Бесшабашный

ГРЕЗЫ

Давно настала ночь, но Темной Фее не спалось. Ночь слишком прекрасна, чтобы транжирить ее на сон. Но человекогоила она все равно видела. Она теперь грезила о нем во сне и наяву. Ее заклятие уже превратило почти всю его кожу в нефрит. Нефрит. Зеленый, как сама жизнь. Застывшее в камне течение жизни. Камень сердца, так его называют, — и рожден чарами той, у кого сердца нет. Он будет еще прекрасней в тысячу раз, когда нефрит покроет всю его кожу без остатка, и он сделается тем, кем сейчас только обещает стать. Будущим в оболочке прошлого. Соединив в себе все, что таится в морщинистых складках времен. Все, о чем ведают только ее сны, а они говорят ей куда больше, чем любому гоилу или человеку, вероятно, потому, что время вообще ничего не значит, если ты бессмертен.

Ей-то хотелось остаться в замке с замурованными окнами и там дождаться вестей от Хентцау. Но Кмен рвался обратно в горы, в родную каменную твердь, в свою подземную крепость. Его тянет вглубь точно так же, как ее — в ночное небо или к белым лилиям на водной глади, — хоть она и силится внушить себе, что полноту жизни дарует только любовь.

В окне вагона она видела собственное отражение: белесый призрак в темном стекле, за которым быстро, слишком быстро мелькает проносящийся мимо мир. Кмен знает: она боится поездов. И ради нее велел украсить стены вагона мозаиками: рубиновые цветы, малахитовые листья, небо из лазурита, нефритовые холмы и мерцающая гладь озера из лунного камня. Если это не любовь, то что тогда?

Эти каменные картины были прекрасны, и всякий раз, когда ей становилось невмочь смотреть, как мелькают за окном поля и леса, будто навсегда распадаясь в пестрой свистопляске времен, она водила пальчиками по лепесткам каменных соцветий. Но грохот поезда болью отзывался в ушах, а заточение в этом скользком холодном металлическом пенале наполняло дрожью все ее хрупкое, эфемерное тело.

Да. Он ее любит. Но все равно женится на этой кукольной мордашке, человеческой принцессе с огромными глупыми глазищами, которая даже своей хваленой красотой только лилиям фей обязана. Амалия. И имя-то такое же бесцветное, как лицо. С каким удовольствием она бы ее убила. Ядовитый гребень или платье, которое вгрызется ей в тело, пока она будет вертеться перед своими золотыми зеркалами. Как она будет орать, сдирая его с себя вместе с клочьями кожи, столь ранимой и мягкой по сравнению с каменным панцирем жениха…

Фея прильнула лбом к холодному стеклу. Она не понимает, откуда в ней эта ревность. В конце концов, Кмен не впервые берет себе другую женщину. Любовь на всю жизнь — такого у гоилов не бывает. Да и вообще ни у кого не бывает… А уж у фей и подавно…

Темная Фея прекрасно знает все россказни про себя и своих сестер. Кто полюбит фею, тот впадает в безумие, и сердца нет у фей, как нет и отца с матерью. По крайней мере, насчет сердца все правда. Она прижала руку к груди. Сердца — нет. Тогда откуда же любовь, которая так ее мучит?

За окном проплывали мимо звезды, как цветы в черной ночной реке. Гоилы боятся воды, хотя именно водой созданы их пещеры, и именно ее неустанная капель наполняет их подземные города ласковым влажным говорком. Они боятся воды настолько, что море положило рубеж завоеваниям Кмена, вынудив его мечтать о полетах. Но крылья она ему подарить не может, как и детей. Ведь она сама порождена водой, которой он так страшится, и все их слова, столь для них важные, — «сестра», «брат», «дочь», «сын» — не значат для нее ровным счетом ничего.

Детей, впрочем, ему и кукольная мордашка подарить не сможет — если только он не захочет зачать кусок живого мяса вообще без кожи, слепого уродца, каких иной раз рождают человеческие женщины от его солдат. «Да сколько раз тебе можно повторять? Она мне вообще не нужна, но мне нужен сейчас этот мирный договор». Он и сам верит каждому своему слову, но она-то знает его куда лучше. Да, ему нужен мирный договор, но еще больше он вожделеет к человеческой плоти, вот почему ему не терпится жениться на особи людского роду-племени. Жадное любопытство Кмена ко всему человеческому мало-помалу начинает ее страшить — как страшит оно и весь народ гоилов.

Откуда же тогда берется любовь? Из чего она сделана? Из камня, как он? Из воды, как она?

Поначалу, когда она надумала его отыскать, это вообще была просто игра. Желание заполучить в руки игрушку, которая привиделась во сне. Гоил, сокрушающий мир, презрев все порядки и правила, как презирает их она сама. Вот только феи давно уже никаких игр с миром не затевают. Последняя, которая на это решилась, живет теперь в коже из ивовой коры на берегу озера своих сестер и вместо слез роняет в воду желтые листья. И все равно — она отправила своих верных служанок, сонмы черной моли, на поиски Кмена. Шатер, под сводами которого она его впервые повстречала, насквозь пропах кровью и совсем уж неведомой ей смертью, но она все еще считала происходящее просто игрой. Посулила ему целый мир. Посулила, что его плоть завоюет плоть его врагов. И слишком поздно заметила, что он и в ней самой посеял нечто неведомое. Любовь. Страшнейший из всех ядов.

— Тебе надо чаще носить людские платья.

В глазах золото. На губах огонь. И никакой усталости, хотя он уже много суток почти не спит.

Шурша пышным платьем, она к нему обернулась. Человеческие женщины наряжаются наподобие цветка: многослойные лепестки вокруг смертной, тленной сердцевины. Она приказала пошить себе платье точь-в-точь как на одной из картин, что висят в замке убитого генерала. Кмен не раз замирал перед этим полотном в полной отрешенности, словно погружаясь в мир своих самых заветных чаяний. Материи, которая ушла на этот наряд, с лихвой хватило бы и на десять платьев, но ей нравилось слышать шуршание шелка и кожей ощущать его гладкую прохладу.

— От Хентцау никаких вестей?

Как будто она не знает ответа. Но почему моли, ее верные служанки, все еще не нашли того, кого она разыскивает? Она же так ясно его видела. Казалось, руку протяни — и дотронешься до его нефритовой кожи.

— Если он есть, Хентцау его разыщет.

Кмен встал у нее за спиной. В ее снах он, значит, сомневается, зато в своей яшмовой тени — нисколько.

Хентцау. Еще один, кого она с удовольствием бы убила. Только его смерть Кмен ей ни за что не простит, как и смерть своей будущей невесты. Хотя ему ведь и родных братьев приходилось убивать, у гоилов такое не редкость, но Хентцау ему ближе родного брата. Быть может, даже ближе, чем она сама.

В вагонном окне их бледные отражения слились. У нее все еще учащается дыхание, когда он стоит рядом. Откуда берется любовь?

— Забудь нефритового гоила, забудь свои грезы, — прошептал он, распуская ей волосы. — Я подарю тебе новые. Только скажи, какие.

Она никогда ему не рассказывала, что впервые увидела его в своих снах. Ему бы такое не понравилось. И у людей, и у гоилов слишком короткая жизнь, чтобы понять: наше вчера рождается из нашего завтра, — и наоборот.