Безжалостные Существа

Кейдж хватает кусок мыла и начинает мыть меня, осторожно и методично, забираясь во все мои уголки и щели, пока мое лицо не краснеет. Ополаскивая меня, Кейдж продолжает говорить.

— В тот день, когда мне исполнилось шестнадцать, в магазин вошли двое мужчин. Я узнал их. Это были те же двое, которые застрелили моих родителей. Они сказали, что дали мне время из уважения к мертвым, но теперь настала моя очередь начать платить им за защиту. Когда я послал их к черту, они лишь посмеялись надо мной. Они стояли прямо посреди магазина моих родителей и смеялись. Поэтому я их застрелил.

Закончив со мной, Кейдж начинает намыливать грудь.

Я в ужасе смотрю на него.

Он говорит:

— Я знал, кому позвонить, чтобы те позаботились о телах. Конечно, это была не полиция. Это были русские. Ирландцы были не единственными, у кого были тесные социальные связи. Хотя мой отец и не был мафиози, его уважали. После его смерти глава русской мафии дал понять, что, если мне понадобится его помощь, я могу на него рассчитывать.

Последовала короткая, напряженная пауза.

— За определенную цену.

— Имеешь в виду Максима Могдоновича?

Удивленный Кейдж бросает на меня острый взгляд.

— Да.

— Слоан сказала мне.

— Должно быть, Ставрос проболтался.

Из уст Кейджа это звучит зловеще. Я не хочу, чтобы на моих руках была кровь, поэтому я уточняю.

— Я не знаю, сделал он это или нет. Может быть, она что-то подслушала. Или Слоан искала его в Интернете. В этом смысле она подкована... в исследованиях. Она знает много всяких вещей.

Кейдж улыбается, поворачивает меня в другую сторону и ополаскивается под струей.

Это похоже на просмотр порно.

Мыло чувственно скользит по акрам пульсирующих мышц. Сильные руки бегают вверх и вниз по его широкой татуированной груди. Он опускает голову в воду, закрывает глаза и ополаскивает волосы, открывая мне великолепный вид на его красивую шею и бицепсы, его грудные мышцы и твердый пресс.

Затем Кейдж трясет головой, как собака, разбрызгивая воду повсюду, затем выключает воду и говорит:

— Ты очень предана своей подруге.

— Она моя лучшая подруга. Это необходимо.

— Как ты думаешь, у нее есть настоящие чувства к Ставросу?

У меня на это был бы отрицательный ответ. Мужчины для нее как золотые рыбки: из них получаются милые домашние животные, но они неотличимы друг от друга и заменяемы практически бесплатно.

Но я не собираюсь говорить об этом Кейджу, учитывая его склонность стрелять в людей.

Настороженно глядя на него, я говорю:

— Почему ты спрашиваешь?

Он хихикает.

— Не будь такой подозрительной. Мне просто любопытно.

— Скажем так, она не относится к породе романтичных особ.

Кейдж берет мое лицо в ладони. Он смотрит на меня, его губы изогнуты в нежной улыбке.

— Я тоже. Она просто еще не встретила Того Единственного.

У меня пересыхает во рту. Мой пульс учащается.

Кейдж говорит мне, что Я для него Единственная? Я имею в виду, одержимость и настоящая любовь - это две абсолютно разные вещи.

Но у меня не хватает смелости спросить, поэтому я меняю тему.

— У тебя снова кровоточит плечо.

Он смотрит на него и хмурится.

— Насколько хорошо ты управляешься с иглой?

Я чувствую, как кровь отливает от моего лица, но препоясываю свои ментальные чресла. Если Кейджу нужно, чтобы я зашила его, я это сделаю.

Делаю вдох и расправляю плечи.

— Я уверена, что справлюсь.

Кейдж усмехается, увидев мрачное выражение моего лица.

— Я знаю, что ты справишься. Ты можешь справиться с чем угодно.

Гордость в его голосе заставляет меня лучиться от счастья. Я, наверное, мечтательно моргаю, смотря на Кейджа маленькими красными конфетти-сердечками вместо глаз.

Мы выходим из душа, и он вытирает нас, тщательно промокая мои волосы полотенцем, а затем еще более тщательно расчесывает их пальцами от головы до кончиков, чтобы убрать спутанные волосы. Даже когда я говорю Кейджу, что в ящике есть расческа, он хочет делать это пальцами.

— Тебе нравятся мои волосы, не так ли?

— Ты нравишься мне целиком и полностью. Твоя задница на втором месте после волос. Или, может быть, твои ноги. Нет, твои глаза.

Притворяясь оскорбленной, я говорю:

— Извините, но я больше, чем сумма частей моего тела. На самом деле я цельная личность, если вы не заметили, сэр. И да, у меня есть мозг. На самом деле, очень большой мозг.

Кроме тех случаев, когда речь заходит об алгебре, но я не учитываю это, потому что это просто смешно.

Кейдж хихикает, прижимая меня к своей груди. Он опускает голову и нежно целует меня в губы.

— Он не может быть и близко таким большим, как твой рот.

— О, забавно. Теперь ты у нас стендапер.

Кейдж еще раз нежно целует меня, а затем говорит:

— Я скоро вернусь.

Намек на мой следующий сердечный приступ. Мой пульс ускорился за две секунды.

— Зачем? Куда ты направился?

— Домой.

— Ты уже возвращаешься в Нью-Йорк?

Забавляясь моей паникой от одной мысли о том, что он так скоро уедет, Кейдж говорит:

— Мой дом по соседству. У меня там есть чистая одежда. Я не могу надеть рубашку, в которой приехал сюда, и уехать, не собрав сумку.

Мое облегчение смягчается замешательством. Я кошусь на него.

— Ты приехал сюда прямо с перестрелки?

— Да.

— Это было заранее спланировано?

— Нет.

Я прищуриваюсь сильнее.

— Раненый, истекающий кровью, без багажа, ты спонтанно ехал по пересеченной местности. Сюда. Чтобы просто увидеть меня.

Кейдж берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, позволяя мне видеть все. Все, что нужно. Всю его тоску. Все темные желания.

— Вот куда люди идут, когда им нужно чувствовать себя лучше: домой.

— Но твой дом в Нью-Йорке.

— Дом также может ассоциироваться с человеком. Вот кто ты для меня.

На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится сделать несколько прерывистых вдохов, прежде чем я могу что-то сказать, и даже тогда мой голос выходит сдавленным.

— Если я узнаю, что ты где-то это прочитал, я выстрелю тебе прямо в лицо.

Его глаза сияют, когда Кейдж целует меня.

Затем я тяжело выдыхаю и смахиваю слезинку с глаз.

— Но тебе не нужно идти домой. У меня есть для тебя одежда.

Он приподнимает брови.

— Ты хочешь увидеть меня в одном из своих платьев? И ты говоришь, что ты не извращенка.

— Нет! Я имею в виду, что у меня есть для тебя мужские вещи. Для больших парней. Я купила все вещи размера 3XL.

Я с сомнением оглядываю широкие плечи Кейджа.

— Хотя теперь я думаю, что этих иксов может быть недостаточно.

Кейдж хмуро смотрит на меня.

— Ты купила мне одежду?

Он кажется таким удивленным, что я смущаюсь. Надеюсь, я не перешла какую-нибудь чисто «мужскую» черту, когда он возьмет и подумает, что я пытаюсь быть его матерью, и почувствует, что я душу его своей гиперопекой или что-то в этом роде.

Оглядываясь назад, возможно, это была не такая уж хорошая идея.

Глядя на свои ноги, я говорю:

— А еще свитера. И носки. И футболки. Вещи, которые ты мог бы надеть, например, после душа. Или перед сном. Чтобы было удобно. Так что у тебя здесь есть кое-какие вещи, если ты хочешь провести ночь…

Я замолкаю, не зная, что еще сказать, потому что все это звучит так неубедительно вслух.

Кейдж приподнимает мой подбородок костяшками пальцев. Когда наши глаза встречаются, в его взгляде сквозит неподдельное ликование.

— Ты купила мне одежду.

Он говорит это пылким тоном благоговения и удивления, как будто вам кто-то сказал, что Небеса реальны, и я тому свидетель!

— Верно.

— На свои собственные деньги.

— Чьи же еще, если не мои?

— Я имею в виду, что они были не с твоего трастового счета. Ты еще не снимала с него ни цента. Так что это должны были быть твои кровные. Те, которые ты заработала. Сама.

Я изучаю выражение его лица.

— Я понимаю, что ты не часто оказываешься в ситуации, когда тебе дарят подарки.

— С тех пор как умерли мои родители, мне никто ничего не покупал.

— Серьезно? Даже твои сестры? На дни рождения или что-то в этом роде?

Я сразу же понимаю, что его сестры - неподходящая тема для разговора. Его взгляд становится отстраненным. Его лицо становится жестким. Он опускает руки по бокам.

Затем Кейдж поворачивается к раковине и говорит безжизненным голосом:

— Их тоже убили ирландцы. После того, как узнали, что я сделал, они забрали моих сестер в отместку. — Кейдж на мгновение замолкает. — Им повезло меньше, чем моим родителям. Перед тем как их расстреляли, их насиловали и пытали. Затем их нагие, переломанные тела бросили на пороге нашего дома. — Он понижает голос. — Саше было тринадцать. Марии было десять. — Я закрываю рот обеими руками. — Там же был брошен конверт с фотографиями всего, что с ними сделали до того, как их наконец застрелили. Это заняло у меня несколько лет, но я нашел всех парней, что были на тех фото.

Ему не нужно говорить, что он сделал, когда нашел их.

Я уже знаю.

Чувствуя, что меня сейчас стошнит, я дотрагиваюсь дрожащей рукой до плеча Кейджа. Он выдыхает, затем поворачивается и крепко прижимает меня к своему телу, сжимая в медвежьих объятиях, как будто он никогда не хочет меня отпускать.

— Прости, — шепчет он, склонив голову к моему уху. — Мне не следовало тебе этого говорить. Тебе не нужно знать все подробности моей лишенной прикрас жизни.

— Я рада, что ты это сделал. Я не хочу, чтобы ты нес эту ношу в одиночку.

От моих слов по груди Кейджа пробегает легкая дрожь. С трудом сглотнув, он прижимается лицом к моей шее и крепче сжимает меня.

Они называют его Жнецом из-за всех ужасных вещей, которые он совершил, но он все еще человек, такой же, как и любой другой.

Он скорбит. Он истекает кровью. Он состоит из плоти и костей.

И он был одинок с тех пор, как был мальчиком, и ничто не поддерживало его, кроме ужасных воспоминаний. Воспоминаний, которые превратили Кейджа из мальчика в миф, когда он поднялся в рядах организации, известной своей безжалостностью, пока не оказался на самом ее верху.

Весь его успех в этой организации обусловлен тем, что произошло с его семьей.

Насилие — его визитная карточка, реки крови — его товар, но настоящее бьющееся сердце этого человека — месть.

Он сказал мне, что был коллектором, тем, кто собирает долги, но только сейчас я смогла понять значение его слов.

Долги, которые он собирает, оплачиваются кровью.

Когда я вздрагиваю, Кейдж отстраняется и смотрит на меня — действительно смотрит на меня, глубоко заглядывая в мои глаза. В его взгляде есть что-то грубое. Что-то отчаянное.

Как будто он ждет, когда я распрощаюсь с ним.

Но я уже слишком глубоко провалилась в кроличью нору, чтобы вернуться к своей прежней жизни. Я не могла вернуться, даже если бы сильно этого захотела.

А возвращаться и впрямь у меня нет никакого желания.

Я понятия не имею, где эта темная часть меня спала, как она так долго дремала в моем сердце, но история Кейджа пробудила что-то твердое и сильное в моих костях. Некое существо, которое верит, что цель оправдывает средства, какими бы кровавыми они ни были.

Огнедышащий дракон пробудился внутри меня, щелкая открытыми щелочками глаз.

Дракон говорит: «Мне плевать на твое прошлое. Плевать, на то, что ты совершил. Как ты сюда попал. Может быть, мне и следовало бы, но я этого не делаю. Я забочусь о тебе, и о том, что я чувствую, когда я с тобой, и о том, как ты вернул меня к жизни. Тебе никогда не придется говорить мне то, чего ты не хочешь. Я не буду давить на тебя. Но если ты действительно хочешь поговорить, я выслушаю тебя без осуждения. Неважно, что ты скажешь. Неважно, как ужасно ты думаешь, я буду рядом с тобой».

— Потому что, хотя ты и сказал мне, что ты плохой человек, я не верю, что это правда. Но даже если это так, даже если ты плохой человек, тогда ты лучший плохой человек, которого я когда-либо знала.

Застыв, Кейдж смотрит на меня. Его губы приоткрываются. Он делает небольшой, неглубокий вдох.

Затем Кейдж целует меня так, словно от этого зависит его жизнь. Как будто на кону его душа.

И если я чувствую малейший намек на боль в его поцелуе, малейший оттенок страдания и сожаления, я знаю, что это, должно быть, разыгралось мое воображение.

24

Кейдж

Я должен сказать ей.

Сказать Натали, и пусть она ненавидит меня какое-то время, пока я не смогу заставить ее понять. Пока я не найду правильные слова, чтобы объяснить, что обещание самому себе не говорить ей до сих пор не было ложью, то был один из тех секретов, которые, как я сказал, я должен хранить, чтобы она была в безопасности.

Только она бы знала, что это чушь собачья. Нат слишком умна для этого.

Она уже слишком хорошо меня понимает.

Эту тайну я храню не ради ее безопасности, а из эгоистических соображений.

Потому что я знаю, что, если бы я сказал ей, что все это время знал, что ее пропавший жених не упал с горы, как она думает, она бы меня возненавидела.

Если я скажу ей, зачем на самом деле приехал в город в сентябре прошлого года, она никогда мне этого не простит.

И если бы я сказал ей, какие последствия будут для нее, если Макс когда-нибудь узнает, что я солгал ему, она бы реально захотела, чтобы я сдох.

Я должен уйти, пока до этого не дошло.

Я должен уехать и никогда больше не возвращаться сюда.

Я должен позволить Натали найти нормального мужчину, жить нормальной жизнью и следить за ней на расстоянии.

Но когда Натали смотрит на меня своими прекрасными глазами цвета морского океана, полными эмоций, я знаю, что не сделаю ничего из этого.

Даже если я каким-то образом найду в себе силы уйти, я не смогу остаться в стороне. Она уже доказала, что слишком сильна, чтобы я мог сопротивляться. Слишком затягивает. Я окончательно и бесповоротно под действием ее чар.

Так что правда — это не вариант.

Единственный выбор, который у меня есть, - это прожить эту двойную жизнь как можно осторожнее. Все яйца по разным корзинам. Пути моего следования на восточном побережье и на западном никогда не пересекутся.

Я не могу сделать ни одного неверного шага на этом канате, по которому иду, потому что на карту поставлена ее жизнь.

А я не могу потерять ее.

Если это когда-нибудь произойдет, я выжгу весь мир дотла, прежде чем последую за ней в темноту.

25

Нат

После душа я наливаю Кейджу виски и сажаю его за кухонный стол, где хорошо освещено. Затем я достаю иголку и нитку из своего швейного набора, перекись водорода из шкафчика в ванной, маленькое хлопчатобумажное полотенце и марлевые салфетки.

Стоя перед ним, глядя на этого огромного татуированного парня, сидящего на стуле в моей кухне, на котором нет ничего, кроме серых спортивных штанов, приобретенных мной ему в подарок, я внезапно ярко ощущаю прилив обжигающего чувства счастья. Это чувство ослепляет, как будто я смотрю на солнце.

Чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, я говорю:

— У меня нет здесь никакой ленты.

Развалившись в кресле, как настоящий король распутников, Кейдж делает глоток виски, облизывает губы и улыбается мне:

— Ленты?

— Бинты. Я не смогу их зафиксировать, мне понадобится медицинская лента.

— У тебя найдется скотч?

— Я не собираюсь заклеивать тебя скотчем! Он предназначен для технических целей! Он сдерет с тебя кожу, когда ты попытаешься его снять!

Кейдж смотрит на швейный набор в моей руке.

— Ты заштопаешь меня хлопчатобумажной нитью, которая раскрошится и занесет инфекцию, так что я могу помереть от сепсиса, но ты разграничиваешь виды клейкой ленты.

Я в ужасе смотрю на нить.

— Вот дерьмо. Что же мне тогда использовать?

— Леска подойдет. Если ее у тебя нет, то зубная нить без запаха.

Я не спрашиваю, откуда он это знает. Я просто возвращаюсь в ванную и беру зубную нить, а затем возвращаюсь на кухню. Кейдж наливает еще стакан виски.

— Хорошая идея. Это поможет заглушить боль.

— Это не для меня. Это для тебя.

— Не думаю, что с моей стороны разумно употреблять алкоголь перед подобного рода операцией.

— Я же считаю крайне неразумно со стороны моего врача пытаться оперировать меня такими трясущимися руками.

Мы оба смотрим на мои руки. Они определенно дрожат.

— Отлично. Ну же.

Выкладываю все свои припасы на стол. Кейдж протягивает мне стакан виски. Я выпиваю большую часть и возвращаю ему стакан.

— Хорошо, я сяду здесь. Тебе стоит повернуться...

— Ты будешь сидеть здесь.

Кейдж притягивает меня на колени, лицом к себе, таким образом, что я седлаю его, обхватывая бедра Кейджа своими.

— По-моему, такая позиция намного лучше.

Погрузив пальцы в мою задницу, Кейдж наклоняется и утыкается носом в мою шею.

— Для меня – определенно да.

— Я ценю твое внимание, но если продолжишь отвлекать меня в том же духе, рискуешь остаться со швами, которыми гордился монстр Франкенштейна.

— Как по мне, в ближайшее время я не планирую принимать участие в каких бы то ни было конкурсах красоты, детка. Просто очисти и зашей.

— Говоришь так, будто это легко.

— Потому что так оно и есть. Я проведу тебя через это. Сначала вылей перекись на рану.

Я наклоняюсь ближе, чтобы осмотреть ранение, прикусывая губу, когда вижу рану вблизи.

Выглядит не так уж жутко. Она даже не особенно длинная, и не сказать, что большая. Тем не менее, из раны сочится кровь, о чем он, похоже, даже не подозревает.

— Видишь? Я же говорил тебе. Это едва ли можно назвать царапиной, — говорит Кейдж.

— Сколько раз в тебя стреляли?

Он на мгновение задумывается.

— Шесть? Десять? Точно не вспомню. Я всегда делаю татуировку, чтобы скрыть шрам.

Я осматриваю его грудь, великолепное полотно, сотканное из точеных мышц, покрытых чернилами. Этот человек – ходячее произведение искусства.

— Подобно этой.

Касаюсь ухмыляющегося черепа на его левой груди, над сердцем. В середине одного из черных глаз черепа проглядывает небольшой узелок белой зарубцевавшейся ткани. Она создает впечатление маленького глазка-бусинки, выглядывающего из глазницы со злым намерением.

Взглянув на него, Кейдж говорит:

— Хорошо, что тебя не было рядом для того, чтобы зашить его. Ты бы точно грохнулась в обморок.

— Но шрам такой маленький. Даже на десятицентовик не потянет по размеру.

— Это входное отверстие. Выходное отверстие в моей спине было вот такого размера...

Он смотрит на меня и поднимает кулак. Оно размером с грейпфрут. Я сглатываю, чувствуя, как все в моем желудке переворачивается.

— Как ты выжил?

— Я был на волосок от смерти — пожимает он плечами. — Но все же я выжил.

Кейдж так беспечно относится к этому, как будто смерть для него ничего не значит. Или, может быть, он думает, что его собственная жизнь не имеет большого значения.

Может быть, он думает, что его жизнь ничего не стоит.

Я кладу ладони на широкую грудь Кейджа и заглядываю ему в глаза.

— Я рада, что ты выжил, — тихо говорю я. — Не думаю, что я когда-нибудь снова была бы счастлива, если бы не встретила тебя.

Хотя Кейдж старается этого не показывать, я вижу, какое сильное влияние оказывают на него мои слова. Взгляд его глаз вспыхивает. Кейдж сглатывает, его кадык при этом подпрыгивает.

Он грубовато произносит:

— Ты бы встретила кого-нибудь.

— После Дэвида я встречала многих мужчин. Я даже встречалась с некоторыми из них. Но никто никогда не заставлял меня чувствовать себя так, как ты. Никто не заставлял меня чувствовать себя живой.

В глазах Кейджа мелькает какая-то непонятная эмоция, но он отводит взгляд, так что я не могу сказать наверняка, что это. Я хочу спросить его, что случилось, но Кейдж резко меняет тему.

— Я продену нитку в иголку для тебя. Стяни края раны вместе и начни с одного конца. Не затягивай швы слишком сильно, иначе начнется отмирание ткани. Иголка не должна быть близко к поверхности кожи или же проникать слишком глубоко. Просто сделай небольшие, равномерно расположенные стежки. Представь, что ты подшиваешь платье.

— Платье из кожи. Как Ганнибал Лектер.

— Парня в костюме из человечьей кожи звали Буффало Билл. Лектер был тем, кто помог Старлинг поймать его.

— Верно, теперь я вспомнила. Ты фанат кино?

Брови Кейджа сходятся на переносице, пока он обдумывает, что сказать. Он, кажется, потерялся в каком-то плохом воспоминании, которое, как я знаю, он не расскажет.

Своим низким голосом Кейдж произносит:

— Я мало сплю. А по телеку всегда показывают хорошие фильмы поздно вечером.

Эта фраза дает мне представление о том, какой должна быть его повседневная жизнь. Без каких-либо прикрас.

Когда я касаюсь щеки Кейджа, он фокусирует взгляд на мне, удивленно возвращаясь из того воспоминания, которое поглотило его какую-то долю секунды назад.

— В следующий раз, когда не сможешь уснуть, позвони мне, хорошо? Мы можем вместе посмотреть фильм.

Кейдж изучает мое лицо с выражением тоски в глазах, как будто нет ничего на свете, что сделало бы его счастливее, чем смотреть один и тот же фильм, обсуждая его по телефону вместе, когда он в отъезде.

Но Кейдж снова меняет тему, протягивая руку, чтобы взять бутылку с перекисью.

— Сначала прочистить. Потом зашить. Давай покончим с этим, чтобы вернуться к важным вещам.

Кейдж сжимает мою задницу, когда произносит выражение «важные вещи», так что смысл этого выражения читается четко и ясно. Это Человек-Кролик-Энерджайзер.

Мы оба молчим, пока я осторожно очищаю рану смоченным перекисью уголком полотенца. В ране застрял маленький кусочек ткани от его рубашки, покрытый коркой запекшейся крови. Когда я вытаскиваю его, рана снова начинает кровоточить, поэтому я прижимаю рану, пока кровотечение не останавливается, после чего продолжаю ее очищать.

Когда я заканчиваю с этим, Кейдж протягивает мне иглу.

Очень серьезно он говорит:

— Не бойся, если я потеряю сознание, когда ты в первый раз меня ткнешь.

На секунду я прихожу в ужас, пока не понимаю, что он шутит.

Бормоча себе под нос, я принимаюсь за работу.

Шов получается не таким грубым, как я ожидала. После первых нескольких швов дело спорится. На то, чтобы закончить, требуется не так много времени, и я очень довольна результатом.

— Мне просто отрезать конец нити или как?

— Завяжи узелок, а потом отрежь ее.

Я следую инструкциям, но мне приходится слезть с колен Кейджа, чтобы пойти за ножницами, которые лежат у меня в ящичке с мелочью. Затем я обрезаю конец нити и отступаю, чтобы полюбоваться своей работой.

Очевидно, Кейджу не нравится, что я стою так далеко. Он снова сажает меня к себе на колени, на этот раз обе мои ноги свисают с одной стороны, так что я прижимаюсь к Кейджу, оказавшись в безопасности в кольце сильных рук.

Кейдж целует меня в макушку. Я удовлетворенно вздыхаю. Потом зеваю.

Его смешок - низкий рокот у меня под ухом.

— Я тебе не надоел?

Я улыбаюсь ему в шею и говорю возмутительную ложь:

— Еще как. Ты самый скучный человек на земле. Такой же скучный, как если смотреть, как сохнет краска, — вот какое чувство у меня, когда ты рядом. Кстати говоря, как долго ты пробудешь здесь на этот раз?

Поглаживая рукой мои волосы, Кейдж говорит:

— По крайней мере, до нового года.

Взволнованная, я сажусь и смотрю на него.

— Серьезно? Так долго?

Убирая мои волосы с лица руками, Кейдж улыбается.

— Тебе надоест меня видеть.

Я киваю, как будто это правда меня заботит.

— Возможно. Целую неделю с тобой… — Я вздрагиваю. — Фу.

— Думаю, мне придется стараться, чтобы быть для тебя более интересным.

Его взгляд при этих словах пылает, Кейдж поднимает меня и несет обратно в постель.

По дороге я рассказываю ему о визите, который мне нанес Крис. И хотя я не хочу этого делать, потому что боюсь его реакции, я признаю, что Крис сказал, что показал фоторобот его лица ФБР.

— Не волнуйся об этом.

Кейдж кладет меня на кровать и накрывает одеялом, затем ложится в кровать с другой стороны и притягивает меня к себе, так что мы оказываемся лежащими рядом. Подоткнув свои ноги за мои, Кейдж вдыхает аромат моих волос, затем обнимает меня и целует в затылок.

— Но теперь они будут искать тебя. Вот я к чему.

— Этот фоторобот уже пропал.

Кейдж перекатывается на другой бок и выключает свет на тумбочке. Сбитая с толку, я моргаю в темноте.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что заместитель Говнюка не единственный, у кого есть связи в бюро.

Я так часто моргаю, что с таким же успехом могу подавать сигналы азбукой Морзе.

— Но… ты сказал, если они узнают обо мне...

— Они ничегошеньки о тебе не знают. И мы будем продолжать в том же духе.

— Но Крис может им рассказать.

— Сомневаюсь. Ведь он влюблен в тебя.

От этого замечания я фыркаю.

— Даже близко нет. Просто задето его эго.

Кейдж вздыхает, шевеля волосы на моей шее. Очевидно, он мне не верит.

— Также… — я съежилась. — Я могла как бы… вроде как… пригрозить застрелить его.

Через мгновение Кейдж приподнимается на локте и громко говорит:

— Что, черт возьми, он сделал? Этот ублюдок прикасался к тебе? Я убью его!

Его тон убийственен. Я не могу игнорировать Кейджа, но нахожу это романтичным в извращенном смысле.

— Нет, милый. Он пальцем меня не коснулся.

— Что же он тогда сделал?

Я на мгновение задумываюсь, а потом говорю правду.

— В общем, он меня раздражал.

Я не вижу лица Кейджа, но чувствую, как он хмуро смотрит на меня в темноте.

— Ты угрожала застрелить шерифа, потому что он тебя раздражал.

Из его уст это звучит не очень хорошо. Начинаю без нажима защищать себя:

— Он повадился проезжать мимо моего дома в любое время дня и ночи в течение последних нескольких недель...

Он рычит:

— Постой. Что?

— Видишь? Раздражал. Еще он говорил пару оскорбительных вещей о тебе и обо мне, и не ушел, когда я попросила его об этом, и просто в целом вел себя как настоящий мудак.

Кейдж некоторое время молчит, кипя от злости.

— Спасибо, что рассказала мне. Я с ним разберусь.

Я выпучиваю глаза.

— Под «разобраться с ним» ты имеешь в виду…

— Имею в виду, что он с этим справится. Тебе больше не нужно беспокоиться о том, что он тебя побеспокоит.

С ворчанием Кейдж кладет голову обратно на подушку и просовывает руку мне под шею. Некоторое время мы лежим в тишине, пока дыхание Кейджа не приходит в норму.

Затем я шепчу:

— Только не делай ему больно. Хорошо? — Он тяжело выдыхает. — Не хочу, чтобы это было на моей совести. Обещаешь?

— Ты направила на него пистолет, а мне, значит, нельзя?

— Мой заряжен не был. А твой точно был бы.

Я чувствую возмущение Кейджа.

— Твой пистолет не заряжен? Почему, черт возьми, он не заряжен?

— Это ружье у меня только потому, что мой отец оставил его здесь. А это город, в котором местных жителей всего около четырех тысяч человек, с очень низким уровнем преступности. К тому же у меня есть большая собака.

Смех Кейджа вызывает оскомину.

— Собака, которая встретила меня виляющим хвостом, когда я вскрыл замок твоей задней двери, а затем быстро уснула на диване?

— Ага. Это Моджо. Я знаю, что он не совсем в состоянии повышенной готовности.

— Нет, он будто сидит на Прозаке.(Популярный в США антидепрессант, отпускаемый строго по рецепту)

— Он счастливый пес!

— Из счастливых собак не получаются хорошие сторожевые собаки. Нам стоит купить тебе ротвейлера.

Я представляю себе двухсотфунтового пушистого монстра, обнажающего острые, сочащиеся слюной клыки, пока я сплю.

— Отказываюсь.

— Тогда, по крайней мере, заряди свое ружье.

— У меня не водится здесь никаких боеприпасов.

Вздох Кейджа выражает крайнюю степень его разочарования тем, что я не подготовилась к вторжению в дом.

Я стараюсь сохранить беззаботный тон, когда говорю:

— В любом случае я буду в безопасности, по крайней мере, на следующей неделе.

— Так вот в чем дело.

Еще одно недовольное ворчание. Рука, обнимающая мое тело, крепко сжимает меня.

Я знаю, что его мозг работает, обдумывая то, что я только что сказала. Я не ставлю это Кейджу в упрек, но, возможно, это прозвучало именно так. Как будто я винила его за то, что он больше был здесь рядом со мной до этого.

Как если бы я пыталась заставить его чувствовать себя виноватым.

Когда я открываю рот, чтобы объяснить, Кейдж прерывает меня.

— Я знаю, что ты не это имела в виду.

Я шепчу:

— Хорошо. Хорошо.

Но в его теле сохраняется напряжение. Я почти уверена, что слышу, как он скрежещет зубами.

— Но даже если бы и так, у тебя было бы на это оправдание, — говорит он тихим голосом. — Это соглашение не может быть легким для тебя.

Мое сердце трепещет. Я прикусываю губу, стараясь не спросить Кейджа о том, что я хочу спросить, но, наконец, поддаюсь желанию и все равно спрашиваю.

— А тебе легко?

Он делает медленный вдох и выдох, утыкаясь лицом мне в шею. Рядом с моим ухом он произносит еле слышным шепотом:

— Это чертова пытка, детка.

Я жду, но Кейдж не предлагает ничего изменить. Он не предлагает это исправить. Как бы нам ни было трудно видеться время от времени, похоже, так будет продолжаться и дальше.

Потому что по какой-то причине Кейдж не хочет менять статус-кво.

Якобы для моей безопасности. Но разве я не так же уязвима здесь, когда полиция дышит мне в затылок, а мой бывший парень-следователь-преследователь замышляет бог знает что в отместку за то, что я натравила на него Энни Оукли?

Возможно. Может, и нет. Я никогда не узнаю, потому что Крис никогда мне не скажет.

От этой мысли мне становится невыразимо грустно.

Когда я со вздохом зарываюсь лицом в подушку, Кейдж шепчет:

— Но что, если?..

Мои глаза распахиваются, и сердце начинает бешено колотиться.

— Что, если что?

— А что, если я перевезу тебя поближе к себе? В Нью-Джерси есть несколько хороших пригородов...

— Нью-Джерси?

— Значит, Мартас-Виньярд. Там великолепно.

Я стараюсь не выйти из себя, но жар уже поднимается по моей шее.

— Это в Массачусетсе. Ты хочешь, чтобы я переехала через всю страну и оставила здесь всю свою жизнь только для того, чтобы жить в другом штате, отдельно от тебя.

— Это всего в пяти часах езды от Манхэттена.

Мой голос взлетает на октаву.

— Всего?

Он выдыхает:

— Проехали... Ты права. Забудь.

Я поворачиваюсь в его объятиях и смотрю на Кейджа сквозь тени. Глаза его закрыты, а челюсть сжата. Похоже, он решил, что на этом разговор окончен.

Думаю, мне придется объяснить ему это прямо.

— Кейдж. Посмотри на меня.

Не открывая глаз, он отрывисто говорит:

— Спи.

Этот властный, упрямый, приводящий в бешенство человек. Чем больше и дольше я его узнаю, тем больше лекарств от давления мне придется принимать.

— Нет. Мы поговорим об этом. Прямо сейчас, начиная с этого момента.

— Тебе известно, что такое патовая ситуация? Она у нас прямо сейчас. Мы не можем это исправить, сколько бы мы ни говорили. Так что спи.

— Кейдж, послушай меня...

Он садится, толкает меня на спину и седлает мое тело. Затем Кейдж вперивается в мое лицо взглядом и начинает кричать.

— Ты - лучшее, что когда-либо случалось со мной. Самое лучшее, а также самое худшее, черт возьми, из-за того, кто я такой, и чем я занимаюсь, и всего дерьма, которое с этим связано. У меня никогда не будет белого штакетника, Натали. Я никогда не смогу позавтракать в воскресенье с друзьями, или на День благодарения с родственниками, или устроить пикник в парке, или чего-то такого, что делают нормальные люди, потому что я никогда не буду нормальным… Моя жизнь не принадлежит мне, понимаешь? Я дал клятву. Я дал клятву и скрепил ее кровью. Братва - моя семья. Братва - это моя жизнь. И выхода из этого нет. Кровь входит, но не выходит. Никогда. — Его голос срывается. — Даже ради любви.

Мое сердце бешено колотится, все мое тело дрожит, я смотрю на красивое лицо Кейджа, в его глаза, полные страдания, боли и тьмы, и понимаю, что он мне говорит.

Мы обречены.

Полагаю, я уже знала это. То, что есть сейчас между нами, не будет длиться вечно. Отбрасывая в сторону логистический аспект тех попыток поддерживать отношения, живя в трех тысячах миль друг от друга, такая необузданная страсть, как наша, не является чем-то стабильным.

Чем жарче что-то горит, тем быстрее это вспыхнет и прогорит.

Прибавьте мафию как вишенку на вашем гребаном торте-мороженом, и уже на этапе создания отношений вы рискуете закончить трагедией.

Так что еще нового? Не похоже, чтобы моя жизнь до сих пор была романтической комедией.

Я поднимаю руку и обхватываю лицо Кейджа ладонями, впечатывая пальцы в его подбородок грубый и упругий под моими пальцами.

— Я тебя слышу. Но ты кое-что забываешь. — Кейдж ждет, напряженно буравя меня немигающим взглядом. Я шепчу: — Я пойду на это или умру. Все или ничего. Не имеет значения, где мы живем и как далеко друг от друга. Я твоя. Ты раздаешь свои клятвы кровью, но я даю их своим сердцем. А теперь мое сердце принадлежит тебе. Мне не нужен штакетник или пикники в парке. Мне нужно только то, что ты мне даешь. И это самое прекрасное, что я когда-либо знала.

Через мгновение Кейдж грубо говорит:

— Что же это?

— Ты.

Кейдж прикрывает глаза. Сглатывает и облизывает губы. Затем он перекатывается на спину, переворачивает меня, потянув на себя, и тяжело выдыхает, глядя в потолок, когда обнимает мою голову одной рукой и крепко прижимает меня к своей груди.

Мы засыпаем вот так, наши сердца бьются в такт в темноте, все наши проблемы и внешний мир, которые только и ждут подходящего момента, чтобы разлучить нас, сдерживаются на некоторое время, пока мы спим, запутавшись в объятиях друг друга, грезя о месте, где мы могли бы быть вместе, не прячась.

Месте без кровавых клятв, перестрелок и душевной боли.

Месте без тайн, мести и сожалений.

Месте, которого не существует, по крайней мере, для нас.

26

Нат

Когда мы просыпаемся утром, двор завален снегом.

— Белое Рождество, — бормочет Кейдж, стоя позади меня у окна гостиной.

Я завернута в шаль. Его сильные руки обнимают меня. Подбородок Кейджа покоится на моей макушке. Я чувствую себя умиротворенной, в тепле, безопасности и в неге счастья.

Какой бы странной ни была наша ситуация, некоторые люди никогда не получают даже этого.

Моя соседка с другой стороны - женщина лет семидесяти по имени Барбара, призналась мне в прошлом году на вечеринке по случаю своего дня рождения, что она никогда не была замужем, потому что любовь – это большой риск.

Она бухгалтер. Как и Дэвид, она имеет склонность к вещам, на которые можно положиться: казначейские облигации, статистические таблицы, второй закон термодинамики.

Однажды я спросила его, как кто-то вроде него мог влюбиться в кого-то вроде меня - интуитивного, эмоционального, с проблемами при решении математических задач, - и он на мгновение замолчал, прежде чем мрачно произнести: «Даже у Ахилла была слабость».

В этом был весь Дэвид. Краток и загадочен.

И до сих пор я не совсем понимаю, что он имел в виду.

— У меня есть кое-что для тебя, — говорит Кейдж.

Мой смех выходит гортанным.

— По-моему, у меня это уже есть, сэр. Было дважды прошлой ночью и еще раз сегодня утром.

— Я не об этом.

Его голос серьезен, поэтому я поворачиваюсь и смотрю на Кейджа. Такого выражения на его лице я раньше не видела. Нежность, которую я видела до этого, но есть в нем и некая нерешительность. Как будто он беспокоится, как я на это «кое-что» отреагирую.

— Что же это?

— Посмотри и увидишь. Оно у меня в кармане.

Я бросаю взгляд на его серые штаны. Единственная выпуклость, которую я вижу, находится прямо спереди.

— Тебе не нужно играть в игры, чтобы заставить меня обслужить его.

Кейдж вздыхает.

— Просто засунь руку в мой левый карман.

Улыбнувшись ему, я говорю:

— Хорошо. Мы сделаем все по-твоему.

Я просовываю руку в его карман, делая вид, что ищу какое-то сокровище, которого там явно нет, иначе я смогла бы разглядеть его очертания сквозь ткань.

— На охоту мы пойдем… Посмотрим, вот тут у нас ворсинка.

Сморщив нос, я стряхиваю нитку с пальцев и снова начинаю рыться в его кармане.

— А вот очень мясистая мужская... Что это… бедро?

— Ниже, — произносит Кейдж мягко.

Хмуро глядя на него, я роюсь на дне его кармана, пока мои пальцы не находят что-то.

Что-то маленькое, круглое и металлическое.

Мой пульс бьет по нервным окончаниям, я вынимаю предмет и поднимаю его. Затем я смотрю на Кейджа широко раскрытыми глазами, приоткрыв губы и испытывая глубокое потрясение.

Кейдж берет у меня кольцо и надевает его на безымянный палец моей дрожащей левой руки.

— Это русский любовный узел. Три взаимосвязанных кольца означают различные аспекты преданности. Белое золото мягкое. Мягкость подобна любви, которая скрепляет двух людей вместе. Желтое золото означает трудности, как настоящая любовь готова противостоять всем трудностям, что пытаются ее сломать. А розовое золото – это редкость, — бормочет Кейдж и смотрит мне прямо в глаза. — Как и то, что есть между нами.

Когда я начинаю плакать, Кейдж выглядит подавленным.

— Вот дерьмо. Тебе оно не нравится.

Я падаю на грудь Кейджа и слабо ударяю кулаком по плечу. Я надеюсь, что это хорошая идея Кейджа, но я слишком эмоциональна, чтобы беспокоиться.

Он хрипло говорит:

— Прости. Я верну его. Еще слишком рано.

— Может, ты заткнешься? Это я от счастья! — говорю сквозь рыдания.

— А? — Кейдж делает паузу, затем хихикает. — Мне бы не хотелось видеть тебя, когда тебе грустно.

Я плачу на груди Кейджа, он обнимает меня, пока я не успокаиваюсь достаточно, чтобы поднять голову и посмотреть на него.

Когда он видит мое лицо, мягко поддразнивает:

— Кто же знал, что такая красивая девушка может быть такой уродливой плаксой?

Я вытираю мокрое лицо, шмыгая носом.

— Еще одна острота в мой адрес, и я убью тебя на месте.

— Нет, ты этого не сделаешь. Я тебе нравлюсь.

— Ты в порядке. Я полагаю.

Снова усмехнувшись, Кейдж притягивает меня к своей груди и кладет подбородок мне на макушку. Затем он становится серьезным, делая долгий, медленный вдох. Он тихо говорит:

— Это кольцо обещания, детка. Я обещаю тебе, что я твой. Но…

Когда Кейдж колеблется, я поднимаю голову и смотрю на него. Укол ужаса сжимает мой желудок.

— Но что?

Он ласкает мою щеку, нежно вытирая большим пальцем оставшуюся слезинку.

— Но это не обручальное кольцо, потому что мы никогда не сможем пожениться.

Я закрываю глаза, надеясь, что он не сможет увидеть, как он только что пронзил мне сердце.

— Потому что это небезопасно для меня, верно?

— Потому что мне нельзя.

Я широко раскрываю глаза. Смотрю на его красивое лицо, нахмурив брови.

— Нельзя? Что ты хочешь этим сказать?

— Я имею в виду, когда я сказал тебе, что моя жизнь не принадлежит мне, это включает в себя решения о таких вещах, как если бы я захотел жениться. В том числе и касаемо кандидатуры жены.

Потрясенная, я отталкиваю Кейджа и отступаю, недоверчиво глядя на него.

— Ты шутишь.

— Нет.

Выражение его лица подтверждает слова. Кейдж выглядит так, будто пришел на похороны своего лучшего друга.

— Так кто же решает за тебя?

Когда он не отвечает и просто стоит и смотрит на меня, как будто кто-то умер, я понимаю, кто это.

С нарастающим чувством страха я медленно говорю:

— Твой босс решает. Максим Могдонович.

В его голосе сквозит страдание, но Кейдж говорит:

— Раньше это никогда не имело значения. Я думал, что всегда буду один. Таким, каким я был всегда. Не было никакой возможной версии моей жизни, которую я мог бы себе вообразить, в которой было бы нечто подобное. Или кто-то вроде тебя.

Холодная, жестокая реальность выливает мне на голову ушат ледяной воды. Истинные масштабы моей ситуации становятся до боли очевидными.

Я влюблена в мужчину, у которого не может быть детей.

Который не может жить со мной.

Который не может жениться на мне.

Который, возможно, в один прекрасный день будет вынужден жениться на ком-то другом.

И у него не будет выбора в этом вопросе.

Он сделает это, чтобы выполнить свою клятву.

Когда я делаю шаг назад, Кейдж протягивает руку и хватает меня за запястье. Кейдж притягивает меня к своему телу, берет мое лицо в свои руки и рычит:

— Несмотря ни на что, я всегда буду принадлежать только тебе. Ты всегда будешь моей. Это не изменится.

— Изменится, если ты женишься на другой женщине! Или ты думал, что я поделюсь?

Я пытаюсь вырваться, но Кейдж крепко прижимает меня к себе, обнимая сильными руками.

— Он не найдет мне жену. Я нужен ему такой, какой я есть. Сосредоточенный. Не отвлекающийся.

— Но он мог бы, верно?

Когда Кейдж не отвечает, у меня уже готов ответ.

Мой смех выходит уродливым, он сдавленный, наполненный темным отчаянием.

— Верно. Он в любой момент может решить, что ты должен жениться на какой-нибудь принцессе мафии, чтобы заключить союз с ее семьей. Разве не так обычно заключаются браки по договоренности?

Я снова плачу. Но на этот раз не от счастья. Это слезы ярости. Слезы боли. Слезы полного разочарования в себе от того, что я позволила своему сердцу одержать демоническую власть над моей головой и завести меня в эту ужасную ситуацию.

Если бы я могла надрать себе задницу, я бы так и сделала.

— Отпусти меня.

После минутного колебания Кейдж делает то, о чем я прошу, раскрывает объятия и отпускает меня. Я отстраняюсь, прохожу половину комнаты, затем останавливаюсь и оборачиваюсь.

— Вот почему ты сказал, что сначала заставишь меня влюбиться в тебя, прежде чем я узнаю все твои секреты, верно? Потому что даже если бы я смогла смириться с тем, чем ты зарабатываешь на жизнь, ты понимал, что я вряд ли смогу пережить нечто подобное. — Кейдж молчит. Его грудь быстро поднимается и опускается. Его темные глаза горят. — Что ж, поздравляю. Твой план сработал. И не смей разговаривать со мной до конца дня, потому что я так зла на нас обоих, что готова взорваться!

Глаза Кейджа вспыхивают. Он делает шаг вперед, его взгляд обжигает меня.

— Ты хочешь сказать, что влюблена в меня?

Раздраженная, я вскидываю руки в воздух.

— Ты что, издеваешься? Тебе прямо сейчас хочется услышать признания в любви? Сейчас, когда я готова открутить тебе голову?

Все еще медленно продвигаясь вперед, Кейдж тихо произносит:

— Ты влюблена в меня. Скажи это.

Я так злюсь, что меня начинает трясти. Я тоже все еще немного плачу, но слезы отошли на второй план, и теперь ярость заняла их место. Кипя от злости, я смотрю на него.

— Ты эгоистичный, высокомерный сукин сын.

— Виноват. Скажи это...

— Разве я согласилась бы на это безумие, если бы не была влюблена в тебя?

Голос Кейджа падает на октаву, становясь убийственно нежным. Он все еще продвигается вперед.

— Тогда скажи это. Скажи мне. Я хочу услышать эти слова.

— А я хочу слышать, как ты стонешь от боли, когда я бью молотком по всем твоим пальцам, но мы не всегда можем получить то, что хотим.

Я разворачиваюсь и выхожу из гостиной, иду по коридору в свою спальню. Кейдж идет за мной по пятам. Я врываюсь в ванную, намереваясь захлопнуть за собой дверь и запереть ее, но он слишком близко. Кейдж врывается ко мне, толкает к раковине.

Взбешенная тем, что Кейдж не оставляет меня в покое в том месте, где я бы спокойно могла насладиться нервным срывом наедине с собой, я хватаю расческу с раковины и размахиваю ею перед ним.

— Не заставляй меня использовать это на тебе!

Это нелепая угроза, отчасти потому, что у меня нет ни малейшего намерения ударить его расческой, а отчасти потому, что Кейдж, вероятно, просто посмеялся бы надо мной, если бы я это сделала, но это заставляет его остановиться.

Кейдж смотрит на расческу в моей руке, потом снова на меня.

Его голос звучит хрипло.

— Может, тебе стоит сделать это.

Смущенная тоном его голоса и новым, полным секса взглядом, я на секунду замираю.

— Эм… что?

— Может, тебе стоит наказать меня?

Когда я понимаю, что Кейдж имеет в виду, удивленно поднимаю брови, а он кивает.

Затем Кейдж поворачивается и идет к открытой двери, стягивает спортивные штаны до середины бедер и поднимает руки над головой, упираясь предплечьями в лепнину вокруг верхней части дверного проема.

Расставив ноги, оголяя спину и задницу, он оглядывается через плечо и ждет.

27

Нат

Кейдж является обладателем одной из тех идеальных, твердых, округлых мужских задниц, которые вы можете видеть у элитных спортсменов. На ней нет ни грамма жира. Кожа там бледнее, чем у него на спине или бедрах, при этом она выглядит мягкой, нежной и безупречной.

Держу пари, если бы я сильно ударила по ней расческой, кожа бы там приобрела вишнево-красный оттенок.

Я сглатываю, потому что во рту пересохло. В ушах у меня странное жужжание. У меня немного кружится голова. Моя ярость вылетела в окно, ее место заняли сексуальные эндорфины, пропитавшие мою кровь.

Неудивительно, что Кейдж хочет отшлепать меня. Просто стоя здесь и обдумывая идею сделать это с ним, я вибрирую всем телом, как одна из моих игрушек.

— Не беспокойся о том, что причинишь мне боль. У меня высокий болевой порог, — произносит Кейдж.

— Знаешь, это обломает весь кайф, если ты не чувствуешь боли.

— Я не говорил, что не смогу ее почувствовать. Я просто не хочу, чтобы ты сдерживалась.

Голос Кейджа мягкий и гипнотический. Или, может быть, я чувствую себя загипнотизированной от того адреналина, заполняющего все мои вены.

Когда я сказала Кейджу, что позволю отшлепать себя только в том случае, если сначала сделаю это с ним, я не думала, что гипотетическое предложение станет реальностью. Это была пустая угроза, потому что какой мужчина позволил бы своей девушке надрать ему задницу?

Такой, как этот, по-видимому.

Кейдж злой гений.

Когда я подхожу к нему ближе, расческа в моей руке становится теплее, как будто она живая. Она деревянная, с огромным плоским прямоугольным верхом, предназначена для расчесывания густой шевелюры, как у меня.

По форме она похожа на весло.

Я останавливаюсь сбоку от Кейджа. Передо мной открывается великолепный вид на его тело, все эти татуировки и выпуклые мышцы. Его толстый, наполовину эрегированный член упирается в бедро.

Когда я в волнении облизываю губы, он хрипло произносит:

— Я буду считать вслух.

Десять шлепков по его голой заднице в качестве наказания, пока он отсчитывает их своим сексуальным, грубым голосом…

Это рождественское чудо.

Кейдж смотрит на меня через плечо. Его дыхание участилось. Воздух в комнате кажется теплым и опасно заряженным, как будто одна искра может вызвать гигантский взрыв.

— Черт возьми, Натали. Сделай это!

Кейдж, должно быть, знал, что отрывистая команда выведет меня из себя, потому что когда моя рука послушно выполняет приказ, а расческа с треском соприкасается с его кожей, Кейдж издает удовлетворенный возглас, как будто только что выиграл пари с самим собой.

В его голосе проскальзывает смешинка, когда начинает считать:

— Один.

Я стискиваю зубы и снова опускаю руку.

— Ты самодовольный...

Щелк!

— Властный...

Щелк!

— Несгибаемый...

Щелк!

— Самоуверенный...

Щелк!

— Придурок!

Я останавливаюсь, тяжело дыша, уставившись на задницу Кейджа. Она приобретает очень приятный оттенок пятнисто-розового цвета. Когда я смотрю на его лицо, его глаза горят живым огнем.

— Полегчало?

— Нет. Ты не считал.

— Да, верно. Мы уже на пяти. Не хотелось тебя отвлекать.

Я окинула взглядом его тело с головы до ног. Кейдж не напрягается, чтобы держать руки над головой, но его дыхание неровное. Тонкая струйка пота выступила у него на лбу.

Его эрекция теперь твердая, как камень, торчит из бедер и указывает на потолок. Маленькая капелька прозрачной жидкости поблескивает в щели головки члена Кейджа.

Я не хочу, чтобы все закончилось так быстро. Мы уже на полпути к десяти.

Я протягиваю руку и легонько глажу одну из его красных ягодиц. Его член дергается. Кейдж тихо втягивает воздух и напрягается.

Проведя кончиком пальца по образовавшемуся рубцу на его ягодице, я зачарованно наблюдаю, как член Кейджа снова дергается, небольшой пульс от основания, который движется вверх по его твердому стволу и заставляет головку задрожать.

Эта маленькая капля предэякулята сверху уже зовет меня по имени.

Я бормочу:

— Не двигайся.

Затем я окунаю кончик пальца в каплю и медленно распределяю ее по поверхности головки небольшим кругом.

Кейдж повинуется мне и остается неподвижным, но он не может сдержать небольшую дрожь удовольствия, которая прокатывается по его телу от моего прикосновения. Или слабого стона, сорвавшегося с его губ.

Этот звук пронзает меня, как электрический разряд.

Мои соски твердеют. Волна тепла устремляется к моей сердцевинке. Неожиданное желание упасть на колени и отсосать у него захватывает меня, но вместо этого я обхватываю пальцами толстый ствол Кейджа и нежно поглаживаю его, от кончика к основанию и обратно.

Кожа на его члене самая мягкая на всем теле. Она словно бархат.

Бархат, натянутый на сталь.

Когда мы смотрим друг другу в глаза, я чувствую нашу неразрывную связь каждой клеточкой.

— Подрочи мне левой рукой. Ударь меня правой, — хрипит Кейдж.

— О, ты думал, что ты здесь главный? Это должно быть наказанием, помнишь?

Я сжимаю его член у основания. Мои пальцы не могут дотянуться до него полностью.

— Итак, поехали.

Держа основание его члена, я шлепаю Кейджа по заднице еще четыре раза расческой, останавливаясь на секунду после каждого удара, чтобы дать ему время посчитать. Когда мы добираемся до отметки девять, Кейдж тяжело дышит, прижимаясь бедрами к моей руке, пытаясь войти в нее. Все мышцы его живота сжаты.

И я так возбуждена, что могу воспламениться.

— Еще один. Сделай это сейчас же, — рычит Кейдж.

— Что будет, когда я закончу?

— Теперь моя очередь.

Я не могу отдышаться. Все мое тело дрожит. Я шепчу:

— Мне страшно.

— Я не причиню тебе вреда, милая. Обещаю.

— Нет, я имею в виду… Я боюсь, что мне это понравится.

Удерживая мой взгляд, Кейдж говорит:

— Тебе понравится.

Голод тела.

Эту фразу я слышала и раньше, но никогда не понимала ее значения. Но теперь я знаю. Это жажда, боль, страстное вожделение, которое овладевает вами и превращает вас в изголодавшееся существо. Я так жажду этого мужчину всем своим естеством, что у меня текут слюнки.

Я в последний раз шлепаю Кейджа по заднице, затем отпускаю его член и отступаю от него, роняя расческу на пол.

Кейдж медленно опускает руки по бокам. Он оглядывает меня с головы до ног через плечо и облизывает губы.

— Десять, — тихо произносит Кейдж.

Его задница красная, член твердый, и у него выражение лица, как у тигра, которого освободили от цепей после пятидесяти лет плена.

Кейдж наклоняется и подтягивает штаны. Затем он поворачивается ко мне с тлеющим огоньком страсти в глазах.

Своим твердым, властным голосом он приказывает мне:

— Иди сюда.

Холодная паника разливается по моим венам. О боже. О боже, о боже, о боже!

Дрожа всем телом, я делаю неуверенный шаг к нему. Когда я не иду дальше, Кейдж теряет терпение, протягивая руку. Он жестикулирует пальцами, чтобы я поторопилась, черт возьми.

Я делаю глубокий вдох и продолжаю идти, покусывая на ходу губу. Когда я стою прямо перед ним, Кейдж берет меня за запястье и заламывает мне руку за спину, сжимая челюсть другой рукой.

Глядя на меня из-под полуприкрытых век, он говорит:

— Леди, позвольте делать с вами все, что мне заблагорассудится.

Хотя технически это вопрос, его тон все еще остается темным, командным.

Мое сердечко не было создано для такого стресса. У меня кружится голова, я почти теряю сознание, словно пьяница, у которого проблемы с равновесием.

— Что, если… — Я облизываю губы, пытаясь отдышаться. — А что, если ты сделаешь что-то, чего я не хочу?

— Скажи «красный», и я остановлюсь. Если тебе неудобно, но вместе с тем ты еще не уверена, хочешь ли, чтобы я остановился, скажи «желтый». Если тебе что-то нравится, скажи «зеленый».

Я воображаю себе, как корчусь на кровати, когда Кейдж по-своему обращается со мной, в бреду бормоча: «Зеленый, зеленый, зеленый!»

— Я буду говорить с тобой по мере своих действий, чтобы убедиться, что у тебя все в порядке. Я не причиню тебе вреда. Ты будешь за главную. Все прекращается, если ты так говоришь. А теперь дай мне свое разрешение.

Кейдж утверждает, что я буду главной, но я едва ли в состоянии контролировать реакции собственного тела.

Вся моя центральная нервная система находится в режиме расплавления. Мой пульс колотится, колени стучат, а легкие не снабжают мозг достаточным количеством кислорода. Я буквально чувствую, что вот-вот потеряю сознание от холода. Единственное, что удерживает меня на ногах, - это рука, вцепившаяся в пояс его спортивных штанов.

— Я... я...

Кейдж ждет, раздув ноздри и поджав губы, он выглядит таким чертовски сексапильным, что меня прошибает пот.

Наконец, требуемое им разрешение порывисто вылетает из моего рта:

— О, черт с ним. Да, я даю тебе добро.

Прежде чем я успеваю отключиться, Кейдж подхватывает меня на руки и шагает в спальню.

Держа меня на руках, он садится на край матраса, переворачивает меня так, что я лежу лицом вниз у него на коленях, моя грудь на кровати, а задница в воздухе. Кейдж стягивает мои шорты до середины бедра, придерживает меня и говорит хриплым голосом:

— Я мечтал об этом в течение нескольких месяцев.

Кейдж быстро и ловко шлепает меня по заднице.

Когда я подпрыгиваю и визжу, он смеется.

Мрачно.

Кейдж снова шлепает меня, на этот раз по другой ягодице, чуть сильнее. Это посылает ударную волну удовольствия по моему телу. Место, куда он ударил меня, покалывает и саднит, но не вызывает боли.

И все же у меня учащенное дыхание. Мои трясущиеся руки сжимаются в кулаки на простынях.

— Первый был на первом уровне. Второй был на втором уровне. Вот тебе тройка. Скажи мне, хочешь ли ты, чтобы я был мягче или жестче.

Кейдж снова шлепает меня по заднице, на этот раз с большей силой. Я делаю глубокий вдох, моя спина напрягается. Затем он проводит своей большой грубой рукой по обеим моим ягодицам, взад и вперед из стороны в сторону, нежно поглаживая место, куда пришелся удар, и ожидая.

У меня уже мокро между ног. Мое сердцебиение учащается. Мои соски напряжены и болят.

Я шепчу:

— Я хочу сильнее.

Кейдж прерывисто выдыхает. Прижавшись к моему животу, его член пульсирует.

— Готова?

— Да.

Удар пришелся по моей левой ягодице. Он сильнее, чем другие, почти на грани боли, но жар, который расцветает на моей коже, заставляет меня стонать.

Я закрываю глаза и беспокойно ерзаю у него на коленях, ожидая еще одного.

Ожидание и желание.

Голос Кейджа - успокаивающая ласка для моего воспаленного мозга.

— Поговори со мной, детка. Как ты себя чувствуешь?

— Отлично.

— Используй цвета.

— Зеленый.

Кейдж сжимает мою нежную плоть, поглаживая вниз от ягодиц до верхней части бедра, нежно лаская меня там, затем перемещает руку на другую ногу и скользит ею вверх. Вся моя задница разгоряченная и изысканно чувствительная, готовая к его прикосновениям.

— Я собираюсь сделать пять ударов, а потом остановлюсь и снова спрошу, как ты себя чувствуешь. Готова?

Мой ответ представляет собой слабое хныканье.

Голос Кейджа становится жестче.

— Натали. Ты готова?

Когда я шепотом произношу слово «да», он делает серию резких, жгучих шлепков по моей заднице, используя ту же силу удара, что и в прошлый раз. Вся моя задница трясется с каждым ударом.

Это невероятно.

Сексуально, жгуче и невероятно. Вся нижняя часть моего тела пульсирует от жара. Я стону громче, покачивая бедрами.

Кейдж выдыхает:

— Черт, детка. Тебе это нравится, не так ли?

Так слабо, что едва слышно, я говорю:

— Зеленый. Супер ультра-мега зеленый. Еще больше. Пожалуйста, еще.

Стон Кейджа едва слышен. Он снова проводит рукой по моей заднице, по всему телу, затем опускает пальцы между моих бедер, находя мой влажный центр.

Когда Кейдж нежно щиплет мой набухший клитор, я задыхаюсь. Затем он обводит пальцами чувствительный бугорок, шепча:

— Так. Чертовски. Идеальна.

Когда я отталкиваюсь от руки Кейджа, испытывая боль от ощущения его пальцев внутри меня, он отстраняется и вместо этого наносит мне еще пять шлепков по заднице.

Содрогаясь от удовольствия, я издаю стон.

Кейдж снова гладит мой клитор, пока я не прижимаюсь тазом к его руке, а затем возвращается к шлепкам. За каждые пять ударов его руки я вознаграждаюсь вниманием к своей киске.

Менее чем через минуту изысканно мучительных движений взад и вперед я балансирую на грани оргазма.

Я хнычу.

— Пожалуйста, Кейдж. Пожалуйста.

— Поговори со мной.

— Мне нужно кончить. Пожалуйста, заставь меня кончить.

— О, я так и сделаю, детка. Только не сейчас.

Я разочарованно стону, зарываясь лицом в простыни.

— Я собираюсь продолжать, но я не хочу, чтобы ты кончала. Я хочу, чтобы ты сдержалась ради меня. Скажи мне остановиться, когда подойдешь слишком близко.

Мне трудно произнести хоть слово между моими затрудненными вдохами.

— Это еще зачем?

Его голос становится мягче.

— Потому что оргазм будет намного интенсивнее, если ты попытаешься подождать. Он будет расти и нарастать, пока ты не станешь сверхновой. Я хочу подарить тебе его. Я хочу, чтобы ты кончила сильнее, чем когда-либо прежде. Но если ты этого не хочешь, ты знаешь, что сказать.

Есть определенная вероятность, что я могу умереть в этом сценарии, но я готова пойти на такой риск.

Стиснув зубы, я говорю:

— Зеленый.

На этот раз удары интенсивнее и быстрее.

У меня нет времени между ними, чтобы оправиться от одного, прежде чем прилетает следующий, горячий и обжигающий. Я стону в конце, а затем стону еще громче, когда его пальцы скользят по моему скользкому жару.

— Посмотри, как ты раздвигаешь для меня ноги пошире, — произносит Кейдж низким и грубым голосом. — Наклони бедра, чтобы я мог видеть эту красивую розовую киску, молящую о моем члене. Этот пухлый маленький клитор жаждет моего языка на нем.

Кейдж осторожно дергает за него. Я почти кричу от удовольствия, но вместо этого стону в простыни.

Кейдж скользит пальцами по всей моей расщелине, распределяя мою влагу вокруг, лаская мою киску, как будто это его любимое домашнее животное, все время разговаривая со мной своим низким, гипнотическим голосом, рассказывая мне, как он обожает меня, как он нуждается во мне, как он не может ясно мыслить, когда мы порознь.

Всхлипывая, я говорю:

— Я близко, я прямо там, о боже, я там...

Кейдж убирает пальцы меж моих ног и прижимает их к моим губам, приказывая:

— Соси.

Я жадно пробую себя на нем. Умираю от желания, чтобы он засунул эти пальцы глубоко в меня, так глубоко, как только сможет.

Кейдж рычит:

— Сейчас я тебя свяжу. Свяжу тебя, завяжу глаза и трахну. Но перед этим я поставлю тебя на колени и заставлю сосать мой член, пока я буду шлепать тебя еще немного, потому что я не могу насытиться этой красивой задницей и тем, как ты реагируешь на меня.

Кейдж переходит на русский и продолжает говорить.

Я стону из-за толстых пальцев, засунутых мне в рот.

Мои глаза закатываются.

Это лучшее Рождество в моей жизни.

28

Нат

Kейдж толкает меня на пол рядом с кроватью. Он велит мне встать на четвереньки и говорит, чтобы я сжала его бедро, если подойду слишком близко к оргазму.

Затем он шлепает меня по голой заднице снова и снова, пока я сосу его член и отчаянно пытаюсь не кончить.

Когда Кейдж останавливает порку, проводя открытой ладонью по моей горящей заднице, я скулю – звук доносится из глубины горла – сжимая бедра вместе, чтобы попытаться получить некоторое облегчение от пульсирующей боли в моей сердцевине.

— Нет, детка, — говорит он, тяжело дыша. — Еще не время.

Одна из моих рук обхватывает толстый ствол его члена. Другая, дрожа, покоится на его бедре. Я беру его глубоко в горло, затем отстраняюсь и провожу языком вокруг набухшей головки, любовно облизывая щель.

Кейдж издает стон. Затем он наклоняется и ласкает мои груди, обхватывая их своими грубыми руками и пощипывая мои твердые соски, посылая горячие разряды удовольствия прямо между моих ног.

Я снова хнычу. Я так сильно нуждаюсь в том, чтобы он трахнул меня, что я на грани рыданий.

— Тебе нужен мой член?

Я киваю, посасывая сильнее.

Он берет мою руку и опускает ее ниже, так что я обхватываю его яйца. Я нежно сжимаю их, получая от Кейджа призовой тихий стон. Он запускает руку в мои волосы и сжимает мой затылок, выгибая бедра в такт движениям моего языка.

Когда я смотрю на Кейджа, его глаза закрыты. Губы влажны и приоткрыты. Глубокие морщины пересекают его лоб. Каждый мускул в его животе сжат.

Кейдж так же близко, как и я.

— Обожаю твой рот. Господи, это просто невероятно, — шепчет он.

Когда я сжимаю его бедро, Кейдж открывает глаза и смотрит на меня сверху вниз. Его зрачки так сильно расширены, что радужная оболочка почти стерта.

Кейдж тянет мою голову назад. Его член выскакивает у меня изо рта. Он жадно целует меня, просовывая язык глубоко в мой рот, затем тянет меня на кровать, держа руки под мышками.

Толкнув меня на спину, Кейдж снова целует меня, обхватывая ладонью свой член и сжимая его.

— Я также без ума от этой пизденки, — грубо говорит он мне в рот. Кейдж скользит пальцем глубоко внутрь меня, заставляя меня выгибаться и стонать. — И от этих красивых сисек.

Кейдж опускает голову мне на грудь. Он всасывает мой сосок, вращая языком вокруг, прежде чем нежно прикусить.

Я вздрагиваю от удовольствия, погружая руки в его волосы и прижимаясь грудью ближе к его рту.

— Я люблю каждую твою гребаную идеальную часть, всю тебя, внутри и снаружи, и я никогда не отпущу тебя, что бы ни случилось. Ты меня понимаешь?

Голос Кейджа прерывается, в нем слышится отчаяние.

Я открываю глаза и обнаруживаю, что Кейдж смотрит на меня с обжигающей силой. Его лицо раскраснелось. Он более эмоционален, чем я когда-либо его видела, его сердце пылает в его глазах.

Когда я киваю, Кейдж снова целует меня, глубоко, издавая низкий звук удовольствия.

Затем Кейдж отстранился и встал на край кровати, глядя вниз.

— Не двигайся. Тебе запрещается это делать или издавать какие-либо звуки.

Голос Кейджа изменился. Он опустился ниже, становясь тверже и темнее. Выражение его лица тоже изменилось. Он закрыт. Непроницаемый.

Кейдж в полном альфа-режиме.

Дрожа, с пылающей кожей и бешено бьющимся сердцем, я снова киваю.

Кейдж подходит к моему комоду и открывает ящик. Не найдя того, что искал, он открывает другой, затем протягивает руку и отодвигает трусики и лифчики в сторону, затем поворачивается ко мне, держа пару чулок.

— Ляг на спину посреди кровати.

Я перебираюсь с края матраса на середину, затем ложусь. Кейдж возвращается к кровати и стоит там, глядя на меня, его голодный взгляд блуждает по моему обнаженному телу.

— Закинь руки за голову и раздвинь ноги.

Если мое сердце продолжит делать то, что делает, я либо потеряю сознание, либо умру. Тем временем я поднимаю руки, кладу их на подушку над головой и раздвигаю ноги еще шире.

Кейдж обматывает один из моих чулок вокруг запястий и связывает концы вместе. Затем он поднимает мои руки и использует другой чулок, чтобы привязать мои запястья к решетчатому изголовью кровати. Кейдж проверяет прочность узлов, дергая их, пока не убеждается, что они выдержат.

— Не сильно давит?

— Нет. Все в порядке.

— Отлично. Скажи мне, если тебе станет некомфортно.

Кейдж наклоняется и целует меня. Затем, очень легко, он шлепает меня между раздвинутых ног.

Я вздрагиваю от неожиданности и задыхаюсь у его рта. Горячие волны удовольствия вырываются из моей киски, пробегая по моему телу.

— Цвет?

Задыхаясь, я шепчу:

— Зеленый.

Глядя в мои широко раскрытые глаза, Кейдж ласкает меня, щипая и поглаживая мои влажные складки, пока я, задыхаясь, не начинаю извиваться под его рукой. Затем Кейдж снова легонько шлепает меня, заставляя стонать, как будто я самая настоящая порнозвезда.

Это невероятно. Сексуально, интенсивно и невероятно. Я хочу, чтобы он сделал это снова, но не смею просить его об этом.

Кейдж все равно знает.

— Ты могла бы кончить вот так, не так ли?

Я энергично киваю.

Его веки опускаются. Опасная улыбка кривит его полные губы.

— Хорошая девочка. Но давай в следующий раз. На этот раз тебе не позволено кончить, пока мой член не наполнит тебя до краев, и пока я не позволю тебе сделать это лично.

Кейдж еще раз пощипывает пальцами мою пульсирующую киску, затем встает и направляется обратно к моему комоду. Пока он открывает ящики и заглядывает в них, я беспокойно ерзаю на кровати, дергая за завязки.

Ощущение того, что тебя сдерживают, одновременно нагоняет страх и одновременно очень эротично. Я верю, что Кейдж не причинит мне вреда, но все еще есть элемент первобытного страха быть связанной. Быть беспомощной.

Я знаю, что это тоже часть того, что делает это таким захватывающим.

Кейдж будет делать со мной все, что ему заблагорассудится, выталкивая меня за пределы моего уровня комфорта, пока я не нажму на тормоза. Мысль о том, что он может сделать — что он может сделать, если я позволю ему, — сводит меня с ума от желания.

Я - один большой оголенный нерв, наэлектризованный и уязвимый.

Я никогда в жизни не была так возбуждена.

Затем Кейдж поворачивается, и мое сердце замирает в груди, когда я вижу, что у него в руках: черный шелковый шарф.

Я точно знаю, что он собирается с ним делать.

— Видела бы ты свое лицо. Цвет? — бормочет Кейдж.

— З-зеленый.

Кейдж направляется ко мне так медленно, что предвкушение нарастает, пока я почти не кричу. Затем он наклоняется и кладет руки на матрас по обе стороны от моей головы.

— Я обожаю тебя. Готова?

С трудом сглотнув, я киваю.

Кейдж нежно целует меня в губы, затем несколько раз оборачивает шарф вокруг моей головы, чтобы я не могла видеть сквозь него. Однако мой нос и рот все еще открыты, так что я могу свободно дышать.

Ну, вернее, я могла бы легко дышать, если бы не была слишком занята гипервентиляцией.

— Дыши глубже, детка, — успокаивающим шепотом говорит Кейдж, завязывая концы шарфа на моей переносице. — Не забывай, ты здесь главная.

Я здесь главная. Я здесь главная. Я здесь главная.

Срань господня, кажется, я умираю.

Кейдж прижимает руку к моей груди и оставляет ее там на мгновение, пока я пытаюсь контролировать свое дыхание. Я остро ощущаю каждую часть своего тела, как никогда раньше. Я чувствую, как кровь бежит по моим венам. Я чувствую, как воздух пробегает по всем крошечным волоскам на моих руках. Я чувствую себя точно настроенным метеорологическим прибором, измеряющим температуру всего в комнате каждым наэлектризованным нервом и клеткой.

Кейдж сидит рядом со мной, излучая тепло и силу.

— Ты такая красивая. Моя прекрасная девочка. Скажи, что ты моя.

Я облизываю губы и говорю это, затаив дыхание.

Кейдж перемещает руку от центра моей груди к одной из моих грудей, нежно лаская ее. Он проводит большим пальцем по моему твердому соску. Кейдж скользит рукой вниз по моему животу и между ног.

— Скажи, что это мое.

Мой ответ слабый.

— Это твое. Ты знаешь, что это так. Мне кажется, мое сердце не выдерживает.

— А теперь тише. Больше никаких звуков, пока я не задам тебе вопрос.

Кровать двигается, и я чувствую горячий рот Кейджа на своем центре. Я тяжело вздыхаю, когда он медленно облизывает мой клитор, посасывая его, как будто кормится грудью. Я раздвинула ноги еще шире, поднимая бедра к его рту.

Затем Кейдж пирует мной, ритмично пощипывая оба моих твердых соска одновременно.

Я стону, откидывая голову на подушку.

Когда раздается легкий шлепок между ног, я не готова к этому. Я резко дергаюсь в своих оковах, задыхаясь.

— Я сказал, тише.

Его голос опьяняет. Глубокий и низкий, он вибрирует силой и мощной мужественностью.

Я реагирую на это в гораздо более глубоком месте, чем мое сознание, инстинктивно подчиняясь. Расслабившись на матрасе, я перестаю пытаться контролировать свое бешеное сердцебиение, свое неровное дыхание или хаотический вихрь мыслей, проносящихся в моей голове.

Я полностью отдаюсь ему.

Потому что Кейдж, кажется, знает все, он знает и это тоже.

Он рычит:

— Ты была рождена, чтобы быть моей. Моей королевой. Ты не преклоняешь колени ни перед кем, кроме меня. И я, блядь, боготворю тебя за это.

Кейдж снова шлепает по моей обнаженной, ноющей киске, чуть сильнее, испытывая меня.

Я тяжело втягиваю воздух через нос, но молчу.

Моя награда - его рот, осушающий меня до капли меж моих ног.

Когда я задыхаюсь и дрожу всем телом, преодолевая волну, быстро несущую меня к горящему яркому пику, его рот исчезает. Я лежу молча и дрожу на кровати, обливаясь потом, пока не слышу, как выдвигается прикроватный ящик и Кейдж роется в нем.

Он говорит сам себе:

— Вот этот.

Раздается тихий щелчок, затем комнату заполняет жужжащий звук. Затем рука Кейджа оказывается на моей челюсти, поворачивая мою голову.

— Соси, пока я не скажу «хватит».

Головка его члена касается моих губ. Я открываю их и беру его эрекцию в рот, с энтузиазмом посасывая.

Кейдж скользит вибратором между моих ног.

Это изысканная пытка – пытаться дышать вокруг его огромного члена и не издавать ни звука удовольствия, когда он скользит вибратором взад и вперед по моему набухшему, чувствительному клитору. Когда Кейдж мягко толкает его в меня, я почти ломаюсь и стону, но вовремя останавливаюсь.

Мои бедра, однако, имеют свое собственное мнение. Они бессмысленно раскачиваются взад и вперед, пока Кейдж трахает меня вибратором, а я глубоко заглатываю его член.

— Великолепно, — бормочет он сквозь стиснутые зубы. — Господь милостивый.

Мой пульс учащается. Я парю где-то над своим телом, смотрю вниз, но чувствую все. Каждая вибрация, каждый удар, каждая пульсирующая вена в его члене, когда он скользит по моему языку и губам.

Я также чувствую себя сильной.

Потому что я знаю, что стоит мне сказать хоть слово, все это прекратится. Даже если это убьет Кейджа, если он остановится, он сделает это немедленно, если я этого захочу.

Я не хочу. На самом деле, я надеюсь, что это никогда не закончится.

Тяжело дыша, Кейдж вырывается из моего рта. Он достает вибратор и выключает его. Затем забирается на кровать, раздвигает мои ноги шире коленями и устраивается надо мной, балансируя на одном локте, мои бедра раздвигаются вокруг его бедер, а его живот прижимается к моему.

Кейдж скользит своим членом по моим влажным складкам, вверх и вниз, затем толкается в мой вход, пока только головка не просовывается внутрь.

Я выгибаюсь, задыхаясь, вне себя от удовольствия, отчаянно желая, чтобы он вошел глубоко.

Но Кейдж не говорит ничего. Вместо этого он обнимает меня и скользит рукой между моими ягодицами, пока не находит этот запретный маленький узелок плоти.

Кейдж поглаживает его кончиком пальца.

Я тоже мокрая там, от всей влажности, произведенной его ртом, вибратором и моим уровнем крайнего возбуждения. Такая влажная, что достаточно легкого толчка, и его палец скользнет внутрь.

Моя грудь прижимается к его груди. Все мое тело дрожит. Беспомощные в своих оковах, мои руки сжимаются в кулаки.

В мое ухо Кейдж говорит хриплым голосом:

— Цвет?

Он все еще стоит надо мной, пока я не произношу шепотом:

— Зеленый.

Затем Кейдж берет мой рот и толкает свой член глубоко внутрь меня.

Он трахает меня, одной рукой обхватив мой затылок, а другой лаская мою задницу, играя с ней, не надавливая, а просто слегка поглаживая, обводя вокруг.

Ощущения ошеломляющие.

Он – огромный и горячий сверху, его член – огромный и горячий внутри меня, его язык у меня во рту и его пальцы, нежно прощупывающие меня сзади. Я чувствую себя полностью окруженной им. Поглощенной его доминирующей мужественностью. Уничтоженной.

Когда Кейдж начинает говорить со мной по-русски – гортанные, иностранные слова, сексуально рычащие слова мне в ухо... я кончаю. Я больше не могу сдерживаться. Волны удовольствия накатывают на меня с возрастающей скоростью, пока я не начинаю дико брыкаться под ним, простонав его имя.

Кейдж целует меня в горло и приказывает:

— Кончай.

Затем он разрывает это тугое маленькое кольцо мышц между моими ягодицами и толкает свой палец внутрь меня.

Моя кульминация поражает меня, как взрыв.

Я теряюсь в ослепительной белизне тепла и удовольствия, содрогаясь вокруг него. Меня накрывает шум, похожий на завывание ветра в моих ушах. Я слышу, как Кейдж ругается откуда-то издалека, чувствую, как он вздрагивает, слышу его хриплые стоны, но я далеко в космосе, мчусь в бесконечность.

Сверхновая.

Пропала.

Я дикая, необузданная тварь. Я никогда не испытывала такого сильного чувства блаженства и эйфории. Меня ничего не волнует – ни прошлое, ни будущее. Существует только сейчас.

Только он существует, и я существую только для него.

Я наркоман, а он – героин, впрыснутый прямо в мои вены.

Момент растягивается в безвременье. Я живу и умираю тысячу раз, воскресая в его объятиях только для того, чтобы снова потеряться. Я теряю всякое представление о том, кто я есть, и это кажется правильным, как будто, потеряв себя, я наконец-то обнаружила то, что так отчаянно искала:

Значимость.

Эта связь, которая у нас есть прямо сейчас, – единственное, что имеет значение, потому что это единственное, что останется, когда все остальное исчезнет. Ничто ничего не значит, потому что в конце концов все это отпадает.

Кроме этого.

Я знаю, что унесу этот момент с собой в могилу… что бы ни произошло потом.

Когда я прихожу в себя, я плачу.

Мой любовник знает, что делать.

Быстро развязав мои руки, Кейдж тихо шепчет мне нежные слова похвалы и преданности. Он снимает повязку, заворачивает меня в одеяла и заключает в объятия. Кейдж укачивает меня, его руки и ноги обвиваются вокруг моего тела, его тепло и сила служат бальзамом для моего измученного разума.

С ним я чувствую себя в безопасности. В безопасности и под защитой, которые может дать только он.

Когда я засыпаю в его объятиях, измученная, Кейдж остается со мной, пока я снова не просыпаюсь через несколько часов, щурясь от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь жалюзи спальни.

— Привет, — бормочет он, улыбаясь мне одними глазами.

— Привет, — шепчу я в ответ, мое сердце расширяется.

— Ты голодна?

— Я бы не отказалась чего-нибудь пожевать. А ты?

— Сожрал бы лошадь.

— У меня лошадь как раз вся вышла. А как насчет блинчиков?

— Звучит фантастически. Все, что удерживает тебя подальше от духовки.

Какое-то время мы улыбаемся друг другу, а потом оба начинаем смеяться.

Проходит немало времени, прежде чем мы перестаем смеяться.

29

Нат

В тот день между мной и Кейджем что-то изменилось.

Мы не говорим об этом, но это есть, – осознание подобно разряду тока, осознание того, что мы вышли за пределы того, чем мы были раньше, на новую, более запретную территорию.

Мы предвосхищаем слова друг друга. Мы заканчиваем предложения друг за друга. Эмоции передаются одним лишь взглядом. Мы проводим неделю между Рождеством и Новым годом вдвоем в моем доме, разговариваем, едим, смотрим старые фильмы и занимаемся любовью.

Это рай.

И, как всякий рай, он имеет свои пределы.

Когда я просыпаюсь холодным снежным утром третьего января, я лежу в постели в объятиях Кейджа. Он уже проснулся и смотрит на меня темным, пристальным взглядом, но в его глазах есть что-то еще, что заставляет мое сердце трепетать.

Я шепчу:

— Ты уезжаешь?

— Вернусь так быстро, как смогу.

Я закрываю глаза и прижимаюсь к нему, желая, чтобы это продлилось еще немного. Но слишком быстро Кейдж вылезает из постели и одевается.

Я сажусь на кровати и подтягиваю колени к груди, наблюдая за ним, мои легкие сжимаются. Я знаю, что так будет всегда, и чувствую укол грусти, такой сильный, что у меня перехватывает дыхание. Но когда Кейдж снова поворачивается ко мне, я опускаю взгляд на простыни, чтобы скрыть глаза.

Он тоже не хочет покидать меня. Просто, как дважды два. Заставить его чувствовать себя виноватым не поможет ни одному из нас.

Стоя на краю кровати, он притягивает меня к себе. Я обнимаю Кейджа за талию и кладу голову на его твердый пресс, пока он гладит мои волосы.

— Когда у тебя снова начинаются занятия?

— На следующей неделе.

Жаль, что школьные каникулы не короче, потому что без работы, к которой можно вернуться, я не знаю, что буду делать со всем своим дополнительным временем теперь, когда он уйдет.

Кейдж обхватывает мое лицо ладонями и поворачивает его так, чтобы я смотрела на него. Его глаза затуманены; голос звучит очень мягко.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что даешь мне то, ради чего стоит жить.

Кейдж наклоняется и нежно целует меня в губы. Не говоря больше ни слова, он поворачивается и выходит.

Я сижу на кровати, где он оставил меня, и слушаю, как его шаги удаляются по дому. Входная дверь открывается и закрывается, и он уходит.

Зная, что меня ждет будущее с такими маленькими разбитыми сердцами, как это, я изо всех сил стараюсь не дать волю слезам. Затем я делаю глубокий вдох, сбрасываю одеяло, встаю, расправляю плечи и направляюсь в душ, чтобы начать свой день.

Нет смысла погрязать в страданиях. Это не служит никакой цели и в конце концов ничего не меняет.

Если кто и знает это хорошо, так это я.

~

Я занимаюсь стиркой. Убираю дом сверху донизу. Я быстро прохожу вокруг квартала. К тому времени, как стрелка часов приближается к пяти часам, я чувствую себя лучше, уверенная, что пройдет совсем немного времени, прежде чем Кейдж вернется, и этот кислый маленький узелок в моем животе сможет расслабиться.

Когда звонит мой сотовый, я нахожусь на кухне и наливаю себе бокал вина. Я хватаю телефон с того места, где он заряжается, на столешнице. Когда я вижу номер на дисплее, я вне себя от радости.

— Слоан! Ты жива!

Она смеется.

— Конечно, я жива, динь-а-лин. То, что мы не разговаривали десять дней, не значит, что я лежу где-то в канаве.

— Откуда мне было это знать? Ты позвонила мне не для того, чтобы поздравить с Новым годом. Или уже Рождеством.

Она снова смеется.

— Привет, дырявая башка, познакомься с дырявой башкой. Ты мне тоже не звонила, кстати.

Ухмыляясь, я говорю:

— Я была немного занята.

— О, правда? Расскажи. Твоя матка уже выпала, учитывая то количество ударов, которые ей пришлось принять на себя?

— Сначала ты. Как Ставрос? Где ты сейчас? Африка? Белиз?

Я слышу улыбку в голосе Слоан, когда она отвечает.

— Ближе. Подойди к входной двери.

Я разворачиваюсь и спешу через весь дом, распахиваю входную дверь и вижу, что она стоит на моем крыльце с телефоном у уха и улыбается мне.

Одетая в ослепительно ярко-розовый лыжный костюм в комплекте с белыми сапогами на меховой подкладке и соответствующей меховой белой шапкой, она выглядит так, словно только что вернулась с завоевания золотой медали на зимних Олимпийских играх.

Мы обнимаемся и начинаем смеяться.

— Я скучала по тебе!

Все еще смеясь, Слоан отстраняется.

— Знаю. Это так ужасно быть без меня. Но я уверена, что ты, должно быть, была занята своим жеребцом.

Слоан оглядывает меня, заглядывая в дом через открытую дверь.

Мое лицо вытягивается.

— Он уехал сегодня утром.

Она сухо говорит:

— Не без того, чтобы сначала пометить свою территорию, как я погляжу.

Протянув руку, чтобы коснуться нежного места на моей шее, на которое она смотрит, я краснею.

— Он, гм, иногда немного увлекается.

Слоан лучезарно улыбается мне.

— Конечно, знает, что делать. Ты восхитительна. А теперь открой вино, потому что нам еще многое предстоит наверстать.

— Великие умы мыслят одинаково. Я уже откупорила бутылочку.

Мы заходим внутрь. Когда добираемся до кухни, я беру со стойки еще один бокал и бутылку, и мы садимся за стол. Моджо выходит из гостиной и бросается к ногам Слоан. Через несколько секунд он уже храпит.

Улыбаясь ему сверху вниз, она легонько подталкивает его ботинком.

— Все еще огненный шар, я вижу.

Наливая ей вина, я хихикаю.

— Я орала, чтобы разбудить спящего мертвецким сном Моджо больше недели подряд, и это не сдвинуло его с места. Можно подумать, он вырос в доме с привидениями. Независимо от количества стонов и продолжающейся тряски стен, эта собака спит, как дитя малое.

Слоан поднимает свой бокал ко мне.

— Выпьем за то, чтобы насытиться первоклассной колбасой.

— Ты так безнадежно романтична.

Мы улыбаемся друг другу и пьем.

Когда мы ставим бокалы, Слоан говорит:

— Ты влюбилась.

— Не говори так, будто у меня рак. И вообще, откуда ты знаешь?

— Это написано у тебя на лице, Джульетта. Мафиозный Ромео занимался с тобой сексом на каждой горизонтальной поверхности в этом доме, и теперь ты вся светишься от счастья.

Мое лицо вспыхивает от удовольствия, когда я вспоминаю, как хорошо меня «поимели». И не только на горизонтальных поверхностях.

— А как насчет тебя? Ты влюблена в Ставроса?

Она почти выплевывает вино через ноздри.

— Девочка, серьезно? Как ты думаешь, с кем ты здесь разговариваешь? Мне было безумно скучно после трех дней, проведенных с ним в море. Я никогда не встречала человека, который так сильно беспокоился бы. Это было все равно, что жить с бабушкой. Расхаживание и заламывание рук - две его любимые вещи. Слава богу, им пришлось вернуться в Нью-Йорк на встречу, иначе я бы сиганула за борт.

Мое сердце замирает.

— Нью-Йорк? Встреча?

Она удивлена.

— Кейдж разве не сказал тебе?

— Я не интересовалась.

— Я тоже этого не делала.

— Тогда откуда ты знаешь?

— Один из моих навыков ниндзя - подслушивание. К тому же, через несколько дней команда Ставроса забыла, что я рядом. Или они решили, что со мной все в порядке, потому что я была с ним. В любом случае я подслушала много вещей, которые, вероятно, не предназначались для моих ушек.

Мое сердце начинает бешено колотиться. Я наклоняюсь ближе к ней, сжимая свой бокал так сильно, что уверена, что он разобьется.

— Каких?

— Как будто… назревает война.

Мой желудок сжимается.

— О боже. Война - это нехорошо.

— Нет, это определенно так. По-видимому, недавно в Бостоне состоялась большая встреча глав всех семей, и она не закончилась хорошо. Ирландцы были в ярости из-за того, что случилось с их парнями в La Cantina...

— Стоп. Там были ирландцы? Эта встреча была не только с разными семьями в русской мафии?

— Очевидно, там были все семьи. Армяне, итальянцы, мексиканцы, китайцы, ирландцы. — Она пожала плечами. — Все.

Я прокручиваю это в своей голове, как сцену из фильма. Длинный стол, окруженный опасного вида мужчинами в черных пальто и курящих сигары, все с подозрением воззрились друг на друга прищуренными глазами, оружие было взведено под столом.

— Как бы то ни было, все пошло наперекосяк, и ирландцы вытащили стволы. Из того, что мне удалось подслушать, кровавых подробностей было немало.

Я падаю в кресло, чувствуя, как тошнота подступает к горлу.

— Это была встреча в канун Рождества?

— Ага. Откуда ты знаешь?

— Потому что Кейдж появился на моем пороге посреди ночи с пулевым ранением.

Глаза Слоан расширяются.

— Вот дерьмо. С ним все в порядке?

— С ним все в порядке. Я зашила его.

Слоан моргает.

— Что ты сделала?

Я пренебрежительно машу рукой в воздухе.

— Это проще, чем кажется. Вернемся к встрече. Что еще случилось?

— Так что, по-видимому, русские были главными собаками на Восточном побережье в течение десятилетий. Даже несмотря на то, что их лидер Максим провел в тюрьме последние несколько лет, у них самая мощная организация. Все остальные семьи заключили с ними соглашения о доставке своих товаров через порты...

— Товаров?

— Контрабанда. Наркотики. — Она на мгновение замолкает. — Грузы.

С болезненным чувством в животе я понимаю, что она имеет в виду.

— Русские торгуют людьми?

Она отчаянно трясет головой.

— Этим занимаются армяне и китайцы. Русские в основном занимаются распространением оружия и наркотиков.

Мой голос звучит слабо.

— О. Здорово.

— Как бы то ни было, ирландцы обвинили русских в резне в La Cantina. Думаю, уже много лет никто не стрелял друг в друга. Это нарушило какое-то соглашение о перемирии. Кроме того, один из убитых ирландцев был племянником какой-то важной шишки. Поэтому они хотели получить какую-то компенсацию. И их требования не оправдались. К тому времени, когда эта встреча закончилась, повсюду валялись трупы. — Она делает еще глоток вина. — Значит, теперь война.

— А эта предстоящая встреча в Нью-Йорке? Кто ее организовал?

— Твой парень. — Она одаривает меня мягкой улыбкой. — Предполагалось, что встреча произойдет раньше, но он сказал, что это подождет.

Я закрываю глаза и прижимаю руку к бьющемуся сердцу.

Кейдж отложил совещание по планированию войны, чтобы провести каникулы со мной.

Слоан с отвращением выдыхает.

— Знаю. Это тошнотворно романтично. Во всяком случае, это все, что я знаю. Давай напьемся.

Я вскакиваю со стула и начинаю расхаживать перед столом.

Наливая себе еще один бокал вина, Слоан смотрит на меня.

— Ты сейчас выглядишь в точности как Ставрос.

— Как ты можешь быть такой спокойной? Они идут на войну!

— Я сочувствую тебе, детка, из-за Кейджа и всего остального, но между мной и Ставросом все кончено.

Я резко останавливаюсь и смотрю на нее.

— Что произошло?

Слоан смотрит на меня поверх бокала.

— Ты пропустила ту часть, где я сказала, что он наскучил мне до слез? Я порвала с ним. Быть с мужчиной двадцать четыре часа в сутки утомительно.

Слоан снова пожимает плечами и делает еще глоток.

— Расскажи-ка мне подробнее о том, что произошло, когда здесь появилась полиция. Введи меня в курс дела.

Я на мгновение восхищаюсь ее самообладанием.

Менее чем за две недели Слоан участвовала в публичной перестрелке, видела, как погибли четверо мужчин, прилетела в Рим, плавала по Средиземному морю, подслушивала разговоры бандитов-убийц, чтобы получить информацию, и рассталась со своим бойфрендом-миллиардером, и все это без единого скола в ее маникюре или малейшей царапины в ее апломбе.

Она такая классная, что Джеймс Дин позавидовал бы.

Я снова сажусь и начинаю с самого начала, с тех пор как мы виделись в последний раз. Когда я заканчиваю, она качает головой.

— Значит, Крис все еще держит для тебя факел зажженным в ночи. Это проблема.

— Не думаю, что он держит факел.

— Пф-ф. Его факел такой большой, что он мог бы зажечь им весь город.

— Как бы то ни было, Кейдж сказал, что позаботится об этом, так что…

— Так что мы должны ожидать, что скоро увидим некролог Криса в газете.

— Нет! Я сказала Кейджу не причинять ему вреда!

Слоан качает головой, как будто глубоко разочарована во мне.

— Если бы у меня был свой личный убийца, я бы дала ему список людей, которых нужно убить, длиной с мою руку.

Убийца.

Это слово застало меня врасплох. Воспоминание о Крисе, кричащем мне, что прозвище Кейджа - Жнец, всплывает на поверхность, как и образ того красноглазого скелета в капюшоне с косой.

Дрожащими руками я осушила бокал с вином. Для меня невозможно примирить Кейджа, которого я знаю, — страстного, нежного, полного тепла и с большим сердцем — с человеком, который управляет русской мафией.

Во всяком случае, управляет ей в отсутствие своего босса.

Слоан замечает выражение моего лица.

— Детка, ты только что побледнела.

— Я все еще пытаюсь приспособиться к своей новой норме.

— Любовь – та еще сучка, вот почему я никогда не буду иметь с ней ничего общего.

— У жизни есть забавный способ заставить тебя проглотить свои слова, подруга.

Слоан качает головой, улыбаясь.

— На этой планете нет мужчины, который мог бы заставить меня влюбиться в него. Поверь мне, у меня большой опыт работы в этом отделе.

— О, я в курсе. Я также знаю, что твоя пара где-то там. Ты просто еще с ним не встречалась. Но когда эта встреча произойдет, я буду первой, кто попрекнет тебя твоими словами.

Слоан смеется надо мной, явно не веря. Порывшись в кармане в поисках сотового, она говорит:

— Удачи с этим. А пока позволь мне показать тебе фоточки красавчика, которого я встретила по дороге сюда.

Она показывает мне свой телефон. На экране появилось изображение ухмыляющегося загорелого блондина, похожего на молодого Брэда Питта, сидящего на заднем сиденье седана.

— По дороге сюда? Что ты сделала, остановила его на обочине дороги?

— Uber-совместочка. Завтра вечером он приглашает меня на ужин.

Я хихикаю, отчасти от восхищения, отчасти от недоверия.

— Ты даже не даешь телам остыть, прежде чем перейдешь к следующему.

Она поворачивает камеру назад, чтобы видеть экран, и улыбается ему.

— У меня в голове есть номер, который я хочу набрать, чтобы написать об этом в своей автобиографии. Это будет бестселлер. Люди любят жить опосредованно через книги.

— А чем этот зарабатывает на жизнь?

— Какая разница? Ты видела эти ямочки? Я бы хотела прыгнуть в их центр, чтобы утонуть.

— Слоан?

— А?

— Я хочу быть тобой, когда вырасту.

Слоан расплывается в улыбке и подмигивает мне.

— Становись в очередь.

В этот момент Моджо поднимает голову от ноги Слоан и смотрит в темное окно над моей кухонной раковиной.

Он навострил уши.

Вся шерсть на его загривке встает дыбом.

Моджо издает низкий, рокочущий рык и обнажает зубы.

30

Нат

Глядя на Моджо, удивленно приподняв брови, Слоан говорит:

— О, нет, это совсем не странно, собака. Что с тобой не так?

Уставившись в окно, я бормочу:

— Хороший вопрос.

Могла бы поклясться, что видела какое-то движение снаружи, но сейчас слишком темно, чтобы сказать наверняка.

Я встаю из-за стола и выглядываю во двор. За маленьким желтым пятном света из кухонного окна, которое освещает снег в нескольких футах за домом, стоит кромешная тьма.

Кто-то может стоять там, разглядывая меня, и я не смогу его увидеть.

По рукам ползут мурашки.

Я опускаю штору и поворачиваюсь к Слоан. Моджо уже на ногах, но все еще смотрит в окно и рычит.

— Все в порядке, мальчик. Хорошая собачка.

Он скулит, подбегая ко мне, чтобы уткнуться мордой в мою протянутую руку. Затем Моджо садится рядом со мной и прислоняется к моей ноге, тревожно оглядываясь и дрожа.

Слоан говорит:

— С каких это пор он нервничает?

— С никогда.

Мы обмениваемся взглядами.

— Я запру входную дверь. На тебе задняя.

Слоан смотрит на меня так, будто я только что предложила покурить крэка и воткнуть иголки в глазные яблоки.

— Ты не запираешь двери, когда остаешься в доме одна? Ты что же хочешь, чтобы к тебе вломился какой-нибудь сумасшедший и напал на тебя?

— Позволю отчитать себя после того, как мы проверим замки.

Моджо следует за мной, я быстро иду через дом к входной двери. Конечно же, она не заперта — я забыла сделать это после того, как вошла Слоан. Ругая себя, я задвигаю засов. Затем убеждаюсь, что все окна в гостиной заперты.

Я делаю то же самое со спальней и остальной частью дома, переходя из комнаты в комнату, задергивая жалюзи и закрывая шторы там, где я нахожу их открытыми.

Собака все время держится рядом со мной.

Я не могу сказать, кто больше беспокоится, он или я.

Когда я возвращаюсь на кухню, Слоан спокойно откупоривает еще одну бутылку вина.

— И что?

— Твоя задняя дверь была заперта. Я также проверила гараж. Все хорошо. Никаких сумасшедших.

С облегчением я сажусь за стол и почесываю Моджо за ушами. Он кладет морду мне на бедро и смотрит на меня, нахмурив свои мохнатые брови.

— Не волнуйся, приятель. У мамы есть незаряженный дробовик, которым она может размахивать и, вероятно, отпугнуть незваного гостя.

Слоан вытаскивает пробку из бутылки с вином.

— А у тетушки Слоан в ботинке лежит заряженный Магнум 357-го калибра, так что тебе не стоит беспокоиться.

Это заявление меня шокирует.

— С каких это пор ты носишь оружие в ботинках?

Налив себе еще один бокал вина, Слоан останавливается и смотрит на меня.

— С тех пор, как я отправилась в круиз по Средиземному морю с дюжиной гангстеров.

— Но они должны были защищать тебя!

Слоан усмехается.

— Никогда не знаешь, когда один из этих идиотов решит, что его честь уязвлена, и начнет палить из всех орудий по всем, кого увидит. К тому же, если кто-то другой, кроме Ставроса, решит поднапрячься, я должна была объяснить ему, почему это не такая уж хорошая идея, на языке, который он поймет. Дуло пистолета, приставленное к яйцам мужчины, дает ему довольно четкое представление о сути моего высказывания.

Слоан... эта девушка просто потрясающая. Я чертовски люблю ее.

— Откуда у тебя пистолет?

Она снова начинает наполнять свой бокал, потом мой.

— Я украла его у Ставроса.

— Украла.

Она корчит рожицу.

— Вряд ли он заметит. У парней повсюду валялось оружие подобно тому, как люди оставляют гостям тарелки с конфетами.

— Ух ты. Должно быть, это был тот еще круиз.

Ее улыбка едва заметная и загадочная. Слоан пододвигает ко мне стул и садится.

— Когда-нибудь я тебе все расскажу. Но прямо сейчас мне нужно услышать грязные подробности о том, что ты делала с этим прекрасным монстром, Кинг-Конгом Кейджем. И начни с секса в попку.

Мои щеки вспыхивают.

— Что заставляет тебя думать, что у нас был секс в задницу?

Мгновение молча рассматривая меня, она наклоняет голову. Ее маленькая улыбка становится шире.

— У тебя это анальное послесвечение.

Какое-то мгновение я пристально смотрю на нее.

— Это даже не важно.

— Нонсенс.

— Ты все выдумываешь! Никто не светится, только потому что у них был анальный секс!

С невозмутимым лицом Слоан говорит:

— Конечно. Это от фосфоресцирующих желез в твоем сфинктере. Как ты думаешь, почему у меня такой красивый цвет лица?

Я смотрю в потолок и вздыхаю.

— Хорошо, хорошо, кайфоломщица. Не рассказывай мне о своем потрясающем анальном сексе. Но тебе придется рассказать мне одну вещь.

— Что?

Положив локти на стол, она наклоняется ближе и понижает голос.

— У него как у коня, верно?

Теперь моя очередь загадочно улыбнуться.

Она возмущенно ахает и хлопает ладонью по столу.

— Ты дуреха! Ты не можешь держать это при себе!

Когда я только потягиваю вино и продолжаю улыбаться, она сердито смотрит на меня.

— Если ты не начнешь говорить, я пристрелю тебя из этого пистолета в моем ботинке. Клянусь, я так и сделаю.

— Нет, не пристрелишь.

— Назови мне хоть одну вескую причину.

— У меня есть твоя фоточка с тех самых пор, как ты впервые надела брекеты, когда тебе было пятнадцать. Помнишь, как это было во время твоего пубертата, когда ты ходила с ирокезом и черной помадой, когда ты хотела убежать и присоединиться к цирку, чтобы стать эмо-клоуном? И экспериментировала с пирсингом на лице? Тогда у тебя тоже были такие милые веснушки.

Слоан решительно говорит:

— Ты же знаешь, что это были прыщи. И это был панк-акробат, а не гребаный эмо-клоун. И ты сказала мне, что выбросила эту фотографию!

Я мечтательно вздыхаю, словно погрузившись в приятные воспоминания.

— Я солгала. Но я уверена, что местная газета с удовольствием поместила бы фотографию третьей участницы конкурса «Мисс Тахо-2014»...

— 2015.

—... в разделе «Образ жизни». Ты такая популярная учительница йоги в этой области. Сколько у тебя сейчас подписчиков в Instagram? Четыре тысячи?

— Сорок тысяч. Что ты знаешь. Ведьма.

— Эй, может быть, они захотят сделать фото До и После! Это всегда весело. Я думаю, что у меня все еще есть куча фотографий с лета между пятым и шестым классами, когда твои родители отправили тебя в лагерь для толстяков.

— Сучонка.

— Я тоже тебя люблю.

Через мгновение она поднимает свой бокал за меня в тосте.

— Отлично. Ты победила. Я просто буду продолжать думать, что у него член длиннее моего предплечья.

Я морщусь.

— Я бы сейчас отлеживалась в больнице.

В этот момент она замечает кольцо на моем пальце и замирает. Слоан смотрит на него так, словно это волосатый тарантул, ползущий по моей руке.

— Что это... такое?

— Кольцо.

— Ни хрена себе! Ты обручилась, не сказав мне?

Я кручу переплетенные золотые ленты на пальце, качая головой.

— Это кольцо обещания, — тихо произношу я.

Изучая выражение моего лица, она прищуривается.

— Было ли это обещание договором о самоубийстве?

Я вздыхаю, вытираю лицо руками, затем делаю большой глоток вина. Моджо решает, что пора снова спать, и сворачивается калачиком под столом.

— Это не обручальное кольцо, потому что мы не можем обручиться. Ему не разрешается жениться ни на ком, кроме тех, о ком скажет ему его босс. — Когда Слоан в шоке открывает рот, я смотрю на столешницу и добавляю с несчастным видом: — Мы также не можем жить вместе. Он не думает, что это безопасно для меня. И мы будем видеться только время от времени, когда он сможет уйти. Как бы часто это ни происходило, похоже, что это будет не очень часто. — Я колеблюсь. — И…

— Боже милостивый, это еще не все?

— Ага. — Я делаю еще один глоток вина, затем тяжело выдыхаю. — Он не может иметь детей. Нет, дело не в этом - он не хочет детей, поэтому ему сделали вазэктомию, когда он был еще молод.

Тишина.

Когда я поднимаю на нее взгляд, Слоан смотрит на меня в таком ступоре, который наступает у нее только тогда, когда она беспокоится обо мне.

— Ты видела свое лицо?

— Я просто надеюсь…

— Что?

Взглянув на свой бокал, Слоан медленно водит пальцем по ободку. Затем она поднимает свой взгляд на меня и тихо говорит:

— Я надеюсь, что он того стоит, детка. Потому что это звучит так, как будто ты многое отдаешь только для того, чтобы оседлать член парня.

— Эй, разве не ты так хотела, чтобы я с ним переспала.

— Да, переспи с ним. А потом двигайся дальше, как нормальный человек.

— Я говорила тебе, что это произойдет! Я говорила тебе, что влюблюсь в него, если пересплю с ним, а ты смеялась надо мной!

— Прости, не знала, что твое сердце находится внутри твоего влагалища.

Я с горечью говорю:

— Мы не можем все быть такими счастливыми, как ты, и иметь осколок льда вместо сердца.

Как только это вылетело у меня изо рта, я сожалею об этом. Я протягиваю руку и сжимаю ладонь Слоан.

— Прости. Я не это имела в виду.

Она сжимает мою руку в ответ, затем вздыхает.

— Ничего страшного. Потому что ты права. Но не думай, что мне повезло, потому что это не так. Я… — Она с трудом подыскивает слово, затем кривит губы. — Дефективная.

— Ты не дефективная.

Затем Слоан в не характерно мрачной для нее манере говорит:

— Мне не хватает той значимой части, которая заставляет людей влюбляться. Я единственная девушка, о которой я когда-либо слышала, которая закатывает глаза слыша песни о любви и ненавидит, когда парни привязываются к ней, и предпочла бы присутствовать на похоронах, а не на свадьбе.

— Это правда, ты в основном такая. Но ты все еще не дефективная. Говорю тебе, ты просто еще не встретила того самого, которого должна встретить.

Слоан смерила меня взглядом.

— А я тебе тут втираю, что не могу влюбиться, если что.

— Ты преувеличиваешь.

— Я не преувеличиваю. Я буквально неспособна на это. Мой мозг так не работает. Это как с математикой. Быстро, ответь: сколько будет девять на двенадцать?

После минутного сильного умственного напряжения я говорю:

— Хорошо, значит, ты не можешь влюбиться.

— Понимаешь? Насколько это удручающе?

— По крайней мере, ты можешь удвоить количество ингредиентов в рецепте. В последний раз, когда я готовила банановые кексы, мне пришлось позвонить маме, чтобы выяснить, как удвоить две трети чашки муки.

На мгновение мы делим дружеское, подавленное молчание на двоих, затем Слоан оживляется.

— Я знаю, что нам сейчас нужно!

— Если ты сейчас скажешь «член», я за себя не ручаюсь.

Она игнорирует мое замечание.

— Пицца. Никто не может быть грустным, когда он поглощает сырный, мясистый кусочек пиццы.

— Звучит довольно аппетитно.

Изучая мое мрачное выражение лица, Слоан приподнимает брови.

— Ну и дела, не слишком перевозбуждайся. А-то кто теперь из нас эмо-клоун?

— Просто подумала… что, если мы закончим как две раздражительные одинокие старушки, живущие вместе, когда нам исполнится восемьдесят, дерущиеся из-за пульта от телевизора и кричащие соседским детям, чтобы они держались подальше от лужайки? Что, если вся эта история с любовью не должна была бы получиться ни у одной из нас, а в итоге... мы бы стали друг для друга любовью всей жизни?

Она тепло улыбается мне.

— Так и есть. Но не волнуйся, ты уедешь в закат с мафиозным Ромео. Это произойдет, даже если мне самой придется угрожать ему смертью.

Из всех случаев, когда Кейдж, вероятно, сталкивался с перспективой смерти, я не сомневаюсь, что перспектива быть убитым моей лучшей подругой оказалась бы страшнее всего.

Задыхаясь от переполняющих меня чувств, я говорю:

— Я так рада, что ты вернулась.

Поднявшись из-за стола, Слоан направляется к ящику у плиты, где я храню меню блюд на вынос.

— Я тоже. Но ты можешь передумать, когда я закажу пиццу с корочкой из капусты.

— Даже звучит отвратительно.

— С корочкой из цветной капусты.

— Что за приманка и подмена! Это претит самому понятию пиццы. Почему бы не сделать салат, ради всего святого?

— Потому что я ела салат на обед.

— Не сомневаюсь. Твоя зависимость от овощей вышла из-под контроля.

Держа меню в одной руке, другой Слоан набирает номер ресторана.

— То, что родители называли тебя «обезьянкой» все твое детство, оставило на тебе неизгладимый след, сестренка. До сих пор разбираюсь с последствиями.

Я встаю и обнимаю Слоан сзади, кладу голову ей на плечо, пока она заказывает пиццу с капустой и сверху с цветной капустой.

Я знаю, что это будет ужасно.

Но я все равно съем ее.

Кейдж – не единственный, ради кого я делаю что-то смертельно опасное.

Укол в сердце моментально заставляет меня начать скучать по нему так сильно, что у меня перехватывает дыхание. Пока Слоан зачитывает номер своей кредитной карты в пиццерии, я достаю из кармана телефон и отправляю Кейджу сообщение, затем допиваю свой бокал вина и наливаю еще один, стараясь не думать о том, чем он может быть занят прямо сейчас.

Что бы это ни было, это не связано со мной.

И, вероятно, это что-то не совсем законное.

31

Кейдж

Когда приходит сообщение, я стою посреди холодного склада в Нижнем Ист-Сайде, окруженный девятнадцатью вооруженными до зубов и смертельно опасными русскими.

Надеюсь, это от моей девочки. Мне требуется что-то по-настоящему хорошее сегодня вечером.

Не обращая внимания на звон во внутреннем кармане пальто, я продолжаю.

— Немедленно обрубите все. Ничто не проходит, если это не наше. Порты, границы, входящие рейсы и регулярные перевозки отовсюду и везде. Я хочу, чтобы они почувствовали давление. Сделайте невозможным для них ведение бизнеса. Когда денежные потоки прекратятся, они будут более сговорчивы и назначат новую встречу. Тогда мы пустим молоток в ход. Доведите до сведения всех ваших капитанов и солдат, что мы находимся в состоянии войны. Правила мирного времени отменены.

Я смотрю на каждого парня в этом круге по очереди. Все они смертоносны. Все они преданы. Каждый из них готов убить или умереть, в зависимости от того, что я им прикажу.

Несмотря на то, что приказы исходят от Макса, я тот, кто их отдает. Руки и уста короля, я правлю в его отсутствие.

А правлю я железным кулаком.

— То, что произошло в канун Рождества, – это сигнал к действиям. Наши партнерские отношения с другими семьями шли слишком гладко. Они вконец осмелели. Пришло время напомнить им, кто мы такие и почему мы здесь главные.

Я обращаю свое внимание на одного из парней, стоящих напротив меня. Он крепкий, с бритой головой и шрамом, идущим от левой брови до челюсти. Глава Чикагской братвы, он неизменно предан нам. И не менее злобен.

— Павел, к тебе направляется большая партия скота Асифа. Проследи, чтобы он прибыл вовремя.

Он кивает, ему не нужно объяснять, что коровы, которых он собирается угнать, имеют до ста фунтов кокаина Асифа, тщательно упакованного в их кишечнике.

Я обращаюсь к другому члену круга, пожилому мужчине с длинной бородой, безумными глазами и обесцвеченными зубами. Его настоящее имя Олег, но все называют его Каннибалом из-за его пристрастия вскрывать грудную клетку каждого убитого им человека и откусывать по кусочку их окровавленных сердец.

В лицо его, конечно, так не называют.

Никто из нас не настолько глуп.

— Олег, контейнеры Чжоу прибудут в доки Майами завтра вечером. Полиция должна добраться туда первой.

— Я бы хотел оставить одну из девушек себе.

Мужчины по кругу обмениваются взглядами, но я не отрываю взгляда от развратного лица Олега.

— Нет. Мы не трогаем товар.

— Павел оставит себе кокаин! А что получу я?

— Продолжишь дышать. Только попробуй ослушаться меня, и ты тут же потеряешь это право.

Олег скалит зубы, шипит. Но я знаю, что он хочет остаться главой семьи Майами больше, чем иметь при себе одну из похищенных девушек в контейнере, так что у нас не будет проблем. Я продолжаю.

— Иван, у Родригеса дюжина наркокурьеров на рейсе в Лос-Анджелес из Мехико. Я расскажу тебе подробности. Забери их, как только они пройдут таможню.

— А после того, как мы извлечем продукт?

Он хочет знать, что делать с телами.

— Убедись, что Родригес увидит своих мертвых наркокурьеров в вечерних новостях.

Все хихикают. Им не только нравится идея разозлить высокомерного главу картеля Синалоа, но и не терпится увидеть, какое гротескное зрелище устроит Иван с телами.

В этом отношении у него репутация творческого человека.

— Александр.

— Да, Пахан?

Я замолкаю, застигнутый врасплох этим почтительным обращением.

Все остальные тоже удивлены, стоят, переминаясь с ноги на ногу и поглядывая друг на друга, ожидая, как я отреагирую на это обращение.

Однако выбора нет. Пока Макс жив, я не Пахан, «большой босс». Именно поэтому он и провоцирует.

Я ясно дам понять, что я не предан нашему лидеру и намерен сам занять трон, если среагирую на ошибку Александра.

Если только это не было ошибкой.

Может быть, это было своеобразной проверкой.

И, возможно, эту проверку мне устроил тот, кто гораздо умнее Александра.

Мой взгляд леденеет, а тон смертельно мягкий, когда я говорю:

— На колени.

Александр не колеблется.

В шелковом костюме за пять тысяч долларов, туфлях ручной работы и пальто, сшитом из шерсти детенышей тибетских антилоп, он молча опускается на колени на холодный цементный пол склада.

Затем Александр ждет вместе со всеми остальными. Облака пара от его дыхания белеют в холодном ночном воздухе.

— Выверни карманы.

Александр сглатывает. Порывшись в карманах пальто, он достает сотовый телефон и сложенную пачку стодолларовых купюр. Он бросает их на пол, затем лезет в карман пиджака. Вскоре пистолет, складной нож, шариковая ручка и маленькая расческа летят вслед за деньгами и телефоном на пол.

Последнее, что Александр достает, – это плоскогубцы.

Он собирается бросить и их в импровизированную кучу вещей, но я останавливаю его:

— Постой.

Александр замирает. Он бросает на меня горящий взгляд.

Я вижу страх в его глазах, но также и смирение.

Он уже знает, о чем я его попрошу.

— Один из передних. И не вздумай его реставрировать. Я хочу, чтобы твое неуважение к Максиму видели все.

Александр выдыхает. Он смотрит на плоскогубцы в своей руке, затем зажимает металлические зубцы вокруг одного из своих передних коренных зубов и вырывает его.

Это длительный, кровавый процесс. Остальные парни наблюдают за происходящим с разной степенью скуки и интереса. Павел смотрит на часы. Олег облизывает губы. Когда все закончилось, Александр тяжело дышал, а костюм у него на груди был пропитан кровью.

Я жестом приказываю ему встать.

Он так и делает, сплевывая кровь на пол.

— Как я и говорил. Через два дня в порт Хьюстона прибудет грузовое судно, набитое АК и боеприпасами нашего армянского друга, господина Курдяна. Оружие отправится на поезд, направляющийся в Бойсе. Пустить поезд под откос. Чем сильнее будет взрыв, тем лучше.

Александр кивает: Его лицо бледное, и он весь в поту, но он не издает ни звука боли или каким-либо образом не проявляет неповиновения.

Обычно это доставляло бы мне удовольствие. Сейчас это просто утомляет меня.

После того, как я провел неделю в объятиях Натали, жизнь, которую я здесь веду, кажется мне кислой.

Я раздаю оставшимся инструкции. Когда с этим покончено, я их распускаю. Они исчезают в тени склада, возвращаясь к своим семьям и территориям, разбросанным по США.

Я распускаю всех, но оставляю подле себя одного.

Михаил – самый молодой член руководства Братвы, а также один из самых агрессивных и амбициозных ее представителей. Он был заместителем главы семьи Бостона, но был повышен в должности в прошлом году, когда его босса убили.

Положив руку на плечо Михаила, я говорю:

— Мне нужна твоя помощь.

Я вижу удивление в его глазах. Удивление же быстро сменяется гордостью.

— Благодарю за доверие. Что угодно.

— Я обнаружил несанкционированную операцию по онлайн-казино на Озере Тахо. Они – одни из наших, но не платят десятину.

— Что я должен сделать?

Я жестом приглашаю Ставроса выйти оттуда, где он ждал возле двери. Он нерешительно подходит, заламывая руки.

— Получи отчет об общей выручке, начиная с тех пор, как они начали работать. Они должны половину Максиму. Пусть пришлют мне ее не позднее понедельника на следующей неделе. Затем поставь их в ежемесячный график в двадцать процентов вперед.

— А если они не смогут найти деньги?

Я колеблюсь. Все было бы намного проще, если бы Ставрос не был связан с подругой Натали.

Если бы это было так, и он не смог бы предъявить деньги, я бы отрезал ему пальцы на руках и ногах за каждый день задержки, пока он этого не сделает.

А если это продлится десять дней, я начну отсекать другие вещи.

— Не волнуйся об этом сейчас. Просто убедись, что он понимает, каковы будут последствия, если он снова облажается.

Не то чтобы он уже не знал, но никогда не помешает подчеркнуть эти вещи.

Я отправляю Михаила на встречу со Ставросом. Затем я выхожу со склада к машине, ожидающей меня снаружи. Как только я сажусь в «бентли», я достаю свой сотовый телефон.

«Уже скучаю по тебе. Целую, обнимаю».

Мое желание исполнилось: сообщение от Натали.