Бессонница

Анастасия Эльберг

«Бессонница»

There's something wrong with me chemically

Something wrong with me inherently

The wrong mix in the wrong genes

I reached the wrong ends by the wrong means…

«Depeche Mode», «Wrong»

2008-2009

Треверберг

Глава первая

Первое письмо Джонатана к незнакомке

Имя… твое имя. Как же тебя зовут? Я сел за стол, достал из ящика блокнот для писем, взял ручку – и поймал себя на мысли, что не помню твоего имени. Как такое могло произойти? Ведь я называл его столько раз. Оно было для меня самой сладкой музыкой, которую только доводилось слышать простым смертным. А теперь… я забыл его. Почему? Мне кажется, оно начинается на гласную… впрочем, я могу и ошибаться. Я давно не писал писем, надеюсь, ты простишь мне мой кривоватый слог.

Хотя что я несу? Я не знаю твоего адреса, так что письмо отсылать не буду. Но я просто обязан его написать. На вопрос «почему» у меня тоже нет ответа. Вопросы, сплошные вопросы. Сотни вопросов – и ни одного ответа. Если я во что-то влипаю, то это обычно серьезно: так говорил мой отец, и я злился, но теперь понимаю, что это правда. Я буду звать тебя… Незнакомка . Хорошо? Мне нравится, как это звучит. Надеюсь, тебе тоже понравится. Нам ведь нравились одни и те же вещи, ты помнишь?

С трудом представляю, что можно тебе написать. Разве мы во время последней встречи не сказали друг другу все, что можно было сказать? Точнее… я говорил, а ты молчала. Женщины всегда так много говорят, а с тобой было иначе. С тобой все было иначе. Я сам стал другим. И теперь тебя нет рядом, но я до сих пор тот, другой. Ты забрала с собой частицу меня. И я не уверен, хочу ли получить ее обратно. Может быть, через эту частицу мы с тобой поддерживаем невидимую связь? Может, благодаря ей я так часто думаю о тебе?

Больше шести месяцев прошло с тех пор, как мы расстались, а я до сих пор восстанавливаю в памяти то, что было… и, знаешь, порой мне кажется, что я сам себе это придумал. Красивая сказка, слишком хорошо, чтобы быть правдой, чтобы не сломаться в грубых человеческих руках. Мы всегда ломаем то, к чему прикасаемся. Таков человек. Кто-то говорит, что основа нашей природы – это творчество, создание чего-то нового. Ведь мы сами творения природы, и должны продолжать творить. Но это все чушь , скажу я тебе. Сколько бы человек ни создавал, это будет разрушено. Боль, страх, смерть – вот такой язык понимают люди.

Но ты была не такой… ты была другой . Порой мне казалось, что тебя прислал сам черт, настолько ты отличалась от остальных. Черт или ангел – какая теперь разница? Думаю, что все же черт. Потому что в тебе было что-то дьявольское. В том, как ты на меня смотрела. В том, как ты улыбалась. Я так и не смог понять тебя до конца. И теперь осознаю, что не стремился к этому. Я принимал тебя такой, какая ты есть. Вместе с твоими странностями и тайнами. Наверное, это и есть та любовь? Но если так… зачем же кто-то отнял тебя у меня в тот самый момент, когда я поверил в свое счастье?

Ох, твое имя – ну почему же я не могу его вспомнить? Это так странно. Мне кажется, что буквально вчера я шептал его, лежа в кровати и пытаясь заснуть. Эта бессонница . Она уже измучила меня – какие бы таблетки я ни пил, они помогают мне забыться разве что на пару-тройку часов. С того момента, как мы расстались, бессонница стала моей постоянной спутницей. Она всегда рядом. Устроилась на моей подушке, следит за мной и дышит, обдавая холодом мою щеку. Такой любовницы я не пожелаю никому, но, похоже, кто-то сделал выбор за меня.

Ну, зачем я тебе рассказываю о бессоннице… лучше ты расскажи мне о себе. Где ты сейчас? Париж? Новый Орлеан? Северный Полюс? Ты одинока или вышла замуж? Надеюсь, что у тебя все хорошо… я чувствую , что у тебя все хорошо. Хотя, если говорить совсем честно, я ничего не чувствую. Иногда у меня такое ощущение, будто я умер, и только оболочка моя бродит по этой земле. Порой я тянусь куда-то, и у меня даже появляются желания, свойственные существу из плоти и крови: мне хочется выкурить хорошую сигарету, выпить бокал вина, обнять красивую женщину. Но это так быстро угасает во мне, что я уже через пару минут забываю, чего хотел. Дни, бесконечная, хмурая череда дней. Они похожи один на другой, как близнецы. Бесконечное серое безумие, холодное и гладкое на ощупь – камень без души.

Я скучаю по тебе. Не знаю, можно ли это так назвать, но определение «скучаю» как нельзя лучше описывает мои ощущения. Мне не хватает тебя. Я понимаю, что не увижу тебя, но это меня не отрезвляет. Я не верю в то, что меня что-то сможет отрезвить. Я словно застрял между сном и явью, на этой зыбкой границе, которую кто-то провел между полубессознательным состоянием и бодрствованием, и, похоже останусь тут надолго. Или навсегда.

Навсегда. Ты когда-нибудь думала о том, как странно звучит это слово? Да, странно, но не страшно. Ты научила меня не бояться. Ты-то точно знала, что такое «навсегда». Вечность . Ты могла бы дать мне это – достаточно было попросить. Думаю, ты согласилась бы, хотя мне пришлось бы тебя уговаривать, но рано или поздно ты все равно сказала бы мне «да». И я бы пошел на это. Ты говорила, что нельзя принимать такие решения быстро, потому что ты не знаешь, что ждет тебя в вечности: нескончаемое счастье или нескончаемая боль. Но ради тебя я был бы готов даже на нескончаемую боль. Мы были бы вместе. Всегда. И я был бы счастлив – этого бы мне вполне хватило для счастья. Я не знаю, какому богу следует молиться для того, чтобы он вернул мне тебя. Или же просто знаю, что молитвы не помогут…

На часах начало четвертого утра. Когда-то в это время я видел девятый сон, а теперь я пишу тебе письмо, изредка поднимаясь со стула для того, чтобы размять спину, и смотрю в окно, на ночной сад. Когда-то я боялся темноты, но теперь думаю, что ночь прекрасна. Теперь ночь – это мое время . Днем все так переменчиво, быстротечно. А ночью мир меняет краски. Глупцы те, кто говорит, что ночь – это непроглядная тьма! Они ничего не понимают. Если бы они встретили тебя, то поняли бы, что такое ночь. Ты бы им объяснила, что она в себе таит. Но это вряд ли. Ты говорила мне, что ночь открывается только избранным, тем, кто готов ее понять. Не думаю, что среди всей этой суеты, в этом дневном мире, так много избранных. На то они и избранные, чтобы их было мало, ведь так?

Иногда я думаю о том голоде , который ты описывала. Интересно, почувствую ли я когда-нибудь этот голод? Как бы я хотел почувствовать его! Всего лишь на пару секунд. Мы бы стали ближе. Ненамного, на чуть-чуть. Но стали бы. Ведь, по сути, мы с тобой – одной крови. Дар это или проклятие, но уже ничего не изменить.

Голод . Я стою по ночам возле окна, смотрю на сад и жду, когда он появится. Это глупо – точно так же можно ждать наркотического прихода, не притрагиваясь к героину. Я не знаю, что это за ощущение, не знаю, как поведет себя мое тело. И порой я даже боюсь, что это повлечет за собой что-то страшное … но я готов к этому. Уже готов. И я не оступлюсь.

Светает. Этот суетный день, это яркое солнце. В последнее время у меня болят глаза, когда я выхожу на солнечный свет. Я поменял солнцезащитные очки на другие, с более темными стеклами. Мой начальник говорит мне, что я похудел и стал похож на наркомана. Скоро я пошлю его к черту и уволюсь. Большинство своих денег я и так зарабатываю свободной журналистикой, не понимаю, зачем я еще хожу на эту работу. Даже ноги секретарши меня уже не волнуют. И денег у меня достаточно для того, чтобы жить без работы хоть целый год.

Наверное, пора заканчивать, потому что письмо получилось слишком длинным. Я надеюсь, что ты не скучаешь, и у тебя достаточно поклонников. Ты любила, когда вокруг тебя крутились мужчины… но не будем об этом. Всего хорошего.

Всегда твой, Дж. С.

Глава вторая

Винсент

(1)

– Властью, данной мне Темным Советом, я, Авиэль, Магистр карательной части Ордена, предназначаю вас друг другу. Отныне ты, Винсент, принадлежишь Дане, а Дана принадлежит тебе, и так будет до тех пор, пока Великая Тьма не распорядится иначе.

Дана осторожно сжимает мою руку – единственный жест, который выдает ее волнение. Словно извиняясь за излишнюю эмоциональность, она поднимает на меня глаза и виновато улыбается. Я успокаивающе киваю ей, и она поправляет фату, вышитую кем-то из наших мастериц – ярко-алую, как и ее платье. Немногочисленные присутствующие переминаются с ноги на ногу. Они нервничают: складывается впечатление, будто это не мы с Даной стоим напротив Магистра в зале Совета и даем клятву, к которой каждый из нас идет сотни лет. По причине торжественного события зал освещен чуть ярче обычного – в два раза больше факелов и масляные светильники, напоминающие канделябры.

– Я, Винсент, клянусь кровью своего создателя, что буду рядом с Даной до тех пор, пока Великая Тьма не распорядится иначе, – говорю я Магистру заранее заученную формулировку. Он кивает и поворачивается к Дане.

– Я, Дана, клянусь кровью своего создателя, что буду рядом с Винсентом до тех пор, пока Великая Тьма не распорядится иначе, – отвечает она с готовностью.

Магистр подает нам чашу с ритуальным напитком. Мы все уже пробовали такой, когда давали клятву верности Ордену: у него сладкий вкус, и его считают вином, хотя по запаху можно предположить, что это отвар каких-то трав. Мы с Даной поочередно делаем по глотку, и Таис, получившая чашу из наших рук, относит ее гостям.

– Ты можешь поцеловать свою подругу, Винсент, – говорит мне Магистр.

Услышав эту фразу, остальные, включая Таис, отвлекаются от причащения к таинству ритуала предназначения и как по команде обращают взоры на нас. Щеки Даны, которая и без того смущена приглашением совершить более чем интимный поступок (до этого на людях мы разве что случайно соприкасались руками), заливаются краской.

– Я… не могу прямо здесь, господин Магистр, – говорит она смущенно.

– Дана. – В его голосе можно уловить неуверенные нотки. – Это часть ритуала. Я понимаю, что вам обоим неуютно, но вы должны это сделать.

После секундного колебания я поднимаю ее фату и уже хочу опустить ее на плечи, но в последний момент Дана перехватывает ткань и вытягивает руку так, чтобы тонкое кружево закрывало наши лица от гостей, а потом быстро прикасается к моим губам и делает шаг назад. Присутствующие реагируют на это одобрительным свистом, кто-то начинает аплодировать, а Магистр кладет руки нам на плечи и говорит:

– Поздравляю вас, дети мои. Теперь вы живете друг для друга. Сегодня перед лицом Великой Тьмы вы поклялись друг другу в верности, и пусть она всегда будет с вами, куда бы вы ни повернули.

Таис снова подходит к нам, на этот раз, в сопровождении Рафаэля. В честь церемонии он в кои-то веки нормально уложил волосы и выбрал более-менее приличную одежду. Разве что мантию члена Ордена он накинул на плечи так небрежно, будто это был холщовый мешок. Рафаэль отдает Магистру пустую чашу, а Таис протягивает Дане свернутую белую ткань.

– Дана, Винсент, – произносит она, восхищенно переводя взгляд с меня на Дану и обратно, – наши дорогие собратья по Ордену, наши верные друзья, те, с кого мы берем пример! Вот мы и дождались этого дня: вы произнесли клятву предназначения! Среди карателей нет ни одной более гармоничной пары, чем вы. Вы так хорошо подходите друг другу! Оба сильные, независимые, непримиримые… это будет замечательный союз! Это было так волнующе… вы такие лапочки!

– К делу, Таис, – торопит ее Рафаэль.

– Я расчувствовалась… – В подтверждение своих слов Таис смахивает со щеки слезу и протягивает Дане ткань. – Это подарок от всех нас. Десять фей ткали его почти три месяца! – Таис подмигивает Дане. – Они нашептали мне на ушко, что перед тем, как отдать его мне, они пару недель вымачивали ткань в специальном растворе. Если женщина наденет такое платье, то перед ней не устоит ни один мужчина…

Рафаэль морщится, и его лицо принимает еще более скучающее выражение, хотя кажется, что это невозможно.

– Ну, брось, Таис, – говорит он. – Если перед Даной не устоял сам Винсент, то нет на свете мужчины, который перед ней устоит. В платье она или без платья.

– Хватит вам, – обрывает их Дана, принимая подарок. – Не смущайте меня еще больше. Давайте лучше посмотрим, что это…

Подарок оказывается белым шелковым платьем с искусной вышивкой. Чего тут только нет: и жемчуг, и драгоценные камни, и золотые нити.

– Это платье для первой брачной недели, – поясняет Таис, смущенно опуская глаза, и на ее щеках появляется легкий румянец. – Есть древняя традиция: во время первой брачной недели невеста должна быть в платье, которое ей дарит одна из близких подруг…

Дана обнимает Таис и целует ее в лоб.

– Спасибо, милая. Платье прекрасно. Завтра утром мы приедем в резиденцию Магистра, и я сразу же переоденусь. – Она оглядывается на гостей. – Ну? Кто будет нас сопровождать? Или мы поедем в одиночестве?

(2)

Я проснулся за секунду до того, как прохладная ладошка Эмили коснулась моего лба, и взял ее за руку.

Эмили вздохнула и отошла к окну. Я еще с минуту лежал без движения, после чего встал, потянулся, расправляя спину после долгого сна, и подошел к ней. Поезд ехал по лесистой местности – здесь не было ни души, разве что коровы и овцы, пасшиеся на лугу. Солнце спряталось за горизонт, и небо еще было светлым, но ночь в этих местах наступала внезапно, так что до темноты оставалось немногим больше двадцати минут.

Она подняла голову и посмотрела на меня.

Эмили улеглась поудобнее, свернулась калачиком, и я поправил ей одеяло.

Я положил руку на подушку, и Эмили легко сжала мои пальцы.

Ответа не последовало: Эмили уже спала, положив ладони под щеку. Засыпала она мгновенно, чем выгодно отличалась от подавляющего большинства обычных смертных детей.

Я снова выглянул в окно. Пейзаж сменился более пустынным – леса и луга с зеленой травой остались позади, и теперь местность больше всего напоминала сухую степь. Совсем стемнело, и на высоком загородном небе можно было разглядеть созвездия и тонкий серп луны.

Реклама поездов компании «Треверберг Экспресс» была правдой от первого до последнего слова: еще никогда я не встречал такой точной информации в проспектах. Компания предлагала пассажирам не только комфортабельные купе, вкусную еду и обслуживание на высшем уровне, но и ряд других удобств, в число которых входил беспроводной Интернет. За три дня дороги я успел досконально изучить сайт Треверберга, города, который был конечной точкой нашего путешествия. Сайт оказался информативным и регулярно обновляемым: я ознакомился с историей города, с праздниками и важными датами, а также узнал, что он являет собой теперь: Западная Европа, приятный климат, относительно нежаркое лето и не очень холодная зима.

Миллионный город, главной экономической отраслью которого является «ночной бизнес»: на десятерых человек тут приходился в среднем один клуб. Две крупные сети отелей, «Астер Hotel» и «Тревер Palace» (последняя названа в честь основателя города, Уильяма Тревера), издательство, радиостанция, официальный канал спутникового телевидения (точнее, два канала – еще частный, порнографический). Небоскребы из стекла и бетона и торговые центры в новой половине города, мрачные особнячки в два этажа и архитектурные памятники в старой половине. Я скопировал в походный блокнот городскую карту и красными точками отметил на ней места, которые нужно будет посетить. Среди прочих я отметил и улицу Арт Стрит, на которой выставляли свои работы молодые художники и скульпторы.

Я закрыл компьютер, отложил его и в очередной раз посмотрел в окно. На этот раз Рианна, похоже, решила надо мной посмеяться. Она не назвала мне даже имени той, кого мне нужно найти. Женщина лет тридцати, европейской внешности, живет обособленно, редко впускает кого бы то ни было в свою жизнь. Классический портрет Незнакомки, под который подходят девяносто девять процентов таких существ, если не сто. Хочется верить, что Треверберг Эмили понравится. Так или иначе, нам придется там задержаться.

Во всем этом есть только одна положительная деталь: женщина, которую Рианна порекомендовала мне в качестве компаньона. На этот раз мне попалась особенная женщина. Лорена Мэдисон. Синеглазая брюнетка – мимо такой пройдет разве что слепой, глухой и немой. По образованию – врач, так что мы с ней коллеги, но по профессии не работает. То есть, она продолжает оказывать другим помощь, но только не медицинскую, а духовную и энергетическую. Занимается арифметикой судьбы , этой чепухой, в которую свято верят некоторые смертные, иногда берется за более серьезные вещи, используя свои знания в области демонологии – печать Прародительницы позволяет. По словам Рианны, медиумов сильнее она еще не встречала, хотя прожила на свете не на одну тысячу лет больше меня.

От размышлений меня отвлек тихий стук в двери купе. Гостьей оказалась проводница. Она держала в руках бумажный стакан с кофе и пакет, в котором прятались сэндвичи.

Проводница отдала мне кофе и пакет. В какой-то момент наши руки соприкоснулись, и я почувствовал, как она напряглась. В ее глазах мелькнула искра непонимания, но через секунду она уже снова улыбалась. Девушка оказалась медиумом, пусть и не очень умелым: скорее всего, она и сама не подозревала о своих способностях, но ее сил хватило на то, чтобы понять, что со мной «что-то не так». Пауза затягивалась, а ее улыбка из неуверенной становилась вызывающей. Она провела ладонью по волосам, по-прежнему глядя мне в глаза.

В такие моменты я жалел о том, что во мне осталось так мало от вампира, и Великая Тьма забрала у меня способность зачаровывать. Вампиры делали это без особого труда, а мне приходилось прилагать недюжинное ментальное усилие, когда речь шла о внушении.

Проводница подняла бровь.

Вместо ответа я указал на табличку, приколотую к ее блузке, и Адриана закивала.

Мне наконец-то удалось поймать ее блуждающий взгляд: теперь она смотрела мне в глаза.

Адриана устало потерла висок.

Адриана с готовностью закивала, так и не спросив, откуда мне стало известно о содержимом еще не открытого пакета, и пошла по коридору в направлении своего купе.

Я поставил стакан с кофе на стол, положил рядом пакет с сэндвичами и посмотрел на Эмили. Она спала в той же позе, свернувшись калачиком и положив ладонь под щеку. Я протянул руку и легко коснулся пальцами ее лба: сделал то, что она пыталась проделать со мной некоторое время назад – прочитал ее сон. Ей редко снились кошмары, так было и на этот раз: я увидел сказочный лес, яркое солнце, голубое небо и эльфов с феями, которые водили вокруг нее хоровод и весело смеялись. Много раз Эмили просила меня научить ее «выпивать» кошмары, обращая отрицательную энергию себе на пользу. Не знала она только одного: такие фокусы можно проделывать только с теми снами, которые не являются воспоминаниями. Но кошмары смертных она могла «лечить» уже сейчас: просто нужно было найти того, на ком это можно испробовать.

Эмили вздохнула, перевернулась на другой бок и обняла подушку. Для окружающих, не имеющих понятия о ее истинном возрасте, она выглядела ребенком, на вид ей можно было дать максимум восемь лет. Я давно ждал того момента, когда ее сверхъестественные способности наконец-то проявятся. Это произошло неожиданно. Теперь мне приходилось спешно объяснять ей некоторые вещи, думать о том, что кое-какие моменты пока лучше держать в тайне. И еще мне пришлось принять тот факт, что она начала взрослеть. Не пройдет и десяти лет, а она превратится в светловолосую девушку с ясными голубыми глазами, станет еще более непохожей на меня, и мне придется рассказать ей самую главную тайну. Может, она проклянет меня. Может, она полюбит меня еще сильнее. Но рано или поздно настает момент, когда нам нужно платить по счетам. И не важно, как давно мы совершили ошибку.

Глава третья

Лорена

(1)

Свои дни рождения Оливия Сандерс справляла с размахом – так, как и подобает основательнице и владелице городского издательства. И сегодняшний исключением не стал, хотя я надеялась, что в этот замечательный июньский вечер мне не придется втискиваться в вечернее платье и изображать версальские манеры. Вечернее платье я заменила коктейльным – более легким и откровенным, так как на улице царила жара: погода не только не для начала лета, но и не для Треверберга вообще. Я отдала предпочтение удобным классическим туфлям, а не высокому каблуку, на случай внезапных изменений в настроениях стихии захватила легкий жакет, и своим внешним видом осталась довольна.

Я припозднилась, почти все гости собрались – это можно было понять по количеству дорогих машин во дворе и возле ворот. Приемы Оливия устраивала у себя дома: ее викторианский особняк в два этажа к этому располагал. Правда, мне куда легче было представить тут компанию в средневековых костюмах, а не женщин в вечерних платьях и мужчин в смокингах. Гости степенно перемещались по гостиной, изредка подзывая официантов для того, чтобы взять коктейль или шампанское. Я кивнула паре друзей, улыбнулась бывшим коллегам, после чего решила, что неплохо было бы перекусить, и направилась к столу (шведскому, как водилось). Тут-то ко мне и подошла виновница торжества.

Оливия заулыбалась и приняла пакет с подарком. Всего несколько лет оставалось ей до семидесятилетнего юбилея, но точный возраст ее не знал практически никто, а выглядела она хорошо. Пару месяцев назад в рамках какого-то проекта городская газета обратилась к нашим бизнес-леди и предложила им сделать снимок без макияжа, а потом рассказать о том, как они ухаживают за собой. Наверное, автор соответствующей колонки сбила не одну пару туфель, разыскивая участниц. Согласились только двое: Оливия и Изольда Паттерсон. Появление последней меня не удивило: ненавязчивый эпатаж Изольде никогда не был чужд, а вот согласие Оливии оказалось полной неожиданностью. На вопрос о том, как она заботится о своем лице, мисс Сандерс ответила пространно, упоминая и правильное питание, и спорт, и наименования нескольких косметических фирм, а Изольда ограничилась двумя словами: сон и секс .

Сегодня на Оливии было строгое, но неизменно элегантное вечернее платье из черного бархата с позолотой на рукавах и воротнике. Она взяла меня под руку, но повела не к столу, а в противоположном направлении – к гостям.

Я окинула взглядом толпу гостей.

Когда незнакомец подошел к нам, я пожалела, что не надела туфли на каблуке: оказалось, что он выше меня как минимум сантиметров на двадцать. Смуглокожий, как-то не по-нашему статный, он резко выделялся на фоне остальных гостей, а белоснежный смокинг только подчеркивал явно не европейское происхождение. Мужчина изучал меня спокойно, чуть свысока (его рост к этому располагал), и я в какой-то момент почувствовала себя неуютно. Наконец, он улыбнулся мне, и я подарила ему ответную улыбку.

Услышав это короткое предложение, я оторопела, так как голос моего знакомого оказался в точности таким, каким я его себе представляла: мягкий, бархатистый и обволакивающий. Кристиан произносил чуть тверже обычного букву «р». В остальном же его английский был безупречен.

Я подала руку для поцелуя, но его не последовало. Кристиан только тронул мои пальцы, после чего приложил ладонь сначала к левой стороне груди, а потом – ко лбу. Я вежливо улыбнулась, размышляя о том, почему он решил воспользоваться восточным жестом вместо принятого в свете приветствия.

Оливия, воспользовавшись нашим замешательством, поспешила откланяться.

Кристиан с любопытством оглядел меня.

Я понимающе кивнула.

Услышав эти слова, проходивший мимо официант замедлил шаг, но я покачала головой.

Он снова сделал паузу и вгляделся в мое лицо – похоже, так пристально разглядывать собеседников было в его манере.

Широкий каменный балкон оказался пуст, так как почти все гости были увлечены показываемой в одном из залов культурной программой. Мы с Кристианом подошли к перилам, и я посмотрела вдаль.

Кристиан величаво кивнул.

Я отреагировала на его слова чуть заметным смешком.

Я повернулась было к нему для того, чтобы посмотреть в глаза и понять, говорит он серьезно или же шутит, но Кристиан покачал головой.

Его рука на моем плече казалась тяжелой и невесомой одновременно. Я снова попыталась сосредоточиться на своих ощущениях, но и на этот раз ничего не почувствовала. Исключительно темную глубину, спокойную, как море в хорошую погоду. Еще ни разу мне не доводилось встречать человека, который бы так удачно скрывал от меня свои мысли.

Кристиан убрал руку с моего плеча и положил ее на перила балкона, на расстоянии нескольких миллиметров от моей руки – так, чтобы пальцы наши не соприкасались. Он наклонился к моему уху, и я почувствовала его дыхание на своей шее.

Он опустил голову еще ниже, так что теперь почти касался губами кожи за ухом. Я почувствовала, как его руки легли мне на плечи и легко провели по ним, словно Кристиан пробовал на ощупь бархат или шелк.

Это прозвучало, скорее, как приказ, а не как просьба. Я полуобернулась к нему, и мы посмотрели друг другу в глаза. Кристиан прикоснулся пальцами к моей щеке и осторожно взял за подбородок. Я провела языком по губам и улыбнулась.

Я прикрыла глаза и потянулась к нему в ожидании поцелуя. Мне казалось, что это будет прямым и логичным следствием разговора, но, услышав тихий смех Кристиана, поняла, что ошиблась.

Я отошла на пару шагов от Кристиана и поправила прическу.

Некоторое время я молчала, внимательно изучая лицо Кристиана. Никаких эмоций он не проявил – даже не повел бровью.

На мои слова Кристиан отреагировал открытой улыбкой.

Я поджала губы.

Я фыркнула от смеха.

Я тоже достала сигареты из сумочки.

Я подала ему руку, и Кристиан поцеловал мои пальцы.

(2)

Незнакомая комната. Непонятно, как я сюда попала, но могу сказать точно: я тут впервые. Большой зал напоминает зал для танцев. Мебели почти нет, а те немногочисленные предметы, которые тут присутствуют, закрыты белой тканью: впечатление такое, будто кто-то решил делать ремонт. Зал почти не освещен – только канделябры по углам, но мрак свечи рассеять не могут. Я осматриваюсь и размышляю о том, как сюда попала. Это похоже на дом в старой половине города, но Треверберг ли это? Кажется, что это другой город, более того – другая страна. И даже… другой век? Ощущение полного растворения во времени. Оказавшись в помещении, я по привычке начинаю снимать плащ… и понимаю, что, кроме этого плаща, на мне ничего нет.

– Ты опоздала, – слышу я за своей спиной и оборачиваюсь.

Молодая женщина. Пышные светлые волосы, не собранные в прическу, свободно лежат на плечах. Голубые глаза. Макияж, который при ярком освещении смотрелся бы вульгарно, но в полумраке выглядит уместно. Ростом женщина почти с меня, но каблук добавляет ей несколько сантиметров, так что она смотрит на меня сверху вниз. На ней черный корсет и короткая, едва прикрывающая бедра юбка. Женщина деловито постукивает по ладони рукоятью небольшой плетки, которую держит в руках.

– Ты опоздала, – повторяет она.

– Прошу прощения. – Первое, что приходит мне в голову. – Вы можете напомнить мне, на какое время мы назначали нашу встречу?

– Ты опоздала – и еще смеешь задавать вопросы?! Вставай на колени. И снимай плащ!

Прежде, чем я успеваю отреагировать, женщина поднимает плетку для удара, но потом снова опускает ее.

– И повернись ко мне спиной, – добавляет она. – Для опоздавшей ты слишком нагло смотришь мне в глаза.

Я послушно поворачиваюсь спиной и, сняв с плеч плащ, бросаю его на пол. Женщина убирает его в сторону небрежным движением ноги.

– Вставай на колени, – напоминает она.

И я, решив, что спорить бессмысленно, опускаюсь на пол.

С плеткой женщина управляется мастерски. Такое ощущение, будто кто-то рассказал ей обо всех моих предпочтениях, и она знает все эрогенные зоны на моей спине с точностью до миллиметра. В какой-то момент я забываю о том, что оказалась в незнакомом месте, да еще и попала в такую странную ситуацию, и отдаюсь на милость момента. Более того – чувствую, что женщине нравится делать то, что она делает. И в тот самый момент, когда я поднимаю голову и выпрямляю спину, приготовившись получить более сильный удар, она неожиданно кладет руку мне на плечо, наклоняется к моему уху и говорит:

– Теперь ты.

Эта перемена в ее настроении приводит меня в замешательство. Я поднимаюсь с колен и беру из рук женщины плетку. Теперь она выглядит иначе: на ее лице уже нет решимости, только абсолютная покорность. Она даже опускает глаза и съеживается.

– Делай со мной все, что хочешь, Госпожа, – говорит она.

У женщины, как и у большинства блондинок, светлая кожа. И, похоже, очень тонкая, чувствительная к прикосновениям. Ничего не стоит оставить синяк – достаточно крепко схватить за руку, и такие синяки долго заживают. Я внимательно изучаю ее лицо. Интересно, кто она? У женщин, любящих подобные развлечения, всегда есть другая жизнь, и эти две жизни существуют независимо одна от другой.

Кто она? Бизнес-леди? Руководитель высшего звена в банке? Финансовый аналитик на бирже? Или же она – из тех простых служащих, которые пашут за жалкие гроши с восьми до пяти? Как бы то ни было… мне не дано этого узнать, да и вряд ли она расскажет, если я спрошу. Одно из главных правил таких заведений (если это, конечно, было таким заведением): не задавать вопросов касательно другой жизни.

Женщина поднимает на меня глаза, не меняя раболепной позы. Я перебираю плетку в руках и думаю о том, что кожаные ремни оставляют особенные следы: их не спутаешь ни с чем и вряд ли замаскируешь тональным кремом. Я ловлю себя на мысли, что мне хочется ударить ее не по рукам и не по спине, а по лицу, и понаблюдать за тем, как на ее щеке выступают красные полоски. Что она скажет завтра на работе, если ей начнут задавать вопросы? Как на нее будут смотреть коллеги? Как она будет чувствовать себя со всем этим?

Мы стоим рядом, почти вплотную – так близко, что я могу чувствовать тепло ее кожи. И еще я могу почувствовать ее запах. Запах страха, к которому примешивается легкая, почти незаметная нотка желания. Женщинам в ночных клубах, которые любят подобные развлечения, обычно не хватает именно этого запаха: без него вся прелесть таких игр сходит на «нет». Я снова смотрю на свою новую «знакомую», и она нерешительно улыбается мне. Если это и актерская игра, то игра талантливая… впрочем, играть мне надоело. Я беру ее за руку и веду к одному из диванов.

Женщина смотрит на то, как я принимаю вальяжную позу, но не двигается с места. Наконец, она понимает, что от нее требуется, и пытается примоститься на краю дивана, но я ставлю ногу ей на плечо и отталкиваю.

– Садись на пол. Мне и так мало места.

– Да, Госпожа, – покорно отвечает женщина, берет меня за щиколотку и целует мои пальцы, а потом отпускает мою ногу и устраивается на полу.

Несколько секунд мы пытаемся найти позу, которая устроила бы нас обоих. Я направляю женщину прикосновениями пальцев ноги к ее щеке, и, объяснив ей таким образом, что от нее требуется, кладу голову на подлокотник дивана. Плетка до сих пор у меня в руках, и я размышляю о том, что совсем не обязательно отказывать себе в удовольствии ударить ее прямо сейчас, но тут понимаю, что голова моя лежит не на подлокотнике дивана, а на коленях… у Кристиана.

Я пытаюсь разглядеть его, подняв голову, но сумрак не дает мне этого сделать. Все, что я могу сказать точно: он, в отличие от нас с незнакомкой (она уже успела избавиться от одежды) одет. Мне просто снится сон, вот и все, говорю я себе. Как я не поняла этого в самом начале?

– Выбирая между незнакомцем и женщиной, я предпочел женщину, – слышу я голос Кристиана. – Надеюсь, я не разочаровал тебя? Вероятно, ты ждала незнакомца?

– Ждала? – переспрашиваю я. – В каком это смысле – ждала?

– В прямом. Это ведь твой сон. Люди часто фантазируют о ком-то, кого они хотели бы увидеть в своих снах.

– Я… я не знаю. Мне редко снятся сны.

Кристиан гладит меня по волосам.

– Знаю. Ты особенная женщина.

Его рука опускается чуть ниже, он кладет ладонь мне на лоб, потом гладит меня по щеке и, наконец, осторожно прикасается к губам. Я ловлю его пальцы и провожу по ним языком. У него прохладная кожа, в отличие от кожи женщины, которая буквально пылает. Я чувствую ее прикосновения к своим бедрам, она поднимается чуть выше, прикасается к животу и к груди, а потом обнимает меня за поясницу и заставляет податься вперед – переместиться чуть ближе к ней. Кристиан пытается убрать руку, но я снова обхватываю губами его пальцы, и только потом отпускаю их.

– Ты так и будешь смотреть? – снова задаю я вопрос. – Или присоединишься?

– А ты хочешь, чтобы я присоединился?

Я не отвечаю, пытаясь сосредоточиться на ощущениях. Женщина сжимает мою поясницу чуть крепче, и я откидываю голову назад. Кристиан кладет руку мне на шею и сжимает пальцы.

– Чего ты хочешь? – снова спрашивает он.

– Тебя, – отвечаю я.

– Нас тут двое. – Он делает паузу. – Назови мое имя.

(3)

Если бы со мной рядом сегодня спал мужчина, то это был бы последний раз, когда я его видела. Потому что проснуться, сесть на кровати и сказать «Кристиан» – это не самое подходящее начало дня. Особенно если спящего рядом мужчину зовут иначе.

В первую секунду я подумала о том, что сон закончился непростительно быстро и на самом интересном месте. Потом я обратила внимание на то, что кошки не дремлют в ногах (именно так они «приветствовали» меня с утра), а сидят на кровати и смотрят на меня во все глаза – так, будто увидели привидение. На часах было начало десятого, за окном, конечно же, светило солнце, а мой будильник, поставленный на восемь утра, так и не прозвенел. Либо я умудрилась выключить его во сне, а потом успешно об этом забыла, либо просто не услышала.

Я поднялась с кровати и отправилась в ванную, на ходу сняв пеньюар и бросив его в корзину для белья – он был таким мокрым, что его впору было выжимать, кондиционер работал всю ночь, но от жары не спасал. Не спасал и ледяной душ: я минут пять простояла под струями без движения, вытянув шею и прикрыв глаза, но кожа до сих пор была горячей. Я провела ладонями по шее и щекам и вспомнила женщину из сна: почему-то этот жест ассоциировался у меня с ней. Вспомнила ее кожу, горячую и влажную, вспомнила ее лицо и свое желание понаблюдать за тем, как на ее щеках появляются красные следы… и вспоминать могла бы, наверное, бесконечно, если бы к реальности меня не вернул звонок сотового телефона. По привычке я принесла аппарат с собой и положила на низкий стул. Номер Кристиана на определителе не удивил – обрадовал.

Я взяла полотенце.

Кристиан выдержал паузу, а потом продолжил, как ни в чем не бывало:

(4)

Долго выбирать одежду перед свиданием не входило в мои привычки, но на этот раз я превзошла себя. Платье было выбрано за долю секунды – я даже не успела толком подумать, просто достала его из шкафа. Оно лежало на самой дальней полке, как раз на том месте, куда я отправила его почти сразу же после покупки. Хотя платье оно напоминало довольно-таки отдаленно, и больше всего подходило на роль наряда для проститутки из квартала Красных Фонарей: небольшой кусочек ярко-алого бархата, который с трудом прикрывал грудь и бедра. Одна из тех вещей, которые женщины покупают в приступе лечебного шопоголизма, а потом не понимают, как они могли положить глаз на такое убожество.

Я примерила платье, повертелась перед зеркалом и пришла к выводу, что выгляжу потрясающе. С момента покупки прошло чуть больше года, и я похудела килограмм на пять, но ткань до сих пор плотно обтягивала фигуру и подчеркивала все, что нужно: в том числе, и то, что под такую одежду невозможно надеть нижнее белье. К платью я добавила чулки и туфли на каблуке, бросила последний взгляд на свое отражение и решила, что к свиданию с Кристианом готова как никогда.

Вечер выдался прохладным, и людей на улицах почти не было. И хорошо: непонятно, что бы подумали мои соседи (да и случайные прохожие тоже), увидев меня в таком наряде, да еще и направляющейся к дому доктора Дойла, который, несмотря на недолгое пребывание в Треверберге, уже прослыл джентльменом с твердыми моральными принципами . Почему бы доктору Дойлу не заказать проститутку, подумала я, нажимая на кнопку звонка? Эта мысль мне понравилась, и я уже начала обдумывать замысловатую фразу, которую можно применить в качестве приветствия, но тут дверь открылась, и на пороге появился Кристиан. Похоже, он, как и я, не особо размышлял над тем, что надеть, и ограничился черными брюками и белой шелковой рубашкой.

Кристиан не ответил. Он медленно оглядел меня с головы до ног. Это был более чем откровенный взгляд, но на его лице появилось то самое возвышенное восхищение, которое свойственно изучающим произведения искусства людям. Молчание затягивалось, и я почувствовала себя неуютно, а потом осознала, что мои щеки заливаются краской.

Кристиан положил ключи от двери на небольшой столик возле зеркала.

Я посмотрела на него и не сдержала улыбки. Он выглядел мальчишкой, который впервые говорит женщине комплимент – и, конечно же, комплимент неумелый.

Маска нерешительности пропала с его лица так же незаметно, как и появилась. Он взял меня под руку и провел вглубь комнаты.

Я снова оглядела комнату, и взгляд мой упал на патефон. Вещь выглядела такой старой, будто ей исполнилось как минимум два века. Я вспомнила, что на приеме нам с Кристианом не удалось потанцевать. Интересно, а он танцует?

Я смотрела на то, как ловко Кристиан управляется с патефоном, и мне пришла в голову забавная ассоциация: он мог бы работать смотрителем в музее и демонстрировать посетителям экспонаты.

Кристиан улыбнулся.

Он погладил мои плечи – это был тот же самый жест, который он позволил себе во время нашего знакомства.

(5)

Если бы у меня попросили детально рассказать о своих ощущениях, то мои попытки потерпели бы неудачу. Ни в одном языке мира не существовало слов для того, чтобы их описать – да и вряд ли они когда-нибудь появятся. Это был один из тех немногих случаев, когда слова становятся лишними, теряют свою актуальность. За эти два с лишним часа мы с Кристианом не обменялись ни единой репликой, ни одним слогом – мы не видели смысла в том, чтобы пользоваться человеческим языком. Мы понимали друг друга через прикосновения, и понимали так хорошо, что порой казалось, что мы знаем друг друга всю жизнь. Так, будто на его месте и вовсе не другой мужчина, а я сама – он буквально читал мои мысли.

Да и были ли в моей голове какие-то мысли? Мысль была только одна: я хочу, чтобы это продолжалось вечно . Чтобы мое тело хотя бы один раз в жизни изменило самому себе и растянуло эти два часа до бесконечности. Конечно, оно мне не изменило. Хотя и доказало мне, что до этого скрывало такие ощущения, о которых я раньше даже не думала. И, когда я уже лежала, спокойно прикрыв глаза и пытаясь привести в норму дыхание, Кристиан наклонился к моему уху и сказал то, что я никак не ожидала услышать, тем более в такой ситуации:

Я повернула голову.

Я улыбнулась и приняла прежнюю позу.

Кристиан взял со стула рубашку и накинул ее на плечи, а потом сел на кровать рядом со мной. Мне хотелось понаблюдать за его реакцией, но еще сильнее хотелось лежать без движения и вспоминать испытанные ощущения. Хотелось помнить их как можно дольше.

Кристиан положил ладонь мне на спину – как раз на татуировку. Сначала я решила, что он просто хочет прикоснуться ко мне, но уже через долю секунды затаила дыхание от ужаса: глаз начал нагреваться. Моим инстинктивным желанием было вскочить, отойти на безопасное расстояние, стряхнуть его руку… но я не смогла даже пошевелить пальцем.

Я не удостоила его ответом.

Я почувствовала, что сейчас расплачусь от бессилия.

Я снова прислушалась к своим ощущениям. На долю секунды глаз обжег холодом, а потом его температура снова сравнялась с температурой тела.

Первые несколько секунд Винсент сдерживал смех, а потом бросил эти тщетные попытки и от души расхохотался.

Винсент убрал ладонь с моей спины и поднялся. Я села на кровати и потерла руки – мне показалось, что запястья затекли.

Он подошел к столу и взял оставленный там портсигар.

Винсент чиркнул спичкой и закурил.

Я подняла на него глаза.

Я прыснула со смеху.

Я протянула руку и взяла вторую сигарету, которую Винсент подкурил по моей невысказанной просьбе.

Винсент снова присел на край кровати, сделал пару затяжек и посмотрел на то, как дым растворяется в воздухе.

С минуту Винсент молча наблюдал за мной, а потом улыбнулся.

Я предостерегающе подняла руки.

Винсент поднялся и, сняв рубашку, повернулся ко мне спиной. Я могла поклясться, что до этой минуты татуировки не замечала, но теперь ясно видела глаз перед собой – так, будто он был там всегда. Точно такой же, как и у меня, выполненный в той же технике, на том же самом месте. Я протянула руку для того, чтобы к нему прикоснуться, но Винсент отошел на пару шагов.

Винсент едва заметно пожал плечами.

Я тоже встала с кровати и подошла к нему. Он оглядел меня, застегивая рубашку.

Винсент закивал.

Я скрестила руки на груди и посмотрела на него.

Я подняла бровь.

Я вздохнула.

Винсент поморщился.

Я подошла к столу и потушила сигарету в пепельнице.

Винсент снял с запястья браслет-цепочку и протянул его мне.

Я взяла цепочку.

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не смеяться слишком громко.

Я вернулась в кровать.

Глава четвертая

Эдуард

(1)

Вчера я решил сделать себе подарок. Мог бы приобрести что-нибудь практичное и нужное, но на новой квартире было все необходимое. А поэтому я купил себе iPod, сменил старую модель на более современную. Меньших размеров, большего объема, с сенсорным экраном и удобным интерфейсом. По возвращении домой я продолжил собирать вещи, но до этого решил испытать свое новое приобретение, включив режим случайного выбора. Выяснилось, что подарок я выбрал более чем удачно. Он выдал мне следующие композиции подряд: «Lonely Nights» «Scorpions», потом – «Walking in My Shoes» «Depeche Mode», а напоследок – «Comfortably Numb» «Pink Floyd».

Три этапа, которые переживает человек, когда судьба посылает ему очередное испытание и проверяет его на прочность. Жалость к себе. Потом – сожаление . И напоследок – безразличие и апатию . Сначала он упивается своим несчастьем. Потом размышляет о том, что этого могло и не произойти, если бы… тысяча «если бы». И рано или поздно приходит к выводу, что так оно и должно быть. Сколько бы мы ни кричали, сколько бы мы ни махали руками, судьба найдет способ скрутить нас в узел.

Прошлое . Вот что мы тащим за собой. Даже в тех случаях, когда это отрицаем. Оно сидит внутри, вгрызается острыми зубками в самую чувствительную часть нашей души. И оно никогда не уйдет оттуда, как бы мы ни хотели его отпустить. Потому что это наше прошлое. И оно всегда будет частью нас. Будет расти, изменяться вместе с нами. Иногда будет делать вид, что ушло и пропало… только для того, чтобы вернуться, и ударить в спину в очередной раз.

(2)

Бывший хозяин квартиры забрал только книги, вещи из шкафа и посуду. Все остальное теперь было в моем распоряжении, начиная от дорогих ковров и заканчивая старомодной мебелью. На полу валялись газеты и куски бечевки – единственная деталь, по которой можно было определить, что отсюда кто-то переехал.

Госпожа Бенсон, владелица дома и хозяйка второй квартиры, той, что располагалась на первом этаже (квартир в доме было две – стандартная планировка большинства домов старой половины Треверберга), поднялась вместе со мной и, увидев мусор, обреченно покачала головой.

Я поспешно присел рядом с ней и протянул ей руки, делая знак подняться.

Госпожа Бенсон поднялась и потерла поясницу.

Обращение «господин Мун» из ее уст звучало более чем странно. Когда я учился в университете, госпожа Бенсон преподавала у меня латынь и называла меня исключительно «Эдуард».

Госпожа Бенсон смотрела на то, как я ставлю у стены мольберт и складываю на стол чистые холсты.

Сравнение с отцом уже обижало меня, хотя несколько лет назад вполне могло отбить охоту брать в руки кисть или карандаш. Я смирился с тем, что как хорошо ни рисовал бы, всегда буду находиться в тени гения Самуэля Муна, автора «Женщины в лисьих шкурах», «Философа» и «Утра ведьмы». У нас с папой был разный стиль – он почти всегда работал с красками, а я предпочитал графику, и вдохновлялись мы разными вещами. Отец, всегда тяготевший к мистике, являлся автором иллюстраций к большинству опубликованных в «Сандерс Пресс» книг с мифами и легендами, и работы его были темными, если не сказать, жутковатыми.

Упомянутое выше «Утро ведьмы», принесшее ему славу, послужило обложкой для романа Оливии Сандерс «Смерть может подождать». На картине была изображена женщина, сидящая перед зеркалом. Половина ее лица – лицо молодой девушки, а вторая половина имеет явно демоническую принадлежность. После этой картины отец буквально проснулся знаменитым. Я же предпочитал более светлые и близкие к обычной жизни вещи. Но и мне, по иронии судьбы, известность принесла картина с мистическим подтекстом – Демон Реки, ждущий очередную жертву возле моста. Сейчас я отнекивался от этой картины, не зная, что побудило меня нарисовать такое, и аргументировал это тем, что в тот период увлекался легендами.

Я отвлекся от раскладывания кистей и посмотрел на госпожу Бенсон. Отец, скорее, согласился бы побыть в роли натурщика, но на кафедру его не затащил бы даже черт .

Я огляделся в поисках подходящего места для принесенных красок, и взгляд мой остановился на окне. Точнее, на подоконнике. Я чувствовал чей-то взгляд с того самого момента, как переступил порог квартиры, и теперь понял, что к чему. На подоконнике сидел огромный черный кот. Он смотрел на меня блестящими медово-желтыми глазами, едва заметно шевелил усами и не двигался с места. Шерсть у кота была пушистой и немного клочковатой, а на его шее, помимо природного мехового «воротника», красовался узкий ярко-алый ошейник с крохотным бубенчиком.

Кот лениво переставил передние лапы, на которые он опирался, когда сидел. Я смотрел ему в глаза, но взгляда он не отводил. Наконец, до меня дошел весь абсурд происходящего, и я отвел глаза, запоздало (и с легким раздражением) подумав, что проиграл коту «в гляделки». А кот только и ждал момента, когда я отвлекусь. Он спрыгнул с подоконника (при его весе и габаритах сделал это очень изящно), подошел ко мне и потерся о мои ноги.

Госпожа Бенсон посмотрела на меня так, будто я нес откровенную чушь.

Кот продолжал тереться о мои ноги, топчась по ворсу ковра мохнатыми лапами.

Пока я раскладывал вещи, Граф обнюхивал книги, холсты, краски и кисти. Инспекцией он остался доволен, разве что запах флакона с растворителем ему не понравился – изучив его, он чихнул и вернулся на подоконник. Книга, на которой он сидел, оказалась подарочным изданием «Легенд и мифов Треверберга», к слову сказать, довольно редким – «Сандерс Пресс» выпустило его пару лет назад в количестве пятидесяти экземпляров в честь какого-то городского праздника, и книги продавались за баснословные деньги.

Через пару часов все вещи были на своих местах. Посуды мне на самом деле не хватало, госпожа Бенсон оказалась права, и я решил, что завтра сразу же после работы отправлюсь на рынок. Неудобство заключалось в том, что если раньше рынок находился в другой части города, и добраться туда было проблематично, то теперь рынок находился рядом – зато для того, чтобы доехать до школы, мне нужно было сделать приличный крюк. Школа имени Уильяма Тревера (частная школа для детей из семей с достатком гораздо выше среднего – именно так говорили о ней здешние жители) находилась в двадцати минутах езды от города, но оба выезда располагались в новой части.

Граф, покачивая хвостом, смотрел на то, как я снимаю кусок ткани с привезенной картины. Единственное полотно, которое я хранил дома – остальные рисунки находились в студии, которую я снимал уже несколько лет, и пользовался ей, если мне нужно было рисовать с натуры. На этой картине была изображена Анна. Последняя вещь, которую я писал с нее – точнее, с ее фотографии. Пару месяцев назад мне предложили продать полотно, предлагая приличные деньги и аргументируя это тем, что в музее обязательно должен быть портрет новой владелицы модного дома «Гвен Астер». Но я не согласился и решил оставить его себе. И теперь меня не оставляло ощущение, что я знал , чем это закончится.

На картине Анна сидела в черном бархатном кресле. Я помнил эту фотосессию по ее белому брючному костюму, туфлям на таком высоком каблуке, который могла носить, как казалось, она одна, и широкополой шляпе. Очередной рекламный проект для какого-то модного журнала (до того, как занять место Гвендолен Астер, Анна работала фотомоделью). Тут у нее до сих пор были длинные волосы – она превратилась из брюнетки в блондинку и сменила длинную стрижку на модный короткий «боб» незадолго до нашего расставания. Вот так женщины поступают, когда они хотят что-то изменить. Сначала красят волосы и делают стрижку, а потом находят новых мужчин.

Сказать по правде, я не был уверен в том, что она нашла нового мужчину. И, если уж совсем честно, меня это не интересовало. Мы расстались неделю назад, но я до сих пор не мог поверить в то, что это произошло. Если у меня выдавалась свободная минута на работе, я выходил в сад для того, чтобы выпить кофе и выкурить сигарету и раз за разом повторял сказанные нами обоими слова. Мне казалось, что это либо плохой сон, либо диалог из какой-то идиотской книги.

(3)

Мы с Анной познакомились на приеме в честь ее назначения на должность главы модного дома. Госпожа Астер, принявшая решение оставить работу, так как состояние здоровья не позволяло ей продолжать исполнять обязанности, доверила свое дело старшей ассистентке, Анне Креймер. Анна с отличием окончила университет Сорбонны, в совершенстве знала пять языков, была модельером-дизайнером одежды и, что было важно для госпожи Астер, поднялась с самых низов, так как обладала невероятным упорством. Это означало, что преемница не боится тяжелой работы.

Нас с Анной представили друг другу, хотя нужды в этом не было – к тому времени мое имя в городе знал каждый. Она сказала, что всегда была моей поклонницей. На что я ответил, что через неделю организовываю следующую выставку, и буду рад, если она придет. Конечно же, она пришла. И уже через месяц все желтые газеты обсуждали наш с ней роман. Они писали все – от «к госпоже Креймер вместе с новой должностью пришел новый мужчина, который уже чувствует ее деньги» до напоминаний о твердых моральных принципах Анны и о том, что я меняю женщин каждую неделю. Вывод был один: эти отношения долго не проживут. Что, конечно, не мешало журналистам называть нас «яркой творческой парой». Они немного поутихли после того, как мы начали жить вместе, но заговорили с новой силой три месяца назад. Тогда, когда мы с Анной снова разъехались, так и не сообщив никому причину нашей ссоры.

У нас с Анной были разные истории успеха. У нее – такая модная нынче история «сделавшей себя» женщины. У меня – история сына богатого отца, которому успех был написан на роду еще до того, как он появился на свет. Я, как и подобает сыновьям богатых отцов, учился в школе имени Уильяма Тревера. Учился хорошо, но при этом регулярно устраивая бунтарские выходки. Я носил длинные волосы, демонстративно запихивал в карман школьный галстук, не чистил ботинки и называл почти всех учителей не «сэр», как оно было принято, а по именам. Мне достался характер отца, которого тошнило при мысли о правилах.

Однажды я, прогуляв урок, достал из шкафчика заранее припасенные краски и нарисовал прямо на стене карикатуру на учителя физкультуры. Вся школа сбежалась ради того, чтобы взглянуть на «шедевр» хотя бы одним глазком. Директор сфотографировал рисунок, заставил меня отмывать стену и показал фото отцу.

После школы я поступил в университет. Я мечтал о Гарварде, но отец и слышать об этом не хотел, а он был единственным человеком на этой планете, которого я до смерти боялся. Изучал я, разумеется, классическое и современное искусство, продолжая семейную традицию. И теперь занимал скромную должность преподавателя рисования в той самой школе, где когда-то доводил учителей до белого каления.

Я любил преподавательскую деятельность, хотя окружающим часто казалось, что мой взбалмошный характер к ней не располагал. Мне нравилось передавать знания и наблюдать за успехами учеников. Кроме того, работа у меня была творческая, а творчество являлось смыслом моей жизни. Да и ребятам льстило то, что у них преподает рисование сын самого Самуэля Муна. В первой половине дня я преподавал, во второй – рисовал, и этот распорядок, казалось, ничто не может нарушить. Я был уверен в этом до того, как произошли последние события.

Мы с Анной прожили вместе почти год, и первое время были не просто влюблены – мы бредили друг другом, дошли до той стадии, когда происходящее вокруг кажется далеким и нереальным. Мы не ссорились из-за немытой посуды, разбросанных вещей или оставленной на столе чашки. А потом…. что-то сломалось. Нет, никто не заговаривал о чем-то более серьезном, не уговаривал зарегистрировать отношения или завести детей. Просто период влюбленности прошел, и мы оба оказались в холодной реальности. В той, где нужно вести совместный бюджет, жертвовать работой ради личных целей или жертвовать личными целями ради работы. Всевышний наградил нас обоих холерическим темпераментом, и Анна выходила из себя еще быстрее, чем я. Первое время мы находили особую прелесть в том, чтобы мириться в постели, но потом поняли, что это не выход.

Я был первым, кто предложил разойтись ненадолго и отдохнуть друг от друга. Вот тогда и началась вся эта чушь. Три месяца телефонных разговоров ни о чем, встречи в кафе, во время которых мы смотрели в разные стороны, двусмысленные заметки в Facebook, изменения в графе «статус» там же, бывшие и новые любовницы… и мысль о том, что это нам не поможет, которую я старательно отгонял от себя. До того момента, пока Анна не пришла неделю назад и не сказала, что нам нужно со всем этим разобраться. На что я ответил: «Думаю, нам следует это прекратить ».

Я знаю, мне нужно было ругаться, кричать, бить тарелки, говорить, что я люблю ее, что она мне нужна и что я умру, если она уйдет. Потом мы занялись бы любовью – и таким образом продлили бы это еще на пару-тройку дней. Но к тому времени у меня внутри что-то перегорело, и я готов был сделать все, только бы это закончилось. Мне нужна была определенность. Пусть даже если эта определенность привяжет к моей шее мешок с песком и бросит меня на дно реки – к тому самому демону, изображением которого она когда-то восхищалась на выставке. Мне не хотелось искать правых и виноватых, потому что каждый из нас был одновременно и прав, и виноват. И еще меньше мне хотелось, чтобы она страдала.

(4)

Граф подошел к картине, обнюхал ее, пошевелив усами, и сел рядом.

Кот повернул голову на звук голоса, пару секунд смотрел на меня, словно пытаясь осмыслить мои слова, после чего его вниманием снова завладела картина.

Большие настенные часы пробили двенадцать. Я подумал о том, что следует поужинать, а потом вспомнил, что должен позвонить отцу и сообщить, что у меня изменился телефонный номер. Будучи в отъезде, по вечерам он звонил не на сотовый, а на домашний. Я присел на подоконник, убрав книгу на полку, поставил перед собой пепельницу, закурил и набрал номер отца.

Отец зашуршал листами блокнота.

Я продиктовал новый номер, и отец записал его.

Я красноречиво промолчал. Если на свете и было что-то, что я ненавидел всей душой, то этого удостаивались утренние подъемы.

Я потушил сигарету.

Отец чиркнул спичкой.

Я протянул сидевшему рядом со мной Графу руку, и он лизнул мою ладонь шершавым языком.

Я закурил в очередной раз, и Граф тут же с любопытством обнюхал пачку сигарет.

Граф столкнул на пол мою зажигалку, и я наклонился для того, чтобы ее поднять.

Я поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.

У этой шутки выросла многометровая борода, но она до сих пор смешила и меня, и отца.

Глава пятая

Лорена

(1)

Я в последний раз оглядела макияж, спрятала зеркало в сумочку и посмотрела на Винсента. Он, следуя моим указаниям, повернул направо и медленно поехал по ярко освещенной улице. Быстро тут ездили разве что те водители, которым хотелось расстаться с правами, сбив одного пешехода, а то и парочку: пять минут назад мы пересекли невидимую, существующую только для жителей Треверберга границу и оказались в районе, который считался центром ночной жизни. Тут нельзя было и шагу ступить без того, чтобы наткнуться на какой-нибудь бар или ночной клуб. И, соответственно, тут постоянно шатались пьяные компании. Некоторые напивались до такой степени, что даже не помнили, как их зовут – и уж точно не замечали едущих по дороге машин. Мэр вел личный блог на официальном сайте города, и однажды там появилась запись о ночной жизни. Какой-то умник предложил поставить в этой части города специальные знаки для водителей, и изобразить на них людей, переползающих дорогу: «Осторожно, пьяные пешеходы». Мэр отнесся к предложению с известной долей юмора, но знаков тут, конечно, не поставили. Зато полиция всегда была настороже.

Мы с Винсентом ехали по направлению к центру района: там располагались самые дорогие и элитные клубы. По мере продвижения пьяных пешеходов на улицах становилось все меньше, и все чаще нам попадались элегантно одетые мужчины и женщины, а дешевые автомобили и мотоциклы сменились «ягуарами» и «порше». «Северная змея», клуб, принадлежавший Маре, был одним из самых крупных – и одним из самых закрытых заведений в городе. Для того чтобы попасть внутрь, пройдя двойной фейс-контроль, и окунуться в атмосферу, за которой многие приезжают в Треверберг, нужно было либо лично знать Мару, либо кого-то из ее знакомых. А также иметь в кармане приличную сумму денег и желание с этими деньгами расстаться. Но в клиентах у Мары недостатка не было, потому что все бизнесмены, зарабатывавшие деньги на любителях ночной жизни, заводили близкие знакомства, и, как следствие из этого, имели на девяносто процентов общую клиентуру.

Винсент притормозил, пропуская очередную группу пешеходов, после чего снова тронулся с места и повернул налево.

Я рассмеялась.

Когда мы с Винсентом вышли из машины, к нам подошел молодой человек в черном. Единственным цветным пятном в его облике был ярко-зеленый шейный платок: знак распорядителей и обслуживающего персонала клуба.

Молодой человек кивнул, подбросив на ладони полученные ключи, после чего сел в машину и поехал по направлению к зданию, а потом свернул куда-то и исчез.

Вечер был в самом разгаре, и на первом этаже нельзя было и шагу ступить без того, чтобы не натолкнуться на кого-то из танцующих. В другом конце зала на сцене играла какая-то группа, а рядом с музыкантами на небольшом возвышении исполняли очередной номер девушки-стриптизерши. Как и в большинстве клубов, тут было жарко и душно, а в воздухе витали запахи алкоголя, духов и сигаретного дыма. Я взяла Винсента под руку и сделала пару неуверенных шагов вперед, ища глазами Мару.

Я огляделась в очередной раз, и услышала откуда-то со стороны:

Мара подошла к нам в сопровождении двух рыжеволосых девушек, похожих одна на другую как две капли воды. На ней было длинное черное платье из тонкого материала, которое не только демонстрировало окружающим силуэт бедер, но и оставляло открытыми плечи и спину. Впрочем, грудь оно тоже почти не скрывало, и, как казалось, пушистое черное боа только подчеркивало тот факт, что платье выглядит вызывающе. Если, конечно, термин «вызывающе» был применим к Маре. Она сняла длинные, почти до локтя, бархатные перчатки, и отдала их одной из девушек.

После долгих раздумий я решила «выгулять» то самое красное платье. Правда, перед выходом все же накинула короткий жакет.

Мара протянула ему руку для поцелуя, но когда он легко сжал ее пальцы и наклонил голову, вздрогнула и поборола желание отойти на пару шагов. Руку она не убрала, скорее всего, решив, что это будет уж слишком невежливо даже для нее и подождала, пока Винсент снова выпрямится.

Винсент улыбнулся в ответ.

Мара поднесла ладонь к уху, делая вид, что внимательно слушает.

На эту шутку Мара отреагировала непредсказуемо: довольно заулыбалась и, наверное, подпрыгнула бы на месте пару раз, если бы не высокий каблук.

Мара задумчиво пригладила безымянным пальцем аккуратную бровь.

Мара передернула плечами с таким видом, будто она не понимает, о чем я.

Мара посмотрела на Винсента, и этот взгляд вполне можно было охарактеризовать как угрожающий.

Я повернулась к Винсенту.

Мы с Винсентом переглянулись, и он покачал головой.

Я покрепче сжала сумочку и вздохнула.

Пару секунд мы с Винсентом смотрели вслед удаляющейся Маре, а потом направились в сторону второго зала.

Молодой человек, как две капли воды похожий на встреченного на улице, открыл перед нами двустворчатые двери и пропустил нас во второй зал, после чего проводил до столика и, кивнув на прощание, удалился. Винсент помог мне сесть, подвинув стул, и сел напротив меня.

Винсент подпер рукой щеку и посмотрел на меня так, будто я сказала глупость.

Я перебирала в руках пачку сигарет.

Винсент поднес зажженную спичку к моей сигарете, а потом закурил сам.

Винсент и бровью не повел, услышав этот вопрос.

Винсент подвинул к себе пепельницу.

Винсент со смехом покачал головой.

Меня передернуло от отвращения.

Я потушила сигарету в пепельнице и сложила руки перед собой.