Без покаяния. Книга первая

МАУНТ АЙВИ, ДЖОРДЖИЯ 15 октября 1988 года

Бритт ехала из Атланты к холмам северной Джорджии. В субботу она должна быть дома, на похоронах своего дяди, Эрла Хэтчера. Тетя Леони позвонила накануне вечером и сообщила, что дядя Эрл умер, слушая по радио репортаж футбольного матча между университетскими командами. Она нашла его мертвым, он сидел в своем кресле, видно, не пережив одного из острейших моментов матча.

Энтони собрался было лететь с ней, но судебная сессия только началась, и Бритт не хотела, чтобы он в понедельник пропустил важное заседание, на котором они должны рассмотреть прошения об истребовании Верховным судом дел из производства нижестоящих судов. Она решила поехать на похороны без него, предпочитая встретиться со своим прошлым один на один.

Подъезжая, Бритт осматривалась по сторонам. Легкая дымка и лесной туман делали на расстоянии очертания Блю Ридж неясными, и воздух, который она вдыхала, опустив стекло взятой напрокат машины, был по-осеннему густ и ароматен, напоминая ей детство. И хотя далеко не все воспоминания детства были приятны, но теплое чувство при виде знакомых мест все же коснулось ее души: она снова вернулась домой.

Скромные, разбросанные в беспорядке, довольно ветхие домишки стояли по обе стороны сельской дороги, разительно отличаясь от тех зданий в Чеви-Чейз, среди которых она жила теперь. Деревенский народ, обитающий в этих ветхих домишках и ездящий на стареньких, пятнадцатилетней давности автомобилях, был ее народом; их образ жизни был некогда и ее образом жизни тоже. Правда, жители Джорджии имели интересы, отличные от тех, что появились у нее теперь. Они думали о том, как бы подостойнее отметить семидесятипятилетний юбилей супружеской жизни Фрэда и Мэй Эберсолов, о котором писали даже в местной газете «Карлайл индепенденс». Они беспокоились о проекте скоростной автотрассы, которая должна пройти восточнее станции Хоуп, но чье утверждение задерживают деятели Атланты. Они сильно тревожились насчет того, смогут ли «Тигры» одолеть «Индейцев» в бейсбольном матче. Их жизнь — и Бритт знала это — наполнена событиями местного значения, отношениями с близкими и друзьями. Ну а события внешнего мира для них все равно что стручковый перец к картофельному салату. Был бы, как говорится, салат, а уж съесть его в крайнем случае можно и без приправы.

В пятницу, после обеда, она смешивала виски с содовой для Энтони и водку с тоником для себя, и оба они следили за ходом предвыборных прений кандидатов в президенты. В этот момент и позвонила тетя Леони со своим печальным известием.

Нельзя сказать, чтобы новость особенно расстроила Бритт: своего дядюшку она, мягко говоря, недолюбливала, виня в смерти сестры Кэди. Но она ни минуты не сомневалась в том, ехать ли ей на похороны, ибо знала, что нужна своей милой тете Леони. Со стороны покойного там хватало родни, но вот у тети Леони родственников, кроме Бритт, пожалуй, больше и нет, так что ее присутствие на погребении дядюшки в какой-то мере даже необходимо.

Когда она приехала, Джаннет Джонсон, приятельница и соседка тетушки, потяжелевшая за то время, как Бритт не была дома, фунтов на двадцать, сидела с тетей Леони в гостиной. Сама тетушка была высокой, костистой женщиной, как и все в роду Уоллесов. Бритт и ее погибшая сестра Кэди переняли свою стройность и красоту от матери. Но ясные серо-голубые глаза достались Бритт от тетушки, тоже не лишенной привлекательности, как и все женщины в роду отца девочек. Да и вообще, несмотря на то, что девочки уродились похожими на мать, сходство с тетушкой тоже было очевидным.

Когда Бритт увидела заплаканное лицо тети Леони, глаза ее тоже увлажнились. Они обнялись. Знакомый запах, исходивший от тетушкиной кожи, запах того мыла, которым Бритт мылась в детстве, заставил ее снова почувствовать себя ребенком. Они вместе погоревали и поплакали. Каждая из них по своим причинам, но а обе — из-за того, что дядя Эрл так неожиданно, ни с кем не простившись, покинул этот мир.

Два дня спустя, в понедельник, с утра зарядил дождь, пробуждающий унылые воспоминания, северный ветер нес нескончаемую вереницу туч. Бритт сидела в комнате, которую помнила еще девочкой, и смотрела на ветки дерева, растущего под окном. За день до того, когда тетя Леони отправилась в церковь, Бритт съездила в Истон, где похоронены Кэди и их мать.

Бритт была слишком маленькой, чтобы отчетливо помнить мать, Лору Бритт Уоллес. Но Кэди совсем иное дело. Воспоминания Бритт о сестре до сих пор сохраняли кристальную ясность, и они посещали ее довольно часто, будто она здесь и там натыкалась на стопки старых фотографий. На самом деле никаких фотографий не осталось, все это было утрачено с исчезновением из их жизни отца, Джека Уоллеса, которого Бритт с тех пор ни разу не встречала и надеялась не встретить.

Хотя отец ее приходился тете Леони родным братом, та никогда не говорила о нем. И если Бритт пыталась ее расспросить о нем, та быстро переводила разговор на другую тему. Еще будучи ребенком, Бритт догадывалась, что исчезновение семейного фотоальбома как-то связано с Джеком Уоллесом, то ли он унес его с собой, то ли его уничтожили оставшиеся.

Бритт очень неясно помнила отца. Все, что осталось в памяти, это темная фигура в коричневой фетровой шляпе. Декабрьской ночью он привез ее и Кэди в Маунт Айви, а сам даже не зашел в дом, и лицо его оставалось в тени.

Ту ночь Бритт помнила отчетливо. Весь путь она провела, тихонько сидя на заднем сиденье и наблюдая, как всполохи света от встречных автомобилей проносятся по потолку их «ремблера». Они обе, она и Кэди, были закутаны в одеяла, поскольку обогреватель не работал. Кэди, свернувшись калачиком рядом с Бритт, почти всю дорогу спала.

Когда они прибыли в Маунт Айви, папочка перетащил их на крыльцо, где в желтом свете голой электрической лампочки стояла тетя Леони; ворот большого толстого свитера плотно облегал ее шею, а лицо казалось серым, изможденным. Насколько Бритт могла помнить, между отцом и тетей сказано было немного. Папаша на прощание чмокнул девочек; так это и осталось в памяти поцелуем человека без лица, последним прости-прощай существа в темной фетровой шляпе.

Бритт вздрагивала от каждого резкого порыва ветра, слишком уж сильно все это отдавало впечатлениями детства, когда ветер, казалось, вот-вот прорвется сквозь хлипкие стены в старенький дом. Пару лет назад они с Энтони оплатили ремонт тетушкиного домика, он был порядочно укреплен и получил новую обшивку. Но даже теперь она, находясь здесь, не может избавиться от нахлынувших детских страхов.

Из плена пасмурных воспоминаний ее вырвал упоительно аппетитный запах жарящегося бекона. Она стряхнула с себя грусть-тоску и детские обиды и почти весело отправилась вниз, к тете на кухню завтракать.

— Ну и погодка! Самое оно для похорон, — сказала тетя Леони.

— Да уж. Как по заказу, — отозвалась Бритт.

За едой они обсудили множество самых разных вещей. Но разговор не мешал Бритт прислушиваться к монотонному шуму дождя, все навевавшему, помимо ее воли, грустные воспоминания детства.

С того дня, когда у Харрисона случился сердечный приступ, а они с Энтони говорили вечером о продолжении рода, Бритт много думала о своем детстве. Особенно много думала о своем отце, он прямо-таки не выходил у нее из головы. И хоть эта тема сейчас не особенно подходила к случаю, она все же решила выжать из тетушки хоть какие-то сведения о человеке в темной фетровой шляпе.

— Тетя Леони, вы что-нибудь слышали о папе?

— О Джеке-то? Нет, детка, с той самой ночи, как он подбросил тебя и Кэди на мой порог, ни слуху, как говорится, ни духу. — Тетя Леони отхлебнула кофе, поставила чашку и добавила: — Твой па и раньше-то редко появлялся в семье. Знай себе, гадай, где он там бродит… Жив ли еще, бедолага?.. А может, нашел какую вдову, чтобы приглядывала за ним, и живет себе где-нибудь.

Осуждение, но, пожалуй, и жалость явственно слышались в голосе тетушки. И это плохо вязалось с образом отца, который сложился в сознании Бритт. Она приуныла.

— Деточка моя, — ласково сказала тетя Леони, — Джек из тех мужиков, что сами нуждаются в заботе. Уж куда ему было нянчиться с двумя девчушками, если он и за собой-то присмотреть не мог. С тех пор как умерла ваша мамочка, он совсем раскис. Уж такой он человек. Не держи на него обиды, что еще ему оставалось…

Допив свой кофе, Бритт сказала:

— Энтони хочет бэби. А я все никак не решусь…

Тетя Леони уставилась на нее во все глаза.

— Ну, знаешь ли, детка моя!.. Судья хочет ребенка, а ты еще думаешь. Давай рожай ему поскорее, да и дело с концом.

Тетя Леони никогда не называла Энтони по имени, ни за глаза, ни в лицо. Несколько раз она виделась с ним, но в его присутствии приходила в такой благоговейный ужас, что и слова толком не могла выговорить.

— Он сказал, что решение за мной, да я и не отказываюсь, весь вопрос — когда, — задумчиво проговорила Бритт. — Сколько времени женщина отдает вскармливанию и уходу за детьми. А дни идут, идут, и так незаметно проходит жизнь…

— Может, это и так для тех леди, что воспитаны благородным образом, но ты-то, Бритт, ты ведь из этих мест. А здесь люди поступают, как им велит природа, хоть женщин возьми, хоть мужчин. Здесь для всех и каждого хватает тяжелой работы. Крестьяне могут лишний раз в доме не убрать, устав от работы, но уж детей завести никто не поленится.

Бритт, конечно, тетушкина речь не убедила. Но она понимала, что пускаться сейчас в объяснения не имело никакого смысла, так что последнее слово решила оставить за ней.

После того как они перемыли посуду, пришло время отправляться к железнодорожной станции Хоуп, рядом с которой находилась деревянная церквушка, куда они и поехали в арендованной машине. Бритт постаралась выбросить из головы все мысли об Энтони и своем отце и хоть немного подумать о дядюшке Эрле.

После того как он побил Кэди, застав ее в недвусмысленном положении с соседским парнем, та решила бежать из дому. Она уехала на старенькой машине, но не справилась с управлением и погибла в автокатастрофе. Тетя Леони знала, что Бритт так и не простила дяде смерть сестры, но открыто они никогда этого не обсуждали. Единственное, что Бритт могла сделать, чтобы спокойно подойти и попрощаться с покойным, это забыть на время всю ту неприязнь, что она испытывала к этому человеку при жизни…

Когда они выходили с кладбища, дождь перестал. Болотистый запах влажной листвы и земли наполнял воздух. Служба у могилы была недолгой, останки дяди Эрла предали земле, но Бритт не испытывала от этого ни облегчения, ни удовлетворения. После того как тетя Леони приняла соболезнования друзей и знакомых, они поехали домой.

Бритт ощущала, как тяжко давит на нее груз прошлого. На сердце лежала такая тоска, такая безнадежность, что она почти не осознавала происходящего. Это состояние не имело отношения ни к дяде Эрлу, ни к тетушке, ни к ее отцу, ни к призракам прошлого. Возможно, просто непогода так действовала на нее.

В последние несколько лет, когда у нее портилось настроение, она ободряла себя размышлениями об Энтони. Но стало порой случаться, что это не помогало. Бритт точно не знала почему, но чувствовала, что это как-то связано с его желанием иметь ребенка. С того дня как заболел Харрисон, они с Энтони больше не говорили на эту тему. А с выздоровлением брата Энтони, казалось, подавил свое желание. Но сердцем Бритт все равно чувствовала его подспудное ожидание ее решения.

Все время, что они ехали от кладбища, обе молчали. Наконец тетя Леони сказала:

— Я тут в субботу утром удивилась. Перед тем как тебе приехать из Атланты, позвонила знаешь кто?.. Ни за что не угадаешь! Миссис Крофт! Выразила мне соболезнования ну и все такое…

— Мэделайн Крофт?

— Да, мать того паренька, который тебе так нравился. Я никогда с ней раньше и словом не перемолвилась. Бог знает, чего это ей в голову ударило?..

— И что она, кроме соболезнований, ничего не сказала?

— Да нет, разговорились, куда там! Спрашивала про тебя. Говорила про своего сынка, все вспоминала, как ты с ним дружила…

— Ну и как там Дрейк?

— Сказала, что он женился, весной ждут ребенка, что еще… Я сначала сижу и ума не приложу, с чего это она вдруг о нас вспомнила, а потом уж до меня дошло, видать, и вправду слухами земля полнится, прослышала, должно быть, что ты вышла замуж за судью, ну и вот… Конечно, с чего бы ей еще звонить?

— Я не знала, что Дрейк женился.

— Женился, это точно. И в газете было прошлым летом. На дочке адмирала или что-то в этом роде. И фотография там их была. Я, помнится, вырезала для тебя заметку, но куда ее положила, и сама не пойму.

— Так, значит, Дрейк женился на адмиральской дочери. Очень на него похоже.

Они добрались до места и уже вошли на крыльцо, когда в доме зазвонил телефон. Обе поспешили войти, но было уже поздно.

— Ну, ничего, кому надо, тот еще позвонит. Скорей всего пустячное какое-нибудь дело, — сказала тетя Леони.

Они сбросили грязную обувь, и, пока тетушка разбирала свою сумку, Бритт почистила туфли и прошла на кухню, погрузившись в свои грустные мысли. Вдруг ей подумалось, что это мог звонить Энтони. Она спросила тетушку, можно ли ей воспользоваться телефоном, и позвонила ему. Энтони снял трубку после третьего сигнала.

— Родная моя, я только что пытался тебе дозвониться.

— Мы слышали звонки, но только еще входили в дом. Я так и подумала, что это ты, — сказала она, радуясь тому, что интуиция ее не подвела.

— Ну как, все прошло нормально? — спросил он. — Леони держится?

— Да, с ней все в порядке. А что у вас нового.

— Да есть кое-какие новости… Кажется, мы теряем часть нашего семейства, — сказал он серьезно.

— Что? Харрисон?.. — воскликнула она, испугавшись, что одним сердечным приступом не обошлось.

— Нет, Элиот с Моник разошлись. Он прилетает сегодня вечером из Женевы. С Дженифер. Спросил, где ему лучше остановиться на то время, как будет оформляться развод. Я понадеялся, что ты не будешь возражать, и пригласил его к нам, пусть поживет какое-то время, пока не приведет свои дела в порядок. У него ведь в принципе никого, кроме нас, больше нет.

— Конечно, Энтони, пусть поживет.

Элиот. Чувство непонятной вины перед ним так и не прошло у нее с момента их встречи в Индии. Но в то же время она испытывала облегчение от мысли, что эта пара решила разорвать свои узы. Ведь живя вместе, они только причиняли друг другу боль и страдание. Трагедия усугублялась еще и тем, что они обзавелись ребенком. Бедняжка Дженифер! Интересно, как они решили? Ребенка будет воспитывать он? Или?..

— Элиот очень хорошо к тебе относится, Бритт, — продолжал Энтони. — Так что именно ты сможешь оказать ему большую моральную поддержку.

— Энтони, я сделаю все, что смогу. Ты ведь меня знаешь.

— Возможно, все случившееся и к лучшему, — сказал Энтони, помолчал немного, потом добавил: — Ты долго еще пробудешь с тетей Леони?

Бритт оглянулась на тетушку.

— Да нет, если нужно, я могу выехать и завтра.

— Ну, она наверняка нуждается в тебе, Бритт, так что не стоит торопиться.

— Уверяю, здесь все нормально. И потом я хочу домой.

ВАШИНГТОН, ОКРУГ КОЛУМБИЯ 19 октября 1988 года

Элиот мелким шагом шел за Дженифер, которая семенила по залу ожидания и попеременно, то, захлебываясь от радости, издавала короткие прерывистые смешки, то внезапно останавливалась, заметив множество глаз, устремленных на нее. В конце концов он взял дочку на руки и, отыскав свободное место на одной из скамеек, сел и посадил ее на колени.

— Ох ты, моя ангельская рожица! — разнеженно сказал он, зарываясь лицом между крошечным плечиком и шейкой. — Все-то тебе бегать-топать, совсем замотала бедного папочку. Вот Бритт прилетит и подумает, что я пришел встречать ее с маленькой обезьянкой!

— Папа! Ты сам бизянка, — смеясь, сказала девочка и, спасаясь от щекотного прикосновения, втянула головку в плечи. — Ну пойдем, папа, пойдем, Джи хочет игьять.

— Нет, Джен. Мы уже достаточно наигрались. Вон, смотри, самолетик подлетает. Давай пойдем к окошку и посмотрим на него.

— Мама пьилетела?

— Нет, мой ангел. Это прилетела Бритт.

Она, казалось, положительно приняла это сообщение, хотя понятия не имела, кто такая Бритт. Но, черт возьми, как разобраться в семейных отношениях, когда тебе всего два года? Что-то мешало ему сказать девочке, что Бритт ее бабушка. Он и сам не слишком хорошо понимал, к какой категории отнести ему женщину.

Три года назад Бритт была невинной, красивой юной женщиной, с которой он один раз вполне невинно пообщался. Какова она теперь? Что сделали с ней три года замужества? Он давно забыл бы любую другую женщину. Но Бритт он не забыл, мало того, постоянно вспоминал о ней.

Объяснение тут достаточно простое. В тот момент, когда он испытывал эмоциональные перегрузки с отрицательным зарядом, доброжелательность и искренность Бритт явились разительным контрастом тому, что представляла собой Моник. Он понимал, что идеализирует Бритт. Ведь он в сущности совсем не знал ее. Она возникла мимолетным призраком женщины, которая показалась ему идеалом. Но идеалы на то и идеалы, что в смертных женщинах не встречаются.

Естественно, ему не терпится увидеть ее опять, хотя бы для того, чтобы убедиться в своей ошибке. Да и кто смог бы выкинуть из памяти столь пленительный образ? Чтобы сделать это, надо, по крайней мере, рассмотреть оригинал поближе, а пока что лишь Энтони имел эту возможность.

Когда самолет подруливал к аэровокзалу, Элиот отвел девочку к окну, чтобы она могла это увидеть. Окно было довольно высоко от пола, и потому он посадил ребенка на плечо.

— Смотьи, папа! Какой байшой самаётик!

— Да, детка, очень большой.

Самолет подрулил к зданию аэропорта и остановился у ворот ограждения. Элиот направился к дверям, откуда должны были появиться прилетевшие пассажиры. Он не был уверен, что Бритт знает, кто именно будет встречать ее в аэропорту. Энтони собирался встретить ее сам, если удастся выкроить для этого время, но когда Элиот предложил свою помощь, то отчим был ему страшно благодарен, что он освобождает его от лишней суеты. Утром, уезжая в суд, Энтони сказал, что даст знать Бритт о перемене планов. Но дозвонился ли он до нее, Элиот не знал.

Когда первые пассажиры начали появляться в дверях, он почему-то занервничал. Странное чувство, будто он встречает первую любовь. Эта женщина не на шутку задела его душу, подумалось ему, гораздо сильнее, чем казалось.

Примерно треть пассажиров уже вошли в здание, когда наконец появилась Бритт. Увидев ее, Элиот почувствовал легкую дрожь, совсем как три года назад, в Дели, когда открылась дверь гостиничного номера и на пороге появилась она, жена его отчима.

В синем пиджаке, серой шерстяной юбке и белой шелковой блузке, с большой сумкой в руке, она выглядела безмятежно-спокойной, элегантной и как бы от всех отчужденной. Когда-то он сопровождал на посольском приеме юное двадцатидвухлетнее создание, в котором еще нет-нет, да и промелькивало что-то девчоночье. Сейчас это была уверенная в себе женщина, прекрасная женщина, статная и преисполненная чувства собственного достоинства.

Проходя мимо встречающих, она бросила на них взгляд и, не найдя мужа, прошла мимо. Элиот, которого она не заметила, догнал ее и тронул за локоть.

— Бритт.

Она остановилась и после небольшой заминки поняла, кто перед ней.

— Элиот! — Взглянув на его дочь, она тепло улыбнулась. — И бэби с вами! Хэлло, солнышко мое ясное!

Дженифер чуть отпрянула и, склонив голову, сразу же засунула пальчик в рот. Бритт и Элиот улыбнулись.

— Энтони не был уверен, что ему удастся вырваться из суда, — пояснил он, — вот я и вызвался встретить вас.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала она. — А то я уж решила, что придется брать такси.

Они обменялись долгими взглядами, а затем, как бы подчеркивая затаенную нежность, она обняла его вместе с ребенком. Когда ее щека мимолетно коснулась его щеки, на него пахнуло ее духами, напомнившими ему Индию и тот вечер, когда тонкий аромат лилий возобладал на какую-то долю секунды над экзотическими запахами сандалового дерева и жасмина. И пока он вдыхал аромат ее духов, воспоминания полностью овладели его рассудком.

Бритт перевела взгляд на девочку и легонько ущипнула ее за щечку.

— Вы только посмотрите, это же не ребенок, а просто конфетка. Ах ты моя прелесть!

Дженифер спрятала личико на плече у отца, а он смотрел, как Бритт целует его дочку в макушку. Элиот восхищался ею так же, как она восхищалась его ребенком. Индия была не так уж и далеко: стоило ему увидеть эту женщину, как он снова оказался там. И все же, если говорить правду, слишком много перемен, чтобы считать за ничто прошедшие три года.

— Я взял вашу машину. Энтони сказал, что вы не будете возражать.

— Конечно нет.

Он хотел забрать у Бритт дорожную сумку, но она не отдала ее. Они пошли к выходу и какое-то время молчали. Затем Бритт сказала:

— Надеюсь, Одри хорошо о вас позаботилась.

— О, она просто восхитительна. Мне кажется, что она так же не могла нарадоваться на Дженифер, как и Энтони. Я даже хотел, отправляясь в аэропорт, оставить с ней Дженифер, но девочка еще дичится на новом месте и капризничает больше обычного.

— Ну и отлично, что вы решили встречать меня с ней. Я ведь впервые вижу вашу милую крошку.

— Мы и с вами-то видимся второй раз в жизни, — сказал он.

— Да, тогда у нас было гораздо меньше возможностей поближе познакомиться, чем теперь. И давно пора. Я достаточно времени провела в семействе, чтобы почувствовать себя его членом, только вы один все еще загадка для меня. В сущности, мы совсем друг друга не знаем, не так ли?

— Да, я ведь единственный из клана Мэтлендов, кто вечно болтается на периферии. Обо мне и сказать-то ничего определенного нельзя, кроме того, что я всегда отсутствую. Добавлю: к сожалению. Потому что семейство стало интересовать меня гораздо больше с тех пор, как в нем появились вы.

Бритт взглянула на него и слегка улыбнулась.

— Вы, кажется, пытаетесь мне польстить?

— Конечно. А почему бы и нет?

Они подошли к багажному отделению, и Бритт сняла свой чемодан с ленты транспортера. Элиот, хоть и держал на руке ребенка, но чемодан не позволил ей нести, отобрал у нее и направился к выходу. Распорядившись погрузкой вещей в багажник, Бритт направилась к водительскому месту, и скоро они ехали по аллее мемориального парка Джорджа Вашингтона.

— Наверное, это не подарок — вернуться домой, где уже обосновались гости, — сказал Элиот. — Но мы, надеюсь, недолго будем обременять вас. Скоро я подыщу какую-нибудь квартирку. Вообще-то я мог пока остановиться в гостинице, но Энтони так усердно меня приглашал…

— Уверяю вас, что я так же рада принять вас у себя, как и Энтони, — сказала Бритт, и это звучало вполне искренне.

Но Элиот все же сомневался. Да, она с участием отнеслась к нему в Индии, даже, можно сказать, с пылким участием. И, однако, упрекнула его в тот индийский вечер, обвинив в цинизме, правда, с некоторыми извинениями. Вообще он явно чувствовал какую-то связь с ней, нечто вроде взаимопонимания. Интересно, чувствует ли и она нечто подобное? Нет, трудно понять, что она действительно думает о нем. Одно только можно сказать с полной уверенностью: она жена Энтони и все еще для него запретна.

— Я сожалею о кончине вашего дядюшки. Вы были близки с ним?

— Нет, особой близости у нас с ним никогда не замечалось. Вернее, мы были в плохих отношениях.

— В таком случае эта поездка не слишком омрачила ваше сознание.

— Естественно, я переживала за тетушку. Они с дядей Эрлом прожили вместе около тридцати лет.

— У них были дети?

Бритт отрицательно покачала головой.

— Мы с сестрой жили в их семье, тетушка нас и вырастила.

— Выходит, россказни насчет того, что вы явились из лесной глухомани, правда? И о сиротстве в придачу?

— Понимаете, в последний раз я видела своего отца, когда мне было четыре года, и даже не знаю, жив ли он. Так что фактически вполне можно считать меня сиротой. А такие вещи люди обожают обсуждать где-нибудь на коктейль-приеме, стоит вам повернуться к ним спиной и отойти на два шага.

— Вас это задевает?

— Да нет, пожалуй. Я привыкла. Как-то Энтони объяснил мне, что если люди судачат о тебе, значит, ты что-то из себя представляешь, так что я перестала обращать на это внимание. — Она взглянула на него. — Вы тоже рано лишились отца, не так ли?

— Мне было тогда семь лет. Единственные родственники, которые остались у меня со стороны отца, — это пара троюродных братьев, которых я знаю чисто умозрительно. Мать была единственным ребенком в семье. Так что наше сиротство объединяет нас с вами.

Бритт протянула руку и легонько похлопала девочку по ножке.

— Зато у вас теперь есть дочурка.

— Да. Она — вся моя семья, — ответил он и поцеловал детскую головку.

— Папа, кто это? — спросила Дженифер, показывая на Бритт.

— Это дедушкина жена. Она живет с ним в его доме.

Дженифер обдумала это и спросила:

— А почему?

— Ну, как вам нравится детская дотошность? — Элиот взглянул на Бритт.

— Дженифер, у тебя есть плюшевый медвежонок? — спросила она.

Девочка засунула палец в рот и кивнула.

— Ну вот, твой плюшевый мишка живет с тобой, потому что ты его любишь, по той же причине и я живу с твоим дедушкой.

Дженифер взглянула через папино плечо на заднее сиденье и спросила:

— Папа, а где мой мишка?

— Он остался у дедушки, ангел мой. — Элиот посмотрел на Бритт и подмигнул ей. — Мы еще, как вы видите, понимаем все буквально. Философское проникновение в смысл любви придет, я думаю, позже.

— Лет в двадцать пять, наверное, — сказала Бритт.

— А может, и после тридцати пяти, как в моем случае. Иногда такое происходит лишь после того, как жизнь преподаст жестокий урок.

Она поняла, что он имеет в виду Моник, и подумала, какую боль, наверное, причинил ему этот разрыв, особенно учитывая наличие ребенка.

— Я сочувствую вашей беде, Элиот. А мы так надеялись, что у вас с Моник все наладится.

— Есть вещи, которые невозможно изменить, — сказал он.

— Она что, отказалась от ребенка навсегда?

— Трудно понять, что у нее на уме. Ее чувства ко мне определенны и недвусмысленны. Но я не могу с уверенностью сказать, как она относится к тому, что наше потомство находится здесь. Подозреваю, что эта карта еще будет разыграна.

Бритт понимала, что он говорит намеками из-за присутствия Дженифер, но таким образом он не может высказать все, что тяжким грузом лежит у него на сердце. Возможно, ему так легче — дипломатично прикрывать свои чувства иносказаниями. Но она решила всеми силами помочь ему, поддержать его, если надо — выслушать и разделить с ним его боль, потому что еще там, в Индии, она почувствовала, что способна понять этого человека.

Элиот теперь старше на три года, но привлекательность его осталась при нем. И несмотря на появившиеся в волосах серебряные нити, он не казался столь изнуренным и удрученным, каким выглядел в Индии. Возможно, окончательное решение о разрыве с женой принесло ему успокоение, вопреки всем трудностям и неприятностям, которые, естественно, не могут не сопровождать подобный процесс.

— Мы с Энтони сделаем все возможное, чтобы хоть как-то облегчить ваше положение, — сказала она. — Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя у нас как дома.

— Спасибо, Бритт, но мне не хотелось бы слишком обременять вас.

— Чепуха. Это в самом деле приятно, когда в доме появляется такое прелестное маленькое создание. — Она улыбнулась. — И потом, все заботы, в конце концов, лягут на Одри, а не на меня.

— Не уверен, что это ей понравится.

— Ну что вы, Элиот, Одри просто чудо. Она заставляет меня иногда испытывать чувство неполноценности. Я думаю, что Энтони был бы счастлив, если бы его клерки работали так же эффективно, как его экономка.

— С возрастом старые привязанности становятся только крепче.

— Во многих вещах я полагаюсь на нее гораздо больше, чем на себя, — сказала Бритт, решив пройти мимо его намека — если это был намек, — будто не заметив. — Я никудышная хозяйка, так что идеальная жена получилась бы из нас с Одри вдвоем.

Элиота, казалось, это позабавило.

— Вот он, удел современной женщины.

— Ой, давайте лучше не будем на эту тему…

— Это что, у вас с Энтони больное место?

— Да нет, что вы! Он старается входить в мое положение. Очевидно, он понимает, что прошлого не вернуть.

Она пытливо посмотрела на него. Если он и понял ее слова как намек на его мать, то виду тоже не подал. Она не хотела задеть его, а если и задела, то не намеренно. Ей стало очевидно, что они оба, делая острые подчас замечания, имеют склонность щадить друг друга. Она чувствовала, что у них с Элиотом много общего. Это нравилось ей, но в то же время и тревожило.

Бритт не сомневалась, что со временем в жизни Элиота все уладится. Он приободрится и будет жить дальше. Привлекательный, можно даже сказать — красивый, воспитанный и умный, он к тому же весьма обаятелен. Успокоится после развода и вскоре, вероятно, встретит кого-то, кто сумеет его привлечь. На этот раз ему должно повезти, и он обязательно найдет женщину под стать себе.

Разговор их иссяк, но она все время ощущала на себе взгляд Элиота. Не исключено, что он тоже думает о ней и ее обстоятельствах. Между людьми иногда происходят странные соединения чуть ли не на уровне алхимии. Взглянув на него, она увидела, что Дженифер уснула у него на руках. Элиот улыбнулся и как-то очень доверительно сказал:

— Эта девчушка — вся радость моей жизни. — Он тихонько покачал ручкой спящей дочери и спросил: — А вы не собираетесь пополнить семейство? — Бритт молчала. — Я вижу, что вторгся в запретную зону. Прошу простить меня.

— Поскольку я не обиделась, нечего вам и извиняться. Вы, Элиот, задали обычный вопрос из тех, что люди привыкли задавать друг другу. Так я к этому и отношусь.

— Не хочется быть навязчивым, Бритт, но, так как я отец с некоторым опытом, то могу вам сказать: я не сторонник случайного рождения детей. Нет, дети должны появиться на свет вследствие обдуманного решения будущих родителей. А в вашей семье, как видно, кто-то из вас двоих к этому не особенно расположен.

— Боюсь, что не расположена я, какой смысл отрицать. Но вопрос не в том, рожать или нет, а в том, когда рожать. А Энтони подгоняет возраст, ему не хотелось бы ждать слишком долго. Вот и все, других проблем нет.

— Это хорошо, что вопрос только в том, когда. — Он помолчал, потом с грустью продолжил: — Мы-то с Моник вообще не собирались обзаводиться ребенком. Но, к несчастью, она была в столь плачевном состоянии, что решить, рожать ей или нет, не могла. Из-за сильного нервного расстройства для нее этого вопроса как бы и не существовало. Ну а я не взял на себя смелость решать за двоих, вернее, за троих. А когда она немного оправилась, делать аборт было уже поздно… К счастью, мне понравилось быть отцом, так что Дженифер нечего бояться сиротства.

— А Моник нравится быть матерью?

— Ей нравится наша девочка, ее детская прелесть. Но материнство для Моник — не призвание.

— Я вам сочувствую.

— Не хотелось бы распространяться по этому поводу.

— У вас есть какие-нибудь соображения о том, что делать дальше?

— Постараюсь найти работу в Вашингтоне, здесь будет легче управиться со всем этим. Найду хорошую няню, хотя понимаю, что это сделать непросто. В подобных переменах всегда есть доля риска.

Они свернули с Висконсин-авеню. Оба залюбовались большими ветвистыми деревьями, листва которых уже начала желтеть. Потом Бритт снова заговорила:

— Я вижу, Элиот, вы вполне владеете ситуацией, надо отдать вам должное.

— Если уж говорить начистоту, то я все еще блуждаю во мраке. Настоящие трудности впереди, когда я попытаюсь начать жить нормальной жизнью — быть хорошим отцом и в то же время делать карьеру.

— Когда будет трудно, зовите меня на помощь.

— Спасибо. Я принимаю предложение, но, боюсь, у вас и своих забот полон рот.

— Ну, это не совсем так. — Бритт затормозила возле огромного кирпичного дома георгианского стиля. — У меня сейчас, пока я жду разрешения на адвокатскую практику, много свободного времени. — Она свернула на дорожку, ведущую к гаражу, расположенному за домом, остановила машину и сидела, опустив руки на колени. — Я обещала Энтони и Харрисону присмотреть за ремонтом «Роузмаунт». И не вижу, почему бы мне не заменить на время девочке мать. В том случае, разумеется, если вам действительно нужна помощь.

Элиот погладил дочку по головке.

— Знаете, Бритт, на завтра у нас запланировано посещение зоопарка. Так что, если вы во второй половине дня свободны и не имеете ничего против подобных мероприятий, мы могли бы пойти туда вместе. Вы хорошенько присмотритесь к Дженифер и еще раз обдумайте свое предложение. В случае чего возьмете его обратно.

— Я принимаю ваш вызов, Элиот Брюстер.

— Ну, какой там вызов! Просто радость, слегка прикрытая вежливостью. К тому же я хочу посмотреть, действительно ли вы такая мачеха, о которой пасынок — он же отец-одиночка — может только мечтать.

Бритт шлепнула его ладонью по руке.

— Думайте впредь, что говорите, мистер Брюстер. Мне не по вкусу ваши намеки на мою молодость и неопытность. Ну а теперь пойдемте в дом, бэби пора подкрепиться.

Мэджин Тьернан с трудом нашла место для парковки позади кафедрального собора святого Матфея и, обойдя здание, вошла в него. Эту церковь посещал Харрисон. Хотя он покинул Бога и, кажется, собирается теперь покинуть ее.

Внутри церкви было прохладно, тихо и спокойно — разительный контраст с жарой, шумом и хаосом, царящими снаружи. Она прошла в темный угол святилища, присела на скамью и, преклонив колени, всей душой погрузилась в молитву. Несколько дней назад, на исповеди, она сказала священнику, что решилась на аборт. Он сурово порицал ее и убеждал отказаться от этого греха. Впрочем, другого она и не ожидала от него услышать.

Артур Кэднесс, вероятно, гораздо глубже священника проник в суть ее положения, и она не могла не отметить этого, когда они разговаривали. Харрисон послал к ней Артура в день своего выхода из больницы. Она была дома, несмотря на недомогание, с нетерпением ожидая обещанного прихода возлюбленного. Но Артур Кэднесс, худой, педантичный человек в очках с роговой оправой, слишком темной для его бледного лица, был единственным, кто вошел в ее дверь.

— Почему вы? — спросила она прежде, чем он успел войти в квартиру.

— Харрисон прийти не мог, — ответил тот.

— Не мог или не хотел?

— Не мог.

Она впустила его, понимая, что опять Вашингтон тайно выступил против нее. Но ведь она так мало просила — ей просто надо побыть с человеком, которого она любит и чье дитя носит под сердцем! Однако общество принимало в расчет только жену. Мэджин помнила горькую судьбу своей матери: ведь ее отец тоже был женат на другой женщине. К отцу она не испытывала вражды. Как и к Эвелин. Но она надеялась, что выбор, когда-то сделанный Харрисоном, не помешает ему быть теперь с нею, с Мэджин. Об этом она и подумала, глядя в плоские, неуступчивые глаза визитера.

— Значит, он не придет? И что же вы предлагаете мне делать?

— Ждать. Ждать, пока не пройдут выборы. Подождать пять недель, вот и все, о чем мы вас просим.

— Мы? Что это за «мы» такое? Я что, забеременела от комитета?

— Виноват. Я не так выразился…

— Я беременна, Артур. Я ношу ребенка Харрисона. И кроме него меня никто не интересует. Почему он не пришел? Впрочем, я знаю почему. Это вы со всеми вашими мальчиками на подхвате, стерегущими каждый его шаг, не позволили ему прийти ко мне!

Мэджин заплакала. Она просто не сумела сдержаться. Кэднесс чувствовал себя крайне неловко. Наконец она уняла слезы и вытерла глаза.

— О'кей, мистер политик, тогда скажите мне, что, по-вашему, я должна делать с этим ребенком? Ждать окончания выборов? Но через пять недель будет поздно размышлять о его правах на жизнь.

— Я не могу ответить на ваш вопрос. В мою компетенцию входит только сообщить о сложившейся в данный момент политической ситуации.

— Господи, да помилуйте же, Артур!.. Речь идет не об утверждении билля по поводу абортов. Речь, черт возьми, идет о моей жизни!

— Вы что, хотите сделать аборт? А я полагал, что вы католичка.

— Я-то католичка. Но я еще и просто человеческое существо. И хочу прямо сейчас узнать, что думает Харрисон?

— Я полагал, вы и сами знаете, что он любит вас. — Кэднесс чувствовал себя все более неловко и без конца поправлял сползающие на нос очки. — Подождите пять недель, — повторил он. — А если не можете ждать, сделайте аборт.

Сердце Мэджин упало.

— Это вы мне советуете? Или Харрисон?

— Это я… А Харрисон придет к вам через пять недель.

Крайнее раздражение исказило черты ее лица.

— Ради Бога, что вы из него делаете? Он что, президент, что ли? Какого черта вы нагораживаете между нами каменные стены?

— Он не президент, Мэджин. Он сенатор Соединенных Штатов, который должен быть переизбран в следующем месяце. Он женатый человек, в конце концов, и его жена ничего не знает ни о вас, ни о вашем положении. Он прекрасно понимает свою ответственность перед вами и не оставит вас. Но до восьмого ноября он ничего не может сделать.

— Это он сам так сказал? Отвечайте, Артур!

Кэднесс слабо кивнул.

— Что мне передать сенатору?

Она подняла на Кэднесса полные печали глаза.

— Скажите сенатору, что я не скоро прощу ему дезертирство. Но скажите и то, что я все же люблю его. И как все остальные избиратели, постараюсь переложить всю вину за его ошибки на тех сучьих детей, что охраняют и стерегут каждый шаг его жизни.

Артур Кэднесс встал, достал из кармана визитную карточку и передал ее со словами:

— Позвоните мне, если в чем-нибудь будете нуждаться. — Подойдя к двери, он обернулся и сказал вставшей с кресла Мэджин. — Он просил передать вам, что все случившееся имеет для него большое значение. И что он любит вас. Больше мне добавить нечего.

— Благодарю, — отозвалась Мэджин, улыбнувшись сквозь набежавшие слезы. Ей тоже нечего было добавить…

И вот она в этой церкви и пытается молиться. Прошло минут тридцать, пока она поняла, что ее молитвы никто не слышит. Бог ли покинул ее или в ней самой осталось так мало веры, что она не может до него докричаться?..

Возвращаясь к машине, она не видела ничего, кроме серого тротуара. До выборов осталось три недели, но больше ждать ей нельзя. Вопрос остался только один — убить ли только ребенка или себя вместе с ним тоже? Она ни на что не могла решиться прежде, чем поговорит с Харрисоном. Дважды она пыталась прорваться к нему по телефону. Но каждый раз трубку брал Артур Кэднесс. Она просила его, умоляла, но тот был непреклонен.

Садясь за руль, она пробежала рукой по животу. Нет, еще ничего не заметно. Вчера вечером она разделась и рассмотрела себя в зеркало — тело было таким же, как и всегда. Но он там, внутри, их ребенок, которого Харрисон не хочет. Положив руки на руль, она уронила на них голову и горько, навзрыд заплакала. Но когда подошел служитель стоянки спросить, что случилось, Мэджин вытерла слезы, завела машину и поехала домой.

Дома она первым делом достала бутылку любимого Харрисоном «Гленфиддик скотча» и налила полстакана. Стоя в кухне, она, ненавидя себя за то, что она делает, выпила все до дна. Затем пошла к телефону и позвонила в офис Харрисона.

— Передайте ему, — сказала она Артуру Кэднессу, — что если он не позвонит мне, то никогда больше не увидит в живых.

Бритт распаковывала вещи, когда Одри, стоя внизу лестницы, провозгласила, что суп готов. Тяжеловесная чернокожая женщина, Одри Джонсон, обладала достаточно сильным голосом, чтобы не подниматься каждый раз по лестнице. Бритт вошла в кухню, где Одри разливала суп по тарелкам, со словами:

— Что за дивный аромат, Одри!

— Ну, я рада, что вам нравится, мэм. Хотя что в нем, в этом супе особенного? Бросила, значит, в горшок щепотку того, щепотку сего, ну и считай, что-то вышло.

— Не всякая хозяйка знает, что должно быть под рукой, чтобы потом брать оттуда по щепотке того и сего.

— Ох, мэм, вы всегда так нахваливаете мою стряпню, спасибо вам. Но лучше скажите, где этот человек с его ребятенком. Где они там бродят? Суп, как его разольешь по тарелкам, он сразу же начинает стынуть.

Бритт вышла на заднее крыльцо дома. В саду красовался небольшой летний павильон, и Дженифер прогуливала Элиота вокруг него, прыгая и заливаясь смехом. Бритт с удовольствием смотрела на их забавы под неярким осенним солнцем. В Вашингтоне стояло бабье лето, время года, особенно любимое Бритт.

— Здесь есть голодные? Так бесплатная похлебка уже готова.

Элиот повернулся и кивнул в знак приветствия. Правда, заманить девочку в дом ему удалось далеко не сразу. Наконец Дженифер вцепилась в папину руку, и они пошли к дому, обходя цветочные клумбы, на которых доживали свой век последние летние цветы.

Годами Бритт пыталась представить себе, как бы они жили с отцом. В ее детских мечтах отец в один прекрасный день появлялся, забирал ее и Кэди и отвозил в свой дом, в свой большой дом, в город, где ездили машины и автобусы, а по тротуарам шли городские жители. И он очень любил их, своих дочек, и говорил, что никогда больше их не оставит…

— В слове «суп» есть что-то магическое, — сказал Элиот, вызволяя ее из страны детских грез. Бритт приняла эти слова с улыбкой.

— Одри готовит лучшие в мире супы.

Элиот подхватил Дженифер на руки, взошел на крыльцо и открыл перед Бритт дверь. В малой столовой, где Одри накрыла им стол, над тарелками с супом витал ароматный парок. Элиот посадил Дженифер на высокий стул, который они сконструировали, положив на сиденье старые телефонные книги.

— Ну что, вы уже распаковались? — спросил он, разламывая сандвич надвое и кладя половинку на тарелку Дженифер.

— Да, и готова идти в зоопарк. — Бритт переоделась и была теперь в песочного цвета брюках и тонком свитерке белой шерсти.

В дверях в этот момент возникла Одри.

— Простите, мэм, но мне надо знать, что готовить на обед и ужин. Судья Мэтленд, он сказал, чтобы я, значит, спросила у вас.

— Надо подумать, — ответила Бритт. — Вернемся мы только к вечеру, не раньше. Скажите, Элиот, а Дженифер может поесть где-нибудь вне дома?

— О, не волнуйтесь, она у нас дама привычная к ресторанной еде. Ее мамочка не имела особого пристрастия к кухне, так что в Женеве мы питались обычно вне дома. Кормежка маленького ребенка в ресторане шокировала швейцарцев, но для нас с Дженифер это был вопрос выживания. А вообще мы неприхотливы в еде. Желательно только, чтобы еда не была слишком тяжелой.

— Ну вот об обеде вам можно не беспокоиться, — сказала Бритт. — Ну на ужин, как обычно, что-нибудь легкое. На ваше усмотрение, Одри, — сказала Бритт, и экономка удалилась к себе на кухню.

Бритт смотрела, как Элиот передает Дженифер чашку молока.

— А где сейчас Моник? Осталась в Швейцарии?

— Нет. Она в Нью-Йорке, гостит у своей семьи. Боюсь, нагрянет сюда, решив, что долго не виделась с Дженифер. После оформления развода ей нет смысла возвращаться в Женеву. Там у нее завелся было приятель, один известный доктор, но он не пожелал из-за Моник оставить жену. Не сомневаюсь, она обязательно объявится где-нибудь поблизости, и мы будем иметь удовольствие наблюдать ее очередную авантюру.

Говорил он все это ровно, не выказывая ни боли, ни сожаления. Говорил так, будто излагал факты, не имеющие к нему прямого отношения. Бритт взглянула на Дженифер, чье внимание полностью было поглощено потреблением супа.

— Вижу, что у вас действительно не было другого выхода, кроме как расстаться с Моник.

— Это должно было произойти раньше, но появление бэби просто оттянуло конец. Я терпел сколько мог.

— Уверена, вас не в чем упрекнуть. Я не знаю Моник, но по тому немногому, что видела и слышала, могу заключить, что вы правильно поступили. Мы с Энтони думали, что это произойдет в Индии, когда мы встречались с вами.

— К тому оно и шло, Бритт. Но ее беременность смешала все карты. Правда, первым делом все подумали, что ребенок не мой, — сказал он с удивительной выдержкой. — Но эти темные кудряшки и зеленые глаза пресекли все толки. К тому же я говорил с доктором о группе крови и всем таком прочем, и последние сомнения рассеялись. — Он встряхнул головой. — Так что мне не отвертеться от того, что это мое сокровище. Но вообще довольно грустно, что приходится приводить подобные оправдания по поводу собственного брака, не правда ли?

— А никто вас ни в чем не винит, вам не в чем оправдываться.

— Моник сказала мне, что Роберт Фэрренс не может иметь детей. — Он горестно улыбнулся. — Сказала она это, я думаю, скорее с сожалением. Но, впрочем, она использовала любой повод, чтобы мне досадить. Так что и это было лишь поводом лишний раз напомнить мне о том, что я рогоносец.

Бритт стало его страшно жалко.

— Зря я затеяла этот разговор, Элиот, он только расстроил вас.

— Нет, напротив, мне гораздо легче, когда я искренне могу сказать о себе. Если люди не знают правды, они воображают все в гораздо худшем виде, чем оно есть на самом деле.

Дженифер уронила свой сандвич на пол, и Элиот поднял его. Однако девочка не выразила желания взять его.

— Он гьязный, папа. Джи хочет дьюгой.

Элиот разделил вторую половину сандвича на две четвертушки и одну дал ей.

— На, держи, ангел мой, и больше не роняй.

— Моник согласилась, чтоб опекуном были вы? — спросила Бритт.

— Она полна противоречий. Лучше пока не торопиться. Я действительно не знаю, что ей взбредет на ум. Думаю, она и сама этого не знает.

— Какое несчастье… Для всех.

— Да, Бритт, с этой бедой быстро не разделаешься. — Он съел несколько ложек супа. — Но хватит об этом. Лучше скажите, что новенького в вашем зоопарке. Я уже сто лет там не был.

— А я была там года два назад, когда училась в правоведческой школе. Водила туда группу детишек нашей общины.

— Это хорошо, что вы активистка уже сейчас. Очень приятный факт из биографии первой женщины на посту президента Соединенных Штатов.

Бритт сурово погрозила ему пальцем.

— Помнится, мистер Брюстер, это каш маленький секрет.

— Я никогда ни одной живой душе даже не намекнул, — сказал он. — Хотя уверен, что любая из наших двух партий охотно заплатила бы малость фортуне, чтобы прибрать вас к рукам. Имея вас, они бы привлекли к себе наиболее привередливую часть интеллигенции.

Элиот подмигнул ей, и Бритт через стол бросила в него салфеткой, от чего Дженифер пришла в неописуемый восторг.

— Сделай вид, детка, что ты не видела этого, — сказал он дочери. — Леди позволяют себе поступать подобным образом лишь в одном случае — если они крайне смущены и хотят выразить джентльмену свое суровое неодобрение.

— Элиот, да вы прекрасный воспитатель, — рассмеявшись, заявила Бритт. Дженифер и Элиот засмеялись тоже, девчушка даже захлопала в ладошки. — Ну, пора нам доедать и отправляться в зоопарк, — добавила она. — Я слышала, что они получили какого-то нового дымчатого медведя.

— А? Как тебе это нравится, Дженифер? — спросил Элиот. — Новый дымчатый медведь! — Дженифер ответила важным наклоном головы и снисходительной улыбкой, хотя вряд ли понимала, о чем и о ком говорит ее отец. — Но как звучит! Новый дымчатый медведь. Наверняка его зовут Смокки! Нет, Бритт, вам не понять всего смака этих словечек, витающих вокруг детства, пока вы сами не обзаведетесь дитенком. При них начинаешь заново осваивать мир.

— Дженифер здорово повезло, что у нее такой заботливый и вникающий во все папочка. Я бы душу отдала за это, когда была маленькой.

— Говорю же вам, из соображений карьеры вы лишаете себя стольких удовольствий! Да и Энтони тоже.

Бритт покраснела, как подросток, и, чтобы скрыть смущение, взяла чашку остывшего чая. Дженифер доела наконец четвертушку сандвича, и Элиот дал ей вторую.

— Ангел мой, нас ждет Смокки, нас ждет новый дымчатый медведь, — сказал он, приглаживая кудряшки дочери. — Это нечто такое, что ты будешь просто счастлива увидеть.

— Папа, а он похож на моего мишку?

— Он больше, детка. И как все большие политики, имеет своих избирателей. Впрочем, политика не моя сфера. Так что, крошка, если у тебя возникнут вопросы политического толка, обращайся к Бритт.

Та взглянула на него с порицанием.

— Да, мистер Брюстер, политик из вас и впрямь никудышный, но зато вы определенно скользкий дипломат.

— Ох, ну как вы, политики, любите льстить. — И Элиот склонился над своей тарелкой, доедая суп.

— Мисс Брюстер, — вежливо обратилась Бритт к девочке, — могу я позаимствовать у вас салфетку? А то мне нечем выразить джентльмену свое суровое неодобрение.

Лучшего дня для посещения зоопарка и не придумаешь. И погода хорошая, и народу совсем немного, поскольку каникулы кончились и школьникам стало не до зоопарка. Сначала они решили обойти все по порядку, но Дженифер хотела увидеть дымчатого медведя. В поисках загадочного Смокки она заглядывала в каждую клетку, к которой они подходили, и то, что его там опять не оказывалось, только разогревало в ней стремление скорее его найти. Так что им пришлось нарушить первоначальные планы и отправиться туда, где обитал Смокки. Они нашли его спящим. Но, как ни странно, это не обескуражило Дженифер. Она деловито пояснила, что ее плюшевый мишка тоже очень много спит.

Смокки, как выяснилось, был не медведем, а китайской пандой, и взрослые проявили к этому существу гораздо больше интереса, чем Дженифер, поскольку прежде они никогда панды не видели. Дженифер, для которой вообще все звери были в новинку, не отнеслась к Смокки, как к чему-то необыкновенному. Ну панда и панда, чему тут удивляться? Хотя, конечно, этот Смокки ей понравился. Но теперь, когда встреча наконец состоялась, радостное возбуждение девочки заметно пошло на спад.

— Как быстро они устают от впечатлений, — заметил Элиот.

— Кто? Дети или женщины? — улыбаясь, спросила Бритт.

Он хмыкнул.

— Ну, Бритт, я гляжу, вы законченный юрист. Думаю, мне следует быть осторожнее, пускаясь при вас в разговор.

Еще они посмотрели больших кошек и массу всякой другой живности ростом поменьше, после чего Элиот предложил отдохнуть, и они устроились в тени за столиком у павильона с соками. Пока они пили сок, Бритт, поглядывая на Элиота, размышляла о нем.

Пасынок Энтони весьма интересный человек — умный, живой, общительный и остроумный. Характер отношений, складывающихся между ними, трудно поддается определению. Это не было обычными отношениями типа мужчина — женщина, но все же не было и просто родственной дружественностью. Их происхождение, биографии и жизненный опыт были так различны, и все же нечто их связывало, нечто, похожее на общность судеб.

Элиот видел, что она поглядывает на него, поскольку и сам не выпускал ее из поля зрения. Он чуть было не спросил, о чем она думает, но промолчал, поскольку и так знал это. Он не сомневался, что она думает о нем, и это ему очень нравилось. Как нравилось и то, что она на него поглядывает. Эта элегантная, по всему видно, умная женщина казалась особой весьма рациональной. Но он чувствовал, что под этим холодноватым фасадом скрывается беззащитность и ранимость.

В Дели ему показалось, что она и Энтони не подходят друг другу. Он понимал, почему она вышла за него замуж, он даже готов был поверить, что она действительно любит Энтони. Но когда он узнал ее чуть поближе, он понял, что ее чувства к Энтони основаны скорее на доводах сознания, а вернее будет сказать — подсознания. Она болезненно переживала в детстве отсутствие отцовского внимания, много думала об отце, его ей очень недоставало. И вот все, о чем она тосковала в детстве, она нашла в Энтони.

Бритт принялась играть с Дженифер в ладушки и делала это с таким увлечением, какого Моник никогда не проявляла в забавах с дочкой. Наблюдая эту картину, он допустил мысль, что Бритт не расположена к продолжению рода потому, что подсознательно знала: Энтони не тот человек, с которым она проведет всю свою жизнь. Это женщина незаурядных страстей и глубины. Энтони, конечно, глубокий человек, но более в интеллектуальном плане, и Элиот готов голову дать на отсечение, что его отчим не подозревал о той страстности, которая, никем еще не пробужденная, до поры таится в натуре его жены.

— О чем вы думаете, Элиот? — спросила Бритт. — У вас такое странное выражение…

Он усмехнулся.

— Вы, наверное, и сами догадываетесь, что я думаю о вас… Вернее, о нас с вами… О том, что за отношения складываются между нами.

— Ну не думаю, что здесь есть что-то непонятное, — сказала она. — Дружеские отношения, вот и все, разве не так?

— Не уверен, что они только дружеские, Бритт.

Она откинулась на спинку стула и как-то отчужденно-вопросительно посмотрела на него. Внутренне его слова взбудоражили ее. Элиот решил высказать все, что он чувствует, полагая, что правда она и есть правда и лучше правды ничего на свете не бывает.

— Когда мы встретились, вы меня поразили, я даже взревновал вас к Энтони, если быть искренним до конца.

— Ну что вы, Элиот, просто вы в тот момент были расстроены семейными неприятностями, — сказала она, пытаясь свести эту тему на нет. — И не удивительно, что ваше внимание привлек кто-то, кто был счастливее вас в супружестве.

— То, что я увидел в вас, не имело никакого отношения к моим семейным проблемам… Впрочем, и к вашим тоже.

Бритт внимательно посмотрела ему в глаза. Лицо ее приняло жесткое выражение.

— Что вы хотите этим сказать, Элиот?

— Только то, что я восхищаюсь вами и как личностью, и как женщиной. — Он улыбнулся ей, ничуть не смутившись ее строгостью. — Познакомившись с вами, немного пообщавшись с вами и полюбовавшись на вас, я вдруг понял, как мне не повезло в жизни с любовью.

Бритт, сидевшая положив ногу на ногу, сцепила руки на своем колене.

— Благодарю вас, весьма изысканный комплимент. Но я не уверена, что нам стоит продолжать этот разговор.

— Почему? Неужели вас пугает мое восхищение вами?

— Возможно, так оно и есть, поскольку я не знаю, куда нас могут завести подобные разговоры.

— А вы не хотите, чтобы это нас куда-нибудь завело?

— Я хочу одного, Элиот, чтобы вы относились ко мне более уважительно как к мачехе, а не как к… Не как к кому-то, кого вы во мне увидели.

— Я увидел в вас друга, это первое и главное.

— Но это не совсем то, что я услышала только что от вас.

— Возможно, я малость пережал с искренностью, говоря о своих чувствах. Могу ли я взять назад свои высказывания по этому поводу?

— Это самое лучшее, что вы можете сделать.

— О'кей, я беру свои слова обратно.

— Ну, я рада, что мы это уладили. — Она вежливо улыбнулась. — Мне не хотелось бы иметь с этим каких-либо проблем.

— Бритт, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего подобного я себе больше не позволю.

Несмотря на внешнее спокойствие, она чувствовала, что щеки ее порозовели. Интимность и вызывающий смысл его слов нарушили ее душевное равновесие. Хуже того, она не была уверена в чистоте его помыслов. Можно подумать, что он испытывал, насколько она восприимчива. Прощупывал ее. Несмотря ни на что, Бритт не считала, что по природе своей он бабник. Нет, все это не имело банального сексуального подтекста. Так почему же он позволяет делать столь нескромные намеки?

Бритт содрогнулась при мысли, что сама своим поведением подтолкнула его к этому. Господи Боже, только не это! Она надеялась, что ошибается. Она посмотрела на Элиота и увидела, что он совсем не выглядит огорченным. В самом деле, он улыбался.

— У вас лицо исполнено такого трагизма, — сказал он. — Вы что, Бритт, действительно расстроились?

— Боюсь, что да.

Дженифер начала беспокойно ерзать, и Элиот посадил ее к себе на колени.

— У вас нет никаких причин для расстройства, поверьте мне, Бритт, — сказал он. — Ну я наболтал невесть что… Вы не должны придавать этому никакого значения. В работе мне приходится быть дипломатичным, напускать туману там, где все ясно, но это на работе, а вот в личной жизни я привык говорить то, что думаю. Очевидно, это не всегда уместно.

— Понимаю.

— Ну если понимаете, так будем считать, что никакой проблемы нет.

Бритт промолчала, отчасти потому, что не была в том уверена. Они прикончили свои соки и воды, и Дженифер была готова к дальнейшему осмотру животных. Следующим пунктом их путешествия была Великая Страна Птиц, состоящая из нагромождения больших и малых клеток, в каждой из которых было столько восхитительных пернатых существ — летающих, сидящих, важно прохаживающихся, что у Дженифер разбежались глаза. Бритт с удовольствием смотрела, как Элиот начал вдруг подкидывать дочку в воздух, желая, очевидно, дать ей почувствовать то же, что чувствуют птицы в полете. Дженифер, как и все дети во время подобных процедур, заходилась от счастливого смеха.

Пожилая женщина, остановившись возле Бритт, сказала, что малышка у нее просто прелесть.

— Такое удовольствие, — добавила она, — видеть счастливую молодую семейку на совместной прогулке. Это встречается не так уж часто.

Бритт не стала рассеивать иллюзии пожилой дамы.

Когда они завидели впереди слонов, Дженифер невозможно было удержать, она рванулась туда с такой скоростью, что Элиот едва поспевал за ней. Бритт шла немного поотстав и опять задумывалась о намеках, которые он позволил себе сделать в разговоре с ней.

Лучше всего выбросить все это из головы, решила она, отнести к числу недоразумений, постоянно случающихся между людьми просто из-за разности мнений, из-за недостаточного знания друг друга, из-за недопонимания, в конце концов, того, как собеседник отнесется к твоим словам. Выразив ей свои чувства, Элиот вовсе не собирался задеть ее или обидеть. Нет никаких причин для паники. Что такое, собственно, он сказал? Да ничего особенного. Просто доверяет ей и потому не особенно выискивает какие-то осторожные слова и выражения. Ничего дурного он не предполагал. Вот Харрисон, тот да! Тот после нескольких скотчей становится просто невыносим. Чуть ли ни во второй раз как они виделись, а он весьма недвусмысленно поглядывал на нее, совсем не беря в расчет то, что она любит его брата.

Нет, лучше и разумнее всего не придавать значения сегодняшнему инциденту. Просто Элиот воспользовался той степенью доверия, которую она сама ему предоставила. Конечно, она должна в дальнейшем быть немного сдержаннее, но в общем повода для особого беспокойства нет.

Немного не доходя до вольера со слонами, Элиот и Дженифер задержались, поджидая ее возле питьевого фонтанчика. Она присоединилась к ним, и Элиот, дружески положив руку ей на плечо, сказал:

— Я чувствую себя неловко из-за того, что расстроил вас.

— Нет, не беспокойтесь об этом, не так уж я и расстроилась, — легко, с улыбкой ответила она. — Просто я придаю очень большое значение сохранению хороших отношений с членами семьи Энтони.

— Я рад этому. Рад тому, что наши отношения не разладятся.

— Нет, Элиот, они не разладятся, но мы оба должны следить за своими выражениями. — Она искоса взглянула на него. — Энтони…

— Разве мы говорили об Энтони?

— Нет, но, так или иначе, я не могу не думать о нем.

— И что же вы о нем думали?

— Я просто подумала, что скоро он вернется домой, а потому не лучше ли и нам поторопиться с возвращением?

— Вы так хотите?

— Я хочу, чтобы все были спокойны и счастливы. Ведь только это всем и нужно.

Он согласно кивнул и переменил тему:

— Энтони предложил нам пока пожить в «Роузмаунт», но я не уверен, что Дженифер там будет лучше, чем в городе.

— А мне кажется, для ребенка Восточное побережье гораздо здоровее города, там ведь просто восхитительно. Так что на вашем месте я бы подловила Энтони на слове.

Он посмотрел на нее и спросил:

— Может, вы тоже захотите выбраться на Восточное побережье?

— Мы с Энтони собирались провести там уик-энд. Думаю, он не пропустит ни малейшей возможности лишний раз повидаться с Дженифер.

— Так чего он нас гонит туда? Здесь он может видеть ее каждый день, разве не так? — Дженифер захныкала, и он взял ее на руки. — Ну вот, мое солнышко устало, сейчас еще немножко посмотрим на слонов и пойдем домой.

— Нет, папа, Джи хочет посмотреть на Смокки.

Энтони улыбнулся.

— Разве не лучше будет посмотреть на дедушку, детка? Тем более, что этот толстый китайский Смокки наверняка все еще спит.

Мэджин Тьернан вот уже несколько часов лежала в постели. Артур Кэднесс звонил каждые полчаса, но она отказывалась с ним говорить и вешала трубку. Ее голос с каждой новой порцией скотча становился все глуше, а слова — все неразборчивее.

К семи часам она едва ли способна была самостоятельно добраться до ванной. Там у нее хранилось немного аспирина и еще множество всякой дряни. Но здесь, в ящике ночного столика, если покопаться, можно найти снотворное. Со второй попытки рука нащупала нужную коробочку. Она попыталась пересчитать таблетки, но никак не могла сосредоточиться. Впрочем, их было вполне достаточно, чтобы усыпить в день выборов пару-тройку этих собачьих избирателей.

Мэджин откинулась на подушки. Прежде чем со всем покончить, она решила попробовать в последний раз дозвониться до Харрисона. Набрала его номер, номер его домашнего телефона, который знала, как молитву. Но набирая его, она несколько раз ошиблась. Комната начинала потихоньку раскручиваться у нее перед глазами, и ей пришлось полежать зажмурившись. Потом она старательно, по одной цифре, не торопясь набрала его номер и замерла в ожидании.

— Господи, Боже мой, помоги мне, — всхлипывая, шептала она. — Пожалуйста, прошу тебя, помоги…

Эвелин обжаривала на кухне телятину, когда зазвонил телефон. Сняв сковороду с огня, она вытерла руки и вышла в переднюю, где стоял телефон. Наверное, кто-то из помощников Харрисона. Первый раз за две недели выдался день, когда он пришел домой пораньше, но разве они хоть на час оставят его в покое?

Она взяла трубку и сказала «хэлло», но никто не ответил.

— Хэлло? — снова сказала она.

В трубке раздался слабый, неверный голос:

— Пожалуйста, попросите Харрисона.

Голос был незнаком Эвелин. Сумасшедшие и просители не могли звонить, поскольку этого номера не знали. Сюда, домой, могли звонить только знакомые люди, и Эвелин это насторожило.

— Могу я узнать, кто его спрашивает?

— Мэджин.

— Мэджин… — повторила Эвелин, безуспешно пытаясь вспомнить имя. — А Харрисон знает, кто это?

— Да. Пожалуйста, попросите его взять трубку. В этом есть крайняя необходимость. Пожалуйста.

В голосе женщины звучало такое отчаяние, что Эвелин не на шутку встревожилась. И что самое неприятное, женщина, судя по голосу, пьяна.

— Подождите минуту, — сказала Эвелин и пошла наверх посмотреть, не принимает ли Харрисон душ. Но он уже принял его и теперь, стоя перед зеркалом, приводил в порядок влажные полуседые волосы. — Дорогой, — сказала она, — тебе звонит какая-то Мэджин. Она говорит, что у нее крайняя нужда.

По его реакции Эвелин почти ничего не заметила. Почти. Но этого достаточно. Итак, его очередную пассию зовут Мэджин.

— Ах, эта… — равнодушно сказал сенатор. — Наша сотрудница. Из Комиссии вспомогательных армейских служб. Я здесь возьму трубку, дорогая. Спасибо.

Эвелин вышла из комнаты и, спускаясь по лестнице, слышала вежливый голос Харрисона.

— Да, Мэджин, здравствуйте. У вас что-то случилось? Да, да говорите, я слушаю.

Пока Эвелин дошла до аппарата, стоящего в прихожей, и сняла трубку, вся чрезвычайная информация, видимо, была уже передана, и в трубке слышался только женский плач. Харрисон говорил обычные в таких случаях слова, пытаясь успокоить собеседницу, но эта Мэджин продолжала плакать.

— Хорошо, я приеду, — услышала она голос мужа. — Но это очень некстати. Я планировал провести хоть один спокойный вечер дома с женой…

Вскоре он повесил трубку, Эвелин поспешила сделать то же, ибо весьма неделикатным считала сам факт подслушивания и не хотела, чтобы муж узнал об этом. Она вернулась на кухню, поставила на огонь сковороду с телятиной и стала ждать. Вот сейчас появится Харрисон и начнет рассказывать ей некую объяснительную историйку. Минут через пять он действительно спустился вниз, возник на пороге кухни и с явной досадой в голосе проговорил:

— Боюсь, глупая девчонка из-за личных проблем может наломать дров, надо ехать спасать.

— Тебе надо ехать? — мягко спросила она. — Почему именно тебе?

— Она доверяет мне, как и отцу-исповеднику не всегда доверяют. Хуже всего, что она в крайней степени расстройства. Да к тому же еще и выпила изрядно.

— Но что за неприятности? Ты сам имеешь к ним какое-то отношение?

— Ну, какое отношение… Разве только то, что моя сотрудница в плохой форме. Я скоро вернусь, дорогая, пробуду там ровно столько, чтобы убедиться, что кризис миновал. Могу я попросить тебя об одолжении?

— О каком одолжении?

— Позвони, пожалуйста, Артуру Кэднессу и попроси его тоже подъехать сейчас к Мэджин. Он сотрудничал с ней и может оказать реальную помощь. Я только хочу убедиться, что они взяли ее под контроль.

— Конечно, Харрисон, поезжай.

— Ты прелесть, — сказал он, целуя жену в щеку.

— А что за проблемы у этой Мэджин? — спросила Эвелин, когда он уже собирался уходить.

— Она немного того… Новенькая на Капитолийском холме. Ну, ты понимаешь…

— Ты хочешь сказать, что она влюбилась в тебя?

— Да, похоже на то. Я сам виноват, ввел ее в заблуждение, поддразнивал, вот она и взяла себе в голову. Ты же знаешь, я со всеми открыт и сердечен. Очевидно, она это неправильно расценила.

— Это и есть вся ее проблема, да? — спросила Эвелин, не сумев скрыть сарказма. — Должна признаться, что я восхищаюсь твоей искренностью.

— Ты моя жена. — Он еще раз поцеловал ее в щеку. — Разве я могу тебя обманывать, дорогая? Даже если бы и захотел, то не сумел.

— Да, — сказала она. — Я думаю, не сумел бы…

На лице Харрисона появилось неопределенное выражение, будто он хотел сказать что-то важное, но затем передумал.

— Через час я вернусь. Может, даже раньше. Мне кажется, что главная ее проблема — спиртное. Больше так продолжаться не может. Артур советовал принять строгие меры, и я, наверное, решусь на это, другого выхода, как видно, не существует, не в таком мы месте работаем, чтобы… — Он прервал себя и, уже выходя, сказал ей: — Если ты проголодалась, дорогая, не жди меня.

Он вышел в переднюю, прихватил пиджак и скрылся за дверью. Весь разговор он провел спокойно и миролюбиво. И отметил про себя, что Эвелин держалась еще спокойнее и миролюбивее. К ее чести, она не обрушила на него град упреков. Пока. Его дражайшая половина достаточно умна и проницательна во всем, что касалось сердечных дел, но не всегда удерживалась от язвительных замечаний, так что по возвращении ему наверняка еще предстоит нечто выслушать, в этом сомневаться не приходится.

Мэджин — иное дело. Даже пьяная, она понимала, что делает роковой шаг. Это был, в сущности, ультиматум, она знала, что ее поступок, ее звонок может привести к катастрофе. Если теперь вся история выйдет наружу, он никогда не сумеет простить ее.

Харрисон вывел свой «крайслер-империал» из гаража и поехал в восточном направлении. Этот ее звонок сущий бабский идиотизм… Неужели она не может немного подождать? Подъехав к дому, где жила Мэджин, и не обнаружив там Артура Кэднесса, он решил подождать его в холле. В подобного рода мероприятиях просто необходимо, чтобы кто-то был под рукой.

Его помощник приехал минут через десять, и Харрисон встретил его у подъезда. Кэднесс исключительно надежный человек, профессионал, заслуживающий абсолютного доверия. Правда, выглядел он странновато со своими этими очками в роговой оправе, в старомодных белых штанах и свободно болтающемся пиджаке. Но Харрисон не придавал особого значения тому, как одеваются его сотрудники, во всяком случае, сотрудники-мужчины…

— Я войду первым, — сказал Харрисон, — и посмотрю, что там к чему. Она намекала на самоубийство. Думаю, вы должны быть здесь на тот случай, если понадобятся экстренные меры.

— Хорошо, — сказал Кэднесс. — Но, может, она еще не успела наделать глупостей.

— Черт! Если я не управлюсь с этим, можно считать меня покойником.

— Будем надеяться, что все обойдется, сенатор.

Харрисон расправил плечи и двинулся к лифту. Когда он поднимался, ему казалось, что лифт будет ползти вечно и, возможно, это будут как раз те минуты, на которые он трагически опоздает. Выйдя на площадку, Харрисон сначала позвонил в квартиру Мэджин, потом достал ключ. В квартире было темно и пахло виски. Он не услышал ни звука. Позвал ее, но ответа не последовало. Страх по-настоящему начал забирать его, страх наваливался со всех сторон, леденящий страх ее смерти.

Он бросился в спальню, откуда пробивался слабый свет ночника. Сердце билось как сумасшедшее, возвращая воспоминания о сердечном приступе. Вот ирония обстоятельств! Если сейчас, не дай Бог, приступ повторится, то это опять случится рядом с Мэджин. Всевышний, кажется, уделяет им гораздо больше внимания, чем они стоят.

Он обнаружил ее в постели, каштановые пряди волос разбросаны по подушке, рука все еще лежит на телефоне. Вот она, здесь, в его рубашке, с лицом мертвого человека. Да, он слишком долго добирался сюда. Опоздал! Он пристально всмотрелся в ее грудь и, увидев, что она слегка вздымается, чуть не заплакал от облегчения.

Сев рядом с ней, Харрисон подождал, пока уймется сердцебиение. Немного успокоившись, протянул руку и коснулся ее лица. Гнев от пережитого смертного ужаса угас. Внезапная радость за них обоих вошла в него легким и горячим потоком. Он прошептал:

— Мэджин.

Глаза ее чуть приоткрылись. Бесконечно долгую минуту она смотрела на него, не узнавая. Наконец произнесла его имя и заплакала. Он приподнял ее и, сжимая в руках, как младенца, начал покачивать.

— Мэджи… Мэджи, — повторял он опять и опять.

— Я боялась, что ты меня совсем забыл, — всхлипывая, проговорила она.

— Нет, дорогая моя, нет. Как я могу тебя забыть?

— Я знаю, Харрисон, они не пускали тебя ко мне. Ты рвался ко мне, а они не пускали тебя, ведь так?

— Да, да, моя хорошая. Я ничего не мог с ними поделать.

Она взглянула на него заплаканными и какими-то затуманенными глазами, на коже ее проступили пятна.

— Я погубила нашего бэби, — сказала она. — Я никогда в жизни не пила столько…

— Зачем ты сделала это?

— Не могла я больше терпеть! — выкрикнула она. — Ох, Харрисон, ты не представляешь, как мне было плохо. Я всегда должна знать, что ты любишь меня. А я не знала… Скажи мне…

— Да, да, Мэджин, я действительно люблю тебя.

— И ты не бросишь меня? Обещай, что ты меня не оставишь.

— Нет, конечно нет. — Она прижалась лицом к его груди, прильнула к нему, тело ее дрожало. — Мэджин, ты не должна так поступать с собой. Да и со мной тоже. Ох, и этот звонок… Зачем ты позвонила мне домой? Ты не представляешь, что ты наделала. Или представляешь?

— Прости меня, прости. Я не хотела причинить тебе зла, но не было сил больше жить. Я должна была увидеть тебя. Должна! Хотя бы напоследок, Харрисон. Я хотела убить себя…

— Не говори так! И даже не думай об этом.

— Я могу жить, только если ты будешь рядом, — сказала она, сжимая холодными пальцами его руку. — А когда бросишь меня, я покончу с собой…

— О, Мэджи…

— Ты ненавидишь меня?

— Нет, что ты! С чего ты взяла?

— А что будет с нашим бэби?

Какую-то долю секунды Харрисон колебался, потом сказал:

— Я его тоже люблю.

— Но тебе было бы лучше, если бы я не забеременела, верно? Скажи?

— Это, конечно, не самый подходящий момент… Мне бы самому стоило быть осторожнее. Ну а я винил во всем тебя, это несправедливо. Но я должен, должен одержать победу на выборах! Осталась пара недель, вот и все.

— И если бы я не забеременела, мы, как и прежде, были бы счастливы? Да? Ты приходил бы ко мне сюда, и мы любили бы друг друга? И ты не позволял бы этим своим чертовым помощникам встревать между нами? И после выборов женился бы на мне…

Мэджин откинулась на подушку. Харрисон, протянув руку, нежно сдвигал пряди волос с ее лба.

— Мэджи, я знаю только, что мне надо еще какое-то время продержаться. Я сейчас ни о чем другом, кроме выборов, не мог думать. Но я люблю тебя. Ты и сама это знаешь. Что бы там ни было, ты должна верить мне.

Она смотрела на него ищущим взглядом, от которого душа его разрывалась на части. Она ждала от него того, чего он не мог ей дать. Харрисон понимал, что совершает сейчас чудовищную ошибку, переплетая ее жизнь и ее счастье с обстоятельствами своей карьеры. Вообще во всей этой истории он гораздо больше достоин осуждения. Во всяком случае, в том, что она позвонила ему домой, виноват он сам. Он сам довел ее до этого. Она это сделала не из желания досадить ему, а с горя.

— Все, что мне надо, это знать, что я не потеряла тебя.

— Радость моя, обещаю тебе, после выборов все будет как прежде.

Харрисон наклонился к ней и нежно поцеловал. Она приняла его ласку, забыв обо всем на свете от одного-единственного ощущения — знакомого вкуса его поцелуя. Он сжимал ладонями ее лицо, затем рука его скользнула вниз, к ее великолепной груди. Она тоже, почувствовав возбуждение, провела по нему рукой и, нащупав признаки его сильного возбуждения, застонала.

Но он отнял ее руку от предмета своей муки, поцеловал нежное запястье и прошептал:

— Я не могу теперь. Чем скорее я вернусь домой, тем лучше. Эвелин слишком подозрительна. — Он опять поцеловал ее в губы, но не так проникновенно, как до этого. — Обещай мне, детка, что с тобой все будет хорошо.

— Да, милый, да, ничего не бойся.

Он улыбнулся, как улыбался ей тысячу раз прежде, чмокнул ее на прощание в щечку и пошел к двери. Мэджин лежала абсолютно неподвижно до тех пор, пока его шаги не смолкли за дверью. И вот, когда раздался звук запираемой двери, она до крови прикусила губу.

Харрисон так и не сказал ей, что делать с ребенком. Даже не обсуждал этого вопроса. Но ясно дал ей понять, чего хочет. И Мэджин его поняла. Она теперь знала, что делать, пусть для этого даже придется загубить свою бессмертную душу.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.