Без берегов

Маша родила Сергею еще двух девочек, Полюшку и Олюшку. Жили дружно, все помогали друг другу. Любовь и согласие жили в семье Плугиных.

– Мань, слышь-ка, че? Сергей подошел к жене и обнял ее.

– Че? Маша посмотрела на Сергея.

– Давеча Минька просил подсобить ему. С дальней полянки копенку привезти.

– Дык ступай, подсоби, чай не переломишься. Ребята завсегда нам помогают. Да теплее одевайся, нынче мороз больно сильный. Сергей пришел поздно вечером.

– Ты что так поздно? Садись у печки грейся. Копенку-то нашли?

– Нашли. Мань, слышь-ка че?

– Че? Ну что ты затих, говори, че.

– Иду я давеча, до дома осталось несколько метров, слышу, как снег за спиной скрипит, оглянулся, глядь, а никого-то нет. Я пошел дальше. Опять. Как снег скрипит. Остановился, повернулся, на тропинке колесо от телеги то стоит и не падает, а никого нигде нет. Думаю, это что ж такое, что за чертовщина то такая? Пошел дальше, опять снег скрипит, глядь, а колесо то катится. Остановился и колесо остановилось. Меня аж в жар со страху бросило. Перекрестился, молитву прочитал, да и побег бегом, что было мочи. В избу то заскочил, не жив не мертв. Слышь-ка Мань, че деится то, а?

– А ты часом то не брешешь? Маша встала из-за станка и подошла к мужу.

– Нет Мать, что ты, зачем я тебе буду брехать.

–С Минькой там поди копенку обмывали?

– Нет Мань, я домой торопился, поздно ведь уже, знаю, что ты волноваться, плакать будешь.

– Ранней весной в семье Маши и Сергея умирают сразу две младшие дочки, Полюшка и Олюшка. Сначала одна, а через две недели другая.

Осенью пошел слух по деревне, что мужчина с их села, толи с соседнего пошел в рощу, хотел на полянке травку птице серпом накосить. В обед замаялся и прилег на травку под березкой, да задремал. Проснулся от того, что кто-то по его телу тихонько ходит, мурлычет, да коготки свои за одежду цепляет. Глядь, а это кошка черная ластится да мурлычет, мордой своей трется, глаза то прищурит, то выпучивает да сверкает.

А как она к его горлу холодную морду приставила, испугался мужик, схватил ее одной рукой за гриву, а в другую серп взял. Кошка начала вырываться, царапаться, кусаться, за ухо как ухватил, а она пасть свою раскрыла, шипит и скалится. Он серпом по уху то и полосонул, кошка зарычала, вырвалась и побежала, а он за ней.

По каплям крови на земле он нашел, в какую избу кошка забежала. Видит на крыльце сидит старуха в черном длинном платье и черном платке. Плачет, а рукой ухо под платком зажимает. Спросил.

– Бабушка. К вам кошка черная во двор не забегала? Старуха начала палкой махать и чертыхаться. Мужчина дернул ее за платок, а у старухи кровь алая по шее течет, заливает платье. Он все понял, да бежать бегом за калитку. А бабка все кричала ему в след проклятья, да палкой по воздуху размахивала.

– Будьте вы все прокляты! Все равно скоро сдохните все, косой вас косить будут, кровью своей все захлебнетесь. С тех пор никто нигде не видел эту старуху в черных одеждах. Младенцы в селе и округе больше не умирали. А Маша родила Сергею еще двух детей. Анечку, а через два года Витеньку.

кормилица

Дети подрастали, но они были еще совсем маленькие. Скотину считают по головам, а детей по ртам. Была такая пословица. Ртов стало много, а помощников по дому и по хозяйству не было.

Озорная Тася ходила с Сашей и Иваном в школу. Саша был высокий и полный, просто богатырь. Иван был как папа, очень маленького роста, меньше Таси и белобрысый. Тася превратилась в настоящую хулиганку, дралась с мальчишками в школе, никому ни в чем не уступала. Она была везде первая. Училась лучше всех, бегала быстрее всех, реку переплывала вдоль и поперек течения, дразнила всех и со всеми дралась. Она была быстрая, сильная, смелая, веселая и озорная.

В селе про нее говорили, это не девка, просто хулиган в юбке. Она берегов не видит и не знает, эта девка своей смерть не умрет, где-нибудь напорется, найдет свою судьбу. Так ее в селе и прозвали, девка без берегов. Тася закончила 4 класса, больше в школу не пошла. Родители Сергея давно умерли. Сергей начал жаловаться на боли в животе, он уже не мог работать в колхозе, даже с трудом выполнял привычную домашнюю работу.

Тася старшая в семье девочка, за ней еще два подростка, да еще и два малыша. Хотя она сама была еще подростком, закончив четвертый класс она стала наниматься в зажиточные семьи, выполнять разную работу, стирала, помогала по хозяйству, в поле. В то время многие шли в батраки, даже дети. Приносила домой то, что даст хозяин. Но ей повезло, она приносила домой хлеб, еду, одежду старую ненужную хозяину, сладости малышам.

Дети младшие не спали, ждали гостинцев сестры, которые она приносила. Когда она приходила, дети сидели на крыльце, весело бежали ей на встречу, кричали и радовались.

– Нянька! Смотри нянька идет! Обнимали ее и целовали. Тася приходила уставшая, обнимала и целовала малышей, раздавала гостинцы, клала на стол заработанную еду и падала без чувств в постель.

– Таюша. Дочка. Сама хоть поешь что-нибудь.

– Нет маманя, покорми детей, я не голодная.

– Отец то сильно расхворался, совсем не встает.

– В больничку его надо отвести.

– Не хочет, говорит полежу чуток. Мне полегчает. Говорит, авось само пройдет, Бог даст.

– Скажи Сашке и Ваньке пусть его завтра в центр в больничку отвезут, это не дело. Тася приходила все позже, иногда за полночь, а утром с рассветом вставала, помогала матери по хозяйству и снова уходила на заработки. А что делать, она ведь старшая в семье.

– Таюша, ты пришла?

– Да, маманя. Что врачи то сказали в больничке?

– Сказали грыжа у него, операцию делать надо.

– Значит надо делать, что тянуть то.

– Сказали анализы нужно сдавать, тогда на очередь поставят.

– Пусть сдает, пусть лечится. Сашка с Ванькой тебе хоть помогают по хозяйству?

– Пацаны, они только озоруют, да дерутся меж собой. Они отца уже не слушаются.

– По строже будь с ними. Бери палку и гоняй их, заставляй их работать.

– Да маленькие они еще, жалко.

– Разве маленькие? Это Витя с Аней маленькие, а это уже лбы здоровые. Сашке еже 12 лет, конь здоровый, Ваньке 14, драться между собой, так не маленькие.

– Да гоняю я их, все равно не слушаются, убегут куда-нибудь, так их и видели.

– Поговорю с хозяином, чтобы Сашку на работу взяли. А Ванька пусть тебе по дому помогает, меньше озоровать будут.

– Дочка. Картошку садить надо, а нечем. Мы уже последнюю доедаем, а как не посадим, что зимой есть будем.

– Не плачь маманя, хозяин обещал в конце месяца хорошо заплатить, посадим картошку, свеклу и капусту. Тася обняла плачущую мать. Она тоже плакала.

– Совсем ты стала взрослая дочка, трудно тебе приходиться.

– Все будет хорошо, маманя, отца вылечим, ребята подрастут, будет полегче.

1941 год

Тася с Сашей работали на хозяина. Посадили картошку на своем участке. Всего понемногу. Свеклу, морковь, репу, редьку, огурцы, помидоры, брюкву, капусту. Сергею стало совсем плохо, Ваня увез его в больницу, назначили операцию на 22 июня.

– Отец говорит к хорошему хирургу записали, опытному. Сказали, что он такие операции делает хорошо, говорят он их как семечки щелкает. Сказали даже не переживайте, все с вашим отцом будет хорошо, починим, как новенький будет, еще 100 лет проживет.

– Дай то Бог, дай то Бог. А сам то он там как, сильно переживает, а Вань? Утирала слезы Маша.

– Да он, маманя, уже маленько успокоился, ему начали колоть уколы, успокоительные, разные там, сказали, что анализы хорошие. Сказали, что если бы не сбежал с больницы, уже бы давно все сделали, уже бы бегал, а то он сильно запустил свою болезнь, дотянул до последнего.

– Таюша, дочка, тебе уже 16 лет исполнилось, совсем ты у меня невеста на выданье стала, взрослая совсем. Замоталась дочка, устала небось. Меня в твои годы уже засватали.

– Ах маманя, тогда другие времена были, чай еще успеют засватать. В девках не останусь. Нам бы тятьку подлечить, да малышей на ноги поставить. А там полегче уже будет.

– Дай то Бог, дай то Бог и то правда, дочка. Ты у нас красавица, работящая, такая в девках не останется. Вань, слышь-ка че, сегодня отцу операцию будут делать, дык ты поезжай к нему в больничку завтра, да гостинцы какие отвези ему.

Тася с Сашей работали в этой же деревне, на краю, на отшибе. После обеда прибежал к ним Ваня.

– Тася, слышь-ка че? Маманя велела вас домой привести.

– Что случилось Ванятка? Почему ты плачешь? Что случилось? Почему ты отворачиваешься, повернись сейчас же. Что ты там бубнишь? Я же ничего не пойму, говори, говори, что ты молчишь, что случилось? С тятей, да, с тятей? Ну говори же, плакала Тася.

– Я отца с больницы привез. Зарезали его, зарезали! Кричал Ваня. Нет у нас тятьки больше, нет! Заливался слезами Ваня.

– Как зарезали? Ему что не стали делать операцию? Да? Или что уже поздно было? Врачи говорили, что он сильно запустил болезнь. Опоздали, да? Ванятка, опоздали?

– Тася! Вчера началась война. Врачей в больнице не было, их всех забрали на фронт. Там остались только практиканты или не опытные врачи. А раз ему назначили операцию по плану, ему сделали, но плохо.

– И что Ваня? Что, не молчи, как тятя?

– Он. Он, наш тятя умер, Тася, он умер. Он подошел к сестре и уткнулся носом в ее грудь, он рыдал и весь трясся, как от холода. Тася обняла брата, они стояли и оба плакали.

– Война? Ты что такое говоришь, Вань? Не может такого быть. Все говорили, что войны не будет.

– Там в области такой переполох, все бегают, орут, плачут, все куда-то бегут.

Через два дня похоронили Сергея. Когда все пришли с кладбища, еще не вошли в ворота, к ним подошла почтальонша.

– Мань. Слышь-ка че. Я твоему Сергею повестку с военкомата принесла, собирай-ка ты Машенька мужа на фронт. У Маши ноги подкосились, она упала на землю и заголосила.

– Ох милая! Собрала я уже своего сокола ясного, обрядила, да в сырую землю положила, да земелькой накрыла. Нет больше тятьки у детей, нет больше сокола моего ясного. Ох детушки мои малые, да как же мы теперь жить то будем, без кормильца нашего. Ох горе то какое. Ох эта война проклятая. Ох. Ох. Ох.

Через неделю Тася стала себя плохо чувствовать. Ее тошнило, голова кружилась. Утром она села на крыльцо, у нее была сильная слабость. Она не могла встать.

– Что с тобой дочка? Что случилось? Бледная такая, похудела, замаялась ты с нами совсем. Убегаешь не кушаешь, приходишь не кушаешь, так же нельзя. Ой Божечка, да что же это такое деится? Плакала Маша. Тася перекусила, полежала.

– Ванятка, слышь-ка че. Отвези-ка ты меня брат в больничку, что-то мне худо совсем стало.

– Да что же это такое? Плакала Маша. Дочка, что случилось? Божечка, да что же это такое? Иван повез Тасю в больницу. Там была только медсестра. Она выслушала девушку, строго посмотрела на нее.

– Когда были месячные?

– Что? Какие еще месячные?

– Кровь, когда последний раз была?

– Не помню. Давно. А причем здесь кровь?

– Притом девушка, что вы беременная.

– Что? Как это? Как вы определили?

– Девушка, милая, я медицинский работник?

Тася ехала домой, а у нее из глаз текли ручейки слез.

– Что же теперь будет? Что теперь делать? Как же дальше жить? Мы же теперь все с голоду помрем. Ой Божечка! Ой Божечка! Старая кляча, запряженная в телегу, медленно шла по дороге.

– Вот так бы ехать, ехать и ехать, куда глаза глядят, только бы не домой, где голодные малыши, которые смотрят с надеждой в твои глаза. Они знают, что нянька, что-то придумает, что нянька что-то принесет им покушать, потому что так всегда было, а значит не может быть по-другому, а значит так будет всегда, потому что она нянька, она кормилица.

– Ну что Таюша, дочка, что в больничке то сказали?

– Все нормально маманя, сказали, что грибами отравилась, потому и плохо.

– А лекарства то какие дали?

– Сказали травку попить и отдохнуть.

– Я-то слышь-ка, Таюша, грешным то делом подумала. Ой Божечка, прости ты меня грешную, за ради Христа, что у тебя тоже как у отца, грыжа. Думаю, помоги моей дочке, спаси ее отведи Господи, ты ж работаешь на этого кулака, ети его гада, не жалея себя, а он и рад стараться, дитя запряг.

– Нет маманя, это просто отравление. А платит он мне по-Божески. Другие богачи, люди рассказывают, мало платят, почти за чашку супа работают. Хорошо, что еще дает нам работу и Саньку вон взял, другие уже и на работу никого не хотят брать. Бояться, прижимать их стали. Я уж упросила его, Христа ради возьмите. Вроде как мы сироты пожить пришли.

– Дык, а куда ты побежала, дочка?

–Пойду травку поищу в поле или в лесу. Тася побежала к повитухе.

– Тетушка Агафья, матушка, помогите, врачи сказали, что беременная.

– Дык и че? Рожать пришла? Дык у тебя еще ничего не видно, рано тебе девонька рожа то. Ты сперва еще несколько месяцев поноси его в себе, а как живот то на нос полезет, тогда самое время рожать то и придет.

– Нет тетушка, мне сейчас надо.

– Дык нет там еще ничего, рожать то еще не чего, пока рано.

– Мне нужно, что б там ничего не было.

– Выкинуть что ли дитя хочешь? Бесстыдница. Дык я на это не пойду. Я деток живых принимаю, жизнь деткам даю, отнимать жизнь не буду. Грех это большой, спаси сохрани, да и не умею я это делать. Иди в больничку и делай там. Тася упала на колени перед женщиной, обняла ее ноги и залилась горючими слезами.

– Тетушка, милая помоги, за ради Христа, я неделю назад только отца похоронила, зарезали его практиканты, врачей на фронт забрали, нет там больше врачей, никто теперь мне делать не будет, а мне очень надо. Я старшая в семье, за мной еще четверо деток, младшим 4 и 2 годика, война.

– Мы и так скоро с голоду все умрем, есть уже сегодня нечего. Я на кулаков работаю, я кормлю всю семью. Все равно он умрет с голоду, если я его рожу, зачем мучать невинную душу, а грех пусть на мне будет. Пожалейте сирот ради Христа. Женщина стояла и качала головой из стороны в сторону.

– Дык чем ты думала девонька, когда ноги то свои бесстыжие раздвигала. По любви нужно деток то зачинать, а во грехе зачатое, счастья то им во век не будет, будут маяться всю свою жизнь окаянную.

– Не по своей воле тетушка, это случилось, силой взял, надругался, некому было заступиться за меня. Бог все видит, Бог милостив. Бог все простит.

– Ладно девонька, вставай с колен то, вижу, что срок у тебя совсем маленький. Я тебе травку дам горькую больно. Выпьешь желтую эту травку, живот сильно заболит, терпи. Как в уборную потянет, хватай полотен, да беги подальше в рощу аль в поле, сходишь, оботрись, да подложи. Выпей вот эту травку зеленую, полежи немного, как живот болеть перестанет, так подымайся. Делай все с вечера, как солнце спрячется, за ночь то и управишься. К утру как новая будешь. Дык смотри в потемках пузырьки то не перепутай, засветло разложи по карманам, да запомни где какой, а то ничего не получится.

– Спасибо вам, тетушка Агафья, храни вас Господь, за доброту вашу.

– Ступай с Богом девонька. Господи, прости ты меня за ради Христа, не наказывай по доброте души своей, грех свой принимаю. Сирот уж больно жалко стало. Прими назад душу ангела своего не рожденного, не судьба ему видно пока света белого увидеть. А теперь еще и война проклятая пришла на нашу землю, сколько ж душ то невинных пострадает.

трактористы

До Советской власти, кулаками, торговцами, перекупщиками кишело, как тараканами в крестьянских избах. Там их было все черным черно, не отмыть не отскоблить. Их сметали в посуду и заливали кипятком. Советская власть начала прижимать кулаков, они тайно арендуют землю, батраков стали держать меньше.

До революции, до 20 батраков было в каждом хозяйстве. Теперь осторожничали, выдавая их за родственников. Стали образовываться колхозы гиганты, которые начали распадаться на мелкие. Люди хотели работать сообща, в колхозах.

Стали появляться трактора. Кулаки вредили, как могли, боролись с колхозами и трактористами, обливали их керосином, ломали, топили технику, убивали активистов. Появились артели, по совместной обработке земли. Народ потянулся в колхоз.

Пять с лишнем лет отработала Тася на богачей. Война все больше мужчин забирала на фронт. В селе оставались женщины, старики, дети и подростки. Открылись вечерние курсы трактористов. Тася пошла днем работать на почту письмоносцем, а вечером ходила на курсы. Вся молодежь пошла на курсы трактористов. Пришли новые трактора, девчата и парни взялись за работу. Когда в первый раз Тася пришла домой с работы, ее не узнали дети.

– Ой нянька! Какая ты черная вся, ты как будто в земле ковырялась головой. Все свободные поля изрезали на балки. Пахали и днем, и ночью, ночью светили фонарями, чтобы не упасть в обрыв. Строили полевые станы, там отдыхала одна смена, пока другие работали

Молодежь работала с задором, бригады соревновались. Пахали землю и в дождь, и в снег, пока земля совсем не замерзала. Пахали так, что с ног валились, хоть и молодые, а что делать, всем нужен хлеб. Не выдерживала техника, приходилось ее ремонтировать прямо в поле, не хватало горючего. Трактористам выделили хорошую денежную премию в благодарность, выделили продукты. Маша плакала от радости обнимала и целовала дочь.

– Таюша, дочка, кормилица наша, что бы мы без тебя делали, давно бы уже с голоду померли. Ты нам заменила умершего отца. Про нее в селе говорили:

– Отчаянная девка. Повезло тебе Машка с дочкой. Ей нужно было парнем родиться, она берегов не видит. Мужская и женская работа, ей все по плечу. Не девка, а мужик в юбке. Хотя уже и не в юбке. Трактористам выдали синие комбинезоны, хотя они уже давно были не синие. Пропитанные соляркой и солидолом, цвет их был не синий, а уже совсем не понятно какой. Наверно это был просто цвет, свободного рабочего класса. На веселых гулянка Тася позже частенько пела частушку:

– Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик.

Весна выдалась как по заказу, дождик, когда надо, тепло и солнце вовремя. Подрастали подростки, парни и девушки старались закончить курсы и садились за трактора. Вот и Ваня, и Саша, тоже уже сели на трактор.

Позже в селах начали строится коровники и свинофермы. Маша пошла работать дояркой на молочную ферму. На полях прорастала и колосилась пшеница и рожь. Тася между домашней работой и работой по хозяйству, успевала работать на почте. Она разносила по домам сельчан долгожданные треугольники с фронта и госпиталей. Ее ждали в каждой избе как маленькую Божничку. Люди, завидев ее еще издалека, выходили из своих изб.

– Таюша, милая, нет ли нам весточки в твоей большой сумочке. Люди были ей очень рады за хорошие известия, благодарили, как могли. Давали хлеб, картошку, поили молоком, угощали гостинцами. Особенно со слезами на глазах и с болью в сердце, Тася несла похоронки.

Она так сильно расстраивалась, ей не хотелось приносить в избы плохие новости. Ей хотелось собирать их у себя и сжигать. Ноги не слушались хозяйку, но она терпеливо и мужественно шла к людям с чужой бедой. Она уже знала, что последует за этим крик, слезы, истерика, обморок.

– Слышь-ка мать, Таисия идет по дороге со слезами и с опущенной головой. Ой только бы не к нам, только бы обошла наш дом стороной. Пошла дальше, слава Богу. Через две избы остановилась, стоит, значит похоронка. Это же к Федосеевым. Ох Боже! Горе то какое. Глашка-то как заголосила. Но не многие избы обходила похоронка стороной.

С фронта начали возвращаться подранки. У кого нет руки, кисти, у кого ноги, у кого и того и другого, контуженые, после тяжелого ранения. Люди радовались, что пришел, пусть раненый, пусть инвалид, главное, что живой. Для этих людей война уже закончилась, она уже была за плечами.

В конце ноября 1943 года в семье Плугиных внезапно появляется новый член семьи. Маша родила девочку. Няньки подросли, Аня и Витя заботились о сестренке. Маша прибегала с фермы и кормила малышку грудью, сцеживала молоко, няньки докармливали. Когда Лидочка подросла, няньки носили ее на руках как куклу, любили и заботились о ней. Машу в селе не осуждали, все понимали, только иногда подсмеивались над ней.

– Машка. Как это ты умудрилась?

– Ведь ничего не видно было, взяла и родила. Мы думали, что ты просто поправилась.

– Где ты ее прятала, как ты ее выносила? Никто даже не заметил беременность.

– Вот так вот! Уметь надо.

– А кто отец то? От кого ты ее родила?

– От Святого Духа. Смеялась Маша.

Молодежь подрастала. Подростки становились парнями. Осенью многих ребят из сел призывали в армию, все понимали, что они сразу попадут на фронт. Осенью призвали Ваню. Подростки заканчивали курсы и садились на трактора. Работая как всегда днем и ночью, в дождь и холод, сменяя друг друга, ремонтируя трактора прямо в поле, работая на износ, до самых холодов, пока не замерзнет земля. Молодые, задорные, им ничего не страшно. Хотя уже падали с ног, но норму свою выполняли по 1600 гектар на трактор.

И вот наконец пришла она, долгожданная Победа. Всеобщей радости не было конца. Люди плакали, обнимали друг друга. В старом клубе заиграла гармонь. Молодежь плясала, пела частушки. Из домов по высыпали и стар, и млад. Люди шли с цветами, поздравляли фронтовиков, заходили в дома, дарили цветы, продукты. Только одно слово было на устах. Все во весь голос кричали:

– Победа! Победа! Победа! Люди выносили на улицы столы, сдвигали их, делали длинный стол. На стол из домов тащили у кого что было: хлеб, капусту квашеную, картофель в мундире, огурцы соленые, яблоки моченые, свеклу, редьку, репу, тащили скамейки, усаживались за столы, бились гранеными стаканами.

– За Победу! За Победу! За Победу! Ура! Ура! Ура! Пили садились и плакали, кто навзрыд, кто вытирал слезы, но равнодушных не было. Потом пели песни, пили и снова плакали. Мужчины выходила из-за стола плясали, громко топая ногами, поднимая пыль. Люди выходили из-за столов, подходили образовывая круг.

Когда мужчины отходили пускались в пляс женщины, размахивая руками как крыльями, на них были большие цветные платки, они плыли по кругу подбочениваясь, топали ногами выкрикивая частушки. Вечером разожгли небольшие костерки и до глубокой ночи пели и плакали. Это были не только слезы печали о погибших, это были слезы радости, слезы надежды. Каждый думал о своем, о муже, о сыне, о тех, кто еще не дома, о тех, кто еще в пути.

И каждый надеялся и молился, что их семью, минут беда, что все вернутся домой, каждый думал об ужасах войны, но никто даже в страшных снах не мог видеть и крохотной доли того, что происходило на самом деле на фронте. А кто там побывал и выжил, никогда не сможет забыть и стереть из памяти все ужасы оскала смерти той страшной трагедии, охватившей многие народы. Кто-то оплакивал своих близких, на которых уже пришли похоронки, они понимали, что уже никогда не обнимут своих мужей или сыновей.