Бесприютный

Глава 24

Из-за нового убийства Луазель наверняка до ночи просидел на работе, несмотря на воскресенье. У Луи было время повидать обоих «убийц» – Секатора и Клемана. Он выслеживал этих двоих ночью ради старой Марты и будет выслеживать и дальше, если не найдет выхода. Луи становилось тошно, когда он думал об убийстве третьей женщины. Он еще не видел ее лица – и не спешил увидеть его. Он посчитал на пальцах. Сегодня было восьмое июля. Первую женщину убили двадцать первого июня, в четверг. Вторую через десять дней, в воскресенье. А третью через шесть дней. Убийца торопился. Следующее убийство может произойти в пятницу или даже раньше. В любом случае времени было очень мало.

Луи взглянул на будильник. Три часа. Он уже не мог позволить себе ходить пешком, надо взять машину. Он закрыл все три замка своего кабинета и быстро спустился на два этажа. В темном подъезде дома, открывая тяжелые ворота, он вполголоса прочел:

– В могильной темноте лишь Ты меня утешил.

Лишь очутившись на уличной жаре, он понял, что это была строка из поэмы Нерваля. …В могильной темноте лишь Ты меня утешил.… Да, точно. Но Люсьен ее не читал, она была из другого четверостишия. Наверное, из второго. Он улыбнулся, подумав о том, как странно устроена память. Он не открывал книг Нерваля больше двадцати пяти лет. Но в этой суматохе в памяти всплыл маленький отрывок, как обломок кораблекрушения. Грустное воспоминание, сказать по правде. Тут Луи подумал, что он не сможет верно прочесть Луазелю первые строки стихов, а ведь он должен сдержать слово, данное Люсьену. Он побродил в поисках книжной лавки, открытой в воскресенье, и отправился на кладбище Монпарнас.

При свете дня здесь все выглядело по-другому, но отнюдь не веселее. Он заметил Секатора в самом дальнем углу: тот дремал в тени, прислонившись к надгробному камню. Успокоившись, Луи перешел на другую, большую половину кладбища и внимательно осмотрел деревья. Через какое-то время он заметил следы на стволах, похожие на те, о которых говорил Клеман. То тут, то там на деревьях попадались порезы, частые, неглубокие, сделанные в приступе злобы. Некоторые были давнишние, затянутые смолой, другие были хорошо видны, но не было ни одного совсем свежего. Луи не спеша вернулся к Секатору. Ему пришлось несколько раз ткнуть его носом ботинка, пока тот не вздрогнул и не проснулся.

– Привет, – сказал Луи, – я тебя предупреждал, что вернусь.

Тевенен приподнялся на локте. Лицо у него было красное и помятое. На приветствие он не ответил, а только злобно взглянул на Луи.

– Я тебе выпить принес.

Садовник неловко поднялся, отряхнул одежду и протянул руку за бутылкой.

– Хочешь, чтобы у меня язык развязался, да? – спросил он, щурясь.

– Конечно. Не думаешь же ты, что я трачу бабки тебе в удовольствие. Садись.

Как и накануне, Луи положил руку ему на плечо и заставил сесть. Сам Луи не мог сесть на землю из-за колена, да ему и не хотелось. Он присел на каменный выступ.

– Не на того напал, – оскалился Тевенен. – Я чем больше пью, тем лучше соображаю.

– А мне того и надо, – сказал Луи.

Тевенен, нахмурясь, изучал этикетку на бутылке:

– Ты смотри! Да ты меня балуешь! Это же медок[5].

Он присвистнул и уважительно покачал головой.

– Надо же, – повторил он, – медок!

– Я не люблю дешевое пойло.

– У тебя, видать, денег куры не клюют.

– Ты соврал мне вчера про секатор.

– Не врал я, – пробурчал тот, доставая из сумки штопор.

– Откуда эти следы на деревьях?

– Мне откуда знать!

Тевенен вытащил пробку и поднес горлышко к губам.

Луи сильнее сдавил ему плечо.

– Откуда? – повторил он.

– Кошки. Здесь их полно. Они царапают.

– А в Институте Мерлена тоже были кошки?

– Куча. Ты смотри, уважил ты меня, медок купил, – говорил он, щелкая длинным ногтем по бутылке.

– А вот ты меня совсем не уважаешь.

– Нет у меня больше секатора, кроме шуток. У меня его уже с месяц как нету.

– Скучаешь по инструменту?

Тевенен помолчал, словно обдумывая вопрос, потом глотнул вина.

– Ага, – сказал он, утираясь рукавом.

– А вместо него у тебя есть что-нибудь?

Тевенен молча пожал плечами. Луи снова перетряхнул его сумку, ощупал карманы.

– Сиди здесь, – приказал он, беря ключ от сарая.

Он осмотрел сарай, но там ничего не изменилось со вчерашнего дня. Потом вернулся и сел рядом с Секатором.

– Что ты делал вчера после моего ухода?

Тевенен нахохлился и молчал. Луи повторил вопрос.

– Черт, – выругался Тевенен, – девочек в журнале разглядывал, допил бутылку и на боковую. Чего мне еще делать?

Луи взял Тевенена за подбородок и повернул лицом к себе. Он пристально вгляделся в его глаза, точь-в-точь как делал его отец, когда говорил: «Сейчас по глазам увижу, врешь ты или нет». Луи долгое время думал, что в его глазах невольно четко отражались буквы «Л» – «ложь» или «П» – «правда». Но в налитых кровью глазах Секатора ничего нельзя было разобрать.

– Чего пристал? – спросил Тевенен.

Его лицо все еще было в руке Луи.

– А ты не догадываешься?

– Нет. – Тевенен судорожно моргал. – Пусти меня.

Луи оттолкнул его. Тевенен потер щеки и сделал несколько глотков из бутылки.

– Ну а ты? – спросил он. – Сам-то ты что за птица? Чего пристал ко мне? Как твоя фамилия?

– Нерваль. Слышал о таком?

– Не слышал. Ты легавый? Нет. Не легавый, ты хуже.

– Я поэт.

– Черт, – сказал Тевенен, со стуком ставя бутылку на землю. – Я себе не так поэтов представлял. Ты мне голову морочишь?

– Нет, вот послушай.

Луи вытащил книгу из заднего кармана брюк и прочел первое четверостишие поэмы.

– Невеселые стишки-то, – сказал Секатор, почесывая руки.

Луи снова взял его за подбородок и очень медленно притянул его лицо к своему.

– Ну? – спросил он, вглядываясь в мутные красные глаза. – Ничего не напоминает?

– Ты псих, – пробормотал Тевенен, закрывая глаза.