Без вести пропавший

Глава V

Первую партию заключенных комплектовали для отправки на Север в одном из незанятых бараков. Арестантов приводили по одному, по двое. Их вталкивали в едва освещенное помещение и оставляли там без присмотра. Барак надежно охранялся снаружи.

В одиннадцать вечера привели Афанасьева и Вэджа. Оба тащили на себе мешки со скудным тюремным скарбом.

Афанасьев присмотрелся, в полумраке с трудом различил серые молчаливые фигуры. Большинство людей сидело на койках. Двое или трое бродили, повесив головы, не интересуясь окружающим.

— Надо найти еще хоть одного решительного парня, — шепнул Вэдж. — Вдвоем мы не управимся.

Афанасьев кивнул головой. Им овладело внезапное неверие. «Сколько нас будет в самолете и что за люди? Сколько охранников? — спрашивал он себя. — Не солгал ли Картрайт? Все равно, отступать нельзя, другого случая не представится. Но дешево я не сдамся…»

Мысль о возможной гибели пробрала холодом. Холод шел изнутри, как будто от сердца, и наполнял все тело. Словно посадили в холодную ванну. Бр… Да, о чем он думал? Умереть? И с ним умрет все, что вынашивалось за два долгих года страдания? Это несправедливо, чудовищно, этого не может быть!

Представилось заплаканное лицо матери, потом вспомнился родной город, сад около дома, корявая ветла над прудом… Грачиное гнездо, похожее на растрепанную голову… Потом, почему-то, Красная площадь в Москве со старинной башней, гранитом мавзолея и серебристыми елями… Все это уйдет, пропадет во мраке… А Тоня? Ее тоже не будет, если он умрет. Не хочу, не хочу, не надо!

Он сжал руку Вэджа, словно искал в нем поддержку. Пальцы сразу распрямились: рука американца дрожала мелкой дрожью.

«Фу! — подумал Афанасьев. — И он тоже раскис. Стыдно мне, фронт прошел и вдруг сдрейфил… Нервы сдали. К черту! Я должен — и точка!»

Он резко повернулся, как будто пробуя силы.

— Николай!

Знакомый, очень знакомый голос. Афанасьев всмотрелся в темноту, воскликнул радостно:

— Ян! И ты здесь?

Повинуясь внезапному порыву, они обнялись в первый раз за все время.

— Как я рад тебя видеть! — возбужденно говорил Болеславский. — Впрочем чему радоваться? Дело наше дрянь! Едем к черту на рога и чем это кончится — не знаю.

— Как ты попал сюда? — изумился Афанасьев.

Болеславский грустно улыбнулся.

— Я?.. видишь ли… Тебя не было, Казимира выпустили. Осточертело все, вздумал бежать. Тогда с тобой испугался, а теперь… дурак. Поймали, дали взбучку и вот… — Он с хрипом выдохнул воздух. — Плохо, друг! Зато мы вместе, и будь что будет!

Он оглянулся, поискал кого-то глазами.

— Том!

— Здесь! — ответил низкий певучий голос. Из темноты выдвинулся высокий негр. Он подошел, смущенно поклонился, не решаясь подать руку Афанасьеву.

— Том! Это тот человек… Мой друг.

Афанасьев протянул раскрытую ладонь. Негр крепко сжал ее. На темном лице заблестели белые зубы.

— Том Джеферсон. Бывший солдат… танкист.

— За что вы здесь?

— За чтение запрещенных книг. За то, что говорил правду о Советской России. И еще за то, что я… негр.

— Это верно? — тихо спросил Афанасьев.

— Верно! — подтвердил Болеславский. — Том друг России, он коммунист.

— Кто эти люди? — заинтересовался Вэдж.

— Эти? — Афанасьев задумался только на секунду — «Коммунист… если правда — вполне можно довериться. Ну конечно, какая удача!» — Он сказал без колебаний: — Это Ян, о котором я говорил, и его друг. Они наши товарищи. Теперь нас четверо и ничего не страшно!

Вэдж тихонько свистнул и протянул Болеславскому руку. Поляк обеими руками потряс ее. Вэдж вопросительно взглянул на Афанасьева, не различил его лица в темноте, смущенно хмыкнул и решительно подал руку негру.

С визгом распахнулась дверь. Солдаты втолкнули еще троих арестантов.

— Идемте! — сказал Афанасьев и потянул своих товарищей в дальний пустынный угол барака. Четыре головы сблизились вплотную.

— Бежим… — шепнул Афанасьев. — Но знайте — риск большой, борьба на смерть. Возможно из четверых уйдут двое, ну трое. Согласны?

Две головы отшатнулись. Молчание показалось Афанасьеву долгим.

— Согласен, — прошептал Болеславский. — Все равно сдыхать, тут или там.

Афанасьев не увидел, но догадался, что негр опустил руку на плечо поляка.

— Да, — прогудел низкий голос. — Говорите скорее.

— Запоминайте. Вопросы потом! Когда мы двинемся отсюда…

Перемежая речь незначащими фразами, то повышая, то понижая голос, помогая себе жестами, Афанасьев растолковал продуманный им план. Трижды им пришлось прервать совещание и разойтись. Афанасьев успел рассказать все за несколько минут до прибытия последней партии арестантов.

— Остальное уточнит обстановка на месте, — закончил он.

— А другие нам не помешают? — усомнился Болеславский.

— Не думаю. В крайнем случае, мы их заставим… Пора… Попрощаемся.

На дворе громко затарахтел грузовик. Дверь растворилась, блеснул свет фонаря. Медленно, с большой неохотой, арестанты поплелись к выходу. Выпускали на двор поодиночке. При выходе всем надевали наручники.

Афанасьев протянул руки. «Неужели все пропало? Не может быть! В самолете, наверно, снимут. Они опасаются ночного побега по пути на аэродром».

Восемнадцать человек с трудом поместились в загроможденном кузове. Некоторые сели на ящики, другие повалились прямо на пол. Шестеро охранников заняли места на скамейках. В кабину вошёл сержант. Вслед за ним туда впихнули небольшой ящик.

— С этим осторожнее, здесь взрыватели! — сказал чей-то голос.

— Знаю! — буркнул сержант. — Поехали!

У ворот лагеря сделали вторичную перекличку. Ворота открылись, машина выбралась на шоссе. Заревел мощный мотор, грузовик помчался с большой скоростью.

Около получаса ехали по шоссе, после свернули на грунтовую дорогу. Шофер сбавил скорость, но грузовик подбрасывало. Дорога внезапно кончилась, колеса мягко покатились по ровной земляной площадке. Местность казалась безлюдной, огней не было видно.

В прыгающем свете фар показался силуэт большого самолета. Около машины стояли два человека в летных костюмах. Один из них замахал руками, что-то закричал.

Грузовик развернулся, задним ходом подъехал к самолету. Охранники соскочили, откинули стенку кузова.

«Транспортник… Как будто фокке, знакомая машина…» — решил Афанасьев.

— Эй, вы! — закричал сержант. — Четверо сюда! Грузи ящики.

Вэдж бросился первым. За ним подошли еще трое. Сержант снял наручники, указал на ящик в кабине.

— Тащи этот! Да осторожнее!

Остальные заключенные, еще в наручниках, понуро и безучастно стояли у самолета. Охранники с автоматами расположились вокруг. Один из летчиков распоряжался погрузкой.

Вэдж, низко согнувшись, нес большой ящик.

— Только три, — сказал он, проходя мимо Афанасьева.

«Три парашюта, — подумал Афанасьев, — этого мало…»

— Что такое? — забеспокоился охранник.

Вэдж оскалил зубы, словно собрался кусаться.

— Три говорю! Третий ящик тащу, всю спину изломал.

— Без разговоров! — охранник замахнулся автоматом. — Этакая здоровая дубина и жалуется!

Вэдж пробормотал ругательство и скрылся в кабине.

Ящики затащили в самолет. Стали размещать людей. Сержант поочередно отомкнул замки наручников, собрал звякающее железо, бросил его в кузов грузовика. Когда руки освободились, Афанасьев с трудом удержался от радостного восклицания.

Ящиков было так много, что они не поместились в хвостовом отсеке. Часть их навалили грудой в среднем помещении, предназначенном для людей.

— Ставь ближе к середине — распорядился человек, в котором Афанасьев безошибочно угадал пилота.

— Ящик с капсюлями там, — сказал сержант и кивнул на грузовой отсек. — Ну, ребята, пойдем!

Ныряя в узкую дверь, сержант и охранники выбрались из кабины. Тотчас же вошли два солдата. Правые руки они держали на расстегнутых кобурах.

Афанасьев и Болеславский поместились в хвостовом конце, рядом с дверцей в грузовой отсек. Вэдж и Джеферсон прошли вперед и сели на ящик, стоявший у стены штурманского помещения. Все четверо оказались поблизости от солдат.

Лесенку втащили в кабину, дверцу захлопнули. Снаружи застучал мотор грузовика; шум удалялся, затих.

Из штурманского отсека появился пилот, прошел по кабине что-то ворча, приказал передвинуть два ящика, снова нырнул к себе, со стуком захлопнул дверцу.

Загудели моторы, самолет задрожал, рванулся, побежал по площадке. Пол слегка наклонился, перестало трясти.

Афанасьев точно определил момент отрыва от земли. «Снова в воздухе… Как давно это было…» — Он ощутил прилив бодрости, усмехнулся своему недавнему неверию.

Самолет набрал высоту.

«Около трех тысяч метров, — прикидывал Афанасьев, ощущая покалывание в ушах. — Так, наверно, и пойдем. Скорость триста пятьдесят. Хорошо, что машина немного знакома… Через час будем в районе Берлина… Только бы ребята не струсили… Только бы самому сохранить хладнокровие…»

— Считай! — тихо приказал он Болеславскому. — Смотри, не сбейся.

Болеславский беззвучно шевелил губами, отсчитывая минуты. Со стороны могло показаться, что он читает молитву.

Время еле-еле тянулось, минуты казались часами.

Ожидание было томительным и для Вэджа. Ему чудилось, что ящик под ним пылает. Он с трудом заставлял себя сидеть неподвижно. Вэдж бывал под пулями, видел танковые бои, но никогда так не волновался. Порой ему казалось, что он не выдержит, закричит от нервного напряжения. Джеферсон сидел не шевелясь. Только блестящие глаза выдавали его настороженное состояние.

Болеславский склонился к уху Афанасьева.

— Прошел час! — прошептал он одними губами.

Афанасьев наклонил голову, потянулся, как будто со сна, подобрал под себя ногу. Болеславский отодвинулся, приготовился вскочить.

Солдаты давно отняли руки от кобур: заключенные спали или дремали. Один солдат насвистывал веселый мотив, отбивая ногой такт. Другой, прищурив глаза, внимательно разглядывал фотографию и улыбался каким-то воспоминаниям. В противоположном конце кабины Вэдж и Джеферсон привалились друг к другу, казались уснувшими.

Афанасьев толкнул Болеславского локтем. Пора! Поляк вскочил, рванул дверь грузового отсека, с грохотом распахнул ее. От резкого звука солдат вздрогнул, выронил фотографию, схватился за пистолет.

— В грузовом отсеке дым! Спасайтесь! — отчаянно закричал Болеславский. Даже Афанасьева пробрала дрожь от этого неистового вопля. Солдат забыл о пистолете. Бухнув сапогами по металлическому полу, он бросился к дверце.

Афанасьев стремительно распрямил ногу, ударил, как тараном. Солдат свалился, падая, крепко стукнул Болеславского головой по голени. Поляк моментально сел ему на спину, впился сзади в горло, сдавил с ожесточением. Афанасьев тоже навалился на солдата, поспешно шарил рукой по извивающемуся телу, отыскивая кобуру. Солдат повернулся, лягнул ногами. Афанасьев едва не задохнулся от боли, но не выпустил врага. За спиной загрохотали выстрелы, пуля взвизгнула, чиркнула по волосам, обожгла кожу. Кто-то болезненно охнул рядом.

Скользкая рукоятка пистолета крепко улеглась в ладони. Афанасьев вскочил, стер кровь с лица, оглянулся. У штурманской кабины катались на полу два тела: полосатое и серо-зеленое. Испуганные арестанты жались к бортам самолета. Джеферсон громоздил ящики, заваливая дверь штурманского отсека.

Пилот выключил, моторы, самолет заболтало. Афанасьев с трудом удержался на ногах. В перегородке штурманского отсека появились три рваные дыры. Выстрелов слышно не было.

— Смирно! — закричал Афанасьев, размахивая пистолетом. — Не шевелись!

Шум падения заставил его обернуться. Солдат с бросил Болеславского, приподнялся на руках, собираясь вскочить. Афанасьев выстрелил, не раздумывая. Солдат замычал от боли, схватился за раненое плечо и осел на пол.

— Ян! — закричал Афанасьев. — Ян, что с тобой?

Болеславский не отозвался.

— Связать! — приказал Афанасьев, указывая пистолетом на раненого солдата. — Ну, поторапливайтесь!

Арестанты бросились исполнять приказание.

Три пули одна за другой звякнули о металл. Теперь в передней стенке блестело девять отверстий. В середине кабины на полу корчился раненый арестант.

Самолет сильно накренился на крутом вираже, Афанасьева прижало к борту. В этот момент снова заработали моторы.

Вэдж вскочил, поднял пистолет и, не целясь, выпустил две пули в штурманский отсек.

— Не стреляй! — закричал. Афанасьев. Держась у стены, он побежал. Арестанты сторонились, освобождая дорогу.

Джеферсон все еще громоздил, ящики у двери. Он работал одной рукой: левая рука висела неподвижно, кровь, стекая из рукава, выпачкала куртку и штаны.

Афанасьев присел на корточки за ящиками: здесь он был защищен от пуль. Вэдж сунул, ему пистолет, наклонился над бесчувственным солдатом, перевернул, тело, сорвал с него ремень, туго скрутил руки. Джеферсон, тяжело дыша, опустился на пол рядом с Афанасьевым. Стон прорвался через крепко стиснутые зубы.

— Кончено! — торжествующе закричал Вэдж. — Прыгаем? Кому оставаться?

— Нет! Погоди! — ответил Афанасьев. Слова вырвались, помимо его воли. — Помоги Яну, он ранен. Бери пистолет! Скорее!

В эту минуту он по-иному оценил события: «Нас четверо… Парашютов только три… Так не пойдет, нельзя бросить товарища, подло! А эти, несчастные. Не оставлять же их в беде. Им, возможно, грозит смерть. Кто бы они ни были — они люди. Спастись всем, или никому. Рискнуть еще раз…»

Желание бороться и победить захватило Афанасьева, не оставляя места колебаниям и страху. Он снова почувствовал себя летчиком, ведущим воздушный поединок.

Сгибаясь почти пополам, укрываясь за ящиками, Вэдж побежал в задний конец кабины.

Афанасьев привстал, дотянулся до переговорной трубки:

— Эй! — закричал он. — Сдавайтесь!

Ответа не последовало. Две пули впились в ящики. Отскочившая щепка больно ударила Афанасьева в лицо.

— Не стреляйте, это бесполезно! Если не сдадитесь, мы взорвем самолет! Нам все равно погибать!.. А вы… обещаю вам жизнь и свободу. Ну, живее!

В штурманском отсеке молчали.

Подошел Вэдж, волоча за собой парашюты.

— Николай! Ян убит, нас осталось трое. Покажи, как это надевается. Время уходит, надо…

Разноголосый вопль прервал его слова. Только теперь арестанты поняли, что происходит.

— Тише вы! — заорал Афанасьев и угрожающе поднял пистолет. — Слушать меня! Мы все спасемся или погибнем вместе.

— Все?

От неожиданности Вэдж уронил свою ношу. Джеферсон скосил глаза так, что стали видны одни белки, но не сказал ничего. Он всецело полагался на Афанасьева.

— Да все! Мы захватим самолет или взорвем его. Живо, ребята! Тащите сюда капсюли и взрывчатку.

Последние слова Афанасьев прокричал в переговорную трубку.

Моторы снова встали. Самолет пошел на снижение.

— Мы сдаемся, — хрипло выговорил пилот. — Что нам делать?

— Включите моторы! Набирайте высоту! — надсаживая голос, крикнул Афанасьев и, обернувшись к заключенным, скомандовал: — Отставить! Убирайте ящики, освободите дверцу! Они сдаются…

Не то вздох, не то стон прозвучал в кабине. Арестанты бросились к ящикам. Джеферсон помогал им, действуя одной рукой. Вэдж и Афанасьев стояли с поднятыми пистолетами.

Моторы загудели.

— Открывайте дверцу! — закричал пилот. — Мы бросили оружие!

Один из заключенных протянул Джеферсону разорванную рубашку.

— Они справятся без тебя. Перевяжись.

— Спасибо… Помогите лучше им! — Здоровой рукой негр указал на солдата и раненых арестантов.

Дверцу приоткрыли. Два пистолета со звоном упали на пол.

— Это все? — спросил Афанасьев. — Без обмана… застрелю. У нас есть летчики.

Вэдж настежь распахнул дверцу.

— Все! — ответил пилот, не отрываясь от управления. — Мы не обманываем. Мы хотим сохранить жизнь.

Как бы в доказательство, штурман поспешно поднял руки.

— Мы сдаемся! — закричал он. — Помните ваше обещание!

Афанасьев шагнул к двери.

— Я войду к ним! Майкл со мной. А ты, Том, стреляй в случае обмана!.. Значит Ян убит… — добавил он тихо. — Бедняга. Он так хотел жить… вернуться в Польшу. Так скучал по родине…

В тесной кабине Афанасьев стал позади пилота. Руки американца чуть-чуть вздрагивали, он нервничал и самолет, словно живое существо, отзывался на эту дрожь. «Будто пьяный, — подумал Афанасьев. — Растерялся или притворяется?»

Самолет затрясся, стал заваливаться на левый бок. Американец рванул руль, неловко выправил машину, вполоборота угрюмо взглянул на Афанасьева.

— Пустите! — сердито сказал Афанасьев. — Я сам поведу машину. — И едва не добавил: — Вы тряпка, а не пилот.

Американец побледнел, переглянулся со штурманом и нехотя поднялся. Афанасьев сел на место пилота, смело взялся за рычаги.

— Я отвечаю за жизнь этих людей, но я справлюсь, — пробормотал он. О своей жизни в тот момент он не подумал.

Малознакомая машина, длительный перерыв в летной практике, возможность катастрофы и гибели двадцати человек — все отошло куда-то в глубину сознания. Выйти с честью из затруднительного положения — это казалось главным. Будто в спортивной встрече: надо выиграть, а все остальное — ерунда!

Самолет задрожал, слегка клюнул носом. Афанасьев стиснул рычаги, выровнял машину, с хрипом выдохнул воздух, точно после большого физического усилия. Инстинкт летчика — когда-то он был уверен, что сумеет управлять самолетом и во сне — подсказал правильные движения. То, что он называл «чувством воздуха» возвратилось. Машина покорялась его воле, они как бы слились в единое существо. Американец одобрительно буркнул и сел рядом. Он понял, что опасность миновала.

— Курс на восток! — резко бросил Афанасьев. — В Советский Союз!

— Куда? — изумился штурман.:— Но… но… Нас задержат там, а вы обещали…

— Задержат? — Афанасьев ухмыльнулся. — Успокойтесь, вам ничего не грозит. Вернетесь домой… если захотите… И самолет ваш отдадим… Ну, пошли!

Набирая высоту, он дал полный газ. Моторы взревели. Американцы переглянулись и замолчали.

«Свободен… — думал Афанасьев. — Свободен! Родина, друзья… мать… Тоня, родная, я возвращаюсь…»

Погасли последние звезды, начинало светать. Внизу спящая земля завернулась в облака, точно в вату. Афанасьев не видел, но знал, что под ними островерхие кровли разрушенных городов и выжженные войной поля восточной Германии.