Без измены нет интриги

Останется тайным

Когда я увидела месье Сегена окоченевшим в гробу, первое, что подумала: «Господи, помилуй!» Но только на секундочку. Другие были заботы: поскорее нацепить темные очки, поглубже натянуть синий берет. Да еще было так жарко, а я вся издергалась, воображая, как того и гляди неизвестно откуда вдруг возникнет какой-нибудь сослуживец месье Сегена, подойдет ко мне и окликнет: «А вы-то что здесь делаете, мадам?» Чтобы успокоиться, я твердила про себя, как заклинание, что вчера перекрасилась из блондинки в жгучую брюнетку и узнать меня трудно. Но все равно мурашки бегали по всему телу. Может, от вида покойника. Смерть месье Сегена, мягко говоря, не украсила: лицо восковое, кожа дряблая какая-то, морщинистая. Я все уговаривала себя, что он все-таки был красивым и соблазнительным мужчиной, но у меня ничего не получалось, это было выше моих сил. Инфаркт вместе с жизнью унес весь его шарм. Я положила свой букет среди других у гроба и отошла, чтобы где-нибудь присесть.

Вот тут-то и вошла его жена. Я ее сразу узнала. На ней было темно-синее платье в белый горошек, на плечи наброшена красная шаль. Когда она проходила мимо меня, я почувствовала тонкий аромат дорогих духов. У гроба она достала из сумки носовой платочек. Потом стояла, гладила лицо месье Сегена и что-то ему шептала — слов я не разобрала. Я смотрела, как снуют над гробом ее худые руки, и думала, что мне грех жаловаться: из нас двоих, пожалуй, ей сейчас было куда тяжелей.

В тот вечер, помню, разыгралась настоящая метель. Тридцать третий этаж опустел — был седьмой час. Поэтому, войдя в кабинет месье Сегена, я удивилась, застав его там сидящим за компьютером. Я попросила его подвинуться, мне надо было вытряхнуть мусор из корзины. Ну вот, и когда я за ней наклонилась, из кармана моего рабочего халата вывалилась книжка. А он ее поднял и прочел вслух название:

— «Останется тайным» — громко так и прыснул со смеху.

Потом он с любопытством взглянул на обложку, где в обрамлении из розовых и желтых цветов был изображен мужчина, нежно обнимающий женщину с полузакрытыми глазами.

— Это наверняка история о бедной девушке, влюбившейся в богатого старика, который в конце оценил ее и тоже полюбил? — спросил месье Сеген, потешаясь от души.

— Не совсем, — пробормотала я, глядя в пол.

Вообще-то эта книга — мне оставалось тогда до конца лишь несколько страниц — была про женщину, которая влюбилась в своего психолога. Ну и он тоже перед ней не устоял, но их роман должен был для всех оставаться тайной, потому что психологу нельзя вступать в связь с пациенткой, и это добавляло пикантности их отношениям. Хорошая книга.

Месье Сеген внимательно так на меня посмотрел, обвел взглядом с головы до ног. «А знаете, — говорит, — моя сестра читает такого рода книжки с пятнадцати лет. И, между прочим, до сих пор старая дева, а ей уж сорок три стукнуло! Ручаюсь, что и вы до того же дочитались!» И опять засмеялся. Я нахмурилась, вырвала у него книгу и яростно толкнула свою помойку на колесиках к выходу, и дверью за собой от души хлопнула. Разозлилась я на него страшно: что я старая дева, мне в общем-то плевать, но меня бесит, когда мне так глупо об этом напоминают.

Через час, когда я оттирала зеркало в женском туалете тридцать третьего этажа, в дверь вдруг заглянул месье Сеген. Не соглашусь ли я, спрашивает, поужинать с ним, он заказал цыпленка из «Бургер Квин». Он очень сожалеет, что обидел меня, и хочет извиниться за свою бестактность.

В тот вечер это и произошло в первый раз. У него в кабинете, на его столе. Желтые коробки свалились на пол, коричневый соус растекся по синему ковру. Хорошо еще, моющие средства были под рукой. А прямо у меня перед глазами, на книжной полке, стояла фотография его жены. Это меня немного смущало. Потом, когда месье Сеген стал все чаще задерживаться на работе, я спросила, не боится ли он, что в один прекрасный вечер его жена заявится сюда и застукает нас. Месье Сеген покачал головой и серьезно ответил, что нам это не грозит: «Югетта не переносит лифтов, у нее клаустрофобия, а пешком на тридцать третий этаж она точно не пойдет». Больше мы о ней никогда не говорили. Собственно, если вспомнить, мы вообще мало с ним говорили.

Его жена отвернулась, моргая заплаканными глазами, и пошла назад по проходу. Она прошла так близко от меня, что кончик ее красной шали задел мое плечо. Она взглянула на меня и еле слышно прошептала: «Извините». В эту минуту я сама готова была попросить у нее прощения. Но она бы не поняла, да и в чем я, в конце концов, перед ней виновата? Я никогда не пыталась отбить у нее мужа и вообще не желала ей зла. Я улыбнулась ей, и она пошла дальше.

Я дождалась, пока она отойдет в дальний конец зала, и подумала, что надо бы и мне подойти, посмотреть на месье Сегена в последний раз — и все, ухожу. Мне было не по себе оттого, что она так близко; я все время вспоминала фотографию в книжном шкафу.

Однажды месье Сеген сказал мне: «Съездим куда-нибудь хоть разок вдвоем». А я ответила, что ничего не выйдет. «Так не бывает… Мы же не в любовном романе». Больше он ничего мне не обещал, никогда. В прошлом году на мой день рождения мне доставили от него огромный букет. Я таких больших в жизни не видела. С запиской: «Дорогая Элиза, хоть мы и не в любовном романе, все же с днем рождения». Ох, месье Сеген. Наверно, мне будет его не хватать.

Я тихонько выскользнула из ритуального зала и перед тем, как уйти, забежала в туалет. Запираясь в первой кабинке, я услышала шаги: кто-то занял соседнюю. Я увидела край темно-синего в белый горошек платья, и сердце у меня заколотилось как бешеное. Писать вдруг расхотелось. Я вышла из кабинки. Мне бы лучше бежать отсюда, да побыстрее, на всех парах до автобусной остановки, но я так растерялась, что вместо этого открыла кран и стала зачем-то мыть руки.

Мадам Сеген вышла из своей кабинки, когда я сушила их под электросушкой. Она тоже вымыла руки и подошла к сушке, даже не взглянув на меня. Мои руки были еще мокрыми, но я уступила ей место, как будто она имела больше прав, чем я, высушить руки как следует. Она улыбнулась мне и, по-моему, удивилась, только сейчас меня заметив. А я в эту минуту, сама не знаю почему, почувствовала к ней уважение. И эта фраза вырвалась у меня сама собой, совершенно непроизвольно:

— Примите мои соболезнования, мадам Сеген.

В этот момент смолкло гудение сушилки, и мадам Сеген отошла к зеркалу. Она посмотрела на мое отражение — я стояла за ее спиной — и сказала:

— Спасибо, вы очень любезны, мадам… мадам… Простите, не помню…

У меня аж челюсть отвисла. Заметив в зеркале, что в темных очках выгляжу полной дурой, я их сняла. Наши взгляды встретились, и я брякнула: «Мадам Сен-Жан». Сен-Жан! Это первое, что пришло мне в голову. Вообще-то это была девичья фамилия моей матери. Мадам Сеген стала причесываться. А я рассматривала ее. Как будто приросла к месту, не могла уйти и все. Я думала о том, что она, оказывается, красивая, и никак не могла понять, зачем понадобилось месье Сегену заводить любовницу, если у него такая милая жена.

— Не припомню, чтобы мы встречались… Вы знали моего мужа?

На этот раз я уж было решила, что настал мой конец и сейчас я отправлюсь прямехонько в рай к месье Сегену. Не могла же я сказать мадам Сеген, что убираюсь на том этаже офисного здания, где находится кабинет ее мужа. Уборщица не приходит проститься с покойником, которого знала лишь постольку, поскольку каждый вечер вытряхивала бумажки из его мусорной корзины и раз в неделю вытирала пыль с его стола. Я хотела было представиться коллегой по работе, но вовремя прикусила язык: его жена наверняка давно перезнакомилась со всеми его сослуживцами, на корпоративных вечеринках или мало ли где еще. Мадам Сеген смотрела на меня. Она приподняла подбородок и чуть наклонила голову вправо. Я почувствовала, как она жадно ловит еще не произнесенные слова, и только сильней занервничала. В голове мелькали всевозможные профессии: дантист, оптометрист, педикюрша, массажистка… Но кто поручится, что мадам Сеген не пользуется услугами тех же специалистов, что и ее муж? И все-таки, лихорадочно перебирая в уме все эти профессии, я нашла именно то, что могла сказать без малейшего риска.

— Да, мы с вами не встречались. Видите ли, я была психологом вашего мужа.

Произнеся эти слова, я ощутила неимоверное облегчение. Внутри отпустило. Психолог — что такого, обычное дело, это только в моих любимых книгах у психологов и их пациентов бывают бурные романы. Мадам Сеген не подумает ничего плохого, а я смогу спать спокойно, полностью уверенная в том, что эта женщина так никогда и не узнает, чем занимался ее муж, когда задерживался на работе. Что она не будет страдать. В эту минуту я поклялась себе никогда больше не встречаться с женатыми мужчинами, никогда в жизни. Месье Сеген был первым, он же будет и последним. В конце концов, это нехорошо.

Я уж переводила дух, как вдруг увидела, что лицо мадам Сеген залилось краской. Она покачнулась и ухватилась за край раковины, чтобы не упасть. И жалостливо так запричитала, что нет, это невозможно, чтоб муж ей никогда и словом не обмолвился, что ходит к психологу, она не могла прожить с человеком двадцать лет и не знать, что ему было так плохо, что он нуждался в помощи специалиста. Она громко сглатывала слюну.

— Это ужасно, почему же он мне никогда не говорил? Скажите, доктор, что с ним было, это мой муж, я имею право знать… Расскажите мне, о чем он с вами говорил? Почему обратился к психологу? Он был несчастлив? Господи, он что, не любил меня? Скажите же…

Мадам Сеген шагнула ко мне, схватила за руки и крепко их стиснула, умоляя меня открыть ей все, что я знала про ее мужа. Я не дрогнула. Спокойным, уверенным голосом сказала как нечто само собой разумеющееся:

— Увы, мадам, это невозможно. Мне очень жаль, но это профессиональная тайна.

Ее глаза набухли слезами, и я с трудом удержалась, чтобы не заплакать вместе с ней. Точно малое дитя, она уткнулась в мое плечо и горько разрыдалась. Я погладила ее по волосам; они были мягкие, как шелк.