Бей в точку

ГЛАВА 19

Я стою в занавешенном боксе по соседству с послеоперационной палатой, где лежит Скилланте, и перекатываю в горсти две пустые ампулы от калия. Вместо того чтобы быстро обойти своих пациентов и уё...ть отсюда. А еще лучше сразу перейти ко второй части программы.

Чем я точно не должен заниматься, так это прохлаждаться здесь, пытаясь понять, кто убил Скилланте. Не все ли равно и что это меняет? Вряд ли тот, кто это сделал, все еще находится в больнице, и в эту минуту ему звонят на сотовый и говорят: «Погоди. Пока ты там, может, заодно пришьешь и Медвежьего Когтя?» Все-таки, думаю, у меня есть часа полтора в запасе.

Просто до сих пор никто целенаправленно не убивал моего пациента, и я не могу об этом не думать. Меня это завело как-то по-особенному.

Я даю себе сто секунд на размышления.

На поверхности: кто-то из близких. Человек надеялся, что Скилланте умрет под ножом и можно будет подать в суд иск о профессиональной небрежности. Но Скилланте выжил, тогда человек решил взять это в свои руки. Словом, лицо, заинтересованное в получении страховки.[83]

И этот человек знал точную дозу — две ампулы. Меньшая доза позволила бы Скилланте выжить, даже, возможно, пошла бы ему на пользу. Большая вызвала бы спазмы аорты, что неизбежно открылось бы на вскрытии.

Но если человек хотел спрятать концы в воду, то зачем он вкатил дозу так быстро, что ЭКГ заплясала, как ненормальная? Вот где страховая компания обрадуется. Родственник не получит от нее ни цента.

Или Скилланте был человеку небезразличен, но в этом цейтноте или за отсутствием опыта он не сумел сделать все как надо?

Опять же не все ли равно? Я и так уже потерял массу времени. Надо срочно наведаться к пациентам, которые могут без меня отдать концы, а остальное предоставить Акфалю.

И сматывать удочки.

Я не забыл слова медсестры-ирландки: Молодец. Пусть попляшут пакистанцы, правильно? А что делать, пусть привыкает. Мне назад ходу нет.

Выйдя из послеоперационной палаты, я сталкиваюсь со Стейси. Она еще в операционном халате, по щекам текут слезы.

— Что стряслось? — спрашиваю.

— Мистер ЛоБрутто умер, — выдавливает она трясущимися губами.

— А-а, — говорю.

Вообще странно, как можно, крутя шашни с Френдли, до сих пор удивляться смерти его пациентов.

Тут я вспоминаю, что для Стейси подобная операция в новинку, и обнимаю ее за плечи.

— Держись, дружок, — говорю.

— Боюсь, эта работа не для меня.

В голове моей вдруг промелькнула мысль.

— Понимаю. — Досчитав до пяти, пока она шмыгает носом, я спрашиваю ее: — Стейси, у тебя есть образцы хлорида кальция?

Она недоуменно кивает:

— Да... Обычно я их с собой не ношу, но сейчас у меня в сумке есть две ампулы. А что?

— Если ты их обычно не носишь, почему они у тебя сейчас с собой?

— Я не заказываю. Они сами присылают мне образцы, и я приношу их в больницу.

— Присылают в офис?

— У меня нет офиса. На квартиру.

Я обалдел:

— Ты работаешь представителем фармакологической фирмы на дому?

Она кивает:

— Как и обе мои сожительницы.

— Ты хочешь сказать, что все твои коллеги так работают?

— По-моему, да. На фирме мы бываем два раза в году, на вечеринках по случаю Рождества и Дня труда. — Она снова начинает шмыгать носом.

Обалдеть, думаю я про себя. Каждый день тебе на что-то открывают глаза.

— А моксфен у тебя еще найдется? — спрашиваю.

— Нет, — мотает головой, вся в соплях. — Весь вышел.

— Езжай-ка ты домой и поспи, дружок, — говорю ей напоследок.

Я делаю дыхательные упражнения с пациентом, о котором упоминаю в первый и последний раз, а у самого от нервного напряжения на шее бьется жилка, и тут мне на пейджер приходит месседж от Акфаля. Я набираю его номер.

— У Эссмана желтуха, — сообщает он мне с порога.

Приехали. Это надо понимать так, что его печень перестала должным образом перерабатывать погибшие кровяные клетки. Кстати, боль в моем предплечье немного отступила. А вот Эссману не позавидуешь.

Без меня. Не потому что дело терпит, — скорее наоборот, — просто сейчас я не способен придумать, чем ему помочь, даже если возьму время на размышления. Если бы я обратился в ВИТСЕК со словами: «Мне надо бежать, пока не поздно, но тут у меня пациент, у которого боль в заднице перешла в перебои с печенью из-за распространения неизвестного патогена», я знаю, что бы они мне сказали: «Беги. По крайней мере одного человека спасешь».

А может, и нет. Вообще-то в ВИТСЕКе работают не самые участливые люди на свете. О свидетелях они говорят не иначе как «это дерьмо». Ничего не имею против, если речь идет о настоящих отморозках вроде меня, ну а если о молодой вдове с тремя детьми, на глазах у которых несколько гангстеров расстреляли ее мужа, — это уже чересчур.

Большинство их подопечных, начавших новую жизнь в другом городе и под другой фамилией, могут считать, что им повезло, если они устроились в «Staples» где-нибудь в Айове.[84] Так что можете себе представить, что думали в ФБР обо мне, человеке, который, по их представлениям, выезжал на поляну для гольфа в инкрустированном золотом «порше» с номерным знаком «ЯЕБАЛФБР».

При всем при том меня определили в Брин-Морский колледж, с двухгодичным медицинским обучением, за которое, между прочим, я платил из своего кармана. А все потому, что за моей спиной стоял Сэм Фрид. Увы, нынче Сэм на пенсии, так что если меня снова куда-то переведут, то скорее всего я буду красить пожарные гидранты где-нибудь в Небраске. Работа врачом мне уже не светит.

Разумеется, я могу удариться в бега вместо перевода на новое место. Участие в программе ВИТСЕК — вещь сугубо добровольная. Я вам больше скажу, если им не понравится ваше поведение, они вас сами выкинут, а то и «сдадут» вас, как бы случайно, между делом. Но чтобы сохранить прежнее имя, а стало быть, и врачебную лицензию, мне придется укрыться в какой-то совсем уж немыслимой дыре, до которой не дойдет посылочка с адским механизмом — «привет от мафии». Но, как ни странно, именно в таких захолустных дырах предъявляют довольно строгие требования при приеме на работу. Как правило, их интересует вся твоя подноготная.

Получается, что, уходя из этой больницы, я почти наверняка ухожу из медицины.

От этих мыслей голова идет кругом. Я бегу в палату Эссмана.

С дежурного поста меня окликает старшая медсестра, уроженка Ямайки:

— Докта-ар.

— Да, мэм, — отзываюсь я.

Ирландская ведьма спит за компьютером, роняя слюни на клавиатуру.

— Женщина хотеть с вами говорить много раз. Оставлять свой телефон.

— И давно она дозванивается?

— Много часов.

Скорее всего, не розыгрыш.

— Дай-ка мне ее номер.

Она пододвигает мне листок из рецептурного блокнота, на котором нацарапан телефон.

— Спасибо, — говорю. — Смотри, чтобы твою подругу не убило током.

Она с ухмылкой поднимает вверх отсоединенный кабель и со значением произносит:

— У нас больница.

Я набираю номер.

— Алло? — раздается в трубке женский голос.

До моего слуха долетают уличные звуки.

— Это доктор Питер Браун.

— Пол Вилланова — ваш пациент?

— Да, мэм.

— Его укусил летающий грызун.

— Простите?

Но женщина уже повесила трубку на рычаг.

Я вхожу в палату Эссмана.

— Как дела? — спрашиваю.

— Пошел ты, — следует ответ.

Я трогаю его лоб. Все еще горячий. Я испытываю некоторую вину, оттого что мое предплечье почти не болит и вернулась чувствительность в пальцах.

— Тебя когда-нибудь кусала летучая мышь? — спрашиваю его. Строго говоря, летучая мышь относится к виду хироптера, а не к летающим грызунам, но иногда в интересах дела бывает полезно поставить себя на место пациента.

Тем более что белки не кусаются.

— Нет, — отвечает Эссман.

Я жду продолжения, но оно не последовало. Глаза его закрыты, лоб в испарине.

— Ни разу?

Ну вот, по крайней мере открыл глаза.

— Ты часом не слабоумный? — спрашивает он.

— Ты уверен, что ни разу?

— В противном случае я бы, наверно, запомнил.

— Да? Ты последних четырех президентов и тех не помнишь.

Он тут же отбарабанил все фамилии.

— Или какой сегодня день.

— Вторник.

Что ж, мозги у него работают. А вот у меня в башке туман.

— Ты ведь, кажется, женат, — говорю.

— Уже нет. Кольцо — это так... чтобы супермодели об меня в метро не терлись.

— А где сейчас твоя жена?

— Я почем знаю...

— Случайно не в больнице?

— Разве что в качестве пациентки.

— Все умничаешь, — говорю.

Он снова закрывает глаза и улыбается через боль.

— Наверно, где-то здесь.

Я задергиваю занавеску и переключаюсь на Мосби. Он исхитрился выпростать спеленатые кисти рук, но щиколотки пока под контролем, и на том спасибо. Старик спит. Я проверяю его пульс и выхожу из палаты.

Написав в эссмановской истории болезни «По словам жены, укус летучей мыши. В/И»,[85] я вместо подписи оставляю какую-то загогулину. Меня охватило странное ощущение — я чист. Часы «доктора Питера Брауна» сочтены. Ему уже не грозит суд, и результатов лабораторных анализов он никогда не узнает. Остается выполнить последние предписания. Если на то будет моя воля.

Я обхожу больных, которым прописан курс химиотерапии, и проверяю работу капельниц. Потом трачу еще полминуты на молоденькую пациентку, закрепляя повязку у нее на голове — точнее, на том, что от головы осталось.

На соседней койке мертвенно-бледная девушка с остеосаркомой тупо глядит в потолок. Прозрачный мешочек у нее на колене заполнен сгустками крови.

Здоровое колено торчит из-под одеяла. Халатик задрался, выставив на всеобщее обозрение влагалище, откуда все еще свисает голубая ниточка тампона. Я прикрываю эту красоту.

— Плевать я хотела, — подает голос девушка. — Меня уже никто никогда не захочет.

— Глупости, — говорю. — Увидите, от мужиков не будет отбоя.

— Ага. От лузеров, которые готовы трахнуть одноногую, чтобы наверстать упущенное.

Ну и поворотец!

— Язычок у вас тот еще, — говорю.

— Ах, извините. — В ее голосе звучит сарказм. — Какой дурак пригласит меня на танцы?

— Еще как пригласят. Попрыгаете на славу.

— Засранец!

Я вытираю слезы с ее щек.

— Мне надо идти.

— Поцелуй меня, чучело, — говорит она.

Я выполняю ее просьбу. За моей спиной кто-то откашливается. Это два санитара, которые должны увезти ее на операцию.

— Блин. Мне страшно, — вырывается у нее, пока они переносят ее на каталку. Она вцепилась в мою руку, ладонь мокрая.

— Все будет о'кей, — успокаиваю я ее.

— Еще не ту ногу отрежут.

— Очень может быть. Зато в следующий раз им будет труднее ошибиться.

— Пошел ты.

Ее увозят, а мне на пейджер приходит вызов из НП, то бишь из Отделения неотложной помощи, или, попросту, «неотложки».

Нет проблем, проносится у меня в голове. Мне как раз по дороге. К выходу.

Возле неотложки я замечаю отморозка, который пытался меня грабануть сегодня утром. Его до сих пор маринуют в приемной — таким образом стараются отвадить всех, кто не имеет страховки. Лицо у него вымазано в крови, здоровой рукой он поддерживает сломанную руку. Увидев меня, он соскакивает с носилок, готовый обратиться в бегство. Подмигнув ему, я быстрым шагом следую дальше.

Если бы не особые обстоятельства, я бы с удовольствием здесь подзадержался. Работающие в НП люди спокойны, как удав, и неподвижны, как цветы в горшке. Иначе они бы, наверно, съехали с катушек. Казалось бы, что мешает завотделением отзвонить коллеге, приславшему ему сообщение на пейджер? А просто такого желания у него нет.[86]

Женщина-врач промывает парню ножевую рану в области поясницы. Парень голосит, извивается, но его крепко держат два санитара.

— Зачем вызывала? — спрашиваю.

— НП — это отстой, — роняет она невозмутимо.

— Извини, я спешу. Чем могу помочь?

— Ко мне поступил байкер с ущемлением мошонки. Дорожная авария.

— Так.

— Он немой.

— Немой?

— Ну да.

— А со слухом у него как?

— Со слухом все в порядке.

Тогда я сильно сомневаюсь, что он немой. Я бросаю взгляд на часы. Минут десять до появления крутых ребят, пришедших по мою душу, пожалуй, еще есть.

— Покажи мне его, — говорю.

Она откладывает пульверизатор и ведет меня к больному.

О, это вам не просто дурачок, решивший в выходные прокатиться на «харлее». Передо мной настоящий гангстер, словно сошедший с экрана. Вы видели этот типаж в фильме «Уйдем на дно». Он встречает меня не только зелеными татуировками, но еще и солнцезащитными очками. Из-под упаковок со льдом проглядывает раздувшаяся мошонка пурпурно-черной расцветки.

— Ты меня слышишь? — спрашиваю.

Байкер кивает.

Я зажимаю ему нос. В первую секунду он удивленно поднимает брови, но когда до него доходит, что ему со мной при всем желании не справиться, его лицо приобретает совсем иное выражение.

В конце концов он открывает рот, чтобы глотнуть воздух, и я достаю из-за щеки мешочек с героином.

Я бросаю его коллеге:

— О^,кей?

— Спасибо, Пьетро.

— Всегда к твоим услугам, — отвечаю. А в голове: «Если бы да кабы...»

Через минуту я выхожу на улицу через задний вход для «неотложек».