Бесконечная шайка

Мы с Мачеком дружным дуэтом подтвердили — парень порядочный, наверняка какая-то ошибка, разберутся, отпустят. Нас охотно приняли в теплую компанию на крылечке, и мы принялись обсуждать происшествие и превозносить моральный облик безвинной жертвы милицейского произвола.

В непринужденной беседе удалось многое выяснить. Работа у Дойды была такая, что он не бывал дома по целым суткам, особенно когда выезжал на дальние делянки, тогда там и оставался ночевать. Работал добросовестно, главное не пьяница, и с хулиганьем не задавался, держался от них на расстоянии. Боялся, видно, опять влипнуть в какую-нибудь историю. Тут недавно к нему какой-то человек приезжал, спрашивал, она, лесничиха, сказала — парень у себя, пройдите в его комнату, тот прошел и сразу спустился, никого, говорит, нет, комната заперта. А она вроде видела, как Дойда к себе поднялся. Тот человек подождал, да и уехал не солоно хлебавши. А Дойда на другой день признался, что как увидел гостя, так и сбежал, потому что это нехороший человек, только и знает, что выпивать и дебоширить, ему таких дружков не надо. И если он еще заявится, чтобы говорили — он, Дойда, надолго уехал. Лесничиха все удивлялась — а говорят еще, молодежь пошла плохая, вон у парня больше ума в голове, чем у некоторых пожилых, не будем указывать пальцем... Ведь тот мужчина тоже хочет втянуть молодого в плохое дело, хотя сам ему в отцы годится. А Дойда от него прямо-таки сбежал, по решетке из окна спустился, вот так!

Без лишних расспросов нам удалось выяснить, что подозрительный алкоголик появился приблизительно месяц назад, потом притащился второй раз, но тогда Дойди действительно не было дома. И еще один незнакомый повадился ходить к парню, но тот не тянул в кабак, так что перед тем Дойда не скрывался. И тоже намного старше парня.

На обратном пути в город мы с Мачеком обсуждали услышанное. Обсуждение продолжили уже в гостинице. Первый пункт дальнейшей программы наших действий наметили еще до того, как закипела вода на чай — как можно быстрее отыскать Зефуся. Раз уж нас так преследует судьба, не давая пообщаться ни с одним из нужных лиц, надо поспешать. А в ту глушь, куда сбежал Зефусь, разумнее явиться средь бела дня, неразумно разыскивать человека в чащах и пущах по бездорожью в темноте.

— И еще не мешает нам согласовать наше вранье, а то у меня путаются твоя родственница с сестрой, — признался Мачек. — Хотя родственница твоя, я имею право что-то и перепутать.

— Это же так просто! — удивилась я. — Родственница с памятником на могилке относится к Гоболе, сестра — к Дойде. И тоже имеешь право кое-что перепутать, потому что с сестрой общалась тоже я.

— Очень хорошо! — обрадовался Мачек. — А теперь давай разработаем план действий на завтра.

Наш прекрасный план не удалось осуществить из-за милиции. Она прихватила нас за завтраком в ресторане гостиницы.

К нашему столику подошел милиционер в звании старшего сержанта, извинился, попросил разрешения присесть за наш столик и стал задавать вопросы.

— Я, конечно, извиняюсь, не из Варшавы ли вы приехали?

Мы подтвердили — да из Варшавы.

— А когда вы приехали? Мы сказали — вчера.

— Так, значит, приехали вчера.... А в какое время?

— Могу сказать точно — в четырнадцать тридцать, —отчеканила я.

— В четырнадцать тридцать... А откуда приехали? До этого где вы были?

Сначала я подумала, что интерес милиции к нам связан с убийством Бенона Гоболы. Возможно, кто-то видел, как мы входили в дом Пясковского. Однако расспросы сержанта заставили усомниться в причине его визита, слишком уж /извилистым путем шел он к цели.

— А до этого мы были в Валбжихе, —ответил Мачек, — и сюда ехали через Злоторыю.

— Через Злоторыю! — неизвестно чему обрадовался сержант. — Прекрасная трасса! Ехали без происшествий?

— Без происшествий не бывает! — проворчала я.

— А какого рода происшествия

— -настырно добивался сержант. — И много ли их было?

— Немного, — раздраженно ответила я. — Один объезд и один кретин.

— Кретин? — удивился сержант.

— Кретин на мотоцикле, — разъяснил Мачек. — Если человек начинает накачивать дырявую камеру, кто он, по-вашему? Эйнштейн?

Похоже, кретин чрезвычайно заинтересовал милицию. Пришлось нам описать все происшествие в подробностях. Сержант слушал, стараясь ни слова не упустить.

— И вы согласны подтвердить свои показания в официальном протоколе?

— Да хоть сейчас! Тем более что у меня есть дело в вашей комендатуре, можем прямо сейчас ехать.

— Какое дело?

— Так, мелочи...

Приехали в комендатуру милиции, каждого из нас допросили по отдельности, каждый из нас подписал протокол свидетеля. Удивило меня-у них убийство, а они занимаются такими пустяками. Может, мотоцикл украли? О Дойде я пока не спрашивала, надо было покончить с одним делом, прежде чем начинать второе.

Подписала протокол своих показаний, и меня попросили пройти в соседнюю комнату. Там у стены рядком сидели трое парней. Бросилось в глаза бледное и растерянное лицо незадачливого водителя «Юнака». При виде меня это лицо вспыхнуло от радости, в глазах зажглась надежда. Нет, вряд ли мотоцикл украден...

— О, вот тот самый кре... тот самый парень, которому мы оказали помощь на шоссе! — сказала я, не дожидаясь вопросов. — Похоже, он меня тоже узнал.

— О милостивый Боже! — только и мог произнести молодой человек.

Подобную операцию провернули и с Мачеком, и он тоже без труда в одном из трех парней опознал несчастного мотоциклиста.

И тогда я обратилась к поручику, руководившему упомянутой операцией:

— Ну хорошо, проше пана, а в чем же все-таки дело? Что этот парень натворил?

— Выходит, ничего не натворил, — не стал скрывать поручик. — И вы тоже, потому что один из наших людей тоже проезжал по шоссе и видел всех вас троих, занятых его колесом. Ни один из вас троих не мог совершить преступления.

— Какого преступления?

— Убийства. Тут у нас совершено убийство, и этот Дойда был самым подозреваемым, причем по собственной вине...

Спохватившись, что сказал постороннему лицу слишком много, поручик замолчал. Наверное, вид у меня был не просто растерянный, но здорово ошарашенный, потому что смилостивился и добавил:

— Раз в это время Дойда был на шоссе, убить он никак не мог. Время убийства врач определил довольно точно.

Так этот парень Дойда?! Обязательно надо с ним переговорить. Но как? Решили подождать вблизи комендатуры милиции, ведь парня должны освободить.

Ив самом деле, ждать пришлось не очень долго. Увидели, как парень вылетел из дверей комендатуры и быстро пошел по улице. Мачек окликнул его, когда тот проходил мимо нашей машины, и пригласил внутрь. Первым делом Дойда попытался пасть на колени перед нами. Оказывается, в машине это очень трудно сделать.

— Езус милостивый, я уж и надеяться перестал, думал, вы куда дальше поехали, и кто подтвердит? — бессвязно восклицал он, еще не оправившись от переживаний последних часов. — А у меня только завтра истекает срок условного приговора, вы представляете — один день остался и тут вдруг труп!

— Знаем, — сухо отозвалась я, включая двигатель. Дойда не слышал меня, продолжая изливать душу:

—Они мне не верили, я им одно, а они не верят! Я про вас, а номера не помню, только запомнил, что ваша машина с варшавскими номерами, не станут же они по радио искать для какого-то рецидивиста! У них труп, и я к нему — ну тютелька в тютельку как раз впору, как новая челюсть миллионеру! Я уж думал — совсем каюк мне! Раз в жизни глупость сделал, так мне дали четыре года условно, а тут один день всего остался...

— Знаем! — повторила я, на сей раз веско и доходчиво.

Дошло. Парень озадаченно замолчал, а я пояснила:

— Мы все знаем, сынок. И не только о твоей глупой краже со взломом, но и многое другое. И благодари своего Езуса, что тогда, на шоссе, мы тебе подвернулись.

В глазах парня метнулись страх и отчаяние, он сразу сник. Наверняка принял нас за своих преследователей из преступной шайки и даже сделал попытку на ходу выскочить из машины. На всякий случай увеличив скорость, я успокаивающе сказала:

— Да не волнуйся так, мы не из шайки. Мачек, объясни! Хотя погоди, все равно так не поверит. Слушай, парень, я уверена, ты здесь встретил того самого кудлатого, который вас с Зомбеком подбил на ту самую кражу, за которую ты получил свои четыре года условно. Ты ведь из-за него тогда сбежал, а не из-за дурной компании. А тут вдруг ты снова на него напоролся, ну и снова намылился сбежать, теперь не иначе как в Бещады, скажешь, нет?

— Откуда пани... — попытался спросить Дойда, но голос парню не повиновался.

— Откуда я это знаю? Логическое умозаключение из известных нам фактов. Знай, парень, этим делом интересуются не только сволочи. Я верю, ты человек хороший, иначе не стала бы тратить на тебя время, а нам нужна твоя помощь. Только сразу предупреждаю: помощь окажешь, так сказать, на общественных началах, никакой награды за это не получишь. Точно так же, как не рассчитывает на награду никто из нас.

Дойда вроде малость ожил.

— Да? Серьезно?

— Как на похоронах! Мы все рискуем, а награды за это не требуем.

— Чтоб мне лопнуть... — пробормотал Дойда. — Тогда, может, и в самом деле...

— А почему тогда? — поинтересовался Мачек.

— А потому, когда обещают горы золотые, ежу понятно — дело нечисто. А на общественных началах ни один деловой человек...

— Вот и договорились. Где бы нам тут спокойно побеседовать?

— Где же, как не в лесу? Я покажу, куда ехать. На чудесной лесной полянке и состоялась наша беседа. Дойда окончательно убедился, — что мы не собираемся подговаривать его к новым преступлениям, и решил довериться нам.

— Вы правы, я этого сукина сына сразу узнал, — рассказал он. — Тогда, когда он рассчитался с Зомбеком и со мной за работу, мы ушли, Зомбек сразу двинул в пивную, а я притаился и подглядел. Дело было за городом, там, где новые виллы понастроили. Спрятался я в кустах и дождался. Едет на своей машине, а уже ни усов, ни бороды, и парика тоже нет. Я его по галстуку да по машине и узнал. Вся морда на виду, ну я и запомнил. И показалось, что он меня увидел, стало страшно, ну я и решил куда подальше смыться. От него смылся, ясно, хулиганская братия меня не пугала. Зомбеку я ничего не сказал...

Я попросила рассказать, что именно они вынесли из дома Фреди и передали кудлатому нанимателю. Дойда попытался припомнить.

— Не так чтобы очень уж много и вынесли, ведь ему нужны были только карты. Ну, два атласа, потом большая папка с картами, какие-то карты отыскали мы в ящиках письменного стола. Вроде туристические карты, старые, даже порванные. В конверте попались нам две фотографии карт, так мы их тоже прихватили.

— А этот конверт где обнаружили?

— В книгах. Ну вот, вроде и все.

— Немного, — сказал мне Мачек. — Видно, и в самом деле уничтожили...

— А на антресолях вы не искали? — спросила я Дойду.

— Нет, мы и не знали, что там есть антресоли. И без того несколько часов прокрутились, пока все книги перетряхнули...

Не смущаясь присутствием Дойды, я сказала Мачеку:

— Возможно, у него и в самом деле осталась та одна карта. И я совсем не уверена, что она у него от Настермаха.

— Я тоже, —согласился со мной Мачек.

— Показал тебе карту, чтобы посмотреть, как ты отреагируешь на Хоэнвальде.

— Ну, ладно. А теперь, парень, расскажи нам о Гоболе.

Дойда опять тяжело вздохнул.

— Все было почти так, как я сейчас ментам рассказывал. Я его действительно встретил в лесу, только это уже было не первый раз. Я его и раньше знал.

— Вот об этом, сынок, и расскажи нам подробней!

— После того, как мы уже сделали работу по заказу этого кудлатого, и до того, как нас замели, укрылись мы с Зомбеком на одной малине. Там вечно колготился народ, любил Зомбек компанию, водка со стола не сходила. Я там и половины людей не знал. И вот раз приходил один, как раз никого не было, только я в углу кимарил, и еще один и храпел без задних ног. Тот спрашивает: а эти кто? Зомбек отвечает — свои ребята и пьяные в стельку. Ну они и стали говорить о картах. Опять о картах! Зомбек говорит — об этой пакости больше и слышать не хочу, а тот, оказывается, знал о нашей работе для кудлатого и пригрозил Зомбеку выдать нас. Тот было в амбицию ударился, да быстро договорились, пошептались еще о чем-то, а потом тот говорит — надо брать карты у Гоболы, живет в Лег-нице такой, за те карты много дадут. Зомбек упирался, дескать, места незнакомые, он привык промышлять здесь, в Варшаве. Сам не хочешь ехать в Легницу, говорит тот хмырь, дай верного человека. И Зомбек обещал дать. Мне все это было до лампочки, слушал я вполуха. Только потом, когда уже дал деру, подумал — стоило бы этого Гоболу предупредить...

Дойда оборвал рассказ и, помолчав, устало добавил:

— Не хочу я сидеть! Сделал глупость по молодости, с меня достаточно. Вот и решил рвать когти, бежать от всей этой кодлы куда подальше.

Мы с Мачеком всецело одобрили похвальное стремление молодого человека к честной жизни. Приободренный, он продолжал:

— Приехав в Легницу, я дня через три отправился к Гоболе. И с ходу выложил: кое-кто собирается выкрасть у тебя карты, дескать, будь готов. Тот начал крутить — какие карты, нет у меня никаких карт. Я ему и говорю — это не интересует меня, это твое дело. Но вот есть такой человек, который жутко интересуется картами, меня с дружком тоже подбивал, чтобы мы их раздобыли, мне лично все это до лампочки, только не нравится такая история. Впрочем, мое дело предупредить, а там пусть поступает как знает. Гобола вякал-мякал, что ничего не понимает, но все равно мне благодарен. На том мы и расстались, я не сказал ему, кто я, и адреса своего не оставил. А потом, уже года через два, мы встретились в лесу и разговорились. Тут уже он ко мне со всем доверием, ну, я и спросил, чего это всех интересуют карты, сокровища, что ли, ищут, на картах обозначенные? Он мне на то-молод ты и глуп, карты это немецкие, много горя с ними связано и еще много могут человеку принести, так что держись, кореш, подальше от них. А мне что, я так просто спросил. Меня тогда больше всего заботило продержаться без сучка и задоринки четыре года, я в пивную боялся зайти, не дай Бог, впутаешься еще в какую малость и получишь на всю катушку! И когда этого второго хмыря тут встретил, мне аж нехорошо стало. Гоболе я тут же о нем сказал...

Не знаю, почему Дойда так разоткровенничался с нами. То ли своим благородным поступком на шоссе и в милиции мы убедили его, что порядочные люди, то ли просто намолчался за эти четыре года и теперь надо было человеку выговориться.

— Погоди, кого ты тут встретил? Кудлатого?

— Нет, того, что приходил в малину к Зомбеку.

— Выходит, так и не нашел наемника и сам приехал, —предположил Мачек.

Я вытащила из сумки несколько фотографий и показала их Дойде.

— Вот этот! — ткнул он в мужчину на одной из них.

— Что этот?

— Вот этот самый! — взволнованно повторил парень, тыкая в Михалека с макетом.

— Только старше; То есть тут молодой, а теперь стал старше. Ну кудлатый же1 — С ума сойти

— -только и произнес Мачек. Я тоже была потрясена. Михалек в обезьяньих кудлах, вступающий в контакт с преступным миром против Фреди, в доме которого бывал!

— А второго здесь нет? — захотела убедиться я, все равно терять нечего.

Второго нанимателя Дойда не нашел, хотя все фотографии просмотрел самым внимательным образом. Весь улов составил Михалек. И то хлеб.

На этом историческая беседа на полянке закончилась. Я подвезла парня до дома и выпустила из машины. Следующим на повестке дня был Зефусь.

Лесничий Зефирин Ментальский в таком ужасе попятился при виде Мачека, словно перед ним появился выходец с того света.

— Гжегож! — прохрипел он. — Ты же помер! Свят, свят... При мне тебя смертельно ранило... Собственными руками я поставил крест на твоей могиле!

У меня мороз пошел по коже. Надо же, а я столько лет знаю Мачека, и всегда он выглядел как живой!

Мачека совсем не смутил неожиданный прием. Напротив, он расцвел, как утренняя заря, и радостно воскликнул:

— Я тоже вас узнал! Надо же, столько лет... А погиб мой старший брат Гжегож. Ведь вы Ветер, правда? Помню вас, как же! Совсем сопливый щенок, зареванный и грязный как черт, правда? Ну, вспомнили?

Лесничий с трудом приходил в себя. Внимательно оглядев Мачека и даже на всякий случай пощупав, он все не мог успокоиться.

— Надо же, такое сходство! Ты теперь старше, чем Гжегож тогда.

— А мы все были похожи друг на друга! — все так же радостно объяснил Мачек, —Четыре брата нас было, двое в партизанах погибли, и все четверо-как близнецы, только ростом и отличались. Какая встреча! Я и не знал, что настоящее имя Ветра — Зефирин. А, понимаю, зефир, потому и дали кличку Ветер. А как вы жили все эти годы?

— Сразу из партизан в армию вступил, так что последние месяцы войны воевал в рядах Войска Польского, но до Берлина не дошел — ранило меня...

Я тихонько стояла в стороне, стараясь не привлекать к себе внимания, боясь помешать встрече старых товарищей по оружию. Как хорошо, что Мачек поехал со мной! Ну что бы я сейчас плела этому Ветру-Зефирину? Да он бы меня и слушать не стал, еще бы собак науськал...

А бывшие бойцы Польского Сопротивления целиком погрузились в воспоминания, забыв обо всем на свете. Я узнала, что Зефусь и брат Мачека были такими друзьями, такими друзьями... Сколько раз спасали жизнь друг другу во время Варшавского восстания! Именно тогда сопляк Мачек и путался у них под ногами, пока старший брат за ухо не вытащил его из пекла.

Совместное боевое прошлое проложило путь в настоящее. Лесничий Ментальский принял нас как близких друзей, не было необходимости прибегать к байкам о памятнике на могилке. Я коротко изложила пану Зефирину суть наших поисков. Тот выслушал в молчании, чело его омрачилось.

— Опасное дело, —предупредил он.

— Мы знаем, — ответил Мачек. — На примере убедились.

— Каком примере?

— Гоболу убили. Вы слышали? Вздрогнув, лесничий кивнул.

— А, так вы знаете... Бедный Бенек, пусть земля ему станет пухом... Расскажите все, что знаете, а то тут столько разных слухов, не поймешь, чему верить.

Мы информировали лесничего не только о фактах, но поделились с ним и выводами, из этих фактов вытекающими. Лесничий Ментальский мрачнел прямо на глазах. Реакция его была и вовсе похоронной:

— Скажу вам все, что знаю, пока и меня не прикончили. И тогда честные люди так и не узнают то, что знает эта банда мошенников. Пошли сядем, все расскажу.

Ранили Зефуся здесь, на Возвращенных Землях, и он лежал в военном госпитале под Валбжихом.

А рядом на койке — молодой парень, ногу ему миной разворотило, бредил день и ночь. И все о сокровищах говорил, которые в этих краях немцы попрятали. Награбленное имущество припрятывали до лучших времен. Где придется — в домах, поместьях, парках, беседках, лесах и полях. Потом парень пришел в себя, но у него бзик появился на почве этих сокровищ, он ни о чем другом говорить не мог, вот мне все и выболтал. Собственными глазами видел, например, одного шкопа без знаков различия, но точно — генерал, как тот под деревом закопал какие-то вещи. Парень раненый лежал поблизости, все видел. Закопал, значит, записал что-то в книжечку, оглядываясь по сторонам, и пошел себе, явно намереваясь сдаться в плен. Сам парень только и мечтал о плене, вот и решил, что тот немец тоже. И еще до того как потом в этот лазарет попал, слышал, как какой-то наш интендант с немецким пленным шептался. У того пленного карта была, по карте показывал и говорил, что пока отдаст эту карту интенданту, тот без него все равно не найдет, а он, если живым выйдет и здоровым, сам покажет, где зарыто. Так сказал, парень сам слышал. На карте обозначены были места, где немцы зарыли свои клады-Клады Ментальского очень заинтересовали, он стал расспрашивать болтливого раненого, из какой части был интендант. И после демобилизации Ментальский принялся разыскивать интенданта. Узнал, что тот погиб под Берлином, вещи его приятель передал семье погибшего, семья в Варшаве жила. Сами знаете, какой была Варшава после войны, Ментальский семью интенданта несколько лет разыскивал. Разыскал только одного родственника, брата кажется, тот совсем при смерти был, и брат продал ему, Ментальскому, карту.

Приблизительно в это же время Ментальский познакомился с Гоболой, они подружились, и тот рассказал о своем полковнике-бароне. И о его поместье под Хоэнвальде. По словам Гоболы, много в здешних местах таких кладов зарыто, и не они одни ими интересуются. Когда он, Гобола, еще пленным работал по очистке Варшавы от развалин, уже тогда к нему всякие подкатывались. И девушка, и совсем мальчишка-подросток. Ну, девушка по другой части, свое имущество разыскивала, а тот малец пристал как пиявка. Сначала он думал, что мальчишка девушке брат, и кое-что ему рассказал, но немного. А знал много, ведь тогда его фон барон с машинами направил, четыре машины шли, бомба попала, и капут! А тот немецкий полковник уж такая сволочь последняя, машинами вывозил добро из квартир варшавян, все подчистую выметал, не успевал к себе в поместье сплавлять, там наверняка дом уже ломился от всякого добра. А что не успевал переправить, прятал где придется и на картах помечал. Потом барона тоже черти взяли, а карты Гобола спрятал в дупле дерева, в лесу под Хоэнвальде...

А когда они туда наконец поехали, оказалось, кто-то до них успел побывать. Гобола думал — тот самый мальчишка. А тут еще наткнулись они на одного такого из Канады, приехал разыскивать могилу матери. Как же, так ему и поверили! Во-первых, это был немец, отец его в Канаду только после войны эмигрировал, а во-вторых, никакую могилу не искал, а разыскивал то, что его папочка во время отступления здесь припрятал. Вернее, припрятали гестаповцы, их потом тоже бомбой накрыло, а клад остался. Вот они с этим ложным канадцем и разыскали клад, тот взял половину, а вторую половину они с Гоболой пополам поделили.

С канадцем они даже вроде как подружились, ничего был парень, будто и не фашист, может, Канада перевоспитала, он там с четырнадцати лет жил. И награбленное имущество, свою долю, передал в Красный Крест. Он и предупредил компаньонов, что действует целая шайка грабителей, разыскивает зарытые сокровища, на широкую ногу дело поставили, ни перед чем не останавливаются.

Это настоящие бандиты, для них прикончить человека — раз плюнуть, лишь бы дорваться до сокровищ. В шайке и немцы, и наши...

Потом на какое-то время пути Гоболы и Мен-тальского разошлись. Ментальского давно тянуло в лес, он закончил курсы и был направлен на работу лесничим. С Гоболой встретились только через несколько лет. Тот стал еще пугливее, сказал, что за это время расстались с жизнью многие из причастных к их тайне. А по имеющимся у него сведениями, шайка собрала много данных, нанесла на карту объекты, с этих карт сделала фотографии и так хитро разделила на две части, что одна без другой они не имеют смысла. И вдруг обе части пропали, так что они по новой принялись искать старые карты.

А у Гоболы все еще сохранялись штабные немецкие карты, которые он некогда прятал в дупле дерева, и потому Гобола боялся, что до него доберутся. А еще дошли до него слухи, что вроде одну из фотографий раздобыла какая-то баба...

Рассказывая, Зефусь смотрел на лесной пейзаж за окном, поэтому не заметил впечатления, произведенного на нас его последними словами. А он постарался вспомнить, что слышал о той бабе. Вроде живет за границей, не в Польше, но сама полька. И когда-то по работе была связана с картами, возможно, втихомолку сделала себе второй экземпляр...

Мачек сидел бесстрастный, как памятник самому себе, я же вскочила с места, не в силах сдержать волнение. Господи Боже мой, Алиция! Они узнали про Алицию! Ей грозила опасность! Что делать? Как доказать, что у нее ничего нет? Не дашь же. объявления по радио...

Мачек с Метальским выжидающе глядели на меня.

— У той бабы ничего нет! — мрачно заявила я.

— Но они могут и не знать об этом, — резонно заметил Мачек, а Ментальский посоветовал что-нибудь предпринять. Мудрый совет, я и без него понимала — надо что-то предпринять. Не наймешь же телохранителя. Впрочем, о бабе наверняка узнали не вчера, и, если ей до сих пор ничего не сделали, может, обойдется?

— А как выглядели две части карты? — спросила я лесничего.

— Я понял, что одна снята на маленькую фотографию, — ответил он. — Негатив уничтожен. А вот как выглядит вторая, не знаю. Наверняка знает канадец, он здесь бывал неоднократно, и Бенек говорил, что канадец — порядочный человек. Сокровища разыскал, а себе не взял, говорил, что они должны остаться в Польше, отдал на Красный Крест. Впрочем, наверное, не бедный человек, вроде его отец содержит за океаном большой меховой магазин. Или скорняжную мастерскую. Что-то в этом духе.

— Можете поподробнее рассказать о членах той шайки, в которой и наши, и немцы? — спросил Мачек.

— А я и сам не знаю, — честно признался лесничий. — Бенек неохотно говорил о них, и мне не хотелось выспрашивать. Знаю только, Что у ихнего шефа чего-то не хватает-не то ноги, не то глаза...

— Может, руки? — спросила я.

— Может, и руки. А фамилии я не знаю. У Бе-нека наверняка в его бумагах записано.

— В тех, что украли? Ментальский покачал головой.

— Ничего у него не украли. Бенек уже года два как не держал их в доме, боялся. Опять спрятал в дупле. Сам спрятал, я не знаю где. Только просил меня ни одного Дерева с дуплом не срубать, пока не проверю, нет ли чего в дупле. Где-то тут недалеко. Когда ходил прятать — за полчаса обернулся.

Я стала уговаривать лесничего осмотреть все дупла в округе, сейчас, немедленно! Мысль об Алиции не давала мне покоя.

И в этот момент заявилась милиция. Первый раз в жизни у меня появилось желание сбежать от народной власти. Может, я и осуществила бы свое желание, если бы милицейская машина не остановилась впритык к моей, а водитель остался сидеть на месте, когда остальные направились к дому лесничего.

— О бумагах Гоболы ни слова, — прошептала я.

— А что станем говорить? — шепотом поинтересовался Мачек. — Опять памятник на могиле тетки?

— Не тетка, дядя. Щигельский фамилия. Участвовал в восстании, партизанил, немцы схватили, и когда везли в лагерь, удалось выбросить из вагона записку. Все это в действительности было. А дальше так: Гобола что-то о нем слышал. Ты ничего не знаешь, просто сопровождаешь меня...

Тут в комнату вошли сотрудники милиции, поручик и сержант. Особого восторга при виде нас они не проявили. Поручик с Ментальским удалились в другую комнату, мы остались с сержантом.

— Не везет вам с этим покойником, — посочувствовал он нам. — Вот опять пришлось встретиться.

— Что ж тут удивительного, если мы приехали специально для того, чтобы поговорить с Гоболой. Лесничий с ним дружил, мы хотели его порасспросить.

— А о чем расспросить?

И тут я первый раз рассказала историю дядюшки. Мачек и сержант слушали внимательно.

— И что? — спросил сержант. — Погиб?

— Мы надеемся отыскать его. Тот человек, что нашел записку, принес по адресу, написанному на обратной стороне. Рукой дяди нацарапано: «Везут нас в неизвестном направлении», и на обратной стороне адрес моих родителей. Их не было дома, когда принесли записку, а соседи ни о чем не догадались расспросить.

— А Гобола при чем тут?

Я пока и сама не знала, пришлось срочно придумывать. Дошли, дескать, до нас слухи о каком-то пленном немце, который что-то знал.

— И пани только сейчас стала разыскивать этого человека?

— Да нет, разыскиваем давно, да нашли только сейчас и, видите, немного опоздали.

— А лесничий при чем тут? Он человек нелюдимый, странно, что вообще захотел с вами разговаривать.

Теперь к разговору подключился Мачек:

— Лесничий дружил с Гоболой. А с нами разговорился по той простой причине, что мы оказались старыми знакомыми. Мой брат и пан Ментальский бок о бок воевали во время восстания.

С большим интересом выслушал любознательный сержант историю из прошлого своей родины. Мачек еще не кончил, когда вернулись поручик с лесничим. Вежливо, но решительно поручик попросил нас с Мачеком отправиться с ними в комендатуру милиции, где от нас требуется дополнение к нашим прежним показаниям. И пан Ментальский тоже должен с ними ехать.

— Сержант поедет с пани! — громко распорядился поручик, и сержант, который уже успел забраться в милицейскую машину, вынужден был выйти и сесть в мою. Однако поручик передумал.

— Нет, пани поедет с нами, а сержант поведет вашу, машину... Или лучше так: вы все поедете с нами, a JB вашей машине... Или нет, поезжайте на своей машине, а пан Ментальский с нами.

Не знаю уж, почему так трудно было решить, кто р какой машине поедет, но все послушно садились и пересаживались в соответствии с очередной идеей начальства. Я ломала голову: что такого мог Ментальский сказать поручику, что тот совсем перестал соображать?

Кончилось тем, что Ментальского милиция забрала в свою машину, а мы с Мачеком на моей потащились за ними. По дороге решали, стоит ли рассказать о причинах нашего истинного интереса к Гоболе. Или опять повторим историю про тетку? Или, лучше, про дядюшку?

— А Дойду они напрасно так легко отпустили, — заметил Мачек. — Может, стоит им намекнуть, чтобы малость поприжали парня?

— Я тоже считаю, ведь Дойда чист, как слеза младенца, и мог бы им сказать о том типе. Я лично понятия не имею, кто он такой, но ведь, согласись, очень подозрительный и вполне тянет на убийцу Гоболы. Напрасно этот дурачок боится...

Мы въехали во двор комендатуры. Нас почтительно препроводили в приемную, угостили кофе и только потом разделили. Поручик появился лишь через полчаса.

— Ну и почему вы нам раньше не сказали, что знакомы с покойником? — с упреком обратился он ко мне.

—С каким покойником

— -удивилась я.

— С Гоболой.

— Да не знаю я его! Никогда в глаза не видела, ни живого, ни покойного.

— А приехали сюда специально к нему? Неувя-зочка получается.

— Никакой неувязочки, я действительно приехала сюда, чтобы встретиться с паном Гоболой и Дойдой. Не знала, что все так получится. Мне надо было узнать...

Поручик прервал меня уже на второй фразе сказочки о тетке и больше к этой теме не возвращался. Переключился на Дойду. Я охотно поведала о встрече с его сестрой, о пагубном влиянии рецидивиста Зомбека, об искреннем раскаянии Дойды. Необходимость вывести парня на светлую дорогу законности и честного труда я подчеркивала с такой настырностью, что поручик наконец вышел из себя:

— Уж не думаете ли вы, что я собираюсь столкнуть парня на другой путь? А хочет стать добропорядочным, пусть сейчас и начинает. Вы что, считаете, мы тут его с потрохами съедим?

— Я ничего не считаю, а он боится.

— Да ведь тот тип все равно не узнает, сказал Дойда о нем или нет. Мы сами заинтересованы, чтобы тот не знал. Уговорите Дойду.

— Думаю, у вас это получится лучше. Помягче с ним, парень действительно здорово напуган.

Когда я вышла из здания комендатуры, Мачек ждал меня уже у машины.

— Знаешь, какой номер выкинула твоя разлюбезная милиция? — спросил он, занимая место рядом со мной.

— Какой же?

— Микрофон в нашей машине установили.

— Скажи пожалуйста, и наша милиция пользуется достижениями цивилизации, — рассеянно отозвалась я, все внимание направив на двойной обгон.

Мачек рассердился.

— До тебя не доходит? Весь наш разговор подслушали!

— Когда установили, говори толком.

— Да когда там, у домика лесника, поручик затеял спектакль с пересаживанием из одной машины в другую. Специально нас гонял, совсем заморочил.

— А ты откуда знаешь?

— Видел, как вынимали его. И даже не очень пытались скрыть. Может, рассчитывали, я увижу и расколюсь, все равно, дескать, они узнают все наши секреты.

— Вот оно что! Теперь понимаю, почему он вдруг стал меня расспрашивать о Дойде. А больше ни о чем. Ах да, не захотел выслушивать сказку о тете. И ни словом не спросил, какие такие истинные причины нашего интереса к Гоболе. Подключить милицию к нашему частному расследованию? Тем более что особыми достижениями похвастать не можем, узнали лишь, что человек, купивший у умирающего карту, был Ментальский и что шефом шайки является мужчина без левой руки. А главное, больше ничего и сделать пока не можем. Бумаги Гоболы для нас недоступны, не станем же мы и в самом деле обыскивать все дупла деревьев в окрестностях дома Ментальского? Даже поговорить с Ментальским в ближайшее время вряд ли удастся, покажется подозрительным. А мне ни в коем случае не стоит привлекать к себе особое внимание милиции, ибо у меня в кармане не только паспорт с визой, но и билет на самолет до Монреаля.

— Ты когда едешь? — спросил Мачек.

— Одиннадцатого. Через две недели.

— В Канаду собираешься специально из-за всей этой истории?

— Что ты! История началась совсем недавно, для меня недавно, а оформляться в Канаду я начала еще год назад, надо отвезти туда мать к ее сестре. Это случайно теперь совпали и личный интерес, и общественная необходимость. Попробую с той стороны что-нибудь разнюхать. Да, не забыть бы, как вернемся, взять у тебя адрес Хенека...

Торонто тянулось в бесконечность. Мы ехали не сворачивая по одной и той же улице, казалось, долгие годы, а улице все не было конца. Вот уже номера домов стали четырехзначными.

Вез меня мой младший сын, которого я сразу же по приезде посвятила в суть моих розысков.

— С тебя все началось, так что будь любезен теперь поучаствовать, — сказала я.

— С чего ты взяла? — возмутился Роберт. — Да я вообще с этим ничего общего не имею!

— Очень даже имеешь! Ведь это у тебя, растяпы, выкрали ключи от квартиры. А еще ты не рассчитался со мной за Клекота. До конца дней моих буду помнить такое!

Ребенок радостно рассмеялся:

— Да, такие моменты не забываются! Хорошо, съездим, куда пожелаешь, я возьму на работе два дня отгулов. Вторник тебя устраивает?

— А в уик-энд ты не можешь?

— В уик-энд мы никого не застанем, не забудь, сейчас лето, только в будний день можно застать людей дома или на работе.

Информацию о том, что скорняк поселился в Торонто, я получила из двух источников — от Матеуша и от Хенека. Матеуш свою раздобыл через знакомых из Штутгарта, Хенека я же разыскала в Торонто без всяких сложностей.

Тетю Тересу, на голову которой мы с мамулей свалились, я успокоила сообщением, что у нее мы пробудем недолго, ибо намерены перебраться в Стони Крик, где обитали мои сыновья. И если Тереса до этого безуспешно пыталась высечь из себя хоть искорку родственного чувства, то теперь вдруг жутко обиделась. Излишняя, по ее мнению, наша с мамулей подвижность выводила ее из равновесия. А того не сообразила, что благодаря этому сможет остаток лета спокойно провести с Тадеушем, своим мужем, в их домике у озера, в окружении экологически чистых лесов. И хотя тетка неустанно ворчала, осуждая нашу непоседливость, уже через две недели после приезда я опять двинулась в путь. Мамуля осела в Стони Крик и с упоением занялась своей правнучкой, а я получила возможность заняться наконец делом.

Хенек не задавал лишних вопросов и не вникал в подробности. Сказал, что через знакомых отыскал скорняка Хайнриха, ибо тот часто приезжал в Европу из своей Канады. Человека, который получил карты от брата Мачека, зовут Ежи Бергель, правда, он велит называть себя на английский манер Джорджем. Он, Хенек, жалеет, что по его рекомендации брат Мачека отдал карты этому Ежи-Джорджу, ибо ничего о нем не знал, совсем чужой человек, к тому же карты забрал и вовсе еще для кого-то неизвестного. Со скорняком же Хенек виделся всего два раза в жизни. Первый — еще в давние годы, в ФРГ, а второй раз уже в Канаде, но тоже давно. Знает, что теперь у скорняка другая фамилия, какая — неизвестно, Хенек так и называет его по старой фамилии Хайнрих. Живет наверняка в Торонто, у него скорняжная мастерская, от отца досталась, улицы Хенек не помнит, а номер дома три тысячи триста с чем-то, две тройки Хенек помнит точно, а остальное забыл.

Итак, мне предстояло разыскать в Торонто скорняка, проживающего на очень длинной улице, номер дома неизвестен. Неизвестна и фамилия скорняка, а имя... То ли Вольфганг, то ли Манфред, то ли и то и другое. Хенек надеется, что имен скорняк не поменял, так что я должна его найти. Но действовать надо дипломатично, ибо неизвестно отношение скорняка к преступной шайке, да и его роль, так что общение может оказаться опасным.

Разумеется, я начала с изучения телефонного справочника города Торонто и пришла в ужас, ибо скорняков в этом городе оказалась пропасть. К счастью, из них только четверо проживали в домах с четырехзначными номерами. Адреса мастерских совпадали с домашними. Был, правда, и пятый, но я его сразу вычеркнула из списка разыскиваемых, хотя имя его и было Вольфганг.

— Вольфганг Амадей Цин Дзин Ли, — на разные лады повторял Роберт, помогавший мне разобраться с телефонной книгой. — Вряд ли немец сменил свою фамилию на такую... Тогда и глазки пришлось бы переделывать.

— Во-первых, тот должен быть Вольфгангом Манфредом, не путай с Моцартом, а во-вторых, я с тобой согласна, не он. Но на всякий случай адрес запишем.

И вот таким образом мы оказались во вторник на бесконечной Королевской улице, Кин-стрит, и все ехали и ехали в поисках дома, четырехзначный номер которого начинался с двух троек. Не первая эта была улица, которую мы изъездили с сыном. Первой была Данди-стрит, и мы заглянули даже в дом под номером 4733, ведь человеку свойственно ошибаться, и Хенек запросто мог перепутать, с какого конца эти тройки находятся, номер дома скорняка мог заканчиваться ими, а не начинаться с них. Потом несчастному сыну пришлось везти меня на другой конец города, на Шеппард-авеню, где очередной скорняк проживал в доме под номером 2313, пожалуйста, опять были тройки. И наконец дом 3993 на Малькольм-стрит. На Данди скорняжную мастерскую содержал самый настоящий турок, к тому же вместе с живым отцом, так что никак не мог быть Хайнрихом, отец которого давно умер. На Шеппард-авеню владелец мастерской, В. С. Майкл, оказался женщиной, а на Малькольм-стрит — старичком неизвестной национальности и весьма преклонного возраста, значит, тоже не мог быть Хайнрихом. Оставался лишь сомнительный Цин Дзин Ли да вот этот, на Кин-стрит.

— Две тысячи восемьсот, — сказал Роберт. — Уже недалеко.

— Ты не мог бы обогнать эту черепаху перед нами? — раздраженно спросила я. — И номеров за ней не увидишь.

— Не имеет смысла, перед ней тащатся другие черепахи, — флегматично заметил сын. — Что ты, собственно, хочешь от скорняка?

— Хочу пообщаться с человеком, непосредственно замешанным в афере. До сих пор были люди, лишь случайно столкнувшиеся с членами шайки.

— Если этот из шайки, вряд ли он тебе что-то скажет.

— Даже если не скажет, все равно, хоть что-то узнаю. А больше всего мне хочется разыскать вторую маленькую фотографию с недостающей половинкой карты. Половина у меня есть. А скорняк может знать, где она, лесничий же считает его порядочным человеком. Ну и разумеется, мне надо узнать, кто привез в Канаду Алицины часы.

— А Доманевские не знают?

— Доманевские в отпуске, куда-то уехали. Сплошные неудачи, — вздохнула я. — Столько труда и никакого толку! Изъездила весь город, одно утешение — считать это туристической поездкой. Город называется! Молох, а не город. Ты думаешь, на этой улице будет дом с номером больше трех тысяч?

— На Данди и шеститысячные есть! — с гордостью заметил сын.

— Пока же только две тысячи девятьсот восемьдесят четвертый пошел, — вздохнула я. — Можешь ехать быстрее, следующие триста домов промахнем не глядя.

— Тогда расскажи мне поподробнее о ваших поисках, — попросил сын, довольный, что не надо отвлекаться, разглядывая номера домов, и нажал на газ.

После трех тысяч трехсот мы опять снизили скорость. Здесь улица выглядела по-другому, дома не стояли сплошной стеной, а свободно раскинулись по обе стороны проезжей части, в окружении садиков. Грузовики перестали путаться под ногами, ничто не мешало разглядеть номер дома. Видимо, мы оказались в районе, застроенном виллами. В них же размещались и магазины, и всевозможные мастерские. Я перестала ворчать, район решительно мне нравился.

Дом под номером 3372 тоже оказался виллой, стоящей на небольшом возвышении на некотором расстоянии от шоссе. Все как положено — живая изгородь, участок с деревьями, газоном и цветами. От калитки вверх к дому вели ступеньки. По другую сторону улицы находился магазин со стоянкой для автомашин. Очень хорошо, там и оставим машину, ибо на всем протяжении Кин-стрит знаки предупреждали — стоянка запрещена, а с этим здесь строго.

Роберт свернул на стоянку перед зданием магазина, поставил машину в тенечке какого-то огромного дерева, и мы вышли прямо в тропический зной, о котором я немного забыла, сидя в машине с кондиционером.

Перейдя шоссе, оказались у калитки нужного дома. Калитка не была заперта. Поднявшись по ступенькам к дому, мы увидели две двери — одну прямо перед собой, другую в левой части дома, где за сплошной стеклянной стеной просматривалась внутренность мастерской, забитой всевозможными меховыми изделиями. Наверное, нам туда.

Толкнув левую дверь, я убедилась, что она заперта. Что такое? Для перерыва на обед еще рано.

— Обеденный перерыв с двенадцати до тринадцати, — вслух прочел Роберт надпись на стеклянной двери.

— А сейчас сколько? Пять минут третьего. Что бы это значило?

Прочитав все, что написано на двери, мы попытались сквозь стекло хорошенько разглядеть внутренность мастерской, может, там кто есть? Не было ни одной живой души. Я ломала голову, пытаясь понять, в чем дело. Владелец уехал в отпуск? Тогда бы обязательно уведомил об этом клиентов. Роберт снова прочитал надпись на двери:

— «В. М. Хилл. Меха. Продажа, изготовление на заказ. Открыто с девяти до восемнадцати. Обеденный перерыв — с двенадцати до тринадцати». Может, ты просто слабо толкнула дверь? Звонка там нет?

— Написали бы, если бы был.

Звонок оказался у двери в жилое помещение дома. Мы позвонили. Глухо и как-то зловеще донеслось до нас дребезжание звонка из глубины дома. Роберт сам попытался посильнее толкнуть дверь. Заперта.

Мы беспомощно оглянулись. На всей улице никого не видно, люди попрятались от жары. Изредка промчится машина, и все. По всей Канаде, всегда и везде, информируют буквально обо всем: время работы, перерыв, отпуск, любое событие, нарушающее плавное течение святая святых — работы или торговли. А тут ничего! К тому же в одном доме и квартира владельца мастерской, и там тоже пусто.

Заслонившись рукой от солнечных лучей, я снова принялась разглядывать внутренность мастерской.

— Послушай, — взволнованно сказала я Роберту. — Что-то тут не в порядке. Магазин с мехами ведь не алжирский сук, где в рекламных целях покупателям предлагают топтать дорогие ковры. Вряд ли хозяин мастерской приглашает клиентов расхаживать по норковым манто.

— Ты о чем? — удивился сын и тоже прижался носом к стеклу витрины.

Теперь мы явственно разглядели, какой беспорядок царил в мастерской. Драгоценные манто были кучей навалены на полу, дверцы шкафов раскрыты. Ох, не нравится мне все это! Беспорядок в помещении преследует меня, можно сказать, с самого начала. Квартира Гати, комната Гоболы, теперь вот меховое ателье...

— Надо узнать, что здесь произошло. Не уйду, пока не выясню! — решительно заявила я. — Если не войдем нормально, выбью стекло!

— Если выбьешь стекло, по тревоге приедет полиция, — хладнокровно заметил Роберт и двинулся за мной в поисках какого-то другого способа проникнуть внутрь дома. Как я и предполагала, там был второй выход, в садик, и эта дверь оказалась тоже запертой. Зато окно рядом с ней было открыто. Я заглянула-ванная, на полу разбросаны полотенца...

— Странно! — вслух удивлялся Роберт. — Неужели у них не работают кондиционеры? Оставили раскрытым окно.

Сняв с плеча сумку, я поставила ее на землю, прислонив к стене дома, и посоветовала сыну:

— Пойди прогуляйся. Тебе не обязательно знать, что я делаю. А я все равно из Канады скоро Уеду.

— Мать! — встревожился сын, несколько утратив свое хладнокровие. — Ты что собираешься делать?

— Не для того летела я восемь часов в одну сторону, не для того заплатила за билет бешеные деньги, чтобы теперь вот так все оставить, не попытавшись выяснить! Слышал, что я сказала? Пойди погуляй, ты здесь ни при чем, тебе еще работать в Канаде.

— Как же, разбежался! Куда ты, туда и я. Он еще не договорил, а я уже влезла через окно в ванную. Сын последовал за мной, продолжая ворчать:

— А теперь окажется, что дверь в ванную заперта с той стороны...

Дверь не o была заперта. Мы вышли в холл. В доме царила мертвая тишина. Стало страшно, нехорошие предчувствия еще более укоренились во мне. Я попыталась успокоить себя предположением, что хозяева дома отправились по делам, оставив записку в двери, а ее вытащил шалунишка — сынок соседа. Впрочем, все равно мы уже незаконным путем проникли в чужой дом. Оказавшись в холле, я направилась в ту часть дома, где располагалось меховое ателье. Дверь туда была приоткрыта. Толкнув дверь, я увидела перед собой небольшой кабинет, шагнула и замерла. Сын наскочил на меня, заглянул мне через плечо и тихонько присвистнул.

Человек лежал на полу на горжетке из черно-бурых лис, которые в значительной степени уже перестали быть черно-бурыми. Лежал он лицом вверх, и очень страшным было это лицо...

Пересилив себя, я вошла в комнату и взглянула на лицо мертвеца. Это был он, Хайнрих, гость Фреди, в настоящее время В. М. Хилл. Я запомнила его лицо по фотографии. Вот и нашла наконец...

— Похоже, мертв, но не уверена, — шепотом сказала я сыну. — Мне уже случалось ошибаться. Но пощупать свыше моих сил.

— Пощупать я могу, — тоже вполголоса предложил Роберт. — Мать, знаешь, он еще не такой уж страшно холодный!

— Интересно, что в таком климате может быть страшно холодным! — буркнула я. — Пощупай пульс...

— Чего тут щупать, труп, никакого сомнения! Я хотел сказать, что недавно убили. Или ты считаешь, что он покончил жизнь самоубийством, предварительно для удобства подложив под себя лучшие меха?

— Да нет, не считаю, убили, конечно. Холера, опять опоздала!

— А вообще это он?

— Он самый.

Решение пришло мгновенно. Раз труп еще теплый...

— Слушай, сын, пока нет полицейских, мне надо все проверить! Я просто должна проверить! Ни к чему не прикасайся! Надень перчатки!

— Они остались в машине... Мать, ты что?!

— Молчи, я знаю, что делаю! Может, хоть что-нибудь разъяснится. Надо все осмотреть!

Сын понял, что возражать бесполезно, и покорился. Осторожно он прошел дальше, в помещение ателье, и доложил:

— Его кокнули в салоне, возле той вешалки, а потом перетащили сюда, боялись, наверное, что сквозь стеклянную витрину могут заметить с улицы. Подложили горжетку и волокли по полу. Похоже, меха не тронули.

— Меня интересуют не меха, а бумаги.

— Тут уж сама разбирайся. Кажется, в этом служебном кабинете бумаг тоже не трогали.

В самом деле, и письменный стол, и шкафы остались в порядке, нигде ничего не валялось, кроме покойника... Ясно, здесь преступники не искали документы, вряд ли покойный стал бы их держать в служебном кабинете. А где мог держать? Да хотя бы в спальне, в каком-нибудь сейфе.

Я вернулась в холл и осмотрелась. Привлекла внимание лестница, ведущая на второй этаж. Я нерешительно направилась к ней. Роберт опередил меня.

— Не торопись, мать, а вдруг они еще там? Вряд ли, мертвая тишина просто давила, не похоже, чтобы в доме было еще хоть одно живое существо, кроме нас. Поднявшись наверх, мы увидели приоткрытую дверь. Спальня. Войдя, я сразу поняла, что больше искать нечего.

В стене над кроватью зиял пустотой большой сейф, в замке дверцы болталась связка ключей. Я даже не стала заглядывать внутрь. На постели валялась небрежно брошенная желтая картонная папка. Я даже не стала прикасаться к ней, заранее зная, что ничего там не осталось.

— Возвращаемся, — угрюмо проворчала я. — Больше здесь делать нечего.

Мы уже почти спустились с лестницы в холл, как вдруг услышали звук чьих-то шагов у входной двери, потом звякнуло что-то металлическое. Я чуть было не слетела с двух последних ступенек: настолько неожиданными и зловещими показались звуки, нарушившие мертвую тишину, царящую в доме. Быстро оглядевшись, Роберт схватил со столика в холле тяжелую высокую вазу из литого стекла. Тут мы услышали звук удаляющихся шагов, и все стихло.

Я подумала — еще одно потрясение, как эти два последних, и все, мне каюк! Сердце больше не выдержит.

Роберт поставил вазу на место и высказал предположение, что это приходил почтальон. Он подошел ко входной двери и вернулся с конвертом в руках.

— Покойнику принесли письмо. Ну что, уходим или собираешься здесь остаться насовсем?

Взяв со стола вазу, только что поставленную на место Робертом, я ее старательно вытерла юбкой и приказала сыну:

— Принеси из ванной полотенце и вытри хорошенько все, к чему ты тут прикасался. Не бойся, правосудию мы не навредим, я уверена, преступники действовали в перчатках.

Сын растерянно стоял передо мной с конвертом в руке.

— Поспеши! — раздраженно прикрикнула я, выхватила конверт, сунула в карман юбки, а сына подтолкнула к двери ванной.

Дом скорняка мы покинули тем же путем — через окно в ванной комнате. Сумка моя у стены стояла целая и невредимая.

На полпути в Стони Крик я попросила сына где-нибудь остановиться, чтобы немного остыть, прийти в себя. Роберт остановил машину у одного из бесчисленных «Макдональдсов». Сидя за столиком со стаканом холодного грейпфрутового сока в руке, я пыталась привести в порядок мысли.

Сначала Гобола, теперь скорняк... Те, кого я разыскиваю, оказываются убитыми буквально за несколько минут до встречи со мной. Стечение обстоятельств или... Кто мог знать, что я к ним отправляюсь? В Польше Мачек, исключено, здесь Хенек. Но не мог же он знать, что к скорняку я отправлюсь именно во вторник! Кому-то сказал и тот следил за мной? Этому кому-то, видно, делать нечего, как только разъезжать за мной по всему свету и приканчивать у меня перед носом нужных людей! Глупости, не могла я тогда не заметить этого кого-то.

Нет, наверняка и Гобола, и скорняк погибли по одной и той же причине — из-за проклятой карты с лепешками, они оба знали о ней и слишком много о другом, связанном с ней. Обоих не ограбили, впрочем, может, у скорняка забрали из сейфа вместе с документами и какие-нибудь ценности. Господи, убили двух порядочных людей! Они не собирались разыскивать немецкие клады, не были для преступников конкурентами, за что же их убили? Видимо, за то, что они слишком много знали, в том числе и кое-кого из шайки...

Стой, что-то не так. О том, что они много знали, бандиты не вчера проведали, а ведь и Гобола, и скорняк жили себе все эти годы спокойно, и только теперь... только теперь, когда я принялась их разыскивать...

Все во мне протестовало против этого абсурдного, но вполне логичного вывода. Идиотизм, тогда уж скорее меня надо убить, и хлопот меньше. Хотя... Убить надо было бы и Мачека, и Ма-теуша, и, возможно, Алицию... И Ментальского, и Дойду, и Хенека! Нет, и в самом деле, проще было ликвидировать этих двух. О чем это ребенок говорит?

— В случае чего-отопрусь, —говорил Роберт. — По грязи мы не ходили, следов от моих ботинок в доме не должно остаться, да и ботинки могу, на всякий случай, выбросить. Мать, да ты не слушаешь меня!

— Слушаю, про ботинки.

— Не только. Ты у меня специалист по детективам, а во всех детективах под конец обязательно приходит письмо, благодаря которому все и разъясняется. У нас есть письмо. Посмотрим?

Судорожно сунув руку в карман юбки, я с облегчением нащупала конверт. Действительно, у нас есть письмо, а я даже в эти считанные доли секунды уже успела представить себе картину, как мы возвращаемся в Торонто и медленно тащимся по автостраде, разыскивая на ней письмо, адресованное покойнику. Нет, мое богатое воображение меня таки когда-нибудь прикончит!

Итак, письмо адресовано В. М. Хиллу. На конверте его фамилия и адрес, внутри конверта — открытка с морским пейзажем и коротким текстом на немецком языке.

Общими усилиями мы с Робертом сделали перевод. Приблизительный перевод, скажем так: «Дорогой, дом готов и уже в порядке. На стене я повесила индийский барометр. Выглядит положительно. Духа не было еще. Целую. С.» — Немного странно получилось, — с сомнением произнес Роберт.

— Нет, не индийский, — подумав, сказала я. — Надо индусский. Барометр, сделанный в Индии. А какого духа?

— Откуда мне знать? — возмутился сын. — Может, злого.

— По-английски ghost означает дух, привидение.

— Но ведь здесь же по-немецки!

— Но звучит схоже, так что тоже, наверное, дух.

— Да нет же, по-немецки Gast означает гость. Гостя не было!

— Интересно, откуда пришло письмо? — Роберт взял в руки конверт. — Обратного адреса нет, а вот на почтовом штемпеле... Не разберешь. О, Кашубы! Почта Бэррис Бэй.

Вырвав конверт из рук сына, я вскочила со стула:

— Немедленно едем в Бэррис Бэй! Тереса там уже с субботы ждет нас. Там мы просто обязаны найти этого самого «С»! Ну, поехали!

Сын встал не торопясь и спокойно ответил:

— Поехали, но сначала домой. Если тебе так необходимо туда ехать, поедем. Только придется мне снова отпроситься с работы, а раньше четверга меня точно не отпустят. И вообще мне страшно не хочется ехать туда, комары загрызут, но чего не сделаешь ради родной матери!

— Никогда в жизни у меня не получалось то, что я себе наметила, — призналась я Роберту, глядя на простирающееся за лесом озеро. — Все рещал случай, глупейшее стечение обстоятельств. Не представляю, как случай поможет нам в данной сложнейшей ситуации.

Ребенок попытался подбодрить меня:

— Не такая уж она сложная, только немного обширная, не знаю, успеем ли мы все объездить за два дня. И что станет говорить Тереса, когда ты примешься приставать к незнакомым людям.

— А чего ей говорить, я притворюсь, что заблудилась, попрошу стакан воды... Честно говоря, я толком не разработала план действия. Вернее, планов этих у меня штук двадцать, да только ни один не подходит.

Мы с сыном сидели за столиком в саду дома Тересы у озера. Пятница, чудесное солнечное утро. Из лесу по траве газона к нам прискакал Пирли, с которым я познакомилась еще в прошлый свой приезд в Канаду, и теперь узнала по хвосту. Оглядевшись, не видит ли Тереса, я дала ему два орешка. Пирли мгновенно разгрыз их, выбросил скорлупу, набил орешками щеки, подождал, не дам ли ему еще, и прыжками опять умчался к себе в лес.

— По идее этого «С» должна бы разыскивать полиция, — задумчиво произнес Роберт, глядя вслед бурундучку. — Сейчас-то они уже наверняка обнаружили труп скорняка. Сразу видно, умер он не от сердечного приступа, так что полиция должна приняться за его друзей и знакомых.

— Я не знаю, в каком темпе работают канадские менты.

— Наши бы уже принялись?

— Наши бы уже со вчерашнего дня принялись.

— А почему канадские хуже? По техническому оснащению они в первой десятке мира.

— Но ведь письмо, отправленное этим «С», у нас с тобой.

— Э, наверняка он из близких знакомых убитого, не стали бы малознакомые люди поверять друг другу секреты. Если, конечно, ты права.

— Разумеется, права. Микропленку очень просто спрятать в барометре. Не стали бы они так просто сообщать о пустяках.

Тут нас опять навестил Пирли и получил еще два орешка. И как назло из-за дерева появилась Тереса.

— Роберт, я оставила внизу таз со свежевыстиранным бельем, принеси сюда, — приказала она. — Да постарайся не задевать за сучья деревьев.

— Сучья деревьев в Канаде тоже свежевыстираны, — пробурчал Роберт и поплелся к озеру.

Пирли совсем не испугался Тересы, сидел как ни в чем не бывало на травке, в передних лапках держал орешки и так весело их разгрызал, что любо-дорого смотреть.

Я попыталась предотвратить гнев Тересы:

— Не сердись, сейчас я за ним замету. Он делает запасы на зиму.

Тереса принялась ворчать по своему обыкновению:

— Распустила мне зверье, мух не ловят. Теперь он овес и в рот не берет. Ты что, думаешь, я стану ему возами орехи возить? Да, кстати, надо съездить в магазин, твоя мать успела все молоко выхлебать.

Я обрадовалась, каждая поездка давала возможность заняться поисками. Вслепую, правда, но все же. Пирли наконец набил щеки и умчался в лес. Я пособирала ореховую скорлупу, и тут вернулся Роберт с громадным тазом настиранного белья, размерами с отечественное корыто.

— Пошли, поможешь развешивать, — командовала Тереса. — Ты и так достанешь, а мне приходится на пеньки взбираться, того и гляди ногу вывихну.

И они двинулись в глубь участка — Тереса первая, Роберт с корытом за ней. Тут послышался с дороги шум машины. Шум прекратился, хлопнула дверца. Тереса остановилась.

— Кто там еще? А, Бася Кульская. Займись пока ею, я сейчас вернусь.

С пани Кульской я была знакома и всегда ею восхищалась. Ей было никак не меньше ста двадцати лет, если не больше, но кондиции этой старушки мог позавидовать любой десантник. Бася села в одно из плетеных кресел за столик, шлепнула комара, лихо закурила и выпустила клуб дыма. Одновременно заговорила, как всегда начав с середины:

— А ведь он был еще совсем молодым! Бедная Сонечка, теперь на нее свалилось столько хлопот! Марыся как раз. приехала дочь навестить, Сонечку они с собой забрали, а она только начала расспрашивать Иолу про стекольщика, стекло у ней разбилось...

То, что я слышала, наверняка было продолжением внутреннего монолога Баси. Ей было все равно, с кем говорить, она делилась информацией с любым, подвернувшимся под руку. И все равно, на каком языке — английском, французском или польском. Как правило, Бася пользовалась языком, который больше соответствовал событию, так что в данном случае речь наверняка шла о наших.

Вернувшаяся Тереса, непонятно почему не любившая сплетен, на сей раз терпеливо выслушала их — видимо, из уважения к почтенному возрасту сплетницы. Вопросов Тереса старалась не задавать, ибо они здорово подзуживали Басю и тогда ей не было удержу. Я по-другому относилась к Басиным сообщениям. Они не были сплетнями в точном понимании этого слова, ибо, во-первых, Бася оперировала действительными фактами, а во-вторых, никогда плохо о людях не говорила, всегда сочувственно и доброжелательно. Даже если кто-то кого-то обокрал или убил, старушка и тогда пыталась найти смягчающие обстоятельства — наверняка у бедняги были серьезные причины сделать это.

Выслушав Басю сколько требовалось из вежливости, Тереса тут же выбросила из головы услышанное и занялась домашними делами, я же, напротив, слушала с интересом. Тереса приходила и уходила, Бася вела бесконечный рассказ:

— Сонечка могла и вовсе не ехать, но она сама захотела, потому что там никого не было, а соседи сказали — самый близкий человек, сын, сейчас в Европе, вот она и поехала, чтобы все формальности поскорее закончить, а по завещанию она тоже что-то наследует, ведь это был состоятельный человек, надо же, какое несчастье...

Тереса пригласила гостью в дом — здесь кусают комары, да и кофе напьемся. Монолог Баси меня заинтересовал, я потащилась за ними. По дороге Бася говорила не переставая:

— Я как раз от ксендза возвращалась, он сказал, ему очень помогло то лекарство, я еще собиралась передать Казику, что ксендз его благодарит, а тут вдруг такое! Бедная Сонечка!

— Да что за Сонечка? — не выдержала Тереса и тут же прикусила язык, да было поздно.

— Как это что?-вскинулась Бася.

— Очаровательная Сонечка Фельдман, та самая, невеста Хилла!

Теперь уже у меня вырвалось:

— Хилла?! Какого Хилла?

Наверное, я это выкрикнула очень громко, Тереса даже вздрогнула, зато Бася была в полном восторге — еще бы, ее новости так эмоционально воспринимаются!

— Того самого, что построил свой коттедж рядом с Иолиным, еще внутренняя отделка не закончена, Сонечка так красиво все там устраивала! Ну того самого, из Торонто, что так внезапно умер, молодой человек, и шестидесяти не было, да что я, пятьдесят пять, не больше. А мог бы еще жить и жить! Да вы знаете, он скорняк и меховой магазин у него, поэтому Сонечка всегда ходила в таких роскошных манто, он ведь так ее любил, бедняжка!

— А от чего он умер? — заставила себя спросить Тереса, но старушка вдруг замолчала. Я проследила за ее взглядом — еще бы не замолчать, ведь она увидела панно, вышитое моей мамулей! Панно на стену было вышито специально для Тересы и привезено в подарок. Тереса его тут же выстирала, ибо у моей тетки была мания — стирать все, что попадется под руку, надо или не надо. Мамуля старательно отгладила свое произведение, и теперь оно досыхало, разложенное на диване, полыхая пурпуром и гнилой зеленью.

— Убили его, — рассеянно ответила Бася, не отрывая взгляда от панно. — Ксендз мне сказал... А в нашем костеле скатерть, или как ее там? Покрывало на алтарь такое уже старенькое, вытершееся, не мешало бы новое раздобыть. Езус-Мария, как это красиво!

Не выдержав, старушка сорвалась со стула, подбежала к дивану и принялась рассматривать шедевр вблизи. Тереса поставила на стол кофейник, сливки и сахарницу.

— А разве ксендз был при этом? — спросила она с некоторым удивлением.

— Я тоже хочу кофе, — входя, сказал Роберт и вполголоса спросил меня: — По-какому надо здороваться?

— По-нашему, —также вполголоса ответила я.

— Вы ведь в магазин должны были ехать, — напомнила нам Тереса.

— Сейчас поедем, но сначала выпьем кофе. И еще мне кажется, что на столе не хватает чашек, — добавила я, потому что Тереса опустилась на стул, явно считая сервировку стола законченной, — Ладно, сиди, я принесу.

— И ложечки! — крикнул мне вслед Роберт. Все это время пани Кульская молчала, отдавая должное таланту моей мамули. Она была явно потрясена. Надо признаться, на сей раз вышивка и в самом деле получилась потрясающая. Тереса попыталась завести светский разговор.

— Это хобби моей сестры, — сказала она гостье. — Только приехала, успела уже вышить, а сейчас собирается вышить еще точно такую же накидку на софу. Это панно на стене будет висеть.

Гостья наконец обрела дар речи.

— Здесь? — спросила она, обводя взглядом бревенчатые стены.

— Нет, в Оттаве.

— Это восхитительно! А покрывало на алтарь должно быть белым...

— Алтарь в лесном костеле, — возразила я. — Накидка должна быть золотисто-зеленой на белом фоне.

Пани Кульская охотно согласилась и на золотисто-зеленую. Оправившись от потрясения, она вернулась к столу и продолжила прерванный монолог.

Старенькая Бася была бесценным источником информации. И спрашивать не надо было ни о чем, сама все рассказывала, только слушай. Вот еще бы узнать, где проживает эта самая Иола! Я знала, что тоже у озера, по другую сторону Бэррис Бэй, но вот какого озера? Ведь их здесь прорва, знаю только, что не у нашего. И как фамилия Иолы, вернее, ее мужа, за которого она здесь вышла? Планы один другого завлекательнее сами стали складываться в голове...

— Так вы едете в магазин или нет? — грозно поинтересовалась Тереса, как только гостья покинула ее дом.

— Едем, едем, — вскочила я. — А как фамилия Иолы?

— Вернер, а что?

— Да ничего, просто надо знать, неудобно. А где она живет?

— За Крысей.

— Ты не могла бы поточнее сказать?

— Зачем тебе? Собираешься к ней в гости?

— Может быть, позднее. Хочу знать на всякий случай. Не говоря уже о том, что, где живет Крыся, я тоже не знаю.

— Когда едешь к нам, сворачивать надо влейо, а к ней — вправо. А потом, за Крысей, опять вправо. Иолин участок то ли восьмой, то ли десятый. Но не смей сейчас туда отправляться, иначе твоей матери придется пить... не знаю что. Осталась лишь вода в озере!

Возможно, я бы все-таки немедленно помчалась к Иоле, но помешали милые родственники. Как раз в тот момент, когда Роберт с трудом вывел машину из-под елей и уже намеревался свернуть к дороге, путь нам преградили моя мамуля, моя невестка и моя внучка, почему-то вдруг покинувшие озеро. Ах, вот в чем дело — мамуля с девочкой тоже хотят ехать в магазин.

— Слушай, —сказала я сыну, улучив минутку в магазине. — Такое дело. Сейчас поедем вместе с ними якобы на туристическую прогулку. Пока светло, надо разыскать дом Иолы и запомнить дорогу. И при въезде на виллу Хилла должен быть столбик с фамилией. А ночью туда вернемся.

— Зачем?

— Пока еще не знаю. Может, посмотрим, висит ли там на стене индусский барометр.

— А ты знаешь, как должен выглядеть индусский барометр?

— Понятия не имею. Не знаешь, есть ли в этих краях магазин, который содержит индус? Или какая лавчонка? Имеет смысл съездить и посмотреть на барометры, если они там, конечно, есть.

Мы нагрузили тележку продуктами и пристроились в хвост к кассе.

— Удивительно, что этот «С» так быстро нашелся, вернее, нашлась. Мы собирались искать его долго и упорно, дело представлялось совсем безнадежным, и вдруг сразу натолкнулись? Странно это...

— А может, наоборот, все логично? Приехали с тобой сюда, а тут что-то вроде ихних Мазурских озер, все себе дачи здесь понастроили...

— Они называют их «котыче».

— И еще «саммерсхузы». Нет, чтобы по-человечески назвать коттеджем...

— Ты бы еще вспомнила шале и бунгало.

— Да как их не назови, впечатление такое, что все с Онтарио кинулись сюда строить летние домики, так что ничего удивительного.

— Это как посмотреть. Миллионеры здесь не селятся, они предпочитают отдыхать на Флориде, а пани Кульская сказала, что скорняк был богат.

— Миллионеры ездят также на Гавайи и на Ривьеру, но ему приходилось экономить денежки, чтобы хватало на меха для Сонечки. Впрочем, сейчас здесь бедным делать нечего, Тадеуш сказал — ярд берега стоит четыре тысячи долларов, Тереса ведь в давние времена строилась, тогда все было намного дешевле. Так что в последние годы тут впору селиться как раз миллионерам. А то, что Хилл построил коттедж возле Иолы, может оказаться простой случайностью.

— Нет, —упорствовал Роберт, —мы не имели права так моментально найти то, что хотели.

— Имели. Убит один из владельцев коттеджа; в дачном поселке, где все друг друга знают, новость разнеслась моментально, а пани Бася всегда все узнает первой. Такая уж у нее судьба, а может, и жизненное кредо. Эти места она освоила первая, кажется, тогда еще ездили на лошадях. И она — первая знакомилась с людьми, которые появлялись в этих краях, и делает это до сих пор. Так что ничего удивительного в самом факте нет. Удивительно лишь то, что мы с тобой не кинулись немедленно в магазин по Тересиному приказанию, а задержались и услышали монолог Баси. Сколько с нас? Сорок два доллара?

— И семьдесят шесть центов.

— А что мы такое накупили?

— Понятия не имею. Если хочешь, семьдесят шесть центов могу дать своих.

Мы загружали багажник купленными продуктами, когда мамуля с внучкой вернулись из лавчонки с комиксами и, не обращая на нас внимания, занялись новинками.

Небо на западе было еще совсем светлым, а с противоположной стороны уже вышла луна и очень ярко светила. Весьма кстати, освещение нам необходимо. Мы с сыном сидели в машине на обочине лесной дороги и ждали.

Нам очень помогли Иола и ее мама. Они явились с визитом к Тересе сразу же после нашего возвращения из магазина, и мне без труда удалось получить от них приглашение на вечерний чай.

Ни Иола, ни Марыся ни в чем не походили на пани Кульскую, и все равно нельзя было не затронуть тему трагической гибели их соседа.

— Привезла я ей цветочки, как обещала, — рассказывала Марыся, — и, пока не высохли корешки, собиралась посадить, как раз на границе наших участков. И тут вдруг являются два таких респектабельных господина. «Где хозяйка соседней виллы?» А пани Соня на озере загорала, так они спустились за ней, привели, вместе с ней в дом вошли и через пять минут вышли, пани Соня едва успела переодеться. И уехали. Я так и остолбенела. Хорошо, тут приехала пани Кульская и сказала, что пана Хилла убили. Я и не поняла, что это полицейские были.

Обстоятельства складывались удачно. О несчастье Сонечка узнала от полицейских, они не спускали с нее глаз, дали ей всего пять минут и увезли, наверное, для того, чтобы опознать труп. Так что в своем «котыче» она ничего не могла спрятать или забрать оттуда с собой, все должно остаться на своих местах. Вряд ли даже подошла к барометру, если полицейские дышали ей в затылок. Но она может вернуться в любую минуту, надо спешить.

Иола с Марысей были очень гостеприимны, вечерний чай растянулся до ночи, затем мы распрощались и сделали вид, что отчалили в направлении Бэррис Бэй, но за первым же поворотом развернулись и помчались в противоположную сторону. Не думаю, что на нашу машину кто-то обратил внимание, коричневых «плимутов» здесь была пропасть.

Поскольку мы предусмотрительно еще днем осмотрели владения мистера Хилла, два раза проезжая мимо них туда и обратно, теперь знали, где остановиться, на всякий случай проехав мимо них и третий раз, в полной темноте. И вот теперь ждали.

— Фонарик у меня с собой, — похвастался сын, извлекая из-под сиденья полуметровую дубинку. Фонарик мне сразу понравился.

— В случае чего им можно стукнуть по башке?

— Еще как! Я специально выбирал самый тяжелый. И отмычка у меня есть.

И ребенок с гордостью продемонстрировал примитивное орудие — небрежно, кое-как отбитый кусок железа. Я недовольно скривилась.

— Наши, польские, и то лучше. Я думала, уж в Канаде они получше будут. Как же технический прогресс?

— Так она же и есть польская! — информировал Роберт. — Я ее из Варшавы привез. Не раз испытана, особенно хорошо открывает большие замки.

— А если там маленькие?

— Попробуем булавкой. А теперь поделись своими планами.

— Сначала через окна разглядим интерьер, посмотрим, где там висит индусский барометр.

— А если висит, влезаем через окно, хватаем барометр и поминай как звали?

— В дом проникнем обязательно, не знаю как, но я давно созрела и на кражу со взломом. А вот похищать индусский барометр не будем, поищем обыкновенный, который раньше висел на том самом месте.

— Ты, мать, голова! — с уважением констатировало дитя.

— Любой кретин, в лапы которого попало бы письмо, стал охотиться за индусским. А как ты догадалась?

— По себе сужу. Вот, например, сообщила я тебе, что приобрела прекрасную новую шариковую ручку. Где бы ты стал искать что-то маленькое-премаленькое, спрятанное мною, может, свернутое в трубочку?

— Конечно, в разбитом горшке, что стоит у тебя на письменном столе. В нем ты держишь давно вышедшие из употребления старые ручки и прочую дребедень, которые давно пора выбросить. Почему не выбрасываешь?

— По опыту знаю — как только выброшу что ненужное, на следующий день выясняется, что без него никак не обойтись. В данном случае барометр следует искать в старой рухляди. Не представляешь, где они могут держать всякий хлам?

— Не представляю. А чего мы ждем?

— Тоже не знаю. Впрочем, думаю, можно приниматься за дело. Вроде кругом спокойно. К самому дому не станем подъезжать, на всякий случай оставим машину вон там, в кустах.

От дома Иолы владения покойного Хилла закрывала густая растительность — ели, сумаки, какие-то декоративные кусты, за которыми целиком скрывался дом. Получалось, что со всех сторон его окружала плотная стена зелени — высоких деревьев и колючих кустов.

Стараясь ступать осторожнее, мы с Робертом подошли к темному замершему дому. Нельзя сказать, что вокруг стояла мертвая тишина. Совсем нет. Со стороны озера доносились самые разнообразные звуки: кто-то плыл на лодке, слышался стук уключин и плеск рассекаемой носом воды, кто-то у самого берега купался, плескаясь и отфыркиваясь, а где-то неподалеку группа молодежи, похоже, развлекалась тем, что сталкивали друг дружку в воду с мостков, сопровождая свои действия гоготом и ржаньем.

Уткнувшись носом в первое с краю темное окно дома, я шепотом приказала сыну:

— Посвети!

Мощный поток света выхватил из темноты помещение за окном. Кухня, в раскрытую дверь виднелась гостиная.

— В кухне искать нечего, идем сразу посмотрим на гостиную. В окно с той стороны. И не мог бы ты как-нибудь отрегулировать фонарик? — недовольно спросила я. — Светит прямо как морской маяк, еще кто заметит! Нам бы и половины мощности хватило.

— Не могу. Да ты не беспокойся, здесь везде что-нибудь светит, не обращай внимания. Кто заметит? Ведь никого же нет.

Обогнув дом, мы поднялись на террасу, выходящую в сторону озера. Сюда звуки с озера доносились отчетливей. Тычась носами в темные стекла окон и дверей, мы принялись изучать с помощью фонарика стены гостиной.

Барометр на белой стене мы с Робертом увидели одновременно. Во всяком случае то, что висело, очень походило на барометр с завитушками в индусском стиле, недаром мы специально съездили в лавчонку с товарами из Индии, чтобы ознакомиться со спецификой декоративного искусства этой страны.

Так, первый пункт программы выполнен, можно переходить ко второму. Приказав Роберту погасить фонарик, я уже собиралась спуститься с террасы, как вдруг заметила, что в раскрытой двери из гостиной в кухню что-то мигнуло.

Мы затаили дыхание. Больше ничего не мигало, никаких звуков оттуда не доносилось, но я всей кожей ощущала нависшую опасность. Она-то и заставила меня задуматься над тем, что я собиралась делать. В чужой стране, ночью, незаконным путем проникнуть в дом недавно убитого человека и похитить из этого дома не принадлежащую мне вещь! Мало того, сообщником своим в этом уголовно наказуемом деянии я делаю собственного сына, приехавшего работать в Канаду.

— Немедленно катись отсюда! — не допускающим возражения шепотом приказала я сыну. — Немедленно! Выведи машину как сумеешь — задом, передом — и уезжай, не включая фар! Остановись где-нибудь подальше и потом каждые полчаса проезжай здесь по шоссе. Я тебя буду ждать на шоссе или вообще...

— Мать! Ты что?!

— Дурак, не понимаешь, полиция! Даже если меня схватят, что-нибудь совру, завтра же выпустят. Ну, без разговоров! С той стороны, потихоньку, раз-два!

Не соблюдая осторожности, я с грохотом спрыгнула с террасы и пошла вокруг дома, топая и с шумом раздвигая траву. Так и есть! К дому двигалась какая-то темная фигура. Увидев меня, она остановилась.

— Good evening, — вежливо поздоровалась я, на всякий случай по-английски.

— Good evening, — ответила мне фигура дамским голосом. Быстро сделав оставшиеся два-три шага, она поднялась на крыльцо дома и включила яркую лампу над дверью. Ослепительный свет залил все вокруг. В его свете я могла разглядеть незнакомку. Что такое? Нет, невозможно! Наверное, мне привиделось... Быть не может!

— Финетка! — воскликнула я, все еще не веря глазам своим.

Фигура на крыльце в свою очередь вгляделась в меня, наморщив лоб, и произнесла без особенных эмоций:

— А, это ты!

Какое-то время мы молча рассматривали друг дружку. Первой отозвалась Финетка:

— А ты постарела, —безжалостно констатировала она.

— Сколько лет мы не виделись. Что здесь делаешь?

К моему огромному сожалению, я не могла ответить ей тем же комплиментом, а сказать правду было выше моих сил. За все эти годы. Финетка ничуть не изменилась, осталась все той же самой красивой девушкой времен моей молодости. Ну, может, чуточку и повзрослела, не скажешь, что это лицо двадцатилетней девушки, но минувшие годы придали ему лишь выразительность и особое очарование. Надо же, с некоторых женщин годы сплывают без всяких последствий, как вода с толстой гусыни...

— А ты что тут делаешь? — перешла я в наступление.

— Живу я здесь, — ответила Финетка. — Временно... А ты?

— А я ищу Иолу.

— Какую Иолу?

— Вернерову. Где-то здесь неподалеку ее дача.

— А ты знакома с Иолой?

— Так получилось, что ее сестра Эльжбета лет двадцать назад вышла замуж за моего кузена. Да нет, я уже поняла, что это не ее дом, что я забрела в чужие владения, но никак не ожидала встретить здесь тебя. А ты знаешь Иолу?

— Знаю, — подумав, отозвалась Финетка. — Дом ее рядом, вон там, — махнула она рукой себе за спину.

— Ты явилась с визитом в такую пору?

— Так я же начала разыскивать ее дом еще засветло и вот два часа обхожу один за другим все ваши «котычи». Выходит, всего один остался.

Поскольку Финетка некогда была моей близкой подругой, она совсем не удивилась тому, что я по ночам разыскиваю человека, к которому уже все равно не пойду в гости. Но ее интересовало другое.

— Я спрашиваю, что ты делаешь в Канаде, — равнодушно бросила она и, не дождавшись ответа, вытащила из сумки ключ. Ответила я не сразу. Не потому, что думала над ответом, нет, меня только сейчас осенило. Ведь Финетку же зовут Зосей! В те годы никто никогда не звал ее по имени, Финетка и Финетка. Зося, Зофья, Соня, Сонечка... «Бедная Сонечка», вспомнились мне слова пани Кульской. Нашла, кого жалеть! Вот уж кто не бедный...

— Приехала навестить родню, — ответила я наконец, — у меня тут ее пропасть. А ты? Ведь ты же уехала в США, если не ошибаюсь. Намерена поменять гражданство?

— Собиралась, но теперь не знаю... Финетка наконец отперла дверь, убедилась, что она открыта, вытащила ключ из замочной скважины и опять спрятала его в сумку, но не входила в дом, а принялась меня пристально разглядывать, опершись спиной о косяк двери.

— Как тебе удалось сохранить такую фигуру, несмотря на детей? — поинтересовалась она. — Диета? Гимнастика? Массаж?

Не отвечая, я вытащила сигареты и закурила. Не только из-за комаров, слетевшихся на свет, — надо было упорядочить мысли. Встреча с Финеткой всколыхнула их целый рой, и досаждали они не хуже комаров. Надеюсь, она не заметила Роберта: когда включен такой яркий свет, в темноте трудно что-либо заметить... Меха для Сонечки... Матерь Божия, да ведь в свое время эта Сонечка была подругой и Гати! Подруга-не то слово, врагом лютым она была! У Гати перехватила как минимум трех женихов. И у меня одного отбила. Впрочем, скорее кандидата в женихи, но он очень мне нравился. А ему больше понравилась Финетка, и прости-прощай... Да Бог с ним, главное, ее знакомство с Гатей, Мундей, ее внезапный отъезд за границу, теперь вот близость со скорняком. Наверняка Финетка связана с шайкой! Не может все это быть случайным стечением обстоятельств. И вряд ли знает о моем интересе к шайке, ни Алиция, ни Мачек, ни Матеуш не могли проболтаться. Впрочем, Матеуш мог, он когда-то был смертельно влюблен в Финет-ку, но Матеуш находится по ту сторону Атлантики, океана не переплывал...

— Собственно, я могла бы вызвать полицию, — произнесла, подумав, Финетка. — Ты нарушила право собственности...

— Вызывай! — вскинулась я. — С удовольствием информирую стражей личной собственности о краже, которую ты совершила в те годы. Правда, уже истек срок давности, но я имею право требовать возвращения мне веера!

— Какого веера?

— А того самого. Помнишь старинный веер моей тетки, что так нравился тебе? Попросила одолжить на один вечер, а сама умотала с ним за океан. Забыла?

— Ах, веер... — пожала плечами Финетка. — Подумаешь, большое дело.

Меня чуть кондрашка не хватила от возмущения. «Большое дело»! Веер был единственной фамильной драгоценностью, которую тетке удалось сохранить в войнах и переворотах. К тому же он и сам по себе был ценной антикварной вещью. Тетка великодушно разрешила мне пойти с ним на бал, велев беречь как зеницу ока. На следующий день после бала Финетка попросила веер, чтобы тоже с ним покрасоваться. Я, естественно, не дала, но мне и в голову не приходило, что она может взять его без разрешения. А она взяла! Ночью я ей позвонила и устроила скандал, она же оправдывалась — ничего страшного, через недельку вернет, ничего с моим веером не сделается. Прошла неделька, другая, прошел месяц, веер она не приносила, а потом выяснилось, что уехала за границу и не намерена возвращаться. Ее тогдашний муж тоже пропал, больше близких родственников у нее в Польше не было, так что некому было предъявлять претензии. Страшно вспомнить, как я тогда напереживалась, как умасливала тетку. А теперь эта Финетка позволяет себе пренебрежительно фыркать!

В мгновение ока вся афера с картами из государственного стала моим личным делом. И я способна была поступить так же, как в свое время Финетка: войти в ее дом, схватить со стены барометр и смыться с ним! И наверняка так бы и сделала, если бы знала, где припрятан настоящий барометр, а не этот, запасной. Не стану же я в ее присутствии перерывать весь дом!

— Извини, я не могу пригласить тебя на дринк, — сухо произнесла Финетка, — я устала, много сегодня пришлось пережить. Так что я должна лечь, а ты зайди как-нибудь на днях, поговорим. Спокойной ночи!

И послав вдруг мне прежнюю чарующую улыбку, она, не ожидая ответа, скрылась в доме, захлопнув дверь.

Войдя в дом, Финетка погасила лампу на крыльце, совершенно не интересуясь, как я выберусь из ее владений в кромешной тьме. Это была прежняя Финетка, какой я ее знала, эгоистка до мозга костей, которую никогда не интересовали другие люди. Ее абсолютный и беспощадный эгоизм имел одну положительную черту — был весь как на ладони. Финетка никогда не пыталась прикрыть его показной заботливостью или деланным интересом к окружающим. Нет, она была откровенной хищницей, для достижения своих целей не останавливающейся ни перед чем. Хищницей очаровательной — черноглазой и темноволосой красавицей, веселой и остроумной, привыкшей покорять вся и всех. Никто — ни мужчины, ни женщины — не мог устоять перед ее очарованием. В те годы Финетка, которой с легкостью давались иностранные языки, работала переводчицей, опустошая ряды внешторговцов и дипломатов. Краса и гордость дипломатических приемов, она никого не щадила. Из-за нее тогда Матеуш развелся со своей первой женой, из-за нее Гатя несколько раз не могла выйти замуж, из-за нее многие молодые люди кончали самоубийством. Потом Финетка вышла замуж за какого-то богатого предпринимателя, и он вдруг таинственным образом исчез. Ходили слухи, что посадили за растрату. А вскоре исчезла и сама Финетка, увозя мой веер...

А когда исчезла и ее очарование перестало действовать, у людей развязались языки. Чего только я тогда не наслушалась! Вроде бы Финетка еще девчонкой сбежала из родительского дома и связалась с уголовным миром. Нет, не с уголовниками она связалась, говорили другие, а со шпионами. Став переводчицей, в министерствах и посольствах брала взятки брильянтами и мехами, переспала со всеми подряд, наоборот, как раз ни с кем и не спала, потому что была безумно влюблена в одного человека, наоборот, это он был безумно влюблен в Финетку, а Финетка после ареста мужа, который крал по ее наущению, все потеряла, и вовсе не потеряла, обвела вокруг пальца органы и вывезла за границу баснословные богатства...

Впрочем, разговоры вскоре прекратились и о Фи-нетке стали забывать. Достоверно известно было лишь то, что сначала она уехала во Францию, там вышла замуж, приняла гражданство, потом развелась, так как нашла себе кого-то в ФРГ, но за того замуж не выходила, бросила его и выехала на жительство в Штаты. Тут замуж не выходила, но снова сменила гражданство. Последнее, что я слышала о Финетке — будто она подвизалась в Калифорнии, охмуряла какого-то нефтяного короля.

На Финеткину машину я наткнулась в темноте на полпути между газоном и шоссе. Наверняка это свет фар ее машины мигнул тогда в окне, насквозь пронизав дом. Не исключено, что и Финетка могла заметить в доме свет Робертова маяка. Видела ли она его машину? Во всяком случае, даже если и видела, времени подойти к ней и глянуть на номер не было, мы встретились сразу же.

Роберт ждал меня на шоссе перед поворотом к дому Иолы.

— Я увидел — баба приехала, вы вроде знакомы, она ни из чего не стреляет, я и пошел к машине, — рассказывал сын. — А чтобы меня не услышала, не стал включать мотор, тут под горку, машина и так съехала.

Закурив, я шлепнула комара, который влез в машину вместе со мной. И тут за деревьями вдруг вспыхнул яркий свет — Финетка опять зажгла лампу у входа в дом. Зачем?

— Погоди, — бросила я сыну, уже выскакивая из машины, — надо поглядеть, что она там делает. Оставайся здесь!

— Как бы не так! Я тоже пойду.

— Ладно, но тихо и дверцей не хлопай. Притаившись на краю темноты, мы наблюдали за тем, как Финетка шла через освещенное пространство к своей машине, как села в нее, подогнала поближе к дому, вытащила из машины две большие сумки и скрылась с ними в доме. Вдруг она оставит эту иллюминацию, которая совершенно исключала возможность незаметно подкрасться к дому? При таком ярком свете даже муравья в траве заметишь, не то что человека.

— Я обойду кругом, — шепотом предложил Роберт.

— Хорошо, только осторожно. И сразу погляди в окно, что она там делает.

Не успел Роберт скрыться, как Финетка выключила иллюминацию. Но теперь не было так темно, как в тот раз, потому что остались светить окна гостиной и кухни. А вот осветилось и еще одно окно рядом.

Я была уже у стены дома. Оказывается, зажегся свет в спальне. Именно туда Финетка внесла свои сумки, покопалась в одной из них и вытащила две большие косметички. Косметички она положила на туалетный столик, сама взяла с комода вазу с завядшими цветами и вышла из комнаты. Я переместилась к кухонному окну. Тут просматривалась не только кухня, но через открытую дверь и часть гостиной.

Пройдя через гостиную, Финетка вошла в кухню, где уже начинал закипать электрический чайник, и вынула из холодильника какие-то продукты. Видимо, собралась поужинать.

Интересно, что она успела сделать после того, как мы с ней расстались? Умылась, наверное, потом налила воды и включила чайник. Да, обязательно включила кондиционер. Что еще? Пожалуй, больше ничего и не успела сделать, подождала, пока я не удалюсь, и подогнала к дому машину.

Сварив кофе, Финетка чем-то намазала крекер и принялась за еду, одновременно просматривая какой-то иллюстрированный журнал. Она себе ужинала, а я отмахивалась от комаров и мрачно размышляла о том, что так долго не выдержу. Слава Богу, она недолго ела, оставив на столе невымытую посуду, сунула в холодильник продукты и вышла из кухни. Интересно, куда пойдет теперь? На всякий случай я вернулась к окну спальни, и правильно сделала.

Финетка вскоре появилась там и села на банкетку перед туалетным столиком, положив на него то, что принесла с собой. Что именно — мне не было видно. Что-то длинное, узкое, расширяющееся в одном месте посередине. Вынув из косметички маленькую отвертку, Финетка, видимо, принялась откручивать винтики. Открутив их, она сняла со своего непонятного предмета маленькую круглую крышечку и, отодрав с ее внутренней стороны клейкую ленту, достала крохотный целлофановый мешочек. Поскольку она сидела боком ко мне, почти спиной, за ее действиями я следила по ее отражению в зеркале туалетного столика. Теперь я наблюдала за тем, как, покопавшись в косметичке, она извлекла из нее пудреницу с рассыпчатой пудрой, закопала в пудре целлофановый мешочек и спрятала пудреницу обратно в косметичку. Потом прикрутила крышечку на место к непонятному предмету, — интересно, он мог быть барометром? — поднялась и вышла из спальни.

Я не помчалась за ней, осталась на своем посту. Надо было срочно решать, что делать дальше.

Забраться в дом никакой сложности не представляет. И не обязательно сейчас, можно и завтра, дождаться, когда Финетка уедет. Здесь ведь не запираются на десять замков. Правда, Финетка может сообразить, что это моих рук дело. Хотя нет, если бы меня опасалась, не оставила бы сейчас окна раскрытыми, я имею в виду — занавески бы задернула. А вдруг это ловушка? Хотя нет, Финетка вряд ли стала бы заниматься такими играми, она всегда действовала открыто и нагло.

Тут я увидела, как за углом дома осветилась трава — зажглось еще какое-то окно. Я осторожно подкралась туда, свернула за угол, и мы с Робертом чуть не столкнулись лбами. На выяснение отношений времени не было, я подняла голову, чтобы увидеть, из какого окна падал свет. Белое непрозрачное стекло. Ванная! За окном просматривался лишь нечеткий силуэт, то ли одевался, то ли наоборот. Вот силуэт исчез, окно погасло.

Мы таки успели увидеть Финетку, когда она вышла из дому в купальном халате, с полотенцем на плече.

— Пошла купаться на озеро, — шепотом прокомментировал Роберт.

Вот она, неожиданная удача! Выкрасть пакетик немедленно, вряд ли подвернется столь же удобный случай. Только неплохо было бы подбросить этой гетере что-нибудь взамен, вдруг спохватится.

Выходя из дому, Финетка зажгла свет на террасе. Тут лампа светила не столь ослепительно, как у главного входа, и в ее свете я пыталась отыскать что-то подходящее в своей сумке, высыпав ее содержимое прямо на террасу. А еще ругают женщин. которые таскают в своих сумках ненужные вещи! Когда-то, лет десять назад, у меня болел зуб, пришлось делать рентгеновский снимок больного зуба, и микроскопический негатив в малюсеньком целлофановом пакетике с тех пор так и завалялся у меня в сумке. Лучшей замены не придумать!

Из кармашка сумки я извлекла филателистический пинцет, он у меня всегда с собой. Затолкав как попало обратно в сумку все барахло, я сунула ее в руки Роберту. Сама же с зубом и пинцетом в руках направилась к двери. Роберт меня опередил. Он взялся рукой за ручку, и дверь открылась. Не заперта!

— Станешь на шухере! — приказала я сыну. — В случае чего дашь знать!

Вся операция заняла у меня не более минуты. Оказывается, пинцетом рыться в пудре намного сподручнее, чем пальцами, хотя операцию я на всякий случай проводила на полу, памятуя о том, как сама только что подглядывала в окно. Тут уж меня никто не подглядит, для этого пришлось бы голову сунуть в окно. Что за манера у этой Финетки всюду зажигать свет! Кажется, теперь в доме горели все лампы, какие есть.

Я тихо выскользнула из дома, закрыв за собой дверь. Роберт тут же материализовался из темноты.

— Все спокойно, объект купается, как я и говорил. С мостков, отсюда не видать. А оттуда не видать дом. Ну и как?

— Порядок, смываемся!

— Тогда ходу! С той стороны, где нет света. Раз уж ты что-то украла, лучше обойтись без рекламы.

Ночь я почти не спала. Восстанавливала в памяти малейшие детали аферы с розысками награбленного немцами имущества, припоминала все детали многочисленных слухов о Финетке и пыталась понять ее место и роль в шайке. Поскольку с Гатей и Мундей она была знакома еще задолго до встречи с последним ее женихом-скорняком, у меня получилось, что с ним она познакомилась по прямому указанию членов шайки. Скорняк не знал о ее роли, от него наверняка она все скрыла, теперь же, когда его не стало, могла действовать свободно. Даже занавески на окнах не спустила. Только вот зачем спрятала драгоценную пленку в пудру, а не просто в сумку? Боялась конкурирующей фирмы? Ведь кто-то же убил скорняка, не Финетка это сделала. Интересно, кто и когда станет рассматривать мой зуб?

Честно говоря, не такая уж это гениальная замена. Что на Снимке зуб, а не карта, можно определить невооруженным глазом. К тому же зуб представляет собой негатив, карта — снимок, фотографию. Ох, стоило бы закопать в пудру более подходящий фальсификат, снимок какой-нибудь карты.

Роберт с семьей загорал у озера. Я оттащила сына в сторону.

— Послушай, у тебя есть какой-нибудь фотоаппарат?

— Есть, а что?

— Необходимо сделать малюсенькую фотографию, черно-белую.

— А что надо сфотографировать?

— Первую попавшуюся карту, фотографию надо уменьшить вот до таких размеров.

Я продемонстрировала украденный снимок и разъяснила задачу. Снимок был весь черный, с трудом можно было различить, что чернота не сплошная, а состоит из густого переплетения мельчайших и тончайших линий, образующих черный узор. Роберт задумался.

— Фотографию сделать не проблема, вот уменьшить... уменьшить раз в двенадцать придется. И надо поскорее все провернуть, а то она обнаружит твой зуб и по нему еще и тебя вычислит. Есть тут у нас знакомое фотоателье...

— Прекрасно. Тогда за дело!

С картой действительно проблем не оказалось, в газете нам подвернулась прекрасная рекламная карта, и получилась она превосходно. Как всегда, проблемы представляли чисто техническая и организационная стороны дела. Времени у нас было в обрез, ибо Роберт уезжал к себе завтра, чтобы не возвращаться под самый конец уик-энда, когда все шоссе будут забиты машинами. В понедельник он уже выходил на работу. Тереса же, как назло, решила на прощание свозить нас всех в знаменитый магазин Богоматери, мы просто не имели права уехать, не посетив его. А еще надо выкроить время на фотоателье.

К счастью, дорога в Мадонна Хаус проходила через Бэррис Бэй. Моей мамуле и моей невестке было все равно как ехать, невестка считала дни, оставшиеся до моего отъезда, и твердо решила в оставшиеся дни молчать и терпеть. Итак, по дороге мы заехали в фотографию. Владелец ее не удивился нашему заказу, возможно, решил, что мы в восторге от рекламы и хотим продемонстрировать на далекой родине достижения свободного рынка. Снимок он обещал сделать через два с половиной часа, правда, цена соответствовала срочности. Придется, видно, окончательно распроститься с намерением купить те чудесные туфли...

Мадонна Хаус и в самом Деле оказался замечательный, глаза разбегались. Учитывая грозящее мне банкротство, я все-таки сдерживала аппетиты и на товары дороже одного доллара старалась не смотреть. Выйдя наконец из магазина, наша компания направилась к машине. Издали я увидела Финетку, которая оставила машину на стоянке и шла к магазину. Меня она не заметила. Войдет в магазин или нет? Вошла. Я догнала Роберта.

— Значит, так, сейчас к фотографу! Если снимок готов, едешь к Иоле. Не обращай внимания на то, что станет говорить Тереса. Навру, что меня пригласили в гости именно на это время.

— А у них никого не будет дома...

— Не беда, скажу, перепутала недели, договорилась на следующую субботу. Отмычка у тебя с собой?

— С собой. И булавка тоже.

— Баб оставляем у Иолы, а сами отправимся на боевое задание. Единственная возможность, в магазине Мадонны Финетка просто не имеет права не проторчать хотя бы полчаса.

Иола с мамой оказались дома, копались в своем садике. Выведенная из себя моей бестактностью, Тереса лихорадочно оправдывалась: она тут ни при чем, ее силой заволокли к ним, она просит ее извинить, минутку посидят и уедут. К счастью, мамуля восхитилась цветочками, которые высаживали хозяйки домика, что заставило совершенно забыть о моей бестактности, инцидент был исчерпан, дамы забыли обо всем на свете, а я подмигнула сыну, и мы незаметно смылись.

Как ни странно, польская отмычка прекрасно подошла к задней двери коттеджа Финетки. К сожалению, у меня не было больше свободного целлофанового пакетика. Не раздумывая, я вытащила из пакетика украденную карту, чтобы не перепутать, дала ее подержать Роберту, а в пакетик вложила только что полученную от фотографа рекламную карту, которая ничем не отличалась от настоящей. Проскользнув в спальню, я принялась копаться в пудренице. Моего зуба там не оказалось!

У меня потемнело в глазах. А что, если Финетка отправилась в Мадонна Хаус на встречу с агентом! Какая дура, надо было остаться в магазине и проследить за ней!

Тут до меня донесся свист ребенка, оставленного на шухере. Закрыв косметичку, я выскочила из спальни. Хозяйка подъехала к парадному входу, мы выбежали через заднюю дверь, захлопнув ее, и спрятались в кустах у самой террасы. При солнечном свете внутренность дома прекрасно просматривалась через окна и стеклянные двери. финетка, по всей видимости, еще не вошла в дом, чего-то ждала. Ага, понятно чего. Вот к дому подъехала еще одна машина, и вскоре сквозь стеклянную стену гостиной мы увидели Финетку с каким-то мужчиной. Вот он подошел ближе к окну, и я похолодела, разглядев на его левой руке темную кожаную перчатку!

Вынув из сумки маленький конверт, Финетка издали показала его мужчине и кокетливо улыбнулась. Тот вздрогнул, а Финетка завлекающе помахала конвертом. И была она так хороша, что во мне всколыхнулась вся давняя неприязнь к ней. У мужчины голова пошла кругом, и он двинулся к соблазнительнице, как рыцарь, собирающийся схватиться с соперником. Испытывая силу страсти любовника, опытная куртизанка уронила конвертик на пол. Если любовник и колебался, то лишь ничтожные доли секунды — он предпочел женщину.

Могли бы и прикрыть двери спальни! Хорошо хоть кровать находилась в углу. Вся операция — вытащить из конверта один целлофановый пакетик и сунуть другой — заняла у меня не больше шести секунд. Точно знаю, потому что Роберт смотрел на часы и на седьмой секунде запер бесценной отмычкой стеклянную дверь гостиной.

И вот мы снова в кустах.

— Миллион долларов за то, чтобы их подслушать! — прошептала я.

Ребенок был шокирован.

— Мать, зачем это тебе?

— Не сейчас, балбес! Потом, когда начнут говорить.

— Если в доме, не услышим, тут дома строят с хорошей акустической изоляцией. Мать, бежим, Тереса нас убьет!

— Хорошо, но в обход. Спустимся сначала к озеру.

Нас не убили, но уже собирались. Задержку я объяснила тем, что не могла оторваться от прекрасного вида на озеро. Вот тут уж Тересе и вовсе большого труда стоило удержаться и не прикончить меня. Как я восхищалась этим паршивым озером, а не ее, Тересиным? Она права, ее было намного красивее. На обратном пути из гостей мне большого труда стоило умилостивить ее. Я из вежливости только расхваливала это паршивое озеро, надо же было как-то сгладить свою бестактность...

О снимке, который с опасностью для жизни я выкрала из Финеткиной пудры, я вспомнила лишь на следующий день, через полчаса после отъезда Роберта с семьей, когда немного улеглась связанная с расставанием суматоха. Снимок остался у Роберта и поехал с ним в Стони Крик. У меня остался лишь зуб. Не потерялся ли? Нет, вот в сумке микроскопический целлофановый пакетик. Дорогой зуб, сослужил-таки мне службу... Интересно, как он выглядит?

Целлофановый пакетик был прозрачным, одного взгляда хватило на то, чтобы убедиться — это не был зуб! Я глядела на крохотную черно-белую фотографию карты, очень похожей на ту, настоящую, но не такую густую. Нет, это никакой не зуб, к тому же фотография, а не негатив.

Мне стало плохо...

Времени после отъезда семейства сына у меня было много, могу спокойно все продумать, взвесить, выработать план дальнейших действий.

Суть происшествия до меня дошла во время купанья в озере, финетка достала снимок, чтобы передать его тому мужчине, увидела на негативе мой зуб, догадалась — что-то тут не так, и отреагировала молниеносно. Разыскала или изготовила похожий снимок, чтобы тот тип не сразу сориентировался. Итак, на сегодняшний день дела обстоят следующим образом: у Финетки — мой зуб, у меня — ее карта, у того типа — реклама, а у Роберта — настоящая карта.

Накупавшись вволю, я вылезла из воды, села в стоящую у берега лодку и продолжала размышлять, пытаясь применить дедуктивный метод. Что сделала бы я, окажись на ее месте? Поняла, что кто-то меня обвел вокруг пальца. Если бы я боялась того мужчину, постаралась сделать так, чтобы он не сразу заметил подмену. Применила бы отвлекающий маневр, что финетка и сделала. Выходит, она его боялась. Потом, получив отсрочку, принялась бы ломать голову, кто именно подложил ей свинью. Отгадает, что я, или нет? Может, стопроцентной уверенности и не получит, но подозревать меня станет. Я на ее месте стала бы. Правда, совсем влезть в ее шкуру я не могла: разные мы люди, характеры диаметрально противоположные. Никогда не была я ни двойным агентом, ни роскошной куртизанкой, но каждый судит по себе, и она имеет право меня заподозрить. Разве что у нее еще до меня кто-то уже был на подозрении...

Так подозревает она меня или нет? Легко проверить. Я бы на ее месте поехала к Иоле, убедилась, что та меня действительно знает, потом заявилась бы к Тересе, где я остановилась, обыскала бы незаметно мои вещи... Стоп, Финетка так не сделает, работать она никогда не любила. Скорее всего, потребует от меня прямо вернуть ей похищенное, устроит жуткий скандал, возможно с мордобоем и битьем посуды. Надо на всякий случай получше припрятать снимок... И все-таки финетка для меня не так страшна, как тот тип. Когда он обнаружит подмену снимка, когда прижмет Финет-ку к стенке, когда она выскажет ему свои подозрения относительно меня — вот тогда берегись, Иоанна!

И мои мысли приняли другое направление. Я переключилась на мужчину с искусственной рукой. У меня тоже нет стопроцентной уверенности, что это тот самый, фотографии его у Дарека не оказалось. Но какой дурак станет ходить в этом пекле в перчатках? Автомобильные сразу снимаются и остаются в машине, эти не автомобильные, к тому же перчатка только одна, к тому же на левой руке... Ох, наверное, тот самый...

Полчаса, не меньше, ломала я голову над тем, как получше запрятать снимок. Можно положить в металлическую банку из-под чая и закопать. Подозрения не вызову, уже много дней подряд я расчищала Тересин участок от папоротника, сорняков и колючих кустов, тут слона можно закопать, никто и не заметит. А если понадобится срочно достать? Нет, лучше прилепить снимок с обратной стороны часов, по размеру подходит.

Финетка явилась в гости через два дня. При виде ее я и глазом не повела, усадила в саду за столик, угостила кока-колой из холодильника.

— Ну, расскажи мне, как там у вас, — потребовала Финетка. — Что с Матеушем, с Мисей, как Анджей, Януш, Славек, Конарский, Хюбнеры, Хенрика и все прочие? Я целую вечность не получала от них ни строчки.

Я начала с конца:

— Как же не получала, с Хенрикой ведь ты встречалась несколько лет назад в Бостоне. А о Мисе знаешь больше меня, ведь она теперь живет в Калифорнии.

— Что ты говоришь? Возможно. Да, вроде и в самом деле где-то я с ней встречалась. Она там насовсем?

— Насовсем.

— Ну а остальные?

— Матеуш женился второй раз, жена у него очаровательная и прекрасно готовит. Януш тоже. То есть не прекрасно готовит, а второй раз женился. Конарские сейчас во Франции, а Хюбнеры в Англии. Анджей нормально работает, недавно выдал замуж дочку...

— Надеюсь, они разошлись?

— Нет, помирились, после того как ты скрылась с горизонта. У них больше не было причин для развода. А что касается Славека, то не знаю, которого ты имеешь в виду, я знаю трех как минимум.

— Имею в виду Пшемыслава. Надо было сказать — Пшемыка, ты бы сразу догадалась.

Я не торопясь закурила, окутав себя дымом от комаров, и не сразу отозвалась, чтобы успокоить забившееся сердце.

— Так ты знала Пшемыслава?

— Еще бы! В диколе вместе учились. Он мне тогда очень нравился.

— Дело вкуса, — рассеянно отозвалась я, думая о другом. Не может Финетка быть такой идиоткой, чтобы не понимать — только что она доставила мне бесценные сведения, сообщила информацию, благодаря которой для меня сразу многое прояснилось.

— Ну не скажи! — возразила Финетка. — Он многим нравился.

— Интересно, откуда тебе известно, что я его знаю?

— Не помню, дела давние, столько лет прошло. Так что с ним сейчас?

— Понятия не имею, думаю, еще жив, я с ним уже много лет не виделась.

— Женился?

— Нет, насколько мне известно.

Финетка тоже закурила, тоже разогнала рукой клуб сигаретного дыма вместе с комарами и уселась в плетеном кресле поудобней.

— Неудобно сидеть. А твое отношение к Пшемыку понятно, ты никогда не способна была разыгрывать из себя послушную тупицу и курить фимиам...

Я не встала грудью на защиту Тересы, которая не завела в своем садике висячих диванчиков и мягкой мебели. Меня удивила тактика Финетки. Неужели и в самом деле можно быть одновременно до такой степени проницательной и глупой? Нет, в чем-то явно кривит душой. Проницательность трудно симулировать, проще притвориться глупой. Тогда как же расценить факт, что только что она сообщила мне бесценную информацию? Или она ложная, или Финетка уверена, что я все равно не смогу ею воспользоваться. Или провокация?

А Финетка все вспоминала прошлое, старательно обходя Гатю и ее окружение. Она знала, что с Мундей мы не были знакомы, с его приятелями я не якшалась, но как не спросить про Гатю, нашу общую подругу тех далеких лет? Сама я на всякий случай решила о ней не заговаривать. Кружным путем Финетка вернулась к Пшемыславу.

— Неужели ты с ним не встречаешься, ведь живешь неподалеку?

— Как-то не получается.

— У него сейчас новая женщина?

— Ну что привязалась! Сказала же, не знаю ничего о Пшемыславе, сто лет мы не виделись, наверняка кто-то у него есть.

— И они вдвоем живут в его каморке? Может, у него другая квартира?

Что-то заставило меня ответить:

— Вряд ли он сменил место жительства, если почтовый адрес остался прежним. Кто-то из знакомых говорил мне, что встретил его на нашей почте, где он вынимал письма из своего ящика. У нас же районизация.

— А что это такое?

— В Варшаве каждый, проживающий в определенном районе имеет право пользоваться услугами банка, сберкассы, почты только того района, в котором живет.

Финетка вдруг потеряла всякий интерес к Пшемыславу и явно Перестала слушать, что я ей говорю. Зевнув, она потянулась, заявила, что калифорнийский климат намного приятнее, встала, сказала: — «Ну так гуд бай» — и закончила визит. Как будто мы с ней видимся каждый день и она забежала на минутку по-соседски! В сумку мою она не заглядывала, дома не пыталась обыскивать.

Карта под часами на моей руке прожигала руку насквозь, и тем не менее я поняла, что она приезжала по другому делу. Может, меня она и подозревала, но плевать ей на все подозрения, на меня, на мою причастность к афере. Приехала она только из-за Пшемыслава. Ей надо было знать, как с ним связаться. Узнала, а больше ее ничто не волновало.

Искупавшись в озере и несколько охладившись от эмоций, я немного по-другому взглянула на визит Финетки; Нет, она не притворялась идиоткой, ее беззаботность была самой что ни на есть искренней, потому что она не знала о моем знакомстве с Беатой. Финетка сама ее не знала, Беата появилась на горизонте, когда Финетки уже не было в Польше, а Пшемыслав никогда не любил трепаться. Из общих знакомых Пшемыслава и Финетки никто не знал Беаты, она была моложе их как минимум лет на десять... Я работала с Беатой в одной проектной мастерской, Беата тогда была неприметной чертежницей, никто не мог и предположить, какой она станет, когда немного подрастет. Да, разумеется, Финетка не притворялась глупой, не действовала исподтишка, она просто-напросто не знала о Беате, во всяком случае о моем знакомстве с ней. И тогда Беата явится ключом ко всей афере!

Эпохальное открытие дало неистощимую пищу для дедуцирования...

Беата была рабыней, бесправной и бессловесной. Ею распоряжалась мать, хищная гарпия, намертво впившись когтями и зубами в единственную дочь и высасывая из нее все соки. К несчастью, у Беаты больше никого из родных не было — ни бабушки, ни дедушки, ни тети, ни дяди, ни сестры, ни брата — полная пустыня. Отец умер, когда Беата была еще маленькой, и они с матерью остались одни. Считая Беату своей собственностью, мать не давала несчастной вздохнуть, контролируя каждую минуту ее жизни. В детстве дожидалась у школы возвращения, когда дочка выросла, приходила к конторе, где та работала, звонила каждый час. Охотнее всего вообще запретила бы Беате работать, не выпускала бы ее из дому, привязав к себе корабельным канатом, но Беата была единственным источником получения денег. Мамаша никогда не работала, выжимая необходимые для существования средства из дочери. Все заработанные ею деньги сразу же отбирала, покупки все делала сама, но вещи покупала только себе. В беспредельном эгоизме ей и в голову не приходило, что дочери тоже надо одеваться, особенно молодой девушке. Смертельно скучая в полном одиночестве, — кто бы еще вынес ее

— -она насмерть замучила дочь. Мало того, что той приходилось и на службе работать, и все по дому делать, она должна была еще заботиться и о том, чтобы мамочка не скучала, чтобы у нее были развлечения, а это было очень нелегко, учитывая гнусный характер мамочки, ее безмерную требовательность, а также железное здоровье и огромный запас нерастраченных сил. Людей она не любила, знакомств никаких не заводила, никто ее не интересовал, угодить ей было чрезвычайно трудно. Вечно недовольная, капризная, требовательная, жизнь дочери она превратила в сплошной ад.

Познакомившись ближе с несчастной чертежницей и ее домашними обстоятельствами, я потихоньку попыталась подвигнуть ее на протест. Было ясно, что сама по себе Беата на это не способна.

— Почему она так зациклилась на тебе? — спросила я как-то вечером, когда в мастерской остались мы с Беатой вдвоем, засидевшись за работой. — На свете миллиарды людей, не ты одна.

— Для моей матери существую только я. Больше дочерей у нее нет.

— Почему обязательно дочь? Она могла бы и еще к кому-то привязаться. Например, какой-нибудь мужчина. Ведь она красива.

— И красива, и ухожена. Время от времени кто-то подворачивается, но она их не желает видеть.

— Почему?

— Потому что из них ни один не походит на Грегори Пока. Но я думаю, даже если бы в один прекрасный вечер в нашей квартире появился Грегори Пек, она тут же послала бы его вынести мусор.

Да, трудный случай.

— Слушай, а почему она не работает? Не так бы скучала, да и ты смогла бы передохнуть.

— Маме работать? Не смеши меня. Отец когда-то успел написать два учебника, их каждый год переиздают, деньги небольшие, но хватает с моей зарплатой. Лет пятнадцать еще будут переиздавать.

— А что потом?

— Она считает, что до тех пор умрет, а если нет, я ее буду содержать.

— Все равно лучше бы работала, не так бы мучилась от безделья и скуки.

— Она считает, что ей скучать некогда, день и ночь она занята заботами обо мне.

— О тебе? Заботы?

— Конечно. Все думает, что я сейчас делаю, когда вернусь домой, что буду делать завтра и т. д.