Беспредел

Валерий Поволяев

Беспредел

(Современные криминальные истории)

Жить стало страшно

Потомок Тамерлана

Самолет наш шел на север, из Москвы в Воркуту, с промежуточной посадкой в Сыктывкаре, рейс осуществлял не Аэрофлот - привычный, родной, расхристанный, о котором раньше говорили с грустной улыбкой: "Где начинается Аэрофлот, там кончается порядок", а "Трансаэро" - вежливая новая компания с симпатичными стюардессами и предупредительным экипажем. М-да, в "Трансаэро" вряд ли увидишь древнюю бабулю-стюардессу с кривыми волосатыми ногами и лицом Бабы Яги, страдающую несварением желудка, - в "Трансаэро" девочки на подбор. И на них тут же сделали стойку "быки" - племенные представители "новых русских", необъятных размеров молодые люди в красных пиджаках, в шелковых рубашках, при ярких галстуках, с налитыми кровью коровьими шеями, не считающие за деньги пачку долларов, перетянутую для удобства резинкой.

Глядя на них, никогда не подумаешь, что Воркута голодает, из-под земли вылезают синюшные доходяги-шахтеры, по нескольку месяцев не получающие зарплаты, что забастовки не прекращаются ни на минуту, перерастая одна в другую. В самолете летели люди, по чьим сытым лицам было видно, что чем хуже вокруг - тем им лучше. Воркутинцы, кстати, заметно отличаются от сыктывкарцев - тоже, кстати бизнесменов, - пассажиры, следовавшие до Сыктывкара, были более скромными, хотя и среди них были "крутые", имеющие солидные инвалютные счета в банках. Просто мозгов, видать, у них было побольше да сознания того, что богатый человек не должен демонстративно, привлекая к себе внимание окружающих, ковырять хрустящей стодолларовой купюрой в зубах, как это делали воркутинцы... И в туалет с долларовыми банкнотами не ходили - пипифакс, туалетная бумага, которая там имелась, не того, дескать, качества, что доллары.

На чем эти воркутинские богатеи разжирели? На шахтерской нужде? Захотелось узнать их поближе: чем живут, чем они дышат, что в городе их происходит? И все ли так гладко в жизни этих "быков" и тех, кто к ним стремится?

От Сыктывкара до Воркуты лететь примерно столько же, сколько от Москвы до Сыктывкара. И все на север, на север...

А чем севернее, тем, говорят, и законы жизненные жестче, и люди неприветливее, лишней копейкой вряд ли когда поделятся - не в пример показушникам-"быкам". Хотя я о Севере знаю другое - и сам там бывал не раз, и по происхождению я человек северный.

О том, что там происходит, судите сами.

Жили в Воркуте молодые люди, которые очень хотели стать богатыми такими, как самолетные "быки", летающие в столицу попить холодного фирменного пивка в валютном баре. Руководил ими человек жесткий, восточный, из тех, кто муху мимо себе не пропустит - заметит, просчитает и ее полет, и то, куда она сядет, - Кадыр Липатов.

Под началом у Липатова находились двое - Виталий Сазыкин и Олег Орлов - оба неработающие, с образованием не ахти каким - окончили по восемь классов, но с жизненными планами, превосходящими этот образовательный уровень. Липатов держал их в железной узде и говорил совершенно откровенно:

- Что скажу этим скотам - то и сделают.

Вообще характер Липатова был кремень, недаром он считал себя потомком Тамерлана. Говорят, он доставал своим подопечным наркотики, хотя сам не баловался, тем и держал их, но это только говорят, в следственном деле документов я не видел. Видел другое: там черным по белому было написано, что Сазыкин, например, наркоман.

Троица эта желала денег, много денег и мечтала взять какой-нибудь банк со всеми его сейфами и несгораемыми шкафами. Но чтобы охраны там было сгорбленный сивый дедок с трухлявой дубинкой и больше никого и ничего, но такие банки что-то ни в Воркуте, ни в Сыктывкаре, ни тем более в Москве не встречались, поэтому надо было искать другое. И Кадыр Липатов искал. И нашел в одной воркутинской семье...

Семья эта была очень уважаемая в городе. Глава ее Виктор Шубин работал начальником участка на шахте. Это был добродушный и крепкий человек, много лет отдавший угольной Воркуте и собиравшийся теперь распрощаться с Севером - продать имущество и двигаться на юг, в Ростов, к родичам, в их благословенные края, - он этим уже и занимался.

Липатов был знаком с сыном Виктора Шубина - Сергеем: жили-то на одной улице. Собственно, в Воркуте вообще все знают друг друга - город не очень большой, все на виду. Поэтому не будет ничего удивительного в том, если в квартире Шубиных вдруг раздастся звонок в дверь, Сергей спросит: "Кто?", а Липатов ответит: "Это я, Кадыр", - и Сергей Шубин откроет дверь. На этом Кадыр Липатов и строил свой расчет.

Кадыр знал: Шубин, заслуженный шахтер, получил новую машину, но брать ее не стал, продал талон на право приобретения и перевел деньги в доллары на новом месте "зелень" была нужна для обустройства; знал и второе: сын Шубина, Сергей, собирался жениться, а любая свадьба ныне, даже самая плохонькая, требует больших денег, значит, и на это отложены доллары...

Если же Сергей что-то заподозрит и не откроет дверь, Кадыр воспользуется запасным вариантом. У Кадыра имелась милицейская форма, и это упрощало задачу: милицейской форме в России привыкли верить. Он позвонит в дверь, с ним будут двое понятых - их роль сыграют Сазыкин и Орлов - все чин чином, комар носа не подточит. Серега Шубин его в форменной одежде не узнает. Да, это настоящий волшебный ключик - милицейская форма.

Кстати, потом, когда раскручивали это дело, следователи разрабатывали и так называемый краснодарский вариант: там ряд преступлений был совершен именно по этому сценарию - к жертве приходил сотрудник милиции, а с ним двое понятых - якобы для обыска, дальше все было делом техники.

Но это - вариант номер два, а вариант номер один - обычный, бытовой: "Сережа, открой дверь на минутку. Это я, Кадыр!".

Мартовским днем, когда в Воркуте началась сильная пурга, Липатов взял с собой нож, веревку, пластилин и замазку, Сазыкин, в изрядном поддатии после стакана спирта, - топор, Орлов же ничего брать не стал, заявив, что у него кулак посильнее любого топора, и где-то около тринадцати ноль-ноль собрались в Воргашоре - воркутинском районе, где располагалась улица Энтузиастов. Здесь, в доме номер двадцать, жили Шубины.

Пурга усиливалась, в ней все смешалось, дома, кажется, опрокидывались навзничь, снег мертво забивал ноздри, глаза, уши, сделалось трудно дышать, в пяти шагах ничего не разглядеть - и если бы они были не в городе, а в тундре, то запросто бы потеряли друг друга. И, случается, люди теряются. Теряются навсегда. Очень часто бывает, что не хватает им каких-то пяти шагов для спасения: пяти шагов не доходят до цели, до теплого помещения, до заветной двери в дом и остаются лежать в снегу.

Поэтому налетчики на всякий случай держались кучно, подстраховывали друг друга.

Поднялись на третий этаж, на площадке отдышались. Липатов внимательно осмотрел своих спутников:

- Ну что, готовы?

- Г-готовы, - едва удерживая в себе выскакивающее наружу сердце и пьяно дыша, проговорил Сазыкин.

Липатов жестко глянул на него:

- А тебе пить надо прекращать. А это самое - особенно, - он выразительно помял пальцами воздух, - что травкой называется.

Полупьяный Сазыкин, несмотря на оскорбительный тон Кадыра, поедал его преданными глазами.

- Тогда - вперед! - Липатов позвонил в дверь.

Вначале за дверью было тихо, только слышался вой свирепого ветра за стенами дома, потом донеслась тихая возня и наконец раздался голос Сергея Шубина:

- Кто это?

"Дед Пихто!" - хотел было весело выкрикнуть Кадыр, - и тогда бы весь их поход свелся к невинной шутке, но Кадыр жестко сцепил зубы, подумал презрительно: "Женишок! Счас мы тряхнем твою кубышку", вслух же произнес медовым голосом:

- Это я, Сереж... Кадыр!

Сергей Шубин открыл дверь и тут же, получив удар кулаком в лицо, со стоном отлетел в середину прихожей. На грохот выскочила его семнадцатилетняя сестра Вика. Липатов ткнул пальцем в Сергея:

- Связать!

Прежде чем связать Сергея, Орлов порезвился - нанес ему несколько ударов кулаком в лицо, основательно "разукрасил", потом Сергею скрутили веревкой ноги и руки, перетянули полотенцем. То же самое сделали и с Викой.

- Деньги! - потребовал Кадыр. - Мани, мани! Показывайте, где прячете, или изрежем в лапшу! - Он выдернул из-за пояса нож и сделал несколько выразительных движений.

А уж в том, что за двадцать лет работы на Севере Шубины сколотили состояние, Кадыр не сомневался. Подойдя к Сергею, он глянул ему в глаза, с силой ударил кулаком по лицу.

- Деньги! - Снова ударил. - Где деньги? - Потом саданул наотмашь. Говори, где деньги?

Минут через двадцать Сергей указал место, где были спрятаны деньги, отложенные на свадьбу, - в углу большой комнаты, под паласом - что-то около тысячи долларов.

Первый "трофей" поднял настроение, и Липатов, Сазыкин и Орлов начали усиленно избивать Сергея Шубина, приговаривая:

- Деньги! Говори, где остальные деньги!

Но Сергей сказать больше ничего не мог - он не знал. Тогда Липатов начал сантиметр за сантиметром обшаривать квартиру. Денег он не нашел, зато нашел, как сказано в следственных документах, "в шкафчике серванта золотые украшения Шубиной Вики и ее родителей: перстень-печатку, золото в ломе, 5 золотых коронок для зубов, кулон без камня, камень-вставку, цепочку золотую, кольцо обручальное, крестик золотой". Кадыр, одобрительно хмыкнув, сгреб все себе в карман.

Тем временем хозяйка квартиры Наталья Серапионовна Шубина уже несколько раз звонила в дверь квартиры - дети не открывали. Наталья Серапионовна слышала громкие звуки магнитофона и удивлялась: что же там такое происходит? Начала звонить по телефону от соседей.

Сергей Шубин после четвертого звонка с трудом разлепил разбитые губы:

- Это мать!

Липатов махнул ножом перед носом Сергея, подволок телефон:

- Вели матери идти домой! Иначе... - Он сделал красноречивое движение.

Через несколько минут дюжие руки волоком втащили Наталью Серапионовну в дверь собственной квартиры и, связав, бросили на диван.

- Деньги! - потребовал Липатов. - Где деньги? Доллары, доллары, доллары!

Шубина молчала.

- Ах так! Сейчас ты пожалеешь об этом!

Сазыкин накинул ей на шею электрический шнур и с силой сдавил. Липатов одобрительно кивнул: правильно действуешь, друг Сазыкин!

Шубина захрипела. Сазыкин ослабил удавку. Потом снова натянул. И так несколько раз. Шубина потеряла сознание. Придя в себя, прошептала:

- Не знаю я, где деньги... Отец знает... Только он.

Стали ждать хозяина. Ждали все. Налетчики - с одной целью, пострадавшие - с другой, с отчаянной надежной, что придет отец - сильный, здоровый, добродушный - и избавит их от этих нехристей. Была уже ночь, что-то около одиннадцати часов.

А Виктор Шубин в это время шел домой вместе со своим приятелем, тезкой, с которым иногда позволял себе выпить кружку пива с "прицепом" ста пятьюдесятью граммами водки, и уговаривал его:

- Вить, ну давай заглянем ко мне! Минут на пятнадцать, не больше... На кухне опрокинем по стопочке, выпьем по стакану чая и ты пойдешь дальше, а? - Очень уж старшему Шубину не хотелось расставаться с приятелем. Он словно бы что-то чувствовал. - А, Вить?

Тезка Шубина - здоровенный мужик, руки, как экскаваторные ковши, отказывался:

- Не могу, старик, понимаешь, никак не могу. Жена дома больная лежит, загрипповала что-то. Никак не могу. Извини!

- Ну подождет жена пятнадцать минут, Вить, не скапустится. Давай заглянем ко мне!

- Поздно уже! Твои спят, наверное... Чего их тревожить?

- Эх-эх, жаль, что ты не хочешь зайти! - Шубин с досадой рубанул рукою воздух. - Очень жаль.

Пурга уже стихла, свежие снеговые заструги были по-рождественскому белы и нарядны. Если бы шубинский тезка решил заскочить к приятелю хотя бы на пять минут, все могло бы сложиться по-иному. Но они хлопнули рукою о руку и договорились свидеться завтра. Шубин домой пошел один и в двадцать три ноль-ноль стоял уже у своей двери, пытаясь в скудном полумраке лестничной площадки нащупать ключом замочную скважину.

Налетчики, ожидая его, затаились. Едва Шубин вошел в прихожую, как все трое набросились на него. Шубин растерялся, не смог оказать сопротивление, и налетчики довольно быстро свалили его на пол. Кулаками разбили лицо Липатов приволок из комнаты ружье - шубинское же, двустволку, спрятанную под ковром, ткнул в губы и взвел курки:

- Говори, где спрятаны деньги!

- В книге... На полке в серванте...

Но то, что лежало между страницами книги, было ерундой, мелочью. Липатов все понял - денег у Шубина в квартире больше не было - и сожалеюще покачал головой.

- Ну ты и сволота, Шубин. Ладно, теперь больше ни о чем не жалей! - Он сел на старшего Шубина верхом, чтобы тот не дергался, Сазыкин накинул на шею несчастного кусок электрического шнура и с силой сдавил.

Шубин захрипел.

- Дави, мать твою! - заорал Кадыр. - Все! Кончаем! Больше денег у него нет. Дави сильнее!

Кадыр действительно чувствовал себя в этот миг потомком Тамерлана, человеком, способным отнять жизнь, этаким северным властелином.

Минуты через три с Шубиным было покончено. Кряхтя, Липатов и Сазыкин отволокли тяжелое тело в ванную комнату.

- Теперь кого? - спросил Сазыкин.

- Бабу! Старшую Шубину, - приказал Кадыр. Взял подушку, набросил ее на лицо Шубиной, чтобы не кричала, а Сазыкин снова взялся за концы удавки: действовали, в общем, по схеме, уже отработанной. Единственное, Орлов слабаком оказался: его замутило и он ушел.

Трупы складывали в ванной.

Когда подошла очередь Вики, Сазыкин взмолился:

- Кадыр, давай не будем убивать ее, а? А, Кадыр! Жалко!

- Ты с ума сошел! - выкрикнул Кадыр ему в лицо. - Она же всех нас заложит! Ты это понимаешь? Своим черепком! - Он постучал себя кулаком по темени. - Не бестолковку надо иметь, а голову. Го-ло-ву!

- Не могу, - простонал Сазыкин, сел в кресло. - Мне жалко ее.

Вот, еще один слабак обозначился! Тьфу!

- Влюбился? Красивая?

- Красивая, - подтвердил Сазыкин. - Действуй ты! - Он театрально закрыл глаза.

Кадыр Липатов убил Вику. Собственно, сделать это было не трудно: Вика лежала, связанная по рукам и ногам, в кровати и тихо стонала. Кадыр накинул ей на шею удавку, сдавил один раз, другой - и Вики не стало. Оттащил ее тело в ванную комнату.

Все-таки сказывалось в Кадыре Липатове азиатское начало - недаром он звал себя потомком Тамерлана. Он был жесток, как Тамерлан. Вдруг он подумал: а что, если кто-то еще жив? Тогда все, тогда будет хана!

Он взял на кухне нож - острый, большой, которым резали оленину, и каждому их тех, кто лежал в ванной, перерезал горло. До самого основания до позвонковых костей. А потом еще нанес по два удара в грудь для верности.

- Так будет наверняка, - сказал он Сазыкину, - чтобы спали мы с тобой спокойно.

Дверь ванной комнаты Кадыр закрыл и залепил по всему периметру пластилином и замазкой - все щели, вентиляционное отверстие замазал алебастром. В Воркуте, как в любом северном городе, отопление работало по максимуму, к батареям невозможно было прикоснуться - в такой жаре тела быстро начнут разлагаться и их найдут, а это никак не входило в планы Кадыра.

Добыча, которую он взял в опустевшей квартире, была не самой великой: телевизоры "шарп" и "филипс", магнитофон и пылесос "филипс", утюг французский "мулинекс", кожаное пальто, две шапки из норки и из ондатры, лисий воротник, ружье, остальное по мелочи: ножи, вилки, шерстяной свитер, мужские зимние ботинки да золотые изделия, которые Кадыр еще раньше сунул себе в карман. Вот и вся добыча.

Вещи они перетащили в квартиру Кадыра и заперли в одной из комнат - в материнской "зале". Точнее, в спальне, которую она звала "зала". Мать Кадыра находилась в отъезде.

На следующий день в Воркуте снова разыгралась пурга, Виктор Шубин на работе не появился, и его, если честно, особо не искали, но дня через четыре, когда трупы уже основательно разложились и запах нашел себе выход, квартира была вскрыта. Сотрудникам прокуратуры и милиции предстала страшная картина. Говорят, они работали в противогазах - в доме невозможно было находиться.

После следственных экспериментов и экспертизы тела Шубиных были запаяны в цинковые гробы и отправлены в Ростов, к родственникам - туда, куда Наталья, Виктор, Вика и Сережа Шубины хотели уехать живыми, а прибыли мертвыми. Там их и похоронили.

Стали искать убийц. На Липатова подозрение поначалу не падало, держался он со всеми дружелюбно, вежливо, ровно, старался быть услужливым, холодное лицо его, кроме некой восточной загадочности, ничего не выражало. Но потом круг подозреваемых сузился, и в него попадал Кадыр Липатов.

На квартиру к Кадыру пришел участковый инспектор. Пришел, чтобы поговорить о жизни, а заодно и бросить опытный взгляд: нет ли чего подозрительного?

Подозрительного ничего не оказалось, только вот дверь спальни была закрыта на замок.

- А дверь чего запечатана? - полюбопытствовал уполномоченный.

- Мать уехала на юг отдыхать, дверь взяла да заперла.

- Не доверяет, что ли?

- Доверяет, но не любит, когда я что-нибудь беру без спроса.

- Не доверяет, значит, - сказал участковый. Встал, надел шапку, и ушел.

А за хлипкой, сработанной из обыкновенной прессованной доски дверью было спрятано добро, вывезенное из квартиры Шубиных. Участковый находился всего в полуметре от имущества, которое искала вся воркутинская милиция. Искала и не могла найти. Пока не могла...

В следующий раз к Кадыру Липатову пошел уже не участковый - пошла целая группа - подозрения все больше и больше падали на Кадыра.

Кадыр увидел их в окно и все понял. Он стремительно метнулся к шкафу, выдернул из него обрез, загнал в стволы два патрона и, подождав, когда шаги на лестничной площадке застучат - до последнего момента теплилась надежда: а вдруг идут не к нему? - решительно взвел курки и выстрелил себе в голову, выстрелом снеся половину черепа.

В мае состоялся суд.

Вместе с Сазыкиным и Орловым по делу проходил еще один человек Сергей Боренков, которого Кадыр просил сбыть товар. Товар Боренков не сбыл, но о том, что "потомок Тамерлана" держит у себя вещи Шубиных, куда следует не сообщил.

Заседание шло несколько дней.

Виталий Сазыкин приговорен к смертной казни с конфискацией имущества, Олег Орлов - к тринадцати годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии общего режима с конфискацией имущества, Сергей Боренков к трем годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима.

Вот так закончилось это громкое и страшное дело. От наказания, как видите, не ушел никто. Было, замечу, в день вынесения приговора Сазыкину двадцать один год, Орлову - двадцать три года, Боренкову - двадцать лет. К их поколению принадлежал и "потомок Тамерлана", не захотевший жить.

Собственно, почему только один Кадыр Липатов не захотел жить - они все не захотели жить. И "быков", ковыряющих в зубах хрустящими стодолларовыми бумажками, из них не получилось.

Ксюша в одеяльце

Сердце останавливается, когда видишь на улице чумазого сопливого бомжонка лет восьми-девяти, одной рукой придерживающего штаны, постоянно сползающие с крестца, а другой... Другую руку он тянет ладошкой вверх к прохожим, просит у них подаяние.

Что день грядущий готовит этому человечку? Доживет ли он до того возраста, когда будет способен зарабатывать деньги - иным, естественно, образом, - и вообще, сколько ему суждено бедовать на этом свете?

Больше всего таких маленьких бомжат в Москве, в Питере да в теплых южных городах, поскольку Москва и Питер - огромные мегаполисы, способные упрятать в своем чреве кого угодно, а меньше всего - на Севере, в частности в чистом, ухоженном Петрозаводске.

Александре Викторовне Ананько лет пока еще немного - двадцать девять, окончила она коммунально-строительный техникум, приобрела неплохую специальность, вышла замуж... Семья была счастливой, пошли дети - вначале один сын, потом другой. Сыновья радовали отца и мать, хотя одно все-таки огорчало - не было крыши над головой. Но это дело, как известно, поправимое... Через год после рождения второго сына супруги Ананько получили благоустроенную двухкомнатную квартиру в городе Петрозаводске на Гвардейской улице.

А потом Саша Ананько начала прикладываться к рюмке. И чем дальше - тем больше.

Женский алкоголизм - штука страшная, говорят, неизлечимая: сколько врачей ни брались - не получилось. В результате муж ушел, никаких "кухонных ограничителей" у Саши не стало, и она вскоре запила так, что иногда вырубалась на несколько дней.

Потом, кое-как приходя в себя, просыпалась в середине дня, патлатая, страшная, с опухшим лицом, с глазами, утонувшими в черной синеве, иногда с садинами и синяками, подползала к зеркалу и глядела в него с долгим осуждением, одновременно узнавая и не узнавая эту женщину, что смотрела на нее из глубины зеркала.

- Это кто же в моем доме поселился, а? Незнакомая баба какая-то, - и обессиленно отползала в сторону.

Когда вспоминала, что у нее есть дети, два сына, которые невесть чем питаются, невесть что делают, в ее душе горячим костром разгоралось раскаяние, но дров для этого костра хватало ненадолго. До первого "клиента", возникшего на пороге с совершенно определенной целью, до первой стопки водки, до первого, дурно пахнущего старой немытой бочкой огурца, которым она любила закусывать крепкие напитки.

Старые, соленые, с отслаивающейся кожей огурцы были в ее доме самой ходовой закуской, любая другая, хотя иногда и возникала на газете, серьезной не считалась. Вот огурцы - это да, это кайф!

Так Саша Ананько и жила - от стопки к стопке, от огурца к огурцу, ото дня ко дню, от ребенка к ребенку. И не заметила, как в сладком угаре, в хмелю да в дыму растеряла все. Иногда, трезвея, она давала волю слезам, ей становилась жаль самое себя, своих детишек, неустроенный быт, мужа, ушедшего от этих пьянок. После слез наступало некое очищение, после которого, однако, Сашу вновь тянуло к стопке: организм ее требовал новой порции "жидкого хлеба", как многочисленные Сашины дружки называли водку. Вначале это было непривычно слышать - "жидкий хлеб" - Саша Ананько только похохатывала, закрывая ладошкой рот: разве может хлеб быть жидким? хлеб это хлеб! - а потом и сама стала просить:

- Плесните-ка мне в мерзавчик жидкого хлебца!

Саше Ананько никогда не отказывали, всегда наливали. Она благодарно улыбалась руке дающего, выпивала и готовно ложилась на пол.

Она была легким человеком, Александра Викторовна Ананько, с улыбчивым, добрым, испитым лицом, на котором даже маленький глоток алкоголя оставлял след, делая глаза лихорадочно блестящими, красными, будто у кролика.

Когда Саша Ананько трезвела, то старалась подзаработать: у кого полы мыла, кому дверь красила, кому продукты приносила, хотя основной ее заработок составляло пособие на маленьких детей.

Мать Саши переживала за непутевую свою дочь, за Санечку, присылала ей из деревни продукты. Когда же была пора ягод и вся деревня выходила собирать морошку, потому что эту крупную, янтарно-желтую ягоду охотно скупали разные коммерческие организации, платя наличные, мать посылала пару трехлитровых банок дочке, внукам - пусть потешатся!

Ребятишки радовались: им, неделями не видевшим сладкого, вкус морошки казался райским.

И еще мать писала дочери письма, просила не забывать родную деревню Ялгубу, родительский дом, землю, которая воспитала ее, просила приезжать почаще и детишек своих, то бишь внуков, привозить с собою.

В тот день Саша Ананько, трезвая, притихшая, какая-то странная, сама себе казавшаяся чужой, решила поехать с детьми к матери. Принарядилась, долго крутилась перед зеркалом - хотелось предстать перед матерью в лучшем виде, принарядила ребятишек, потеплее укутала младшую свою дочурку Ксюшу, появившуюся у Саши уже без мужа - и, естественно, не из воздуха, и не на капустной грядке найденную, и отправилась в дорогу. Но автобус из Петрозаводска в сторону Ялгубы так и не пошел - перебои с бензином, и Саша, пробыв на остановке до вечера, продрогла так, что у нее от холода сводило губы. Старшие ребята тоже дрожали вместе с нею. Хорошо, младшенькая была укутана в ватное одеяльце и не замерзла.

Да тут еще сказали, что автобуса не будет до утра, и Саша, огорченно махнув рукой, двинулась было домой, но свернула на улицу Островского, где проживали ее знакомые Маркины.

А у Маркиных как раз горячая картошечка подоспела. Из бочки достали соленых, тугих огурцов, с холода, прямо из снега извлекли бутылку водки. Когда же появилась Саша, достали и вторую бутылку: гулять так гулять...

В общем, Саша Ананько загуляла. Сыновья, дождавшись утра, пошли домой, а Саша осталась у Маркиных пить дальше.

Пили они лихо. Позже никто даже вспомнить не мог, сколько же раз они бегали за водкой. Когда послали гонца в очередной - в двадцатый, а может, в пятидесятый - раз, тот покорно двинулся в ларек, где продавалась дешевая "табуретовка" северокавказского производства, но вернулся пустым и с тупым видом воззрелся на "честную компанию":

- А деньги где?

Вопрос справедливый.

Денег ни у кого не было. Деньги кончились.

Тут Маркин вспомнил, что у него припасена двадцатилитровая канистра бензина.

- Бензин ныне - стратегический товар! - воскликнул он. - Почище водки будет! - и сделал указующий жест, который сопроводил громовой командой: Бензин - продать! На вырученные деньги - купить водки.

Продать бензин взялась Саша Ананько. Очень уж ей хотелось быть полезной и уважить хорошего человека Маркина.

Хоть и тяжела была канистра, но Саша дотащила ее до соседней улицы имени Чапаева, к слову, - и предложила бензин веселым богатым цыганам.

Те поначалу отказались: "Мы же лошадники, а кони, как известно, бензин не пьют", - но потом сжалились над несчастной Сашей Ананько, забрали бензин, выдали деньги. Но что можно было купить на те деньги?

Только две бутылки водки. Правда, купила Саша водку местную, хорошую, не сучок, что гонят по всей России из города Орджоникидзе, а настоящую, карельскую. Карельская водка славится, ее охотно покупают питерцы и москвичи, немцы и финны - водка эта проходит очистку молоком и пьется, как чай... Очень вкусная водка! Но это для гурмана она вкусная, а для алкоголика, которому все равно что глушить, скипидар, керосин или самогонку, выпаренную из гнилой свеклы, такая водка - обычное пойло! Выпили эту водку - и даже не заметили, две бутылки будто корова языком слизнула.

Лишь хозяин, Маркин, удивленно воззрелся на Сашу:

- И это все?

- Все, - сказала та. - Дальше хоть сама продавайся!

Вот именно эта формула "хоть сама продавайся" и засела у нее в мозгу и послужила, видно, толчком для дальнейших действий, хотя сама Саша продаваться не стала. Если бы продалась цыганам, может быть, было лучше. Она покосилась на койку, где, закутанная в теплое одеяло, лежала маленькая Ксюшка. Ксюшка вела себя идеально - не плакала, не требовала взять на руки, не просила еды - она не то чтобы не мешала матери, она была просто невидима и неслышима. Саша поднялась из-за стола, подошла к свертку с дочкой, приподняла и неуклюже потетешкала, не заметив, что держит девочку кверху ногами. Другой ребенок разревелся бы так, что на крик сбежалось бы полквартала, а Ксюшка молчала.

- Очень ценный ребенок! - сказала Саша и положила сверток с дочкой на кровать.

А Маркин тем временем морщил лоб в мучительных соображениях, кашлял в кулак и блуждал ищущим взглядом по пространству. Все ждали, что же он скажет - он был старшим в этой компании.

- Горючего не хватило, - наконец изрек Маркин, - надо доставать горючее...

Ох, как хотелось Саше Ананько сделать еще что-нибудь доброе для этих людей, достать денег, обогреть их теплом, снять звездочку с неба, добыть водки, сменить зиму на лето, спеть песню, отдаться всем сразу, сделать что-нибудь еще... Она на все была готова. Но главное, главное - любым способом достать водку. Недаром она поднимала Ксюшку с кровати, недаром она ее тетешкала. Саша Ананько, словно бы боясь, что передумает, стремительно подхватила дочку и метнулась за дверь.

На улице на мгновение остановилась - в лицо ей ударил холодный железный ветер, и задержись она хотя бы на несколько минут, - ветер, может быть, выдул бы из нее весь хмель, но Саша Ананько одолела себя и двинулась к цыганам.

Женщина-цыганка, похоже, уже распрощавшаяся с кочевой жизнью, осевшая в старом петрозаводском доме, - показалась ей сердечной, все понимающей, сочувствующей бедам простых людей. Таких, как Саша Ананько.

Саша подумала, что эта цыганка сейчас для нее гораздо ближе родной матери и детей, она поймет бедную Сашу, как никто другой.

Дом номер 38а, где жили цыгане, она нашла быстро, стремительно пересекла двор и очутилась в теплой, пахнущей травами, молоком, навозом и еще чем-то непонятным кухне. Цыгане - народ южный, горячий, холод переносят плохо, поэтому стараются, чтобы у них всегда было тепло. В кухне находилась та самая цыганка, которая запала ей в душу, - как потом выяснилось, Боброва Галина Александровна.

- Вот, - сказала, глядя цыганке прямо в глаза, Саша, - вот! - и протянула ей куль с ребенком. - Продаю!

Цыганка внимательно и очень серьезно посмотрела на Сашу.

- Ты это, милая, серьезно?

- Куда уж серьезнее. - Саша ощутила, как голос у нее дрогнул и сделался горьким. - Кормить не на что, денег нет... Муж лежит в больнице, когда выйдет - неведомо... - Мужем Саша Ананько называла своего сожителя Сергея Валентиновича Евсеева. - Вот...

- Пьет муж-то? - спросила цыганка.

- Пьет, - горьким голосом отозвалась Саша, - а куда ж он денется? Пьет, лихоимец! Ни ребенка ему не жалко, - она приподняла ватный куль с Ксюшкой, - ни меня! - Саша униженно посмотрела на цыганку.

Она знала, что цыганам всегда нужны дети, чтобы шариться по вагонам, забираться в чужие карманы, просить милостыню, продавать медные безделушки, выдавая их за золотые, горланить в случае опасности и мигом проваливаться сквозь землю, если эта опасность реальная.

- И за сколько же ты хочешь продать? - спросила цыганка.

- За полмиллиона, - ни с того ни с сего бухнула Саша Ананько. Откуда возникла эта цифра, она не знала.

- Полмиллиона много. Сто пятьдесят тысяч - красная цена.

Сговорились на странной сумме в двести тринадцать тысяч рублей. Сто шестьдесят тысяч Саша Ананько получила сразу, а остальные Боброва предложила выплатить позже.

Саша Ананько согласилась. Главное, что есть у нее деньги! Она покрутила в воздухе рукой с зажатыми в ней кредитками. На сто шестьдесят тысяч можно не только водку, можно даже коньяк купить. Французский!

- Пиши расписку! - потребовала цыганка.

Саша Ананько прыгающими корявыми буквами написала, что она получила столько-то денег из рук гражданки такой-то... Тут же всплакнула малость: все-таки Ксюшка - родная кровь.

Уйдя от цыганки, Саша Ананько направилась в магазин и, смеясь от радости, от необыкновенной легкости, возникшей у нее на душе, набрала водки самой разной, с разными этикетками, словно бы потом собралась эти этикетки отклеить - и вообще, коллекционировать их, складывать в коробку с фантиками. О Ксюшке, о том, что с ней будет, Саша не думала.

Запой продолжался два дня. На третий день, проснувшись утром, Саша Ананько стала по привычке звать:

- Ксюша! Ксюша! - но Ксюша не отзывалась. Тихо было в доме. Даже сыновья, хоть и маленькие, а и те вели себя как взрослые, - куда-то испарились. - Ксюша!

И тут Саша Ананько вспомнила. Не в силах сдержаться, захлюпала носом. И так много нахлюпала слез, что грязная, с серой наволочкой, подушка оказалась мокрой. Шатаясь от тупой внутренней обиды, от усталости, от слабости и слез, она оделась и побрела к цыганке. Побрела с одной-единственной целью - просить, чтобы та отдала ей дочку.

А уж она, Александра Викторовна Ананько, вдребезги расшибется, но добудет деньги и вернет их цыганке. И то, что надо сверх суммы - в погашение "морального ущерба", как принято говорить у современных бизнесменов, - она тоже вернет.

Но цыганка о ребенке и слышать не хотела.

- Об этом, милая, надо было думать раньше, - заявила она и закрыла перед несчастной Сашей, от которой на добрых пятнадцать метров разило перегаром, дверь.

Саша Ананько так и захлебнулась собственными слезами. Поразмышляв, она отправилась в милицию - жаловаться на цыганку, на себя, на непутевую свою жизнь, на детей, на то, что у нее нет будущего.

Заявление у Саши Ананько в милиции приняли и... незамедлительно завели уголовное дело. На нее же, на Сашу Ананько. Саша, узнав об этом, посерела от страха. Придерживая пальцами пляшущие губы, она пробовала уговорить милицейского следователя:

- Как же так, а? Я же сама пришла, добровольно... Вот если бы я скрыла... Да мало ли чего не бывает по пьянке! Вы же сами все хорошо знаете...

Она еще что-то бормотала, но следователь не слушал ее - писал что-то на листе бумаги. Саша Ананько понимала: бумага эта очень опасная. Надо было каким-то способом остановить следователя, и она выдвинула последний аргумент:

- Может, не надо, а? Не надо никаких бумаг, а? У меня же на руках еще двое детей! Сыновья!

- Суд это учтет, - сухо сказал следователь, - а моя забота довести дело до конца и... - он поднял голову, словно бы хотел навсегда запомнить Сашу Ананько, - отобрать у цыган вашу дочку. Пока она не стала цыганкой.

- Это же по пьянке все... - продолжала канючить Саша Ананько.

- Вот так, по пьянке, вы и сыновей своих продадите. - Следователь, не меняя сухого, бесстрастного тона, говорил что-то еще, но Саша Ананько не слышала. Она плакала.

Она была виновата, и ее действия подпадали под статью Уголовного кодекса. Случай этот, как и легкость, с которой Саша Ананько продала своего ребенка, потряс тех, кто узнал об этой истории.

Характеристику Саша Ананько получила убийственную: "Ананько Александра Викторовна, 1968 года рождения, ранее не судима, приводов в органы внутренних дел не имеет, на учете у психиатра не состоит, на момент совершения преступления была вменяемой, страдает алкоголизмом 2-й степени с чертами деградации личности. По месту учебы характеризуется положительно, в быту характеризуется отрицательно, по месту медицинского учета дочери характеризуется отрицательно. В ходе предварительного следствия помощи не оказывала, по вызовам следователя не являлась, при даче показаний пыталась ввести следствие в заблуждение, но, уличенная во лжи, дала правдивые показания..."

Саша Ананько была арестована, отсидела в камере предварительного заключения сутки и потом отпущена домой под подписку о невыезде: дома-то оставались маленькие ребятишки, сыновья, а также человек, которого она считала своим мужем. Общий ребенок, дочь Ксения, - это еще не повод для того, чтобы в паспорт ставить лиловый штамп загса. Муж этот, Сергей Евсеев, надо полагать, также является одной из причин случившегося: окажись рядом с Ананько другой мужчина - все могло бы быть по-другому.

Конец этой истории был следующий. Цитирую строчки из приговора: "Ананько Александру Викторовну признать виновной в совершении преступления и назначить наказание в виде трех лет лишения свободы. Считать назначенное наказание условным с испытательным сроком на четыре года.

Обязать Ананько А. В. являться на регистрацию в органы милиции, не менять место жительства, а при изменении места жительства ставить об этом в известность органы милиции".

Не знаю, как вам, а мне грустно. Неужели это с нами, с людьми, происходит, а? Или все-таки мы в разных мирах живем: Саша Ананько в одном мире, а мы в другом? А?

Крокодил Гена

Утро было солнечным, прозрачным, шумным, и петрозаводский городской прокурор Владимир Григорьевич Панасенко, собираясь на работу, неожиданно подумал о том, что нынешний день обязательно преподнесет ему какой-нибудь подарок. Предчувствия, как правило, его не обманывали - все-таки за годы работы в прокуратуре он выковал в себе профессиональное чутье, очень тонкое, заметим, заранее знал, где, что, с кем произойдет, и иногда смеялся над собою:

- Я как тот дядя из анекдота - что застолье, что драку, что партийный выговор за два месяца чувствую.

Так и в этот раз. Поднимаясь по лестнице к себе на второй этаж, он вспомнил об утренних предчувствиях. И, не зная, какой это будет подарок, улыбался - будет обязательно.

Когда появился у себя в кабинете и сел в кресло - в старое, на новое же, недавно купленное, из черной кожи, с металлическими винтами, уже внесенное в кабинет и поставленное в угол, он пока поглядывал с опаской. Все-таки старая мебель привычнее. А мужчины, они большие консерваторы и ко всяким новшествам, особенно модным, только что из магазина костюмам да к мебели, еще пахнущей фабричной краской, относятся настороженно.

Первым делом Панасенко запросил сводку происшествий. Когда прочитал первую страничку, то не удержался от улыбки: был задержан человек по прозвищу "Крокодил Гена". Крокодил Гена этот постоянно, что называется, нарушал закон, но так умудрялся заметать следы, так ловко работал хвостом, что после него даже пыли не оставалось.

Впрочем, несколько раз Крокодил Гена все же прокололся и получал мелкие сроки, а вот по-крупному прокуратура ухватить его никак не могла. Ибо для того чтобы человеку предъявить обвинение, надо иметь хотя бы заявление, несколько написанных от руки или напечатанных на машинке строк, поданных в прокуратуру оскорбленным человеком. А вот заявителей этих, а точнее, заявительниц Крокодил Гена умудрялся обрабатывать так, что никаких бумаг от них не было. Даже те, которые на него жаловались, вскоре забирали свои заявления: дескать, был у них небольшой конфликт, сейчас он урегулирован, все, мол, в порядке.

И Крокодил Гена, встречая сотрудников в милицейской либо в прокурорской форме, только ухмылялся да складывал в кармане пиджака выразительную комбинацию из трех пальцев.

И вот попался.

Нет, воистину верна пословица насчет веревочки: сколько ни вейся, кончик все равно обнаружится. Обя-за-тель-но. Потому у Панасенко и было хорошее настроение.

Вообще-то Крокодил Гена считался местным "новым русским", по-иному предпринимателем: имел собственную контору "Куплю-Продам", разрешение с печатями и размашистыми подписями соответствующих чиновников. Все, как положено, у него было оформлено, занимался различными посредническими услугами, спекулировал (впрочем, стоп-стоп, ныне это называется честной коммерческой деятельностью, и вообще сегодня ведь как поставлено дело: не обманешь - не проживешь). Словом, делал деньги из воздуха и старался предстать крутым бизнесменом. Ну о-чень крутым! Когда к нему приходили посетители, Крокодил Гена изображал донельзя занятого человека, у которого день расписан не то чтобы по часам - по минутам, даже по секундам, посягать на которые - это кощунство, но которые можно купить. Время Крокодила Гены это такой же товар, он так же продается, как и все остальное. Если хочешь, дорогой клиент, чтобы Крокодил Гена тебя выслушал, купи у него время.

Около "занятого" Крокодила Гены стояло, как правило, два-три телефонных аппарата, среди бумаг лежали как минимум две радиотрубки, мелодично потренькивал сотовый телефон, сам Гена сосредоточенно просматривал какие-то бумаги, прайс-листы, предложения, отпечатанные на фирменной бумаге с роскошными тиснениями, небрежно ставил на них резолюции, большинство из которых были отрицательные: "Отказать", "Отклонить", "Не вижу необходимости", и так далее - демонстративно давал понять, что такого крупного деятеля отечественного бизнеса, как он, совершенно не интересуют предложения таких козявок, как "Сименс", "Крайслер", "Фиат", "Золлинген", "Мулинекс" и тому подобное. Это, несомненно, засекалось каждым Гениным гостем, если, конечно, глаза у него были на месте, предназначенном для этого, а не на затылке и, по вполне реальному предположению Крокодила, здорово поднимало его шансы на заключение какого-нибудь выгодного договора. С другой стороны, как ни тряси бумагами с марками великих фирм, сколько ни устрашай посетителей телефонными трубками, денег от этого, как известно, не прибудет.

Но любимым занятием Крокодила Гены было не это. Он обожал женский пол - прекрасных мира сего. Он обожал волочиться за юбками, прыгал на все, что только шевелилось и раздвигало ноги. Один из способов овладения женщиной он разработал сам. От начала до конца, так что Крокодил Гена вправе, что называется, запатентовать его. А потом, совершив юридический обряд патентования, отправиться в места не столь отдаленные.

Всякий свой день Крокодил Гена начинал с чтения газет - он внимательно изучал всю петрозаводскую прессу, особенно тот раздел, где печатались объявления. Красным карандашом отмечал объявления типа "Ищу работу. Знаю английский язык и бухгалтерское дело". Эти объявления интересовали его больше всего, поскольку по части "английского и бухгалтерского дела" он и был настоящим специалистом.

Потом он звонил по телефонам, что были указаны в этих объявлениях, представлялся, не жалея слов, доверительным голосом, с томным придыханием расписывал свою фирму, затем обрывал монолог и говорил собеседнице:

- Ну вот видите, девушка, я разоткровенничался с вами настолько, что выдал тайну. Этого я не имел права рассказывать. Слишком уж доверительный разговор у нас получился...

Девушка, естественно, размякала от такого отношения к себе, рассказывала о том, кто она и что она, - главное Крокодилу Гене было выяснить: молода ли она и пригожа ли, - а то вдруг окажется похожей на его мультипликационного тезку из популярного кинофильма о Чебурашке и его зубастом приятеле. Если девушка подходила, Крокодил Гена приступал к следующему этапу обработки.

- Годовой отчет сделать сможете?

- Конечно!

- Приходите завтра в девять ноль-ноль ко мне в офис, и все обговорим окончательно.

Девушка с надеждой на то, что наконец-то ей повезет с работой, появлялась в положенное время в конторе Крокодила Гены и видела там чрезвычайно занятого, чрезвычайно умного и чрезвычайно модно одетого джентльмена. Допущенная в святая святых, в кабинет самого шефа, она обычно сидела несколько минут на стуле, наблюдая за сложной "умственной работой" Крокодила и, робея, ждала, когда же наконец он обратит на нее внимание.

И Крокодил Гена, написав на очередной бумаге, украшенной эмблемой известнейшей в мире автомобильной фирмы, отрицательную резолюцию, поднимал на гостью усталые глаза:

- Надоел мне этот "Крайслер", ни стыда ни совести у фирмы нет... Слышали, надеюсь, про такую контору? "Крайслер" называется, в Америке находится.

- Да, конечно, - лепетала девушка, пораженная масштабами дел, которыми ворочал Крокодил Гена.

- В пятнадцатый раз уже присылают мне свой прайс-лист - автомобили предлагают, а я не хочу. В России немецкие автомобили популярнее американских. Уж лучше я буду иметь дела с "Мерседесом", чем с "Крайслером". - Глаза его делались задумчивыми, и он морщил лоб. - Так на чем мы вчера с вами остановились? Напомните мне, пожалуйста!

- На годовом отчете. - Кандидатка в бухгалтерши готовно поднималась со стула, Крокодил Гена, измерив глазами длину и стройность ее ног, делал рукою осаждающий жест:

- Ну, годовой отчет - это, пожалуй, слишком, а вот с месячным балансом мы с вами поработаем.

- Балансы бывают годовые, бывают полугодовые... Месячные - это только в крупных фирмах.

- А у меня фирма более чем крупная. Оборот такой, что приходится выводить балансы каждый месяц. - Крокодил Гена садился на любимого конька, расписывал свою фирму, снабжая гостью разными бумагами, цифрами, распечатками, - и делал все это он с ласковой присказкой: - Чем быстрее выполните эту работу, тем лучше будет для вас. От этого зависит размер вашей зарплаты... И ждите моего звонка, ждите, ждите...

Естественно, когда речь идет о зарплате, каждый из нас выкладывается так, как не выкладывался никогда, за ночь способен выучить китайский язык. Так и девушки, претендующие на бухгалтерскую должность в престижной фирме Крокодила Гены. Они немедленно садились за счеты и калькуляторы, за компьютеры и пишущие машинки - у кого что имелось на вооружении, и самозабвенно, считая, что один раз в жизни можно поработать по-настоящему, вкалывали.

Крокодил Гена, как правило, звонил кандидатке во второй половине дня, озабоченно интересовался:

- Ну как идут дела?

И слышал запыхавшиеся, будто после бега, объяснения, уверения в собственном профессионализме и, если улавливал в тоне претендентки некие зовущие нотки, произносил по-прежнему озабоченно:

- Понимаете, милая, у меня тут обстоятельства несколько изменились... Баланс нужен будет сегодня вечером.

В ответ раздавалось покорное: раз надо вечером - значит, будет вечером.

Крокодил Гена, довольно улыбаясь, потирал руки и готовился к вечернему приему: покупал бутылку дешевого вина, переливал его в дорогую, с парижской этикеткой тару, к вину добавлял еще бутылку водки или сомнительного коньяка, произведенного в каком-нибудь жэковском подвале на окраине Петрозаводска, также переливал в посудину с фирменной этикеткой, приобретал "фрукты": пару бананов и три яблока. Будучи в полной боевой готовности звонил претендентке:

- Голубушка, обстоятельства еще более закрутили меня, я вынужден был даже уехать раньше домой, отменил переговоры с французской делегацией и одним крупным американским бизнесменом: у меня здорово разыгралась мигрень... Приезжайте с отчетом ко мне на квартиру, мы здесь все и обсудим.

За многие годы, пока Крокодил Гена использовал этот простенький прием, ему не было отказа - ни одна девушка не посмела сказать: "Раз сегодня у вас мигрень, то встретимся завтра в вашем офисе, там и поговорим..."

Когда девушка, прижимая к груди папку с драгоценными бумажками, звонила в дверь квартиры Крокодила Гены, тот встречал ее, держа у уха сотовый телефон - изображал большого человека - делал рукой царственный жест в сторону комнаты, где уже царил интимный полумрак, играла тихая музыка, а стол украшали напитки в дорогих фирменных бутылках.

Дальше Крокодил Гена, закончив говорить по телефону, объяснял девице, что, кроме мигрени, у него сегодня фамильный праздник, именины, годовщина рождения любимой кошки либо день Парижской коммуны, который он с трогательной преданностью отмечает уже двадцать лет, поскольку его предки участвовали в Великой французской революции, а близкие родственники живут в Париже до сих пор, и после двух стопок "бормотухи", выдаваемой за чистый "Мартель", и чашки жиденького кофе укладывал будущую бухгалтершу в постель.

Сколько Крокодил Гена перебрал подобных претенденток на высокий оклад в его "фирме", никто не знает, сам он не считал, точнее, потерял счет. Наверное, за сотню... Один раз в пять, в шесть лет Крокодилу не везло, он попадался, а сейчас вот что-то долго не мог попасться. Хотя стоны и вой прекрасных мира сего не раз доносились до прокурорских ушей, но обиженные стоны - это одно, а бумага, по которой можно открыть уголовное дело, - это другое. Вот такая-то бумага, повторяю, в прокуратуру никак не поступала: дамочки боялись Крокодила Гену либо наивно надеялись, что он возьмет их на работу. А Гена продолжал и дальше аккуратно просматривать газеты с нужными материалами, обводя приглянувшиеся объявления красным карандашом.

На это объявление, опубликованное в популярной городской газете, он наткнулся сразу, едва открыл страницу с колонкой "ищу работу". Хотя объявление было напечатано в середине колонки и ничем не выделялось, он прочитал его первым - глаза словно бы сами прилипли к тексту - и потер руки: что-что, а чутье он имел хорошее, недаром в институте разным премудростям обучался, в том числе и тому, как одного человека отличить от другого, и не только по паспорту и фотокарточке. В общем, грыз науки, получал пятерки и кое-что усвоил.

Глаза его сделались сладкими, он немедленно начал названивать по телефону.

Во-первых, ему очень понравилось имя очередной искательницы работы Оксана. Было сокрыто в этом имени что-то трепетное, нежное, берущее за живое, во-вторых, судя по номеру телефона, жила Оксана недалеко от него. В-третьих, она явно была молода и хорошо знала английский язык. В-четвертых... Хватит пока первых трех обстоятельств. Крокодил Гена продолжал накручивать телефон Оксаны, которую про себя уже окрестил Прекрасной незнакомкой - то ли по Блоку, то ли по Крамскому, он точно не знал, откуда произошли эти романтические, рождающие внутренний трепет слова. Телефон Оксаны все время был занят.

- Во, блин! - выругался взмокший от истомы Крокодил и вновь принялся накручивать диск телефона.

Был он человеком упрямым и в конце концов дозвонился. Голос Оксаны оказался как у певицы Большого театра - серебряным, звучным. Крокодил Гена не удержался, облизал губы, представил, какая она... Конечно же, ноги растут прямо из подмышек, длины они невероятной, глаза как карельские озера, загадочные и зеленые, и такие глубокие, что в них можно скрыться с головой, лицо не хуже, чем у фотомодели нынешнего года...

Но тем не менее Крокодил Гена быстро взял себя в руки и, сухим размеренным голосом рассказав, кто он и какой фирмой владеет, попросил Оксану приехать в офис.

- Когда?

- А вот насчет когда, сейчас сообразим... Та-ак, - озабоченно протянул Крокодил, сделал деловую паузу, поглядел в окно: "Ну что там с погодой?" Потерпите немного, я тут просматриваю, что у меня с загрузкой... Вы не представляете, Оксана... Как вас по отчеству?

- Валерьевна.

- Вы не представляете, Оксана Валерьевна, как плотно расписан у меня день. Сплошные переговоры с иностранцами, подписание контрактов, обеды, презентации, званые ужины, полеты на вертолете в Финляндию. Вы не боитесь вертолета?

- Нет!

- Ну и чудненько! - радостно воскликнул Крокодил Гена. - Нам придется частенько летать. Та-ак, где же мне отыскать щелочку в моем расписании... Голос его снова сделался озабоченным, хотя Крокодил продолжал бездумно глазеть в окно. - Вот, смотрю по компьютеру и ничего не нахожу. Через час я уеду из офиса, и дальше у меня все будет закручено очень плотно... Через час меня здесь уже не будет. - Он недвусмысленно намекал, что лучше всего Оксане приехать к нему сейчас, и если у нее в голове есть хотя бы одна извилина, она это поймет. - Что же делать, что делать?..

- Может, мне прибыть к вам сейчас? - неуверенно спросила Оксана.

- Да это тоже - не очень, - нехотя проговорил Крокодил Гена, - у меня тут тоже все так плотно, что вздохнуть некогда. Впрочем, ладно, приезжайте. Удастся переговорить - переговорим, не удастся - хоть знать будете, где находится моя фирма.

Через двадцать минут Оксана Валерьевна Новикова была в офисе Крокодила. Миновав приемную, она прошла в его кабинет. Крокодил даже головы не поднял, когда Оксана появилась, хотя боковым, верхним, нижним, центровым и еще каким-то зрением сумел окинуть ее с головы до ног и по достоинству оценить: Оксана была хороша. Даже более чем хороша... Тем не менее Крокодил, не обращая на нее внимания, хватал то одну телефонную трубку, то другую, то третью, что-то говорил, отказывался от партии автомобилей "мерседес", бронировал билет на самолет в Париж, разговаривал с Амстердамом, браковал партию телевизоров, пришедших из Японии. В общем, Крокодила надо было в этот момент видеть. Описать это невозможно.

Оксана смотрела на него широко открытыми глазами, восхищалась про себя: вот это человек! Вот это бизнесмен! Наконец Крокодил Гена снизошел до нее:

- Вы Оксана Валерьевна?

- Да, я!

Крокодил Гена выложил перед нею несколько бумаг, бережно примял их ладонью, показывая, что бумаги эти очень ценные, спросил привычно:

- Баланс сделать сумеете?

- Естественно, - ответила Оксана, с интересом глядя на бумагу, лежавшую сверху. На ней стоял красочный штамп крупнейшей электрической фирмы "Сименс", изделия которой она знала, потом перевела взгляд на своего будущего шефа.

Лицо Крокодила Гены было сухим, даже чуточку угрюмым. В грудь Оксане толкнулась тревога: что же она сделала не так? Уж слишком у будущего шефа лицо неприветливое...

- Берите бумаги и делайте! - Крокодил Гена придвинул стопку документов к Оксане.

Тут она вспомнила, с каким трудом Крокодил Гена выискивал в своем загруженном расписании место для встречи, и на душе у нее немного потеплело.

Дальше все развивалось по известному сценарию. Вечером Крокодил Гена позвонил Оксане домой и, ссылаясь на изменившиеся обстоятельства, пригласил "будущую бухгалтершу" к себе домой. Она поехала и нашла в уютно затененной, с минимальным количеством огней квартире все Крокодиловы атрибуты, которые оригинальными, скажем прямо, не были: не он один обставлял свое жилье для интимных свиданий таким образом. В голове у Оксаны закрутились, наматываясь одна на другую, словно решили образовать клубок, не очень хорошие мысли, но она осадила себя: "Мой будущий шеф не из тех, кто спит со своими бухгалтершами и секретаршами. Он... Он - птица высокого полета".

Но, оказалось, "птицы высокого полета" позволяют себе то же самое, что и серенькие птички, живущие на земле. А птички эти часто находят радость в куче свежих дымящихся конских яблок, вываленной иной выведенной на прогулку лошадью прямо на городской тротуар.

Сдав отчет, Оксана заторопилась домой - дома ее ждали муж и маленький сын, ужин, который надо было еще приготовить, но Крокодил, капризно выпятив нижнюю губу, заявил, что гости из его дома без чашки кофе и рюмки хорошего коньяка никогда еще не уходили - даже будущие подчиненные, и начал грудью отжимать Оксану в полуосвещенную комнату, в которой тихо играла музыка, было тепло и душно.

- Пойдемте, пойдемте, поговорим о вашем балансе. Есть в нем кое-какие ошибочки...

- Какие? - спросила Оксана, невольно отступая в комнату: все-таки захотелось узнать, какие же ошибки она допустила в сложном отчете. - Не может этого быть! Какие ошибки?

- А вот такие, - сказал Гена и, будто опытный борец, знаток ковра, сделал ловкое подсекающее движение. Оксана оказалась лежащей на кушетке.

Когда же она попробовала подняться, он надавил ей рукою на шею, навалился сверху. Оксана не помнила, но, кажется, она на несколько секунд даже потеряла сознание - у нее перехлестнуло дыхание, в легких что-то заскрипело, сделалось больно, из глаз посыпались искры. Она с трудом выдавила из себя задавленное глухое "нет", но это не остановило Крокодила Гену.

Лицо его сделалось потным, щеки покраснели, отекли, слипшиеся, ставшие очень маленькими глаза тоже отекли, изо рта резко пахло чесноком, коньяком и конфетами, и этот сложных дух вызывал не то чтобы неприятие - физическую оторопь, столбняк.

- Нет! - очнувшись, выкрикнула Оксана, и Крокодил Гена снова надавил ей локтем на горло, потом ухватил ее за волосы и оттянул голову назад. Засмеялся хрипло и сладко:

- А шейка-то у тебя вон какая нежная, одного взмаха ножа хватит, чтобы распластать ее от уха до уха.

Крокодил Гена получил то, что хотел, - Оксану. Потом выпил немного "бормотухи", выдаваемой за дорогое вино, потом "Мартеля" и некоторое время играл с нею, как кот с неосторожно вылезшей из норы мышкой. На Оксанины слезы он не обращал внимания. Хватило его ненадолго - Крокодил неожиданно откинулся на спину и трубно захрапел. Оксана не поверила своей удаче - надо же, отключился злодей! Тихонько всхлипывая, она подхватила сумку и метнулась к двери. Но не тут-то было. Замок оказался с секретом - сколько Оксана с ним ни возилась, открыть не смогла.

А Крокодил поднялся тем временем с тахты, прошел в прихожую и с усмешкой посмотрел на Оксанины старания:

- Ну-ну!

Затем схватил Оксану за руку, утащил в комнату и бросил в кресло. Приказал:

- Сиди тут, пока я не прикажу тебе встать!

Это был голос повелителя, крупного деятеля отечественного бизнеса, "нового русского", крутого человека. Некоторое время Крокодил бодрствовал, потом сдался - сон сморил его.

Оксана вторично попыталась выбраться из квартиры, минут десять ковырялась с замком, пробовала поддеть блокирующий язычок шпилькой, но у нее ничего не получалось. Она вернулась, села в кресло и долго, ненавидяще глядела в лицо Крокодила, ругала себя за доверчивость, за то, что купилась на очень дешевый прием, думала о том, сколько же девчонок, мечтавших о работе и хорошей зарплате, сидели в этом кресле, и ей хотелось скулить от обиды и унижения.

Она даже подумала о том, а не взять ли ей нож, не полоснуть ли этого самодовольного самца лезвием по горлу? Едва у нее возникла эта мысль, как Крокодил открыл крохотные, заплывшие от хмеля глаза и произнес неожиданно звучным и трезвым голосом:

- Не дури! - лениво пошевелив плечами, добавил: - Если будешь дурить, никогда не выйдешь из этой квартиры. Понятно?

В голосе Крокодила проклюнулись стальные нотки. Оксана поняла: он действительно убьет ее. Ей сделалось страшно, предательски задрожали коленки, руки, запрыгали губы. С трудом она взяла себя в руки. Надо было хитрить, искать выход.

Ночная квартира была чужой, холодной, такой холодной, что хотелось натянуть что-нибудь на плечи.

Дома ее ждал муж, ждал сынишка... У Оксаны на глаза навернулись слезы, она шмыгнула носом и достала из кармашка платок. Крокодил Гена вновь открыл глаза - слух у него был звериным. Тяжело посмотрел на Оксану, облизал влажным языком губы и снова смежил веки. Оксане стало страшно, внутри возникло что-то сосущее, будто к ней прицепился упырь и пил ее кровь, она вновь съежилась, но в следующий миг подумала, что будет худо, если Крокодил Гена засечет ее страх. И Оксана робко, будто девчонка, влюбившаяся в грозного медведя, улыбнулась Крокодилу.

Взгляд Крокодила Гены сделался мягче, он кивнул Оксане, привычно закрыл глаза. Стало понятно, что находилась она на верном пути. Когда Крокодил в очередной раз разжал тяжелые сонные веки, бодрствующая Оксана вновь улыбнулась ему.

Ей удалось усыпить бдительность Крокодила Гены, утром он выпустил ее. Перед тем как открыть дверь, спросил, буравя Оксану зрачками, будто медленно вращающимся сверлом, она даже чувствовала, как он пытается проникнуть в ее мозг:

- Ты обижаешься на меня?

- Нет, - стараясь, чтобы голос звучал как можно беспечнее, проговорила Оксана, - вначале было немного, а сейчас прошло.

Взгляд Крокодила Гены потеплел.

- Ладно, - он принял прежний надменный вид крупного, прямо-таки выдающегося бизнесмена, для которого всякие "Крайслеры" и "Мерседесы" мелочь пузатая, шестерки, лишь отнимающие время, - ладно, - повторил он и открыл дверь.

Очутившись на улице, Оксана заплакала. От того, что смогла выжить в мрачной "интимной" обстановке Крокодиловой квартиры, от того, что не сорвалась, освободилась. Отплакавшись, нашла в сумке жетончик, позвонила домой, предупредила мужа, чтобы не беспокоился. Тот, слава Богу, все понял так, как надо, хотя голос его был хриплым от бессонницы, встревоженным, и пошла в ближайшее отделение милиции писать заявление...

Так Крокодил влип. Пришедшим милиционерам он долго не давался в руки, извивался угрем, бегал то на кухню, то в комнату, то на лестничную площадку, и ничего в нем уже не было от "нового русского". Был человек, что четыре раза попадал за решетку и, судя по всему, прошел не все тюремные науки, коли уж ему захотелось продолжить "образование".

Так что было понятно, почему в таком хорошем настроении находится прокурор Панасенко. Оксана Валерьевна Новикова отступать не собирается, вещественные доказательства через час уже были собраны, в том числе и кухонный нож, и белье с подозрительными следами, похожими на пятна от мороженого, и даже имелись "отпечатки, снятые с полового члена". Я, честно говоря, первый раз в жизни встречался с подобными отпечатками. Как говорится, век живи - век учись. И, кроме этих специфических отпечатков, кое-что еще...

Так что сидел Крокодил Гена четыре раза, будет теперь сидеть в пятый. Это точно, Панасенко был уверен в этом. И изображать в лагере "нового русского", не признающего семгу и сервелат за еду, вряд ли Крокодилу Гене удастся - за колючей проволокой существуют совсем другие законы.

Операция "Золотой луидор"

Театральный Петрозаводск хорошо знал Надежду Пантелеймоновну Вильчинскую - концертмейстера, актрису, заслуженного деятеля культуры, педагога, просто хорошего отзывчивого человека, отмеченного многими артистическими регалиями, медалями, званиями, грамотами. Вильчинская интересовалась всем и вся, подкармливала студентов, сочиняла записки о прошлой своей жизни и о жизни покойного своего мужа, директора республиканского национального театра, продолжала заниматься музыкой и вести активную светскую жизнь - и это несмотря на свои восемьдесят шесть лет...

В доме у нее всегда было много народу, особо она привечала студентов, помогала решать их личные проблемы, мирила влюбленных, совала в руки голодным бутерброды, дарила свои вещи и украшения молодым и бедным - в общем, мировая была старуха! Редкостная. Профессор человеческих душ.

Студентам она сама, собственноручно, подавала пальто. Те, естественно, смущались: как можно? Но Надежда Пантелеймоновна замечала вполне резонно:

- Еще как можно! Даже сам великий Станиславский подавал пальто студентам, когда те приходили к нему домой.

Студентам крыть было нечем, они покорно, будто утки, поворачивались к Надежде Пантелеймоновне спиной и протягивали сложенные лодочками ладони, чтобы сразу попасть в рукава.

Когда это удавалось, Надежда Пантелеймоновна была довольна.

И вообще она очень любила помогать, любила кого-нибудь опекать, любила, когда все получалось так, как она затевала. Это была очень цельная и добрая женщина.

Жила Надежда Пантелеймоновна в старой большой квартире в центре города, жила одна в течение уже восемнадцати лет. Дочь не раз предлагала: "Мама, переезжай ко мне! Будем жить вместе", но Надежда Пантелеймоновна в ответ гордо произносила:

- Нет! Я - свободный человек, я хочу жить у себя дома. Я здесь хозяйка! А у тебя хозяйкой я не смогу быть.

И, конечно же, по-своему она была права.

Характер Надежды Пантелеймоновны был не только доброжелательный, но и твердый. И очень независимый. Она никого и ничего не боялась. Не боялась обогреть незнакомого человека - совсем не рассчитывая, впрочем, на его благодарность, не боялась сказать резкое слово в лицо начальству, не боялась, несмотря на возраст, жить одна.

Квартира у нее состояла из трех гулких, с высокими потолками комнат, полных старых вещей - особо ценного, с точки зрения грамотного грабителя, там ничего не было - если только редкие фотографии, статуэтки да картины петрозаводских живописцев, но всякий жулик хорошо знал: на фотокарточках да на картинках разных засыпаться - проще пареной репы, пяти минут хватит. И вообще, какой дурак будет красть, скажем, фотоснимок того же Собинова, если на нем стоит дарственная надпись, адресованная мужу Надежды Пантелеймоновны? Да с этой надписью заметут за милую душу на первом же рынке. И потом, кто такой для вора-форточника Собинов? Он в жизни не слышал эту фамилию. Вот если бы "пахан", "вор в законе" - тогда другое дело.

Золота, бронзы, хрусталя, дорогих икон, серебряных подсвечников и фарфора в квартире Вильчинской не было. Стоял еще рояль - также старый, благородно потускневший, хорошо отлаженный, настроенный, с прекрасным звучанием. Но в роялях форточники также разбираются не больше, чем в астрономии. Для них главное - блестящие побрякушки, мишура с оттиском пробы, "брюлики" и деньги.

Старые вещи, как известно, придают жилью особый аромат, неизменную прелесть, осознание собственной причастности к ушедшему времени и людям, которые в нем жили. Вильчинская была этаким звеном, мостиком, связывающим прошлое и настоящее, она сама была принадлежностью того самого прошлого, в котором жили великие люди, и одновременно настоящего, хозяйкой квартиры, которая запросто могла стать музеем. И жаль, что эта квартира так им и не стала.

Дверь в квартире была старая, рассохшаяся, замок можно было открыть ногтем - и это первое, на что обратил внимание некий Валентин Ербидский, постучавшийся в рассохшуюся дверь за подаянием.

(Из уголовного дела: "Ербидский Валентин Александрович, родился 8 июля 1946 года в пос. Лехта Беломорского района Республики Карелия, цыган, образование - 1 класс средней школы, женат, имеет малолетнего сына, неработающий, ранее трижды судимый - был приговорен к 8 годам, к 2 годам 6 мес. и к 1 году лишения свободы".)

Был Ербидский человеком тертым, Карелию пропесочил вдоль и поперек, и не было, пожалуй, места, где бы он не наследил. В одном месте своровал золото, в другом - деньги, в третьем - обидел старушку, отняв у нее древнюю икону, самое ценное, что имелось в бедной избе, в четвертом - залез в магазин... В общем, биография у этого вальяжного, по-кочевому косматого господина была богатая. Воровской стаж - позавидовать можно. Воровство это первая профессия Ербидского, попрошайничество - вторая.

А что, собственно, остается делать человеку, у которого всего один класс образования! У его приятеля и одновременно родственника по линии последней жены Ивана Шашкова образование и то в два раза выше - два класса.

В общем, шибко образованные люди. Таким свободное время посвящать чтению Гегеля либо Гумилева недосуг. Да и время - это деньги. Деньги, деньги, деньги... Господи, что же деньги делают с людьми!

Об одинокой, интеллигентной, очень отзывчивой старушке, которая никогда не откажет в куске хлеба, Ербидский уже слышал, но забежать к ней все было как-то недосуг, а вот сейчас, когда день с похмелья прошел впустую, он решил наведаться, попросить что-нибудь... Вдруг старуха на пол-литра расщедрится? Водки у Надежды Пантелеймоновны не было, но подаяние ее оказалось богатым: она вывалила на руки Ербидскому едва ли не весь холодильник, все, что было на полках, кроме бадейки с борщом, - Ербидский ушел от Надежды Пантелеймоновны задом, кланяясь до пола; сам же все высматривал цепким приметливым глазом, где в квартире могут быть ценности и деньги.

Старуха бесхитростная, открытая, прижать ее малость - все отдаст. Засек он и то, что благообразная старушка эта не носит очков, хотя ни шута не видит. И еще она глуха. В общем, налицо все приметы той самой "счастливой старости", когда бабульку запросто можно обобрать, и она даже не поймет, что ее обобрали.

Словом, Ербидский решил наведаться еще раз. Эх, прибрать бы эту квартирку вообще к рукам - цены бы такому делу не было! Но как прибрать? Попроситься к старухе в приемные сыновья? Не возьмет. Предложить, чтобы сделала гуманитарный дар цыганам Карелии? Ербидский не выдержал, засмеялся: ну и глупые же мысли лезут в голову! А золотишко у этой величественной старухи есть. Точно есть. Вполне возможно - дореволюционное. Ведь ясное дело, она - из дворянок. А у дворянок и золото, и денежки должны водиться.

Вот так доброе дело, кусок хлеба, вложенный от всего сердца в просящую руку, может сыграть печальную роль в жизни того, кто этот кусок дает. И отдала Надежда Пантелеймоновна, надо заметить, Ербидскому последнее, что у нее было.

Ербидский, придя домой - а он вместе с женой и немытыми чадами снимал квартиру недалеко от Вильчинский, доходов с попрошайничества вполне хватало на то, чтобы оплачивать вполне приличное жилье, - решил обдумать: как же так тряхнуть старуху, чтобы все припрятанные ею со времен революции "луидоры" оказались у него в кармане? Чтобы старуха не брыкалась, не кричала, не звала на помощь, а?

Ничего не придумав, пожевал мяса, показавшегося ему безвкусным, пошел к Шашкову. (Из уголовного дела: "Шашков Иван Николаевич, родился 26 мая 1973 года в городе Петрозаводске, цыган, образование 2 класса средней школы, разведен, неработающий, ранее судимый - был приговорен к 3 годам лишения свободы".) Услышав о старухе, Шашков радостно потер руки:

- Это дело мы обкашляем так, что ни одна собака не узнает. Положись, дорогой Валек, на меня. Надо для отвода глаз бабу с собой взять. Дескать, ходим по домам, ищем, где можно снять квартиру... А?

- Очень хорошо! - воскликнул Валек. - Возьмем Зойку Смолову. Она баба дельная, умная, храбрая.

- Годится! - Шашков обрадованно засмеялся.

(Из уголовного дела: "Смолова Зоя Николаевна, родилась 24 февраля 1964 года в городе Вытегра Вологодской области, цыганка, образование 3 класса средней школы, разведена, имеет четырех малолетних детей, неработающая, ранее судимая - была приговорена к 1 году лишения свободы".)

Зойка согласилась сразу: все какое-никакое приключение, а приключения она любит, не то от этой пресной жизни скоро зубы сами по себе изо рта будут выпадать.

- Значит, операция "Золотой луидор"? - Зойка засмеялась. - Ладно.

Операцию решили не откладывать.

...Надежда Пантелеймоновна в тот вечер посмотрела "Поле чудес" и, чувствуя, что у нее разваливается голова, похоже, погода пошла на спад, явно с неба что-нибудь посыпется, то ли дождь, то ли град, то ли снег - на севере от погоды можно ждать всяких сюрпризов, позвонила дочке, сказала, что сегодня пораньше ляжет спать, и выключила свет.

Хоть и было у Надежды Пантелеймоновны зрение не как у "ворошиловского стрелка", вышибающего пятьдесят очков из пятидесяти, - у нее и глаукома имелась, и катаракта, и слышала она скверно, но присутствие чужих людей перед дверью почувствовала сразу. Это состояние - "чужой в доме" передается даже на расстоянии: еще вроде бы ничего не произошло, и чужой в дом еще не забрался, а ты уже знаешь - обязательно произойдет. И мурашки от этого ощущения заранее бегут по коже.

Она поднялась и поспешно накинула на себя халат.

Было темно, хотя час был еще не поздний - по улице проехало несколько машин с включенными фарами, свет фар Надежда Пантелеймоновна увидела очень четко.

А трое цыган тем временем осторожно поднимались по лестнице. Остановились у квартиры Вильчанской.

- Дверь-то - тьфу! - неожиданно возмутилась Зойка. Она ожидала увидеть дверь прочную, дубовую, а эта хлипкая перекошенная промокашка вызвала у нее невольное разочарование. - Да я ее плевком вышибу!

- Вышибай!

И Смолова действительно вышибла дверь, сделала это лихо, будто мужик, всю жизнь только тем и занимавшийся, что вышибал двери, смело шагнула в темную прихожую и нос к носу столкнулась с Надеждой Пантелеймоновной.

- Что вы тут делаете? - закричала Надежда Пантелеймоновна. - А ну вон отсюда!

Своим криком старуха могла поднять весь дом. Зойка Смолова испуганно отшатнулась от нее.

- Бей старуху, Иван! - скомандовал Ербидский по-цыгански и добавил несколько матерных слов, также по-цыгански.

Шашков прыгнул вперед, выдернул из кармана нож и ударил им Надежду Пантелеймоновну в бок, потом нанес еще один удар. Затем еще. И еще. Он бил, хакая, будто мясник, разделывающий тушу, бил и бил, Надежда Пантелеймоновна вначале вскрикивала, цепляясь руками за его одежду, а потом тихо сползла вниз.

- Хватит! - Ербидский метнулся в глубину квартиры искать деньги и золото.

Зойка деловито устремилась за ним следом - у нее была своя программа.

Взяли они немного: денег нашлось всего шестьдесят рублей, из холодильника извлекли полиэтиленовый пакет с колбасой, с полки смахнули банку какао, пачку чая, пачку печенья, и все. Добычу спешно покидали в черную дерматиновую сумку с двумя ободранными ручками, которую предусмотрительно взяли с собой (для золота и "брюликов"), и бросились к выходу. По дороге Шашков задержался - увидел на столе здоровенный кухонный нож, которым, как лопатой, можно было копать землю, подхватил его и с размаху всадил в Надежду Пантелеймоновну. Всадил, не пожалев силы, по самую рукоятку.

Как он потом заявил на следствии, в голове у него в тот момент начали звучать какие-то странные голоса, требовавшие: "Добей старуху! Немедленно добей! Всади в нее нож!" Он и всадил. Из квартиры Надежды Пантелеймоновны Шашков уходил последним, на лестнице нервно дергал головой, словно хотел выбить из нее чужие противные голоса, дергался, спотыкался, то валясь на спины Ербидского и Смоловой, то отставал от них. У него сильно болела голова. Как у Надежды Пантелеймоновны перед сном. Наверное, все дело было в смене погоды.

Ербидский был обут в дутые утепленные сапожки, нарядные, приметные, на улице тщательно вытер их о снег, молча пошел вперед. Шашков и Смолова - за ним. У моста через реку Лососинку Шашков выбросил в воду свои рукавицы насквозь пропитались кровью, пальцы были красными, липкими.

Дома троица как ни в чем не бывало достала из сумки печенье, колбасу, заварку и села пить чай. Чай пили смачно, с прихлебыванием, дружно нахваливали печенье: вкусное!

И сами себя хвалили. На Ербидского при этом поглядывали, как на главного своего предводителя.

Приход цыган в дом не остался незамеченным. Их видели и жильцы подъезда, и те, кто в это время наведывался в дом в гости. В частности, к В.В. Власову, проживающему в квартире № 62 (а Надежда Пантелеймоновна жила в квартире № 61) пришел племянник, зябко потер руки:

- Холодно что-то на улице. И цыган у тебя - полный подъезд, дядюшка! Греются они тут, что ли?

Он хорошо запомнил цыгана, одетого в шубу из черного искусственного меха, и нервную дамочку с сумкой из синтетической кожи, выговаривавшую своему спутнику что-то неприятно-резкое.

- Не знаю, - неопределенно пожал плечами Власов.

- Может, они в вашем подъезде собираются поселиться?

- Не дай Бог! Загадят весь подъезд, кого-нибудь обворуют, этим дело и кончится.

Утром следующего дня, было пять минут двенадцатого, к Надежде Пантелеймоновне приехала дочь. Увидела, что дверь в квартиру приоткрыта, а "замочная накладка с шурупами висит на ригеле замка". На полу большой комнаты она увидела "кровяную дорожку и следы обуви".

Это были крупные, волнистые, очень приметные отпечатки модных дутиков Ербидского, по которым нашего героя в тот же день и взяли. Да и цыган в шубе из черного искусственного меха в Петрозаводске было не очень много.

По горячим следам были собраны вещественные доказательства. Было найдено все, кроме ножа, которым Шашков нанес Надежде Пантелеймоновне тринадцать ударов, он был обнаружен лишь два месяца спустя, в марте, когда начал таять снег. Виновные признались в содеянном. И, как обычно бывает в таких случаях, - раскаялись.

Когда я уезжал из Петрозаводска, суда еще не было. Да и не в суде, наверное, дело: смертная казнь у нас отменена, а хороший, нужный человек (особенно для нашего общего оздоровления) потерян. Навсегда. Без таких людей жизнь становится пустой.

Кухонный сюжет

на несколько персон

Этот вид преступлений появился только в последние годы и только в России. Связан он с квартирами, с куплей и продажей этого очень популярного товара.

Итак, жила-была в Архангельске красивая вдова. Правда, не восемнадцати годов, как поется в песне, а чуть старше, но это сути не меняет. Впрочем, сама вдова архангелогородкой не была - приехала из Питера, где лишилась мужа. Тот погиб при обстоятельствах, в Архангельске мало кому известных, оставив молодой вдове все свои сбережения и очень неплохую квартиру. Казалось бы, живи да живи в этой квартире, оплакивай щедрого мужа и время от времени носи на его могилу цветы. Но нет, Альбина Александрова продала квартиру и переселилась в Архангельск. Тут у нее жила сестра.

В Архангельске покупать новую квартиру Альбина не стала - решила выждать, присмотреться к городу и горожанам, понять, что к чему, а потом и квартиру купить, и машину, и богатым мужем по второму разу обзавестись. Работать она устроилась в такое место, куда обращаются многие, - здесь невольно чувствуешь себя этаким центром мира, в киоск "Пресса". Из окошечка этого киоска многое бывает видно, и останавливается около него, как правило, народ интеллигентный, который, несмотря на нищету, предпочитает быть в курсе всего происходящего в России. С такими людьми и поговорить приятно.

Однажды около окошечка остановился тихий, приятный, с интеллигентными манерами человек, по виду - неудачник из бывших учителей или инженеров, поболтал несколько минут о том о сем, явно присматриваясь к киоскерше, потом спросил, что называется, в лоб:

- Жилье у меня снять, гражданочка, не желаете? Очень вы мне понравились. Вы - особа приятная во всех отношениях.

А Альбине в тот момент как раз жилье требовалось, и она, невольно подумав, что "на ловца и зверь бежит", расплылась в улыбке:

- Желаю. Только откуда вы знаете, что мне нужно жилье? На лице у меня, что ли, написано?

- Написано. У вас очень милое, красивое лицо. В Архангельске такие не водятся. Вы не здешняя?..

- Приезжая, - подтвердила Альбина.

- Вот видите, я попал в точку.

Альбина закрыла киоск, сходила посмотреть квартиру, она располагалась недалеко, на улице Гагарина, в доме номер семь. Квартира ей понравилась, и Альбина вскоре перевезла туда свои вещи. Жаль только, Станислав Лудников, хозяин, не мог сдать ей квартиру целиком - ему жить было негде, - сдал только часть, но и это было неплохо.

Квартира у Лудникова действительно была недурна, в чем, в чем, а в этом Альбина Александрова понимала толк. В самом Лудникове Альбина тоже разобралась быстро. Интеллигент. Но - жалкий. Без работы, без призвания, без будущего. Существует на то, что продает свои личные вещи, предлагая их разным сомнительным торговкам на рынке, да пускает на свободные метры своей квартиры жильцов. Больше он ни на что не способен. Даже украсть кусок хлеба, если будет голоден, и то не сумеет. А если сумеет, то сделает это бездарно. Как и все интеллигенты.

Слаб по части горячительного: выпьет малость и уже говорить не может, - язык заплетается.

Очень скоро она вообще перестала замечать хозяина квартиры: не тот это человек. Будь он чуть помужественнее, она бы, пожалуй, легла бы с ним в постель, но с мямлей, рохлей, мякиной, в которой мужского - одни брюки на "молнии" да щетина на подбородке, она не хотела.

Надо было искать другого: мужественного, широкого, раскрепощенного. И Альбина нашла. Счастливцем оказался Владимир Масленников. Был он приметным, внушающим даже некую робость, и Альбине запал в душу настолько, что она решила сразу же приобрести для него автомобиль. Поняла: иначе Масленникова около себя не удержать - увидит он какую-нибудь юбку, вильнет хвостом, и будет таков. Нет, лучше всего - сразу же привязать его к себе. На машину он должен клюнуть.

Альбина не просчиталась: при виде нового автомобиля Масленников расцвел, будто майская роза, так ходил вокруг машины и, не переставая, хвалил Альбину. В конце концов Альбина сама расцвела: его слова грели душу.

- Говори, говори, - помахала она ободряюще рукой, - я в следующий раз тебе не такую машину куплю. "Форд"! Или эту самую... "фелицию-бенц".

- Такой машины нету, - авторитетно заявил Масленников. - Есть "фелиция" отдельно, и "бенц" отдельно.

Альбина, продолжая лучиться нежной улыбкой, в ответ лишь кивнула: тебе, Володя, виднее...

Но водителем Володя оказался никудышным. Мало того, что он ездил по улицам Архангельска, постоянно нарушая правила уличного движения, он еще умудрился сесть за руль в нетрезвом виде. Бед особых не натворил, не успел - гаишники перехватили его и вытащили из-за руля, а вот с машиной пришлось расстаться: ее отогнали на стоянку ГАИ. Масленников решил сыграть ва-банк и пригрозил сотрудникам автоинспекции большим наездом.

- Придут ребята с большими пушками, накрошат из вас лапши, если не вернете машину, - заявил он.

Угроза не возымела действия, машину Масленникову, сиречь Альбине документы-то были оформлена на нее, - не вернули, более того, во избежание дальнейших неприятностей порекомендовали ее продать. Вот так закончился автомобильный этап любви Альбины Александровой и Владимира Масленникова.

Но жизнь продолжалась. Иногда Альбине приходилось так туго и жизнь казалась такой серой, что хоть волком вой - земля уплывала из-под ног, оставалось только одно: забиться на кухне в квартире Стаса Лудникова и вместе с ним напиться.

Порою ей казалось, что Стас ворует у нее - то одно пропадало, то другое, - она выговаривала Лудникову:

- Признавайся, ты увел?

- Да вы что, Альбина Александровна! Окститесь! - Тот недоуменно приподнимал плечи.

Альбина сникала и тискала в руках стопку с водкой:

- Смотри, Стас, придет Масленников, он тебе глаза на задницу натянет. Масленников - человек крутой.

Ей хотелось верить в то, что она говорит, хотя она понимала, что вряд ли Масленников будет вступаться - он все больше отдалялся от нее. Таких помочей, которые тесно бы привязывали его к ней, уже не было - машина продана, питерские деньги закончились, в своем киоске Альбина едва зарабатывала на кефир с хлебом. Что могло удержать Масленникова? Ничего.

Масленников откровенно заскучал и начал уже посматривать на сторону. Альбина даже похудела от измен своего благоверного, они давались ей тяжело, и деньгами пробовала его подкормить, и подарками - не тут-то было. И тогда у нее возникла мысль о том, что неплохо бы придавить этого хлюпика Стаса, квартиру его "приватизировать" и продать. А на эти деньги она себе другого Масленникова заведет. Эта мысль крепко засела в ее голову, и она во время вечерних бдений за горячей картошкой оценивающе поглядывала на Лудникова, взвешивая его физические возможности: долго ли он будет брыкаться, если она попытается придавить его?

Выходило - недолго. Здоровяком Лудников никогда не был.

Позже, на следствии, Альбина говорила о том, что и не помышляла убивать этого интеллигентного человека, жила с ним в дружбе и соседском согласии, как примерная квартирантка, деньги отдавала вовремя, никогда с ним не ругалась, но Стас Лудников начал приворовывать, часто себе брал кусок послаще, пожирнее, Альбине же оставлял то, что придется.

Очень ей это не нравилось.

А тут новая беда: ее уволили. Ну хоть воем вой! Собственно, так оно и было: оказавшись без работы, она действительно завыла. Но слезы на глазах Альбины обладали способностью быстро высыхать. Настала пора действовать.

В собственном же киоске Альбина приобрела моток широкого скотча, сбегала в аптеку к знакомой провизорше и без всяких рецептов взяла у нее упаковку тазепама - довольно крепкого снотворного... Вот, собственно, и все.

В один из вечеров, ужиная с Лудниковым, она поплакалась ему на свое горькое житье-бытье, разжалобила его - Лудников и сам не выдержал, пустил слезу, - затем, хлюпая носом, достала бутылку водки. Налила. Лудников, размягченный, опрокинул целый стакан. Внимания на то, что Альбина к своему стакану так и не прикоснулась, не обратил...

Вскоре Лудникова свалил тяжелый черный сон. Лудников не помнил, как дотащился до кровати. Впрочем, вспоминать уже поздно было, как и спрашивать о том, "помнил" или "не помнил", тоже не у кого. В стакане водки, который он опрокинул в себя, было размешано шесть таблеток тазепама.

Убедившись, что Лудников находится в глубоком сне, Альбина приподняла его голову и несколько раз обмотала скотчем, заклеив Стасу рот, потом намертво заклеив ноздри. Лудников задергался, но Альбина ухватила его за руки, а поняв, что это конец, ушла в свою комнату.

Когда вернулась, Лудников лежал на постели неподвижно, лицо его было черным.

- Ну вот и все! - Альбина с облегчением, по-хозяйски оглядела квартиру, вздохнула, сдерживая возникшую вдруг радость. Все это теперь принадлежит ей. Надо только умно все оформить.

Заглянула в тумбочку, где Стас хранил документы, нашла военный билет, какое-то удостоверение в потертой дерматиновой обложке, несколько справок, стопку анализов из поликлиники, с раздражением швырнула бумаги на пол: нужно было другое - паспорт.

Альбина заметалась по квартире. А рядом лежал остывающий черноликий хозяин. На глазах у него вместо слез проступили красные капли. То ли кровь, то ли сукровица.

Паспорт Стаса Альбина так и не нашла. Подумала, что попытается продать квартиру без паспорта. Но для начала нужно было избавиться от трупа. Вывезти труп в одиночку было делом сложным. Деликатную эту операцию можно было доверить только близкому человеку. Поколебавшись немного, она позвонила Масленникову.

Масленников решил помочь "родному человечку" - все-таки худо-бедно, а с ней он прожил некий отрезок времени - не самый плохой, надо заметить: когда у Альбины были деньги, она их на него не жалела.

Упаковав труп Стаса в чехол от перины, Масленников обвязал его несколькими ремнями и, погрузив на скрипучую тележку, поволок по снегу к Северной Двине.

На берегу реки он вывалил Стаса в сугроб, постарался запихнуть поглубже, потом сверху намел еще снега. Постоял рядом и с понурым видом двинулся домой.

А Альбина развернула бурную деятельность. Договорилась за энную сумму, - размеры ее так и остались за пределами следственных документов, с одним бомжем, что он явится в паспортный стол и, представившись Станиславом Лудниковым, заявит об утере паспорта. Нечесаный бродяга, постояв перед зеркалом и пригладив вихры, из которых торчали горелые спички и рыбьи кости, заявил неохотно: "Ладно", но когда узнал, что паспорт придется получать в Октябрьском РОВД города Архангельска, завопил испуганно: "Да меня же там знают как облупленного!" - и отказался.

Дело с продажей квартиры застопорилось.

А тут и весна подоспела, снег начал стремительно таять, потоки воды затопили архангелогородские улицы. Альбина забеспокоилась. Вновь метнулась к своему бывшему "медочке".

- Володенька, выручай! А я уж тебя отблагодарю, не забуду.

Масленников, кряхтя, стал собираться - Альбина права, труп этого дурака надо было запрятать поосновательнее. Той же ночью он раскопал сугроб, извлек заледеневшего Стаса и перевез на новое место "упокоения" - в водопроводный колодец, расположенный неподалеку от яхт-клуба.

Там бедного Лудникова и обнаружили. Нашел его один бдительный гражданин, выгуливавший свою собаку. Собака неожиданно забеспокоилась, сделала над водопроводным люком стойку, и гражданин обратил на это внимание.

Дело поручили Сергею Ореханову, прокурору Октябрьского района города. Он долго не мог установить личность "колодезного жильца": на нижнем белье никаких меток, в карманах - никаких бумаг. Бомж какой-то. И главное никаких признаков насилия. Похоже, умер своей смертью. Но тогда как же он оказался в водопроводном колодце?

Было над чем поломать голову Ореханову. Он распорядился снять с покойника отпечатки пальцев и не промахнулся: отпечатки пальцев Лудникова оказались в милицейской картотеке - в молодости Стас успел оставить свои следы... С этого и началась раскрутка.

Очень скоро у Ореханова оказались не только паспортные и биографические данные Стаса, но и справка о том, как регулярно тот вносил квартирную плату в сберкассу, и имеются ли у него долги за газ и электричество, и так далее. Следом Сергей Ореханов узнал, что некая Альбина Александровна Александрова пытается продать квартиру Лудникова. Этот факт очень заинтересовал прокурора...

Альбина получила десять лет лишения свободы, Масленников - один год. Хотя могли получить больше. И он, и она.

Криминальная хроника российской провинции

Пьяная квартира

Бытовые преступления ныне стали настоящим бичом, они захлестнули Россию своим помойным валом, катятся почти беспрепятственно, поражая своей жестокостью, бессмысленностью, кровавостью. И в ту же пору - это самые легко раскрываемые преступления: и жертвы, и преступники почти всегда оказываются на виду. Это не заказные убийства, которые тщательно продуманы, подготовлены, обставлены деталями, наводящими на ложный след. Бытовые убийства обычно совершаются спонтанно, по злобе да по пьянке.

...Ох и пьянка же это была, ох и пьянка! Лихая, с магнитофонным грохотом и чмоканьем в донышко опустошенных стаканов, с матом и песнями "а-ля Высоцкий", с сигаретным дымом и танцами-шманцами-обжиманцами... Танцевали прямо на осколках битой посуды, в лужах крови.

Весь Орел, кажется, гудел от беспутного веселья молодых людей, собравшихся в доме № 5 по улице Цветаева, но, когда восстанавливали детали этого лихого загула, оказалось: никто особого ничего и не видел, и не слышал. Ни воплей, ни песен, ни предсмертных хрипов... Впрочем, все видели и все слышали.

А происходила пьянка в квартире Петрачковых, матери и дочери, 46-летней Валентины Захаровны и 18-летней Наташи. И мамаша, и дочка, надо заметить, пить умели ну не хуже мужчин, и так же, как мужчины, они научились целовать донышко опорожненного стакана.

Среди гостей в тот вечер, плавно перешедшего в ночь, находились самые разные люди: неработающий Виктор Свистунов по кличке Свист, его приятель Леха Стебаков по прозвищу Портной, он действительно был портным, работал в ТОО "Шевро", мать четверых детей Татьяна Алексашина, бывший курсант военного училища, а потом - студент-неудачник Орловского пединститута Олег и другие. Людей было много, они менялись, будто фигурки в некоем странном зловещем калейдоскопе. Кроме постоянно действующих лиц застолья, были еще лица временные, которые то появлялись, то исчезали: всякие Лены, Ромы, Ирины, Гришки и так далее. Всех имен и не упомнить.

Первой закосела многодетная мать, Татьяна Алексашина. Уже ночью стрелки приближались к той самой поре, когда из всех щелей начала вылезать нечистая сила, - Татьяна стала материться по-черному, громко стучать по столу и петь одну и ту же, набившую оскомину песню "Ромашки спрятались, поникли лютики". Но с песней она не справлялась, срывалась, из глаз ее лилась мокреть: видать, эта песня была сочинена про нее, бедолагу... Хозяйке дома, младшей Петрачковой, Татьянино мычание надоело, и она, морщась брезгливо, подошла к Олегу Лановскому:

- Выведи ее! А то она мне всю квартиру своими соплями испачкает.

- Сейчас! - Лановский готовно поднялся со стула.

Но Татьяна Алексашина уходить не пожелала, ей это вообще показалось обидным.

- Водка-то на чьи деньги куплена? - прокричала она в лицо Наталье. Отдай мне мои деньги, и я уйду!

Наталья даже ответить не успела, как к Алексашиной подскочил мгновенно вскипевший Свист, заполыхал, зафыркал, будто чайник на газовой конфорке, и ударил Татьяну кулаком в лицо. Потом ударил еще раз. Татьяна упала. Ее подхватили за ноги и потащили, как куклу, на кухню. Свист шел следом и продолжал бить Алексашину ногами. Да все по голове, по голове, по лицу. Никто даже не думал остановить его. Наталья Петрачкова поморщилась:

- Все, сортиром в квартире запахло. Она нам все изгадит. Волоките ее не на кухню, а на улицу. Пусть там проспится.

Свист, Лановский и молодой их помощник Гришка Курганов выволокли Алексашину на улицу, дотащили до лесопосадки, проходившей неподалеку от дома и бросили.

В час ночи Курганов обеспокоенно проговорил, обращаясь к Свисту:

- Надо бы посмотреть, что там с этой коровой происходит... А?

Многоопытный Свист согласился с юным приятелем.

По дороге Курганов подобрал серый силикатный кирпич, здоровенную такую дуру...

- Зачем? - спросил Свист.

- Вдруг пригодится, - туманно отозвался Курганов.

Алексашину нашли сразу, она лежала в кустах без сознания; в темноте белели широко раскинутые ноги, из черного разбитого рта вырывался тяжелый хрип. Свист произнес с удовольствием:

- Живучая, курва!

- Женщины живучи, как кошки, - знающе подтвердил Курганов. - Это известно всем, - он оглядел широко раскинутые ноги Алексашиной и сладко поцецекал языком: - А не кинуть ли нам в бой застоявшегося коня? - Курганов выразительно похлопал себя по ширинке.

- В таком виде не употребляю, - гордо отказался Свист.

Курганов сдернул с Алексашиной трусишки, пристроился к ней бочком... Затем, закончив дело, взял в руки кирпич и, подкинув его для ловкости, несколько раз врезал им Алексашиной по голове. Та перестала хрипеть. Свист действия напарника одобрил:

- Правильно. Иначе она, очнувшись, незамедлительно сдаст нас ментам.

- У меня такое впечатление, что она еще жива, - подумав, произнес Курганов.

Свист молча взял в руку кирпич и несколько раз с силой ударил им Алексашину по голове. Его удары были сильнее ударов Курганова и, судя по всему, оказались решающими: Татьяна Алексашина была хоть и живуча, но ударов Свиста не выдержала.

- Вот теперь, кажется, все, - Свист удовлетворенно вздохнул.

Когда возвращались, Курганов зашвырнул кирпич в кусты.

- Улика. А улики нам ни к чему.

Впоследствии следователи Орловской прокуратуры насчитали на теле Алексашиной 88 ран. Восемьдесят восемь!

Вернулись в квартиру, а там дым коромыслом, веселье бурлит пуще прежнего, в доме появились свежая выпивка и новые музыкальные записи пришел Рома Васильков и принес магнитофон. А может, он ушел, но магнитофон свой оставил, кто разберет? Все в этом доме перевернулось. И весело было, очень весело.

Свист и Курганов замыли кровь, освежились одеколоном и как ни в чем не бывало включились в веселье. Ох и лихо же получилось все! Из Ромкиного магнитофона выжали все, что могли... Угомонились где-то в четыре утра, когда за окнами забрезжил рассвет, - попадали замертво. Надо было хотя бы немного поспать, отдохнуть, чтобы утром вновь заняться трудным делом отдыхом.

Проснулись в десять часов. Пришла Наташкина мама Валентина Захаровна, принесла бутылку водки. Растолкала Свиста:

- Эй, кавалер! Поухаживай-ка за дамой, открой посудину. Выпить пора! У нас ведь как водится: если с утра не глотнешь немного живой воды - считай, весь день насмарку, за что ни возьмись - все из рук валиться будет. Поднимайся, кавалер!

Свист кряхтя поднялся. Открыл бутылку, налил полстакана опухшей, с крошечными оплывшими глазками Валентине Захаровне - тоже, видать, время недурно провела женщина, - и себя не забыл, налил чуть больше. С сожалением посмотрел на полуопустевшую бутылку.

- Хор-роша, зар-раза, да больно быстро тает.

Валентина Захаровна с этим утверждением была согласна: действительно быстро тает. Будто снег на горячем солнце. Закусывать было нечем. Выкурили по сигарете, послушали сами себя: что там организм подсказывает? А организм подсказывал одно: надо бы продолжить начатое дело. И вообще борьбу с зеленым змием прерывать нельзя ни на минуту.

- Может, еще по одной? - предложил Свист. - Когда мало - это вредно. Даже очень вредно.

- А ребятам? - Валентина Захаровна оглядела лежавших вповалку гостей. - У них ведь тоже в голове колокольный звон стоит, а во рту, как в конюшне, - лошадь переночевала. Им тоже надо.

С этим Свист, компанейский парень, согласился. Тем более народ начал продирать глаза - Наталья, Лановский, Курганов... И все потянулись к бутылке. Через несколько секунд она была пуста.

А душа жаждала, ох как жаждала хмельного зелья! И не только зелья, а и воли, музыки, красивых слов, сигаретного дыма, ласки. Тосковала душа.

Некоторое время они соображали, где бы достать денег. Вывернули карманы - пусто. Не на что купить горючее. А без горючего известно что происходит с самолетом - он хлопает на землю. Выручила Валентина Захаровна, широкая душа, добрейшая женщина. Ей и самой выпить до смерти хотелось. Она вдруг махнула рукой, решительно сказала:

- Ладно, ребята... Продадим обеденный стол-книжку и... и палас-дорожку. Стол все равно в квартире - лишняя мебель, пообедать можно и на подоконнике, а палас... Это вообще роскошь. Для "новых русских". Но только мы не "новые русские"!

Под восторженное "Ура!" выволокли стол с дорожкой и потащили к ближайшей торговой точке - коммерческому киоску. Там без особых хлопот обменяли на две бутылки водки и пачку сигарет "Родопи". Когда, довольные, шли обратно, Лановский заметил, что на скамеечке в сквере сидит размякший, довольно улыбающийся (такая улыбка бывает только у пьяных людей), хорошо одетый господин. Лановский толкнул Свиста локтем в бок:

- У этого козла есть денежки!

- Откуда знаешь?

- Определил по роже и оттопыренному карману пиджака. Одет вишь как? На тыщу долларов, точно.

- Что предлагаешь?

- Пригласим его, а там видно будет. Разберемся. Не может быть, чтобы он с нами не поделился своим богатством.

- Приглашай!

Так они прихватили расслабившегося Сашу Винокурова - полировщика АО "Научприбор". Привели его в дом, а там даже выпить не налили - самим было мало, прямо с порога начали избивать. Били чем попало. Сдернули с него пиджак, вывернули карманы, достали деньги. Собственно, денег было всего ничего - на три, максимум четыре бутылки водки (смотря, где ее покупать и какого качества). Котоновый пиджак, как боевую добычу, забрал Свист, свой пиджак отдал Курганову, а кургановский драный пиджачишко, словно бы с огородного пугала снятый, натянули на Винокурова. Тот был еще жив, хрипел надсадно, как сутки назад хрипела Татьяна Алексашина. Туфли Винокурова роскошные, с широкими модными рантами - взял Лановский. На деньги Винокурова купили водки.

Первой свалилась Валентина Захаровна, слабенькая она была: все-таки сорок шесть - это сорок шесть лет, а не восемнадцать, как дочке ее, Наталье. Приняла Валентина Захаровна еще полстакана и улеглась на диван почивать. Уже лежа, махнула рукой:

- Продолжайте без меня!

Проснулась она от шума. Свист и Лановский решили добить Винокурова очень уж тот мешал им своим хрипом. Противно, когда так хрипит человек. Свит нашел кусок двухжильного провода в белой пластиковой оболочке длиною 219 сантиметров, накинули Винокурову на шею и каждый потащил свой конец на себя. Но и это не подействовало: Саша Винокуров не хотел умирать.

Тогда Свист вспомнил о заточке. Заточка была сделана из электрода, заострена на манер шила и насажена на деревянную рукоятку. Бил, бил заточкой - бесполезно: Саша Винокуров продолжал хрипеть. Разъярившись, Свист схватил обычный кухонный нож с черным пластмассовым черенком и всадил его Винокурову в шею. Лишь после этого молодецкого удара тот перестал хрипеть.

- Наконец-то! - сплюнул под ноги Свист и скомандовал Лановскому: Давай оттащим его в ванную. Пусть отдохнет там.

И только сейчас он увидел, что Валентина Захаровна, приподнявшись на диване, с нескрываемым ужасом смотрит на него.

- Ты чего наделал? - сиплым шепотом спросила Валентина Захаровна.

Свист не ответил, отволок вместе с Лановским труп Винокурова в ванную комнату - нож у того по-прежнему торчал из шеи, - вернулся и внимательно посмотрел на Валентину Захаровну. Рядом с ним оказалась Наташка. Она словно бы почувствовала, о чем думает Свист, усмехнулась:

- Мать хоть и сильно пьяная, а все-все соображает, имей в виду. Может заявить в милицию. Так что думай, малый, думай...

Свист снова взялся за провод в белой изоляции и накинул его на шею Валентине Захаровне.

- Не надо! - заплакала та.

- Надо! - жестко произнес Свист и затянул провод. Потом нанес Валентине Захаровне три сильных удара ножом в шею. Он уже почувствовал вкус к убийству.

Труп Валентины Захаровны также затащили в ванную и бросили сверху на труп Саши Винокурова.

За окном было уже темно. Все устали. Пора было ложиться спать. Наступала очередная пьяная ночь.

А в лесопосадке тем временем нашли тело Татьяны Алексашиной. Район-то жилой, народ постоянно ходит, движение здесь, как на ином проспекте, - хоть регулировщика выставляй. Единственно, машины только не ездят, а все остальное "имеет место быть"...

Милиция незамедлительно начала прочесывание окрестностей, поиск свидетелей - а вдруг кто-то что-то видел? Город ведь не тайга, где свидетелем преступления может стать только зверь.

Вскоре был найден серый силикатный кирпич. Окровяненный, с отпечатками пальцев Свиста и Курганова. Немного времени понадобилось и на то, чтобы вычислить пьяную квартиру...

Все участники многодневной попойки были задержаны, все, кроме Свиста. Тот, словно бы что-то почувствовав - недаром у него за плечами была лагерная школа, - поднялся утром и ушел. Уходя, пригрозил Наталье Петрачковой:

- Если кому-нибудь хоть словечко, хоть полсловечка,- он показал ей заточку, - я тебя этим делом исковыряю, как решето. Понятно?

Через несколько часов Свиста искала уже вся орловская милиция. Но тот словно сквозь землю провалился. А ушел он к своей приятельнице Лене Манохиной, устроился к ней под теплый бочок и из квартиры решил носа не высовывать до тех пор, пока все не утихнет или хотя бы не прояснятся все обстоятельства событий, которые ему были хорошо известны. Но одно дело известны ему, и совсем другое дело - милиции.

Задержал его лишь через полтора месяца И. Галюткин, - бывший работник колонии, в которой Свист еще совсем недавно отбывал срок. Ныне же Галюткин работал в милицейском СОБРе и, как всякий оперативник, имел при себе ориентировку насчет Свиста. Свиста он знал как облупленного. И вдруг он встречает Свиста едва ли не в центре города, на многолюдной улице Тургенева.

- Стой, Свист! - закричал Галюткин. - Стой, стрелять буду!

Но, когда кругом народ, особо не постреляешь. Свист нырнул в толпу и чуть было не растворился в ней, но ему не повезло - на пути у него оказался еще один сотрудник милиции - И. Глюбин. Он и сбил бегущего Свиста с ног...

Ни психологи, ни писатели, ни философы, ни правоведы не могут понять: в чем причина такого страшного всплеска кухонной жестокости? В том, что общество разбилось ныне на два сословия - на очень богатых и очень бедных? В яростной зависти бедных к кучке богатых и эта зависть рождает отрицательные эмоции? Или причина в чем-то еще? Ведь Свист убил на пару с Олегом Лановским ни в чем не повинного парня, который и слова-то худого ему не сказал, убил только за то, что тот был одет лучше его, а в кармане, по предположению Лановского, имел деньги. Валентина Захаровна Петрачкова была убита лишь за то, что не вовремя проснулась. Татьяна Алексашина - что слишком быстро опьянела...

Ни Свист, ни Лановский, ни Стебаков по кличке Портной, который проходил по этому делу вскользь, хотя имя его в "подсудных" восьми эпизодах уголовного дела упоминалось несколько раз, ни Курганов не родились безжалостными убийцами - они таковыми сделались. У убитой Алексашиной осталось четверо детей, трое из них сейчас находятся в детдоме города Мценска. У Саши Винокурова остался двухлетний сынишка...

Единственное общее, что имелось у всех этих людей (не хочется их даже людьми называть), - они были все, как один, вспыльчивы и малоразвиты. Особенно Свист и Портной. Настолько малоразвиты, что их запросто можно считать дебилами. Но это еще не дает права поднимать руку на человека. Плюс ко всему - все алкоголики.

Приговор по делу Свиста и Ко несколько удивил меня. Сам Свист, попавший в разряд рецидивистов, был приговорен к высшей мере, взял, как на охоте, весь заряд "дроби" на себя. Лановский пошел по статье "за укрывательство" и получил всего три года. Стебаков - также три года (с отсрочкой), а вот фамилий Натальи Петрачковой и Курганова я в приговоре не встретил вообще.

Может, я их просмотрел? Дело-то ведь толстое, том в руке не удержать... Вряд ли.

Тогда в чем причина?

Леди О'Кей Мценского уезда

Мценск - город маленький, тихий. С рыбной медлительной речкой, на которой лихо клюет жирная плотва; с железнодорожной станцией, где поезда останавливаются ровно настолько, чтобы дать сигнал отправления; с шумными базарчиками, рыбой и еще чем-то очень вкусным - то ли свежими коврижками, то ли пивком, то ли горячим хлебом.

Базары в таких городах - это нечто вроде ИТАР-ТАСС - информационного телеграфного агентства, которое круглосуточно отстукивает всякие новости.

Сюда, на милый городской базарчик, стекаются бабки со всего города. В тот день их, кажется, было больше обычного. И все друг другу на ухо - по секрету: "Шу-шу-шу-шу!"

Даже оперативные работники местной милиции, привыкшие разгуливать по городу в штатской одежде, на что уж невозмутимые, и те встревожились: это чего же так засуетились местные "божьи одуванчики"?

Новость распространилась по городу Мценску в мгновение ока. Более того - о ней на следующий день узнали в городе Орле, хотя Орел расположен от Мценска совсем не близко. И завертелась, и закрутилась машина...

Мы все иронически относимся к брюзжанию разных старушек, с небывалым упрямством утверждающих, что раньше молодежь была - во, на пять! Настоящая, словом, а сейчас... Сейчас это люди без руля и ветрил, без чести и совести, без особых мозгов в голове, без чувства долга и локтя, без уважения и даже вообще без сердца. В общем, не молодежь, а сплошные недостатки. Вот раньше была молодежь!

Песенка в общем-то знакомая, и тем не менее, если исходить из мценской истории, в песенке этой есть доля правды. Все правильно: нынешние школьники - это не школьники 1967 года. Это совсем другие люди. Двадцать-тридцать лет назад и отношения в наших школах между мальчишками и девочками были совсем иными - более целомудренными, если хотите, более уважительными. Девчонками увлекались, за ними ухаживали. И неожиданно приподнявшееся на полсантиметра платьице над коленочкой вызывало такое сердцебиение, что хоть в медпункт беги - не то сердце выскочит из груди. Все это было, было, было! Было и, увы, прошло...

Сейчас и нравы другие, и романтика иная, и мужчина подчас смотрит на женщину не как на предмет романтических воздыханий, а как на вещь - пусть дорогую, пусть требующую украшений, но принадлежащую ему.

Эти отношения от взрослых перешли к детям, к соплякам и соплюшкам двенадцати - четырнадцати лет, которые, считая себя взрослыми, полагают, что им все дозволено, и ведут взрослую жизнь. Но рано ведь все-таки в двенадцать лет вести взрослую жизнь. Впрочем, только попробуйте сказать об этом какому-нибудь зеленокожему прыщеватому юнцу - ножиком пырнет. И ни на секунду не задумается.

Вот, выходит, и правы старушки, которые поют осанну молодым людям своей поры и плюются в сторону иных юных парочек, оккупировавших парковые и уличные скамейки для своих утех. А сцены там порою разыгрываются просто неприличные.

Помню, как в одной газете на развороте прошла ошеломляющая заметка о групповом сексе, вызвавшая состояние холодной оторопи: в одном из провинциальных городков родители застали дома своих детей за занятием более чем странным: двое семилетних мальчишек занимались любовью с шестилетней девочкой, и все у них происходило "по любви" и "взаимному согласию".

В тихом городе Мценске, в одном из домов тоже все происходило по любви и взаимному согласию. Только если у семилетних детишек никаких последствий быть не могло - не доросли еще, у тринадцати-четырнадцатилетних последствий бывает сколько угодно. И часто они приводят к беде, к трагедии, к преступлению.

Ольга Кнорикова, по прозвищу О'Кей - прозвище возникло из первых букв ее имени и фамилии, - девочка привлекательная, выглядит старше своих лет, особенно если приоденется, лодочки на высоком каблуке, макияж, накрашенные губы карандашиком обведет, - может такого звону на мценских тротуарах наделать, что... все мужики, как пить дать, попадают. А когда поднимутся побегут за юной девой. И вообще говорят, что мужчины всегда чувствуют в женщине женщину, сколько бы этой женщине лет ни было.

Все у Оли началось с походов в городской парк, на крутые берега реки Зуши, где легко дышится, пахнет цветами и крапивой и так сладко поют соловьи, что сердце разрывается. В американских фильмах, где физическая сила и неутомимость в сексе преподносятся как лучшие человеческие качества, и фильмах наших, которые запаренно вкладывают в свой хилый бег последние силы, поспешая за заокеанской продукцией, первые рюмки и первые поцелуи разительно отличаются от того, что происходит в жизни. Вино на деле часто оказывается горьким и протухшим, поцелуй - слюнявым. От юнца, с которым О'Кей поцеловалась первый раз в жизни, пахло чесноком и навозом, а на щеках и подбородке у него были гнойные прыщи... Словом, ничего романтического.

Но потом оказалось, что вино обладает одной особенностью - оно кружит голову, делает мир цветным и приятным, все худое куда-то исчезает, и прыщавый, пахнущий чесноком юнец - этакий Ромео из навозной кучи превращается если не в принца, то в очень приятного молодого человека, прижаться к которому - одно удовольствие. Да, вот с таких хмельных превращений все и начинается.

И хотя О'Кей училась всего-навсего в седьмом классе, она ощущала себя взрослой дамой, даже более - чувствовала себя настоящей тигрицей. Особенно если выпивала стопочку кислой бормотухи тмутараканского или голопупинского производства.

После стопки посовокупляться где-нибудь под крапивным кустом - самое милое дело. Да никакая английская или датская принцесса не устоит после голопупинской кислушки и тем более "плодово-выгодной". Так началась взрослая жизнь мценской семиклассницы. На берегу Зуши, под кустом. А может, и еще где - на дереве, скажем, среди листвы, в подвале, на куче старых ржавых батарей, на которые, чтобы не очень сильно мяли бока, была брошена промасленная дырявая телогрейка... Нет, датской принцессе такие условия не снились!

Все мы, конечно, прошли через это, только не так бесстыдно, не в таком возрасте, и не под крапивным, извините, кустом, хотя - у кого как...

Вернемся к нашей героине. Прежде чем у нее появился постоянный Ромео, было несколько одноразовых любовников, но это оказались так себе, обычные сморчки, хотя и старше ее, ничему нашу Олечку они не научили, а потом пришел ровесник, он оказался много опытнее сморчков. Оля была благодарна Жорке Антошину за сексуальную науку.

Жорка жил в Мценске у бабушки, которая с внуком явно не справлялась: он не то чтобы не слушался ее, он вообще свою родную бабульку за человека не считал, с утра до вечера в доме колготились пьяные компании, кодлы краснощеких с чугунными, коротко остриженными затылками молодчиков Жоркиных дружков. Жорка перестал учиться, бабку каждую минуту посылал куда подальше, и той уже начало казаться, что великий и могучий русский язык только из мата и состоит, и самый страшный мат перестал застревать в ушах, как клич: "Все на выборы!" или призывы к миру.

- Ох ты и шалопай, Жорка. Ох и шалопай! - удрученно качала головой бабка и в ответ получала "путевку в жизнь" вместе с пожеланиями идти далеко-далеко. Она слала одно за другим письма в Красноярский край Жоркиным родителям со слезной просьбой: "Заберите, ради Бога, Жорку своего, совсем парень от рук отбился, для него нет ничего святого... И учиться не хочет, и работать не хочет..."

Жоркины родители на бабкины письма реагировали вяло: сын для них был обузой. Особенно в нынешние времена, когда жить стало как в сказке: чем дальше - тем страшней. В Сибири народ обитает более жестокий, чем в каком-то Мценском уезде, - Жорка может пристрять к мафии, погибнуть в бандитской разборке либо вообще податься за кордон и словить пулю на границе... Словом, перспектив у него, если он появится в Сибири, много. Но все - не те. Так что брать Жорку к себе они не спешили.

И Жорка продолжал жить в тихом Мценске на широкую ногу. В городском саду как-то приглядел рослую привлекательную девочку. Это была Оля Кнорикова, О'Кей.

- Медам, вы не подскажете, как пройти к ближайшей станции метро? обратился он с вопросом, как ему казалось, очень умным.

Он не ошибся: вопрос действительно оказался неотбиваемым, зацепка сработала. Оля посмотрела на него с интересом, хотя "медам" этой было всего-навсего тринадцать лет.

Сейчас уже, наверное, и не вспомнить, чем угощал свою даму Жорка Антошин в тот первый вечер, - вполне возможно, это было сделано по старой популярной побасенке, помните? В ресторан приходит некий великовозрастный Вася и, как истинный аристократ, призывно щелкает пальцами: "Официант!" Когда тот подбегает, произносит громко, на весь зал: "Вина и фруктов!" Затем добавляет тихо, лишь для одного официанта: "Бутылку пива и два огурца!" Возможно, было что-то другое, не знаю.