалось главным образом на мобилизацию естественного плодородия почв. И поэтому же оно, несмотря на достаточно высокий уровень механизации, не могло решить задачи быстрого подъема урожайности. Значительные капиталовложения в сельское хозяйство были сделаны только в восьмой, девятой и десятой пятилетках. И результаты не замедлили сказаться. Еще недавно урожай в 15–20 центнеров с гектара в основных зерносеющих районах юга казался нормальным. А теперь он равноценен полному провалу: норма подтянулась к 30, а кое-где и к 40–50 центнерам. И, безусловно, указанная норма стала бы правилом, не будь наш климат столь засушливым.

Б. Уорд и Р. Дюбо, обсуждая в своей книге «Земля только одна» проблемы «зеленой революции», пишут:

«Совершенно бесполезно вкладывать капитал в „зеленую революцию“ селекцию сортов, применение удобрений и пестицидов, подготовку рабочей силы, конструирование нового оборудования для хранения и транспортирования урожая и т. д. — если… все эти усилия сводятся к нулю отсутствием своевременного увлажнения».

Изобретение и широкое применение трактора и тракторного плуга, сеялки и комбайна не заставили растения давать два урожая в год вместо одного.

Машины не изменили принципиальные отношения человека и земли, земледельца и растения.

Все, чем располагает современное комплексно-механизированное и автоматизированное сельское хозяйство, нисколько не затрагивает самих его основ, завещанных нам тысячи лет назад. Именно поэтому рост энерговооруженности сельского хозяйства и рост капитальных затрат на его ведение все больше и больше обгоняют рост его продуктивности.

На языке буржуазных экономистов — последователей Мальтуса — описываемое отставание называется «законом убывающего плодородия земли». В соответствии с ним каждое новое вложение капитала и труда в землю дает все меньший результат, все меньший прирост продукции. «В пределе», в отличие от только что рассмотренной теоретической кривой роста биомассы, бесконечно большие затраты дадут бесконечно малый выход, а это значит, что мы вот-вот вступим на «порог эффективности» сельскохозяйственного производства.

Страшно ли это?

Человечество уже не раз стояло перед похожими порогами и каждый раз перешагивало их, несмотря на всяческих пра- и прапрамальтусов. По существу, мы все время перед порогом, только он не порог, а очередная ступенька лестницы вверх…

Людям всегда было тесно. Даже когда они еще не были людьми. Именно из-за тесноты они в незапамятные времена покинули от природы назначенную им экологическую нишу — кроны деревьев — и отправились прогуляться в прерию. Здесь, на безлесных пространствах, их никто не принял с невыразимым восторгом: в том гигантском здании, которое построила природа, никогда не было свободных квартир. Чтобы получить новое жилое помещение, прачеловек вынужден был отказаться от привычки бегать на четвереньках, стать всеядным и взять в руки палку. Дальше пошло совсем гладко, и через 1–2 миллиона лет Homo sapiens понавыдумывал массу приспособлений для охоты, рыбной ловли и собирания плодов. Он стал владыкой дикой природы.

А для любого биологического вида понятие «власть» равноценно понятию «количество». Поэтому стоявшим накануне неолитической революции сапиенсам было так же тесно, как и их предкам прасапиенсам.

Сколько их было? Подсчитать нетрудно: пусть Q — «урожай» биомассы, который можно собрать с гектара леса, саванны или приморской полосы, a q количество биомассы, которое необходимо одному индивидууму на год. Отсюда количество индивидуумов на гектар (то есть плотность населения) N = Q/q.

Потребность q за время жизни человечества, по-видимому, изменялась не очень существенно: вероятно, в пределах от 300 до 600 килограммов сухого органического вещества в год. А вот урожай…

Максимум, что можно получить с гектара «дикого» ландшафта, это 2 килограмма абсолютно сухой органики в год. Итого: плотность «дикого» населения Земли при q = 500 будет равна 0,004 человека на гектар. И это в самых лучших условиях!

Нам неизвестно, воевали ли регулярно друг с другом люди древнекаменного века. Но то, что в неолите война стала достаточно повседневным занятием, установлено точно. Что поделаешь: теснота была ужасная: более трех-четырех человек на тысячу гектаров!

Наконец кому-то пришла в голову мысль, что тесно стало не потому, что людей слишком много, а потому, что они слишком еще плохо освоили свою новую экологическую нишу, то есть квартиру. Вот тогда-то и было изобретено земледелие.

Приблизительно через 20 тысячелетий вновь раздался крик: нас стало слишком много, а поэтому нужно воевать с размахом куда большим, чем во времена Александра Македонского. Сто с лишним лет назад К. Маркс ответил на это: нам тесно не потому, что нас много, а потому, что производимые нами блага распределяются далеко не одинаково между всеми живущими. И Великий Октябрь блестяще подтвердил справедливость этого тезиса.

Прошло еще полстолетия — и снова тот же крик: нам тесно, потому что нас слишком много! Подумать только: в среднем (все по той же формуле) более 1 человека на гектар! Что ж, приходится нам отвечать правнукам Мальтуса все тем же: тесно не потому, что нас много, а потому, что мы, став владыками культурной природы, не создали пока новой культурной технологии производства продуктов питания, которые к тому же распределяются все еще далеко не везде равномерно.

Что же в таком случае принесли человечеству 20 с лишним тысяч снятых с полей урожаев?

Прежде всего — новую технику, которая неизмеримо расширила возможности современного человека и небывало повысила эффективность «дедовской» технологии.

Вспомним некоторые исторические факты, мотыга была известна человеку задолго до того, как он научился ковырять ею землю вокруг растений. То лее можно сказать и о заступе. Да и вообще первый хлеб испек не хлебороб, а «хлебособиратель». Новой технологии добывания средств насущных первый земледелец обучался, имея в руках лишь старые, явно для нее не пригодные орудия. Это уже потом придумали легенду об упавшем с неба плуге. Крестьянин много тысяч лет пахал землю, не зная даже, что он именно пашет, а не просто ковыряет ее Он долго-долго пытался пахать без плуга и в конце концов именно поэтому и изобрел плуг.

Представьте себе, как изумился бы известный греческий философ Фалес, живший в VI веке до нашей эры, если бы ему продемонстрировали работу телевизора! Но его удивление и недоверие к демонстратору стало бы неизмеримо большим, скажи тот ему, что увиденное им чудо самым непосредственным образом вытекает из его собственных опытов с магнитом и янтарем.

Что же удивительного в том, что мы не можем рассмотреть в тракторе и сеялке, плуге и комбайне ту принципиально новую, внешне ничем не похожую на современную технику, которая обеспечит в будущем получение хлеба и молока, мяса и картофеля независимо от капризов природы и, возможно, без необходимости пахать, сеять и убирать урожай?!

Загрузка...