Бестолковая любовь

Глава 5

Когда Сева с братом приехали в Бибирево, цыгане точно так же галдели на кухне. Очевидно, последние несколько дней они посвятили именно этому занятию.

Первым делом Николай заявил, что спать на кухне гостям из табора больше не придется, потому что здесь будет спать он, а в комнате – он удивленно хмыкнул – в комнате ведь молодые!

– Кто станет мешать сестре наслаждаться с молодым мужем?! – патетически воскликнул Колька.

Сева никогда не подозревал за ним таких способностей.

Затем Николай быстренько и ловко вымыл на кухне пол и заставил Катиных «братьев» снять ботинки. Потом он заявил, что у него отпуск и поэтому днем из дома пусть все выметаются начисто: он намерен тренироваться. Из саквояжа Николай достал две гантели, эспандер и боксерскую грушу. И огромный пакет с продуктами. Грушу Николай мгновенно повесил в коридорчике и начал плясать и прыгать вокруг нее, иногда громко вскрикивая «Ух!» и «Эх!».

Цыгане замолчали.

– Братья уходят, – прошелестела Катя и хмуро опустила ресницы. – Им нужно уйти!

– Раз нужно, пусть идут, Катенька! Это не вопрос, – бодро ответил Сева и поставил на стол уставший от переездов ноутбук. – А я поработаю!

– Угу! – отозвался из кухни Николай. – Ситуация шаховая… Пойду брошу кости. Ночь на дворе…

Сестры проспали всю ночь в коридорчике, а Николай без конца вставал и ходил в совмещенный санузел, перешагивая через них, громко топал, печально вздыхал и трубно сморкался, изображая хронический гайморит. В шесть утра младший Бакейкин вскочил, врубил на всю мощь привезенную с собой магнитолу и распахнул настежь окно. Сырой холодный воздух быстро просквозил маленькую квартиру. Стояла такая желтая-желтая, шуршащая и тихо падающая на землю осень.

Николай приседал на кухне, вскрикивая «Эх!» и «Ух!», грел чудом уцелевший чайник, а потом очень неплохо запел, подпевая Долиной: «Важней всего погода в доме…»

Катя лежала молча и неподвижно, как прибитая гвоздями, и внимательно изучала потолок. Сева поднялся и пошел пить чай с Николаем.

К вечеру «сестрам» тоже понадобилось уйти. Проводив их, Катя вернулась в комнату и стала собирать свои платки и юбки, без конца их роняя. За это время их у нее набралось немало: Сева баловал Катю.

– А ты куда? – спросил он ее довольно равнодушно.

Сева устал, и его сейчас не слишком заботило, что будет.

– Мне тоже… нужно, – еле слышно ответила Катя.

– Ну куда ты пойдешь? С ними? Ты же можешь остаться! Это не вопрос… Только не надо без конца приводить своих многочисленных родственников, – рассеянно сказал Сева.

Катя стояла посреди комнаты неловко, словно боялась, неудачно шевельнувшись, нечаянно потерять наброшенный на плечи шелковый платок.

– Они все вернут, – повторила привычное Катя. – Им было очень нужно…

– Да ладно, Катюша! – махнул рукой Сева. – Вещи – тлен! Так ты остаешься или нет?

Катя покачала головой. Николай в дверях за ее спиной сделал круглые глаза, выразительно покрутил пальцем у виска и укоризненно взглянул на Севу.

– Иди, иди, Катерина, – деловито сказал он. – Севке работать нужно, стихи он пишет, усвоила? А вы ему не даете! Это серьезная работа, тишины требует. За его труд я брата уважаю безмерно. – И запел: – «Не обещайте деве юной…»

Катя согласно кивнула, уставясь в пол, – зачем обещать лишнее? – надела туфли и ушла.

Еще неделю Николай верно сторожил брата, боясь возвращения цыганского табора. Сева в восторге писал вечер за вечером. В квартире не орал телевизор, полы были чистые, в кухне не валялись грязные тряпки – Николай выбросил все на помойку.

Вечерами он взялся рассказывать брату о своем житье– бытье. А оно у него оказалось – не позавидуешь.

– Дома я совсем не живу, Всеволод. Сам знаешь. Нету у меня дома. Потому что одна работа у меня каждый день заканчивается в шесть вечера, а другая – подработка – каждый день в шесть вечера начинается. Еще в фитнес– клуб надо наведаться. Так что домой я возвращаюсь никак не раньше двенадцати. Один выходной в неделю. Но – ты сам понимаешь – я весь этот выходной никуда не хожу, а лежу пластом и никак отдышаться не могу, только иногда телевизор успеваю посмотреть. Лежа.

– А вообще, к чему такая жизнь? Стоит ли овчинка выделки? – наконец отважился спросить Сева. – Деньги? Но когда ты их будешь тратить, если на это у тебя нет даже времени? И семьи у тебя нет. Так ради чего все это?

– Значит, так… Дочь у меня… – бухнул Николай.

– Ну да?! – едва не лишился дара речи Сева. – Вот сюрприз… А где же она?

– Да где… – Брат повертел в пальцах нож. Сидели на кухне. – Живет со своей матерью. Родилась как-то между делами… Я и не заметил. Тут как раз партию крутых матрешек продавал. А она – бац! – и родилась! Усвоил? Ситуация матовая…

Николай удивленно хмыкнул, словно не мог понять, как дети родятся.

Сева неловко засмеялся, постепенно приходя в себя от неожиданного известия о племяннице.

– А чего не женишься?

– Ты прямо вроде этой девки, что родила! Пусть застрелится! Чтобы я – и женился?! Не! «Не обещайте деве юной…» И вообще никому никогда ничего не обещайте. Закон рынка! Как-то раз я пришел домой сильно пьяный, сразу бухнулся на диван и вырубился. Не заметив по пьяни, что лег не так – диван разобрал лишь наполовину. Ночью просыпался пару раз от какого-то неудобства, но был так пьян, что не чувствовал толком боли, не мог проснуться до конца, тут же засыпал опять, не соображая, в чем дело. Только утром, проспавшись, обнаружил, что у меня вся морда ободрана до крови – попал лицом на деревянные выступы дивана. После этого – завязал! Пью одно лишь легкое вино, водку в рот вообще не беру. Как отрезало!

Сева встал:

– Я кофе сварю…

– Опять?! – застонал Николай. – Да ненавижу я его, твой кофе! Запах только хороший.

– Прости, снова забыл, – повиноватился Сева.

Давняя неприязнь Бакейкина-младшего к кофе была настолько загадочна и необъяснима, что постоянно забывалась.

Николай всегда и на всех производил неизгладимо приятное впечатление. Выправка и бицепсы военного, характер – завидный. Удивительно вежлив, но только на людях, никогда голоса не повысит – все одни лишь «спасибо» да «пожалуйста», «добрый день» да «извините». Ни малейшей разнузданности в манерах. На близких это не распространялось. Правда, в последнее время Сева все чаще и чаще стал ловить презрительные взгляды, которые Николай бросал вокруг. Пробовал их скрывать, но это уже плохо получалось. Кроме того, брат всегда оставался редкостным педантом, при всей обходительности и приветливости – сух, холодноват, и общался как бы «до сих пор», «до пиджака». Даже замкнут. Эта его подчеркнутая манерность, откровенный педантизм – он места себе не находил, если хоть одна книга в квартире стояла не там, где заведено! Патологическая аккуратность Николая даже мать порой выводила из себя, не говоря уж об остальных.

– Бабы! – нередко повторял с отвращением Николай и брезгливо морщился. – Это же кошмар… От них один только беспорядок, тряпки кругом, помада, духи… А дети! Это еще страшнее: игрушки, разрисованные обои, вопли по ночам… Не! Такого не надо! И потом мужику надоедает всякая женщина, если только ее не пытаются у него отобрать. А сразу рассчитывать на соперника… Я еще не совсем идиот.

Сева нередко ловил себя на нехорошей мысли – Николаю есть что скрывать. И вот, пожалуйста, дочь.

– Надо бы маме показать внучку, – озабоченно сказал Сева.

– Пусть застрелится! – холодно посоветовал Николай. – Наша мамочка Жанна… Ты обращал внимание, как она моложава? Прямо подозрительно… Но как показывает жизнь, это не обязательно хороший симптом и вовсе не следствие гармонии. Моложавость сомнительна. Она часто бывает признаком оккультного расстройства, проявляющегося в форме гипнотизма, усвоил? У человека тогда заметна некая постоянная и невольная «окаменелость» лица. В точности как у нашей маменьки. У нее просто нет мимики, замечал? Каменное выражение. А потому нет и морщин. Откуда им взяться, если все черты затвердели? Еще такие расстройства по духовно-физиологическому закону связаны с гипервентиляцией легких, что тоже молодит человека. Зато малость выпучиваются глаза и увеличиваются «летучие вещества». Неслучайно во всех сказках и легендах вампиры выглядят моложе своих лет. Так что бывает моложавость со знаком «минус». И это как раз серьезное указание, что человеку следует задуматься о душе. Возможно, наша мамулечка – тому пример.

– Ну ладно. – Сева решил прервать философские рассуждения Николая. Брат забрался слишком глубоко. – А что там у тебя происходит в офисе?

Николай сразу оживился.

– Я для него купил недавно пресноводную черепаху, поселил в специальный аквариум с подсветкой и с камушками, на которые она может вылезать, – похвастался брат. – Кормлю теперь, да ее все кормят. Такое живое украшение офиса, прямо член коллектива, всех умиляет. Назвали черепаху Гертрудой. А коллега принес вторую. По имени Хулик.

– Значит, они разнополые?

– Не! Хотя я сам не знаю, кто они там по полу – что первая, что вторая. Черепаший пол якобы определяют по когтям и хвосту, а я не биолог и не могу таких тонкостей распознать.

– А почему же вы дали им разные имена?

– Да просто так. Чтобы звучали по-разному. Но вполне возможно, что они оба мужики или обе бабы, а может, и вообще Гертруда – самец, а Хулик – самка, кто их разберет… Все условно в этом черепашьем мире. Впрочем, в нашем тоже.

Сева задумался.

– Но если они разного пола, то могут отложить вам яйца в аквариуме и дать потомство.

– А пускай! Даже интересно будет. Я уж найду, куда потомство пристроить. Одну черепашку дочке подарю.

– А офис по-гречески значит «змея», – сообщил Сева.

– Да? Забавно… Квартиру эту свою я купил в кредит. И мне надо срочняком его отработать. А ты – дочь… Я даже обдумываю, не начать ли «бомбить» вечерами.

Сева снова изумился:

– Неужели тебе не хватает денег?

– Большие запросы, – буркнул Николай. – При этаких никогда ничего не хватает. Усвоил? Но «бомбить», с другой стороны, – очень большой расход на бензин, а потом…

Мало ли кто к тебе подсядет… Потому я пока размышляю– думаю, без «бомбиловки» жизнь все-таки безопаснее. И без дочери тоже.

Сева вздохнул:

– А я бы хотел иметь дочь…

– Так заведи. – Николай нарезал яблоко на мелкие кусочки и стал увлеченно жевать. – Пара пустяков… Но я уже всех вас содержать не смогу, усвоил?

– Ну что ты… – покраснел Сева. – Просто… Как без любви-то?

Николай махнул рукой.

– Да если бы все дети на земле рождались исключительно по любви, земля бы давно обезлюдела. Всеволод, а на кой ляд тебе стихи? Никогда не мог въехать в эту ситуацию.

– Ну как же… – растерянно пробормотал Сева, не готовый к подобному вопросу. – Самовыражение…

Николай ехидно прищурился:

– Чего говоришь? Вот будешь выражаться, выражаться и довыражаешься… Выразишься, наконец, с такой полностью и определенностью, что ой-ой-ой… По-моему, слова опасны. Ты, орудующий словами, должен знать, что можно привести в движение огромные и страшные силы, если дать свободу двойственности слов: то, что нравится одному человеку, может смертельно ранить другого.

– Это опять философия, и она касается больших талантов, а не меня, – махнул рукой Сева.

– Это касается всех нас, которые много и без толку болтают, – отозвался Николай. – Кстати, Всеволод, ты усвой – цыгане нынче наркотой пробавляются. Самые ее активные продавцы. Так что поостерегись на будущее влюбляться в мамзелек, у которых красный верх – синий низ. Ладно… Дела у меня серьезные запланированы. Больше не могу с тобой тут прохлаждаться. Я недавно в аварию попал, кувырком полетел в кювет. Сам отделался ушибами, но машина помялась. Пока нашел ментов, то да се… Пришли уже группой машину вытаскивать. Она лежит себе на том же месте в кювете, изуродованная и перевернутая, и в ней вроде ничего не изменилось. Кроме одного – бесследно исчезла магнитола. Ее вывинтили из «гнезда», как в аварии не пострадавшую. Успели. Вот как мысль у ворья работает – чтобы ухватить даже из помятой машины! Так что теперь мне надо машину привести в должный вид. Или купить новую. Но будет нужно – зови! Только не затягивай с этим делом. Кто-то явится – звони сразу, я мигом приеду. – И меланхолично запел: – «Как упоительны в России вечера…»

Но никто не явился.