Безжалостное обольщение

Глава 11

Анжелика прочла короткую записку Доминика, и се охватило чувство бессильного гнева. Ей предписывалось уйти из дома куда угодно на весь сегодняшний вечер. Завтра днем капер окажет ей честь своим посещением, поскольку считает, что настала пора обсудить ее будущее. Слова, написанные черными чернилами, плясали у нее перед глазами. «Ее будущее» могло означать лишь одно: разрыв отношений. И прежде чем нанести этот удар Анжелике, он собирался провести ночь здесь с этим тощим существом?!

Что есть в ней такого, чего недостает Анжелике? Если бы только удалось воспользоваться порошком колдуна! Его следовало рассыпать под ноги предполагаемой жертве определенным узором. Пройдя по нему, жертва разрушала узор и получала таким образом послание смерти, после чего неминуемо умирала в течение месяца. Но как Анжелика рассыплет порошок, если ее не будет в доме, когда придет эта девица? Можно, конечно, рассыпать его подле кровати, но тогда на него мог наступить и Доминик. А что, если нарушить приказ, притвориться, что не получила записки? Хотя нет, послание доставил сам Сайлас.

Сколько времени нужно ей провести наедине с этой девицей? Всего какую-то минуту, от силы две. Если Доминик задержится хоть на полчаса, та придет первой, как уже случалось. Она поднимется наверх и растопчет колдовской узор из порошка как раз под дверью спальни. Анжелика сразу же сметет его, и никто ни о чем не догадается. Анжелика даже покинет дом прежде, чем приедет Доминик, а завтра будет само очарование, все поймет и согласится на все, что он скажет, а потом лишь подождет, пока девчонка благодаря черной магии перестанет путаться под ногами, — и Доминик вернется к ней, Анжелике.

План недурен, но как задержать Доминика? Можно послать ему записку и попросить встретиться с ней в половине десятого в «Доме абсента». Если удастся сочинить нечто достаточно отчаянное, тонко намекнуть на непоправимые последствия, он не сможет не прийти. И прождет минимум полчаса, а потом, увидев, что свидание не состоялось, поедет на Рэмпарт-стрит. Анжелики в соответствии с его приказом там уже не будет, разумеется.

Решение принято — и она, почувствовав облегчение, села сочинять послание, время от времени капая на буковки водой из вазы с цветами, чтобы создалось впечатление, будто письмо орошено слезами.

Доминик получил послание, принесенное девочкой-служанкой, как раз в тот момент, когда переодевался к ужину. Неровные пляшущие буквы, явно выведенные дрожащей рукой и расплывающиеся от упавших на бумагу слез, вопили об отчаянии писавшего, поэтому у Доминика и мысли не возникло о том, чтобы не прийти на встречу. Женевьева спокойно подождет его дома. Поэтому, поужинав, он отправился в «Дом абсента». Это было любимое место встреч дам полусвета с их покровителями, и молодые креолы туда часто захаживали.

В это время на Рэмпарт-стрит Анжелика, не находя себе места от нетерпения, без конца поглядывала на изысканные позолоченные бронзовые часы — подарок Делакруа. Уже без четверти десять, а «существо» все еще не прибыло. Порошок был рассыпан перед дверью спальни, но до приезда Доминика его следовало смести. Как долго он станет ждать ее в «Доме абсента»? Ну где же эта чертова девица?

А Женевьева в этот момент бежала по Сент-стрит. Сегодня было особенно трудно улизнуть из гостиной. Виктор решил провести вечер дома и потребовал, чтобы младшая дочь сыграла с ним в шахматы. Она была единственным партнером, с которым он мог играть, если не считать клубных дружков, и, когда он вознамеривался сыграть партию, отказа быть не могло. Элен с Элизой безостановочно болтали о свадебных приготовлениях, а Николас уныло сидел в кресле перед незажженным камином, уставившись в стакан с бренди. Когда он заикнулся, что хочет поехать повидаться с друзьями, дядя заявил, что у них намечается семейный вечер и Николас может разок посидеть дома. Поскольку Виктор редко предавался радостям семейного очага, у Николаса не было оснований возражать против этого лицемерного решения, но его угрюмое настроение отнюдь не способствовало тому, чтобы рассеять гнетущую атмосферу домашнего «развлечения».

Зная, что отец будет настаивать на определении победителя по трем партиям, Женевьева быстренько сдала первые две. Она играла не хуже отца, и обмануть его было нелегко. Однако несколько демонстративно подавленных вздохов, пальцы, прижатые к вискам, время от времени отсутствующая слабая улыбка сделали свое дело — отец все же спросил, что с ней. За вялым, вымученным утверждением, будто «все в порядке», последовала ошибка, какую мог сделать только новичок. Виктор с удовольствием воспользовался ею, победно завершил партию и велел Женевьеве пораньше лечь спать, пробурчав, что эти шатания по гостям в такую жару очень вредят здоровью и чем скорее семья переедет в загородную резиденцию, на плантацию, тем лучше.

Женевьева послушно поднялась к себе и вскоре услышала, как парадная дверь захлопнулась за Виктором, отправившимся в клуб. Это послужило сигналом и для Николаса — тут же простыл и его след. Элен и Элиза продолжали свою болтовню, так что Женевьева, спустившись с террасы по внешней лестнице, смогла тихонько прошмыгнуть в боковую калитку.

Когда она постучала в дверь на Рэмпарт-стрит медным молоточком, пробили часы на соборе Святого Людовика. Дверь тут же отворила девочка-служанка, которую Женевьева уже знала по предыдущим своим визитам. Вообще-то она обычно видела лишь Доминика и Сайласа, но присутствие других людей угадывалось по голосам, шагам и хлопанью дверей.

— Месье еще не приехал, мадемуазель, — пробормотала девочка и впустила Женевьеву в холл.

— Вот как? — Женевьева встревоженно огляделась, и по спине ее пробежала холодная дрожь.

Ей и вообще-то не хотелось бывать в этом доме, а уж в отсутствие Доминика тем более. Женевьева не могла забыть ту злобную энергию, которая исходила от Анжелики во время ритуала, и теперь казалось, что эта энергия ненависти пронизывает весь дом. Она хотела подождать Доминика на улице, но спохватилась: глупо, нельзя подчинять всю жизнь суеверным страхам.

Женевьева нерешительно поднялась по лестнице, наступая на какой-то белый порошок, рассыпанный перед дверью спальни, и вошла в знакомую, роскошно убранную комнату, освещенную одним лишь ночником.

Подойдя к окну, она выглянула наружу в надежде увидеть Доминика или хотя бы немногословного Сайласа, к которому относилась с абсолютным доверием. Если он рядом, ничего плохого случиться не могло. Но улица оставалась пустой. Постель, однако, казалась такой манящей, что Женевьева сняла тюрбан — вымытые душистые волосы рассыпались по плечам. Миткалевое платье полетело на стул, и Женевьева уже было начала снимать белье, как вдруг услышала из-под двери какое-то шуршание…

Воображение, подстегиваемое жуткими впечатлениями предыдущего вечера, стало рисовать страшные картины. Ей представились полчища заговоренных хозяйкой дома крыс и скользких гадов, злобно кишащих под дверью, людей в хитонах и масках с ножами в руках, кровь, брызжущая из перерезанных глоток, гремящие барабаны и странные узоры из золы на полу. С ее губ сорвался сдавленный не то стон, не то крик, когда, полуосознанно предпочтя оказаться лицом к лицу с тем, что ждало ее за дверью, как бы ужасно оно ни было, Женевьева широко распахнула дверь.

— Что вы делаете? — И уставилась на Анжелику, ползавшую на коленях с веником и тряпкой в руках.

Огромные карие глаза, полные всепоглощающей ненависти, взглянули на нее снизу вверх, и с глубоким удовлетворением в голосе Анжелика констатировала:

— Вы наступили на это! Вы нарушили узор.

— Ну и что? — вопрос комом застрял в горле Женевьевы: она поняла, что лучше бы ей не слышать ответа.

— Это колдовской порошок, — объявила Анжелика, медленно поднимаясь с колен, в глазах ее полыхал победный огонь. — Теперь к вам явится Посыльный Смерти.

Очевидный страх, обуявший Женевьеву, придал смелости Анжелике, и она вошла в спальню.

— Посыльный возвестит вашу смерть, — прошипела она, — и уведет за собой в мир теней.

— Нет… нет… Вы не понимаете, что говорите. — Женевьева отчаянно затрясла головой, прижимая руку к груди. — Все это выдумки. Я не верю в ваше колдовство. — Но голос ее предательски дрожал.

— Вам придется поверить, — возразила Анжелика низким взволнованным голосом. — Грязная воровка, когда Посыльный принесет тебе весть, ты увидишь, что смерти тебе не избежать.

— Как вы смеете так меня называть! — На мгновение страх уступил место гневу, и Женевьева с размаху ударила по злорадно уставившемуся на нее лицу.

Анжелика пришла в неистовство, нанесла ответный удар и вцепилась в золотистую копну волос. В следующее мгновение обе женщины, обезумевшие от гнева, позабыли о всяких приличиях, о том, где находятся, и даже о причине своей ссоры. Женевьева помнила лишь о том, что не должна допустить поражения, потому что в этом случае окажется во власти зла, которое пока лишь коснулось к ней. Анжелика же думала лишь о том, как поставить это мерзкое существо на колени и выкинуть из дома. Она совершенно не вспоминала о Доминике, пока кольцо грозной ненависти, в которое сплелись их руки и тела, не оказалось внезапно разорванным и Анжелика не отлетела к стене.

Доминик держал Женевьеву за талию, прижав к себе спиной, так что лица его она не видела. Но его видела Анжелика, и это зрелище заставило квартеронку содрогнуться от ужаса.

— Она ударила меня, — промямлила Анжелика, и от страха, который охватил ее, слова прозвучали довольно убедительно. — Напала…

— Лживая сука! — Все еще не в состоянии мыслить здраво и не обращая никакого внимания на Доминика, Женевьева рванулась по направлению к трусливо дрожащей ненавистной сопернице.

Хватка Доминика стала крепче, Женевьеве показалось, что железный пояс затянулся на ее талии, грозя перерезать пополам.

— Если ты сделаешь еще хоть одно движение по направлению к ней или скажешь еще хоть одно слово, то будешь жалеть об этом до конца своей жизни!

Это было уж слишком! Так разговаривать с ней, да еще в присутствии Анжелики, которая хотела убить ее! К тому же он нарушил свое слово. Умудрившись повернуться к Доминику лицом, она занесла руку над головой — ярость и ужас застыли в ее золотисто-карих глазах. Доминик успел мертвой хваткой стиснуть ее запястье и, заведя руку за спину, заставил Женевьеву приподняться на цыпочки. Грудь ее под тонкой тканью рубашки оказалась тесно прижатой к его груди. Мучительно корчась от его стальной хватки, она всеми силами старалась вырваться.

— Не вынуждай меня делать то, о чем мы оба потом пожалеем, Женевьева, — властно прошептал он, уткнувшись в ее пахнущие розовой водой всклокоченные волосы, и сквозь медленно рассеивавшийся дурман безумия Женевьева осознала, что в его тоне звучала скорее просьба, чем угроза.

От неподвижного мужского тела, к которому она была тесно прижата, исходили уверенность и надежность. Постепенно спокойствие передалось и ей, она перестала дергаться, дыхание стало ровным. Хватка Доминика ослабела, он отстранил Женевьеву от себя и легонько подтолкнул к кровати:

— Сиди и не двигайся.

Облизывая пересохшие губы, Анжелика с любопытством и благодарностью наблюдала, как Доминик утихомиривал девчонку. Он встал на защиту Анжелики! Велел худышке оставить ее в покое! Квартеронка снова заныла, осторожно потирая исцарапанные руки, прикасаясь пальцами к ушибленной груди и делая вид, что ей ужасно больно. Но тут поймала его взгляд, полный холодной ярости, и поняла, что проиграла.

— Вон! — Схватив за руку, он вытолкнул ее за дверь. — Не дай Бог тебе когда-нибудь попасться мне на глаза. Сайлас!

— Месье? — Сайлас незамедлительно выступил из тени; от его внимания, разумеется, не ускользнула ни одна деталь только что разыгравшейся сцены.

— Избавься от нее! — Доминик почти швырнул Анжелику в руки матроса. — Чтобы через пять минут ее не было в доме. Вещи она соберет завтра днем под твоим присмотром.

— Да, месье, — безразлично ответил Сайлас, толкая перед собой размахивающую руками, протестующую подопечную.

Женевьева по-прежнему сидела на кровати. Дверь захлопнулась, он подошел и остановился, нависая над Женевьевой.

— Я никогда в жизни не видел такого отвратительного, непристойного представления! А уж поверь, я много повидал на своем веку. Как ты посмела вести себя словно дворовая кошка? Как ты могла подраться с этой шлюхой? Ты же креолка, ты принадлежишь к, семье Латуров в конце концов!

Женевьева могла ожидать чего угодно, только не этого — креольский джентльмен гневался на нарушение приличий и скандальное поведение дамы его круга.

— А чего ты от меня ожидал? — поинтересовалась она. — Какая разница между мной и твоей любовницей? Мы обе занимаемся одним и тем же с одним и тем же мужчиной в одной и той же постели в одном и том же доме. Если хочешь, я еще кое-что добавлю. Похоже, что и ты не делаешь различия между нами.

— Не говори ерунды, — сказал Доминик, обескураженный таким отпором.

— Это ты говоришь ерунду, — не смущаясь, продолжала Женевьева. — Мне кажется, что для пирата, который гордится отсутствием щепетильности и презрением ко всем условностям, подобное требование хороших манер более чем лицемерно.

— То, что делаю я, и то, что делаете вы, мадемуазель Женевьева, — вовсе не одно и то же, — констатировал Доминик с нарастающей угрозой в голосе.

— Тогда почему ты настаиваешь, чтобы я приходила в этот дом? Это ведь дом содержанки. С какой стати я должна вести себя здесь по-другому?

Впервые Доминик Делакруа не нашел что ответить. Он и не думал об этом — просто считал этот дом самым подходящим местом для свиданий. Разумеется, он не думал о том, что Анжелика посмеет возражать против какого бы то ни было решения, касающегося его собственных владений, пока это не причиняет ей материального ущерба. И Доминику было невдомек, что свидания с ним в такой обстановке извращают представление Женевьевы о себе самой и о том, что между ними происходит. Он-то был уверен, что, несмотря на ее легкомысленное поведение, она истинная креольская дама, представительница старинного аристократического рода, которой скоро найдут достойную пару.

Женевьева тем временем продолжала наступление.

— Ты нарушил слово, — укоризненно сказала она.

— Не намеренно, Женевьева. Похоже, Анжелика устроила так, чтобы остаться с тобой в доме с глазу на глаз…

— Именно, и воспользоваться вудуистской магией, чтобы наслать на меня погибель.

— Вудуистское колдовство, — Доминик нахмурился, — не может причинить тебе никакого вреда, Женевьева.

— Легко тебе говорить, — вспыхнула она. — Ты ведь не наступал на колдовской порошок и не разрушал магического узора.

— О чем это ты? — Он нетерпеливо прошел к столу, где на серебряном подносе стояли графин с вином и бокалы. — Думаю, тебе не помешает немного подкрепить свои силы.

Прежде чем рассказать, что в точности здесь произошло, Женевьева взяла из его рук бокал, отпила немного вина и с вызовом заявила:

— Ты не можешь винить меня за то, что я сделала.

— Конечно, могу. Ты не имеешь ничего общего с уличной проституткой. И я больше не желаю слышать этого бреда — будто я обращаюсь с тобой так же, как с Анжеликой, только потому, что мы бываем вместе в этом доме. Ты — юная креольская леди, и то, что ты утратила невинность, останется секретом, известным только нам двоим. В недалеком будущем ты выйдешь замуж и займешь подобающее место в обществе, а нынешнее юношеское приключение, надеюсь, оставит у тебя лишь приятное воспоминание.

Женевьева покачала головой и даже хлопнула рукой по подушке:

— Нет, ты абсолютно не прав.

— Ты снова меня злишь, — мягко предупредил Доминик. — Мне стоило огромных усилий до сих пор держать себя в руках. Но не могу обещать, что меня хватит надолго. Я прав, потому что так должно быть.

— Ты не понимаешь! — Женевьева спрыгнула с кровати. — Если это злит тебя, прости, но я не могу не сказать. Неужели ты думаешь, что я не изменилась с тех пор, как мы встретились, как… — Она выразительно оглядела комнату. — Раз все это случилось, как я могу оставаться прежней креольской девушкой на выданье? Я никогда-то особенно не подходила для подобной роли, а теперь это и вовсе исключено.

Доминик, закрыв глаза, пытался собраться с силами.

— Ты увидишь, что я прав, — сказал он наконец. — Небольшая романтическая прелюдия скоро закончится, ты вернешься к прежней жизни, став более зрелой, разумеется, более опытной, в сущности, став гораздо лучше, чем прежде. Но вернешься!

Женевьева стала еще бледнее, чем и без того была после всего случившегося, но попыталась скрыть тревогу.

— Почему она скоро закончится?

— Потому что скоро я снова буду далеко в море. Я ведь сказал тебе вчера, — беззаботно напомнил капер. — А когда… если… я вернусь, много воды утечет, фея. Ты будешь помолвлена или уж, во всяком случае, окружена поклонниками.

— Возьми меня с собой, — вдруг попросила она. — То, о чем ты говоришь, означает для меня быть заживо погребенной. Я хочу с тобой в море. Я не стану мешать или чего-то требовать от тебя. Я понимаю, что тебе не нужны никакие путы. Мне тоже. Но теперь, после того как я вкусила восторг бытия без сковывающих условностей, я не смогу жить иначе. — В глазах ее застыли мольба и слезы.

"Невозможная девчонка, — подумал Доминик с некоторым раздражением. — Женевьева Латур из тех, кто не сворачивает с пути, намеченного ими самими. Если уж ей чего захочется, она пойдет и возьмет это, и не успокоится, пока не получит желаемого». Делакруа был хорошо знаком такой характер, поскольку он и сам обладал подобным. И он восхищался такими людьми, ибо в мире есть стоящие вещи, которыми можно овладеть, лишь имея железную волю. Но в данном случае мадемуазель Женевьева и впрямь возжелала невозможного, и придется продемонстрировать превосходство его воли.

— Ты капризный ребенок, Женевьева, который не знает, что такое «нет». Считаешь, что, если тебе чего-то хочется, этого уже вполне достаточно. Ничего более комичного, чем то, о чем ты просишь, я в жизни не слышал.

— Это не комично. То есть для обычной женщины — может быть, но я не…

— Да, — сухо перебил он, — ты действительно не обычная женщина, признаю. Но ты наивна и простодушна и не отдаешь себе отчета в том, что предлагаешь. Даже если бы я лишился рассудка и поддался на твои уговоры, мои матросы встали бы стеной «против» и были бы правы. Моя дорогая Женевьева, мы отправляемся вовсе не на прогулку по заливу, пойми это.

— А я так и не думаю, — ответила она, все еще не желая сдаваться. — Я знаю о пиратах и британской блокаде. Знаю об опасности. Но я не понимаю, почему, если меня это не пугает, это должно пугать тебя и особенно твою команду.

"Потому что ты не знаешь о том, что мы поставляем оружие для революции», — мрачно подумал Доминик. Вздохнув, он резко положил конец дальнейшим спорам:

— Одевайся. Тебе пора домой.

— Я обычно ухожу домой лишь на рассвете, — возразила Женевьева, решительно поджав под себя босые ноги и откинув назад волосы. — И, думаю, мне полагается вознаграждение за все, что я пережила сегодня вечером. Тем более ты обещал, будто все будет хорошо.

Он пристально посмотрел на нее. В ее чувственно потемневших тигриных глазах можно было прочесть лишь расчетливое лукавство: она явно решила сделать вид, будто этого бессмысленного спора и не было. Подобная уступчивость почему-то заставила его испытать некоторую неловкость, но в конце концов он сам этого добивался. Было бы нелогично интересоваться теперь, почему она вдруг проявила такую покорность. К тому же приглашение, которое она делала, откинувшись на спину и сладострастно расслабившись, было совершенно невозможно не принять…