Безмолвные клятвы

ГЛАВА 24

Октябрь

Генри исчез, вновь вернулся в черный мир своих чудовищ и видений… Так казалось Речел. Он появлялся только, чтобы сделать какую-нибудь работу, поесть и вежливо справиться о ее здоровье. Да, он находился рядом, в одной с ней комнате, но это было лишь физическим присутствием, не более: она чувствовала, что душа его далеко.

Речел и сейчас, два месяца спустя, помнила, как после разговора с Розой Генри возвратился в дом и молча сел на стул напротив дивана, на котором она по-прежнему лежала. Она не делала попытки заговорить с мужем. Не осталось ни сил, ни желаний – все отняло представление, которое она устроила Генри ночью. Тогда Речел действовала, повинуясь, скорее, гневу, нежели разуму. Она разыграла перед мужем роль шлюхи, и эта роль великолепно удалась ей.

Шлюхи рождают шлюх.

Кошмар Генри стал ее кошмаром.

Роза пришла через час, и Генри сразу удалился в комнату с холстами и красками. Он вновь погрузился в занятия живописью, и эта очередная вспышка его увлечения растянулась на два месяца. Все это время Роза ухаживала за дочерью, как за маленьким ребенком. Когда Речел чувствовала себя хорошо, Роза учила ее читать и писать. Казалось, Речел обрела, наконец, счастливое детство и материнскую ласку, пусть даже на пару месяцев и с опозданием на годы.

Мать и Роза разговаривали очень мало, но в этом не было особой необходимости. А то, о чем они говорили, касалось лишь повседневных забот: здоровья Речел и огорода Розы. Речел знала, что ее самочувствие улучшается, недуги, преследовавшие ее первые пять месяцев беременности, наконец, отступили.

Она снова могла заниматься домашними делами. Но, несмотря на временный прилив энергии и уверенности, что ребенок живет и растет у нее внутри, Речел часто чувствовала сонливость и быстро уставала. Она спала в любое время суток и при малейшей возможности. Организм ее терял силы, а аппетит, напротив, рос с каждым днем. Она не обращала на это внимания и ела столько, сколько хотела.

Так как со временем Роза перестала приходить каждый день, Речел избавилась от постоянного надзора. Два месяца, проведенные в доме рядом с Генри, казались ей жизнью в полном одиночестве, длившемся целую вечность.

…Речел сидела на краю кровати, думая о том, что Генри скоро закончит копаться в огороде и придет домой. Она забыла сказать мужу о том, что осень в Вайоминге короткая и зачастую очень капризная. Бешеные ураганы или внезапные заморозки могут уничтожить урожай. Генри должен был помнить, как из-за недавно пронесшейся бури погибли почти все овощи. Сейчас жители Промиса работали с утра до ночи, чтобы собрать и надежно сохранить зерновые.

Сегодня день был тихим, небо – безоблачным, как летом, но Речел едва ли замечала это. Для нее наступила зима в тот день, когда умер Феникс и она выставила себя шлюхой перед мужем.

Раздался голос Генри – он что-то обсуждал на крыльце с Розой. Речел прислушалась: раньше, когда Роза появлялась у них в доме, Генри почти не разговаривал с ней.

– Ей нужен покой, – голос Генри звучал холодно и беспристрастно. – А она сама консервировала овощи, помогала солить мясо, которое я нарубил, собирала перья для подушек и матрасов.

– Черт побери, ей нужен не такой покой! У нее может все умереть внутри…

– Вы преувеличиваете, мэм. Ее беспокойство – это беспокойство курицы-наседки.

– Ты бы получше смотрел за своей курицей, Хэнк. Ты должен понимать, что у мужа больше обязанностей, чем у петуха… Хотя, честно говоря, я не встречала мужчину, который бы это понимал.

Речел нахмурилась, ожидая услышать гневные возражения мужа. Даже такая женщина, как Роза, позволяла себе слишком много, называя его Хэнком. Но Генри оставил ее слова без комментариев.

– Разве Речел что-нибудь угрожает?

– За ней нужен глаз да глаз. В последнее время она только ест и спит. Если так будет продолжаться, она располнеет.

Располнеет? Речел опустила голову и погладила руками свою грудь, живот и бедра. Нет, она еще не начала раздаваться. Разве что бедра стали немного шире.

– Она полнеет, потому что ждет ребенка, – возразил Генри.

– Вот посмотришь, если Речел не будет себя контролировать, тебе скоро придется катить ее под гору, чтобы добраться из города домой.

Контроль? Речел не нравилось это слово. От него веяло мраком и холодом. Такие же чувства она испытывала, когда была девочкой, а мужчины подходили и просили побаловаться с ними, когда она ушла из дома после смерти Лидди и оказалась одна в дикой глуши, когда впервые встретила Генри.

– Ваша дочь, мэм, сможет позаботиться и о себе, и о своем городе, если потребуется. Что касается контроля…

Речел закрыла ладонями уши. Она всегда так делала на чердаке, чтобы не слышать протестующие вопли или выстрелы, раздававшиеся в заведении. Контроль. Они говорят, что нужно ее контролировать и проверять, словно она лишилась рассудка, словно она – вещь, какая-нибудь банка с консервированными бобами, стоящая на полке.

Нет! Они не будут ее контролировать. Речел не хотела стать такой, как девочки Розы, не принадлежавшие себе. Она опустила руки, глубоко вздохнула и прислушалась к разговору на крыльце. И вдруг осознала, о чем именно говорит ее мать. Нужно было вмешаться и остановить ее. Речел решительно встала с кровати и покинула спальню.

– …У нее может помешаться разум, Хэнк. Я видела, как это случается. Женщины просто сдаются, и их мозги отправляются в другое место.

Генри и Роза глядели друг на друга, не замечая Речел. Она видела, как Генри стиснул зубы – Роза невольно заставила его вспомнить о матери, – и громко произнесла:

– Куда отправятся мои мозги, мама?

Генри обернулся и пристально посмотрел на жену – в первый раз за два месяца. Роза подняла брови и еле заметно улыбнулась:

– В более спокойное место… где ты не будешь ничего чувствовать. Ты уже видела, на что это похоже. Помнишь Джейн? Как ее довел один клиент…

– Хватит! – крикнул Генри, негодующе сжав кулаки.

– Да, хватит, Роза, – проговорила Речел. – Я уверена, что у тебя есть дела поважнее, чем забота о моем здоровье.

Роза посмотрела на дочь, потом на Генри.

– Ну, раз вы оба настаиваете, – произнесла она. – Извини, Речел… меня действительно ждут дела.

Генри смотрел вслед Розе, спускавшейся по склону холма.

– Я не схожу с ума, Генри, – тихо сказала Речел.

Он повернулся и, прищурившись, внимательно взглянул на нее.

– Но ведь и ты думал о том, о чем говорила Роза? Только не хотел признавать?

Молчание.

– Можешь не беспокоиться, – продолжала она. – У каждого из нас есть место, куда можно спрятаться. У Розы огород. У тебя – твои картины.

– А от чего ты прячешься? – произнес Генри шепотом, как будто не хотел об этом спрашивать.

От твоего презрения. Речел не произнесла эту фразу вслух. Она встала на ступеньки крыльца, облокотилась на перила и начала разглядывать свой огород, готовившийся встретить зиму.

– Я не прячусь. Я всегда там, где мое место – на своей земле, – Речел указала на дома и хижины Промиса. – Можешь не беспокоиться, – повторила она, – Если бы существовал такой мужчина, который мог бы свети меня с ума, то со мной бы это случилось еще в доме у матери. Но ни у одного человека не будет такой власти надо мной… даже у тебя.

– Значит, ты ищешь убежище в иллюзиях, – проговорил Генри.

Она пожала плечами:

– Иногда я ищу его в своих новых мечтах…

Генри повернулся и двинулся к дому. Речел поежилась от холода. Подождав, когда Генри хлопнет дверью своей мастерской, она тоже пошла в дом.

Новые сны и старые ужасы… Они тотчас окружили Генри, едва тот вошел в мастерскую. Портреты Речел, стоявшие вдоль одной из стен, казались мистическими картинами далекого прошлого. Только облик Феникса, исполненный достоинства и простоты, воплощал жизнь, хотя самого его уже не было на свете. Но он словно говорил с Генри, призывая найти путь к спасению.

Завершай свои картины, мой друг.

Генри уже пытался закончить портреты Речел, но чувствовал, что его талант бессилен перед этой задачей. Он рисовал ее глаза то на одном портрете, то на другом, но они получались тусклыми и безжизненными – как сама Речел в последние два месяца… По крайней мере, такой ее видел Генри, пока жена снова не начала мечтать и не заговорила о новых планах.

Верь в то, что видишь… доверься тому, что чувствуешь.

Он продолжал расхаживать перед портретами, внимательно вглядываясь, пытаясь понять, что думает и ощущает. Но всякий раз мысли его путались и приводили к противоречивым и даже парадоксальным выводам: он смотрел на стоящий в углу портрет Речел, державшей в руках дьявольский хвост смерча, и невольно вспоминал, что вот так же она держала той ночью руками и губами его самого, укрощая его гордость.

Скажи, что ты хочешь меня.

Я хочу тебя.

Это было правдой. Генри по-прежнему желал Речел, хотя ненавидел себя за это.

Взгляни на себя по-новому.

Генри прикрепил зеркало к мольберту, достал краски и кисти и начал новую картину – портрет незнакомца, вошедшего на чердак, где нашла убежище Речел.

Он всю ночь изучал свое лицо в зеркальном стекле, перенося собственные черты на поверхность холста.

Генри никогда такого не видел: на землю сплошной стеной падал густой и тяжелый снег. Даже ветер казался белым, когда кружился вместе с пушистыми хлопьями.

Первый снег пошел под утро, все началось быстро и незаметно, без угрожающих отдаленных раскатов грома, как это было в летнюю грозу. Теперь Генри понял, почему жители Промиса так спешно собирали урожай, заготавливали дрова, чинили ставни и крыши, заделывали в домах щели.

Послышался стук задней двери. Генри, стоя у окна, увидел Речел и едва узнал ее, одетую в пальто, ботинки и меховую шапку. Конечно, жена шла доить проклятых коров.

Найдя среди одежды, висящий в прихожей, старое пальто, Генри пошел по следам Речел, по колено проваливаясь в наметенные за утро сугробы. К счастью, курятник и хлев находились рядом с домом.

Когда Генри зашел в хлев, Речел уже доила первую корову. Не говоря ни слова, он начал доить вторую. Речел принялась за третью, он – за четвертую. Так они шли друг за другом, пока не встретились у дальней стены и не посмотрели друг другу в глаза.

– Благодарю, – произнесла Речел.

– Не за что, – ответил Генри. – Эта работа входит в мои обязанности.

– С сегодняшнего дня ты можешь этого не делать.

– Почему?

– Хорас перебирается к нам. Будет жить в свободной комнате.

– Могу я узнать причину?

– Он говорит, что нынешняя зима будет особенно тяжелой и если дом занесет снегом, то я не выберусь…

«Я» вместо «мы».

– Понимаю…

– Не понимаешь, но скоро поймешь, – сказала Речел. – Если снегопад продлится несколько дней, нас засыплет по самую крышу, и не будет никакого смысла выходить наружу. Рассказывают, что некоторые люди были заживо погребены и замерзали на собственном крыльце, не сумев попасть в дом.

– Ты, конечно, преувеличиваешь!

– Нет. Нет.

– Черт возьми!

– Если Хорас говорит правду, – а ему можно верить, – мы так замерзнем, что из порезанной руки не пойдет кровь…

В хлеву повеяло ледяным ветром, когда дверь открылась и вошел Хорас.

– Да, – подтвердил он, подходя к Речел и Генри. – В этом году остынет даже преисподняя… Нам лучше поскорее начать.

– Что начать? – не понял Генри.

– Переносить мои вещи в более уютное место. Несколько раз Генри отправлялся к дому Хораса и возвращался обратно, нагруженный то продуктами, то одеялами, то всякой всячиной. Речел приготовила сразу две перины для кровати Хораса. Затем все трое убедились, что печь в его комнате хорошо топится. Напоследок Хорас объявил, что снега будет предостаточно, чтобы решить проблему водоснабжения.

– И консервированное молоко не испортится, если будет стоять в холоде, – добавила Речел.

– Я тоже об этом думал, – согласился Хорас. – Когда родится ребенок, ему и тебе понадобится много молока.

– А тебе у нас будет хорошо? – спросила Речел.

– Почему нет? В моей хижине слишком одиноко, к тому же там нет пуховых перин и подушек. Чтобы у вас не скучать, я прихватил спицы и мотки шерсти для вязания.

Когда Речел с мужем вышли в гостиную, оставив Хораса в его комнате, Генри спросил:

– Он умеет шить и вязать? Речел пожала плечами:

– Утверждает, что научился вязанию, когда однажды зимой оказался замурованным в своей хижине вместе со старой вдовой старателя. Что касается шитья, то этим большинство здешних мужчин занимаются сами.

– Ого!..

Генри взглянул на ее щеки, раскрасневшиеся от ветра и холода. Речел сняла пальто, повесила на крючок и машинально поправила полы жилетки, скроенной из шкуры шерстью наружу.

– Что это за животное? – спросил Генри. Он коснулся пальцами густой коричневой шерсти и почувствовал под ней тепло мягкой груди, ставшей круглее и полнее. Ощущение тепла сменилось возбуждением, которое никогда не исчезало, а, наоборот, обострялось с каждой мыслью о Речел, с каждым воспоминанием о той ночи, кода жена принадлежала ему.

Речел уставилась на его ладонь, лежащую на ее груди, затем посмотрела мужу в глаза.

– Это буйвол, – спокойно произнесла она и отступила назад.

Генри посмотрел на свою руку, все еще протянутую вперед и сжимающую воздух. Речел направилась на кухню. Генри почувствовал себя покинутым. Он проглотил комок, застрявший в горле, и пошел вслед за Речел.

– Я полагаю, ты застрелила буйвола, сняла шкуру, потом дубила ее и, наконец, сшила себе жилетку, – сказал он уже на кухне.

– Да. Мясо этого буйвола долгое время ели пять человек.

– Странно, но я даже не удивляюсь… – пробормотал он, глядя в потолок.

– Ужин готов. Мы почти ничего не ели.

– Я буду рожать вам детей, готовить, создавать в доме уют, – произнес Генри, вспоминая давние слова Речел. – Какая ты хорошая жена!.. Интересно, сколько обещаний ты собираешься сдержать? – Генри сам не ожидал, что начнет этот разговор. Но теперь стало ясно, что, отвергнув любовь жены, он только навредил самому себе. – Если не ошибаюсь, – продолжал он, – ты еще обещала, что никогда не будешь игнорировать мое общество. – Да.

– Даже теперь?

Она мазала хлеб маслом.

– Да, даже теперь. Ты выполнил свои обязательства в нашей сделке, так как остался здесь. Я выполню свои. Только я не знаю, как сделать, чтобы мы стали ближе друг другу. Если бы мы жили в одной спальне и спали в одной постели, нам было бы теплее и мы бы тратили в два раза меньше дров.

– Да, конечно, – согласился Генри, – спать вместе гораздо практичнее… – Слова Речел разочаровали его: они звучали как еще одно деловое предложение. Но чего он мог ожидать? Что Речел снова сядет у его ног и будет просить? Он сам проклял ее за это. Генри положил руки на стол, наклонился и посмотрел жене в глаза: – Скажи, сколько это будет мне стоить?

Речел в гневе вскочила из-за стола, но тут же сдержалась:

– Я могу задать тебе тот же самый вопрос, Генри! Но я лучше потрачу лишние дрова, чем буду терпеть твою жестокость. Оставайся в своей комнате. Мы оба умеем переносить холод. А весной можем разорвать наши отношения раз и навсегда.

Она налила себе кофе, поставила чашку и тарелку с сандвичами на поднос, понесла его в свою спальню и захлопнула дверь. Генри почесал затылок, проклиная собственную неосторожную глупость. Доев ужин, он подошел к спальне жены и остановился у двери, проверяя, не заперта ли она. Дверь легко открылась. Речел сидела напротив камина и допивала кофе. Плечи ее были закутаны старым платком.

– Мне не нравится, когда вы говорите о разрыве наших отношений, миссис Эшфорд. Наш брак скреплен договором, который нельзя нарушить!

– Это уже не договор, Генри. Еще меньше это похоже на брак. Это приговор, которого ни один из нас не заслужил.

– Ты так считаешь? – спросил он, остановившись рядом с креслом.

– Конечно, ты был бы более счастлив в любом другом месте…

– Если бы меня здесь не было, тебе было бы лучше?

– Я хотела бы так думать. Сначала ты обнадежил меня, но потом я почувствовала себя еще более униженной, чем когда жила в доме матери, среди ее «девочек».

– Ты сама решила разыграть из себя проститутку, Речел!

– Да. И теперь навсегда останусь для тебя такой. – Она посмотрела ему в глаза: – Я и сама себя считаю проституткой.

– Потому, что ты хочешь меня? – спросил он.

– Нет! Я люблю тебя, Генри. Это ты меня хочешь, и только. Слишком низкая цена за любовь!

– Думаешь, я ничем не плачу за твою любовь, Речел? Считаешь, что захотеть женщину – это так просто? Зов плоти, а не души? Я отдаю не меньше, чем ты, и готов заплатить чем угодно, даже своей гордостью. – Генри нагнулся и взял Речел пальцами за подбородок. – Вы более трусливы, чем я, миссис Эшфорд, потому что боитесь возобновить наши отношения!

Генри отпустил ее подбородок и повернулся, чтобы уйти.

– Ты хочешь, чтобы мы попробовали начать снова? – спросила Речел, останавливая его.

– После того как я узнал твою тайну, я должен был тебя возненавидеть. Но я не могу без тебя… – он тяжело вздохнул и отвел глаза: – Да, думаю, мы оба должны попробовать…

– Хорошо, Генри, – сказала она. – Всю эту зиму я буду продавать тебе себя. Это будет моей платой.

Продавать! Речел будет продавать себя ему, как будто она – вещь. Генри насторожился: ведь, унижая себя, Речел унижает и его.

– Каковы твои условия? – спросил он. – Тебе нужна моя похоть?

– Нет, Генри. Похоть – это то, чего хочешь ты. Запомни это. – Речел медленно кивнула, как бы подтверждая свои слова. – А тебе нужна правда и чистая совесть…

– Нам обоим нужен покой, Речел.

– Да, – согласилась она. – Я тоже хочу еще раз попробовать. Если на этот раз ничего не получится и мы снова окажемся друг другу чужими, то оба станем свободными. – Она улыбнулась Генри одними губами: – Ведь я тоже испытываю отвращение к проституткам…

Генри пришел в ярость: это были худшие слова из всех, которые Речел могла сейчас найти. Но он не мог отрицать, что сказанное было правдой. Разве он сам не обвинял Люка в том, что тот превратил его в проститутку?

– Очень хорошо, Речел. Раз наши намерения совпадают, я думаю, нам следует попробовать прямо сейчас.

Движимый демонами, которых Речел снова разбудила в нем, он поднял ее из кресла и поставил перед собой. Платок упал с плеч на пол.

– Да, Генри. Возможно, ты очень скоро станешь меня ненавидеть, а я забуду, что люблю тебя, – проговорила она, расстегивая пуговицы блузки.

Они сбросили с себя одежду и теперь стояли друг против друга. Генри догадывался, что в его глазах застыли те же холод и неумолимость, что и в глазах Речел. Он дотронулся до ее щек, провел пальцами по губам.

Речел знала, что доставит Генри наслаждение, но ей хотелось почувствовать ответную нежность, услышать от мужа ласковые слова, а не только вздохи и стоны. Она отстранилась, избегая его прикосновений, ее грудь высоко поднималась и опускалась, глаза глядели в одну точку.

– Я так больше не могу, Генри! Только не так… Речел отступила назад. Генри надвигался на нее, пока она не уперлась спиной в стену.

– Мы так ничего не добьемся, Генри. Эта ярость – сущее наказание для нас обоих. Это бессмысленно, это не нужно ни тебе, ни мне. В этом ничего нет…

Он погладил ее по щеке:

– Когда мы начинали, между нами тоже не было ничего. Кроме моей ярости…

Она отвернулась.

– Прости, Речел! – продолжал Генри. – Ты права. Ты усмирила мой гнев, и я лишь сам себя наказал. – Генри тяжело было признать собственную неправоту, но он собрался с силами и уже не хотел останавливаться. – Я не знал, что на свете могут существовать благородные намерения, я ни во что не верил, но ты научила меня верить.

Генри опустил руку и отступил назад, как бы открывая Речел путь к отступлению. Она могла уйти, если бы захотела. Но она не шевелилась.

– Я знаю только то, Генри, что видела в доме матери. Я видела, как занимаются любовью, но не видела ничего похожего на нежность. – Речел подошла к кровати и, отвернув край одеяла, села на простыню. – Ты тоже не знаешь, как самому дарить радость и с благодарностью принимать ее. Мы можем вместе начать учиться этому…

Генри подошел к жене, обнял ее за плечи, мягко, но настойчиво заставив лечь на кровать, и лег рядом. Затем оперся на локоть, и его ладони начали медленно изучать ее тело, словно касались его впервые. Он провел руками по ее груди, по талии, обходя живот, потом дотронулся до ее бедра…

Речел нетерпеливо повернулась, ощущая приятное тепло, разливающееся по всему телу. Она обхватила Генри за шею, чтобы крепче прижаться к нему.

– Ш-ш-ш… – прошептал он, когда его руки оказались на ее животе. Генри боялся до него дотронуться, поэтому не без внутреннего трепета начал медленно поглаживать его, как будто хотел убедиться, что живот тоже является частью тела жены. – Тише, Речел! Я не сделаю тебе больно.

Она накрыла ладонью его руку и посмотрела ему в глаза:

– Я знаю, Генри.

Речел со страхом и стыдом подумала, что Генри слишком часто делал ей больно, – так часто, что даже сейчас она испугалась внезапного приступа его гнева или, наоборот, равнодушия.

Но Генри продолжал ласкать ее тело, целовать лицо, шею и грудь. Наконец он утомился и лег на спину. Речел поняла, что первый осторожный шаг Генри навстречу ей уже сделан. Теперь настала ее очередь доставить мужу удовольствие, отблагодарить за то, что он сумел перешагнуть через свою гордость и все-таки попросил прощения. Отблагодарить за его нежность. Речел начала целовать и тихонько касаться языком его груди и живота. Генри вздрогнул, когда она двинулась ниже, дотронулась до его плоти, взяла ее в руки и почувствовала напряжение и твердость, требующие облегчения. Напряжение плоти росло, и Речел осторожно взяла ее губами, словно вложила в ножны. Она медленно опускала и поднимала голову, словно каждым своим движением хотела убедить Генри, что нежные взаимные ласки дают большее удовлетворение, чем яростное и безудержное соитие.

Генри смутно слышал шепот снегопада за окном и ощущал такую же нежную бурю желания, освободившуюся из его тела. А потом он лежал, закрыв глаза и обняв жену, ощущая покой утоленной страсти и неизбежное одиночество, зная, что даже теперь его и жену не объединяет ничего, кроме влечения.

Возможно, его гнев и исчез. Но остались страх и настороженность.