Бестолковый роман: Мужчины не моей мечты

Борис Иванович Добзарь слыл отличным семьянином. Он тащил в дом все, что попадалось под руки. А попадалось туда многое. Мыльница из общественного умывальника. Пачка чистых листов бумаги со стола коллеги. Горшок с геранью с чужого подоконника. Сломанный стул из будки вахтера. Пара стоптанных галош из бытовки уборщицы. И прочая мелочь. Авторучки, чайные чашки, старые газеты, полупустые коробки с канцелярскими кнопками, порванные папки для документов, наполовину исписанные тетради, линейки с отломанными краями, погнутые гвозди, запылившиеся картины. Он превращал все это общественное добро в личное с ловкостью фокусника.

Сначала внимательно рассматривал предмет своего вожделения. Поправлял галстук, вскидывал голову, закладывал руки за спину и с видом человека, не разменивающегося на мелочи, проходил мимо. Потом резко разворачивался, наполовину сгибался, и устремлялся в сторону своей добычи. В это время Борис Иванович походил на амурского тигра. Когда прятал трофеи – на воина-победителя.

Думал о том, что сломанный стул сгодится для дачи. На тот случай, если придут незваные гости. Их Борис Иванович очень не любил. С ними одна морока, а навара ни на грош. Горшок с геранью можно подарить кому-нибудь на день рождения. Старые газеты пойдут на растопку. А в исписанных тетрадях есть чистые листы, на которых можно писать письма. От этих дум у Бориса Ивановича поднималось настроение. И он запевал песню: «А Мурка не играет в жмурки, а Мура – не такая дура, как кажется на вид».

Вид у Бориса Ивановича был презентабельный. С заметным брюшком и двойным подбородком. Работал он заместителем генерального директора типографии. И поэтому часто организовывал банкеты на общественные деньги, закупал продукты. Но их большая половина до коллектива не доходила. Потому что Борис Иванович был рачительный хозяин. Предпочитал хранить общественное добро в своем холодильнике.

На праздниках он пил мало. Все больше следил за тем, когда все разойдутся. Иногда нервы не выдерживали, и он украдкой сваливал остатки пиршества в свои пакеты: бутерброды, нарезанную колбасу, куски рыбы, фрукты и конфеты. Для початых бутылок с коньяком у него была специальная сумка с твердым дном. Чтобы ничего не пролилось. Бывало, в общей куче оказывались ножи, вилки и тарелки. Но Борис Иванович не расстраивался. Знал, что сможет отделить зерна от плевел. Дома. Под строгим взглядом своей жены, Тамары Константиновны.

Она ценила в своем муже хозяйскую жилку и не спрашивала, откуда продукты. Но иногда ворчала. Например, за то, что колбаса было в хлебных крошках, а селедка – с обрывками салфеток. Борис Иванович быстро исправлялся. Очищал продукты от мусора, раскладывал по тарелкам и прятал в холодильник.

Со своей Тамарой он никогда не спорил. Потому что она работала учительницей, и была строгой и требовательной. Борис Иванович на все просил у нее разрешение. Даже на секс. Но Тамара Константиновна разрешение на секс давала очень редко. Только раз в месяц. Борис Иванович думал, что так и надо, а если появлялось желание чаще, то он чувствовал себя двоечником. Поэтому отворачивался к стенке и смотрел эротические сны. Там он занимался любовью со всеми женщинами типографии. Утром Борису Ивановичу было стыдно. Но любовь к женщинам из снов не проходила.

Одну их них он увидел наяву. Она работала в рекламном отделе и писала статьи про майонез и селедку. Борис Иванович подумал, что надо познакомиться, чтобы знать, какая селедка лучше. Ее звали Оля. Она походила на стройную березку и весело смеялась. Он предложил ей сходить пообедать. Но потом пожалел. Потому что она много съела, и Борису Ивановичу пришлось истратить много денег. Он стал мрачным и неразговорчивым. А Оля все равно была веселой. Хоть и много съела. Он никак не мог понять, почему она веселится. Она сказал, что поднимет ему настроение, и пригласила в гости.

Борис Иванович в гости никогда не ходил. Потому что надо было покупать гостинцы. Но для Оли ему было ничего не жалко. Он купил ей мороженое и чебурек. Чебурек она есть не стала. Его съел Борис Иванович. И от этого у него поднялось настроение. Поэтому он согласился пойти в гости к Оле.

Она жила на восьмом этаже. Лифт не работал. Борис Иванович шумно дышал и был потным. Поэтому захотел принять душ. Но воды в кранах не было. Борис Иванович расстроился и вытер мокрый лоб Олиным полотенцем. В Олиных глазах плыли облака, и искрилось солнце. Борис Иванович не мог от них оторваться. Вскоре он понял, что Оля лучше Тамары Константиновны. Ему не хотелось отворачиваться к стенке и видеть сны. Он думал о прекрасном будущем и представлял себя капитаном корабля. Вдруг ему почудилось, что кто-то крикнул: «Свистать всех наверх!», и он испугался.

Надо было возвращаться домой. Оля сказала, что провожать его не будет, и пусть он захлопнет дверь сам. Но Борису Ивановичу хотелось пить, и он пошел на кухню. Воды в кранах по-прежнему не было. Тогда он открыл холодильник и увидел много продуктов. Там была палка колбасы, шпроты, бутылка коньяка, баночки с йогуртом, мясной салат и апельсины. Он заглянул поглубже и обнаружил красную икру. Борис Иванович подумал, зачем Оле так много еды. У него загорелись глаза. Он поправил галстук, вскинул голову, заложил руки за спину и с видом человека, не разменивающегося на мелочи, захлопнул дверцу и вышел из кухни. Потом резко развернулся, наполовину согнулся и кинулся в сторону своей добычи. В пустой пакет он сложил содержимое Олиного холодильника.

Оля ничего не слышала, потому что уже спала. Борис Иванович неслышно открыл дверь, воровато оглянулся и зацепился глазами за старую зубную щетку. Ему как раз надо было иметь запасную для гостей на даче.

С восьмого этажа Борис Иванович спустился победителем.

Тамара Константиновна даже не спросила, почему он так поздно.

Толпа полуголых отдыхающих, огибая у входа в столовую молодого мужчину, одетого в блестящую косоворотку, перевязанную кушаком и белые, широкие брюки, затекала вовнутрь. Издалека он напоминал Иисуса Христа. «Если я спрошу, сколько ему лет, наверняка, скажет – 33», – подумала Вика и подошла поближе. Он поднял голову и вопросительно посмотрел на нее своими черными глазами. «Господи, как он похож на моего Стаса», – подумала она и сделала шаг навстречу

– Вы колоритно выглядите. Откуда такой персонаж?

– Гусляр из русских народных песен. Даю концерты по всему побережью. Хотите послушать, приходите сегодня в семь вечера в Дом культуры.

В зале, рассчитанном примерно на 600–700 человек, было два человека. Вика была третьей.

Его тонкие, почти прозрачные пальцы осторожно перебирали струны гуслей. «Ой ты, земля-матушка, солнцем освещенная. Ой ты, красно солнышко, в небе голубом», – запел он мягким, бархатистым голосом. Глаза его засветились, взгляд стал теплым и ласковым. Он слегка покачивался в такт музыке, то склонял голову набок, то откидывал ее назад. Мелодия плавно растекалась по всему залу, обволакивала, будто мягким пушистым облаком, и завораживала своей искренностью. Когда она оборвалась, гусляр, испугавшись тишины, заговорил:

– Меня зовут Владимиров Владимир Владимирович. Имя Владимир означает владеть миром. Ко мне это не подходит. Но я считаю, что есть и другое значение – быть в ладу с миром. Гусли мне помогают лучше узнать людей, ярче видеть их хорошие качества и не замечать плохие. Мне кажется, что именно гусли лучше всех настроены на состояние моей души. Я рад, что сам пришел к этому. Чем я только не занимался. Закончил исторический факультет, преподавал в школе, почувствовал тщету будней. Ушел в монастырь и посвятил себя Богу.

Через год понял, что отгородиться от мирской суеты стенами монастыря невозможно и вернулся к людям. Я понял, если что-то сильно хочешь, это обязательно сбудется. Я в детства мечтал побывать в Индии. И вот один монах помог исполниться моей мечте. Это замечательно, когда живешь в своем мире. Не важно, что делается во вне, главное – что внутри.

Я не хочу сказать, что достиг своего совершенства. Но я стремлюсь быть чище, честнее, лучше. Для этого со своими сподвижниками мы решили основать Город Солнца. Там будут жить только добрые люди. У нас не будет зла, предательства, корысти. Все, кто нарушит наш устав чести, будет изгнан. Это будет самое лучшее общество людей. Мне кажется, когда я пою, я нахожу близких людей.

После концерта Владимир подошел к Вике: – Вы знаете, самой потрясающее ощущение испытываешь, когда всходит солнце. Кажется, все только начинается, вся жизнь – впереди и что нет моих тридцати трех лет. Ведь душа бессмертна. Я пою на берегу моря, на рассвете, в пятницу. Там собираются близкие мне по духу люди, и мы водим хоровод. Приходите, я буду вас ждать. У вас очень светлый взгляд. Вы не можете обмануть. До встречи!

Вика почувствовала, как два чувства – страх и радость – заставляют тревожно биться ее сердце. Три года назад тоже все начиналось с рассвета. Станислав Домровский играл концерт Чайковского для фортепьяно с оркестром, а она снимала его для журнала. Она положила на алтарь любви все, что у нее было – работу, карьеру, здоровье. Все ради того, чтобы оплачивать его гастроли, покупать смокинги, обеспечивать главное условие для творчества – свободу. Он не понимал, чего она от него хочет и, оставив ее в глубокой депрессии, уехал. «Жизнь – это симфония, – написал он ей на прощание. – А ты – маленький этюд». Вика почувствовала беспокойство. «Господи, что же этот гусляр сегодня будет есть, если заработал всего 90 рублей. Надо будет принести ему что-нибудь с ужина. А вдруг у него нет денег на обратный билет? Нет! Хватит! Это я уже проходила».

Гусляр ее так и не дождался. Рассвет он встретил в полной тишине. Рядом, присыпанные песком, валялись гусли.

На первые его слова я ответила восхищенным взглядом. Его волновала судьба России, ее место в мировой цивилизации и будущее детей. Успела подумать – если бы все политики были настолько искренни, мы бы жили в другой стране. Смущало только одно. Его потрепанный вид. Застиранная до дыр джинсовая куртка, свитер-водолазка и пузырящиеся на коленях штаны выдавали его материальное положение. В кафе он заказал нам по стакану чая и две хлебных палочки. Такое скромное меню в ритуал знакомства у меня еще не входило. Зато длинные волосы, перетянутые резинкой, и взгляд человека, углубленного в себя, были приметами личности не от мира сего. Этим он меня и заинтересовал, когда подошел на троллейбусной остановке и предложил вместе перекусить.

Чай с палочками закончились через 5 минут. Мне ничего не оставалось, как поедать его глазами. Он говорил про то, что люди – существа биологические, и все их поступки определяются рефлексами. А среда, образование, воспитание здесь ни при чем. И это большое заблуждение, что у каждого есть свобода выбора. На самом деле все используют мировой опыт. Когда в какой-то конкретной ситуации человек выбирает, куда идти – налево или направо, он ориентируется на пройденный кем-то путь. При этом очень многие совершают ошибки. Его задача – сделать так, чтобы человечество перестало ошибаться и находило для своего развития единственно верный путь. Почему я думаю, что это невозможно? Возможно. Он может убедить меня на примере из собственной жизни. Вот он никогда не совершает ошибок. Потому что знает, как провести их профилактику. Это только с первого взгляда кажется сложным. Все можно просчитать. В том числе и чувства. Например, если он хочет получить приятное чувство, он подойдет к стойке и купит что-нибудь сладкое. А если знает, что у него на это нет денег, то не будет подходить. Чтобы не расстраиваться. И вообще люди слишком много говорят об еде. По его данным, для здорового образа жизни хватит 75 долларов в месяц. Почему у меня это вызывает сомнение? Ведь речь идет о полезном питании. В рацион должны входить только продукты естественного происхождения. Это крупа, ягоды, овощи. Нет, я не права, если говорю: так недолго протянуть ноги. Качество жизни вовсе не зависит от количества денег. Это придумали те, кто нажил добро нечестным трудом. Они же и заставляют людей тратить деньги на ненужные вещи. Например, что такое мода? Это индустрия выкачивания денег. Как это мода – часть нашей жизни? Нет, я не права. Ведь в Древней Греции не было моды, а жизнь была. Нет, он не призывает надеть медвежьи шкуры и спуститься в пещеры. Я его неправильно поняла. Просто надо жить не так, как все. А по-своему. Вот многие считают, что надо жить здесь и сейчас. Но они не знают, что это здесь и сейчас определяют такие люди, как он. Если он не будет думать о проблемах мироздания, то человечество вымрет. Он – душа мироздания. Да, он уделяет очень много времени глобальным проблемам. К счастью, у него его много. Потому что он не работает. А кто сказал, что надо обязательно работать? Он живет с ренты. Есть небольшой счет в банке, который приносит ему проценты. На жизнь ему хватает. – Перехватил мой взгляд на пустые стаканы. – Чем я могу похвалиться? Что каждый день хожу на работу? Да просто у меня нет выбора. А у него есть. Зато он останется в памяти потомков. А я – нет. Вот я, как историк, от кого получаю информацию о событиях? Конечно, от знаменитых личностей, которые вошли в историю. И он там будет. Уже сейчас он начал писать письмо к правящей элите настоящего и будущего. В нем – все его мысли о переустройстве мира. А как сделать так, чтобы это письмо осталось на века, он позаботится заранее. Он уверен, что когда-нибудь я прочитаю о нем в учебнике. Сейчас они с друзьями хотят организовать клуб Бессмертия. В него могут войти все, кто хочет оставить о себе информацию всему миру. После смерти. Этот проект еще не раскручен. Только в стадии разработки. Но он знает, что у него все получится. Разве я не хочу, чтобы обо мне знали, после того как я умру? Как это – не хочу? Такого быть не может. Люди готовы за это заплатить большие деньги. Мне важно, что со мной происходит сейчас? Я просто не понимаю, что моя жизнь определена законами мироздания. Нет, это не фатализм. Нет, это не идеология слабых личностей. Какая же он слабая личность? Если он думает обо всем человечестве. Нет, это не оправдание собственной беспомощности. И не пассивная позиция. Пассивная – это у меня. А что для активной – обязательно работать? Вопрос – для чего? На еду много не надо. А вот духовное развитие вообще денег не требует. Надо жить своим умом. Он не понимает, почему я заскучала. Наверное, потому, что он не похож на других людей. Но он и не обязан походить на других. Ведь никто даже и не знает, что под одним небом с ними ходит такая выдающаяся личность, как он.

Я посмотрела на соседний столик, заставленный ярко украшенными десертами. Симпатичная молодая пара уминала сладости, не думая о законах мироздания. Он бережно обнял ее за плечи и ласково посмотрел в ее глаза. Она плавно опустила ложечку в торт и медленно поднесла кусочек ко рту. Он улыбнулся ей и нежно поцеловал в щеку.

Мой собеседник настаивал на продолжении темы. Да, он понял, что я не разделяю его взгляды. Но это происходит из-за стереотипности моего мышления. Я подвержена стадному чувству. А сама при этом отрицаю, что являюсь биологическим существом. Да американцы уже давно определили, что животное и человека связывает две важные вещи – секс и тщеславие. И чем я могу доказать, что это не так. Как можно говорить о социальной функции человека? Он – часть природы. Возвыситься над ней может только тот, кто поймет, что от его жизни зависит жизнь остальных. Поэтому ему не так грустно жить, как мне. Он же видит, как мне грустно. И он тут ни при чем. Он, наоборот, может удивить и обрадовать. Ведь общение с ним – это подарок судьбы. Непонятно, почему я нахмурилась. Он знает, что надо делать. Мне надо вступить в клуб Бессмертия. Заплатить небольшую сумму и войти в Вечность. Напрасно я сомневаюсь, что он выполнит свое обещание пронести информацию обо мне через века. Когда он умрет, но умрет он только физически, его душа и дело будут жить вечно, информацию обо мне передадут по цепочке. Это будет такая же модель, как библиотека. Нет, я просто не понимаю, насколько важно это для моей жизни сейчас. Ведь когда знаешь, что войдешь в историю, и живешь по-другому. Так, чтобы быть достойной быть бессмертной.

Десерты за соседним столиком уже закончились. Влюбленные встали и, обнявшись, пошли к выходу. Над ними растворялся аромат сладкой ванили.

Я скрестила на груди руки и поджала губы. Казалось, это было достаточным сигналом к тому, что разговор окончен. Но мой собеседник не унимался. Осуждал богатых, поддерживал бедных, восхищался Эпикуром. Он не понимает, почему я заторопилась к выходу. Ему остается сожалеть, что остался непонятым. Думал, что я ему родная душа. Оказалось, чужая. И все оттого, что он – другой. На нем лежит весь опыт человечества. И зависит судьба каждого из нас.

Я прибавила шагу.

– Вам в другую сторону? – спросила с надеждой.

– Да, – простонал он.

Не оборачиваясь, нырнула в метро. Глаза выхватили его привычный персонаж – нищенку. Затянутая с головы по пояс длинной шалью, она устало протягивала вперед руку и стыдливо отворачивалась в сторону. Я уже пробежала мимо. Потом резко развернулась, нашарила в кармане мелочь и высыпала в ее ладонь. Внесла свой вклад в решение глобальной проблемы человечества. Нищеты. Взгляд попрошайки отражал отчаяние и надежду одновременно. Как у моего недавнего собеседника. Она поблагодарила меня чуть заметным кивком головы. Как ей было объяснить, что благодарить меня не за что. Просто мне эта мелочь была не нужна.

Я начал издалека:

– Понимаешь, Ань, у меня сейчас такой возраст, как говорят – средний. Мало осталось радостей в жизни. Все, что имею – не радует. А все, что могу иметь – пугает. Изменить уже ничего нельзя. Мне сорок пять лет.

Она – мне:

– В твоем возрасте можно поменять все. Квартиру, машину, работу, жену

– Квартиру, машину, работу, конечно. Можно. Но вот жену? Как я ее могу поменять. Столько лет вместе прожили. По большому счету она меня устраивает.

– А по малому?

– А по малому не вызывает никаких сексуальных чувств. Поэтому иногда просто наберу порнухи и отрываюсь по полной программе. От самого себя. Или проститутку вызываю. Любовницу в моем возрасте заводить как-то страшновато. Боюсь привязанности. Привыкнешь, а потом – что толку. Все равно к жене домой идти.

– Тогда, конечно, лучше проститутку.

– Аня, я тебе хочу задать один вопрос. Можно? Что бы ты сказала, если бы тебе мужчина предложил встречаться?

– Я не отвечаю на вопросы в сослагательном наклонении. Если бы да кабы. Зачем я буду думать над вопросом, который мне не задавали?

– Тогда я его задаю. Что ты скажешь, если я тебе предложу встречаться?

– Звучит интригующе. Может быть, соглашусь.

– Только не сейчас. Как-нибудь потом.

Она пожала плечами. Мне стало как-то не по себе.

Пришел домой. Наполнил ванну. Закрылся. Попросил жену не беспокоить. Погрузился. Вынырнул. Разлепил глаза. И что я наделал? Восемь лет терпел и вдруг такая осечка. Все эти танцы. Раньше ведь никогда близко не подходил. А тут рядом. Можно коснуться волос. Почувствовать ее тело. Перебрать в руках ее пальцы. Главное, что никто и не заметил. Да и она тоже. Болтали о том, о сем. Зачем я перед ней разоткровенничался? Что значит – встречаться. Мы с ней и так часто встречаемся. В театре. На выставках. В киноклубе «Диалог». Иногда на тусовках. А один-на-один. Нет! Такого раньше не было. Что же получается? Мне надо искать место для встреч? А где? Снимать квартиру? За это же платить надо. Да и как туда идти. Вдруг кто-нибудь увидит. Это надо расходиться по одному. В разные стороны. Ей-то хорошо. Она не замужем. А мне надо назад. К жене. Она у меня наблюдательная. Сразу все заметит. Начнутся расспросы. Подозрения. Двусмысленные намеки. Потом скандал. Разоблачение. Нет! У меня уже возраст не тот.

Борька говорит, что у меня – женская логика. Все бабы так: если говорят «нет», значит – «да». Если «да», значит – не очень надо. Это что, получается, ей тоже не очень надо? Да пошел он, этот Борька!

А если Анька сама позвонит? Скажет, предлагал – давай, действуй. Она ведь такая, отчаянная. Да еще позвонит, когда жена дома. И что я ей тогда скажу Назову Иваном Ивановичем и перенесу встречу? А если она не поймет? Отказаться совсем? Как же я буду при этом выглядеть?

Но она ведь сама согласилась. Может, неправильно меня поняла. Скажу – был пьян. Нет, лучше выдержать паузу. Залечь на дно. Завтра «Диалог» – не пойду. На премьеру тоже не пойду. Сейчас нам нельзя встречаться. А то Бог весть, что люди подумают. Надо по вечерам телефон отключать.

Господи! Столько мучений из-за нескольких фраз. А что будет после первой встречи? Вообще изведусь. А если привыкну? А если нельзя будет скрыть? Все менять? Нет. У меня возраст уже не тот.

Да и что в ней такого особенного? Только голова светлая. В прямом и переносном смысле. Блондинка. Умна слишком. Женщину это не красит. Мне бы хватило ее стройных ножек. Длинные, ровные. Хотя, если в джинсах, ног и не видно. Такая же, как все. Разве что немного стройнее. Ну, талия тоньше. Ну и что? Если у моей талии нет, так что, из-за этого расходиться? Я же – мужчина. Я должен отвечать за свою семью. Мало ли в мире красивых женщин. Но женишься-то на одной. У моей тоже когда-то талия была. До родов. Вот только таких рук, как у Аньки у нее не было. Пальцы длинные, тонкие. Когда перебирал, думал – сломаю. Ну и что? Она каждый день за пианино, а моя – у плиты. А Анька поди готовить-то не умеет. Да откуда ей уметь. Целыми днями музыку сочиняет. Буду потом по столовкам бегать. У меня желудок больной. Мне надо правильно питаться. Да и говорят, характер у Аньки скверный. Чересчур уж независима. Ни от кого не зависит. Это мне ее укрощать придется? А поклонников у нее сколько! Да она мне сразу рога наставит. И что в ней хорошего? Такая же, как все.

То ли дело – моя. Всегда дома. При бигудях и в халате. Утром – омлет. Днем – борщ. Вечером – котлеты. Двадцать лет ничего не меняется. Как в казарме. Всё свое, родное. А там чужое. Еще не известно, чем это закончится. Да и возраст! У меня уже не тот.

Вода в ванне остыла. Я начал подниматься. Вода оказывала легкое сопротивление. Выдернул затычку Выпустил ее на волю. Вода убывала медленно. Как время. Я почувствовал себя стариком.

На восьмой день своего пребывания в Турции я начала забывать родной язык. Зато хорошо поупражнялась на английском. Впрочем, большого словарного запаса здесь не требовалось. Главное, суметь ответить на вопросы: говорю ли на английском, откуда приехала и на сколько дней? Потом надо было разобрать, что он учился в европейском университете, разведен и предлагает мне руку и сердце. Прямо на пляже или в баре, не сходя с места, через пять минут после знакомства. Правда, перед этим следовал один из вариантов: I like you, I love you, I want you. Поклонники были разные. Приемы обольщения – одни и те же. Пока он живописал нашу будущую райскую жизнь, я пропитывалась чувством жалости. Но не к нему. К своим соотечественницам. О тех, за счет которых о русских женщинах укрепилась слава легкой добычи. Спросить у него, почему они все так думают и за кого нас принимают, не могла. Не хватало знаний английского. Поэтому молчала и отрицательно качала головой. Скоро мне это надоело, и я сделала жест, означающий: «пошел к черту!». Вместе с шепотом в сторону «Go away!» получалось убедительно.

Точно такое же приветствие я послала мэну с турецкими усами и красной физиономией.

– Ты что, подруга? – возмутился он и по-свойски похлопал меня по плечу. – Я ж свой, из Москвы.

– Извините, я подумала, опять туркиш мэн. Меня даже свои за иностранку принимают. Думала, что на русском только дома заговорю.

– Да они ж все дураки, – матюгнулся он и сплюнул в сторону. Я вспомнила заплеванный подземный переход на Курской.

– Простите, но я не выношу мата.

– Да я ж без мата не могу. Я на планерках не так всех крою. Народ иначе не понимает.

– А вы пробовали?

– Само собой. Я заслуженный строитель. Генеральный директор фирмы. Это тебе не хухры-мухры. Не то, что все нынешние сосунки... – И он покрыл матом все подрастающее поколение.

– И все-таки, я бы попросила...

– Что ты сидишь, вся затюрканная. Давай, выпьем. Эй, официант, бой, как там тебя! Арбайтен, хенде хох, хау ду ю ду гутен морген, Гитлер капут, шнеллер, шнеллер, кам цу мир, – выстрелил он в полумрак бара своим иностранным.

Публика отметила нас многозначительными взглядами. Я поежилась. Официант склонился в позе «чего изволите?». Заслуженный строитель кричал:

– Пошевеливайся! Чтоб тебя! (опять мат). (Неожиданно возник образ бомжа, что спит на скамейке у моего дома.) – Тащи даме цветы. Чо ты пьешь? Мартини? Давай мартини, а мне – виски. Да побыстрей! И закуски. Фруктов, фруктов, давай! Ферштейн?

– For English, please.

– Скажи ему. Как там по-английски?

Сказала. Он одним глотком выпил виски и размокшими глазами посмотрел на меня:

– А ты ничего. Сразу видно, баба хорошая. Выходи за меня замуж.

– Так прямо и замуж. Может, сначала познакомимся?

– Меня Иваном зовут. Да какая разница! Слушай, выходи, а? Только предупреждаю, материться я все равно буду.

Публика недовольно зашумела. Я вспомнила алкаша, который каждый день стоит у аптечного киоска и выпрашивает мелочь на опохмелку. Официант принес корзину с фруктами и с сочувствием дотронулся до моего плеча. Хрясь! – припечатал Иван в ухо официанта и схватился за его рубашку.

– Не трожь! Это моя баба! Она за меня замуж выходит. Не твое, так не твое. Ты вон иди, своих черных лапай!

Официант осторожно отцепил его пальцы. Ушел.

Мне стало стыдно. Не знала, куда спрятать глаза. Решительно встала. Бросила салфетку на стол.

– Ты куда! А ну, сидеть! Ты мне жена или кто? Сидеть, говорю!

Я попятилась. Стул опрокинулся.

– Да ты чо, думаешь, у меня денег нет? Я квартиру куплю, в Строгино. Буду давать тебе тыщу на месяц. На хозяйство. Чо, не хватит? Ну, больше дам. Подумаешь, нежная какая.

Неслышно подошли два охранника. Один осторожно взял меня за руку. Другой склонился над моим кавалером. Виски у него отняли последние силы. Он уронил голову на грудь и захрапел. Я вспомнила разборки своих соседей по площадке, звук разбитого стекла, глухие удары, плач ребенка.

– What did he want? – спросил один из охранников.

– Love. Любви, – выдохнула я.

Он в недоумении пожал плечами.

Лев Моисеевич свою жену не любил. Она шипела на него за то, что он лежал на диване, мало зарабатывал, много ел и просил купить второй галстук. Лев Моисеевич мечтал о любви. Любить было некого. Все знакомые женщины были замужем или имели любовников. И Лев Моисеевич решил немного полюбить Иру – соседку по лестничной площадке.

Любить Иру было удобно. Не надо далеко ходить. Ира ничего против не имела. Лев Моисеевич покупал ей в подарок бутылку пива, и они становились пьяные от любви. Это было весело и романтично. Но потом Ира сказала, что настоящий мужчина должен покупать цветы, шампанское, конфеты, делать подарки к праздникам и чинить раковину. Лев Моисеевич обиделся, что его посчитали ненастоящим мужчиной, и к Ире больше не заходил.

Потом Лев Моисеевич полюбил продавщицу из газетного киоска. Она училась на экономиста и была умной. Лев Моисеевич пригласил ее на свидание. Наташа после секса сказала: «Гони бабки!» Лев Моисеевич ее сразу разлюбил и решил, что любовь – это дорогое удовольствие. Он начал экономить на чувствах.

Когда в издательство, где он работал художником, пришла Вероника, он даже не посмотрел в ее сторону. А когда увидел, понял, что влюбился. Это была веселая блондинка с зелеными глазами. Когда она смеялась, на щеках появлялись ямочки, и Льву Моисеевичу хотелось их поцеловать. Однажды он проводил ее домой и остался на чашку чая. Чай пить было некогда – он любил Веронику, а Вероника – его. Любовь надо было хранить в тайне. Чтобы жена ничего не заподозрила, он стал с ней ласковым. Жена удивилась и купила ему второй галстук.

«Что я делаю? – сокрушался он. – Вдруг кто-нибудь расскажет жене. Надо держать любовь в тайне. Не ходить с Вероникой на обед. Не разговаривать. Сделать вид, что вообще не знакомы. Но если не разговаривать, она найдет другого. Около нее всегда мужики. Еще неизвестно, чем она в выходные занимается. И, главное, с кем. Два дня не вижу. И позвонить нельзя. Жена всегда слушает, с кем я по телефону разговариваю. Уж не догадывается ли она? Господи, что же мне делать? Ну не бросать же теперь семью. А что скажут дети? Нет. Дома хоть и неуютно, зато привычно. Ничего не надо менять. Пусть все идет, как идет. Да что же это время так тянется? Еще только шесть часов. До понедельника остается еще целый вечер и ночь. А утром опять увижу Веронику. Пойдем с ней в кино. Сядем на последний ряд и будем целоваться. Как школьники. А потом пойдем к ней. Только надо другой дорогой, а то этой опасно. Если жена узнает, убьет. Ну не могу я без Вероники. Господи, за что? Боль-то какая. Вероника!»

Жена прибежала на крик и, увидев, что Лев Моисеевич свалился с дивана, подумала, что умер. Вызвала «скорую помощь» и объяснила доктору, что у мужа, наверное, что-то с головой. Потому что он забыл, как ее зовут, и называет Вероникой. Доктор сказал: «бывает» и увез Льва Моисеевича в кардиологическое отделение.

Он вышел оттуда через два месяца. Врачи посоветовали беречь себя от эмоциональных потрясений. Поэтому с Вероникой он решил больше не встречаться и перешел на работу в другое издательство.

Теперь он спокоен. Его ничто не волнует. Только вечером, когда он приходит домой, сердце сжимается от тоски.

Однажды Лев Моисеевич увидел Веронику в театре. Его глаза загорелись. В груди стало тесно. Но Лев Моисеевич вспомнил, что ему вредно волноваться и резко повернул в сторону. Он успел увидеть только растерянный взгляд Вероники.

Вечером Лев Моисеевич не мог заснуть. В темноте ему чудились зеленые глаза Вероники. Они были испуганными и влажными от слез.

Льву Моисеевичу стало грустно. Он не хотел ничего делать. Не спал и не ел. Солнечный день ему казался слишком ярким. Дождливый – слишком темным. Работа стала неинтересной. Карандаши валились из рук. Он стал думать о смерти. Врач сказал, что у него – депрессия. Потому что Лев Моисеевич сдерживает свои желания.

Лев Моисеевич совсем запутался. Сдерживать желания – вредно. Волноваться вредно. И любить Веронику – тоже вредно. Он решил, что полезно забыть Веронику. Он нарисовал ее портрет. Поцеловал. Потом взял черную акварель и густо закрасил. Любимые глаза скрылись под слоем черного цвета. Сердце Льва Моисеевича забилось. В висках застучало. Лоб покрылся испариной. Грудь пронзила острая боль. Его сердце остановилось.

Михаил Михайлович проснулся и приоткрыл глаза. Он знал, первое, что попадет в угол его зрения, будет рисунок обоев: вдоль серой дорожки коричневые цветочки. Потом взгляд наткнется на старую, колченогую тумбочку, увенчанную новым – недавно купленным – телевизором «Сони», левее появятся два продавленных, с деревянными ручками кресла, еще левее – громоздкий, трехдверный шкаф с помутневшим зеркалом.

Но если отвести глаза в сторону, можно сосредоточиться на рассмотрении нового, из настоящего дерева письменного стола. Михаил Михайлович купил его на распродаже антиквариата, чем окончательно вывел из себя супругу. Зато после того, как семейный скандал затих, Михаил Михайлович каждый день с огромным удовольствием медленно, как бы лаская, проводил рукой по теплой поверхности стола, включал и выключал настольную лампу, наблюдая, как меняется цвет дерева, и только после этого, как будто совершая некое таинство, делал записи в дневнике. Это место для Михаила Михайловича было единственным, где он чувствовал себя комфортно. Он даже намеревался отгородить его шкафом, чтобы создавалось впечатление закрытого пространства. Но его жена не допускала никаких новшеств.

Всякой вещи должно быть свое место, – твердила она каждый раз, как только Михаил Михайлович пытался что-то переставить в квартире. Однажды он во время ремонта поменял мебель местами, но жена, тут же заметив непорядок, потребовала, чтобы все было расставлено по местам.

Не разрешала она и менять обои и, закупив как-то пятьдесят одинаковой расцветки рулонов, выдавала мужу на ремонт столько, сколько хватало, чтобы оклеить одну комнату. Поэтому Михаил Михайлович каждый раз, сдирая выцветшие коричневые букетики вдоль серой дорожки, наклеивал такие же, только новые.

– Сколько можно, – проворчал он, отводя глаза в сторону. – Каждый день одно и тоже. Надоело. Душа просит перемен. Сегодня, именно сегодня. Нет! Сейчас. Я скажу ей, что наш брак был большой ошибкой. Что я ее никогда не любил. Хватит. Натерпелся. Тумбочку на свалку, кресла – на помойку, обои – к чертовой матери, я – на свободу.

Он встал и осторожно, так, чтобы не услышала жена, которая плескалась в ванной, открыл форточку. Не успев глотнуть свежего воздуха, как услышал ее шаги и съежился.

– Закрой ворота-то, не май месяц, – крикнула Тамара Федоровна, еще не доходя до комнаты. – Ишь, жарко ему. Еще ничего не сделал, уже вспотел. Давай, заправляй постель и собирайся на работу. Чтобы сегодня выяснил насчет прибавки к зарплате. Пора бы уже к сорока годам и должность получить. У всех мужья как мужья, а ты все в рядовых ходишь. На вот, мусор вынеси.

Михаил Михайлович с радостью вышел на лестничную площадку и плотно закрыл за собой дверь. Со свистом набрав в легкие воздуха, он стал медленно, приставляя одну ногу к другой, спускаться по ступенькам.

«Но это разве жизнь, – размышлял он. – Нет! Я ей скажу. Сегодня скажу. Нет, сейчас. Я тебя никогда не любил... Наш брак – это ошибка».

Он нехотя вернулся домой, поплескался в ванной, стараясь задержаться там как можно дольше и, услышав: «что ты там копаешься?», послушно сел за стол. Не почувствовав вкуса традиционной яичницы, он, пряча за чашкой чая глаза, представил, как скажет: «Тебя бы в армию, цены б тебе не было. Только и умеешь приказы отдавать. Солдафон в юбке ты, а не женщина! Вечно в одном и том же халате. Господи, куда глаза мои глядели. Худая, злая, плоская, как камбала. Елка облезлая! Сегодня я скажу. Я тебя никогда не любил... Наш брак – это ошибка».

А вслух сказал:

– Томочка, оставь мне немного денег. У меня сегодня выходной. Надо съездить пылесос починить. А то вон сколько пыли накопилось.

– Денег ему оставь. А сам что, руки не из того места растут? Вон Галкин Колька все сам делает, никого просить не надо. А ты гвоздь вбить не можешь.

– Томочка, я же программист, – неумело начал оправдываться Михаил Михайлович. Гвозди не по моей части. Зато я умею делать то, что не умеет делать Галкин Колька.

– Молчи уж. Если бы не я, черта с два ты чему-то научился. Скажи мне спасибо, – закрывая за собой дверь, бросила Тамара Федоровна.

Михаил Михайлович, оставшись один, включил магнитофон и с удовольствием растянулся на диване. Он посмотрел на потолок и представил себя парящей в небе птицей. Он раскинул руки в стороны и закружил по комнате. Наткнувшись на кресло, он рванул его на себя и оттащил в другой угол. Затем придвинул к столу шкаф, развернул диван, снял с тумбочки телевизор и, водрузив его на стол, весело засмеялся.

– Каждая вещь должна иметь свое место. А мне здесь места нет. Понятно, – кричал своему отражению в зеркале. – Все. Хватит. Натерпелся. Скажу. Обязательно скажу. Я тебя никогда... Наш брак – это... Слышишь, Тамара Федоровна! Я свободен! Ухожу!

Он добрался до Колькиной дачи, отверткой открыл замок и завалился спать. Проснувшись, долго искал глазами коричневые цветочки вдоль серой дорожки, но ничего похожего не нашел. Михаил Михайлович испугался и вспомнил: «Я тебя никогда не любил... Наш брак – это...»

«Что же теперь будет? – подскочил он с Колькиного дивана. – Я ведь даже вещи не взял. А на улице дождь. И зонтика-то у меня нет. А если она меня с милицией искать будет. Вот позор! Сбежал от своей жены. Да не такая уж она у меня и плохая. Хорошо готовит, хозяйственная. А любовь, а зачем она любовь. Был бы человек хороший, а все остальное... Пойду, мало ли что».

Михаил Михайлович, стараясь скрыть дрожь в коленках, распахнул дверь на кухню.

– Ты где шарился? – взмахнув кухонным полотенцем, выдохнула Тамара Федоровна. – Пылесос как стоял, так и стоит. Почему плащ мокрый? Что, нельзя было сообразить зонтик взять? На тебя не настираешься. Иди помойся и в постель.

Михаил Михайлович так и сделал. Он обнял свою благоверную и потащил в кровать. Выполнив свой супружеский долг, он, засыпая, прошептал: «Я тебя никогда не... Наш брак – это... Ладно, скажу об этом завтра».

Со стены на него смотрели коричневые цветочки из ровных, серых дорожках. Вся мебель была расставлена по своим местам.

У нас с Галкой и Светкой есть традиция – каждую пятницу, независимо от семейного и материального положения встречаться в пивбаре. На повестку дня мы выносили три вопроса: «все мужики сволочи», «носить нечего» и «разное». Так как нас было трое, то первый пункт состоял из трех подпунктов. В подпункт «а» попал Галкин Серега. Мы мучительно искали ответ на вопрос, почему он после трех лет совместной жизни решил с Галкой расстаться. Без всяких побудительных причин. Если, конечно, не считать, что она съездила без него в отпуск. На теплоходе по Волге. И как только причалила, он сообщил, что между ними все кончено. Светка считала, что он Галку приревновал. Чисто теоретически. Представил, что ей было без него хорошо. И не смог простить. У самой Галки вообще не было ни одной версии. Она сосредоточенно рассматривала дно пивной кружки и сокрушенно вздыхала. Я сказала, что для ревности должно быть основание. Если его нет, значит, это не ревность, а болезнь. Не знаю, как точно называется, но очень похоже на идиотизм. Тем более, Серега к Галкиному отпуску отнесся с пониманием. Не предлагал поехать вместе. Ни о чем не предупреждал. «Не кисни, Галка, – подвели итог мы со Светкой. – Может быть, тебе повезло больше, чем ему. Ушел, так ушел. Помаши ручкой». Галка так и сделала. Небрежно махнула рукой и запила остатки воспоминаний пивом.

Потом очередь дошла до Светкиного Макса. Надо было решить, ехать Светке с ним в Ростов или не ехать.

– Это все зависит от того, чего ты хочешь, – умничала Галка. – Если ты считаешь, что будешь с ним счастлива, то тогда не важно где: в Москве или Ростове.

– Даже если я с ним буду счастлива, Москву он мне не заменит. А это уже половина от предполагаемого семейного сценария.

– Тогда скажи: хочешь жениться, спроси у меня – как, – вставила я.

– И как? – в оба голоса выкрикнули подруги.

– Что, мне тебя учить, что-ли? Доходное место, карьера, деньги, квартира, тепло семейного очага.

– А он сказал: или – или. Или мы уезжаем в Ростов, или мы расстаемся.

– Ну, туда ему и дорога.

– Куда?

– В Ростов.

– А как же любовь?

– Любовью здесь и не пахнет.

– Но у тебя же все по-другому.

– Просто я предоставила своему благоверному свободу. И он не выдержал такого испытания. Потыкался в разные стороны, как слепой кутенок, и вернулся. Захочет уйти, отпущу. Держать не буду.

– А если не вернется?

– Значит – не мое.

– Она права, – переглянулись Галка со Светкой и задумались.

– Пойдемте сегодня в клуб! – бросила я для разрядки напряженности.

Обе оживились. Мы склонились над столом. Уткнулись друг в друга лбами. Подмигнули. В глазах зажегся веселый огонек. Взялись за руки и, в который раз, поклялись в вечной дружбе.

На слове «клянемся» нас прервали.

– Девушки, а что, здесь теперь пивбар? – прыгнул в нашу сторону мужоид, похожий на кузнечика.

Мы уставились на него тремя парами глаз. Светка на всякий случай оглянулась. Убедилась, что сидит в пивбаре, и подперла щеки руками.

– Когда я был молодой, здесь была библиотека, – не унимался Кузнечик.

Я подумала, что молодой он был давно. Но надо отдать должное, память у него была хорошая.

– Вот видите, как все меняется, – с готовностью откликнулась добрая Галка.

Он обрадовался. Засуетился. Нырнул в свой портфель. (У нашего учителя физики был точно такой же. Пятнадцать лет назад.) Вытянул оттуда пожелтевшую газетную вырезку и сунул ее под самый Галкин нос:

– Вы хоть знаете, с кем разговариваете?

Мы разом откинулись на спинки стульев. Посмотрели друг на друга. Я не выдержала:

– Ничего, что мы сидим?

– Нет, сидите, сидите, – великодушно разрешил он. Вот видите, эта статья про меня. Читайте. Поэт Валентин Профанов. А это мои стихи. Хотите, почитаю?

Мы не хотели. Но он все равно начал читать. Каждой из нас досталось по одному набору рифм. Галке – про солнце в небе. Светке – про тропинку в горах. Мне – про тополя. Под столом меня кто-то усиленно толкал в коленку. Это означало, что огонь я должна взять на себя. Но погасить этот поэтический факел было невозможно. Он разбрасывал в стороны руки. Торопливо выкрикивал слова. И все – про него. Какой он гений. Как жаль, что об этом мало кто знает. Но сейчас он спокоен. Он нашел своих поклонниц. Его так внимательно никто не слушал. Всегда уходили. Сразу видно, что мы девушки культурные. Мы ему духовно близки. И он обязательно пригласит нас на свой творческий вечер. Только не сейчас. Сейчас ему еще рано подводить итоги. У него еще все впереди. Он не написал свою главную вещь. И она будет про смысл жизни. До него еще никто не определил, в чем этот смысл. А он определил. Это будет открытие вселенского масштаба. И в области философии, и в области литературы. Потому что открытие будет зарифмовано.

Запасы моей вежливости иссякли. И я перешла в наступление:

– А, кроме вас, еще кто-нибудь так считает?

– Ты что, с ума сошла. Теперь его не остановишь, – толкнула меня под столом Светка.

Но наш собеседник резко развернулся и выскочил из бара.

– Вот видите, на этом фоне все наши мужики – просто душки. Давайте их будем беречь, – сказать Светка.

Кузнечик вернулся не один. Он держал за руку дородную женщину в шляпе. Все ее отчаянные попытки скрыть свою полноту под бесформенной накидкой не удались. Он любезно обвел стертые линии ее фигуры сбоку и спереди. Снял с шеи платок. Протянул нам ее распухшие руки. И только потом сказал:

– Познакомьтесь, это моя жена. Моя муза. Мое вдохновение.

Муза смущенно улыбнулась:

– А ты их знаешь?

– Дорогая, мне это и не обязательно. Главное, что они знают меня. Я же говорил, что найду своего читателя. Вот и нашел.

– Но зачем ты так волнуешься? Один-то читатель у тебя был. Это я. Но это хорошо, что нас стало больше. Я рада за тебя, – и она поцеловала его в раскрасневшийся нос. – Спасибо, девочки.

Она взяла его за руку и вытянула за собой из бара. Было видно, как он вскинул голову. Распрямил плечи. И старался идти широкими шагами.

Мы переглянулись.

– Знаете, девочки, я поняла, в чем наша общая проблема, – подвела черту Светка.

– В чем? – спросили мы с Галкой.

– Мы решаем чужие проблемы. В том числе и собственных мужиков. Поэтому они нас и бросают.

Мы встали из-за стола и разбрелись в разные стороны. Каждой из нас было о чем подумать.

Меня засунули в книгу и придавили тяжелым грузом. До этого у меня была своя, растительная жизнь. Я был цветком, а теперь – часть гербария.

В жизни меня звали Чертополохом. Я вырос на бугре, плотно заросшем крапивой. Еще в детстве я понял, что мир настроен ко мне враждебно. Сильные корни крапивы выталкивали меня из земли. Ее колючие лапы хлестали по стеблю и заставляли прятать голову. Я мог свободно дышать только во время дождя. Тогда листья крапивы, набухшие от воды, свешивались вниз и освобождали пространство вокруг меня. Но стоило только выглянуть солнцу, как муки мои продолжались.

Я понял, что жизненное пространство надо увеличивать, независимо от погоды. И начал выпускать колючки. Сначала на стебле. Но этого оказалось мало. Крапива, пользуясь своим высоким ростом, запускала свое жало в мою голову. Мне пришлось постоянно клониться вниз и пригибаться к земле. Смотреть на жизнь под одним углом зрения мне не нравилось. Тогда я сбросил с головы мягкий пушок и заменил его на острые иголки. Крапива, испугавшись моей колкости, оставила меня в покое. Вокруг меня образовалась пустота. Меня никто не любил. Моих колючек боялись все. Даже дети, собирая цветы вокруг моего бугра, обходили меня стороной.

Я очень хотел, чтобы на меня обратили внимание. Когда появлялись люди, я вытягивался во весь рост, прижимал колючки к стеблю и осторожно поворачивался во все стороны. Но все проходили мимо. Скоро я стал выше крапивы и мог разглядеть домик лесничего, который прятался за тремя березами. Сквозь ветки было видно, как на окне шевелятся занавески и открывают большую вазу. Я бы отдал все, чтобы оказаться в ней. Но отдавать было нечего. Приходилось терпеливо ждать. Наконец, я дождался. Дочка лесничего с неизбежностью рассвета наклонилась надо мной. Неужели я мог ей понравиться? Нет! Она просто решила вырубить крапиву. Я задержал дыхание и погладил ее по руке. Она посмотрела на меня, осторожно дотронулась до стебля, и срезала его под самый корень. Дома она наполнила водой большую хрустальную вазу и посадила меня туда.

Я был счастлив. Наконец-то я стал кому-то нужен. Наконец-то за мной ухаживали. Каждый день мне меняли воду, поправляли колючки, отрезали загнившие листья. Ставили на окно и поворачивали к солнцу. У меня был свой дом. Мне было тепло и уютно.

Как-то моя хозяйка втолкнула в мою вазу ромашки. Это было отвратительно. Сидеть рядом с такими беспечными, легкомысленными цветами было невыносимо. Они раздражали меня своим вылупленными желтыми глазами. Их белые ресницы, которые каждый вечер в изумлении поднимались вверх, цеплялись за мои колючки и тянули мой стебель в разные стороны. В вазе стало тесно и неуютно. Я терпел несколько дней. Наконец, изловчился и проткнул своими колючками все тонкие стебли ромашки. К вечеру они свесили свои легкомысленные головки с края вазы и завяли. Хозяйка выбросила их во двор, и я опять остался один. Теперь мне не с кем было делить ее заботу. Вся ее любовь принадлежала только мне.

Но на следующий день моими соседями оказались незабудки. Эта голубая мелочь даже не могла дотянуться до середины вазы. Из-за нее я не смог поворачиваться в разные стороны. Нежные прикосновения незабудок были для меня непривычны. Я стряхивал их со своего стебля и опускал на дно. Вода быстро помутнела и дурно запахла. Хозяйка вылила грязную воду и налила чистую. Я успокоился и спрятал свои колючки. Но вдруг почувствовал на себе укол от других.

Это были три желтые розы. Их толстые стебли были усеяны редкими, острыми шипами. Я с трудом занял безопасное место и застыл в ожидании. Розы затоптать было невозможно. Они откинули в стороны свои надменные головы и вызывающе посмотрели на меня. Конечно, на их фоне я выглядел уродом. Куда мне, с моей, то ли фиолетового, то ли грязно-сиреневого цвета головой тягаться с их яркими, солнечными бутонами. Красота роз навеивала на меня ужас. От их благоухания у меня закружилась голова. Я отпрянул и перевесился через край вазы. Смотреть на розы было невыносимо. Особенно при мысли, что из-за них я могу лишиться любви хозяйки. Я собрал все силы, вытащил свою колючки и с наслаждением воткнул их в эти ароматные лепестки, которые испортили мне всю жизнь. Они медленно, отрываясь друг от друга, посыпались в воду, на подоконник, на пол. Я ликовал. Я оградил хозяйку отвысокомерия, лжи и обмана этих вычурных особ. Я защитил ее от острых шипов. Я стал победителем и заслужил право стать любимым цветком моей хозяйки.

Я так и не понял, почему она выхватила меня из вазы, оторвала стебель и засунула мою голову между девятой и десятой страницей старой книги. На соседних – двенадцатой и тринадцатой – лежали ромашки. Чуть дальше – незабудки. И только в самом конце засыхали лепестки роз.

Я засох первым.

Поначалу все выглядело вполне благопристойно. Актеры шумно отмечали премьеру. Журналисты брали интервью у режиссера. Бармен разносил закуски. Супружеские пары сидели рядом, а незамужние женщины – на почтительном расстоянии от женатых мужчин.

Первый тост был за премьеру. Второй – за исполнение творческих планов. Третий – за прессу. Из прессы осталась одна Настя. Поэтому пили за нее. Четвертый тост она пропустила, потому что бармен повел ее за кулисы. Там выяснилось, что бармен вовсе не бармен, а актер, который сегодня играл роль бармена. Потом он сказал, что хочет провести с ней остаток вечера и все хлопоты по его организации берет на себя. К хлопотам относился поиск места для встречи, музыка, шампанское, шоколад и полная изоляция от окружающих.

Настя подумала, что кроме девственности терять ей нечего и согласилась на изоляцию от окружающих. Тем более, что девственность она потеряла уже давно.

Местом для встречи стала комната психологической разгрузки. Разгрузились они неплохо. Только сначала нагрузились шампанским, добавили пива, потом немного водки. Первый акт – разговоры о литературе – после антракта плавно перешел во второй – половой.

Настя проснулась утром в объятиях бармена. Или актера, который играл роль бармена. Голова трещала. Сухой язык требовал жидкости. Душа – раскаяния. Но раскаяние ее не мучило. Мучило другое – почему нет раскаяния. И еще – как зовут бармена? Или актера, который играл роль бармена?

Звали его Максимом. Он действительно был актером, который играл роль бармена. Более сложные роли ему не доверяли. Еще у него была жена и ребенок. Жили они в соседнем доме. Поэтому жена могла прийти в комнату психологической разгрузки в любую минуту. Он никак не мог придумать, что будет говорить жене. До этого он ей ни разу не изменял и как себя вести не знает. Настя не знала тоже, потому что опыта семейной жизни не имела. Максим просил Настю оставить свой телефон. Если жена выгонит, он придет к Насте. Тем более что они оба – Максим и Настя – личности творческие и подходят друг другу. Настя сказала, что подержанных вещей не держит, и убежала.

Он нашел ее телефон сам, потому что знал, в какой газете она работает. Говорил в трубку, что не может забыть и умолял о встрече. Настя отказывалась. Он настаивал. Наконец, добился. Подарил цветы и пригласил в кафе.

– Хорошо, что мы с тобой встретились, – сказал Максим.

– Не уверена, – ответила Настя.

– Мы с женой совершенно чужие друг другу люди. Она даже не понимает, что все творческие люди – романтики. Я не могу любить одну и ту же женщину только потому, что она моя жена. Но это не значит, что я собираюсь бросать семью. Я – человек ответственный. То, что было у нас с тобой – это большой грех.

– Может быть, тебе лучше в церковь сходить? Грехи, вроде бы, там отпускают.

– Ну, зачем ты так! У меня к тебе маленькая просьба.

– Насколько маленькая?

– Понимаешь, мне пришлось признаться, что я был с тобой. А она не верит. Говорит, такая женщина, как ты, на меня и не посмотрит.

– Ты хочешь, чтобы я на тебя посмотрела при ней?

– Ну, не совсем так. Позвони, пожалуйста, и расскажи, как все было.

– А как все было?

– Помнишь, ты же сама предложила мне заняться сексом. Сказала, что любишь экстремальные условия. Я же не мог тебе отказать. Ты личность в городе известная. А я только начинаю свой творческий путь. Жена может пойти к директору и наговорить на меня невесть что. Тогда мне точно больше никакой роли не дадут. Всю жизнь буду играть бармена.

– Почему? У тебя хорошо получилась роль любовника. Может быть мне лучше сообщить об этом директору театра? – И ушла. Цветы остались лежать на столе.

Вечером позвонила жена Максима:

– Это правда, что вы были с моим мужем?

– Что значит, была. Да мы всю ночь проговорили про театр и литературу.

– Вот, подлец, опять обманул. А мне сказал, что вы с ним переспали. Хоть бы один раз со стоящей бабой переспал. Я бы его за это даже уважать начала.

Настя брезгливо бросила трубку и подумала, кого бы ей еще облагодетельствовать.

Плохой мужик пошел, скверный. Только и знает, что по скверу под ручку прогуливаться. Да и маршрут норовит выбрать в обход магазинов. Не дай Бог его спутница во время выгула есть захочет. Или того хуже – моральной поддержки.

Был у меня такой кавалер. Все любил под деревьями прогуливаться. С виду ничего: интеллигентный такой, в очечках, с бородкой. Умные слова знает. А когда начал их вместе складывать, такая печальная история получилась. Жена – стерва, теща – мегера, дети – сволочи, начальник – дурак. Ну как такой жизни радоваться можно?

Прониклась я к нему сочувствием, до того помочь захотелось, хоть плачь. А он еще собрался счеты с жизнью сводить. Спасать надо парня, – решила я подставить свои хилые плечи под его широкие.

– Да как такие грешные мысли в твоей голове укладываются? Ты вспомни, как нам на уроках литературы говорили, что самоубийство – это малодушие. А ты сильный, мужественный и со всем справишься, – ворковала я, нежно прижимаясь к его груди. – Все перемелется, мука будет. Жену заменишь, проблема с тещей отпадет сама по себе, а детей перевоспитаешь.

– Но ведь для этого надо что-то делать. А я хочу, чтобы все получилось само собой – тихо, мирно, спокойно. Представляешь, прихожу домой... Жена тапочки подает, теща борщ наливает, дети разные ласковые слова говорят. Вот это жизнь!

– Но, милый, все – в твоих силах. Ты домашних-то почаще хвали, да поощряй. Любовь-то она любви же и требует.

– Да и денег мне уже три месяца не платят. Хоть на большую дорогу выходи. Кстати, ты мне не одолжишь пару – другую сотен. Как появятся, сразу же отдам. Клянусь.

– Конечно, дорогой. Правда, пока нет. У меня ведь тоже...

– Да ты-то – ладно! Какие у тебя могут быть проблемы? Вот у меня! Жена – стерва, теща – мегера, дети – сволочи, начальник – дурак. А у тебя все в порядке.

– Погоди, давай разберемся. Допустим, жены, то бишь мужа, у меня, к счастью, уже нет. Тещи, то есть свекрови, – тоже, но дети – будут. А где ты видел умного начальника?

– Вот видишь, я же говорил, что тебе лучше живется. И зачем ты рядом со мной оказалась. Как немой упрек, что ли? Пристала, как банный лист.

– Это я к тебе пристала? А кто мне только что в жилетку плакался?

– Не помню. Я тебя совсем не знаю. Как я могу тебе плакаться? Я – мужчина. Если не можешь решить мои проблемы, мне твои – ни к чему. У меня своих хватает.

Я в растерянности развела руками. Быстро-быстро захлопала ресницами. Сквозь слезы увидела прямую спину моего недавно согбенного спутника. Он удалялся упругой, пружинистой походкой. Будто только что снял тяжелый рюкзак. Потом подпрыгнул, с размаху пнул скамейку и запрыгнул в подошедший автобус. Я почувствовала себя той самой урной, в которую только что закинули охапку мусора.

В сквере было скверно.

– Здравствуйте! Можно Василия? – А кто его спрашивает?

Далее надо было назвать фамилию, имя, отчество и род занятий.

– Сейчас, узнаю, свободен ли он.

Это была Васина мама. Его верная подруга. Старший товарищ. Учитель. Главный советник. Экономка. Домохозяйка. Повар. Прачка. Доктор. Все эти должности она совмещала для Васи уже сорок пять лет.

Когда Вася был маленький, мама оберегала его от сквозняков. Когда он подрос – от дурной компании. Когда стал взрослым – от женщин.

– Всем им надо одно и то же, – говорила она. – Московскую прописку. Не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься на улице. Разве нам плохо вдвоем? Ведь никто не будет о тебе заботиться так, как я.

Вася соглашался.

Когда он окончил университет и стал журналистом, мама ходила вместе с ним на пресс-конференции и интервью. Внимательно слушала, записывала и потом редактировала Васины статьи. Когда его первый редактор намекнул о посторонних в редакции, Вася рассердился. Сказал, что его мама – не посторонняя. Что это самый дорогой для него человек. И если редактору не нравится, пусть ищет себе другие кадры.

Редактор нашел другие кадры, и Вася остался без работы.

Во второй редакции было то же самое. Потом в третьей, четвертой, пятой. Никто не хотел принимать Васю вкупе с мамой. Вася не стал больше испытывать судьбу и решил стать свободным художником. Сидеть дома, писать статьи в разные газеты и жить на гонорар.

Мама его поддержала.

– Все деньги не заработаешь, – говорила она. – А дома ты в тепле и сытости.

Так Вася и жил. В тепле и сытости. В 46 лет его душа потребовала перемен. Для начала Вася начал осторожно нарушать правила поведения. Переходил улицу на красный цвет. Забывал чистить зубы. Украдкой выбрасывал манную кашу. Не заматывал шею шарфом. Читал в постели. Смотрел допоздна телевизор.

Вскоре к его беспечному состоянию примешалось чувство страха. Он боялся, что мама обнаружит его проделки и строго накажет. Жить в ожидании наказания было сложно.

Тогда Вася закурил. Когда мама уходила в магазин, он пускал дым в потолок и дырявил кольца указательным пальцем. Он чувствовал себя бароном, у которого много слуг и красивая жена. Но долго мечтать Васе не пришлось. Мама учуяла запах дыма. Сделала от него два шага назад. Сузила глаза. Сомкнула губы. Постучала костяшками пальцев о стол и сказала:

– Или я, или сигареты.

Вася выбрал маму.

Потом он попробовал водку. Ему понравилось. Но мама учуяла запах спиртного и сказала:

– Или я, или водка.

Вася выбрал маму.

Потом он попробовал женщину. Ему понравилось. Он привел ее домой, а мама сказала:

– Или я, или женщина.

И Вася выбрал маму.

Когда Васе исполнилось пятьдесят лет, мама умерла. Вася был в отчаянии. Он не знал, куда надо платить за квартиру и телефон. В какой надо ходить магазин. Что принимать от простуды. С кем дружить. Кого приглашать в гости. Как варить манную кашу. Как стирать носки. Как гладить рубашки. Руки у него опустились. И Вася запил. Пьяный он забывал о маме. Надевал грязные носки. Носил мятые рубашки. Ел подгорелую манную кашу. И громко смеялся.

Как-то вечером в его дверь постучали. Вася испугался. Завернулся в плед, затаил дыхание и залез под кровать. Но в дверь продолжали стучать. Вася выполз из укрытия и, не поднимаясь с колен, открыл замок.

Перед ним стояла молодая, лет тридцати пяти, женщина. Она сказала, что пришла отключать свет за неуплату. Вася посмотрел на нее глазами побитой собаки и попросил не отключать. Женщина не уходила. Она села в кресло. Подперла щеку рукой. Покачала ногами. Поправила волосы. Улыбнулась.

Васе гостья понравилась. Но он вспомнил, как мама говорила, что всем женщинам нужна московская прописка. Он сморщился. Замотал головой. Стряхнул с себя мамин взгляд оттуда и сказал:

– Оставайтесь у меня. Места всем хватит.

Женщина осталась. Теперь Вася ходил в глаженных рубашках, чистых носках и ел любимую манную кашу. Он устроился на постоянную работу и научился делать покупки. С первой зарплаты он купил женщине духи, а себе коньяк. Женщина поцеловала Васю за духи. Потом сделала от него два шага назад. Сузила глаза. Сомкнула губы. Постучала костяшками пальцев о стол и сказала:

– Или я, или коньяк.

Вася выбрал женщину. Он был счастлив. У него опять появилась мама. Он ее так и называл: «мама».

Я чувствовала себя так, будто мне сказали: «Вы здесь не стояли». Я считала, что не только стояла, но и почти лежала. В супружеской постели. Но он так не думал. Он вообще обо мне не думал. Логика его рассуждений не поддавалась никакой логике. Тем более – женской.

Если все сложилось по схеме: взгляд – улыбка – тепло на сердце, то почему нет продолжения? Если есть номер телефона, то почему им не воспользоваться? Допустим, слишком занят, но не три же недели подряд. Ладно, я не гордая. Позвоню сама.

– Здравствуйте, это ваша знакомая по лифтовому хозяйству.

Пауза. Потом, наконец, с большим недоумением:

– Извините, вы, наверное, ошиблись. Я не имею никакого отношения к лифтовому хозяйству

– Хорошо, я напомню. Три недели назад вы подошли к лифту. Там стояла испуганная девушка. Вы спросили: «Лифт не работает?» Я ответила: «Работает, но я одна боюсь ехать. Вы не составите мне компанию до 12 этажа?» Вы не возражали. Потом показали, где ваш кабинет. Потом пригласили зайти поговорить. Я воспользовалась. За полчаса мы обсудили проблему высотных зданий, особенности скоростных лифтов, поделились впечатлениями о премьере в «Современнике», выразили общее презрение вечерним телепрограммам, поведали друг другу о своих привычках и привязанностях. Потом перешли к обсуждению главного противоречия человека между «хочу» и «надо». Вы удивились, что все сложные проблемы укладываются в такую простую формулу. Потом я сказала, что делать лицо легче, чем иметь. Вы опять удивились и начали меня пристально рассматривать. Заметили, что слишком открыто проявили интерес. Отпрянули. Поправили галстук. Этот жест означает – ты мне нравишься, и я хочу тебе понравиться. С того момента вы не отрывали от меня глаз. Когда секретарша сообщила, что у вас совещание, вы пригвоздили ее взглядом к стенке. Вы попросили у меня визитку, вручили свою и обещали звонить. Чтобы продолжить разговор и познакомиться поближе. Я спросила: «На сколько поближе?» Вы ответили: «Насколько это будет возможно». Прикоснулись к моему плечу. Нырнули в мои глаза. Нехотя отступили. И с тех пор ни разу не позвонили.

– Да, конечно, я тебя помню. Молодец, что позвонила. Извини, я не мог сделать то же самое. Был очень занят. Зато я могу с лихвой компенсировать твое ожидание. Завтра я улетаю в Египет. Хочешь поехать со мной? Ты пока собирайся. Главное, чтобы был заграничный паспорт. А все остальное я беру на себя. Вечером позвоню, и обо всем договоримся.

Я прилетела домой. Провела инвентаризацию своего летнего гардероба. Постирала, высушила, отгладила. Собрала чемодан. Уложила фотоаппарат, камеру, сделала бутерброды. Навела лоск на лице и теле. Помечтала о знойном ветре, теплом море и ласковом взгляде. Представила отель на берегу. Крики чаек. Шум волн. Сдавленный шепот. Блеск глаз. Звонок. Ринулась так, будто боялась, что трубку возьмет кто-то другой. Опрокинула чемодан. Шорты, майки, сарафаны вывалились на пол.

– Я готова! – не сказала, а выкрикнула.

– К чему? – Это была Танька.

– А, это ты?

– Что, не вовремя?

– Танька, не занимай телефон. Я жду звонка.

– Опять от того самого, единственного и неповторимого, который тебя поведет под венец?

– Пока нет. Я завтра утром улетаю в Египет.

– Ты что, араба себе нашла?

– Нет. Он русский. Ну тот самый, с которым у лифта познакомилась. Помнишь, рассказывала?

– А, который тебе три недели не звонил?

– Танька, не занимай телефон. Он сейчас позвонит. Я тебе потом все расскажу, ладно?

– А когда он обещал позвонить?

– Вечером.

– Так, вечер у нас до двенадцати ночи. Я тебе позвоню в половине первого, ладно?

– Да меня, наверное, дома не будет. В аэропорт поедем от него.

– В этом я сильно сомневаюсь.

Я – ничуть. Плотно упаковала чемодан. Изучила путеводитель по Египту. Просмотрела кассету о пирамидах Хеопса. Чтобы не заснуть, приняла душ. Сквозь шум воды слышу – звонок. Выпрыгнула, как мячик из корыта. Поскользнулась. Больно ударилась об угол тумбочки. На четвереньках доползла то аппарата. Сдерживая стон, прошептала:

– Это ты?

– Я. – Это была опять Танька. Ее звонок означал, что уже половина первого. – Не расстраивайся. Позвони ему через неделю, когда приедет. Извинись, скажи, что не смогла поехать. Что тебе очень неловко, ведь он звонил, а тебя не было дома. Поняла?

Таньку я поняла. Его – нет. Чемодан распаковывать не стала. Может быть еще пригодится. Женская суть требовала сатисфакции.

Он у меня еще попляшет. Будет вымаливать свидание. Не соглашусь. Будет звонить – не стану брать трубку. Будет приходить – не открою дверь. Но до этого надо выполнить Танькину рекомендацию.

Звоню:

– Здравствуйте, это я. – Пауза. – Ваша знакомая из лифтового хозяйства. – Пауза. – Ну та, с которой вы хотели ехать в Египет. – Пауза.

Я заполнила ее по Танькиному сценарию. Извинилась за то, что он не смог меня застать, и ему пришлось лететь одному. Я очень перед ним виновата. Но ничего изменить не могла. И если он на меня не очень сердится, то мы можем встретиться.

Он на меня не сердился. Сказал, что был очень огорчен, когда не смог до меня дозвониться. Всю неделю был в плохом настроении. Думал обо мне. Без меня в Египте ему было скучно. Зато он привез мне кучу сувениров и хочет мне их вручить. И хочет это сделать немедленно. Встретимся у Пушкина. На первой скамейке от выхода из «Тверской».

Тщательно причесалась, приоделась, накрасилась. Взяла большую сумку для сувениров. Внутри жег огонь нетерпения. Азарт игрока. Или следопыта, который идет по следу.

У Пушкина след взять не удалось. Он не пришел. Сумка для сувениров осталась без сувениров. Я опять ничего не поняла.

Танька объяснила:

– Есть такой тип мужчин – сказочников. Они живут в мире своих фантазий. И вовлекают туда других. Вот ты туда и попалась. В придуманный мир. Кстати, твоих фантазий здесь было не меньше. Ты же уже представляла себя его женой?

– Самую малость.

– И как там у него, в супружеской кровати?

– Жестко.

Александр и Александра любили друг друга нежно и трепетно. Александр не скупился на проявление чувств. Перед каждым свиданием он покупал для любимой бутылку вина, два яблока и шоколадку. Александра с восторгом принимала подарки, говорила: «Какой ты у меня хороший!» и тащила любимого на кухню. На кухне его ждал салат с креветками, рыба, запеченная в фольге, борщ из квашеной капусты, котлеты с картофельным пюре, десерт из взбитых сливок и компот из свежей клубники. После скромного ужина Александр ложился на диван и рассказывал про свою жизнь.

Жизнь у него была тяжелая. Он писал картины, сочинял музыку, репетировал роль Гамлета, но работал осветителем сцены. Картины его не покупали, музыку не слушали, на роль Гамлета не приглашали. Директор театра не признавал таланта Александра и поэтому платил мало. Александра гладила любимого по голове и говорила, что все это пустяки. Когда они поженятся, он будет писать картины, а она – работать на заводе. Чтобы заработать деньги на его талант. Александр успокаивался и засыпал.

Через месяц Александр решил, что его любовь не должна требовать материальных жертв. Его джентльменский набор – бутылка вина, два яблока и шоколадка похудел на шоколадку. Но Александра любила его по-прежнему. Потом Александр перестал приносить яблоки. Александра любила его по-прежнему. Потом он заменил бутылку вина двумя бутылками пива. Но Александра его не разлюбила. Тогда он стал чаще жаловаться на жизнь. Она купила ему зимнюю шапку, связала свитер и начала копить на машину. Тогда Александр предложил Александре руку и сердце.

Он пришел к ней с большим букетом цветов. С тремя круглыми, как новогодние шары, белыми розами. Они гордо держали свои головки и испускали нежный аромат. В тот день Александра любила Александра с благодарностью. Утром они решили пойти в ЗАГС. Когда Александра зайдет за Александром в театр.

Утро было не по-летнему холодное. Дул сильный ветер. Ромашки и ноготки на клумбах испуганно прижимались к земле. Она вспомнила, как Александр подарил ей букет с клумбы. Это был первый день знакомства. И она обиделась. Теперь она думала по-другому. С нежностью: «Ноготки и ромашки – это невинная шутка. А розы – уже серьезно. Такие цветы может подарить только влюбленный. И еще щедрой души человек. Потому что они дорогие. Родной мой! Как я тебя люблю!»

Входная дверь в театр была очень тяжелой. Александра открывала ее долго. За дверью стояла уборщица тетя Маша. Она держала в руках носовой платок и всхлипывала.

– Что с вами? – спросила Александра.

– Ничего. Иди, Александр Дмитриевич в зале. Ждет тебя.

– Я успею. Скажите, что случилось?

– Да ерунда какая-то. Ты знаешь, меня вчера на пенсию провожали. Столько вещей надарили. А внучка принесла цветы. Три белые, большие розы. На длинных, прямых стебельках. Они такие красивые. А как ароматно пахли! Оставила их в своей бытовке. Думала, сегодня заберу. Прихожу, а их нет. У всех спросила, может, кто неудачно пошутил. Но никто не видел. Как обидно! Ума не приложу, куда они могли подеваться. Ведь ключ то только у Александра Дмитриевича. Вот плачу, дура старая. Такие большие бутоны. На трех длинных стебельках.

Александра медленно развернулась, толкнула дверь и выбежала на улицу. Трамвая не было. Она пошла пешком. Шла и смотрела под ноги. Она подняла голову только в своей спальне. Где стояли три белых розы. С прямыми, длинными стебельками. С тонким, нежным ароматом. Она отрубила их головки. Оторвала каждый лепесток. Сломала ровные стебли. Разбила вазу. Опустилась на пол.

На полу в осколках стекла отражалась несбывшаяся мечта.

Мы познакомились с ним на троллейбусной остановке, на Тверской. Но его поведение было безупречным. Предложил подвезти до дома. Потом – выпить шампанское. Где – предоставил решать мне. Сделал одну подсказку – у него дома нельзя, потому что там гостит сестра с ребенком. Оставалось два варианта: или в машине, или у меня. В машине было неудобно – не было бокалов. Бокалы были дома. Зашли. Он чувствовал себя как дома, я – как в гостях. Зажег свечи. Помыл бокалы. Из двух табуреток соорудил стол. Сидеть было негде. Сели на кровать. Разлил шампанское и сказал:

– Сейчас я произнесу тост, если ты его принимаешь, выполнишь мое желание. Договорились?

Спросить, какого рода будет желание, не успела. Он уже говорил. Что-то про трех жителей аула, которые пришли к судье и спросили, что им делать с баранами: продавать или пускать под нож. На что судья сказал, что нож убивает одну проблему и создает другую. Выпить надо было за то, чтобы ножи были всегда острые. Смысла я не поняла, но выпила. Его первое желание было скромным – расстегнуть одну пуговицу на блузке. Второе – более смелым: надеть более короткую юбку. Третье – так себе – распустить волосы. Потом тост должна была говорить я. Мне больно было смотреть, как мнется его дорогой пиджак, и я пожелала, чтобы он его снял. Потом мне стало жалко его затянутую в галстук шею, и я пожелала, чтобы он развязал галстук. Ему понравилось выполнять мои желания. Но его дорогие брюки мне жалко не было. Он выглядел разочарованным. В качестве компенсации одарила его нежным взглядом. Сразу заметил: глаза у меня раскосые, пальцы длинные, ноги красивые. Про него можно было сказать: глаза маленькие, пальцы толстые, ноги не видно. Зато налицо все признаки богатства: уверенность, раскованность, щедрость. Я даже захотела за него замуж. Сказал, если мы с ним подружимся, будет во всем помогать. И даже заклеит на зиму окна. Я сказала, что мне не дует. Он обрадовался.

– Ты знаешь, я хочу доверить тебе страшную тайну. – И закатил глаза к потолку.

Подумала про счет в Швейцарском банке, про государственную измену, про вербовку агентами ЦРУ. Оказалось проще. Тайна была про любовь. Не ко мне.

Он встретил ее у табачного киоска. Посмотрел и выронил две пачки «Мальборо». Так и не подобрал. Но не жалеет. Она была роскошной блондинкой с голубыми глазами. Согласилась с ним поужинать. Потом разрешила проводить домой. В гости не пригласила, потому что была замужем. Предупредила – муж строгий и ревнивый. Он не испугался и пошел ва-банк. Утром отвозил ее на работу. Вечером приглашал в ресторан. Когда регулярность стала до неприличия однообразной, начал делать подарки. После первого – французских духов – она согласилась на секс. Он был безумно счастлив. Понял, что без нее жить не может. Потом подарил ей сарафан за 1600 долларов и пригласил на юбилей своей фирмы. Она сказала, что под этот сарафан нужны туфли, и он купил туфли. Она не могла целый день ходить на каблуках, и туфли оставила у него дома. Когда пришла переобуваться, сексом заниматься отказалась. Он подумал – после. Но и после ничего не было. Он предложил ей руку и сердце. Она взяла деньгами – на бриллиантовое кольцо. Он был настойчив. Муж заметил его настойчивость и сильно побил. Потом сел на хвост его джипа и ездил за ним несколько дней. Встречаться с любимой было трудно. Он предложил ей уехать на море. Перед поездкой всю ночь не спал. Глаза начали слипаться. Она тоже водила машину, но он ее не будил. Взял нож и порезал себе руку, чтобы от боли глаза не слипались. Сказал, что если бы рядом спала жена, он бы руку не резал. А посадил бы жену за руль. Оказалось, что сестра с ребенком – это и есть его жена с его ребенком. На море любимая от секса тоже отказалась. Он был в отчаянии. Не понимал – зачем было ехать. Она объяснила, что у них нет будущего и надо ловить кайф от настоящего. К тому же у него есть жена. Он обещал, что скоро не будет. Обещание выполнить не успел, потому что попал в аварию. Любимая к нему в больницу не приходила. Теперь он здоров и сделает все возможное, чтобы они были вместе. Сделал уже много. Нашел колдуна на Филиппинах. Заплатил 10 тысяч долларов. Тот обещал приворожить любимую. Он хочет знать, как я думаю – получится или нет.

Я думала про другое – почему я должна об этом думать. Вслух сказала – получится. Потом он сказал, что я – хорошая, потому что умею слушать. Его никто не слушает. Он у меня хочет остаться до утра. Только ему надо кусок черной тряпки для того, чтобы провести сеанс одновременного приворота с филиппинским колдуном. А потом он ляжет со мной спать. Я сказала, что ворожить лучше без меня. Потому что черные силы могут ошибиться и приворожить меня. Он испугался, быстро оделся и ушел.

Я так и не поняла, зачем он приходил. И говорил, что у меня раскосые глаза, длинные пальцы и красивые ноги.

Если бы Щеглов был женщиной, то про него можно было сказать: «Вы и в залу входите, танцуя». Он входил именно так. Втягивал в себя живот. Высоко задирал голову. Выпрямлял, как перед выходом на сцену, плечи. Плавно отводил в сторону правую ногу, а за спину – левую руку. Шагая, поочередно менял руки-ноги и в такт движению изгибал тело. Когда надо было обогнуть острый угол, он приподнимался на цыпочках и, качнув бедрами, удачно миновал препятствие. При особом тщании он выглядел даже грациозным. В кабинете он небрежно заталкивал портфель под стол и шел к зеркалу. Тщательно поправлял галстук. Поддергивал брюки. С особой нежностью гладил себя по голове. Проводил пальцами по лицу. Очерчивая правильный овал, приглаживал брови, касался кончика носа, губ, проводил по шее. Посылал своему отражению пылающий любовью взгляд. Сдабривал свою зеркальную персону радостной улыбкой и только после этого медленно садился в свое кресло.

Работал он начальником отдела новых технологий. Правда, в новых технологиях он ничего не понимал. Знал только, что компьютеры очень вредны для здоровья. Но начальником был хорошим. Умел раздавать задания. Спрашивать по всей строгости. И быть предельно вежливым с директором института. Директор его за это очень уважал. И всегда ставил в пример своим заместителям:

– Посмотрите, как человек работает. Не видно – не слышно, а столько дел проворачивает. Вам троим не под силу.

Заместители молча выслушивали замечания шефа и шли разрабатывать новые программы. Серьезно начальника отдела никто не воспринимал. Знали, что шеф его взял на всякий случай. Этот случай мог представиться, если отдел начнет устанавливать дипломатические отношения с зарубежными партнерами. Тогда Щеглов обязательно пригодится. Точнее – его знания. Он окончил МГИМО, а когда проходил студенческую практику в Канаде, научился говорить на английском. Но пока все говорили на русском, Щеглова никто не замечал.

Щеглову это не нравилось. И он начал выделяться из толпы. Для этого он полностью сменил свой гардероб. Отправил в утиль вышедшие из моды костюмы и купил новые. Начал экспериментировать с цветом гардероба. После долгих поисков, сочетая традиционные цвета – черный – любой, коричневый – беж, зеленый – песочный, он остановился на розово-сером. Теперь он надевал ярко-розовую рубашку, серые брюки, из-под которых выглядывали красные носки, и повязывал галстук с рисунком из роз и серых листьев. Его серый пиджак с розовыми полосками удачно дополняли весь наряд. Но самой яркой нотой его гардероба были шелковые платки, которые он неизменно вставлял в петлицу пиджака. В понедельник она была занята розовым однотонным платком. Во вторник – темно-серым с розовой окантовкой. В среду из петлицы выглядывали вышитые розы. В четверг – серо-розовые полоски, а в пятницу такие же, в тон, клетки. Не заметить Щеглова было невозможно. Но ему этого было мало. Его натура требовала признаний в любви и восхищения всего человечества.

В выходной день Щеглов тщательно побрился. Щедро сдобрил себя дорогим одеколоном. Надел розовые брюки и серую, в розовый цветочек рубашку и вышел погулять в парк.

В парке хозяйничала осень. Под ногами шуршали разноцветные листья. Сквозь кроны деревьев кокетливо выглядывало теплое еще солнце. На скамейках целовались парочки влюбленных.

Щеглов важно прошел мимо них и направился в самую глубину парка. Его взгляд, устремленный в небо, и сомкнутые за спиной руки говорили, что этот человек знает себе цену. Он все выше и выше задирал свой подбородок. Выделывал замысловатые «па» ногами. И сознательно сбивался с ритма у каждой лужи.

Сама природа позаботилась о том, чтобы выразить восхищение самым совершенным своим творением. Мутное водное зеркало становилось прозрачным, когда Щеглов склонял над ним свое лицо. Солнечный луч выхватывал его глаза. Они горели любовью и преданностью.

– Посмотри, какой красивый! – услышал Щеглов за деревьями чей-то женский голос.

Он тут же выпрямился. Вскинул голову. Провел руками по своей густой шевелюре. Поправил галстук и повернулся. Рядом никого не было. «Наверное, стесняется», – подумал Щеглов о своей тайной поклоннице и пошел на голос.

За деревьями открывалась большая, как стадион, поляна. Слева она было огорожена редким забором, у которого толпились женщины и дети. Он подошел поближе, стараясь разглядеть ту, что восхищалась его красотой.

– Посмотри, какой красивый! – опять услышал Щеглов. Он резко подался вперед и увидел, как молодая женщина тянет малыша к забору. Оказалось, этот комплимент относился не к нему, а к гуляющему в вольере павлину. Щеглов расстроился и хотел уйти в другой парк. Но что-то его остановило. Он подошел поближе. Заглянул через забор и не мог оторвать глаз. Никого, кроме самого себя, он не видел настолько красивым, как эта птица. Что-то в ней Щеглову показалось до боли знакомым.

А павлин тем временем важно оглядел всех зевак. Вскинул голову. Издал какой-то торжествующий звук. И с шумом распустил хвост. Солнце выхватило яркие розовые перья, похожие на те, что у Щеглова были нарисованы на галстуке. На фоне серых они горели яркими, как на новогодней гирлянде, лампочками. Они переливались, ловили солнечных зайчиков. Зрители были довольны.

– Вот это чудо природы!

– Он великолепен!

– Это неподражаемо!

– От такой красоты даже зажмуриться хочется!

Щеглов начал было расправлять плечи, но вспомнил, что это к нему не имеет никакого отношения. Он перелез через забор и приземлился у самых ног павлина. Тот сначала отскочил в сторону. Зашумел. Возмутился вторжением. Но Щеглов заломил руки за спину. Вздернул голову. Важно поглядел по сторонам. Повернулся лицом к публике и стал ждать комплиментов.

Я бежала на свое первое свидание. Мне было тридцать восемь лет. Дома ждали муж и двое детей. Но свидание было первое.

Сожалела только об одном. Что надела туфли на каблуке. Бежать было неудобно. Если идти шагом – опоздаю. Ладно, осталось чуть-чуть. Еще три дома.

Вот он. Как договорились, под колонной с часами. На голове – кепка. На носу – очки. В руках цветы. Совсем дешевые.

– Здравствуйте, это я! – выдохнула я. – Материализовалась из объявления под рубрикой «знакомства». Я вас сразу узнала. Вы резко выделяетесь на фоне толпы.

Это я зря. Если бы не опознавательные знаки – колонна с часами, цветы, прошла бы мимо.

– Очень рад, – засунул цветы под мышку. – Что нужно делать в такой ситуации?

– Не знаю. Я в такой ситуации первый раз. Но думаю, для начала надо вручить даме цветы, а потом пригласить в кафе.

Отдал скукоженные ромашки. Замялся:

– Может быть, сначала пройдемся?

Прошлись до конца улицы, повернули на другую. Опять прошлись до конца. Повернули на третью. Устала и захотела есть. Настояла зайти передохнуть в кафе. Нехотя согласился. Зашли. Сели напротив другу друга. Теперь можно спокойно разглядеть. Я разглядывала, он нервничал. Наверное, волновался. Еще бы! Такой случай! Но волновался по другому случаю.

– Вы знаете, у меня денег не совсем много.

– Точнее совсем немного?

– Да. Я не рассчитывал прямо так, сразу.

Если это называется сразу, то что тогда – потом. Подумала, но не сказала. Вошла в положение. Заказала чай и блины. Он – чашку кофе. Согрелась. Отдохнула. Выслушала.

Он свободный художник. Свободный от обязательств, семьи и денег. Подрабатывает оформительством. Но эта работа ему не нравится. Нравится другое – реализовывать безумные проекты. Какие – не скажет. Секрет. Доверит только очень близкому человеку. У меня есть шанс им стать. При определенных условиях. Если я в душе романтик. Без этого качества его понять невозможно. И если я достаточно зарабатываю. Он не может в творческом полете решать мирские проблемы. Тогда разлетаются все музы.

– А вы не стойте на сквозняке, – посоветовала я. – Если форточка будет закрыта, муза никуда не денется.

– Я не шучу. Вы же знаете: «служенье муз не терпит суеты».

Понятно, почему он в свои сорок до сих пор не женат. Почему я до сих пор не была замужем (для него), объяснила просто:

– Потому что никто не дает за меня хорошую цену

– А сколько это стоит?

Официант понял буквально и принес счет. Я не стала его смущать и вышла. Взяла пальто. Посмотрела в зеркало. Встретилась с его глазами. Полные ужаса. Руки разглаживают мятые джинсы. Губы продрожали:

– Тут счет на сто двадцать три рубля. А у меня только пятьдесят. Я не знал, что здесь так дорого.

От злости никак не могу расстегнуть молнию на сумочке. Шарю по карманам. Достаю смятую сотню и кидаю на пол:

– Подними. Сдачи не надо! – И выбегаю.

Пока никого нет, звоню Таньке:

– Эксперимент прошел удачно. Твое поручение выполнила. Свидание прошло на высшем уровне. С тебя сто рублей.

– За что?

– За представительские расходы. Короче, он тебе не подходит. Малахольный, нищий, трусливый. Хорошо, что в этом убедилась сначала я. А то бы опять стенала, что тебя никто не ценит. В общем, я поняла, в чем твоя ошибка.

– В чем?

– В номинальной стоимости. Ты идешь от минимума, а надо от максимума. В общем, ты не знаешь себе цену. Сначала определись, а потом на торги выставляйся. Брось ты эти объявления. Знакомься на улице.

– Но тебя же рядом нет. Как я без тебя?

– А ты представь, что меня вообще нет. Сделай так, чтобы мужики за тобой ходили, а не ты – за мужиками. Как я. Я на свидание не ходила. Ходил он. Сначала за мной. Потом – ко мне. А потом так и остался. И стал моим мужем. А потом – отцом.

– А как же цветы, встречи под луной, признания в любви?

– Цветы вырастишь на огороде. Под луной ходить холодно. А признания в любви лучше получать в постели. Поняла?

Дома все, как всегда. Муж смотрит телевизор. Дети делают уроки. Я готовлю ужин.

Ночью в спальню заглядывает луна и зовет на свидание.