Безрассудная Джилл. Несокрушимый Арчи. Любовь со взломом

Глава 1. Джимми заключает пари

За последние полчаса главная курительная «Клуба любителей прогулок» постепенно заполнялась и теперь была почти набита битком. Во многих отношениях «Любители» — наиприятнейший клуб в Нью-Йорке, пусть и не самый великолепный. Его идеал, как и клуба «Дикари», — уют без помпезности, и после одиннадцати часов вечера им владеют преимущественно сливки сценических подмостков. Все молоды, чисто выбриты и жаждут поговорить; разговоры же носят исключительно профессиональный характер.

В этот июльский вечер все собравшиеся в курительной пришли туда из театров. В большинстве явились прямо со сцены. Однако кое-кто побывал на премьере пьесы, самой последней из «бьющих “Раффлса” на все сто». В этом сезоне наблюдался подлинный бум спектаклей, герои которых со сцены чаровали зрителей куда сильнее, чем обворожили бы их при знакомстве в реальной жизни в сходных обстоятельствах. В пьесе, премьера которой только что состоялась, Артур Миффлин, примернейший молодой человек вне подмостков, пожинал теплейшие аплодисменты за ряд поступков, которые, соверши он их где угодно, кроме сцены, несомненно, воспрепятствовали бы ему остаться членом «Любителей», да и любого другого клуба. В элегантнейшем фраке и с обаятельной улыбкой на устах он взломал сейф, изъял ценные бумаги, а также ювелирные изделия и, без намека на румянец стыда, удалился через окно. На протяжении четырех действий он водил за нос сыщика и при помощи револьвера разделался с бандой преследователей. Публика, переполнившая зрительный зал, выражала горячее одобрение всем его деяниям.

— Полный успех, — сказал кто-то сквозь клубы дыма.

— Как все подделки под «Раффлса», — проворчал Уиллет, игравший суровых отцов в музыкальных комедиях. — Несколько лет назад они ни за что бы не рискнули поставить спектакль с героем-преступником. А теперь, сдается мне, зрители ничего другого видеть не желают. Не то чтобы они вообще знали, чего хотят, — заключил он скорбно.

«Красавица Булони», в которой Уиллет исполнял роль Сайруса К. Хиггса, чикагского миллионера, медленно угасала на диете из контрамарок, и, возможно, он был несколько предубежден.

Рейкс (амплуа — характерные роли) сменил тему. Стоит Уиллету приступить к перечислению бедствий, обрушившихся на злополучную «Красавицу», про общий разговор можно будет забыть. Уиллет, обличающий глупость зрителей, обычно произносил свой бесконечный монолог без пауз.

— На спектакле я заметил в зале Джимми Питта, — сказал Рейкс, вызвав общий интерес.

— Джимми Питта? А когда он вернулся? Я думал, он в Англии?

— Полагаю, приплыл на «Мавритании». Вошла в порт сегодня утром.

— Джимми Питт? — вмешался Саттон из театра «Маджестик». — Как долго он отсутствовал? Последний раз я видел его на премьере «Аутсайдера» в Асторе. Месяца два назад.

— Путешествовал по Европе, если не ошибаюсь, — сказал Рейкс. — Счастливец, что может позволять себе такое. Я бы очень не прочь, но увы!

Саттон стряхнул пепел с сигары.

— Завидую Джимми, — сказал он. — Не знаю никого, с кем я был бы так рад поменяться местами. Денег у него куда больше, чем положено иметь любому человеку, кроме профессионального плутократа. Силен как бык. И думается, ничего хуже свинки ему в жизни испытать не довелось. Родственников у него нет. И вдобавок не женат.

Последнюю фразу Саттон, который был женат три раза, произнес с особым чувством.

— Отличный типус Джимми, — согласился Рейкс, — даже учитывая, что он англичанин.

— Огромное спасибо, — сказал Миффлин.

— За что бы? Ах да! Прошу прощения, Артур! Вечно забываю, что ты тоже из них.

— Завтра же вытатуирую у себя на лбу британский флаг.

— Он улучшит твой облик, — одобрил Рейкс. — Так вот, о Джимми. Отличный типус, как, учитывая, что он англичанин, и следовало ожидать. Лучше, Артур?

— Намного, — сказал Миффлин. — Да, Джимми — отличный типус, один из наилучших. Я его много лет знаю. Учился с ним в одной школе, а потом в Кембридже. И там и там он был жутко популярен. И он поставил на ноги больше бедолаг, чем половина жителей Нью-Йорка, взятых вместе.

— Ну, — проворчал Уиллет, доведенный до мизантропии бедами «Красавицы», — и что тут такого? Очень и очень легко изображать филантропа, когда ты почти миллионер.

— Да, — с жаром сказал Миффлин, — но не так уж легко, если газета платит тебе тридцать долларов в неделю. Когда Джимми был репортером «Ньюс», за его счет жила целая компания. И не то чтобы иногда перехватить пару долларов, а именно жила — спали на его кровати и оставались завтракать. Меня это просто бесило. Я все время его спрашивал: почему он терпит такое? А он в ответ: мол, им некуда больше пойти, он же вполне может поспособствовать. И способствовал, хотя не возьму в толк, как он умудрялся, на тридцать-то долларов в неделю.

— Ну, если человек так глуп, что позволяет себя доить… — начал Уиллет.

— Прекрати, — сказал Рейкс. — Мы не хотим, чтобы Джимми расписывали черной краской.

— Тем не менее, — сказал Саттон, — большая, по-моему, удача, что он получил эти деньги. Невозможно вечно держать открытый дом на тридцать монет в неделю. Кстати, Артур, а как, собственно, он их получил? Я что-то слышал про его дядю.

— Дядей он ему не был, — сказал Миффлин. — История, если не ошибаюсь, очень романтичная. Типчик много лет назад был влюблен в мать Джимми. Отправился в Австралию, нажил капитал и завещал его миссис Питт или ее детям. Когда это произошло, она уже умерла. Джимми, конечно, понятия не имел, что на него свалится, когда вдруг получил письмо от нотариуса с приглашением посетить его. Ну, он заглянул по адресу и узнал, что примерно пятьсот тысяч долларов ждут не дождутся, чтобы он их истратил.

Джимми Питт теперь окончательно вытеснил из разговора «Любовь и взломщика». Все присутствующие были с ним знакомы. Большинство — с его репортерских дней. И хотя любой тут скорее умер бы, чем признался в этом, но они были благодарны Джимми за то, что теперь, когда он получил возможность выписать чек на полмиллиона, с ними он держался точно так же, как при тридцати долларах в неделю. Разумеется, унаследованное богатство не делает молодого человека более благородным или достойным восхищения, однако сам молодой человек не всегда об этом догадывается.

— У Джимми за спиной на редкость пестрая жизнь, — сказал Миффлин. — Кем он только не перебывал за эти годы. Известно ли вам, что, прежде чем уйти в газету, он был актером? Но только в гастролирующих труппах, если не ошибаюсь. Ему это надоело, и он подыскал что-то новое. Всегдашняя его беда. Никогда не останавливался на чем-то одном. В университете изучал юриспруденцию, потом бросил. А когда оставил сцену, изъездил все Штаты без единого цента в кармане, подрабатывая тем, что подвертывалось. Пару дней пробыл официантом, но был уволен за разбитую посуду. Потом подыскал работу в ювелирном магазине. Он, насколько мне известно, знаток драгоценных камней. А затем заработал сто долларов, продержавшись три раунда против Кида Брейди, когда Кид совершал турне по стране после того, как отнял титул чемпиона у Джима Гарвина. Кид предлагал сотню всякому, кто продержится против него три раунда. Джимми проделал это одной левой. Лучший любитель в своем весе из всех, кого я видел. Кид хотел, чтобы он начал всерьез тренироваться. Но Джимми в те дни ни к чему подолгу серьезно не относился. Просто цыган из цыганов. По-настоящему счастлив бывал только в движении и вроде бы ничуть не изменился, когда получил наследство.

— Ну, теперь пребывать в вечном движении ему по карману, — сказал Рейкс. — Эх… если бы и мне…

— А вы когда-нибудь слышали про Джимми и… — начал было Миффлин, но тут изложение одиссеи Джимми Питта прервалось, потому что дверь отворилась и на пороге появился сам Улисс.

Джимми Питт, молодой человек среднего роста, казался ниже из-за широких плеч и могучей груди. Подбородок у него был квадратным и слегка выпяченным. Все это вкупе с атлетически небрежной осанкой и парой пронзительных карих глаз, очень похожих на глаза бультерьера, придавало ему агрессивный вид, вовсе не соответствовавший его характеру. Агрессивным он не был.

Помимо глаз бультерьера, он обладал и его добродушием. А еще, когда его выводили из себя, в нем давали о себе знать решимость и упрямство бультерьера.

Посыпались приветственные возгласы:

— Привет, Джимми!

— Когда ты вернулся?

— Садись же, садись! Места тут хватит.

— Откуда сегодня, вечный странник?

— Официант! Что будешь пить, Джимми?

Джимми хлопнулся в кресло и зевнул.

— Ну, — сказал он, — как дела-делишки? Приветик, Рейкс! Ты вроде был на «Любви и взломщике»? По-моему, я тебя видел. Приветик, Артур! Поздравляю! Свою роль ты провел очень мило.

— Спасибо, — сказал Миффлин. — А мы как раз говорили о тебе, Джимми. Приплыл на «Мавритании», я полагаю?

— На этот раз она рекорда не побила, — заметил Саттон.

В глазах Джимми появилась задумчивость.

— Для меня она плыла слишком быстро, — сказал он. — Не понимаю, чего им неймется, — продолжал он без паузы. — Я люблю, чтобы мне дали возможность надышаться морским воздухом.

— Знаю я этот морской воздух, — пробормотал Миффлин.

Джимми быстро взглянул на него:

— Что ты там шепчешь, Артур?

— Я вообще молчал, — мягко возразил Миффлин.

— Как тебе сегодняшний спектакль, Джимми? — спросил Рейкс.

— Очень понравился. Артур был на высоте. Одного не могу понять: откуда такое курение фимиама у ног взломщика? Судя по пьесам, которые тут ставят, можно подумать, что человеку достаточно быть успешным домушником, чтобы выйти в национальные герои. Скоро мы увидим, как Артур играет Джека-потрошителя под бурную овацию зала.

— Это дань уважения, — сказал Миффлин, — которую тупоголовость платит находчивому уму. Чтобы стать успешным взломщиком, нужен находчивый ум. Если серое вещество под твоей черепной крышкой не бурлит, как под моей, у тебя нет ни малейшей надежды…

Джимми откинулся в кресле и сказал безмятежно, но решительно:

— Любой человек средних умственных способностей может обчистить дом.

Миффлин вскочил, яростно жестикулируя. Какая ересь!

— Мой милый старый конь, что за абсолютная…

— И я мог бы, — сказал Джимми, закуривая сигарету.

Раздались дружный хохот и аплодисменты. Последние недели, пока шли репетиции «Любви и взломщика», Артур Миффлин постоянно нарушал мирную тишину «Клуба любителей прогулок» своими теориями касательно искусства взлома. Это была его первая по-настоящему большая роль, и он купался в ней. Ознакомился с литературой о грабежах и взломах. Расспрашивал сыщиков. И ежевечерне излагал клубным собратьям свои взгляды на вопрос, подчеркивая, какая это ювелирная и сложная работа взломать медведя, пока его слушатели не взбунтовались. Любители прогулок пришли в восторг, когда Джимми, исключительно по собственной инициативе и никоим образом не с их подачи, твердой стопой наступил на любимую мозоль эксперта по взломам уже на шестой минуте их встречи.

— Ты! — сказал Артур Миффлин с испепеляющим презрением.

— Он самый, а точнее — я!

— Ты! Да тебе и яйца не взломать. Разве что оно сварено всмятку.

— Пари? — сказал Джимми. — Что поставишь?

Любители прогулок навострили уши. Мистическое слово «пари», произносимое в этой курительной, практически всегда добавляло перцу в жизнь. Они выжидательно уставились на Артура Миффлина.

— Иди-ка ты спать, Джимми, — сказал воплотитель образа взломщика. — Я тебя провожу и подоткну одеяло под бочок. Добрая чашка крепкого чаю поутру, и у тебя все как рукой снимет.

Общество испустило вой неодобрения. Негодующие голоса обвиняли Артура Миффлина в поджатии хвоста. Ободряющие голоса убеждали его не увиливать.

— Видишь! Они тебя презирают, — сказал Джимми. — И с полным на то правом. Будь мужчиной, Артур! Что поставишь?

Мистер Миффлин поглядел на него с жалостью.

— Ты не понимаешь, Джимми, какую берешь на себя задачу! — сказал он. — Ты на полвека отстал от времени. Ты убежден, будто взломщику всего-то и требуются маска, сизый от щетины подбородок и потайной фонарь. Так послушай меня: ему необходимо специальное образование самого высшего порядка. Я разговаривал с сыскарями и знаю, о чем говорю. Возьмем тебя, жалкий червь. Обладаешь ли ты глубокими познаниями в химии, физике, токсикологии…

— А как же!

— …электричестве и микроскопии?

— Ты проник в мою тайну.

— Умеешь ли ты пользоваться кислородно-ацетиленовой горелкой?

— Из дома без нее не выхожу!

— Известно ли тебе, как давать наркоз?

— Более чем. Мое излюбленное занятие на досуге.

— А суп ты приготовить сумеешь?

— Суп?

— Суп, — неумолимо повторил мистер Миффлин.

Джимми поднял брови.

— Обжигает ли архитектор кирпичи? — осведомился он. — Черную предварительную работу я оставляю корпусу моих помощников. Мой суп готовят они.

— Тебе не следует думать, будто Джимми — один из твоих взломщиков-плебеев, — сказал Саттон. — В своей профессии он занимает ведущее место. Вот откуда у него деньги. Недаром я никогда не верил этой басенке про наследство.

— Джимми, — сказал мистер Миффлин, — не сумел бы взломать и детскую копилку. Джимми не смог бы вскрыть банку сардинок.

Джимми пожал плечами.

— Что поставишь? — сказал он еще раз. — Ну же, Артур! Ты теперь гребешь вполне приличные деньги. Так что поставишь?

— А почему бы не обед для всех присутствующих? — предложил Рейкс, человек ушлый, принципиально обращавший в свою пользу любое событие на обочине жизни, если выпадала такая возможность.

Его идея снискала общее одобрение.

— Ну хорошо, — сказал Миффлин. — Сколько нас тут? Раз, два, три, четыре… Проигравший оплачивает обед на двенадцать персон.

— Хороший обед, — мягко вмешался Рейкс.

— Хороший обед, — сказал Джимми. — Значит, договорились. Какой срок, Артур, ты мне даешь?

— А сколько тебе требуется?

— Необходимо установить точный срок, — сказал Рейкс. — По-моему, такой эксперт, как Джимми, форы не требует. Почему бы не сегодня ночью? Такая приятная безоблачная ночь. Если Джимми не взломает медведя сегодня ночью, он проиграл. Тебя это устраивает, Джимми?

— Более чем.

Тут вмешался Уиллет. Он весь вечер усердно старался утопить свои печали, и это обстоятельство давало о себе знать в его речи.

— П-послушайте, — сказал он, — а к-как Д-д-джимми докажет, что сделал это?

— Лично мне, — сказал Миффлин, — достаточно его слова.

— Эт-то по б-б-боку. Что ему помешает с-ска-зать, что он эт-то сд-д-делал, если и н-не сд-д-делает?

Любители неловко переглянулись. Впрочем, это касалось только Джимми.

— Так вы же в любом случае получите свой обед, — сказал Джимми. — Обед, кто бы им ни угощал, благоухает равно аппетитно.

Уиллет с пьяным упрямством стоял на своем:

— Эт-та… не в том суть. Тут важ-жен п-п-принцип. Чтобы никакой к-к-комар н-носа не подточ-ч-чил. Вот ч-ч-что я говорю.

— И то, что ты это выговорил, делает тебе честь, — сердечно сказал Джимми. — А теперь попробуй «на траве дрова…».

— А говорю я вот ч-ч-что. Джимми факир. И ч-ч-что, говорю я, ему помешает с-сказать, что он эт-то сделал, если он эт-то не сделал?

— Не стоит волноваться на этот счет, — успокоил его Джимми. — Я намерен зарыть под ковром медный футляр с американским флагом внутри.

— Эт-то вполне, — сказал Уиллет с достоинством.

— Или даже лучше, — продолжил Джимми. — Я вырежу большое «Д» на внутренней стороне двери. Ну, я отправляюсь домой. Кому-нибудь со мной по дороге?

— Да, — сказал Миффлин. — Пройдемся. После премьер я всегда жутко взвинчен. И если не замучаю свои ноги, то глаз до утра не сомкну.

— Если ты думаешь, малыш, будто я посодействую тебе в замучивании твоих ног, то глубоко ошибаешься. Я намерен неторопливо прогуляться до дома и лечь спать.

— И малая помощь во благо, — сказал Миффлин. — Пошли.

— Ты с этим Джимми поосторожней, Артур, — сказал Саттон. — Не успеешь оглянуться, как он оглушит тебя колбаской с песком и заберет твои часики. Замаскированный Арсен Люпен, вот он кто, по-моему.

Глава 2. Новые Пирам и Фисба

Двое друзей завернули за угол. Они шли молча. Артур Миффлин перебирал в уме все выдающиеся события дня, какие помнил: нервное состояние перед спектаклем; облегчение, когда убедился, что заворожил зрителей; растущая уверенность, что теперь он на коне. Джимми тем временем как будто предавался собственным мыслям. Так они прошли порядочный путь, прежде чем молчание было прервано.

— Кто она, Джимми? — спросил Миффлин.

Джимми вздрогнул и очнулся от своих дум.

— Что-что?

— Кто она?

— Не понимаю, о чем ты.

— Прекрасно понимаешь. Морской воздух. Кто она?

— Не знаю, — ответил Джимми просто.

— Не знаешь?! Ну хотя бы как ее зовут?

— Не знаю.

— Разве «Мавритания» больше не печатает списки пассажиров?

— Печатает.

— И ты за пять дней не сумел узнать ее имени?

— Не сумел.

— И этот человек полагает, будто способен ограбить дом! — сказал Миффлин скорбно.

Они подошли к зданию, на третьем этаже которого находилась квартира Джимми.

— Зайдешь? — спросил Джимми.

— Я, собственно, собирался дойти до парка. Говорю же тебе, я весь на нервах.

— Зайди и выкури сигару. Для марафона у тебя впереди вся ночь. Мы же два месяца не виделись. Я хочу услышать все новости.

— А их нет. В Нью-Йорке ничего не происходит. Газеты утверждают, что события развиваются, да только развиваться нечему. Однако я зайду. Сдается мне, что новости есть у тебя.

Джимми возился с ключом.

— Отличный из тебя взломщик, — уничижительно сказал Миффлин. — Почему бы тебе не воспользоваться своей кислородно-ацетиленовой горелкой? Ты отдаешь себе отчет, мой мальчик, что на той неделе будешь вынужден заплатить за обед двенадцати голодных мужчин? В холодном свете утра, когда рассудок воссядет на своем троне, это до тебя дойдет.

— Да ничего подобного, — сказал Джимми, отпирая дверь.

— Только не говори, что собираешься попробовать.

— А что, по-твоему, я собирался делать?

— Но ты не должен! Тебя обязательно схватят. И что тогда? Скажешь, это была шутка? А если тебя изрешетят пулями? Хорошенького ты сваляешь дурака, взывая к чувству юмора разъяренного домовладельца, пока он накачивает тебя свинцом из «кольта»!

— Профессиональный риск, что поделать. И уж кому это знать, как не тебе, Артур. Вспомни, через что тебе пришлось пройти сегодня вечером.

Артур Миффлин поглядел на своего друга с некоторой тревогой. Он знал всю меру его бесшабашности, если уж он решал чего-либо добиться. Считая, что ему брошен вызов, Джимми переставал быть разумной личностью, доступной убеждениям. А в данном случае последнюю точку над i поставили слова Уиллета. Джимми был не из тех, кто покорно позволяет обозвать себя факиром, был ли обзывающий трезв или пьян.

Джимми тем временем достал виски, сигары и разлегся на кушетке, пуская в потолок кольца дыма.

— Ну? — сказал наконец Артур Миффлин.

— Ну? Что — ну?

— Я имел в виду, будет ли это молчание перманентным или ты в ближайшие минуты начнешь развлекать, возвышать и наставлять? С тобой что-то случилось, Джимми. А ведь не так уж давно ты был веселым типусом с неисчерпаемым запасом шуток, мастером всяческих выдумок. Так где же теперь твои остроты, розыгрыши, твои песни, взрывы веселости, которые не давали умолкнуть смеху за столом, когда за обед платил ты? Теперь ты больше всего напоминаешь мне глухонемого, который празднует Четвертое июля, прибегая к бесшумному пороху. Очнись, или я уйду. Джимми, мы вместе росли. Расскажи мне про эту девушку — ту, которую ты полюбил и умудрился потерять, как идиот.

Джимми глубоко вздохнул.

— Ну хорошо, — сказал Миффлин не без самодовольства, — вздыхай, если тебе нравится. Все-таки лучше, чем ничего.

Джимми приподнялся и сел на кушетке.

— Да, и десятки раз, — сказал Миффлин.

— О чем ты?

— Ты ведь собираешься спросить, был ли я когда-нибудь влюблен, верно?

— И не думал, я же знаю, что с тобой этого никогда не бывало. У тебя нет души. Ты понятия не имеешь, что такое любовь.

— Будь по-твоему, — покорно согласился Миффлин.

Джимми снова плюхнулся навзничь на кушетку.

— И я тоже, — сказал он. — В том-то и беда.

Миффлин посмотрел на него с новым интересом.

— Я знаю, — сказал он. — Ты ощущаешь неведомый трепет, сердце в твоей груди словно испускает трели, будто какой-нибудь юный птах, запевший впервые, когда…

— Да заткнись же!

— …когда ты пугливо спрашиваешь себя: «Уже ли свершилось? Возможно ли это?» — и застенчиво отвечаешь: «Нет. Да. Свершилось, я верю». Я проходил через это десятки раз. Легко различимый первый симптом. Если немедленно не принять срочные меры, он может развиться в острую лихорадку. В таких делах полагайся на своего дядю Артура: он знает, о чем говорит.

— Ты мне надоел, — отрезал Джимми.

— Мы к вам склонили слух, — сказал Миффлин ласково. — Расскажи мне все.

— Рассказывать нечего.

— Не ври, Джимми.

— Ну практически нечего.

— Так-то лучше.

— Было вот что.

— Еще лучше.

Джимми поерзал, принимая более удобную позу, и отхлебнул из стакана.

— Увидел я ее только на второй день.

— О, этот второй день! Ну и…

— Мы даже не познакомились.

— Просто по воле случая оказались рядом в одном месте, э?

— Собственно говоря, дело обстояло таким образом: как последний дурак, я купил билет второго класса.

— Что-о? Наш юный Вандерфеллер Асторморган, мальчик-миллионер, путешествует вторым классом! С какой стати?

— Ну, я думал, так будет приятнее. В салоне второго класса пассажиры куда веселее и без претензий. Быстрее сходишься с людьми. В девяти плаваниях из десяти я всегда предпочту второй класс.

— Но этот оказался десятым?

— Она ехала в первом классе.

Миффлин прижал ладонь ко лбу.

— Погоди! — вскричал он. — Это мне что-то напомнило — что-то из Шекспира. «Ромео и Джульетта»? Нет… Ага! Пирам и Фисба.

— Не нахожу ни малейшего сходства.

— Так перечти «Сон в летнюю ночь». «Пирам и Фисба, по пьесе, разговаривают через щель в стене», — процитировал Миффлин.

— Ни стены, ни щели не было!

— К чему такой буквализм! Вы разговаривали через поручни.

— Нет и нет.

— Ты хочешь сказать, что вы вообще не разговаривали?

— Мы не обменялись ни единым словом.

Миффлин скорбно покачал головой.

— Умываю руки, — сказал он. — Я полагал, что ты — сама предприимчивость. Так что ты делал?

Джимми негромко вздохнул.

— Стоял и курил у поручней напротив парикмахерской, а она кругами прогуливалась по палубе.

— И ты пялился на нее?

— Иногда я поглядывал в ее направлении, — произнес Джимми с достоинством.

— Не виляй! Ты пялился на нее. Вел себя как последний нахал, и ты знаешь, Джеймс, я не ханжа, но вынужден сказать, что считаю твое поведение достойным Ловеласа. А она прогуливалась в одиночестве?

— Чаще всего.

— А теперь ты ее любишь, так? Ты взошел на борт этого парохода счастливым, беззаботным, с вольным сердцем. А сошел на берег серьезным и удрученным. С этих пор в мире для тебя существует только одна женщина, и ты ее потерял.

Он испустил глухой безнадежный стон и отхлебнул виски, чтобы приободриться.

Джимми беспокойно заерзал на кушетке.

— Ты веришь в любовь с первого взгляда? — спросил он небрежно, пребывая в том настроении, когда человек говорит вещи, при воспоминании о которых затем просыпается по ночам в холодном поту.

— Не понимаю, при чем тут первый взгляд, — заметил Миффлин. — Согласно собственным твоим словам, ты стоял и ел глазами эту девушку пять дней без передышки. Я вполне способен вообразить, что за такой срок можно допялиться до любви к кому угодно.

— Не могу представить себя остепенившимся, — сказал Джимми задумчиво. — А до тех пор пока ты не испытаешь желания остепениться, нельзя быть влюбленным по-настоящему.

— Я говорил о тебе в клубе буквально то же самое, перед тем как ты вошел. Моим довольно удачным определением было, что ты цыган из цыганов.

— Черт подери, ты абсолютно прав.

— Как всегда.

— Полагаю, причина в безделье. Когда я сотрудничал в «Ньюс», ничего подобного со мной не случалось.

— Ты сотрудничал в «Ньюс» слишком недолго, чтобы это могло тебе надоесть.

— Теперь я чувствую, что не способен провести в одном месте дольше недели. Видимо, виною тому — деньги.

— Нью-Йорк, — сказал Миффлин, — полон услужливых добряков, которые с удовольствием избавят тебя от этого инкуба. Ну, Джеймс, я тебя покидаю. Теперь постель меня скорее манит. Кстати, ты, полагаю, потерял эту девушку из виду, когда сошел на берег?

— Да.

— Ну так в Соединенных Штатах девушек не так уж и много. Всего двадцать миллионов. Или сорок? Во всяком случае, число невелико, и тебе требуется просто немного поискать. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Мистер Миффлин скатился вниз по лестнице. Минуту спустя Джимми услышал свое имя — кто-то громко звал его с улицы — и подошел к окну. Внизу на тротуаре стоял Миффлин и смотрел вверх.

— Джимми?

— Ну, что еще?

— Забыл спросить. Она блондинка?

— Что?

— Она блондинка?! — возопил Миффлин.

— Нет! — рявкнул Джимми.

— Брюнетка, да?! — заорал Миффлин, омрачая ночь.

— Да, — подтвердил Джимми, закрывая окно.

— Джимми! Послушай, Джимми!

Окно снова открылось.

— Ну?

— Лично я предпочитаю блондинок.

— Иди спать.

— Ладно. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Джимми втянул голову в комнату и сел в кресло, которое покинул Миффлин. Секунду спустя он встал и погасил свет. Сидеть и думать было приятнее в темноте. Его мысли бродили в разных направлениях, но неизменно возвращались к девушке с «Мавритании». Нелепо! Неудивительно, что Артур Миффлин сделал из этого шутку. Добрый старина Артур! Рад, что он имел такой успех. Но шутка ли это? Кто именно сказал, что острие шутки подобно острию иголки — настолько мало, что становится невидимым, если обратить его на себя? Расскажи ему кто-то другой о такой вялотекущей романтичной любви, он бы тоже посмеялся. Только когда сам оказываешься в сердцевине романтичной любви, как бы вяло она ни текла, то видишь ее совсем под другим углом. Разумеется, голые факты выглядят нелепо. Он это понимает. Но что-то в самой глубине сознания говорило ему, что это вовсе не так уж нелепо. Тем не менее любовь ведь не ударяет, как молния. С тем же успехом можно ждать, что дом возникнет совсем готовым во мгновение ока. Или пароход. Или автомобиль. Или стол. Или… Джимми рывком выпрямился. Еще секунда, и он заснул бы.

Он подумал о кровати, но она казалась такой далекой! Чертовски далекой. Акры и акры ковра, которые нужно проползти. А в заключение придется взять дьявольскую высоту. Да еще раздеваться. До чего это нудно — раздеваться. Такое симпатичное платье девушка надела на четвертый день. Сшито по заказу. Ему нравятся платья, сшитые по заказу. Ему нравились все ее платья. Ему нравилась она. А он ей нравился? Так трудно в этом разобраться, если не обменяться ни словом. Она была брюнетка. Артуру нравятся блондинки. Артур — глупец! Добрый старина Артур! Рад, что он имел успех! Теперь он может жениться, если захочет. Не будь он сам таким непоседой… Не чувствуй, что не способен провести больше одного дня в каком бы то ни было месте… Но согласится ли она выйти за него? Раз они не сказали друг другу ни слова, то крайне трудно…

Тут он заснул.

Глава 3. Мистер Макичерн

Пока Джимми почивал в своем кресле, перед тем как из глубин сна его вырвало появление Штыря, некий мистер Джон Макичерн, капитан полиции, сидел в гостиной своего особнячка в пригороде и читал. Его отличало крупномасштабное телосложение. Крупным в нем было все — его ступни, его кисти, его плечи, его грудь и особенно — его подбородок, агрессивный даже в минуты покоя, а уж когда что-то задевало мистера Макичерна, эта часть лица выпячивалась, обретая поразительное сходство с тараном боевой галеры. В дни, когда капитан патрулировал улицы — главным образом в Ист-Сайде, — этот его подбородок приобрел грозную репутацию от Парк-роу до Четырнадцатой улицы. Никакая драка уличных шаек не могла удержать внимания юных сынов Бауэри[16], стоило подбородку мистера Макичерна замаячить на горизонте в непосредственном сопровождении остальной его массивной фигуры. Он был человеком, не знающим страха, и пронизывал разбушевавшуюся толпу подобно ветру с океана.

Однако у его характера имелась и другая сторона. Собственно говоря, эта другая сторона была настолько весомой, что все прочие качества — готовность к рукопашной и усердие в подавлении уличных беспорядков — представляли собой лишь боковые побеги. Ибо честолюбивые помыслы мистера Макичерна огромностью не уступали его кулаку, а агрессивностью — его подбородку. Он пошел в полицию с единственной целью разбогатеть и добивался ее достижения с упрямой энергией, столь же сокрушающей, что и его дубинка. Некоторые полицейские появляются на свет готовыми взяточниками, а некоторым взятки навязывают. Мистер Макичерн начал как первый, поднялся до статуса второго, а теперь уже несколько лет занимал видное место в классе избранных — тех, кто не выходит на охоту за взятками, а сидит дома, предоставляя взяткам приходить к ним.

Хотя ни его фамилия, ни его финансовые методы не наводили на такую мысль, но мистер Макичерн родился английским джентльменом. Изложение истории его жизни во всей полноте потребовало бы слишком много времени, но вот она вкратце. Джон Форрест — таково его настоящее имя — был единственным сыном некого Юстеса Форреста, в свое время майора Королевской гвардии. Единственным родственником Джона, помимо отца, был Эдвард, старший брат Юстеса, холостяк. Когда на пятом году брака миссис Юстес Форрест скончалась, вдовец, проведя полтора года в Монте-Карло за разработкой непогрешимой системы срывания банка, к великому удовлетворению мсье Бланка и администрации казино вообще, спустился в сад, где положенным образом застрелился, оставив после себя много долгов, никакого имущества и единственного сына.

Эдвард, к тому времени человек, имеющий вес на Ломбард-стрит[17], усыновил Джона и посылал его в фешенебельные учебные заведения, начиная с детского сада и кончая Итоном.

К несчастью, Итон потребовал от Джона более высоких норм поведения, чем он был готов гарантировать, и неделю спустя после восемнадцатого дня рождения его карьера итонца оборвалась преждевременно. После чего Эдвард Форрест предъявил ему ультиматум: Джону предстояло выбрать между самой незначительной из незначительнейших должностей в компании его дяди и сотней фунтов в банкнотах вкупе с традиционным умыванием рук и лишением наследства. Джон взял деньги, когда дядюшка еще не договорил. В тот же день он отбыл в Ливерпуль, а на следующий — в Нью-Йорк.

Он истратил свои сто фунтов, безуспешно попробовал силы на двух-трех работах и под конец сошелся с дружелюбным полицейским, который, заметив телосложение молодого человека, уже тогда достаточно внушительное, порекомендовал ему пойти в полицию. Полицейский, носивший фамилию О’Флаерти, обсудил вопрос с двумя другими полицейскими, носившими фамилии О’Рурк и Мулдун, и все трое настоятельно посоветовали ему сменить фамилию Форрест на другую, более созвучную его новой профессии. Вот так Джон Форрест перестал существовать и родился простой полицейский Джон Макичерн.

В поисках богатства он готов был выжидать подходящего момента. Его не устраивали ничтожные суммы, которые прикарманивает любой нью-йоркский полицейский. Джон избрал себе цель покрупнее и не торопился. Он знал, что мизерное начало было досадной, но неизбежной прелюдией ко всем колоссальным состояниям. Весьма вероятно, что и капитан Кидд начал с мелочей. А уж мистер Рокфеллер — так это точно. И Джон был готов последовать по стопам признанных мастеров.

Возможности обрести богатство весьма скудны у полицейского, патрулирующего нью-йоркские трущобы. Но мистер Макичерн не пренебрегал ни единой. Он не брезговал долларами, которые появлялись одинокими разведчиками, а не батальонами. Пока не настало время загарпунивать китов, Джон был готов удить корюшек.

Упорством можно добиться многого, даже не совершая крупномасштабных операций. В те ранние дни карьеры мистера Макичерна его наблюдательный взор не упустил взять на заметку неких лоточников, которые мешали движению экипажей, мелких торговцев, создававших неудобства для публики на тротуарах, и содержателей ресторанчиков, склонных не закрывать свои заведения в час ночи. Его розыски в этих сферах не остались втуне. В относительно короткий срок он накопил 3000 долларов — цену его повышения в сержанты. Платить 3000 долларов за повышение в должности было ему отнюдь не по вкусу, но приходится тратить часть капитала, чтобы инвестиции оставшегося капитала приносили доход. Мистер Макичерн перешагнул через свои предрассудки и поднялся по иерархической лестнице на ступеньку выше.

Он обнаружил, что его возможности как сержанта полиции заметно расширились. Проницательному человеку предоставлялось больше удобных случаев. Мир, казалось, закишел филантропами, жаждущими «положить ему на лапу» и оказать то одну, то другую небольшую любезность. Макичерн букой отнюдь не был: он позволял им «класть на лапу» и принимал маленькие любезности. Вскоре он обнаружил в своем распоряжении 15 000 долларов, которые мог потратить на удовлетворение любой фантазии. Как ни странно, именно такая сумма требовалась для повышения его в капитаны. Каковым он и стал. И тогда ему открылось, что Эльдорадо было отнюдь не просто вымыслом поэта и что Поле Дураков, где можно горстями собирать золото и серебро, не менее реально, чем Бруклин или Бронкс. Наконец-то после долгих лет ожидания он стоял, подобно Моисею, на горе, глядя вниз на Землю обетованную. Он добрался до местонахождения Больших Денег.

Книга, которую он читал в настоящую минуту, представляла собой записную книжечку, куда он имел обыкновение заносить свои финансовые операции, многочисленные и разнообразные. Что итоги были удовлетворительными, сомнений не оставляло: улыбка на лице мистера Макичерна и мирная позиция подбородка служили тому достаточным доказательством. Записи касались недвижимости, железнодорожных акций и десятка других прибыльных размещений капитала. Он был богат.

Таков был факт, о котором его соседи и не подозревали, благо близких отношений он с ними и не поддерживал — никаких приглашений не принимал и к себе никого не приглашал. Ибо мистер Макичерн вел большую игру. Другие флибустьеры одного с ним ранга довольствовались тем, что слыли богачами в кругах, где нормой была умеренная состоятельность. Но в мистере Макичерне теплилась наполеоновская искра. Он намеревался стать уважаемым членом высшего общества — причем английского высшего общества. Многие люди замечали неоспоримый факт, прочно внедрившийся в его сознание, что Англия и Соединенные Штаты разделены тремя тысячами миль океанских глубин. В Соединенных Штатах он будет полицейским капитаном в отставке, а в Англии — американским джентльменом с солидным, ничем не обремененным состоянием и красивой дочерью.

Его дочь, Молли, главный, руководящий импульс его жизни. Впрочем, будь он холостяком, то все равно не удовлетворился бы смиренной карьерой полицейского, презирающего взятки. С другой стороны, если бы не Молли, он, наживая свое нечестное богатство, не чувствовал бы, что ведет своего рода Священную Войну. С тех пор как его жена умерла, когда он еще пребывал в сержантах, оставив ему годовалую дочку, честолюбивые помыслы Джона Макичерна были неразлучно связаны с Молли.

Все его мысли устремлялись в будущее. Нью-йоркская жизнь представляла собой не более чем подготовку к грядущему великолепию. Ни единого доллара он на ветер не выбрасывал. Когда Молли вернулась домой по окончании школы, они зажили просто и уединенно в небольшом доме, которому вкус Молли придал особый уют. Соседи, знавшие о его профессии и видящие, на какую скромную ногу он живет, говорили друг другу, что, во всяком случае, есть хотя бы один полицейский, руки которого не запачканы взятками. Им были неведомы потоки, которые день за днем, год за годом текли на его банковский счет, периодически меняя направление, чтобы излиться в наиболее доходные русла. Пока не подойдет время великой перемены, его девизом оставалась экономия. Расходы на жизнь удерживались в пределах официального жалованья капитана. Все, что он получал сверх, пополняло его сбережения.

Он закрыл книжечку с удовлетворенным вздохом и закурил новую сигару. Сигары были единственной роскошью, которую он себе позволял. Он не пил, ел самую простую пищу и умел носить одежду так, что она сохраняла благопристойный вид необычно долгое время, но никакая страсть к экономии не могла заставить его отказаться от курения всласть.

Мистер Макичерн сидел и размышлял. Час был поздний, но он не испытывал ни малейшего желания лечь спать. Его дела приблизились к кульминации. Много дней Уолл-стрит сотрясался очередным приступом перемежающейся лихорадки. Слухи сменялись контрслухами, пока наконец из хаоса не взмыл вверх, подобно фейерверочной ракете, курс именно тех акций, в которых он был заинтересован больше всего. В это утро он продал свой пакет, и результат вызвал у него легкое кружение головы. В мозгу Джона воцарилась мысль, что наконец-то настало ожидаемое время. Теперь он мог в любой момент осуществить заветную перемену.

Выпуская клубы дыма, он упивался этим фактом, но тут дверь отворилась и впустила бультерьера и бульдога. Замыкала процессию девушка в кимоно и красных тапочках.

Глава 4. Молли

— Молли! — сказал полицейский. — Почему ты на ногах? Я думал, ты давно спишь.

Могучей рукой он обвил ее плечи и привлек к себе на колени. Рядом с его необъятной фигурой она выглядела даже миниатюрнее, чем была. Распущенные волосы и красные тапочки, болтающиеся в футе над полом, придавали ей сходство с маленькой девочкой. Глядя на нее, Макичерн просто не мог поверить, что миновало девятнадцать лет с той минуты, когда поднятые брови врача упрекнули его за односложное бурканье в ответ на новость, что новорожденный младенец — девочка.

— Ты знаешь, который сейчас час? — сказал он. — Два ночи.

— Слишком поздний, чтобы сидеть здесь и курить, — сурово сказала Молли. — Сколько сигар ты выкуриваешь за день? Только вообрази, что ты женат на женщине, которая не позволяет тебе курить!

— Ни в коем случае не препятствуй своему мужу курить, милочка. Заруби себе на носике и вспомни, когда выйдешь замуж.

— Замуж я вообще не собираюсь. Буду сидеть дома и штопать твои носки.

— Если бы! — сказал он, привлекая ее к себе еще ближе. — Но в один прекрасный и недалекий день ты выйдешь замуж за принца. А пока — марш в кровать. Час слишком поздний для…

— Бесполезно, милый папочка. Я так и не смогла уснуть. А пыталась не один час. Считала овец, пока чуть не завизжала. А виноват Растус: он так храпит!

Мистер Макичерн строго посмотрел на провинившегося бульдога.

— Но зачем ты пускаешь этих псин к себе в спальню?

— Чтобы помешать буке забрать меня, а то для чего же? А ты не боишься, что тебя заберет бука? Впрочем, ты такой великан, что просто ее прихлопнешь. А они вовсе не псины — верно, дорогие мои? Вы ангелы и просто взбесились от радости, что тетечка вернулась из Англии, правда? Папа, а они скучали без меня? Чахли от тоски?

— Превратились в скелеты. Мы все превратились в скелеты.

— И ты?

— Более чем.

— В таком случае зачем ты меня туда отправил?

— Хотел, чтобы ты познакомилась со страной. Она тебе понравилась?

— Я в нее влюбилась.

Мистер Макичерн испустил вздох облегчения. Единственной возможной помехи великой перемене не существовало вовсе.

— Как ты смотришь на то, чтобы вернуться в Англию, Молли?

— В Англию? Когда я только-только вернулась домой?

— Если и я поеду?

Молли извернулась так, чтобы видеть его лицо.

— Папа, у тебя что-то на уме. Ты пытаешься что-то сказать, и я хочу узнать, что именно. Отвечай немедленно, не то я велю Растусу тяпнуть тебя!

— Много времени это не займет, милочка. Пока ты была в отъезде, мне повезло с некоторыми акциями, и я намерен уйти в отставку, забрать тебя в Англию и подыскать тебе в женихи принца, если ты захочешь, конечно.

— Папа! Это будет расчудесно! — Она его поцеловала. — Почему у тебя такой присмиревший вид, папа?

— Молли, я хочу сказать тебе кое-что, о чем прежде не упоминал. Я англичанин. И фамилию Макичерн взял только потому, что она больше подходила для службы в полиции. Наша настоящая фамилия Форрест.

— Папа! Почему ты это от меня скрывал?

— Я боялся, что ты начнешь расспрашивать и узнаешь подоплеку.

Она быстро поглядела на него.

— Меня отправили в Америку, — продолжал он, — после того, как я был исключен из школы за кражу.

Наступило молчание. Она прикоснулась к руке, обвивавшей ее талию, и чуть-чуть погладила.

— Какое значение имеет то, что ты сделал, когда был школьником? — спросила она.

Он отвел глаза. Щеки у него тускло покраснели.

— Мы вернемся на родину, Молли, — сказал он. — У меня там было положение в обществе, пока я по глупости его не лишился, и, черт побери, я намерен вернуть его ради тебя. Что бы я там ни натворил, тебе это помехой не станет. Снова фамилию мы менять не будем. Никакого возвращения блудного сына! Я не потерплю, чтобы на тебя смотрели сверху вниз из-за того, что твой отец…

— Но, папа, милый, это же было так давно! Какое это имеет значение? Да и кто вспомнит…

— Не важно. Рисковать я не стану. Обо мне пусть говорят что хотят, но ты начнешь без помех. Кто меня узнает после стольких лет? Я буду просто Джон Макичерн из Америки, а если кто-то захочет узнать обо мне побольше, так я человек, который сделал деньги на Уолл-стрит — и это не ложь! — и отправился в Англию тратить их.

Молли снова погладила его по руке. Глаза у нее увлажнились.

— Папочка, милый, — прошептала она, — мне кажется, ты делал все это ради меня. Надрывался ради меня, чуть я родилась, отказывал себе во всем и копил деньги, лишь бы потом обеспечить меня всем сверх всякой меры.

— Нет! Нет!

— Именно так, — сказала она и обернулась к нему с трепетным смехом. — По-моему, ты два десятка лет даже не ел толком. Да от тебя остались только кожа да кости. Ну ничего. Завтра же я приглашу тебя в ресторан и накормлю королевским обедом на свои деньги. Мы отправимся в «Ритц», и ты начнешь с верхней строчки меню и будешь продолжать, пока не насытишься.

— Это возместит все. А пока не думаешь ли ты, что тебе следует вернуться в постель? Не то утеряешь весь свой свежий вид, который приобрела в море.

— Скоро, но еще не сейчас. Я же тебя столько времени не видела. — Она кивнула на бультерьера: — Посмотри, как Томми застыл на месте и смотрит на меня во все глаза. Не может поверить, что я и вправду вернулась. Ты знаешь, на «Мавритании» был молодой человек с точно такими же глазами, как у Томми, — карими и ясными. И у него была манера застывать и смотреть во все глаза, совсем как Томми сейчас.

— Будь я там, — гневно отозвался отец, — я бы оторвал ему голову.

— И вовсе нет, потому что он, я убеждена, на самом деле очень милый молодой человек. И подбородок у него похож на твой, папочка. А к тому же ты не смог бы добраться до него, чтобы оторвать ему голову, потому что он ехал во втором классе.

— Во втором классе? Так ты с ним не разговаривала?

— Это было невозможно. Не мог же он кричать мне что-то через поручни! Просто, пока я гуляла по палубе, он всегда стоял на том же месте.

— И пялился на тебя?

— Не обязательно на меня. Вероятно, он просто смотрел вперед по курсу парохода и грезил о какой-нибудь девушке в Нью-Йорке. Не думаю, что ты можешь извлечь из этого что-то романтичное.

— И никакого желания не имею, моя дорогая. Принцы вторым классом не путешествуют.

— Но он мог быть принцем, путешествующим инкогнито.

— Куда вероятнее, что коммивояжером, — проворчал мистер Макичерн.

— Коммивояжеры часто бывают очень симпатичными.

— Принцы гораздо симпатичнее.

— Ну, я иду спать и увижу во сне самого-самого симпатичного. Вперед, собаки. Перестань кусать мою тапочку, Томми! Почему ты не берешь пример с Растуса? Правда, ты же не храпишь, верно? А ты не ляжешь, папочка? По-моему, ты повадился засиживаться допоздна и обзавелся всякими другими дурными привычками, пока меня не было. И конечно, чересчур много куришь. Когда докуришь эту сигару, до завтра не смей и думать о следующей. Обещаешь?

— Ни единой.

— Ни единой. Я не допущу, чтобы мой отец уподобился персонажам из журнальной рекламы. Ты ведь не хочешь испытывать внезапные стреляющие боли?

— Нет, милочка.

— И принимать всякие жуткие лекарства?

— Нет.

— Ну, так обещай.

— Ладно, милочка, обещаю.

Когда дверь закрылась, он бросил в пепельницу дотлевающий окурок и еще несколько минут просидел в задумчивости.

Затем извлек из ящичка новую сигару, раскурил ее и возобновил штудирование записной книжицы.

Глава 5. Тать в нощи

Как долго свет метался по комнате, будто увеличенный светлячок, Джимми не мог бы сказать. Ему мнилось, что миновали часы, поскольку свет этот вплелся в его хаотичный сон наяву, и в ту секунду, когда туманы сна в мозгу рассеялись, ему почудилось, что он все еще грезит. Затем он окончательно пробудился и понял, что свет, который теперь медленно полз по книжному шкафу, был реальным.

Ясно было и то, что человек, скрывавшийся за ним, находился в комнате недолго, не то он неминуемо заметил бы кресло и того, кто в нем сидел. Когда Джимми бесшумно выпрямился и ухватился за подлокотники, готовый к прыжку, пятно света соскользнуло со шкафа на стол. Еще бы на фут левее, и оно упало бы на Джимми.

Свет заскользил дальше. По направлению луча Джимми определил, что взломщик движется вдоль стола с его стороны. Хотя, не считая этого дня, он не заглядывал сюда больше двух месяцев, топография комнаты рисовалась его умственному взору с большой четкостью. Он знал с точностью почти до фута, где именно стоит его гость. А потому, когда, стремительно взвившись из кресла, он по-футбольному нырнул в темноту, это отнюдь не был нырок в никуда. Он был нацелен и не сдерживался сомнениями о возможных помехах на пути к коленям громилы.

Его плечо ударилось о человеческую ногу, руки тут же сомкнулись на ней и дернули. Раздался вопль ужаса и глухой стук. Фонарь пролетел по комнате и потерпел крушение на ребре радиатора. Его собственник рухнул на Джимми бесформенной грудой.

Джимми, принявший на себя это тело, тотчас ловко извернулся и оказался сверху. Все преимущества были на его стороне. Громила оказался щуплым человечком, застигнутым врасплох, а если в нем и жил боевой дух, то удар о Джимми полностью таковой вышиб. Он лежал неподвижно, не пытаясь вырываться.

Джимми полупривстал, подтащил своего пленника дюйм за дюймом к двери и шарил ладонью вверх по стене, пока не нащупал выключатель. Желтое сияние, затопившее комнату, озарило юного коротышку, явное порождение Бауэри. Первой в нем привлекала взгляд швабра ярко-рыжей шевелюры. Поэт назвал бы ее тициановской. Друзья и знакомые ее владельца, предположительно, использовали эпитет «морковная». Из-под этого багряного богатства вверх на Джимми смотрело лицо скорее приятное, чем нет. Красивым оно, бесспорно, не было, однако намекало на скрытое веселое добродушие. Нос в какой-то момент своей карьеры оказался сломан, а одна из ушных раковин расплющенностью напоминала боксерскую. Впрочем, все подобные мелкие несчастья могут постигнуть любого юного джентльмена, исполненного задора. Судя по костюму, в вопросах одежды гость явно руководствовался собственным вкусом, а не велениями моды. Пиджак у него был черный с рыжиной, брюки серыми, но в пятнах всех цветов радуги. Под пиджаком виднелся линялый красно-белый свитер. На полу возле стола лежала шляпа из мягкого фетра.

Покрой пиджака не прельщал элегантностью, да и сидел он на своем владельце не слишком щеголевато из-за выпуклости одного из карманов. Правильно диагностировав эту выпуклость, Джимми ввел руку в карман и извлек грязноватый револьвер.

Подобно многим и многим людям, Джимми не раз задавался вопросом, что он почувствует при встрече с громилой, и всегда приходил к одному и тому же выводу: главным его чувством будет любопытство. И предположение это полностью подтвердилось. Теперь, когда он изъял револьвер своего посетителя, ему хотелось только одного: завязать с ним душевный разговор. Жизнь громил была для него окутана мраком неизвестности. Ему не терпелось узнать точку зрения нового знакомого на все и вся. К тому же, подумал он с легкой усмешкой, вспомнив свое пари, от его гостя можно будет получить кое-какие полезные советы.

Человек на полу приподнялся, сел и печально потер затылок.

— И-ех! — пробормотал он. — Кто-то вдарил мне ломом по башке.

— Это всего лишь такой малютка, как я, — сказал Джимми. — Сожалею, если причинил вам боль. Следовало подложить матрас.

Рука неизвестного украдкой подобралась к карману. Тут его взгляд упал на револьвер, который Джимми положил на стол. Он стремительно схватил свое оружие.

— Ну, босс! — процедил он сквозь зубы.

Джимми протянул к нему руку и разжал кулак. На ладони лежали шесть патронов.

— К чему утруждаться? — сказал он. — Садитесь-ка и поговорим за жизнь.

— С фараонами, что ли, босс? — сказал незнакомец, покоряясь судьбе.

— Прочь меланхолию! — сказал Джимми. — Полицию я звать не собираюсь. Вы свободны уйти, когда пожелаете.

Незнакомец уставился на него.

— Да нет, я серьезно, — сказал Джимми. — В чем, собственно, дело? Претензий я никаких не имею. Однако если вас не призывают важные дела, я предпочту, чтобы вы прежде остались немножко поболтать.

Лицо незнакомца расползлось в широкой ухмылке. А когда он ухмылялся, в нем появлялось что-то на редкость симпатичное.

— И-ех! Раз дело без фараонов обойдется, так трепаться я готов хоть до завтрашних петухов.

— Разговоры, однако, сушат, — сказал Джимми. — Вы трезвенник?

— Чего-чего? Чтоб я? Да ну вас, босс!

— В таком случае вон в том графине вы найдете вполне пристойное виски. Угощайтесь. Думаю, оно вам понравится.

Музыкальное побулькивание, завершившееся удовлетворенным вздохом, показало, что это утверждение было проверено опытным путем и полностью подтвердилось.

— Сигару? — спросил Джимми.

— В самый раз, — изъявил согласие его гость.

— Берите пригоршню.

— Я их живьем ем, — сказал домушник, радостно забирая добычу.

Джимми закинул ногу на ногу.

— Кстати, — сказал он, — к чему хранить секреты друг от друга. Как вас зовут? Моя фамилия Питт — Джеймс Уиллоби Питт.

— Муллинс. А кликуха — Штырь.

— И вы такими вот способами вполне себя обеспечиваете?

— Не жалуюсь.

— И как вы сюда забрались?

Штырь Муллинс ухмыльнулся:

— И-ех! Дык окно же было открыто.

— А если бы нет?

— Я бы его кокнул.

Джимми устремил на него пронзительный взгляд.

— А кислородно-ацетиленовой горелкой вы пользоваться умеете? — спросил он категорически.

Штырь как раз поднес стакан к губам. Тут он его поставил и вытаращил глаза.

— Чем-чем? — осведомился он.

— Кислородно-ацетиленовой горелкой.

— Я что-то не врубаюсь, — сказал Штырь ошалело.

Голос Джимми стал еще взыскательнее.

— А суп готовить вы умеете?

— Суп, босс?

— Он не знает, что такое суп, — сказал Джимми, отчаиваясь. — Милейший, боюсь, вы ошиблись призванием. Лучше и не пытайтесь промышлять взломами. Вы в этом ни бэ ни мэ.

Штырь поглядывал на него поверх стакана с тревожной растерянностью. До сей поры рыжеголовый субъект был более чем доволен своими методами, но суровая критика начала подтачивать его уверенность. Он наслышался легенд о мастерах его ремесла, которые пользовались всякими жуткими приспособлениями вроде упомянутых Джимми; о громилах, поддерживающих дружескую близость, переходящую в нахальную фамильярность, со всякими чудесами науки, о медвежатниках, которым самые последние изобретения были столь же привычны, как ему его верная фомка. Неужто перед ним один из этой банды избранных? Джимми начал представать перед ним в ином свете.

— Штырь! — сказал Джимми.

— А?

— Ты обладаешь глубокими познаниями в химии, физике…

— Чего-чего, босс?

— …токсикологии…

— Да ну ее!

— …электричестве и микроскопии?

— Девять, десять. Все. Я в нокауте.

Джимми скорбно покачал головой.

— Брось домушничать, — сказал он. — Это не по твоей части. Лучше займись куроводством.

Полностью раздавленный, Штырь крутил стакан.

— А я, — сказал Джимми небрежно, — подумываю взломать один домик нынче ночью.

— И-ех! — воскликнул Штырь, окончательно утвердившись в своих подозрениях. — Дык я знал, что вы самый что ни на есть. И все про дело знаете. Я так сразу и подумал.

— Я бы хотел послушать, — шутливо сказал Джимми, словно пытаясь разговорить сметливого ребенка, — как бы ты взялся за особнячок в пригороде. Моя работа на том берегу Атлантики была помасштабнее.

— На том берегу?

— Я чаще всего действовал в Лондоне, — продолжал Джимми. — Прекрасный город Лондон. Для умелых рук возможностей хоть отбавляй. Ты слышал про взлом нового Азиатского банка на Ломбард-стрит?

— Нет, босс, — прошептал Штырь. — Так это вы?

— Полиция была бы рада получить ответ на этот вопрос, — сказал Джимми скромно. — Может, ты ничего не слышал про исчезновение бриллиантов герцогини Неимей?

— И это тоже…

— Вор, — сказал Джимми, сощелкивая пылинку с рукава, — как было установлено, воспользовался кислородно-ацетиленовой горелкой.

Восторженный выдох Штыря был единственным звуком, нарушившим тишину. Сквозь дымовую завесу можно было видеть, как его глаза медленно всползают на лоб.

— Так об этом особнячке, — сказал Джимми. — Меня в нашей профессии интересует все, даже примитивнейшие ее детали. Ну-ка скажи мне, если ты наметишь забраться в особнячок, какое время ночи ты выберешь?

— Я всегда думал, либо попозднее, как вот сейчас, либо когда они там сидят и ужинают, — почтительно ответил Штырь.

Джимми чуть-чуть снисходительно улыбнулся и кивнул.

— Ну и как бы ты приступил к делу?

— Я бы пошастал туда-сюда проверить, нет ли открытого окна, — робко сказал Штырь.

— А если нет?

— Я бы влез на крышу крыльца, а оттуда — в какую ни на есть спальню, — сказал Штырь, почти краснея от смущения. Он чувствовал себя мальчишкой, который читает свой первый поэтический опус именитому критику. Что подумает этот мэтр среди взломщиков, этот мастер — виртуоз кислородно-ацетиленовых горелок, этот эксперт в токсикологии, микроскопии и физике о его желторотых признаниях?

— Как ты проникнешь в спальню?

Штырь повесил нос.

— Взломаю задвижку фомкой, — прошептал он пристыженно.

— Взломаешь задвижку фомкой?

— Я по-другому не умею, — взмолился Штырь.

Эксперт промолчал. Он, видимо, о чем-то размышлял. Штырь смиренно ждал, следя за его лицом.

— А вы бы как, босс? — Наконец он робко осмелился подать голос.

— А?

— Как вы бы это обтяпали?

— Ну, я бы не сказал, — милостиво ответил мэтр, — что в подобном случае твой метод так уж плох. Грубовато, конечно, но с некоторыми поправками он сойдет.

— И-ех, босс! Правда? — переспросил пораженный ученик.

— Сойдет, — сказал мэтр, задумчиво сдвинув брови. — Да, вполне сойдет, вполне.

Штырь испустил глубокий вздох радости и изумления. Чтобы его методы заслужили одобрение такого ума!

— И-ех! — прошептал он. Что прозвучало, как «я — Наполеон!».

Глава 6. Наглядная демонстрация

Холодный рассудок может не одобрять пари, но, бесспорно, есть нечто жизнерадостное и обаятельное в складе ума, спешащего при малейшем предлоге заключать их, какая-то бесшабашность эпохи Регентства. Нынче этот веселый дух словно бы покинул Англию. Когда мистер Ллойд-Джордж стал премьер-министром Великобритании, никто сосредоточенно не гонял зубочисткой горошины по Стрэнду. Когда мистер Ллойд-Джордж будет низложен, крайне маловероятно, что какой-нибудь британец разрешит своему подбородку оставаться небритым, пока его любимая партия не вернется к власти. И пари теперь обрело приют в Соединенных Штатах. Некоторые умы имеют обыкновение бросаться в пари с бесстрашием воина, первым врывающимся в пролом, а заключив его, они относятся к нему со священным трепетом. Некоторые мужчины так и не изживают в себе школьника с его вечной подначкой — «а тебе слабо!».

Вот к этой категории и принадлежал Джимми Питт. Он был сродни персонажу комической оперы, который предлагает руку и сердце девице, стоит кому-то побиться с ним об заклад, что он этого никогда не сделает. Не было случая, чтобы вызов «а тебе слабо» не подействовал на него, как шпоры на кровного скакуна. Когда он работал в газете, такие вызовы следовали один за другим нескончаемой чередой. Они составляли самую суть его тогдашнего занятия. Материал для заметки лишь тогда имел цену, когда раздобыть его бывало нелегко.

Конец газетной жизни внес в его существование некоторую пресность. Бывали моменты — очень много моментов, — когда Джимми томила скука. Он жаждал волнений, а жизнь словно бы очень на них скупилась. Дорога богатого человека выглядела на редкость гладкой и как будто никуда не вела. Так что задача ограбить дом была точно неожиданный подарок ребенку. И с целеустремленностью, которой следовало бы воззвать к его чувству юмора, но которая ни с какой стороны не казалась ему смешной, он взялся за решение этой задачи. Суть была в том, что Джимми принадлежал к людям, заряженным энергией по самую макушку. И энергии этой требовался выход. Если бы он подрядился собрать коллекцию птичьих яиц, то и к этому занятию приложил бы все свои силы.

Штырь сидел на краешке кресла, обалделый, но счастливый. Голова у него все еще шла кругом от нежданной похвалы. Джимми взглянул на часы. Время близилось к трем. Его осенила внезапная идея. Боги предложили ему дары, так почему бы и не воспользоваться ими?

— Штырь!

— А?

— Не хочешь пойти со мной сейчас взломать медведя?

— И-ех, босс!

— Так как же?

— Обеими ногами, босс!

— Вернее, — продолжал Джимми, — не хочешь ли ты взломать медведя, а я бы составил тебе компанию? Строго говоря, я тут на отдыхе, однако такой пустяк нельзя считать работой. Дело вот в чем, — объяснил он, — ты мне нравишься, Штырь, и просто жаль смотреть, как ты тратишь время на черную работу. Основа в тебе есть, а пара моих советов придаст твоей работе блеск. Такое предложение я делаю не всякому, но не терплю, когда человек портачит, хотя способен на лучшее! Мне надо посмотреть на тебя в деле. Пошли! Отправимся куда-нибудь на окраину, и ты приступишь. Нервничать не надо. Просто действуй так, будто меня тут нет. Я многого не жду. Рим не один день строился. Когда завершим, я проанализирую твои просчеты. Ну, как тебе?

— И-ех, босс! Лучше некуда. И я как раз подходящий домик знаю. Один мой кореш мне на него указал. То есть я и не знал, что он мой кореш, ну да теперь — верняк. Ну, прямо…

— Значит, заметано. Одну минутку…

Он отошел к телефону. До того как Джимми отправился из Нью-Йорка путешествовать, Артур Миффлин жил в отеле неподалеку от Вашингтон-сквер. И скорее всего продолжал жить там и теперь. Джимми позвонил. Ночной портье был его старым знакомым.

— Приветик, Диксон, — сказал Джимми, — это ты? А я Питт. Питт. Да, вернулся. А как ты догадался? Да, отлично. Спасибо. А мистер Миффлин у себя? Лег спать? Не важно. Звякни ему, хорошо? Спасибо.

Вскоре в трубке зазвучал сонный и негодующий голос мистера Миффлина:

— Что случилось? Кто это, черт подери?

— Мой милый Артур! Не представляю, где ты набрался подобных выражений. Уж во всяком случае, не от меня.

— Это ты, Джимми? Какого…

— Боже мой! Ну что ты дергаешься? Ночь еще молода. Артур, касательно нашего пари, ну, взлома медведя, если помнишь. Ты слушаешь? Есть у тебя возражения, если я прихвачу с собой помощника? Я не хочу хоть в чем-то нарушить наш уговор, но рядом со мной юный типчик, который жаждет сопровождать меня, чтобы я разрешил ему познакомиться с моими методами. Он настоящий профессионал. Разумеется, не нашей категории, но недурен в простейших операциях. Он… Артур! Артур! Очень грубые слова. Значит, я могу считать, что возражений у тебя нет? Очень хорошо. Только потом не говори, будто я играю нечестно. Спокойной ночи.

Он повесил трубку и обернулся к Штырю.

— Готов?

— Босс, а разве вы не наденете свои туфли на резиновом ходу?

Джимми задумчиво сдвинул брови, словно в словах юного послушника что-то было. Потом вошел в спальню и вернулся с парой лакированных туфель из тонкой кожи.

Штырь робко кашлянул.

— А разве ваш револьвер вам не требуется? — рискнул он спросить.

Джимми испустил короткий смешок.

— Я работаю мозгами, а не револьверами, — сказал он. — Ну, идем.

Поблизости, как всегда в Нью-Йорке, нашлось такси, и Джимми втолкнул Штыря внутрь.

Случай шикарно прокатиться в такси поразил Штыря немотой на несколько миль. На Сто пятидесятой улице Джимми остановил такси и уплатил водителю, который принял деньги с великолепной надменностью, свойственной только шоферам такси. Более мелкий человек мог бы проявить некоторое любопытство к столь разношерстной паре. Таксист же закурил сигарету и укатил, не выказав ни малейшего интереса. Будто он только и делал, что возил по городу в три часа ночи джентльменов в вечерних костюмах и юношей с шевелюрой дыбом и в двухцветных свитерах.

— Теперь, — сказал Джимми, — мы прогуляемся и поразведаем. Если бы мы подъехали прямо к дверям, это могло бы возбудить интерес. Ну, Штырь, дело за тобой. Веди меня к упомянутому тобой дому.

Они направились на восток от Бродвея. Джимми несколько удивился, обнаружив, что эта многострадальная магистраль протянулась на подобное расстояние. Ему как-то не приходило в голову проверить, чем занимается Бродвей за Таймс-сквер. Ведь значительную часть своего времени он проводил в экзотических странах, где улицы без видимой на то причины меняют свои названия каждые несколько сот ярдов.

Тут, вдали от центра, было много темнее, хотя, по мнению Джимми, все-таки чересчур светло. Однако его вполне устроило возложить ответственность на своего спутника. Вероятно, у Штыря были свои способы избегать внимания публики в подобных случаях.

Штырь тем временем упорно шагал вперед. Он проходил перекресток за перекрестком, пока расстояния между домами не стали заметно увеличиваться.

Наконец он остановился перед одиноким особнячком приличных размеров. И в тот же момент первая капля шлепнулась Джимми на шею. В следующую секунду полил дождь — сперва прерывисто, а затем, словно войдя во вкус этого занятия, со спокойной уверенностью мощного душа.

— Вот он, босс, — сказал Штырь.

С точки зрения взломщика, дом был само совершенство. Крыльцо, правда, отсутствовало, зато всего лишь в нескольких футах над землей располагалось удобное окошко. Штырь извлек из кармана пузырек и кусок оберточной бумаги.

— Что это? — осведомился Джимми.

— Патока, босс, — почтительно объяснил Джимми.

Он вылил содержимое пузырька на бумагу и плотно прижал ее к оконному стеклу. Затем достал короткий стальной инструмент и резко ударил им по бумаге. Стекло под ней разбилось, но практически беззвучно. Штырь забрал лист вместе с прилипшим к нему стеклом, просунул руку в отверстие, отодвинул засов и поднял раму.

— Элементарно, — сказал Джимми. — Элементарно, но исполнено чисто.

Оставалось справиться со ставнем. Это отняло больше времени, но в конце концов методы убеждения, которые использовал Штырь, оказались достаточными.

Джимми был сама сердечность.

— Ты прошел хорошую подготовку, Штырь, — сказал он, — а это, по сути, уже полдела. Мой совет каждому начинающему: «Научись ходить, прежде чем попробуешь бегать». Сначала овладей азбукой профессии. Капельку добросовестной тренировки, и твое дело в шляпе. Вот так. А теперь — сигай туда!

Штырь осторожно перелез подоконник, Джимми последовал за ним, чиркнул спичкой и нашел выключатель. Они увидели, что проникли в гостиную, обставленную и украшенную с удивительным вкусом. Джимми ждал привычной безобразности, но здесь все — от обоев до самой крохотной безделушки — поражало безукоризненностью выбора.

Однако дело есть дело. Сейчас было не время стоять и восхищаться гармоничностью интерьера. Надо было вырезать большое «Д» на внутренней стороне входной двери. И если уж вырезать, так вырезать безотлагательно.

Он как раз направлялся к указанной двери, когда где-то в глубине дома залаяла собака. К ней присоединилась вторая. Соло превратилось в дуэт.

— И-ех! — вскричал Штырь.

Эта ремарка как будто подвела итог ситуации.

«Сколь сладко, — утверждает Байрон, — услышать честный лай сторожевого пса». Но честный лай двух псов Джимми и Штырь нашли излишне приторным. Штырь выразил это, лихорадочно метнувшись к окну. Успеху его маневра, к несчастью, помешал тот факт, что пол был устлан не единым ковром, но ковриками, разбросанными с художественной несимметричностью, а половицы под ними были натерты до ледяного блеска. Наступив на такой островок, Штырь потерпел мгновенное фиаско. В подобных случаях спасти человека не может никакое усилие воли или мышц. Штырь заскользил. Его ноги вылетели из-под него. Затем — краткая вспышка рыжих волос, будто промчался метеор. В следующий миг он упал на спину со стуком, от которого содрогнулся весь дом, а вероятно, и остальной остров Манхэттен. Но и в момент такого кризиса в голове Джимми успела промелькнуть мысль, что ночь эта была для Штыря крайне неудачной.

На втором этаже усилия собачьего хора обрели сходство с дуэтом «A che la morte»[18] из «Il Trovatore»[19]. Особенно отличался собачий баритон.

Штырь сидел на полу и постанывал. Хотя природа снабдила его черепом из чистейшей и крепчайшей слоновой кости, падение ошеломило юношу. И взор его, как взор упомянутого Шекспиром поэта, в возвышенном безумии действительно блуждал между небом и землей, между землей и небом. Он бережно запускал пальцы в свои багряные волосы.

По ступенькам лестницы спускались тяжелые шаги. В отдалении собака-сопрано достигла верхнего ля и держала его, а ее партнер выводил фиоритуры в более низком регистре.

— Вставай! — прошипел Джимми. — Кто-то идет! Да вставай же, идиот!

Типично для Джимми, что у него и мысли не было покинуть павшего и удалиться одному. Некий итальянский каторжник, планируя побег из тюрьмы, возложил на собратьев-преступников обязанности застрелить начальника тюрьмы и задушить надзирателей, себе же отвел тяжкий труд — совершение «легендарного побега». Джимми показал себя полной противоположностью этому стратегу. Штырь был его собратом по оружию. И он так же не мог его покинуть, как капитан в море не мог покинуть свой тонущий корабль.

И поскольку Штырь в ответ на все уговоры продолжал сидеть на полу, тереть голову и испускать через интервалы «и-ех!» меланхоличным голосом, Джимми смирился со своей судьбой и остался стоять там, где стоял, в ожидании, когда дверь откроется.

И в следующий момент она открылась так, будто в нее ударил ураган.

Глава 7. Знакомство состоялось

Ураган, врывающийся в комнату, неминуемо меняет расположение предметов в ней. Данный ураган сместил пуфик, стул, коврик и Штыря. Стул, подкинутый массивной ногой, ударился о стену, пуфик укатился, коврик смялся и заскользил прочь. Штырь с воплем вскочил на ноги, снова поскользнулся, упал и, в конце концов, выбрал компромисс: опустился на четвереньки и, моргая, остался в этой позе.

Пока все эти волнующие события развивались, сверху донесся звук раскрывающейся двери, затем — стремительного топотка, сопровождающего весомое увеличение лепты, вносимой собаками в общую какофонию. Дуэт теперь обрел поистине вагнеровское звучание.

Первым в комнату влетел белый бультерьер, обладатель сопрано, за ним — неудачливый второй — его сопевец-баритон, массивный бульдог, удивительно похожий на массивного мужчину с револьвером, уже находившегося там.

А затем вся компания, выражаясь на театральном жаргоне, «подержала мизансцену». На заднем плане с рукой все еще на дверном косяке — величественный домовладелец, на авансцене — Джимми. В центре Штырь и бульдог, сблизив носы на расстоянии пары дюймов, изучали друг друга со взаимной неприязнью. В дальнем углу бультерьер после стычки с бамбуковым столиком, припав к полу, высунул язык и вращал глазами в ожидании продолжения.

Домовладелец смотрел на Джимми, Джимми смотрел на домовладельца. Штырь и бульдог смотрели друг на друга. Бультерьер беспристрастно разделял свой взгляд поровну между остальными членами компании.

— Типичная сценка тихой американской домашней жизни, — пробормотал Джимми.

Мужчина с револьвером побагровел от ярости.

— Руки вверх, дьяволы! — взревел он, нацеливая гигантское огнестрельное оружие.

Оба мародера дружно подыграли его капризу.

— Разрешите мне объяснить, — сказал Джимми, умиротворяюще и медленно поворачиваясь, чтобы лицом к лицу встретить бультерьера, который теперь неторопливо двигался в его направлении с плохо разыгрываемой незаинтересованностью.

— Стой смирно, негодяй!

Джимми встал смирно. Бультерьер все с тем же рассеянным видом начал инспектировать его правую брючину.

Тем временем отношения между Штырем и бульдогом сильно натянулись. Внезапное вскидывание рук первого подействовало на собачьи нервы наихудшим образом. Штыря, замершего на четвереньках, пес еще мог стерпеть. Но Штырь семафорящий пробудил в нем мысли о честном бое. Теперь он ворчал мрачно и задумчиво. Его глаза исполнились целеустремленности.

Возможно, именно это толкнуло Штыря взглянуть на домовладельца. До этой секунды ему хватало, на что устремлять взгляд, однако теперь глаза бульдога стали настолько малоприятными, что Штырь бросил молящий взгляд на мужчину у косяка.

— И-ех! — вскричал он в тот же миг. — Так это же босс! Эй, босс, отзовите собачку, пока она мне башку не отгрызла.

Мужчина от удивления опустил револьвер.

— Так это ты, исчадье сатаны? — отозвался он. — То-то я подумал, что уже видел твою рыжую волосню. Что ты делаешь в моем доме?

Штырь застонал от жалости к себе.

— Босс! — вскричал он. — Меня на понт взяли. Грязная работа, не иначе. Слышь! Дело так обстоит. По-честному: я не знал, что тут вы проживаете. Жирняга швед — Оле Ларсен его кликуха — говорит мне, что дом энтот одной дамочки, вдовы, и живет она тут одна, а серебра и прочего хоть завались, а сама на Юге гостит, и дом совсем пустой. И-ех! Теперь-то ясно, чего он подстроил. Мы с ним на той неделе стыкнулись, ну и я думал, что у него на меня зуб, потому как верх за мной остался. Но три дня назад приходит он ко мне и говорит: «Давай будем корешами» — и дает мне, значит, наводку. И я клюнул. А швед энтот только того и добивался. Знает, что тут вы живете, ну и придумал столкнуть меня с вами. Такая, босс, незадача!

Крупный домовладелец выслушал эту печальную повесть о дарах данайцев в полном молчании. В отличие от бульдога, который сначала и до конца порыкивал, причем все более грозно. Штырь нервно покосился в его сторону.

— Собачка, — сказал он с трепетной настойчивостью. — Отозвали бы вы собачку, а, босс?

Крупный домовладелец наклонился, ухватил пса за ошейник и оттащил.

— Те же меры, — одобрительно указал Джимми, — принесли бы неописуемую пользу и этой игривой и ласковой псине. Конечно, если она не вегетарианка. В последнем случае не затрудняйтесь.

Домовладелец свирепо на него уставился.

— Кто ты такой? — спросил он грозно.

— Моя фамилия, — начал Джимми, — П…

— Он, — вмешался Штырь, — чемпион среди громил, босс…

— Э?

— Чемпион-взломщик с того берега. Точно говорю. Из Лондона. И-ех! Тот еще дока! Да расскажите ему, как вы банк брали и как вы слезы у герцогини стырили, и про эту — как ее там — горелку.

У Джимми сложилось мнение, что Штырь несколько лишен тактичности. Когда вас у себя в гостиной в половине четвертого утра обнаруживает домовладелец, вооруженный револьвером, вряд ли стоит подчеркивать ваши достижения как взломщика. Надо полагать, что домовладелец уже считает их само собой разумеющимися. В минуты такого кризиса следует всячески подчеркивать далекую от взломов часть вашей натуры. Уместно, скажем, указать на то, что ребенком вы регулярно посещали воскресную школу, и вспомнить слова, которые произнес младший священник, когда вручал вам приз за познания в Священном Писании. Домовладельца следует убедить, что ваша врожденная чистота сердца, если отпустить вас после надлежащего внушения, заставит вас исправиться и в будущем уже никогда не вляпываться в подобные ситуации.

И потому Джимми с некоторым изумлением обнаружил, что эти разоблачения не только не настроили человека с револьвером против него, но словно бы оборачивались в его пользу. Домовладелец смотрел на него из-за револьвера скорее с интересом, чем с неодобрением.

— Так ты грабитель из Лондона, так?

Джимми не колебался ни секунды. Если быть грабителем из Лондона могло в глухие часы ночи послужить пропуском в гостиную гражданина Соединенных Штатов и, главное, обеспечить свободный выход из нее, так было бы по меньшей мере нелепо отказаться от этой роли. Он учтиво поклонился.

— Ну, тебе придется выкладывать, раз ты в Нью-Йорке. Понятно? И выкладывать сполна.

— Дык само собой! — сказал Штырь, радуясь, что напряжение рассеялось и вопрос поставлен на приятную деловую ногу. — Он не подкачает. Он в игре мастак. Всеконечно.

— Всеконечно, — вежливо повторил Джимми. Он ничего не понял, но ситуация явно улучшалась, так к чему было нарушать гармонию?

— А энто, — сказал Штырь благоговейно, — фараонов босс. Капитан полиции, — тут же поправился он.

Луч света пронзил мрак в голове Джимми. Он только удивился, почему не понял раньше. Поработав нью-йоркским репортером около года, он, естественно, кое-что узнал о подоплеке полицейской деятельности. Теперь он понял, почему домовладелец так вдруг к нему переменился.

— Рад познакомиться, — сказал он. — Нам непременно надо будет побеседовать в ближайшие дни.

— Непременно, — выразительно сказал капитан полиции.

— Конечно, я не осведомлен о ваших методах на этом берегу, но все, что принято, я…

— Я жду вас у меня в управлении. Штырь Муллинс покажет вам, где оно.

— Отлично. Вы должны извинить этот неофициальный предварительный визит. Собственно, мы забрались сюда укрыться от дождя, вот и все.

— Ах так!

Джимми почувствовал, что ему надлежит защищать свое достоинство. Этого требовала ситуация.

— Но ведь, — сказал он с некоторым высокомерием, — я вряд ли стал бы тратить время на какого-то жалкого медведя…

— Он только банки берет, — упоенно пробормотал Штырь. — Их он живьем ест. Ну и слезы всяких там герцогинь.

— Не отрицаю, что отдаю предпочтение бриллиантам и герцогиням, — сказал Джимми. — Ну а теперь, поскольку час уже поздний, не лучше ли нам… Ты готов, Штырь? Так доброй ночи. Был рад познакомиться с вами.

— Увидимся у меня в управлении.

— Вполне возможно, я туда загляну. Полагаю, в Нью-Йорке я на дело не пойду. В конце-то концов я тут на отдыхе.

— Если вы вообще хоть какой-то работой займетесь, — сказал полицейский ледяным тоном, — то лучше зайдите ко мне в управление, не то пожалеете, что не зашли, когда будет уже поздно.

— Разумеется, разумеется. Ни в коем случае не пренебрегу формальностью, здесь принятой. Но не думаю, что нарушу свой отдых. Да, кстати, один пустячок. Вы не будете возражать, если я вырежу «Д» на вашей входной двери?

Полицейский уставился на него.

— С внутренней стороны. Буква не будет бросаться в глаза. Просто моя маленькая причуда. Если вы не возражаете?

— Хватит с меня твоих… — начал полицейский.

— Вы не поняли меня. Это всего лишь определит, кому платить за обед. Да я ни за что в мире…

Полицейский указал на окно.

— Убирайтесь, — сказал он коротко. — Я вами сыт по горло. И не забудьте зайти ко мне в управление.

Штырь, все еще исполненный глубокого недоверия к бульдогу Растусу, буквально подпрыгнул при этом приглашении. Он оказался за окном и исчез в дружеском мраке, почти прежде чем полицейский договорил. Джимми остался на месте.

— Я с восторгом, — начал он и умолк. В дверях появилась девушка… девушка, которую он узнал. Ее растерянность сказала ему, что и она его узнала.

И вот теперь, впервые с той минуты, когда он вышел из своей квартиры в компании Штыря, Джимми утратил ощущение реальности происходящего. Все ведь было именно так, как могло бы происходить во сне. Он заснул, думая об этой девушке, и вот она перед ним. Однако взгляд в сторону Макичерна вернул его в явь. В мире грез капитан полиции ни с какой стороны не умещался.

Полицейский стоял спиной к двери и не заметил пополнения их общества. Ручку двери Молли повернула очень тихо, а ее ноги в тапочках ступали беззвучно. И только потрясенное выражение на лице Джимми заставило Макичерна оглянуться на дверь.

— Молли!

Она улыбнулась. Хотя ее лицо оставалось бледным, но вечерний костюм Джимми ее успокоил. Она не понимала, как он мог очутиться здесь, но, видимо, все было в порядке. Она прервала разговор, а не ссору.

— Я услышала шум, твои шаги на лестнице и послала собак вниз, тебе на помощь, папа, — сказала она. — Ну а теперь спустилась посмотреть, как ты.

Мистер Макичерн растерялся. Появление Молли поставило его в двусмысленное положение. Обличить Джимми как грабителя представлялось невозможным. Тот знал о нем излишне много. Собственно, капитан полиции боялся в жизни только одного: что его способы наживать деньги дойдут до ушей дочери.

И тут его осенила блестящая идея.

— Милочка, в окно влез вор, — сказал он, — а этот джентльмен его увидел.

— Как в бинокль, — сказал Джимми. — Крайне неприятный типчик.

— Но он выскочил в окно и сбежал, — докончил полицейский.

— И так стремительно! — поддержал Джимми. — Возможно, он цирковой акробат.

— Он тебя не ударил, папа?

— Нет-нет, милочка.

— Возможно, я его спугнул, — сказал Джимми небрежно.

Макичерн исподтишка метнул в него сердитый взгляд.

— Нам не следует злоупотреблять вашим временем, мистер…

— Питт, — сказал Джимми. — Моя фамилия Питт. — Он обернулся к Молли: — Надеюсь, вы остались довольны плаванием.

Макичерн вздрогнул:

— Вы знакомы с моей дочерью?

— Боюсь, только зрительно. Мы вместе плыли на «Мавритании». Я, к несчастью, во втором классе. Иногда я видел, как ваша дочь гуляла по палубе.

Молли улыбнулась:

— Я помню, что видела вас… иногда.

Макичерн взорвался:

— Так, значит, вы…

Он умолк и посмотрел на Молли. Молли нагибалась над Растусом и почесывала у него за ухом.

— Разрешите, я провожу вас, мистер Питт, — отрывисто сказал полицейский. В его манере держаться появилась некоторая резкость, но, когда говоришь с человеком, которого с наслаждением вышвырнул бы в окно, некоторая резкость практически неизбежна.

— Да, мне, пожалуй, пора, — сказал Джимми.

— Доброй ночи, мистер Питт, — сказала Молли.

— Надеюсь, мы еще увидимся, — сказал Джимми.

— Вот сюда, мистер Питт, — проворчал Макичерн, распахивая дверь во всю ширину.

— Прошу вас, не затрудняйтесь, — сказал Джимми, подошел к окну, перекинул ногу через подоконник и бесшумно спрыгнул на землю.

Потом повернулся и сунул голову назад в окно.

— Справился я очень недурно, — сказал он удовлетворенно. — Пожалуй, займусь этим профессионально. Доброй ночи.

Глава 8. В Дривере

В дни, когда уэльсец еще не расходовал избыток энергии, играя в регби, он, едва монотонность будничной жизни начинала его угнетать, созывал пару-другую друзей и предпринимал налет через границу в Англию к крайнему неудобству тех, кто имел несчастье обитать по ту сторону указанной границы. И замок Дривер в Шропшире своей постройкой был обязан борьбе с этой вредной привычкой уэльсцев. Он удовлетворил давний спрос. С приближением опасности замок превращался в спасительное убежище. Со всех сторон в него устремлялись люди и опасливо его покидали, когда налетчики убирались восвояси. За всю историю замка имелся лишь единственный зафиксированный случай, когда такой налетчик попытался взять замок Дривер, который завершился полнейшей неудачей. Получив уполовник расплавленного свинца, метко выплеснутого неким Джоном — капелланом, принадлежавшим, вероятно, к священнослужителям спортивного покроя, — этот воин, в меру зажаренный, отступил в свое горное гнездо, и больше о нем никто ничего не слышал. Однако он, по-видимому, поделился своим опытом с друзьями, поскольку в дальнейшем отряды налетчиков скрупулезно обходили замок стороной. И с тех пор крестьянин, успевший вовремя переступить порог Дривера, считался достигшим дома и вышедшим из игры.

Таков был Дривер в старину. Ныне, когда уэльсец заметно поостыл, замок утратил свой воинственный вид. Старые стены высились по-прежнему — серые, грозные, неизменные, но они остались единственным напоминанием о его прошлом. Ныне замок преобразился в весьма комфортабельный загородный дом, где номинально правил Хильдебранд Спенсер Пойнс де Бург Джон Ханнасайд Кумбе-Кромби, двенадцатый граф Дривер («Спенни» для родственников и близких друзей), но где всем заправляли его дядя и тетя, сэр Томас и леди Джулия Башли.

Положение Спенни было не слишком завидным. На протяжении всей своей истории Дриверы никогда не принадлежали к бережливым семьям. Едва подвертывался случай просадить деньги особенно диким и нелепым способом, Дривер данного периода неизменно ухватывался за него с задором энергичного бульдога. Крах «Компании Южных морей» в 1720 году поглотил двести тысяч фунтов добрых дриверовских денежек, а остатки родового состояния промотал до последнего фартинга джентльмен эпохи Регентства, заядлый любитель пари, которому принадлежал титул в дни, когда игорные клубы находились в самом расцвете, а фамильные состояния имели привычку исчезать за единый вечер. К тому времени, когда графом Дривером стал Спенни, содержимое фамильного дубового сундука равнялось примерно восемнадцати пенсам.

Вот тут-то в историю рода Дриверов и вламывается сэр Томас Башли. Сэр Томас был низеньким розовым колготным упрямцем с гениальными финансовыми способностями и честолюбием Наполеона, вполне возможно, один из ныне существующих прекраснейших образчиков («перешел мост Ватерлоо с полукроной в кармане, а теперь — поглядите на меня!») класса миллионеров. Начал он почти буквально с пустого места. Добросовестно изгнав из головы все мысли, кроме мыслей о накоплении денег, он отвоевывал себе место под солнцем с угрюмой нахрапистостью, которой ничто не могло противостоять. В возрасте пятидесяти одного года он был председателем «Магазинов Башли лимитед», членом парламента, безмолвным, как восковая фигура, но великим утешением для своей партии, фонд которой щедро пополнял, а в довершение всего еще и «сэром» с тех пор, как был возведен в рыцари. Это было хорошо, но он целился еще выше, и, познакомившись с леди Джулией Кумбе-Кромби как раз в тот момент, когда финансы Дриверов достигли нижнего предела, он заключил очень и очень удовлетворительную сделку, женившись на ней и тем самым, так сказать, став председателем «Дривер лимитед». Пока Спенни не женится на деньгах (шаг, на котором председатель «Дривер лимитед» безоговорочно настаивал), сэр Томас единолично владел кошельком и, кроме второстепенных моментов, находившихся в ведении его жены, к которой он питал опасливое почтение, распоряжался всем, как находил нужным.

Как-то днем, год спустя после событий, описанных в предыдущей главе, он пребывал в своем кабинете и глядел в окно. Вид из этого окна открывался очаровательный. Замок стоял на холме, нижний склон которого спускался к озеру ухоженными террасами. Само озеро с островком и лодочным сарайчиком в центре выглядело пленительным уголком Страны Фей.

Однако к окну сэра Томаса привлек отнюдь не только чарующий вид. Взирал он на него главным образом потому, что такая позиция позволяла ему избегать взгляда супруги, а в этот момент он предпочитал этого взгляда избегать. Имело место довольно бурное заседание правления «Дривер лимитед», и леди Джулия, то есть совет директоров, въедалась в загривок председателя. Обсуждался вопрос, касавшийся этикета, этикет же в сферу сэра Томаса не входил.

— Говорю же тебе, моя дорогая, — сообщил он окну, — мне не по себе.

— Вздор! — рявкнула леди Джулия. — Нелепо! Смешно!

Леди Джулия Башли, разговаривая, обретала поразительное сходство с пулеметом «максим».

— Но твои бриллианты, моя дорогая!

— Я могу сама о них позаботиться.

— Но к чему себя затруднять? Вот если бы мы…

— Меня это не затрудняет.

— На нашей свадьбе присутствовал детектив…

— Не ребячься, Томас! Сыщики на свадьбах общеприняты.

— Но…

— Ха!

— За эту нитку жемчужин я заплатил двадцать тысяч фунтов, — упрямо сказал сэр Томас. Едва дело доходило до финансовой подоплеки, как он сразу становился самим собой.

— Могу ли я узнать, не подозреваешь ли ты, что среди наших гостей есть преступники? — осведомилась леди Джулия ледяным тоном.

Сэр Томас поглядел в окно. В данный момент суровейший критик не нашел к чему бы придраться в поведении той части вышеупомянутых гостей, которые находились в его поле зрения. Одни играли в теннис, другие — в мини-гольф, а прочие курили.

— Ну нет… — начал он.

— Разумеется. Нелепость! Абсолютная нелепость!

— Но слуги! Мы ведь недавно наняли нескольких новых слуг.

— С превосходными рекомендациями.

Сэр Томас хотел было указать, что рекомендации подделать совсем не сложно, но у него не хватило духа. В подобном обмене супружескими мнениями Джулия бывала такой категоричной! Она игнорировала его точку зрения. Он всегда был несколько излишне склонен рассматривать замок Дривер как филиал «Магазинов Башли». Как владелец магазинов он принципиально подозревал всех и каждого. В магазинах Башли и шагу ступить нельзя было, не натолкнувшись на сыщика, переодетого джентльменом. И сэр Томас никак не мог понять, почему тот же принцип неприложим к замку Дривер. Гости в загородном доме, как правило, не раскрадывают имущество радушных хозяев, но ведь и далеко не все покупатели заходят в магазины с целью кражи. Дело в принципе, подумал он. Быть готовым к любой непредвиденности. Подозрительность сэра Томаса Башли почти граничила с манией. Он не мог не признать, что вероятность воровских склонностей у кого-либо из его гостей была ничтожно мала, но вот слугам, за исключением Сондерса, дворецкого, он не доверял поголовно. По его убеждению, разумная предосторожность просто требовала поселить в замке, пока он кишит гостями, какого-нибудь представителя частного сыскного агентства. Несколько необдуманно он упомянул про это своей супруге, и леди Джулия раскритиковала его план сухо и крайне нелестно.

— Полагаю, — сказала леди Джулия саркастично, — ты немедленно заключишь, что молодой человек, которого Спенни привезет сегодня, уж конечно, преступник того или иного рода.

— А? Спенни привезет с собой приятеля?

В тоне сэра Томаса особого энтузиазма не прозвучало. Племянник не пользовался его особым уважением. Спенни относился к дяде с нервной опаской, как к тому, кто намерен искоренять любые его недостатки незамедлительно и беспощадно. Сэр Томас со своей стороны считал Спенни юнцом, который обязательно чего-нибудь да натворит, если все время не держать его под пристальным взглядом. И он держал.

— Я только что получила от него телеграмму об этом.

— И кто этот приятель?

— Он не упомянул. Просто человек, с которым он познакомился в Лондоне.

— Хм!

— И что означает это «хм»? — грозно спросила леди Джулия.

— В Лондоне можно познакомиться с очень странными людьми, — нравоучительно сказал сэр Томас.

— Вздор!

— Как скажешь, моя дорогая.

Леди Джулия встала.

— Ну а твоя идея с сыщиком, разумеется, абсолютно нелепа.

— Совершенно верно, моя дорогая.

— И думать забудь!

— Как скажешь, моя дорогая.

Леди Джулия удалилась из кабинета.

То, что последовало, может в малой мере дать ключ к тайне успехов сэра Томаса Башли на избранном им поприще. И во всяком случае, указывает на несгибаемую целеустремленность, одно из обязательных слагаемых любого успеха.

Не успела дверь закрыться за леди Джулией, как он сел за письменный стол, взял перо, бумагу и написал следующее письмо:

«Управляющему Сыскного агентства Рэгга

Холборн-Барс, Лондон

Сэр, касательно моего последнего письма от 28-го прош. мес. Я буду рад, если Вы незамедлительно пришлете сюда самого опытного Вашего агента. Я подготовлю его появление. Будьте любезны сообщить ему, что по прибытии в замок Дривер он должен назваться кандидатом на должность моего камердинера. Я его приму и найму сразу же по прибытии, а затем дам ему дальнейшие инструкции.

Искренне Ваш Томас Башли.

P. S. Жду его завтра вечером. Удобный поезд отбывает с Паддингтонского вокзала в 2 ч. 15 мин.».

Он перечел письмо, добавил пару запятых и положил в конверт, а затем закурил сигару с видом человека, которого можно приостановить, но победить — никогда.

Глава 9. Новый друг и старый друг

Вечером того дня, когда сэр Томас Башли написал письмо в агентство Рэгга, Джимми Питт ужинал в «Савое».

Если у вас есть деньги и уместный костюм и вы ничего не имеете против того, чтобы вас выставили в ночную тьму как раз тогда, когда войдете во вкус, то навряд ли что-нибудь сравнится с ужином в отеле «Савой», Лондон. Однако Джимми, сидя там и глядя сквозь дымок своей сигареты на окружающую публику, печально ощущал, что мир этот вопреки блеску и сиянию был неизбывно пресным, а он в нем — одинок как перст.

Чуть больше года миновало после веселого вечерка в доме капитана полиции мистера Макичерна. За этот срок он успел побывать во многих новых краях. Его непоседливость вновь дала о себе знать. Кто-то в его присутствии упомянул Марокко, и полмесяца спустя он уже был в Фесе.

Главных участников драмы того вечера он с тех пор ни разу не видел. В ту ночь он шагал домой в восторженном состоянии, дивясь нежданной случайности, которая привела его к незнакомке с «Мавритании» и позволила поговорить с ней. Лишь достигнув Пятьдесят девятой улицы, он вдруг понял, что тут же ее потерял. Его внезапно осенило, что он не только не знает ее адреса, но и имени. Штырь на протяжении всего разговора именовал мужчину с револьвером «босс». И никак иначе. Если не считать того, что он оказался капитаном полиции, Джимми знал о нем не больше, чем до их встречи. А Штырь, владевший ключом к тайне, бесследно пропал. Новые знакомые, с которыми свела его эта ночь, исчезли, как образы сна в минуту пробуждения. В той мере, в какой исчезновение касалось дюжего мужчины с револьвером, оно мало его трогало. Его знакомство с массивным персонажем продолжалось около четверти часа, но, на его взгляд, этого было более чем достаточно. Со Штырем он с удовольствием встретился бы еще разок-другой, но разлуку с ним переносил, не дрогнув. Оставалась девушка с парохода, и вот она-то преследовала его каждый из трехсот восьмидесяти четырех дней, протекших после их встречи.

Именно мысль о ней превратила Нью-Йорк в подобие темницы. Неделю за неделей он нес дозор на самых оживленных улицах, в Центральном парке, на Риверсайд-драйв в надежде повстречать ее. Он посещал театры и рестораны, но без всякого толка. Иногда он бродил по Бауэри, не мелькнет ли Штырь. Рыжие головы попадались ему на глаза в изобилии, но ни одна не принадлежала его юному ученику в искусстве взлома. В конце концов он устал от бесплодных поисков и, к величайшему возмущению Артура Миффлина и других друзей из «Клуба любителей прогулок», вновь отправился странствовать. Его отсутствие ощущалось очень болезненно тем большим сектором круга его знакомых, каковой сектор испытывал перманентную нужду перехватить мизерную сумму, чтобы продержаться до субботы. Годы и годы Джимми служил этим бедолагам человекобанком, всегда готовым предоставить кредит. Их коробило, что одной из тех редких натур, всегда готовых отстегнуть два доллара в любое время дня, позволяют прозябать в таких дырах, как Марокко и Испания. И особенно Марокко, где, по всем сведениям, водились бандюги почти с нью-йоркской сноровкой залезать в чужой карман.

Они горячо переубеждали Джимми, но он не поддавался ни на какие уговоры. Овод беспощадно жалил его, и он должен был отправиться в путь.

Около года он блуждал, каждый день заново убеждаясь в истинности философской мудрости Горация, обращенной к тем, кто путешествует: человек не может изменить свои чувства, меняя страны, — пока не оказался, как в конце концов и положено всем скитальцам, на Чаринг-Кросс, в самом центре Лондона.

И тут он решил взять себя в руки. Это бегство, сказал он себе, бессмысленно. Нет, он замрет на месте и будет бороться со снедающей его лихорадкой.

К этому моменту боролся он с ней уже пару недель и подумывал, не сдаться ли. Человек за соседним столиком упомянул Японию…

Наблюдая окружающих, Джимми обнаружил, что его внимание все больше приковывает трио в нескольких столиках от него. Трио состояло из довольно миловидной девушки, пожилой и очень величественной дамы — несомненно, ее матери, и белобрысого хлипкого молодого человека лет двадцати с чем-то. Собственно, интерес к ним у Джимми пробудила неумолчная болтовня юноши и своеобразный пронзительно булькающий смех, который вырывался у него через короткие интервалы. А теперь внезапное прекращение болтовни и смеха вновь заставило его посмотреть на них.

Молодой человек сидел лицом к Джимми, и тот заметил, что с ним не все ладно. Он был бледен и говорил бессвязно.

Джимми перехватил затравленный взгляд.

Учитывая время и место, породить такой взгляд могли только две причины. Либо белобрысый юнец увидел привидение, либо он внезапно сообразил, что у него не хватит денег уплатить по счету.

Сердце Джимми распахнулось перед страдальцем. Он достал из бумажника визитную карточку, быстро написал на ней «Не могу ли я помочь?» и вручил ее официанту для передачи молодому человеку, который теперь, казалось, был недалек от обморока.

В следующий миг белобрысый оказался у его столика, лихорадочно шепча:

— Послушайте, жутко мило с вашей стороны, старина. Чертовски неловкое положение. Захватил с собой маловато денег. Но мне бы не хотелось… Вы же прежде меня никогда не видели…

— Не надо подчеркивать мое упущение. Произошло оно не по моей вине. — Джимми положил на стол пятифунтовую бумажку. — Остановите, когда хватит, — сказал он, выкладывая вторую.

— Послушайте, жуткое спасибо, — сказал молодой человек. — Просто не знаю, что я делал бы. — Он сцапал банкноты. — Верну завтра. Вот моя карточка. А на вашей карточке адрес есть? Не могу припомнить. Черт возьми, я ведь так ее и держу! — В действие вступил булькающий смех, освеженный и подкрепленный небольшим отдыхом. «Савой-Мэншенс», э? Забегу завтра же. Еще раз жуткое спасибо, старина. Не знаю, что бы я делал.

— Было крайне приятно, — сказал Джимми скромно.

Молодой человек, унося добычу в клюве, упорхнул к своему столику. Джимми взглянул на оставленную им карточку. «Лорд Дривер», — гласила она, а верхний угол занимало название фешенебельнейшего клуба. Фамилию Дривер Джимми знал. Замок Дривер был известен всем и каждому отчасти потому, что являлся одним из стариннейших зданий Англии, но главным образом из-за рекламы, которую ему из века в век обеспечивала особо жуткая история с привидениями. Все слышали про тайну рода Дриверов, которую знали только граф и семейный поверенный и которая сообщалась наследнику титула в полночь его двадцать первого дня рождения. Джимми спотыкался об эту историю в укромных уголках газет во всех штатах от Нью-Йорка до Захолуствилля, Айова. И он с новым интересом посмотрел на белобрысого юношу — последнего получателя ужасной тайны. Как-то само собой разумелось, что наследник, выслушав ее, навсегда переставал улыбаться, но она словно бы нисколько не подействовала на нынешнего графа Дривера. Его булькающий смех глушил оркестр. Вероятно, решил Джимми, когда семейный поверенный сообщил белобрысому юноше пресловутую тайну, тот откликнулся на нее примерно так: «Да неужели? Черт возьми, это надо же!»

Джимми уплатил по счету и встал из-за столика.

Была безупречная летняя ночь. Слишком безупречная, чтобы отправиться спать. Джимми неторопливо спустился на набережную и остановился, облокотившись о парапет и глядя за реку на смутную таинственную громаду зданий на суррейском берегу.

Уносясь мыслями далеко-далеко, он, видимо, простоял так довольно долго, как вдруг за его плечом раздался голос:

— Послушайте! Извините, не найдется ли у вас… Приветик!

Это был его белобрысое сиятельство граф Дривер.

— Послушайте, черт возьми! Что это мы все время встречаемся! — Булькающий смех огласил воздух, и бродяга на скамье поблизости тревожно задергался во сне. — На воду смотрели? — осведомился граф Дривер. — Я часто смотрю на воду. Это вроде как высвобождает типчика… ну, вы знаете. Чувствуешь себя… как бы это выразить…

— Расхлюписто? — подсказал Джимми.

— Я хотел сказать, поэтически. Предположим, есть девушка…

Он умолк и уставился на воду. Тут Джимми шагал с ним в ногу. Девушка действительно была.

— Я усадил мою компанию в такси, — продолжал лорд Дривер, — и спустился сюда покурить. Только у меня не нашлось спичек. Нет ли у вас…

Джимми вручил ему коробок. Лорд Дривер закурил сигару и вновь приковал взгляд к реке.

— Водичка ну прямо шик.

Джимми кивнул.

— А странно, — сказал лорд Дривер, — днем вода тут выглядит мутной и мерзкой. Чертовски гнетуще, я бы сказал. А вот ночью… — Он помолчал. — Послушайте, — продолжал он, — вы видели девушку, ну, со мной в «Савое»?

— Да, — сказал Джимми.

— Она просто шик, — решительно заявил лорд Дривер.

На набережной Темзы в предрассветные часы летнего утра незнакомых людей не существует. Тот, с кем вы разговариваете, вам друг, а если он будет слушать — как согласно этикету этого места он обязан, — вы можете излить ему ваше сердце до самого дна. От вас ожидается именно это.

— Я жутко в нее влюблен, — сказал его сиятельство.

— Она кажется очаровательной девушкой, — одобрил Джимми.

В молчании они взыскательно оглядели воду. Откуда-то из ночного мрака донесся плеск воды, возмущенной веслом. Наверное, оттуда, где нес свой дозор полицейский патруль.

— А она вызывает у вас желание уехать в Японию? — внезапно спросил Джимми.

— А? — растерянно сказал лорд Дривер. — В Японию?

Джимми ловко покинул позицию слушающего и захватил позицию изливающегося:

— Год назад я встретил девушку. Собственно, по-настоящему встретил всего один раз, и даже тогда… да что там. Я настолько не находил себе места, что нигде дольше месяца задержаться не мог. Я испробовал Марокко и уехал. Испробовал Испанию. С тем же результатом. На днях я услышал, как один тип сказал, что Япония — очень любопытная страна. Вот я и подумываю, не испробовать ли и ее.

Лорд Дривер с интересом оглядел бывалого путешественника.

— Не пойму, — сказал он с недоумением, — зачем вы носитесь по свету туда-сюда? В чем дело? Почему вы не можете остаться там, где ваша девушка?

— Я не знаю, где она.

— Не знаете?

— Она исчезла.

— А где вы ее в последний раз видели? — осведомился его сиятельство, будто Молли была запропавшим перочинным ножиком.

— В Нью-Йорке.

— Но как это она исчезла? Разве вы не знаете ее адреса?

— Я даже не знаю ее фамилии.

— Но черт возьми! Послушайте, как же так? Вы вообще с ней не разговаривали?

— Один раз. История довольно запутанная. Но как бы там ни было, она исчезла.

Лорд Дривер сказал, что это очень даже странно. Джимми принял его точку зрения.

— Вроде бы, — сказал его сиятельство, — мы с вами на одном заборе.

— А в чем ваша беда?

— Ну, да просто я хочу жениться на одной девушке, а мой дядя намертво стоит, чтобы я женился на другой.

— И вы боитесь огорчить дядю.

— Тут дело не в том, что он огорчится, а… Слишком долго рассказывать. Пожалуй, мне пора. Я остановился в нашем доме на Итон-сквер.

— Вы пешком? Тогда я бы прошел с вами часть дороги.

— Тип-топ. Так двигаем?

Они свернули на Стрэнд и прошли через Трафальгар-сквер на Пиккадилли. Пиккадилли перед рассветом дышала покоем. Какие-то люди умывали мостовую из длинного шланга. Шипение каскадов по истомленным зноем торцам звучало музыкой. Сразу за воротами Гайд-парка справа расположен извозчичий приют. От разговора и приступа эмоций лорду Дриверу захотелось пить. Он рекомендовал кофе как достойное завершение веселой ночи.

— Я сюда часто захожу, когда бываю в городе, — сказал он. — Извозчики ничего против не имеют. Отличные ребята.

Когда они открыли дверь, приют был почти полон. Внутри было жарко. Извозчик по роду своей профессии при исполнении своих обязанностей вдыхает столько свежего воздуха, что в частной жизни склонен его избегать. И воздух здесь почти колебался от противоборствующих ароматов. В данный момент верх как будто остался за жареным луком, хотя табачная жвачка мужественно продолжала конкурировать с ним. Хорошо натренированный нос мог бы также уловить присутствие жареного мяса и кофе.

Вошли они в самый разгар оживленного диспута.

— Ты бы не хотел быть в Рассе, — произнес некий голос.

— Нет, я хотел бы быть в Рассе, — возразила мумия извозчика, терпеливо дувшая на кофе в блюдечке.

— Почему ты хотел бы быть в Рассе? — вопросил допрашивающий, внося в диалог оттенок клоунады.

— А потому что там можно шлепать по колено в кррравии, — сказал мумифицированный извозчик.

— В чем в чем?

— В кррравии, чертовой кррравии. Вот почему я хотел бы быть в Рассе.

— Жизнерадостный типчик, — сказал лорд Дривер. — Послушайте, не могли бы вы подать нам кофе?

— После Японии я мог бы попробовать и Россию, — сказал Джимми мечтательно.

Им принесли смертоносную жидкость. Диспут продолжался. Некоторые другие эксперты изложили свои взгляды на внутреннюю обстановку в России. Джимми наслаждался бы беседой больше, если бы его меньше клонило в сон. Его спина удобно опиралась о стену, жаркая духота комнаты просачивалась ему в мозг. Голоса дискутирующих становились все глуше и глуше.

Он уже совсем задремывал, когда в смутное бормотание врезался новый голос. Голос этот он знал, и акцент был таким знакомым!

— Прошу прощения, джентльмены.

Джимми раскрыл глаза. Туманы сна рассеялись. В дверях стоял юный оборванец с огненно-рыжей шевелюрой и смотрел на сидящих с ухмылкой наполовину задорной, наполовину вызывающей.

— Прошу прощения, — сказал Штырь Муллинс, — нет ли среди энтой компашки профессиональных красавчиков джентльмена, который хочет дать чего-нибудь выпить бедному сироте с пересохшей глоткой? Джентльменов покорнейше просят не отвечать хором.

— Закрой чертову дверь, — кисло сказал мумифицированный извозчик.

— И вали отсюда, — добавил его недавний оппонент. — Нам тут такие не требуются.

— Дык, значит, вы все-таки не мои давно потерянные братья, — с сожалением сказал пришлец. — Я еще подумал, что мордою вы до них не дотягиваете. Добренькой вам ночи, джентльмены.

Штырь начал с неохотой пятиться, и тут Джимми встал.

— Минуточку! — сказал он.

Ни разу в жизни Джимми не оставлял друга в беде. Пожалуй, Штырь не был его другом в строгом смысле слова, но даже простой знакомый мог положиться на Джимми, когда ему приходилось туго. А Штырю явно было очень туго.

На лице сына Бауэри мелькнуло удивление, тотчас сменившееся деревянной непроницаемостью. Он взял соверен, протянутый Джимми, промямлил слова благодарности и зашаркал вон из комнаты.

— Не понимаю, зачем вам понадобилось ему что-то давать, — сказал лорд Дривер. — Типчик ведь потратит его, чтобы как следует нализаться.

— Он напомнил мне одного моего давнего знакомого.

— Неужели? Из цирка Барнума, как бишь их там, не иначе, — сказал его сиятельство. — Двинем дальше?

Глава 10. Джимми усыновляет хромого щенка

Черная фигура выделилась из еще более черных теней и, крадучись, зашаркала туда, где на крыльце стоял Джимми.

— Это ты, Штырь? — спросил Джимми вполголоса.

— Он самый, босс.

— Так входи.

Он поднялся с ним по лестнице до своей квартиры, включил электрический свет и закрыл дверь. Штырь замер, ослепленно моргая. В руках он крутил мятую шляпу. Его рыжие волосы пылали огнем.

Джимми искоса проинспектировал его и пришел к выводу, что муллинские финансы поют романсы. Облачение Штыря в некоторых важных деталях заметно отличалось от обычного костюма прилично одевающегося человека. Сына Бауэри никто не принял бы за flaneur[20]. Его шляпа была из черного фетра, модного в нью-йоркском Ист-Сайде. Она не блистала новизной и выглядела так, словно слишком долго веселилась прошлой ночью. Черный сюртук, протертый на локтях и заляпанный грязью, был застегнут на все пуговицы, видимо, в тщетной надежде скрыть тот факт, что рубашки Штырь не носил. Серые брюки спортивного покроя и штиблеты, из которых застенчиво выглядывали два пальца, довершали его наряд.

Даже сам Штырь как будто сознавал, что в его костюме имелись недочеты, которые шокировали бы редактора журнала «Портной и закройщик».

— Звиняюсь за шмотки, — сказал он. — Мой слуга куда-то засунул чемодан с моим парадным костюмом, а энтот так — на каждый день.

— Не горюй, Штырь, — сказал Джимми. — Ты выглядишь верхом элегантности. Выпьешь?

Глаза Штыря засверкали, и он протянул руку к графину. Затем он сел.

— Сигару, Штырь?

— Ага! Спасибочки, босс.

Джимми закурил трубку. Штырь после пары изящных глоточков дал себе волю и осушил стакан единым духом.

— Повторишь? — предложил Джимми. Ухмылка Штыря показала, что он одобрил эту идею.

Некоторое время Джимми молча курил. Он обдумывал ситуацию, ощущая себя сыщиком, который напал на след. Наконец-то он узнает фамилию девушки с «Мавритании». Безусловно, одно это сведение далеко его не продвинет, но тем не менее… Вполне возможно, Штырь знает местоположение дома, в который они забрались в ту ночь.

Штырь смотрел на него поверх стакана с безмолвным обожанием. Квартира, которую Джимми арендовал на год в уповании, что обладание постоянным жилищем может привязать его к данному месту, была прекрасно, даже великолепно обставлена. Штырю представлялось, что каждое кресло, каждый столик в комнате обладает собственной романтичной историей, будучи приобретен либо на плоды ограбления Ново-Азиатского банка, либо на прибыль, обеспеченную бриллиантами герцогини Неимей. Он немел от благоговения перед тем, кто сумел сделать домушничество настолько доходным. Ему эта профессия редко обеспечивала что-либо солиднее хлеба с маслом, да иногда — поездки на Кони-Айленд.

Джимми перехватил его взгляд и нарушил молчание.

— Ну, Штырь, — сказал он, — а ведь странно, что мы встретились подобным образом.

— Еще как! — согласился Штырь.

— Просто не верится — ты и в трех тысячах миль от Нью-Йорка. И даже не знаешь, движется ли транспорт на Бродвее по-прежнему в обе стороны.

Взгляд Штыря стал ностальгическим.

— Подумал, что пора бы заглянуть в старый Лондон. В Нью-Йорке жарковато стало. Фараоны принялись за меня больно шустро. Словно бы я им ни на что больше не годен. Вот я и смылся.

— Не повезло, — сказал Джимми.

— Жуть, — подтвердил Штырь.

— А знаешь, Штырь, — сказал Джимми, — до отъезда из Нью-Йорка я много времени убил, разыскивая тебя.

— И-ех! Жалко, что не разыскали, босс. А вам что, моя помощь требовалась?

— Ну да, но не в том смысле. Ты помнишь ночь, когда мы забрались в тот особнячок на краю города, особнячок капитана полиции?

— Само собой.

— Как его фамилия?

— Фараонова? Дык Макичерн же, босс.

— Мак… а дальше? Как она пишется?

— А пес ее знает, — сказал Штырь откровенно.

— Ну-ка повтори! Набери в грудь побольше воздуху и произноси медленно и четко. Уподобься колоколу. Давай!

— Мак-и-черн.

— А! А где находится этот дом? Ты помнишь?

Лоб Штыря наморщился.

— Как тряпкой стерло, — сказал наконец бывалый взломщик. — Где-то на какой-то улице почти на окраине.

— Очень информативно, — сказал Джимми. — Попробуй еще раз.

— Дык оно само собой вспомнится. Только подождать.

— Значит, до тех пор мне придется за тобой присматривать. Из-за этого мига ты для меня самый важный человек на свете. Где ты живешь?

— Я? Да в Парке же. Во-во! На шикарной отдельной скамье, обращенной к югу.

— Ну, больше тебе в Парке спать не обязательно, если сам не предпочтешь. Можешь разбить свой походный шатер у меня.

— Чего-чего? Тут, босс?

— Если мы не переедем.

— Меня устроит, — сказал Штырь, блаженно разваливаясь в кресле.

— Тебе потребуется кое-какая одежда, — сказал Джимми. — Купим ее завтра. Фигуру твою можно обрядить прямо с плечиков. И ты не очень высок, что удачно.

— А для меня, наоборот, босс. Будь я повыше, так дотянулся бы до фараона и уже купил бы особняк на Пятой авеню. На Манхэттене деньги гребут фараоны, вот кто!

— Человек осведомленный! — сказал Джимми. — Расскажи-ка поподробнее, Штырь. Видимо, в полицейских силах Нью-Йорка очень многие богатеют на взятках?

— Само собой. Поглядите хоть на старика Макичерна.

— С большой бы радостью. Так расскажи мне про него, Штырь. Сдается, ты с ним близко знаком.

— Я? Само собой. Во всей их шайке самый обдирала. Только о деньгах и думает. Но слышь, вы его девочку видели?

— Что-что? — сказал Джимми резко.

— А я дык разок видел. — От восхищения Штырь стал почти лиричен. — И-ех! Вот уж птичка, так птичка. Персик, и ничего боле. Ради нее я бы бросил свою счастливую родину. Кликуха — Молли. Она…

Джимми смерил его бешеным взглядом.

— Прекрати! — прикрикнул он.

— Чего-чего, босс? — сказал Штырь.

— Хватит! — сказал Джимми свирепо.

Штырь в изумлении уставился на него.

— Само собой, — сказал он с недоумением, однако понял, что его извинение не удовлетворило великого человека.

Джимми раздраженно грыз мундштук трубки, а Штырь, исполненный наиблагимейших намерений, сполз на краешек кресла и печально попыхивал сигарой, гадая, чем он провинился.

— Босс? — сказал Штырь.

— А?

— Что тут деется? Введите меня в игру. Все по-старому? Банки и слезы герцогинь? Вы ж меня к игре допустите, а?

— Совсем забыл, что не сказал тебе, Штырь. Я ушел на покой.

Страшная правда медленно дошла до Штыря.

— Послушайте! Как так, босс? Вы что, завязали?

— Вот-вот. Абсолютно.

— И больше слез не тырите?

— Ни-ни.

— И не пользуетесь этой, как ее там, горелкой?

— Я продал мою кислородно-ацетиленовую горелку, раздарил прочие атрибуты и, открыв новую страницу, намерен вести жизнь законопослушного гражданина.

Штырь охнул. Мир рухнул ему на голову. Тот поход на дело с Джимми, мэтром взлома, был самым светлым и гордым воспоминанием его жизни. И вот теперь, вновь встретившись с ним в Лондоне, он уже предвкушал долгое и плодотворное сотрудничество на преступной стезе. Штыря не тревожило, что его доля в таковом будет самой мизерной. С него было бы довольно самой скромной роли в обществе Мастера. Перед его глазами уже громоздились все богатства Лондона, и мысленно он повторил за Блюхером: «Какой прекрасный город для разграбления!»

И вот его идол разбил вдребезги эту мечту единым словом.

— Выпей-ка еще, Штырь, — сочувственно сказал Отрекшийся Вождь. — Для тебя ведь это потрясение, я понимаю.

— Дык я же, босс…

— Знаю-знаю. Таковы уж трагедии жизни. Мне тебя крайне жаль, но что поделаешь!

Штырь сидел молча, повесив нос. Джимми хлопнул его по плечу.

— Взбодрись! — сказал он. — Откуда ты знаешь, вдруг честная жизнь окажется в высшей степени развеселой. Многие люди ведут ее и просто наслаждаются. Вот и тебе следует ее испробовать, Штырь.

— Мне, босс? И мне тоже?

— Более чем. Ты — мое единственное связующее звено… Я не хочу, чтобы адрес всплыл у тебя в памяти на втором месяце десятилетнего срока в Дартмуре. Я намерен приглядывать за тобой, Штырь, сын мой, как рысь. Мы вместе будем наблюдать жизнь в разных развлекательных заведениях. Выше нос, Штырь! Развеселись! Улыбнись!

После краткого раздумья Штырь улыбнулся, хотя и слабо.

— Так держать! — сказал Джимми. — Рука об руку, Штырь, мы вступим в высшее общество. В высшем обществе ты будешь иметь бешеный успех. Тебе для этого достаточно иметь бодрый вид, причесать волосы, а руки держать подальше от серебряных ложек, ибо в лучших домах их обязательно пересчитывают, едва дверь закроется за последним гостем.

— Само собой, — понимающе кивнул Штырь, как специалист, воздав должное такой вполне разумной предосторожности.

— А теперь, — сказал Джимми, — пора и на боковую. Ты согласен провести одну ночь на диване? Конечно, некоторые ребята уступили бы тебе свою кровать. Однако завтра я позабочусь о кровати для тебя.

— Для меня! — восхитился Штырь. — И-ех! Я ж всю последнюю неделю дрых в Парке. Будет в самый раз, босс.

Глава 11. На повороте дороги

Наутро после встречи в «Савое», когда Джимми, отослав Штыря к портному, разделывался у себя дома с комбинацией первого и второго завтраков, его навестил лорд Дривер.

— Так и думал, что застану вас, — заметил его сиятельство. — Ну, малышок, как дела-делишки? Завтракаете? Яичница с беконом! Ого! Я не мог проглотить ни крошки!

Его вид подтверждал истинность его слов. Потомок сотни графов был зеленовато-бледен, а его глазам позавидовала бы любая рыба.

— Типус, который остановился у меня… сегодня везу его с собой в Дривер… субъект, которого я встретил в клубе… типус по фамилии Харгейт. Вы его знаете? Нет? Он еще был на ногах, когда я вчера вернулся, и мы засиделись, гоняя шары. Бильярдист он хуже некуда, просто жуть берет. Я дал ему тридцать очков форы… до пяти утра. Чувствую себя препогано. И не вставал бы вообще, да только мне надо успеть на два пятнадцать в Дривер. Единственный приличный поезд.

Он хлопнулся в кресло.

— Грустно, что вам не хочется позавтракать, — сказал Джимми, зачерпнув мармелада. — А я, когда звучит гонг, обычно в первых рядах. Мне случалось завтракать стаканом воды и пакетиком конопляного семени. Вот и привыкаешь уминать все, что имеется. Заглядывали в газеты?

— Спасибо.

Джимми умял завтрак и закурил трубку. Лорд Дривер положил газету.

— Послушайте, — сказал он, — я к вам завернул вот по какой причине: чем вы сейчас заняты?

До этой секунды Джимми полагал, что его друг забежал вернуть пять фунтов, которые занял, но его сиятельство этой темы даже не коснулся. Позднее Джимми предстояло узнать, что провалы памяти касательно финансовых обязательств были выдающейся чертой в характере лорда Дривера.

— Вы про сегодня?

— Ну, в ближайшем будущем. Я вот о чем — почему бы вам не отложить вашу поездку в Японию и не поехать в Дривер со мной?

Джимми прикинул. В конце-то концов, Япония или Дривер — какая разница? А познакомиться с местом, о котором он столько читал, будет любопытно.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал он. — Но вы уверены, что вас это не стеснит? Не нарушит ваших планов?

— Да ничуть. Чем больше, тем веселее. А вы на два пятнадцать успеете? Вот так, без предупреждения?

— О чем речь? Мне на сборы хватит десяти минут. Большое спасибо.

— Молодчага! Постреляем фазанов, ну и прочая лабуда в том же роде. Да, вы играть на сцене умеете? То есть вроде намечается постановка. Типчик по фамилии Чартерис ее затевает. Кончил Кембридж, член «Рампы». Всегда затевает постановки. Чушь, по-моему, но ему удержу нет. Вы по этой части что-нибудь умеете?

— Да что угодно! От императора Марокко до «Нарастающего шума за сценой». Я одно время был актером, особенно незаменимым, когда приходилось менять декорации.

— Очко в вашу пользу. Ну, покедова. Два пятнадцать с Паддингтонского вокзала. Я встречу вас там. А теперь мне пора. Встреча с одним типом.

— Буду вас высматривать.

Тут Джимми поразила внезапная мысль. Штырь! Он было совсем забыл про Штыря. А держать сына Бауэри в поле зрения стало вопросом жизни и смерти. Он был единственной связью с особнячком где-то за пределами Сто пятидесятой улицы. Оставить сына Бауэри одного в квартире он никак не мог. Перед его умственным взором предстало видение: Штырь один в Лондоне с квартирой в «Савой-Мэншенс» как базой для операций. Нет, Штыря необходимо пересадить в сельскую почву. Правда, он не вполне представлял себе Штыря на фоне сельской природы. Бедняга исчахнет от тоски. Но иного выхода нет.

Лорд Дривер облегчил ему задачу.

— Да, кстати, Питт, — сказал он, — у вас, конечно, есть какой-нибудь служитель? Ну, один из этих жутких типчиков, которые забывают упаковать воротнички, когда куда-нибудь едешь! Так захватите его с собой.

— Спасибо, — сказал Джимми, — не премину.

Едва вопрос был решен, как дверь распахнулась, явив субъекта обсуждения. С ухмылкой до ушей от смеси гордости с застенчивостью, выглядя крайне скованно и неуклюже в ярчайшем твидовом костюме, какие обычно можно видеть только на эстраде, Штырь на мгновение застыл на пороге, давая возможность зрителям оценить свою внешность. Затем он вступил в комнату.

— Ну, как вам шмотки, босс? — осведомился он благодушно, а лорд Дривер только рот разинул на столь красочного типчика.

— Ослепительно, Штырь, — сказал Джимми. — Чем они тебя прельстили? Нам тут хватит и электрического освещения.

Штыря распирали впечатления.

— Энтот магазин одежки, босс, ну, полный отпад. Старый хрыч, который мне все там показывал, сначала в упор меня не видел. «Чего тебе? — говорит. — Пшел вон, катись отседова!» А я выкладываю ваши наличные и говорю ему, что пришел, потому как мне требуется костюмчик пофорсистее. И он, и-ех, давай вытаскивать костюмы на целую милю. У меня аж в глазах зарябило. А хрыч говорит: «Выберите, заплатите деньги, а мы сделаем, что потребуется». Ну я и говорю: «Энтот будет в самый раз», — выложил наличные, и вот он я!

— Вижу, Штырь, — сказал Джимми. — Я бы тебя и в темноте разглядел.

— Вам что, босс, костюмчик не нравится? — встревоженно спросил Штырь.

— Последний писк! — сказал Джимми. — Рядом с тобой и Соломон во всей славе своей выглядел бы бродягой на велосипеде.

— Верно, — согласился Штырь. — Самое что ни на есть оно.

И, словно не замечая присутствия лорда Дривера, который смотрел на него в немой ошарашенности, сын Бауэри принялся исполнять таинственный танец шарканья по ковру.

Этого измученный мозг его сиятельства не выдержал.

— До свидания, Питт, — сказал лорд Дривер. — Я пойду. Должен повидать одного типуса.

Джимми проводил его до дверей.

Снаружи лорд Дривер прижал правую ладонь ко лбу.

— Послушайте, Питт, — сказал он.

— А?

— Кто это, черт подери?

— Кто? Штырь? Он мой камердинер.

— Ваш камердинер! И он всегда такой? То есть разгуливает, будто комик из мюзик-холла, и танцует, а? Кстати, на каком языке он говорил? Я понимал одно слово из десяти, а то и меньше.

— А! На американском. Диалект Бауэри.

— О! Ну, полагаю, если вы его понимаете, тогда ничего. А я так ни слова… Черт возьми! — перебил он себя со смешком. — Я бы дорого заплатил, чтобы посмотреть, как он будет разговаривать со стариком Сондерсом, нашим дворецким. У него же манеры — герцогу далеко.

— Штырь его перевоспитает, — сказал Джимми.

— Как вы его называете?

— Штырь.

— Странное имя, а?

— Модное в Штатах. Уменьшительное от Алджернон.

— Держится он как-то слишком по-приятельски.

— А это его независимое воспитание. Они в Америке все такие.

— Милая страна.

— Вы бы ее полюбили.

— Ну, покедова.

— Покедова.

На нижней ступеньке лорд Дривер остановился:

— Послушайте, вот оно что!

— Рад за вас. Но что оно что?

— Я чувствовал, что раньше уже видел его лицо где-то, только не мог вспомнить где. А теперь знаю: он типчик, который вчера заходил в приют, тот, которому вы дали фунт.

Лицо Штыря принадлежало к тем, которые, пусть и не поражая красотой, в памяти, однако, запечатлеваются.

— Совершенно верно, — сказал Джимми. — Я все думал, узнали вы его или нет. Дело в том, что он одно время служил у меня в Нью-Йорке, а вчера нельзя было не заметить, что он нуждается в помощи, ну я и нанял его снова. Собственно говоря, мне требовался человек, чтобы заботиться о моих вещах, а Штырь для этого годится не хуже всякого другого.

— Понятненько! А ловко я его узнал, верно? Ну, я пошел. До свидания. Два пятнадцать от Паддингтонского вокзала. Встречу вас там. Если доберетесь туда прежде меня, возьмите билеты до Дривера.

— Заметано. Всего хорошего.

Джимми вернулся в столовую. Штырь, который по мере возможности разглядывал себя в зеркале, обернулся с обычной ухмылкой.

— Босс, а что это за фраер? Вроде тот, с кем вы вчера были?

— Он самый. Сегодня мы поедем с ним в деревню, Штырь, так что приготовься.

— Чего-чего, босс?

— Он пригласил нас в свой загородный дом, и мы отправляемся туда.

— Чего? Нас обоих?

— Да. Я сказал ему, что ты мой слуга. Надеюсь, ты не обидишься.

— Не-а. Чего тут обижаться, босс?

— И то верно. Ну, за сборы. Мы должны быть на вокзале в четверть третьего.

— Само собой.

— И, Штырь…

— Что, босс?

— Ты приобрел другую одежду, кроме этой?

— Не-а. Один шикарный костюмчик — и лады. Зачем мне больше-то?

— Я одобряю твою спартанскую простоту, — сказал Джимми, — однако на тебе городской костюм, идеальный для Гайд-парка или раута у маркизы, но по самой своей сути столичный. Для деревни тебе требуется нечто совсем иное, что-то неяркое и неброское. Мы сейчас же этим займемся, и я помогу тебе выбрать.

— А энтот в деревне не годится?

— Ни в какую, Штырь. Он ошарашит сельский ум. В Англии к таким вещам относятся строго.

— Ну и дураки, — сказал загнанный в тупик верный последователь Красавчика Бруммеля[21].

— И еще одно, Штырь. Я знаю, ты извинишь мне это упоминание. Пока мы будем гостить в замке Дривер, ты будешь пребывать в близком соседстве со столовым серебром и еще всякой всячиной. Так нельзя ли попросить тебя подавить профессиональные инстинкты? Я уже об этом упоминал в общем плане, но это конкретный случай.

— Дык мне сложа руки сидеть? — осведомился Штырь.

— Ни даже ложечки из солонки, — сказал Джимми неумолимо. — Ну а теперь свистнем такси и поедем тебя одеть.

В сопровождении Штыря, который теперь выглядел почти респектабельным в костюме из синей саржи (прямо с плечиков), Джимми вышел на паддингтонский перрон, имея в запасе четверть часа. Лорд Дривер появился десять минут спустя. Рядом с ним шел человек, на вид — ровесник Джимми, высокий и худой, с холодными глазами и крепко сжатыми узкими губами. Костюм сидел на нем так, как костюмы сидят на одном мужчине из тысячи, и был наиболее привлекательной его частью. Его внешность наводила на мысль, что еда не идет ему на пользу, а размышления — еще меньше. И он преимущественно молчал.

То был высокородный Луис Харгейт. Лорд Дривер представил их друг другу, но у Джимми, пока они обменивались рукопожатием, возникло ощущение, что этого человека он уже встречал — однако где и при каких обстоятельствах, он вспомнить не сумел. Харгейт словно увидел его впервые, а потому Джимми промолчал. Человек, много странствующий, часто видит лица, которые позднее всплывают в его памяти абсолютно вне фона. Он мог всего лишь пройти мимо друга лорда Дривера на той или иной улице. Тем не менее Джимми казалось, что Харгейт фигурировал в неком эпизоде, тогда имевшем немалую важность.

А вот что это был за эпизод, он прочно забыл. И тут же выкинул из головы. Ради него не стоило напрягать память.

Разумные чаевые обеспечили им отдельное купе. Харгейт прочел вечернюю газету и уснул в дальнем углу. Джимми и лорд Дривер, сидя друг против друга, беседовали о том о сем.

В Ридинге лорд Дривер перешел на более личные темы. Джимми принадлежал к тем людям, чей вид располагает к откровенности. Его сиятельство для начала облегчил душу за счет фактов, касающихся его семьи.

— Вы, случайно, не знакомы с моим дядей Томасом? — осведомился он. — «Магазины Башли» вам известны? Так он — Башли. Теперь это компания, но он по-прежнему там заправляет. И женился на моей тетке. В Дривере вы с ним познакомитесь.

Джимми сказал, что будет в восторге.

— Спорю, не будете, — сказал последний потомок рода Дриверов с подкупающей откровенностью. — Он жуткий типус — самый предел. Всегда квохчет вокруг, будто клуша. Жутко со мной обращается, уж поверьте. Послушайте, вам я все могу сказать, мы ведь друзья. Так он намертво стоит на том, чтобы я женился на богатой девушке.

— Ну, это звучит вполне нормально. Бывают мании и похуже. На какой-нибудь конкретной богатой девушке?

— Какая-нибудь все время возникает. То на ту меня науськает, то на эту. И очень даже неплохие девушки, некоторые из них, да только я-то хочу жениться на совсем другой — на той, с которой вы меня видели в «Савое».

— Так почему не сказать об этом дяде?

— С ним бы родимчик приключился. У нее за душой ни пенни. И у меня тоже, если не считать той мелочи, которую я получаю от него. Разумеется, это строго между нами.

— Разумеется.

— Я знаю, все воображают, будто к титулу прилагаются деньги, а их нет, ни гроша. Когда моя тетя Джулия бракосочетнулась с сэром Томасом, вся эта жуткая показуха была заложена-перезаложена. Так что сами понимаете.

— А вы никогда не думали о том, чтобы самому заработать? — спросил Джимми.

— Зарабатывать самому? — раздумчиво повторил лорд Дривер. — Знаете, я бы не прочь зарабатывать, но, черт меня подери, я же понятия не имею, чем и как. Ведь теперь от типуса требуется жутко специализированное образование и так далее. Но скажу вам вот что: от дипломатической службы я бы не отказался. На днях пойду напролом и попрошу у дяди необходимые деньги. По-моему, у меня получилось бы совсем не плохо. Я ведь по временам бываю на редкость сообразительным. Это многие типчики говорили.

Он скромно прокашлялся и продолжал:

— И дело не в одном дяде Томасе, имеется еще тетя Джулия. Она самый предел, еще почище его. Помню, когда я был ребенком, она на меня все время наседала. И сейчас тоже наседает. Погодите, вот увидите ее и сразу поймете. Из тех бабищ, которые смотрят на тебя так, будто руки у тебя помидорного цвета и величиной с баранью ногу, если вы меня понимаете. А говорит — будто зубами тебя грызет. Жуть!

Облегчив душу этой критикой, его сиятельство зевнул, откинулся на спинку и тут же уснул.

Примерно час спустя поезд, который уже некоторое время перестал соблюдать суровое достоинство, останавливался подряд на всех станциях, даже не имеющих ни малейшей важности, и вообще проявлял тенденцию тянуть время, взял и снова остановился. Указатель с надписью «ДРИВЕР» большими буквами свидетельствовал, что они достигли цели своего пути.

Начальник станции поставил лорда Дривера в известность, что миледи приехала на автомобиле встретить поезд и ждет на шоссе.

Челюсть лорда Дривера отвисла.

— О Господи! — сказал он. — Наверное, она приехала забрать дневную почту, и, значит, в малолитражке места хватит только двоим из нас. Забыл протелеграфировать про вас, Питт. Послал телеграмму только про Харгейта. Черт подери, придется мне топать пешком.

Эти опасения полностью подтвердились. Возле станции его поджидал уютный автомобильчик. Он, бесспорно, был рассчитан только на четверых.

Лорд Дривер представил Харгейта и Джимми величественной даме на заднем сиденье, после чего воцарилось неловкое молчание.

И тут к ним с журналом в руках подошел Штырь, весело посмеиваясь.

— И-ех, — сказал Штырь. — Слышь, босс, тип, намаракавший эту лабуду, как в лесу живет. Вот послушайте, фраер, значит, нацелился слямзить слезы героини, так тип энтот, что, по-вашему, он сделал? — Штырь коротко усмехнулся с профессиональным презрением. — Да он…

— Этот джентльмен твой друг, Спенни? — вежливо осведомилась леди Джулия, меряя рыжеволосого критика холодным взглядом.

— Да нет…

Его сиятельство умоляюще посмотрел на Джимми.

— Мой камердинер, — сказал Джимми. — Штырь, — добавил он вполголоса, — сгинь! Исчезни! Стушуйся!

— Само собой, — отозвался поставленный на место Штырь. — Без задержки. Вмешиваться в разговоры никак не годится. Звиняюсь, босс, звиняюсь, джентльмены, звиняюсь, леди. Так я потопал.

— Вон тележка для багажа, — сказал лорд Дривер, указывая на нее.

— Самое оно, — благодушно отозвался Штырь и зарысил туда.

— Залезайте, Питт, — сказал лорд Дривер. — А я пройдусь.

— Нет, пройдусь я, — сказал Джимми. — Хочется прогуляться. Надо поразмять ноги. В какую сторону мне идти?

— Жутко мило с вашей стороны, старина, — сказал лорд Дривер. — Но вам правда хочется? Честно говоря, я не любитель пешего хождения. Ладненько! Идите все прямо и прямо.

Джимми проводил их взглядом и неторопливо отправился следом. День, бесспорно, выдался идеальным для прогулок на природе. Солнце как раз колебалось, считать ли эти минуты завершением дневных часов или же ранним вечером. В конце концов оно остановило свой выбор на вечере и поумерило свои лучи. После Лондона сельские просторы казались восхитительно душистыми и прохладными. Джимми охватила нежданная безмятежность. В тот момент ему чудилось, что в мире есть только одна достойная цель — поселиться где-нибудь на трех акрах с коровой и предаться пасторальному существованию.

Дорога выглядела на редкость безлюдной и пустынной. Ему встретилась одна двуколка, затем он разминулся с овечьим стадом под присмотром дружелюбной собаки. Порой на дорогу выскакивал кролик, замирал, прислушиваясь, а затем, мелькнув могучими задними ногами и пушистой округлостью хвоста, стремительно исчезал в живой изгороди по ту ее сторону. Но за этими исключениями он был один-одинешенек на белом свете.

И постепенно в нем начало крепнуть убеждение, что он заблудился.

Когда шагаешь по незнакомой дороге, оценивать расстояние сложно, но Джимми казалось, что прошел он никак не меньше пяти миль. Наверное, он сбился с пути. Нет, вне всяких сомнений, он шел прямо — идти прямее было бы невозможно. Тем не менее, учитывая дешевую подделку, заменявшую лорду Дриверу интеллект, его сиятельство вполне мог забыть упомянуть про какой-нибудь решающий поворот. Джимми сел на придорожный камень.

И пока он сидел там, с дороги до него донесся цокот лошадиных копыт. Он встал. Наконец-то кто-то укажет ему, куда идти.

— Э-эй! — воскликнул он. — Что-то случилось? О, черт побери, дамское седло!

Джимми остановил оседланную лошадь без всадницы и повел ее назад, туда, откуда она появилась. За поворотом он увидел бегущую навстречу ему девушку в амазонке. Она перестала бежать, едва заметила его, и перешла на шаг.

— Не знаю, как вас благодарить, — сказала она, забирая у него поводья. — Денди, старый негодник!

Джимми посмотрел на ее раскрасневшееся улыбающееся лицо, остановился, и глаза у него полезли на лоб. Перед ним стояла Молли Макичерн.

Глава 12. Начало положено

Одним из главных свойств характера Джимми было самообладание, но на мгновение он онемел. Эта девушка занимала его мысли так долго, что (в этих мыслях) стала ему необыкновенно близка.

Его как громом ударило, когда он внезапно очнулся от грез и вспомнил, что в реальности вообще не был с ней знаком. Ощущение было такое, будто он встретился с другом, полностью лишившимся памяти. Нестерпимо начинать все сначала, после того как они неразлучно провели вместе столько времени.

Его сковала непонятная сдержанность.

— О! Здравствуйте, мистер Питт, как поживаете? — сказала она, протягивая руку.

Джимми сразу стало легче. Она помнит его фамилию! Уже кое-что.

— Будто встречаешься с кем-то из сна, — продолжала Молли. — Я иногда сомневалась, что вы реальны. Все в ту ночь так походило на сон!

Джимми обрел дар речи.

— Вы совсем не изменились, — сказал он, — вы совсем такая же.

— Ну, — засмеялась она, — времени прошло не так уж много.

У него глухо защемило сердце. Ведь ему казалось, что прошли годы. Но он же для нее ничего не значит — просто знакомый, один из сотни. И чего еще, спросил, он себя, мог он ожидать? Эта мысль принесла утешение. Исчезло мучительное ощущение, что почва ушла у него из-под ног. Он понял, что поддался панике. Нет, почва у него из-под ног не ушла. Наоборот, он утвердился на ней. Он вновь встретил Молли, и она его не забыла. Разве мог он претендовать на большее?

— У меня это время было битком набито событиями, — объяснил он. — После нашей встречи я порядком напутешествовался.

— Вы живете в Шропшире? — спросила Молли.

— Нет. Я тут в гостях… Вернее, приглашен, но я заплутался и сильно сомневаюсь, что доберусь до места. Мне было велено идти все время прямо. Вот я и шел все время прямо — и заблудился в сугробах. Вы, случайно, не знаете, где тут замок Дривер?

Она засмеялась:

— Да ведь я сама гощу в замке Дривер!

— Что-о?

— Значит, первым, кого вы встретили, оказался опытный проводник. Вам улыбнулась удача, мистер Питт.

— Вы правы, — сказал Джимми медленно, — и еще как!

— Вы приехали с лордом Дривером? Он проследовал мимо меня в машине — там, возле конюшни. С ним был какой-то мужчина и леди Джулия Башли. Неужели он заставил вас пойти пешком?

— Я сам вызвался. Кому-то надо было идти пешком. Он, оказывается, забыл предупредить, что пригласил меня.

— А потом неправильно указал дорогу! Боюсь, он крайне безалаберен.

— Пожалуй, в некоторой мере.

— А вы давно знакомы с лордом Дривером?

— С четверти первого вчерашней ночи.

— Вчерашней ночи!

— Мы соприкоснулись в «Савое», а позже — на набережной. Вместе смотрели на реку и поведали друг другу печальные истории своих жизней, а утром он забежал ко мне и пригласил меня сюда.

Молли уставилась на него с откровенным изумлением.

— Вы, очевидно, очень неугомонная натура, — сказала она. — Со страстью к перемене мест!

— Именно, — сказал Джимми. — Просто не могу усидеть на месте. Болею лихорадкой странствий, как тот киплинговский персонаж.

— Но им двигала любовь.

— Да, — сказал Джимми, — двигала. Причина как раз в этой бацилле.

Она метнула в него быстрый взгляд. Внезапно он ее заинтриговал. Она была еще в возрасте грез и фантазий. Из ординарного молодого человека, несколько более непринужденного, чем большинство знакомых ей молодых людей, он во мгновение ока преобразился в предмет, достойный более пристального внимания. Его окутал покров тайны и романтичности. Какой может быть девушка, в которую он влюблен? Оглядев его в свете этого нового открытия, она обнаружила в нем бесспорную привлекательность. Будто что-то произошло и пробудило в ней симпатию к нему. Впервые она рассмотрела силу, скрытую за его мягкой непринужденностью. Его самообладание было самообладанием человека, который прошел через горнило испытаний и обрел себя.

И еще в самой глубине ее сознания словно затрепетало какое-то чувство, ей неясное, но чем-то сходное с болью. Оно смутно напомнило о муке одиночества, которую она испытывала в детстве в тех случаях, когда ее отец был поглощен делами и становилось ясно, что ему сейчас не до нее. Новое чувство было лишь бледным намеком на ту безмерную горесть и все же чем-то на нее похожим. Безутешное ощущение, что ее отвергли, пополам с обидой.

Оно тотчас исчезло. Но ведь оно возникло! Скользнуло по ее сердцу, как тень облака скользит по лугу в разгаре лета.

Несколько секунд она молчала. Джимми не прервал этого молчания. Он смотрел на нее с мольбой в глазах. Ну почему она не понимает? Она должна, должна понять!

Но устремленные на него глаза были глазами ребенка.

Пока они стояли так, конь, брезгливо пощипывавший короткую траву на обочине, поднял голову и нетерпеливо заржал. В этом чудилась такая человечность, что Джимми и Молли дружно засмеялись. Сухой реализм ржания разрушил чары. Столь оглушительное требование пищи!

— Бедный Денди! — сказала Молли. — Он чует, что до дома совсем близко, и знает, что ему пора обедать.

— Так, значит, замок недалеко?

— Если идти по дороге, то нет, но мы можем добраться до него напрямик через луга. Английские луга и живые изгороди — это ведь само совершенство, не правда ли? Я в них просто влюбилась! Конечно, я люблю Америку, но…

— Вы давно из Нью-Йорка? — спросил Джимми.

— Мы уехали сюда через месяц после того, как вы побывали у нас.

— Значит, там вы провели не так уж много времени?

— Папа как раз заработал большие деньги на Уолл-стрит. Видимо, он занимался этим, пока я плыла на «Мавритании». Ему хотелось уехать из Нью-Йорка, и мы не стали ждать. Зиму мы провели в Лондоне. Потом отправились в Париж. Там мы и познакомились с сэром Томасом Башли и леди Джулией. А вы с ними знакомы? Лорд Дривер их племянник.

— С леди Джулией я познакомился.

— Она вам нравится?

Джимми замялся:

— Ну, видите ли…

— Понимаю. Вы у нее в гостях. Однако вы еще не начали свой визит, а потому вам как раз хватит времени сказать, что вы на самом деле о ней думаете, прежде чем вам придется делать вид, будто она само совершенство.

— Ну…

— Я ее не терплю, — сказала Молли категорично. — По-моему, она бездушна и отвратительна.

— Ну, не скажу, что она показалась мне братом Чириблем[22] в юбке. Лорд Дривер представил меня ей на станции. Она как будто перенесла это мужественно, но не без труда.

— Она отвратительна, — повторила Молли. — Как и он, то есть сэр Томас. Этакий всеми командующий коротышка. И вместе они так командуют бедным лордом Дривером, что не могу понять, почему он еще не взбунтовался. Третируют его, как школьника. Меня это в бешенство приводит. Просто стыд и позор. Он же такой милый и добрый. Мне ужасно его жаль.

Джимми выслушал эту бурную тираду с двояким чувством. Подобная участливость ее красила, но была ли это только участливость? Звенящие ноты в ее голосе и румянец на щеках убеждали восприимчивый ум Джимми в том, что тут замешана личная симпатия к заклеванному графу. Рассудок внушал ему, что глупо ревновать к лорду Дриверу. Приятный типус, бесспорно, но не из тех, кого принимают всерьез. Однако скрытый в Джимми первобытный мужчина заставлял его ненавидеть всех близких знакомых Молли мужского пола беспощадной ненавистью. Не то чтобы он ненавидел лорда Дривера. Нет, тот ему нравился. Но он не был уверен, что граф будет ему нравиться и впредь, если Молли и дальше станет изъявлять такое теплое к нему сочувствие.

Однако его симпатия к отсутствующему сиятельству не подверглась решительному испытанию. Следующие слова Молли касались сэра Томаса.

— А хуже всего то, — сказала она, — что папа и сэр Томас теперь такие друзья! В Париже они были практически неразлучны. Папа оказал ему неоценимую услугу.

— Какую же?

— Случилось это днем почти сразу же, как мы приехали. Когда мы все, кроме папы, отправились кто куда, в номер леди Джулии забрался вор. Папа увидел, как он входит в номер, заподозрил, что дело неладно, и вошел туда следом за ним. Вор намеревался украсть драгоценности леди Джулии — он уже достал шкатулку, и папа застиг его, когда он вынул бриллиантовое колье. Ничего великолепнее этого колье я в жизни не видела. Сэр Томас сказал папе, что оно обошлось ему в сто тысяч долларов.

— Но разве, — спросил Джимми, — в отеле не было сейфа для хранения драгоценностей?

— Разумеется, был, но вы не знаете сэра Томаса. Он не доверяет сейфам отелей. Он настаивает на том, чтобы все делать по-своему, и воображает, будто для себя что угодно сделает лучше, чем кто-либо другой для него. У него есть несгораемый ящик, сделанный по особому заказу, и хранит он бриллианты и прочее только в нем. Разумеется, вор вскрыл этот ящик в один момент. Умелому вору это было как орех расколоть.

— И что произошло?

— Ну, он увидел папу, бросил драгоценности и помчался по коридору. Папа было погнался за ним, но, конечно, без толку. Он вернулся, закричал, нажимал на все звонки и поднял тревогу. Однако вора так и не нашли. Впрочем, бриллианты ведь уцелели. Самое главное, в конце-то концов. Сегодня за обедом вы непременно поглядите на них. Они правда чудесны. Вы что-нибудь понимаете в драгоценных камнях?

— Кое-что, — ответил Джимми. — Правду сказать, один знакомый ювелир объяснил мне, что у меня в этой области природный талант. Ну и, разумеется, сэр Томас был крайне благодарен вашему отцу.

— Просто слов не находил. Практически молился на него. Видите ли, если бы бриллианты украли, леди Джулия, уж конечно, бы заставила сэра Томаса купить ей другое колье, не хуже. Он ее до смерти боится, не сомневаюсь. Пытается это скрывать, но у него ничего не получается. А тут он не только лишился бы дополнительных ста тысяч долларов. Такого фиаско ему не простили бы до скончания века. И конец его репутации непогрешимого человека, который все делает лучше других.

— Но разве ее уже не погубил тот факт, что вор добрался до бриллиантов и их спасла только случайность?

Молли рассмеялась:

— Она про это не знает. Сэр Томас вернулся в отель на час раньше леди Джулии. В жизни не видела более насыщенного действием часа. Он вызвал управляющего, обрушил на него громы и молнии и взял с него клятву сохранить случившееся в глубокой тайне. А бедняга управляющий ничего другого и не хотел, потому что огласка повредила бы репутации отеля. Управляющий обрушил громы и молнии на служащих отеля, а служащие пообрушивали их друг на друга, и все говорили хором, и мы с папой обещали не проговориться ни одной живой душе. Так что леди Джулия по сей день пребывает в полном неведении. Но я не понимаю, с какой стати, и, пожалуй, в какой-нибудь ближайший день расскажу все лорду Дриверу! Только представьте, какую власть он приобретет над ними! И больше они не смогут им командовать.

— Я бы воздержался, — сказал Джимми, стараясь не допустить холодности в свой голос. Такая защита лорда Дривера, бесспорно, очаровательная и достойная восхищения, действовала на него несколько угнетающе.

Молли быстро взглянула ему в лицо:

— Вы же не думаете, что я действительно проговорюсь?

— Нет-нет, — поспешно сказал Джимми. — Ни в коем случае.

— Да уж конечно! — негодующе воскликнула Молли. — Я же обещала, что не скажу ни одной живой душе.

Джимми подавил смешок.

— Так, ничего, — сказал он в ответ на ее вопросительный взгляд.

— Вас что-то рассмешило?

— Ну, — сказал Джимми виновато, — сущий пустяк… но вы же только что очень подробно рассказали про это по крайней мере одной живой душе, ведь так?

Молли порозовела, потом рассмеялась.

— Не понимаю, как это вышло, — заявила она. — Как-то само собой вырвалось. Наверное, я чувствую, что могу на вас положиться.

Джимми покраснел от радости. Он повернулся к ней и почти остановился, но она не замедлила шага.

— Безусловно, можете, — сказал он. — Но откуда вы знаете, что можете?

— Но ведь… — начала она и на секунду споткнулась, а затем торопливо продолжала с некоторым намеком на смущение: — но ведь это же глупо! Конечно, я знаю. Вы не умеете читать по лицу? А я умею… Посмотрите! — Она указала рукой. — Отсюда виден замок. Как он вам нравится?

Они дошли до места, где луг круто уходил вниз. В нескольких сотнях ярдов оттуда на фоне леса высилась громада из серого камня, некогда, в сезон охоты на крестьян, ставшая такой помехой для уэльских спортсменов. Даже теперь в ней ощущалось нечто грозное. Заходящее солнце озаряло воды озера. И полное безлюдье вокруг. Все вместе приводило на память дворец Спящей красавицы.

— Ну и как? — сказала Молли.

— Просто чудо!

— Ведь правда? Я очень рада, что он произвел на вас именно это впечатление. У меня всегда такое ощущение, будто я тут все напридумывала. И мне больно, если ему не воздают должного.

Они начали спускаться по склону.

— Кстати, — сказал Джимми, — вы участвуете в спектакле, который тут затеяли?

— Да. А вы тот, кого они искали? Лорд Дривер затем и поехал в Лондон. Подыскать кого-нибудь. Одному из участников пришлось вернуться в Лондон по делам.

— Бедняга! — сказал Джимми. В эту минуту он был убежден, что в мире существует только одно место, где человек может быть хоть отчасти счастливым. — А какая это роль? Лорд Дривер упомянул, что мне придется играть. И что же мне придется делать?

— Если вы будете лордом Гербертом — это роль, для которой требуется исполнитель, — то вам предстоит почти все время разговаривать со мной.

Джимми решил, что роли в пьесе распределены отлично.

Гонг, призывающий переодеться к обеду, прозвучал как раз в тот момент, когда они входили в холл. Из двери слева появились два человека — крупный и маленький, — дружески о чем-то беседуя. Спина крупного показалась Джимми знакомой.

— Папа! — окликнула Молли. И Джимми понял, где он раньше видел эту спину.

— Сэр Томас, — сказала Молли, — это мистер Питт.

Маленький собеседник быстро оглядел Джимми — возможно, с целью различить его наиболее явные криминальные черты. Затем, словно убедившись в его честности, он стал любезен.

— Очень рад познакомиться с вами, мистер Питт, очень рад! — сказал он. — Мы ждали вас несколько раньше.

Джимми объяснил, что заблудился.

— Вот именно. Абсурд, что вас вынудили идти пешком, полнейший абсурд. Такая непростительная забывчивость моего племянника не дать нам знать о вашем приезде. Моя жена указала ему на это в автомобиле.

«Уж конечно!» — сказал Джимми про себя, а вслух произнес, протягивая руку помощи другу в беде:

— Я сам предпочел прогуляться. Первый случай пройтись по сельской дороге с момента, когда я приехал в Англию. — Он повернулся к крупному мужчине и протянул руку. — Думаю, вы меня вряд ли помните, мистер Макичерн. Мы познакомились в Нью-Йорке.

— Папа, ты помнишь ночь, когда мистер Питт спугнул нашего взломщика? — сказала Молли.

Мистер Макичерн на секунду онемел. На родном асфальте мало что может ошеломить нью-йоркского полицейского. В этом благословенном месте savoir-faire[23] воплощается в умелый удар кулаком, а мастерское применение резиновой дубинки приравнивается к остроумному ответу. В результате манхэттенского полицейского невозможно захватить врасплох. В иной обстановке мистер Макичерн знал бы, как разделаться с молодым человеком, которого по столь убедительным причинам считал матерым преступником. Но здесь требовался иной план действий. Первая и главнейшая заповедь этикета, который он усердно усваивал с тех пор, как стал вести более спокойный образ жизни, гласила: «Ни в коем случае не устраивай сцены!» Сцен, согласно его сведениям, приличное общество не терпело более чего-либо другого. Первобытного человека в нем пришлось заковать в цепи. Убедительный удар полагалось заменить медовым словом. Холодное «неужели?» было наиболее энергичной отповедью, допустимой в избранных кругах.

Урок этот дался мистеру Макичерну нелегко, но он его усвоил. И пожал протянутую руку, и хмуро признал знакомство.

— Неужели, неужели! — прощебетал сэр Томас благодушно. — Так, значит, мистер Питт, вы обрели здесь старых друзей.

— Старых друзей, — повторил Джимми, болезненно ощущая, как глаза экс-полицейского просверливают в нем две дыры.

— Превосходно, превосходно! Разрешите показать вам вашу комнату. Она прямо напротив моей. Вот сюда, пожалуйста.

Они расстались с Макичерном на первой площадке, но Джимми все еще ощущал спиной сверлящие глаза. Взгляд полицейского был того сорта, который огибает углы, поднимается по лестницам и пронзает стены.

Глава 13. Точка зрения Штыря

Тем не менее к обеду Джимми переодевался в самом радужном настроении. Ему казалось, что он пробудился от долгой спячки. Жизнь, вчера такая серая, теперь пылала яркими красками и сулила всякие возможности. Те, кому по доброй ли воле или по необходимости пришлось постранствовать по свету достаточно долго, в большинстве своем становятся фаталистами. Джимми принадлежал к фаталистам-оптимистам. Судьба всегда представлялась ему не слепой раздатчицей наугад даров хороших и скверных, но благодетельницей, особо расположенной к нему. Он питал почти наполеоновскую веру в свою звезду. В разные периоды своей жизни — в частности, в то время, когда, как он уведомил лорда Дривера, ему приходилось завтракать конопляным семенем, — он попадал в весьма критические положения, но его удача всегда приходила на помощь. И уж конечно, думал он, со стороны судьбы было бы чистым свинством, столько раз ему поспособствовав, отвернуться от него именно тогда, когда он приблизился к заветнейшей цели своей жизни. Разумеется, его взгляды на то, что именно составляло заветнейшую ее цель, с годами менялись. Каждый пик Хребта Заветных Моментов он по очереди и ошибочно принимал за вершину, но этот последний, инстинктивно ощущал Джимми, был подлинным. Так или иначе, Молли неразрывно вплелась в ткань его жизни. В бурный период своих двадцати — двадцати пяти лет то же самое он думал о других девушках, которые теперь остались в его памяти лишь смутными образами, будто персонажи полузабытой пьесы. В тех случаях его выздоровление бывало хотя и болезненным, но быстрым. Сила воли и активная жизнь обеспечивали полное излечение. Ему стоило только поднапрячься и выкинуть их из головы. Неделя-другая ноющей пустоты, и его сердце, чисто вымытое и прибранное, было уже готово принять новую жилицу.

Но с Молли все было по-другому. Возраст мгновенной влюбчивости остался позади. Подобно домохозяину, которого надули предыдущие постояльцы, он стал осмотрительнее и начал опасаться, что в случае катастрофы уже не сумеет встать на ноги. В подобных делах воля, как вышибала в притоне, с возрастом мало-помалу перестает справляться со своими обязанностями. И уже несколько лет Джимми предчувствовал, что следующая новоприбывшая останется навсегда, и потому в отношении противоположного пола занял мягко оборонительную позицию. Молли прорвала эту линию обороны, и он убедился, что не ошибся в оценке своей силы воли. Методы, действенные в прошлом, оказались теперь бесполезными. Ни намека на смутно утешительную мысль дней его юности, что на свете есть еще много других девушек. Он не пытался себя обманывать. Он знал, что оставил позади тот возраст, когда мужчина может влюбиться в любую представительницу прекрасного пола, лишь бы она соответствовала его вкусам.

Так или эдак, но он пришел к финишу. Повторения не будет. Она завладела им. Чем это ни завершится, он принадлежит ей одной.

На протяжении дня мужской мозг наиболее склонен к созерцательности в те краткие минуты, когда его владелец намыливает щеки пред бритьем. Елозя по ним кисточкой, Джимми анализировал ситуацию. Пожалуй, он допустил излишний оптимизм. Вполне естественно, свою удачу он был склонен считать своего рода заказным поездом, который без всяких хлопот доставит его прямо в рай. Ведь до сих пор судьба вела себя с немыслимой щедростью. По цепочке хорошо отработанных чудес она привела его к моменту, когда он оказался под одним с Молли гостеприимным кровом замка Дривер. Однако как несколько секунд спустя холодно указал рассудок, это всего лишь начало, не более того. И все же мечтательно намыливающийся Джимми воспринимал это как завершение. И только когда он кончил бриться и приступил к завязыванию галстука, ему открылись всякие препятствия на его пути — и к тому же достаточно серьезные препятствия.

Во-первых, Молли его не любит. И был он вынужден признать, нет причины, по которой она должна его полюбить, — влюбленный ведь редко верит в свою привлекательность. К тому же ее отец убежден, что он — король взломов.

— В остальном, — сообщил Джимми, хмурясь на свое отражение в зеркальце, — все обстоит великолепно.

Он печально причесал волосы.

В дверь украдкой постучали.

— Э-эй? — сказал Джимми. — Да?

Дверь медленно отворилась. Из-за ее края появилась широкая ухмылка, увенчанная шваброй рыжих волос.

— Привет, Штырь! Входи. Что приключилось?

В комнату проследовала остальная часть мистера Муллинса.

— И-ех, босс! Не был уверен, что энта комната ваша. А как по-вашему, в кого я сейчас в коридоре чуть башкой не врезался? Да в старика Макичерна, фараона. Это надо же!

— Да?

— Верняк. Только вот что он делает в энтой хибаре? Как я его увидел, так чуть не лег посередь ринга. Во! Никак не продышусь.

— Он тебя узнал?

— Еще как! Уставился, будто актер посередь сцены, когда поймет, что против него заговор затеяли, и глазами так и сверлит.

— Ну и?

— А я не знаю, то ли я на Третьей авеню, то ли на башке стою, и вообще, что со мной деется. Тут я смываюсь и даю деру сюда. Послушайте, босс, чего старик Макичерн тут ошивается?

— Все в порядке, Штырь. Успокойся. Я все объясню. Он отошел от дел, ну, как я. И здесь он — один из почтенных гостей.

— Да идите вы, босс! Как же так?

— Он подал в отставку сразу после нашей веселой встречи, когда ты резвился с бульдогом. Перебрался сюда и вломился в высшее общество. И вот мы снова собрались вместе под одним кровом, как дружная семья.

Разинутый рот Штыря демонстрировал меру его изумления.

— Дык… — поперхнулся он.

— Да?

— Дык, что он думает делать?

— Не берусь сказать. Но нам беспокоиться нечего. Следующий ход за ним. Если у него есть желание обсудить ситуацию, он не станет тянуть. Придет и обсудит.

— Ага. Начинать ему, — согласился Штырь.

— Я совершенно спокоен, и лично я отлично провожу время. А как тебе там внизу?

— По самую макушку, босс. Честно, лучше не бывает. Ну, старый хрыч дворецкий, Сондерс его звать, вот уж умеет слова загинать одно другого длиньше. А я сижу и слушаю. Они там внизу называют меня мистер Муллинс, — сообщил Штырь с гордостью.

— Отлично. Я рад, что у тебя все в порядке. И нет причин, мешающих нам превосходно проводить тут время. После того как мистер Макичерн услышит от меня кое-что, полагаю, он не станет добиваться, чтобы нас отсюда выставили. Так, кое-какие воспоминания о былом, которые могут его заинтересовать. Я питаю к мистеру Макичерну теплейшее чувство — хотел бы, чтобы оно было взаимным. Однако что бы он там ни говорил, ему не заставить меня сделать хоть шаг отсюда.

— Да ни в коем разе, — согласился Штырь. — Слышь, босс, раз он сюда пролез, значит, денег у него сверх головы. И я знаю, как он ими разжился. Ага! Я же и сам из старичка Нью-Йорка.

— Тсс-с, Штырь! Это только сплетни!

— Само собой! — упрямо сказал сын Бауэри, крепко оседлав любимого конька. — Я знаю, и вы знаете, босс. И-ех! Был бы я фараоном! Да росточком не вышел. Деньжищ у них навалом! Поглядите на старика Макичерна. Купается в наличности, а ни дня не поработал толком. И поглядите на меня, босс…

— Гляжу, Штырь, гляжу.

— Поглядите на меня. Отдыха не знаю, тружусь с утра до ночи весь год напролет…

— Порой в тюрьме, — вставил Джимми.

— Само собой. И гоняют по всему городу. А потом что? А ничего, ни понюшки табака. Энтого хватит, чтобы…

— Начать честную жизнь! — сказал Джимми. — Вот-вот, Штырь, исправься! Не пожалеешь.

Штырь как будто усомнился. Он помолчал, а потом, словно следуя какому-то ходу мысли, сказал:

— Босс, а хибара энта большая и отличная.

— Видывал я и хуже.

— А не могли бы мы…

— Штырь, — предостерегающе перебил Джимми.

— Ну дык не могли бы? — стоял на своем Штырь. — Дело легче легкого и само тебе в руки лезет. Нам и делать-то ничего не надо. Все на виду, босс, бери не хочу.

— Вполне возможно.

— И пусть все так и пропадает зря?

— Штырь, — сказал Джимми, — я тебя предупреждал. Я умолял тебя быть настороже и подавлять профессиональные инстинкты. Будь мужчиной! Сокруши их. Займись чем-нибудь. Коллекционируй бабочек.

Штырь в угрюмом безмолвии пошаркал подошвой.

— А помните слезки, которые вы стырили у герцогини? — задумчиво сказал он затем.

— Милая герцогиня! — прожурчал Джимми. — Увы мне!

— И банк, который взяли?

— То были счастливые деньки, Штырь.

— И-ех! — сказал сын Бауэри.

И сделал паузу.

— Вот было дело, — тоскливо произнес он.

Джимми поглядел в зеркало и поправил галстук.

— Тут дамочка имеется, — продолжал Штырь, взывая к комоду, — а у нее ожерелье из слез, так оно на сто тысяч тянет. Энто мне Сондерс сказал, ну, старый хрен, у него еще одно слово длиньше другого. Я ему говорю «и-ех!», а он говорит «и ни на шиллинг меньше!» Сто тысяч!

— Да, насколько мне известно, — сказал Джимми.

— Мне поразнюхать, где они его прячут?

— Штырь, — сказал Джимми, — больше мне таких вопросов не задавай. Все это прямо противоречит нашему договору держать пальцы подальше от серебряных ложек. Ты меня удручаешь. Воздержись!

— Звиняюсь, босс. Да только таких поискать, слезы энти. Сто тысяч зелененьких. Надо же! А на тутошнем берегу они на сколько тянут?

— Двадцать тысяч фунтов.

— И-ех! Со шмотками вам подсобить, босс?

— Нет, Штырь, спасибо, я уже готов. Впрочем, можешь слегка почистить костюм. Да не этой. Это щетка для волос. Попробуй вон той большой черной.

— Костюмчик что надо, — заметил Штырь, отвлекшись от своих трудов.

— Рад, что ты одобряешь, Штырь. Довольно элегантен, на мой взгляд.

— Лучше не бывает. Звиняюсь, босс, а почем он вам влетел?

— Что-то около двенадцати гиней, если не ошибаюсь. Загляну в счет и скажу тебе точно.

— А гинея — энто сколько? Больше фунта?

— На шиллинг больше. Откуда такой интерес к высшей математике?

Штырь снова взялся за щетку.

— А заполучи вы те слезки, сколько бы шикарных костюмчиков можно было накупить! — задумчиво возгласил он. И, внезапно воодушевившись, замахал щеткой. — Да ну же, босс! — вскричал он. — Что на вас наехало? Не взять их чистый стыд и позор. Давайте же, босс. Что с вами деется? Почему бросили игру? Да ну же, босс!

Каким бы ни был ответ Джимми на этот страстный призыв, его предотвратил внезапный стук в дверь. И сразу же ручка повернулась.

— И-ех! — вскричал Штырь. — Фараон!

Джимми приветливо улыбнулся.

— Входите, входите, мистер Макичерн, — сказал он. — Добро пожаловать. Путешествия завершаются встречей влюбленных. Вы, по-моему, знакомы с моим другом мистером Муллинсом? Закройте дверь, садитесь и побеседуем о многом, многом.

Глава 14. Шах и ответный ход

Мистер Макичерн стоял в дверях и тяжело дышал. В результате длительных соприкосновений с преступниками всех родов экс-полицейский был склонен подозревать всякого и каждого, кто его окружал, и в данную минуту он весь пылал. Но правду сказать, даже более доверчивого человека можно было бы извинить, если бы он испытывал некоторые сомнения относительно планов Джимми и Штыря. Услышав, что лорд Дривер привез с собой случайного лондонского знакомого, он тут же заподозрил возможную оборотную сторону этого визита — нет ли у неизвестного каких-то своих особых намерений? Лорд Дривер, чувствовал он, был именно тем молодым человеком, в которого профессиональный мошенник вцепится, испуская вопли радости. Никогда еще, заверил он себя, с той поры, когда появилось профессиональное мошенничество, не было на свете такого лопуха, как его сиятельство.

Когда же он узнал, что неизвестным был Джимми Питт, его подозрения усилились тысячекратно.

А когда, направляясь в свою комнату переодеться к обеду, он наткнулся на Штыря Муллинса, то впал в состояние человека, которому внезапный луч света открывает, что он стоит на самом краю чернейшей пропасти. Джимми и Штырь вместе проникли с целью грабежа в его нью-йоркский дом, и вот они опять вместе здесь, в замке Дривер. Сказать, что Макичерн усмотрел в этом нечто зловещее, значит не сказать ничего. Некий джентльмен, обыгрывая расхожее присловие, сказал, что учуял крысу, и тут же она запорхала в воздухе. Экс-капитан полиции Макичерн учуял полчища крыс, и в воздухе они не порхали только из-за тесноты. Первым его импульсом было тут же ринуться в комнату Джимми, но он хорошо усвоил законы светского этикета. Пусть хоть небеса обрушатся, но к обеду он опоздать не может, а потому Макичерн дошел до своей комнаты, переоделся, и заупрямившийся галстук добавил завершающие штрихи к его гневу.

Джимми смотрел на него невозмутимо, даже не приподнявшись с кресла, в котором только что расположился. Штырь же, наоборот, как будто бы смутился: постоял на одной ноге, затем на другой, словно проверяя достоинства каждой, чтобы только потом сделать правильный выбор.

— Негодяи! — прохрипел Макичерн.

Штырь, постоявший секунду на правой ноге, принял наконец окончательное решение, поспешно перенес тяжесть на левую и слабо ухмыльнулся.

— Энта… я вам больше не нужен, босс? — прошептал он.

— Нет, можешь идти, Штырь.

— Стой, где стоишь, рыжий дьявол! — сказал Макичерн раздраженно.

— Давай, Штырь, отчаливай, — распорядился Джимми.

Сын Бауэри с сомнением посмотрел на широкую фигуру экс-полицейского, перегородившую дверь.

— Вы не разрешите пройти моему камердинеру? — сказал Джимми.

— Стой, где… — начал Макичерн.

Джимми встал, обошел его и открыл дверь. Штырь выскочил в нее, как кролик из ловушки. В мужестве ему нельзя было отказать, но он не любил неловких разговоров и к тому же полагал, что Джимми словно создан для подобных ситуаций. А он будет только мешать.

— Теперь мы можем поговорить по душам, — сказал Джимми, возвращаясь в свое кресло.

Глубоко посаженные глазки Макичерна сверкнули, его лоб побагровел, но он совладал со своими чувствами.

— А теперь… — начал он. И умолк.

— Да? — спросил Джимми.

— Что ты тут делаешь?

— В данную минуту ничего.

— Ты знаешь, о чем я. Для чего ты здесь, ты и этот рыжий дьявол Штырь Муллинс? — Он мотнул головой в сторону двери.

— Я здесь, потому что меня сюда весьма любезно пригласил лорд Дривер.

— Я тебя знаю!

— Да, вы имеете эту привилегию. Учитывая, что мы виделись только раз, крайне мило, что вы меня помните.

— Какую игру ты затеял? Что ты намерен делать?

— Делать? Ну, погулять в саду, знаете ли, и, возможно, пострелять, и поглядеть лошадей, и поразмышлять о жизни, и покормить кур (полагаю, тут где-нибудь имеются куры), и, пожалуй, покататься раз-другой на лодке по озеру. Но больше ничего… Ах да! Кажется, мне предстоит играть в спектакле.

— Обойдутся без тебя. Ты завтра же уберешься отсюда.

— Завтра? Но я только что приехал, мой милый.

— Меня это не волнует. Чтобы завтра твоего духу здесь не было. Даю тебе время до завтра.

— Поздравляю вас, — сказал Джимми. — Один из старейших замков Англии!

— Что ты болтаешь?

— Насколько я понял из ваших слов, вы купили замок. Неужели нет? Если же он еще принадлежит лорду Дриверу, не думаете ли вы, что вам следует посоветоваться с ним, прежде чем вносить изменение в список его гостей?

Макичерн смотрел на него в упор. Он несколько успокоился.

— А! Так вот какой тон ты выбрал, а?

— Не понимаю, что означает ваше выражение «такой тон». А какой тон выбрали бы вы, если бы относительно незнакомый человек приказал вам покинуть дом другого человека?

Массивный подбородок Макичерна воинственно выдвинулся так, что все буяны Ист-Сайда немедленно угомонились бы.

— Я таких, как ты, знаю, — сказал он. — И на твой блеф не клюну. И у тебя больше нет времени до завтра, убирайся сию минуту.

— «Почему мы должны ждать до завтра? Ты царишь в моем сердце сейчас», — ободряюще прожурчал Джимми.

— Я изобличу тебя перед ними всеми. Я им все расскажу!

Джимми покачал головой.

— Слишком уж мелодраматично, — сказал он. — Что-то вроде: «Пусть небо рассудит меня с этим человеком». Нечто в таком духе. Я бы на вашем месте не стал. А что вы, собственно, собираетесь рассказать?

— Ты будешь отрицать, что в Нью-Йорке воровал?

— Буду. Ничего подобного я не делал.

— Что-о?!

— Если вы попробуете послушать, я объясню.

— Объяснишь! — Голос экс-полицейского опять набрал силу. — Бормочешь про объяснения, паршивец, когда я сам поймал тебя в моей гостиной в три утра, ты…

Улыбка сползла с лица Джимми.

— Минуточку! — сказал он.

Возможно, в идеале следовало бы дать буре отгреметь, а потом спокойно объяснить про Артура Миффлина и пари, которое толкнуло его на единственную попытку взлома. Но он засомневался. Ситуация — включая его собственное состояние духа — уже оставила стадию спокойного объяснения далеко позади. Макичерн почти наверное ему не поверит. А что произойдет дальше, он себе не представлял. Вероятнее всего — бурная сцена, мелодраматичное обличение перед всеми гостями. В лучшем случае только перед сэром Томасом. А дальше ему мнился только хаос. Его история выглядела в высшей степени неправдоподобной, а свидетели, которые могли бы ее подтвердить, находились в трех тысячах миль от замка Дривер. Хуже того: ведь в гостиной полицейского он был не в одиночестве. Человек, проникающий в дом на пари, обычно не заручается обществом профессионального взломщика, заведомо известного полиции.

Нет, спокойные объяснения придется отложить. Толку от них не будет, но в результате ему, возможно, придется провести ночь и еще несколько ночей в местном полицейском участке. И даже, если эта судьба его минует, замок ему, безусловно, придется покинуть.

Покинуть замок и Молли! Он подпрыгнул, так больно ужалила его эта мысль.

— Секундочку, — сказал он.

Макичерн остановился:

— Ну?

— Вы намерены рассказать им об этом? — спросил Джимми.

— Именно.

— И вы также намерены рассказать им, почему не арестовали меня в ту ночь? — Макичерн вздрогнул. Джимми встал перед ним, свирепо глядя вверх на его лицо. Было бы трудно определить, кто из них пришел в большее бешенство. Полицейский побагровел, на лбу у него вздулись жилы. Ярость Джимми достигла белого каления. Он смертельно побледнел, его мышцы дрожали. В таком настроении Джимми как-то раз ножкой стула очистил от клиентуры лос-анджелесский бар за две с четвертью минуты по часам. — Так намерены? — грозно вопросил он. — Намерены?

Рука Макичерна, свисавшая у его бока, нерешительно приподнялась. Пальцы задели Джимми за плечо. Губы Джимми свирепо изогнулись.

— Да, — сказал он, — давайте! Ударьте меня и поглядите, что из этого получится. Если попробуете, я вас прикончу. По-вашему, вы можете меня запугать? Вы думаете, я побоюсь вашего роста?

Макичерн опустил руку. Впервые в жизни он столкнулся с человеком, который, как подсказал ему инстинкт, мог с ним потягаться. И не только. Он отступил на шаг.

Джимми засунул руки в карманы, отвернулся, отошел к камину и прислонился к нему.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал он. — Возможно, вам нечего сказать.

Макичерн утирал лоб и часто дышал.

— Если хотите, — продолжал Джимми, — мы сейчас же спустимся в гостиную, и вы расскажете вашу историю, а я расскажу мою. Не берусь предсказывать, какую они сочтут более интересной. Черт бы вас побрал! — добавил он, вновь поддавшись гневу. — Что вы себе позволяете? Входите в мою комнату, повышаете голос и бормочете про изобличение воров. А как вы назовете себя, интересно бы знать! Вы отдаете себе отчет, что вы такое? Да бедняга Штырь — ангел в сравнении с вами! Он рисковал! Он не занимал ответственного поста. Вы же… — Джимми замолчал. — Не лучше ли вам уйти отсюда, как вам кажется? — сухо сказал он.

Макичерн молча направился к двери и вышел из комнаты.

Джимми с глубоким вздохом упал в кресло. Он достал портсигар, но не успел чиркнуть спичкой, как вдали прозвучал удар гонга.

Он встал и засмеялся не слишком уверенным смехом. Он чувствовал себя выжатым как лимон.

— Если посмотреть на это как на попытку улестить папочку, — сказал он, — боюсь, ее нельзя счесть особенно успешной.

Не так-то часто Макичерна осеняли идеи — мускулатура у него брала заметный верх над мозгом, — но в этот вечер за обедом одна идея на него снизошла. Беседа с Джимми разожгла в нем ярость, но и поставила в тупик. Он понимал, что руки у него связаны. Фронтальная атака ничего не дала бы; об изгнании Джимми из замка не могло быть и речи. Оставалось одно: внимательно следить за ним, пока он тут. Макичерн оставался в неколебимом убеждении, что Джимми внедрился в замок с преступным замыслом. Появление леди Джулии за обедом в знаменитом бриллиантовом колье подсказало очевидный мотив. Колье обладало международной известностью. Вероятно, ни в Англии, ни на континенте не нашлось ни одного выдающегося вора, который не положил на него глаз как на возможную добычу. И одно покушение уже произошло. Игра по-крупному — именно эта приманка могла соблазнить вора того типа, к которому Макичерн причислил Джимми.

Со своего места в дальнем конце стола он созерцал бриллианты, сверкавшие на шее их владелицы. Такая демонстрация даже чуть-чуть отдавала дурным тоном: в конце-то концов, это просто обед, а не официальный банкет. И это была не просто нить, а почти воротник. Было нечто восточное и варварское в столь вызывающем выставлении напоказ подобной драгоценности. Ради такого приза вор рискнул бы многим.

Когда подали рыбу, разговор стал общим, но его содержание отнюдь не отвлекло Макичерна от впечатления, произведенного сказочным сокровищем. Речь зашла об ограблениях. И начал лорд Дривер.

— А знаете, — сказал он, — совсем забыл рассказать вам, тетя Джулия. Номер шестой недавно ночью ограбили.

Номер 6а по Итон-сквер был фамильным домом в Лондоне.

— Ограбили! — сказал сэр Томас.

— Ну, забрались внутрь, — сказал граф, очень довольный, что овладел вниманием всех присутствующих. Даже леди Джулия слушала, не перебивая. — Типчик влез через окно посудомойной в час ночи.

— И что сделал ты? — осведомился сэр Томас.

— А? Ч… э… Меня там не было, — сказал лорд Дривер. — Но что-то его спугнуло, — продолжал он торопливо, — и он сбежал, ничего не прихватив.

— Грабежи, — сказал молодой человек, которым, как позднее установил Джимми, был организатор любительских спектаклей Чартерис. Откинувшись на спинку стула, он воспользовался паузой. — Грабежи — это развлечение аристократов духа и труд всей жизни алчных корыстолюбцев.

Он достал из жилетного кармана тонкий карандашик и что-то быстро написал на манжете.

У всех нашлось что сказать на эту тему. Одна юная барышня высказала мнение, что ей не хотелось бы обнаружить грабителя у себя под кроватью. А еще кто-то слышал о типусе, чей папаша выстрелил в дворецкого, приняв его за домушника, и пуля вдребезги разнесла очень дорогой бюст Сократа. А лорд Дривер сообщил, что брат его сокурсника сочинял тексты песен для музыкальных комедий и в одном указал, что лучший друг взломщика — его старая мамочка.

— Жизнь, — сказал Чартерис, у которого было время поразмыслить, — это дом, в котором мы все домушничаем. Мы входим в нее без приглашения, хватаем все, на что успеваем наложить руку, и уходим из нее.

— Брат этого типуса, о котором я вам рассказывал, — сказал лорд Дривер, — говорит, что «взломщик» рифмуется только с «головоломщик», если не считать «ящик». Он говорит…

— Лично я, — сказал Джимми, бросив взгляд на Макичерна, — питаю некоторое сочувствие к взломщикам. В конце-то концов они принадлежат к классу самых усердных тружеников на свете. Они работают в поте лица, когда все другие спят. К тому же взломщик всего лишь практикующий социалист. Люди много говорят о справедливом перераспределении богатств. Взломщик идет и перераспределяет. По моему опыту взломщики принадлежат к наиболее порядочным преступникам, каких мне только довелось встречать.

— Не терплю взломщиков! — внезапно вскричала леди Джулия, и красноречие Джимми сразу иссякло, будто завернули кран. — Если я увижу, как вор подбирается к моим драгоценностям и при мне будет пистолет, я его пристрелю.

Джимми встретился взглядом с Макичерном и ласково ему улыбнулся. Экс-полицейский глядел на него глазами обескураженного, но вредоноснейшего василиска.

— Я принимаю надежнейшие меры, чтобы не было никакой возможности подобраться к вашим драгоценностям, моя дорогая, — сказал сэр Томас, не краснея. — Я заказал стальной ящик, — добавил он, обращаясь ко всему обществу, — с особым замком. Крайне надежное хранилище, гарантированное от взлома, сдается мне.

Джимми, прекрасно помнивший историю, услышанную от Молли, не сдержал мгновенной улыбки. Макичерн, напряженно за ним следивший, успел ее заметить. Ему она представилась еще одним доказательством (как будто в них имелась нужда!) намерений Джимми и его уверенности в успехе. Чело Макичерна омрачилось. До конца трапезы напряженная мыслительная деятельность сделала его даже более молчаливым, чем он обычно бывал за обеденным столом. Он видел всю меру трудности своего положения: чтобы обезвредить Джимми, за ним требовалось неусыпно наблюдать, но как это осуществить?

И только когда подали кофе, он нашел ответ. Идея явилась с первой сигаретой. В тот же вечер у себя в комнате, прежде чем лечь, он написал письмо. Весьма необычное письмо, но, как ни странно, почти слово в слово совпадавшее с тем, которое сэр Томас Башли написал утром.

Оно было адресовано директору частного розыскного агентства на Бишопсгейт-стрит, Лондон, Додсону и гласило следующее:

«Сэр! По получении сего соблаговолите прислать сюда одного из надежнейших Ваших агентов. Предпишите ему остановиться в деревенской гостинице в роли американца, осматривающего достопримечательности Англии и желающего посетить замок Дривер. Я встречусь с ним в деревне, объявлю его моим хорошим нью-йоркским знакомым, а затем дам ему дальнейшие инструкции.

Искренне Ваш Д. Макичерн.

P. S. Будьте так любезны, пришлите специалиста, а не какого-нибудь пентюха».

Это краткое, но насыщенное послание потребовало от него немало литературных усилий. В изложении своих идей на бумаге он силен не был, но в конце концов одобрил свое произведение. Запечатал его в конверт и положил конверт в карман. Ему заметно полегчало. Между ним и сэром Томасом Башли в результате покушения на бриллианты в Париже возникла теплейшая дружба, и Макичерн мог уверенно рассчитывать на осуществление своего плана. Благодарный рыцарь вряд ли допустит, чтобы старый нью-йоркский знакомый его ангела-спасителя прозябал в деревенской гостинице. Сыщик незамедлительно водворится в замке, где, неведомо для Джимми, будет бдительно следить за ходом событий. Всякое наблюдение за мистером Джеймсом Питтом можно будет без дальнейших забот предоставить знатоку.

И мистер Макичерн горячо поздравил себя с хитроумной стратегией. Джимми наверху, а Штырь внизу заставят сыщика попотеть.

Глава 15. Вмешательство мистера Макичерна

Первые дни пребывания в замке Дривер пробудили в Джимми странную смесь эмоций, главным образом неприятных. Судьба, заботливая опекунша Джимми, видимо, устроила себе передышку. Во-первых, назначенная ему роль не была ролью лорда Герберта, персонажа, который почти весь спектакль разговаривал с Молли. Едва Чартерис услышал от лорда Дривера, что Джимми одно время подвизался на подмостках профессионально, он тут же решил, что лорд Герберт не позволит развернуться таланту новоприбывшего.

— Абсолютно не для вас, мой милый старичок, — сказал он. — Проходная ролька простака. От него требуется всего лишь быть глупым ослом.

Джимми умоляюще заверил, что может быть глупейшим из глупейших ослов, каких только видел свет, но Чартерис остался тверд.

— Нет, — заявил он. — Вы должны стать капитаном Брауном — роль многостороннейшая, главная в пьесе, нашпигованная сочнейшими ремарками. Ее пришлось бы отдать Спенни, и нас ожидал самый лютый провал в истории театра. Но теперь вы здесь, и все в ажуре. Спенни получает лорда Герберта. И от него потребуется просто быть самим собой. Теперь нас ждет триумф, мой мальчик. Репетиция после второго завтрака. Не опоздайте!

И он ушел оповещать других участников.

С этой минуты и начались неприятности Джимми. Чартерис был юным адептом с неискоренимой страстью к театру. Его совершенно не трогало, что солнце сияет, что на озере благодать и что Джимми готов был платить пять фунтов за минуту, лишь бы каждый день проводить полчаса наедине с Молли. Нет, Чартерис ничего не желал знать, кроме того, что через неделю в замке соберется окрестная знать и именитости помельче и что лишь считанные члены труппы выучили свои роли хотя бы кое-как. Навязав Джимми роль капитана Брауна, он окончательно спустил с цепи свою энергию. И проводил репетиции с таким энтузиазмом, что порой ему почти удавалось добиться от бездарей, которых он дрессировал, хоть какое-то подобие ансамбля. Он писал декорации, оставляя их сушиться, — и кто-нибудь обязательно на них садился; он прибивал над дверьми подковы на счастье, и они обязательно на кого-нибудь падали. Но его ничто не останавливало, он не давал себе и минутной передышки.

— Мистер Чартерис, — как-то после завершения очередной репетиции сказала леди Джулия довольно-таки леденящим тоном, — просто неутомим. Он совсем меня закружил!

Пожалуй, по справедливости его величайшим триумфом следовало бы считать то обстоятельство, что он принудил леди Джулию взять роль в спектакле. Но для прирожденного организатора любительских спектаклей не существует ничего невозможного, а Чартерис был чуть ли не самым закоренелым из них в стране. Поговаривали даже (как-то вечером в бильярдной), что он напишет роль комического лакея для сэра Томаса, только из этого ничего не вышло. Однако, по всеобщему мнению, не потому, что Чартерису не удалось бы загипнотизировать сэра Томаса и получить его согласие, а потому лишь, что сэр Томас в актеры ни с какой стороны не годился.

В основном благодаря энергии режиссера Джимми почувствовал себя одним из «своих», и это чувство сильно ему не понравилось. Роль никаких затруднений ему не доставляла, что, к сожалению, заметно отличало его от остальных участников. Ежедневно после очередного «прогона» в компании перевозбужденных дилетантов мужского и женского пола Джимми приходило в голову, что с практической точки зрения он вполне мог бы уехать в Японию — результат был бы точно таким же. В этом хаотическом вихре репетиций возможность переброситься с Молли хотя бы парой слов сводилась, по сути, к нулю. И хуже того: ее это как будто нисколько не огорчало. Она сохраняла веселую бодрость и словно бы только радовалась, растворяясь в толпе. Скорее всего, меланхолично размышлял он, посмотри Молли ему в глаза и заметь в них растерянный блеск, она приписала бы этот блеск той же причине, по которой глаза остальных членов труппы растерянно блестели на протяжении всей недели.

У Джимми начало складываться самое желчное мнение о любительских спектаклях вообще и этом спектакле в частности. Он всеми фибрами ощущал, что в отделе электрического пламени адских недр имеется специальная решетка, отведенная в вечное пользование человека, придумавшего эти представления, столь диаметрально противоположные истинному духу цивилизации. И в заключение каждого дня Джимми проклинал Чартериса с похвальной пунктуальностью.

Однако тревожило его и еще кое-что. Невозможность поговорить с Молли была злом отсутствия желаемого. И это зло дополнялось еще одним, злом присутствия нежелаемого. Даже в сумятице репетиций он не мог не заметить, что Молли и лорд Дривер много времени проводят вместе. А также (и это было еще более зловещим) он обнаружил, что и сэр Томас, и мистер Макичерн активно содействуют такому положению вещей.

Достаточное доказательство последнему он получил в тот вечер, когда ценой манипуляций и хитростей, в сравнении с которыми величайшие достижения Макиавелли и кардинала Ришелье показались бы потугами неофитов, он отрезал Молли от толпы и увлек ее подальше под благовидным предлогом помочь ему покормить кур. Как он и заподозрил с самого начала, при замке имелись куры. Они обитали в шумном, полном запахов мирке за конюшней. Неся чугунок с ядовитого вида размазней и сопровождаемый Молли, он целых полторы минуты ощущал себя полководцем в миг победы. Нелегко быть романтичным, когда ты обременен куриным кормом в неудобном чугунке, но он заранее решил, что эта часть задуманного будет краткой: птицы в этот вечер поужинают в темпе клиентов закусочной, а затем — более подобающая обстановка розария. До удара гонга, призывающего переодеться к обеду, оставалась еще масса времени. Быть может, его хватит, чтобы покататься по озеру…

— Приветик! — Позади них с умиротворяющей улыбкой на губах возник его сиятельство граф Дривер. — Дядя сказал, что я найду вас тут. А что это такое, Питт? Вы их этим кормите? Ну-ну! До чего куры странные личности! Я бы ни за какие коврижки к этому вареву не притронулся. А? По-моему, отрава, и ничего больше.

Он встретил взгляд Джимми и осекся. От взгляда Джимми осеклась бы и лавина. Его сиятельство покрутил пальцами в розовощеком смущении.

— Ах, взгляните! — сказала Молли. — Вон та бедная курочка жмется в стороне. Не склевала ни крошки. Дайте мне ложку, мистер Питт. Цып-цып-цып! Не будь глупенькой, я тебя не обижу. Я принесла тебе поесть.

Она погналась за обездоленной курочкой, которая нервно от нее пятилась. Лорд Дривер наклонился к Джимми.

— Жутко извиняюсь, Питт, старина, — лихорадочно зашептал он. — Я не хотел идти. Но куда там! Он меня погнал. — Его сиятельство покосился через плечо. — И, — зачастил он, ибо Молли уже возвращалась, — старикан сейчас из окна своей спальни следит за нами в театральный бинокль!

Возвращение домой совершалось в полном молчании — задумчивом молчании со стороны Джимми. Он думал упорно и не перестал думать и дальше.

Материала для мыслей у него хватало с головой. Лорд Дривер был глиной в руках дяди — это Джимми знал с самого начала. С его сиятельством он был знаком недолго, но вполне достаточно, чтобы обнаружить, что, создавая его, природа не поскупилась на слабохарактерность. Что его дядя потребует, то он и сделает. Ситуация крайне не понравилась Джимми. Лорду Дриверу был отдан приказ жениться на деньгах, а Молли была богатой невестой. Он не знал, насколько Макичерн нагрел руки в борьбе с преступным миром Нью-Йорка, но суммы, конечно же, были внушительными. Положение выглядело чернее некуда.

Затем его мысли приняли другой оборот. Он слишком многое принимает как само собой разумеющееся. Да, лорда Дривера могут довести до того, что он сделает предложение Молли, но откуда он взял, что Молли ответит «да»? Он отвергал самую идею того, что титул Спенни мог послужить приманкой. Молли была не из тех девушек, которые выходят замуж за титул. Джимми попытался беспристрастно взвесить другие привлекательные черты его сиятельства. Приятный малый — если судить по непродолжительному знакомству, — бесспорно, наделенный неисчерпаемым дружелюбием. Столько очков в его пользу приходилось признать. Однако в противовес выдвигался столь же неоспоримый факт, что, кроме того, был он — как и сам сформулировал бы — жутким ослом. И слабовольным, абсолютно бесхарактерным. Вывод в целом ободрил Джимми. Он не мог себе представить, чтобы белобрысый лорд, как бы его ни подталкивал сэр Томас Башли, осуществил задумку рыцаря. Как бы мудро сэр Томас ни соизмерял свои толчки, сделать Ромео из Спенни Дривера ему все равно не удастся.

Окончательно к такому выводу Джимми пришел однажды вечером в бильярдной, наблюдая, как его соперник гоняет шары с безмолвным Харгейтом. Он остался понаблюдать, дабы поближе рассмотреть свой объект, а не ради игры, ничем не примечательной. Вернее сказать, трудно было бы вообразить игру хуже. Лорд Дривер, набравший двадцать очков, играл скверно, а его противник — как явный начинающий. И вновь, следя за ними, Джимми ощутил уверенность, что уже встречал Харгейта прежде. Но, порывшись в памяти, вновь вытащил пустой билет. Впрочем, мысль была мимолетной — он сосредоточился на анализировании лорда Дривера, который благодаря серии случайных карамболей добрался почти до сорока и теперь опережал противника.

Вскоре, доанализировав его сиятельство до полного своего удовлетворения и пресытившись стуком шаров, Джимми вышел из бильярдной. На секунду он задержался у двери, прикидывая, чем заняться дальше. Бридж в курительной? Но партия в бридж его не манила. Из гостиной лились звуки музыки. Он было сделал несколько шагов в том направлении, но затем опять остановился. Нет, он не нуждается ни в чьем обществе. Ему необходимо поразмыслить. Выкурить сигарету на террасе, вот что ему требуется.

Джимми поднялся в свою комнату за портсигаром. Окно было открыто. Он высунулся в него.

Приближалось полнолуние, и снаружи было очень светло. В дальнем конце террасы, куда лунный свет не достигал, его глаза уловили какое-то движение. Из густой тени медленно вышла девушка…

Никогда еще со времен своих мальчишеских лет Джимми не скатывался по лестнице с такой головокружительной быстротой. Опасный поворот в завершении первого марша он проделал с самоубийственной скоростью. Судьба, однако, видимо, успела отдохнуть и вернулась к своим обязанностям, потому что шеи он не сломал. Еще через несколько секунд он выскочил на террасу с накидкой, которую сдернул en route[24] в холле.

— Я подумал, не озябли ли вы, — объяснил он, часто дыша.

— О! Благодарю вас, — сказала Молли. — Так любезно с вашей стороны. — (Он закутал накидкой ее плечи). — Вы бежали?

— Да, я спустился чуть быстровато.

— Вы боялись, что вас сцапают буки? — засмеялась она. — В детстве, помнится, я всегда их боялась. И когда приходилось спускаться в темноте, всегда сбегала сломя голову. Разве что удавалось упросить кого-нибудь держать меня за руку всю дорогу и вниз и вверх.

С появлением Джимми она повеселела. Последнее время происходило много такого, что ее тревожило. И на террасу она вышла, чтобы побыть одной. Услышав его шаги, она испугалась, что сейчас на террасу выйдет какой-нибудь особенно словоохотливый гость, которому не терпится поболтать о том о сем. Джимми оказался приятным сюрпризом и ничем не нарушил гармонии летнего вечера. Как ни редко они виделись, что-то в нем — она не смогла бы объяснить, что именно, — притягивало ее к нему. Он был человеком, инстинктивно чувствовала она, которому можно доверять.

Они шли молча. Слова затопляли сознание Джимми, но ему никак не удавалось их связать. Он словно бы утратил способность логично мыслить.

Молли ничего не говорила. Этот вечер чурался разговоров. Луна преобразила террасу и сад в волшебную страну из черни и серебра. Это был вечер, чтобы смотреть и слушать.

Они неторопливо прохаживались взад-вперед. Когда они в очередной раз повернули обратно, мысли Молли сложились в вопрос. Дважды она чуть-чуть было его не задала, но оба раза успела себя одернуть. Такие вопросы задавать не принято. У нее нет права его задавать, он не имеет права ответить. Тем не менее что-то толкало ее спросить…

И внезапно у нее вырвалось:

— Мистер Питт, что вы думаете о лорде Дривере?

Джимми вздрогнул. Вопрос этот, как никакой другой, оказался созвучен его мыслям. Когда она заговорила, он как раз собирался спросить ее о том же.

— Да, я знаю, что мне не следует спрашивать, — продолжала она. — Вы у него в гостях, и вы его друг, я знаю. Но…

Ее голос замер. Мышцы на спине Джимми напряглись, задергались, но ему все равно не удавалось выдавить из себя ни слова.

— Никого другого я не спросила бы, но вы… не такой. Я не знаю, что говорю, мы же почти не знакомы… но…

Она снова умолкла, а он все еще оставался нем.

— Я чувствую себя такой одинокой, — сказала она очень тихо, точно самой себе.

В голове Джимми будто что-то треснуло. Его мозг внезапно прояснился, он сделал шаг к ней…

Массивная тень зачернила серебристый дерн. Джимми резко обернулся. Это был Макичерн.

— А я тебя ищу, Молли, милочка. Я думал, ты уже легла. — Он посмотрел на Джимми и заговорил с ним в первый раз после их встречи в спальне: — Вы нас извините, мистер Питт?

Джимми поклонился и быстро направился к дому. У дверей он остановился и посмотрел через плечо. Они все еще стояли там, где он их оставил.

Глава 16. Брак устроен

Ни Молли, ни ее отец не произнесли ни слова и не шевельнулись, пока Джимми преодолевал короткое пространство дерна, отделявшее их от каменных ступеней, ведущих в дом. Макичерн глядел на нее сверху вниз в угрюмом молчании. В неверном свете на фоне каменной стены замка его могучая фигура выглядела еще огромнее обычного. В его позе Молли почудилась какая-то зловещая угроза. Она поймала себя на тоскливой надежде, что Джимми вернется. Почему — она не могла бы объяснить. Будто инстинкт подсказал ей, что в ее жизни наступил кризис и что Джимми ей очень нужен. Впервые ей стало не по себе в обществе отца. С детства она привыкла видеть в нем защитника, но теперь ей было страшно.

— Папа! — воскликнула она.

— Что ты здесь делаешь? — Тон его был напряженным и жестким.

— Я вышла погулять, потому что хотела подумать, милый папочка.

Ей казалось, будто она знает все его настроения, но в таком она еще никогда его не видела и испугалась.

— Почему он вышел сюда?

— Мистер Питт? Он принес мне накидку.

— Что он тебе говорил?

Град вопросов вызвал у Молли ощущение, что ее побивают камнями. Она была ошеломлена и возмущена. Чем она заслужила такой допрос?

— Он ничего не говорил, — ответила она чуть резко.

— Ничего! То есть как? Так что он говорил? Отвечай!

— Он ничего не говорил, — повторила она дрожащим голосом. — Ты думаешь, я тебе лгу, папа? Он ни слова не произнес за все время. Мы просто прогуливались. Я думала о своем, и он, полагаю, тоже. Я… Мне кажется, ты мог бы мне поверить.

Она тихонько заплакала. Ее отец никогда еще не был таким. Это ее ранило.

Макичерн мгновенно изменился. Застав Молли на террасе с Джимми, от шока он потерял контроль над собой. У него была причина для подозрений. Сэр Томас Башли, с которым он только что расстался, сообщил ему некую новость, очень его обеспокоившую. И она обрела еще большую значимость, едва он увидел Молли с Джимми. Теперь он понял, что был груб. В один миг его могучая рука обвила ее плечи, он гладил их, успокаивал Молли, как в дни ее детства. Он верил ей безоговорочно и от облегчения стал особенно нежным с ней. Постепенно всхлипывания стихли. Молли откинулась на его руку.

— Я устала, папа, — прошептала она.

— Бедная деточка. Ну так сядем.

В конце террасы была скамья. Макичерн подхватил Молли на руки, точно младенца, и отнес ее туда. Молли только тихонько ахнула.

— Я вовсе не устала ходить, — трепетно засмеялась она. — Какой ты сильный, папа! Если бы я нашалила, ты бы мог поднять меня и встряхивать, пока я не стала бы послушной, верно?

— Ну конечно. И отправил бы тебя спать без ужина, так что поберегитесь, барышня.

Он усадил ее на скамью. Молли поплотнее закуталась в накидку и вздрогнула.

— Замерзла, милочка?

— Нет.

— Но ты дрожишь.

— Пустяк, нет, не пустяк, — тут же поправилась она. — Нет! Папа, ты можешь обещать мне…

— Конечно. А что?

— Никогда, никогда больше не говори со мной так сердито, хорошо? Я не вынесу… нет, правда. Я знаю. Это глупо, но мне стало так больно! Ты даже не представляешь, до чего больно.

— Но, милочка…

— Я знаю, что это глупо. Только…

— Но, любимая моя, ты ошибаешься. Я был сердит, но не на тебя.

— А на… Ты сердился на мистера Питта?

Макичерн увидел, что зашел слишком далеко. Он предпочел бы временно забыть о существовании Джимми — поговорить с дочкой он хотел совсем о другом. Но спохватился слишком поздно. Ему оставалось только идти еще дальше.

— Мне не понравилось, милочка, что ты была тут с мистером Питтом наедине, — сказал он. — Я боялся…

Он понял, что должен зайти еще дальше. Положение создалось более чем неловкое. Требовалось намекнуть на нежелательность сближения с Джимми. Однако, исключая всякую возможность такого сближения и не обладая при этом гибким умом, он оказался в тупике.

— Мне он не нравится, — сказал он коротко. — Темная личность.

— Темная личность, папа?

Макичерн обнаружил, что зашел чересчур далеко и оказался на краю катастрофы. Он жаждал обличить Джимми, но не смел. Что, если Молли задаст вопрос, который Джимми задал ему в спальне, — этот роковой вопрос, от которого нельзя уклониться! Цена была слишком велика. Он сказал осторожно, неопределенно, нащупывая наилучший вариант:

— Я не в состоянии объяснить тебе, милочка, ты не поймешь. Ты помнишь, милочка, что при моем положении в Нью-Йорке я вынужден был соприкасаться с большим числом темных личностей, с преступниками разного толка. Я работал в их среде.

— Но, папа, в ту ночь у нас дома ты ведь не был знаком с мистером Питтом. Ему же пришлось назвать тебе свою фамилию.

— Да, я не был с ним знаком… тогда, — медленно сказал ее отец, — но… но… — Он помолчал. — Но затем я навел справки, — единым духом закончил он, — и многое узнал.

Он позволил себе глубоко с облегчением вздохнуть. Теперь его путь был ему ясен.

— Навел справки? — повторила Молли. — Почему?

— Почему?

— Почему он вызвал у тебя подозрения?

Десять секунд назад этот вопрос мог бы смутить мистера Макичерна, но не теперь. Теперь этот вопрос был ему по плечу. И он ответил уверенно:

— Трудно сказать, милочка. Человек, которому приходилось, как мне, общаться с темными личностями, распознает их с первой же встречи.

— Тебе показалось, что мистер Питт выглядел… выглядел таким? — Голос у нее стал тоненьким. Лицо словно осунулось и побледнело еще сильнее.

Он не мог угадать ее мыслей. Не мог знать, какое воздействие оказали его слова — как они внезапно объяснили ей, чем стал для нее Джимми, и будто факел осветили ее сознание, озарив скрытые в нем тайны. Теперь она поняла. Чувство товарищества, инстинктивное доверие, ощущение опоры в нем более не ставили ее в тупик. Они стали знаками, которые она могла прочесть.

А он был темной личностью!

Макичерн продолжал, вдохновленный первым успехом:

— Да, показалось, милочка. Я читал его, как открытую книгу. Я же встречал сотни таких, как он. Бродвей ими кишит. Элегантный костюм и приятные манеры не делают человека порядочным. В мое время я нагляделся на воров и мошенников высшего пошиба. И давным-давно перестал верить, будто следить надо только за узколобыми субъектами с оттопыренными ушами. Нет, особенно опасны франтоватые красавчики, которые выглядят так, будто способны только танцевать на балах. И этот Питт — один из таких. Поверь, я не предполагаю, я знаю наверное. Я знаю, чем он дышит, знаю о нем все. Я слежу за ним. Он затеял тут какую-то игру. Как он оказался здесь? Да просто навязал свое знакомство лорду Дриверу в лондонском ресторане. Простейший из заходов. Не окажись меня здесь, когда он приехал, полагаю, молодчик уже исчез бы с добычей. Он же приехал сюда в полной готовности! Ты не заметила безобразного ухмыляющегося рыжего негодяя, который болтается тут? Его камердинер, говорит он. Камердинер! А знаешь, кто он на самом деле? Один из самых известных домушников по ту сторону Атлантики. В Нью-Йорке не найти полицейского, который не знал бы Штыря Муллинса. Даже не знай я ничего про Питта, одного Муллинса было бы более чем достаточно. С какой стати честный человек стал бы разъезжать по стране со Штырем Муллинсом, если бы не затевал с ним какое-нибудь дельце? Вот кто такой мистер Питт, милочка, и вот почему я, возможно, чуть-чуть расстроился, когда увидел тебя наедине с ним здесь. Избегай его, как сможешь. При таком количестве гостей это не трудно.

Молли сидела, глядя в сад. Вначале каждое слово было как удар ножа. Несколько раз она с трудом удержалась, чтобы не закричать, чтобы отец замолчал. Но постепенно боль сменилась онемением. Она вяло принуждала себя слушать.

А Макичерн продолжал говорить. Он оставил тему Джимми в приятном убеждении, что даже если он не ошибался и сердцу Молли действительно угрожала опасность, как он подозревал, теперь все осталось позади. Он перевел разговор на обычные рельсы. Говорил о Нью-Йорке, о репетициях, о спектакле. Молли отвечала спокойно. Она все еще была бледна, и человек, более чуткий, чем Макичерн, мог бы заметить в ней печальную апатичность. Но больше ничто не указывало, что всего минуту назад ее сердце родилось и тут же было убито. Женщины обладают инстинктом краснокожих индейцев, а Молли за эти несколько минут стала взрослой женщиной.

Вскоре в разговоре всплыло имя лорда Дривера.

Оно вызвало краткую паузу, которой Макичерн тут же воспользовался. Это был сигнал, которого он ждал.

На мгновение он замялся. Разговор принимал трудный оборот, а он не был полностью уверен в себе.

Затем он решился.

— Я только что беседовал с сэром Томасом, милочка, — сказал он, стараясь придать своему тону небрежность, а в результате придал ему такую многозначительность, что Молли посмотрела на него с удивлением. Макичерн смущенно покашлял. Дипломатия, пришел он к выводу, не принадлежала к сильным сторонам его характера. И он отказался от нее в пользу прямолинейности. — Он сообщил мне, что ты сегодня вечером отказала лорду Дриверу.

— Да, — сказала Молли. — Но как сэр Томас узнал?

— Ему сказал лорд Дривер.

Молли подняла брови.

— Вот не думала, что он станет говорить о подобных вещах, — заметила она.

— Сэр Томас его дядя.

— Конечно! Он же его дядя, — сухо сказала Молли, — я и забыла. Вот и объяснение, верно?

Макичерн посмотрел на нее с некоторой тревогой. В ее голосе прозвучала жесткость, которая совсем ему не понравилась. Даже самый величайший его поклонник никогда бы не восхитился его чуткостью. И как интриган он был слегка наивен. Он считал само собой разумеющимся, что Молли понятия не имела о хитрых маневрах, которые в этот вечер обрели кульминацию в заикающемся предложении лорда Дривера посреди розария. Однако это было далеко от истины. Еще не родилась женщина, не способная разобраться в махинациях двух мужчин с интеллектом того калибра, каким обладали сэр Томас и мистер Макичерн. Молли довольно давно разгадала доброжелательные махинации достойной парочки и не извлекала из этого факта ни малейшего удовольствия. Возможно, женщина и любит, чтобы за ней гонялись, но не толпами же!

Макичерн прокашлялся и снова начал:

— Тебе не следовало принимать решение по столь важному вопросу слишком поспешно, милочка.

— Но я… это не было слишком поспешным, во всяком случае — в том, что касается лорда Дривера, бедняжки.

— В твоей власти, — внушительно сказал мистер Макичерн, — было осчастливить человека.

— Я и осчастливила, — ответила Молли с горечью. — Видел бы ты, как просияло его лицо! Он даже подумал, что ослышался, а когда до него дошло, чуть не бросился мне на шею. Он тщился — из вежливости — повесить нос, но без толку. И насвистывал всю дорогу до дому, фальшиво, но очень весело.

— Милочка! Что ты подразумеваешь?

Заметно раньше в их разговоре Молли сделала открытие, что у ее отца бывают настроения, о которых она и не подозревала. Теперь настал его черед сделать аналогичное открытие.

— Я ничего не подразумеваю, папа, — сказала Молли, — а просто рассказываю тебе, что произошло. Он подошел ко мне с видом пуделя перед мытьем.

— Ну, естественно, милочка, он нервничал.

— Да, естественно. Он ведь не мог знать, что я ему откажу.

Она дышала все чаще. Макичерн попытался что-то сказать, но Молли продолжала, глядя прямо перед собой. Лицо ее в лунном свете казалось совсем белым.

— Он отвел меня в розарий. Идея принадлежала сэру Томасу? Было бы трудно придумать более уместную обстановку, нет, право. Розы выглядели чудесно. Тут я услышала, как он сглотнул, и мне стало его ужасно жалко. Следовало бы сразу же отказать ему, избавить его от мучений, но я не могла, пока он не сделал мне предложения, ведь так? Поэтому я повернулась к нему спиной и понюхала розу, а он тогда зажмурился (я его не видела, но знаю, что зажмурился) и начал бормотать заученный урок.

— Молли!

— Но так было. Он забормотал свой урок и совсем запутался. Когда он добрался до «Ну, вы знаете, о чем я, ну, что я хочу сказать, знаете ли», я обернулась и утешила бедняжку. Сказала, что не люблю его. Он вскричал: «Ну да, еще бы!» Я сказала, что он сделал мне величайший комплимент.

Он сказал: «Вот уж нет» с таким испуганным видом, бедный ангелочек, словно боялся того, что услышит дальше. Но я его разуверила, и он тут же повеселел, и мы вместе пошли к дому, счастливые донельзя.

Макичерн положил ладонь ей на плечо. Она содрогнулась, но не сбросила ее. Он попытался найти путь к примирению.

— Милочка, это все твое воображение. Он, конечно, совсем не счастлив. Да когда я увидел молодого человека…

Вспомнив, что в последний раз, когда он видел молодого человека — вскоре после обеда, — указанный молодой человек с полнейшим душевным спокойствием жонглировал двумя бильярдными шарами и спичечным коробком, Макичерн поперхнулся и умолк.

— Папа?

— Что, милочка?

— Почему ты хочешь, чтобы я вышла за лорда Дривера?

— Мне кажется, он прекрасный молодой человек, — ответил ее отец, пряча глаза.

— Он очень милый, — сказала Молли негромко.

Макичерн пытался этого не говорить. Он не хотел это говорить. Если бы можно было обойтись намеком, он бы им обошелся, но намекать он не умел. Жизнь, проведенная в условиях, когда наиболее тонкий намек — ткнуть без околичностей резиновой дубинкой в ребра — не позволяет человеку преуспеть в этом изящном искусстве.

Выбор был — либо брякнуть прямо, либо промолчать.

— Он граф Дривер, милочка. — И он зачастил, отчаянно стараясь прикрыть наготу этого объяснения маскирующими одеждами слов: — Ну, видишь ли, Молли, ты совсем молоденькая и, понятно, не смотришь на все подобное благоразумно. Ты ждешь от мужчины слишком многого. Ты ждешь, что молодой человек должен быть похож на героев из романов, которые ты читаешь. Когда ты проживешь дольше, дорогая моя, ты поймешь, что это чепуха. И выйти тебе следует не за героя романа, а за человека, который будет тебе хорошим мужем.

Последний довод показался мистеру Макичерну таким сочным и глубоким, что он его повторил. И продолжал.

Молли сидела неподвижно и смотрела на кусты. Он полагал, что она слушает, но если и нет, он не мог не продолжать. Ситуация была трудной, но молчание только усугубило бы ее.

— А теперь посмотри на лорда Дривера, — сказал он. — Вот молодой человек, обладатель одного из древнейших английских титулов. Он может бывать где захочет и делать что захочет, и что бы он ни сделал, ему найдут извинения из-за его фамилии. Но он воздерживается. В нем есть настоящая закалка. Он не пускается во все тяжкие…

— Дядя ограничивает его карманные деньги, — сказала Молли с неприятным смешком. — Возможно, причина в этом.

Наступила пауза. Макичерну понадобилось несколько секунд, чтобы выстроить свои аргументы заново. Он был сбит с толку.

— Папа, милый, послушай, — сказала Молли, — мы всегда так хорошо понимали друг друга. — (Он ласково потрепал ее по плечу.) — Ты не можешь говорить серьезно. Ты знаешь, что я не люблю лорда Дривера, ты знаешь, что он еще мальчик. Неужели ты не хочешь, чтобы я вышла замуж за мужчину? Я просто влюбилась в этот старинный замок, но не думаешь же ты, что в подобном вопросе это хоть что-то значит? И о героях романов ты говорил, конечно, несерьезно. Я не настолько дурочка. Я только хочу… не знаю, как выразить в словах, но ты же понимаешь, правда?

Она смотрела на него умоляюще. Достаточно было одного его слова или жеста, чтобы разверзшаяся между ними пропасть закрылась.

Он упустил этот шанс. У него хватило времени подумать, и его аргументы были готовы. С бодрым упорством он следовал избранной им линии. Он говорил ласково, проницательно, практично, и с каждым словом бездна разверзалась все шире.

— Ты не должна торопиться, милочка, в подобных вещах нельзя действовать без обдумывания. Лорд Дривер еще мальчик, как ты сказала, но он повзрослеет. Ты говоришь, что не любишь его. Чепуха! Он тебе нравится и будет нравиться все больше и больше. А почему? А потому, что ты можешь сделать из него все, что тебе угодно. У тебя есть характер, милочка. И если рядом с ним будет такая девушка, как ты, он пойдет далеко, очень далеко. Все качества уже есть, надо только вытащить их на поверхность. И ты только подумай, Молли — графиня Дривер! Лучше титула в Англии не найти. И я был бы так счастлив, милочка. Все эти годы я жил одной надеждой увидеть тебя на месте, тебе предназначенном. И вот случай представился. Молли, милая, не отказывайся от него!

Она откинулась, закрыв глаза. Ее захлестнула волна усталости. И слушала она, будто в вязком сне. И ощущала себя разбитой. Доводы казались убедительными, и их было так много! И какое это имело значение?

— Хорошо, папа, — сказала она апатично.

Макичерн поперхнулся.

— Ты согласна, милочка? — вскричал он. — Ты выйдешь за него?

— Хорошо, папа.

Он нагнулся и поцеловал ее.

— Милая моя деточка! — сказал он.

Она поднялась со скамьи.

— Я устала, папа, — сказала она. — Пожалуй, я пойду лягу.

Две минуты спустя мистер Макичерн был уже в кабинете сэра Томаса Башли. Пять минут спустя сэр Томас нажал на кнопку звонка.

Возник Сондерс.

— Сообщите его сиятельству, — сказал сэр Томас, — что он мне нужен на несколько минут. Полагаю, он в бильярдной.

Глава 17. Джимми кое-что вспоминает и слышит кое-что еще

Когда Джимми вернулся в бильярдную, партия между Харгейтом и лордом Дривером все еще продолжалась. Взгляд на доску обнаружил счет семьдесят на шестьдесят девять.

— Отличный результат, — сказал Джимми. — Кто ведет?

— Я, — сказал его сиятельство, промазывая по легкому шару. По какой-то причине он был в великолепнейшем настроении. — Харгейт разыгрался. Минуту назад я вел на одиннадцать очков, но он почти все наверстал.

Лорд Дривер принадлежал к тем бильярдистам, которые с большим уважением относятся к подобным успехам.

— Повезло, — разуверяюще пробормотал молчальник Харгейт. Для него это была длиннейшая тирада. С момента их встречи на паддингтонском перроне Джимми редко слышал от него хотя бы полную фразу.

— Вот уж нет, старичок, — великодушно сказал лорд Дривер. — Рветесь вперед, как двухлетка. Скоро я уже не смогу давать вам двадцать очков форы.

Он отошел к боковому столику и смешал себе виски с содовой, напевая куплет из музыкальной комедии. Вне всяких сомнений, он находил жизнь прекрасной. Последние несколько дней, и особенно сегодня с утра, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. В половине шестого Джимми увидел его на террасе и подумал, что лорд напоминает глухонемого на похоронах. Теперь же, всего несколько часов спустя, он смотрел на мир сияющим взором и чирикал, как беззаботная пташка.

Партия, дергаясь, продолжалась. Джимми опустился на стул, следя за шарами. Счет медленно полз вверх. Лорд Дривер играл плохо. Харгейт — из рук вон плохо. Затем, набрав чуть больше восьмидесяти очков, его сиятельство попал в жилу; и когда удача ему вновь изменила, на его счету было девяносто пять. Счет Харгейта, подпитанный промахами противника, достиг девяноста шести.

— Это укорачивает мне жизнь, — вздохнул Джимми, наклоняясь вперед.

Шары расположились в идеальной позиции. Даже Харгейт не мог не сделать карамболя, и он его сделал.

Финал почти ноздря в ноздрю наихудшей партии, из всех возможных. В ожидании следующего удара Джимми наклонился еще ближе. Видимо, Харгейту было рано торжествовать победу. Хороший игрок, возможно, сумел бы сделать карамболь и при таком расположении шаров, но не Харгейт. Они лежали почти на прямой линии с белым в центре.

Харгейт выругался себе под нос. Безнадежная позиция. Он небрежно ударил в белый. Белый накатился на красный, будто на мгновение застыл, а затем отлетел назад точно в цель. Партия закончилась.

— Черт дери! Это надо же! — вскричал молчальник, которому такое чудо развязало язык.

По лицу Джимми расползлась тихая улыбка: он вспомнил то, что пытался вспомнить на протяжении недели с лишним.

Тут дверь отворилась, и возник Сондерс.

— Сэр Томас был бы рад увидеть ваше сиятельство в своем кабинете, — сказал он.

— А? Что ему нужно?

— Сэр Томас не избирает меня в наперсники, ваше сиятельство.

— А? Э? Нет! Ну, увидимся позже, ребятки.

Граф прислонил кий к столу и надел пиджак. Джимми вышел следом за ним, проводил его до двери и плотно закрыл ее за собой.

— Секундочку, Дривер, — сказал он.

— Э? А! Так что?

— Игра была на деньги? — осведомился Джимми.

— Ну да. О черт! Я было и забыл. Пятерка. И… э… кстати, старик, дело в том, что сейчас я жутко… Чего-нибудь вроде пятерочки у вас при себе не найдется? Дело в том…

— Дорогой мой, найдется. Я сейчас же с ним рассчитаюсь, договорено?

— Буду жутко обязан. Спасибо, старик. Отдам завтра.

— Торопиться не обязательно, — сказал Джимми. — В дубовом сундуке их еще порядком.

Он вернулся в бильярдную. Харгейт отрабатывал карамболи и как раз прицеливался, когда Джимми открыл дверь.

— Как насчет партии? — спросил Харгейт.

— Не сейчас, — ответил Джимми.

Харгейт завершил попытку и потерпел полное фиаско. Джимми улыбнулся.

— Не такой удачный удар, как тот, последний.

— Да.

— А тот был отличным.

— Повезло.

— Не скажите.

Джимми закурил сигарету.

— Вы немножко знакомы с Нью-Йорком?

— Бывал там.

— А когда-нибудь в «Клуб любителей прогулок» заглядывали?

Харгейт повернулся к нему спиной, но Джимми успел увидеть его лицо и остался доволен.

— Впервые слышу.

— Отличное местечко, — сказал Джимми. — Главным образом актеры, писатели и так далее. Единственный минус — некоторые приводят с собой странных приятелей.

Харгейт никак не откликнулся. Это его, видимо, не интересовало.

— Да, — продолжал Джимми, — один мой близкий друг, актер по фамилии Миффлин, год назад записал гостем клуба одного типа, и тот на бильярде ободрал всех поголовно как липку. Старый прием, знаете ли, пропускать противника вперед, а в завершение случайно выиграть удачным ударом. Конечно, раз-другой подобную случайность исключить нельзя, но когда человек, выдающий себя за новичка, неизменно умудряется просто великолепнейшим ударом…

Харгейт обернулся к нему.

— Они вышвырнули этого типа вон, — сказал Джимми.

— Послушайте!

— Да?

— О чем это вы?

— Нудная историйка, — сказал Джимми виновато. — Я нагнал на вас скуку. Кстати, Дривер попросил меня рассчитаться с вами за ту партию, на случай если он не вернется. Вот, пожалуйста.

Он протянул пустую ладонь.

— Дошло?

— И что вы намерены сделать? — резко спросил Харгейт.

— Что я намерен сделать? — переспросил Джимми.

— Вы понимаете, о чем я. Если будете держать рот на замке и войдете в долю, то делим пополам? Вы этого хотите?

Джимми пришел в восторг. Он знал, что по всем правилам в ответ на такое предложение ему полагалось, сурово хмурясь, воздвигнуться из кресла и обрушить месть на дерзновенного за такое оскорбление, но он в подобных случаях предпочитал пренебрегать условностями. Встречая человека, чей кодекс чести не совпадал с общепринятым, он старался завязать с ним дружеский разговор и ознакомиться с его точкой зрения. И к Харгейту он испытывал не больше враждебности, чем к Штырю при первой их встрече.

— А такая игра вам много приносит? — спросил он.

Харгейт почувствовал облегчение. Разговор принимал деловой оборот.

— Хоть залейся, — ответил он с некоторым энтузиазмом, — хоть завались. Если войдете в долю, так…

— Но ведь рискованно?

— Ни в коем разе. Иногда непредвиденная случайность…

— Вроде меня?

Харгейт ухмыльнулся.

— Работка, наверное, тяжелая, — сказал Джимми. — Сколько усилий требуется, чтобы держать себя в узде!

Харгейт вздохнул.

— Да, это хуже всего, — сказал он, — делать вид, будто ты никогда прежде кия в руках не держал. Бывает, молодые дурни до того снисходительно меня обучают, что так и подмывает сорваться и показать им настоящую игру.

— В любой высококвалифицированной профессии всегда найдется свой изъян, — сказал Джимми.

— Ну, зато в этой есть много плюсов, — сказал Харгейт. — Так договорено? Вы получаете…

Джимми покачал головой.

— Да нет, — сказал он. — Очень любезно с вашей стороны, но коммерческие сделки не по моей части. Боюсь, на меня тут не рассчитывайте.

— Как! И вы намерены…

— Нет, — сказал Джимми, — не намерен. Я не комитет общественной безопасности. Я ни одной живой душе не скажу.

— Ну, в таком случае… — с облегчением начал Харгейт.

— Разве что вы снова возьмете кий в руки, пока вы здесь.

— Но черт дери! Какой тогда вообще смысл… Ну а что мне делать, если мне предложат партию?

— Сошлитесь на свое запястье.

— Мое запястье?

— А вы его сильно растянули завтра утром. Не повезло. Даже не понимаю, как вы умудрились? Вообще-то растяжение небольшое, но держать кий мешает.

Харгейт поразмыслил.

— Усекли? — сказал Джимми.

— Ну ладно, — сказал Харгейт угрюмо. — Но, — вдруг взорвался он, — если подвернется шанс поквитаться с вами…

— Не подвернется, — успокоил его Джимми. — Не предавайтесь розовым мечтам. Поквитаться! Вы же меня не знаете! В моих доспехах нет ни единого сучка или задоринки. Я своего рода современное издание Рыцаря Без Страха и Упрека. Теннисон писал своего Галахада с меня. Я шагаю по жизни в почти тошнотворной безгрешности. Но — тсс! За нами следят… Вернее, будут следить через минуту. Кто-то идет по коридору. Но вы усекли, верно? Растяжение запястья — вот пароль и отзыв.

Ручка двери повернулась. Лорд Дривер возвратился.

— Приветик, Дривер, — сказал Джимми. — А мы без вас скучали. Харгейт по мере сил развлекал меня акробатическими фокусами. Но вы слишком рискуете, Харгейт, старина. Помяните мое слово, вы, того и гляди, заработаете растяжение запястья. Надо быть осторожнее. Как, уже уходите? Спокойной ночи. Милый малый, Харгейт, — добавил он, когда шаги удалились по коридору. — Ну, мой мальчик, что с вами? У вас угнетенный вид.

Лорд Дривер бросился на кушетку и глухо застонал.

— Черт! Черт! Черт! — высказался он.

Его остекленелые глаза соприкоснулись с глазами Джимми и продолжали блуждать, стекленея все больше.

— Но в чем дело? — настойчиво спросил Джимми. — Покинули нас, ликуя, как певчая птичка, а возвратившись, стонете, как неприкаянная душа. Что произошло?

— Налейте мне коньяка с содовой, Питт, старина, будьте так добры. Я в жуткой луже!

— Почему? Что случилось?

— Я помолвлен, — простонал его сиятельство.

— Помолвлены? Так объясните. Ну что с вами такое! Или вы не хотите быть помолвленным? И кто ваша…

Внезапно ужасное подозрение заставило его умолкнуть.

— Кто она? — вскричал он, ухватил злополучного пэра за плечо и свирепо встряхнул. К несчастью, он выбрал то мгновение, когда граф как раз успокаивал свои дрожащие нервные центры глотком коньяка с содовой, и минуты на две создалось впечатление, что разговор вот-вот окончательно прервется из-за безвременной кончины последнего в роду Дриверов. Однако длительный и мучительный припадок кашля завершился, оставив его сиятельство в живых и на пути к полному восстановлению сил.

Он с упреком поглядел на Джимми, но Джимми было не до извинений.

— Кто она? — продолжал он настаивать. — Ее имя?

— Могли меня прикончить, — проговорил выздоравливающий.

— Кто она?

— Что? Да мисс Макичерн.

Джимми знал, что ответ будет именно таким. Но это ничуть не смягчило удар.

— Мисс Макичерн… — повторил он.

Лорд Дривер траурно кивнул.

— Вы с ней помолвлены?

Еще один траурный кивок.

— Не верю, — сказал Джимми.

— Я бы и сам не стал верить, — тоскливо сказал его сиятельство, игнорируя некоторую бессердечность своих слов. — Но это факт, как ни крути.

В первый раз после того, как имя было названо, Джимми заметил поразительную странность в настроении своего счастливого соперника.

— Вы словно бы не слишком рады.

— Рад! Нет, не то чтобы я прыгал от восторга.

— Так какого дьявола? О чем вы? В чем дело? Если вы не хотите жениться на мисс Макичерн, зачем вы сделали ей предложение?

Лорд Дривер утомленно закрыл глаза:

— Милый старичок, не надо! Все мой дядя.

— Ваш дядя?

— Да я же все вам объяснил, разве нет? Что он хочет меня женить. Вы все знаете… я же вам рассказал.

Джимми молча уставился на него.

— Не хотите же вы сказать… — медленно начал он.

И умолк. Облечь такое в слова было кощунством.

— Что, старина?

Джимми сглотнул.

— Не хотите же вы сказать, что намерены жениться на мисс Макичерн просто потому, что у нее есть деньги? — спросил он.

Он не впервые слышал о том, как такой-то или такой-то английский пэр вступил в брак по этой самой причине, но впервые подобное известие повергло его в ужас. В определенных обстоятельствах мы становимся как-то более восприимчивыми.

— Да не я, старик, — пробормотал граф, — а мой дядя.

— Ваш дядя! Боже великий! — Джимми от отчаяния стиснул руки. — Вы хотите сказать, что в подобном вопросе позволяете своему дяде решать за вас? Вы хотите сказать, что вы такой… такой бесхребетный червяк…

— Старик, ну все-таки! — обиженно запротестовал его сиятельство.

— Я бы назвал вас жалким криволапым скунсом, да только предпочитаю избегать комплиментов. Не терплю льстить человеку в глаза.

Лорд Дривер, глубоко уязвленный, приподнялся со стула.

— Лучше не вставайте, — мягко предупредил Джимми. — Я за себя не ручаюсь.

Его сиятельство поспешно опустился назад. Он встревожился. Ему еще не доводилось видеть Джимми в подобном настроении. Сначала, не встретив ожидаемого сочувствия, он был всего лишь огорчен и разочарован. Теперь дело приняло более серьезный оборот. Джимми расхаживал по комнате, как оголодавший молодой тигр. Правда, в данный момент их разделял бильярдный стол, но его сиятельство почувствовал, что толстые железные прутья были бы куда предпочтительнее. Он прилепился к своему сиденью с упорством мидии на рифе. Бесспорно, Джимми допустил бы чертовское нарушение этикета, набросившись с кулаками на своего гостеприимного хозяина, но можно ли было рассчитывать, что Джимми озаботят подобные светские тонкости?

— Почему, черт побери, она дала вам согласие, вот чего я не могу понять, — сказал Джимми наполовину себе, остановился и свирепо уставился через стол.

Лорд Дривер почувствовал облегчение. Невежливо, но по крайне мере ему не угрожает физическая расправа.

— Именно это меня и ошарашило, старичок, — сказал он. — Между нами говоря, дьявольски странно. Сегодня днем…

— Что сегодня днем?

— Она меня отбрила как нельзя лучше.

— А вы и днем сделали ей предложение?

— Да, и все было тип-топ. Она мне отказала, как сущий ангел, даже слушать об этом не хотела, чуть было мне в лицо не расхохоталась, и вот вечером, — продолжал он голосом, который от мысли о постигших его ударах судьбы обрел трогательную пискливость, — мой дядя посылает за мной и говорит, что она передумала и ждет меня в малой гостиной. Я иду туда, и она говорит мне в трех словах, что подумала и… И опять вся эта жуть, и на полном серьезе. По-моему, просто подлость так обойтись с человеком. Я таким себя ослом почувствовал, понимаете? Не знал, поцеловать мне ее или что. То есть…

Джимми грозно фыркнул.

— А? — сказал его сиятельство, совсем растерявшись.

— Продолжайте, — процедил Джимми сквозь зубы.

— Я таким жутким дураком себя чувствовал, понимаете? Сказал «ладненько!» или там еще что-то… Провалиться, если помню, что сказал. И дал деру. Чертовски странно все это. Ведь она за меня вовсе не хочет, это я и вполглаза увидел. Я для нее — тьфу, и больше ничего. И сдается мне, старик, — закончил он с мрачной торжественностью, — что ее в это насильно втянули. Думаю, мой дядя ее обработал.

Джимми коротко усмехнулся:

— Дорогой мой, вы, кажется, считаете, что неотразимое влияние вашего дяди универсально. Думается, оно ограничено вами.

— Ну, так или не так, но я другого объяснения не нахожу. А вы что скажете?

— А зачем? Этого вовсе не требуется.

Он плеснул коньяку в бокал и добавил чуть-чуть содовой.

— Крепко пьете, — заметил граф с некоторой завистью.

— Иногда, — сказал Джимми и выпил бокал единым духом.

Глава 18. Способ Лохинвара[25]

Джимми у себя в спальне докуривал последнюю сигарету перед сном, и тут вошел Штырь Муллинс. Джимми заново обдумывал недавние события. Он принадлежал к тем людям, которые особенно сильны, когда начинают проигрывать. Нависающая опасность неизменно взбодряла его и обостряла интеллект. Последняя новость не поколебала его решимости, но навела на мысль, что подход к проблеме нуждается в изменении. Теперь придется поставить все на единый бросок костей. И примером подражания ему должен служить младой Лохинвар, а не Ромео. Он даже думать не хотел, что окажется не способным добиться того, без чего не мог жить. И так же отказывался верить, что Молли испытывает к лорду Дриверу хоть намек на подлинное чувство. Он подозревал руку Макичерна, хотя подозрение это ничуть не содействовало отгадке тайны.

Молли была девушкой с характером, менее всего женской копией лорда Дривера, покорно следующей тому, что ей предписывалось, если речь шла о деле подобной важности. Все это ставило его в тупик.

— Чего тебе, Штырь? — сказал Джимми.

Он вовсе не был доволен, что его отрывают от размышлений. Ему требовалось побыть одному.

Что-то словно бы растревожило Штыря. Он был крайне взволнован.

— Слышь, босс. Ни за что не отгадаете. Знаете энтого, ну, который заявился днем? Ну, из деревни. Его старик Макичерн привел.

— Гейлера? — сказал Джимми. — И что?

Днем состав гостей в замке пополнился. Мистер Макичерн, заглянув в деревню, случайно встретил своего старого нью-йоркского знакомого, который, путешествуя по Англии, добрался до Дривера и жаждал осмотреть исторический замок. Мистер Макичерн привел его туда, представил сэру Томасу, и теперь мистер Сэмюэль Гейлер занимал комнату на одном этаже с Джимми. Вечером он спустился к обеду, коротышка с деревянным лицом и не более разговорчивый, чем Харгейт. Джимми никакого внимания на него не обратил.

— И что? — сказал он.

— Босс, а он легаш.

— Кто-кто?

— Легаш.

— Детектив?

— Угу. Переодетый.

— Почему ты так думаешь?

— Думаю! Дык я их сразу чую по ихним глазам, ножищам и вообще. Я переодетого фараона из мильона узнаю. Легаш, одно слово. Я видел, как он на вас поглядывает.

— На меня! Почему на меня? Ну да, конечно! Все ясно. Наш друг Макичерн пристроил его тут, чтобы шпионить за мной.

— Во-во, босс.

— Конечно, ты мог ошибиться.

— Я-то? Да никогда, босс. И слышь, он тут не один.

— Как! Еще сыщики? При таком наплыве им скоро придется повесить объявление «Мест нет!». И кто второй?

— Морда на половине слуг. Я поначалу в нем так уверен не был, а теперь знаю наверняка. Легаш. Он камердин сэра Томаса, вторая-то морда, только никакой он не камердин! А поселен тут следить, чтобы никто до слез не добрался. Слышь, а что вы про эти слезки думаете?

— Лучше я в жизни не видел.

— Во-во! Они ему в сотню тысяч встали. Самый предел, а? Слышь, вы же не всерьез!

— Штырь, ты меня удивляешь! Знаешь, из тебя получился бы отличный Мефистофель. Не обладай я железной волей, что произошло бы? Нет, будь добр, выбирай темы для разговоров поосторожнее. Ты — очень дурное общество для таких, как я.

Штырь уныло пошаркал подошвой:

— А все-таки, босс…

Джимми покачал головой:

— Это невозможно, мой мальчик.

— Дык, возможно же, босс, — возразил Штырь. — Легче легкого. Я заглянул в ту комнату, посмотрел медведя, где их прячут. Проще не найти! Пробку из бутылки вытащить — и то труднее будет. Верняк, босс. Только поглядите, что я заполучил сегодня, пока просто приглядывался, а о деле и не думал. Лежало себе полеживало.

Он сунул руку в карман, извлек ее оттуда, и когда он разжал пальцы, Джимми увидел блеск драгоценных камней.

— Что за… — охнул он.

Штырь смотрел на свои сокровища любящим взором гордого владельца.

— Где ты их взял? — спросил Джимми.

— Да в комнате одной. Легче легкого, босс. Я просто вошел, пока кругом никого не было, а они лежат себе на столике. Ни разу мне ничего проще не подвертывалось.

— Штырь!

— Что, босс?

— Ты помнишь, в какой комнате их взял?

— А как же. Первая с…

— Ну так послушай меня минутку, мой ловкий мальчик. Утром, когда мы будем завтракать, отправляйся в ту комнату и положи все вещицы на место, все до единой, учти.

— На место положить, босс?

— Все до единой!

— Босс! — жалобно простонал Штырь.

— Помни: все до единой, точно на прежнее место. Усек?

— Ну ладно, босс.

Уныние в его голосе вызвало бы жалость в самом суровом сердце. Дух Штыря окутался мраком. Солнечный свет исчез из его жизни.

Исчез он также из жизни многих других людей в замке. Главным образом из-за грозной тени надвигающегося дня спектакля.

По размаху душевных мук мало что в мире способно соперничать с последними репетициями любительского спектакля в загородном английском доме. Каждый день атмосфера, насыщенная тревогами и угнетенностью, сгущается все больше. Режиссер, если к тому же он еще и автор пьесы, впадает в своего рода перемежающееся безумие. Выщипывает свои усы, если он усат, и свои волосы, если безус. Бормочет себе под нос. Иногда дает волю воплям отчаяния. Убаюкивающая любезность, отличавшая его поведение на первых репетициях, исчезает бесследно.

Он уже больше не говорит с чарующей улыбкой: «Великолепно, старик, великолепно! Как нельзя лучше. Но пожалуй, повторим еще разок, если ты не против». Теперь он закатывает глаза и рявкает: «Еще раз, пожалуйста. Ни в какие ворота не лезет. С тем же успехом мы могли бы просто отменить спектакль. Что-что? Нет, на премьере ничего в порядке не будет! Ну, так повторим, и на этот раз приложите усилия все вместе». Сцена угрюмо повторяется, и разговоры, когда участники затем встречаются вне подмостков, ведутся ледяным и напряженным тоном.

Ситуация в замке достигла именно этой стадии. Всем пьеса смертельно надоела, и, если бы не мысль о разочаровании, которое (предположительно) постигнет окрестную знать и именитостей помельче, если их лишат возможности увидеть спектакль, они бы без малейшего сожаления отказались от своих ролей. Те, кто интриговал для получения самой лучшей и самой длинной роли, теперь жалели, что не удовлетворились Первым Лакеем или Джилсом, селянином.

— Никогда больше не стану организовывать любительские спектакли. — Чартерис чуть не в слезах признался Джимми. — Никуда не годится. Почти никто даже роли толком не выучил.

— Все будет в порядке…

— Только не говори, что на премьере все будет в порядке.

— Я и не думал, — утешил его Джимми. — Я хотел сказать, что все будет в порядке по завершении спектакля. Скоро никто и не вспомнит, каким скверным он был.

— Какой ты милый, как умеешь ободрить, — сказал Чартерис.

— Зачем тревожиться? — сказал Джимми. — Если ты будешь продолжать в таком вот духе, то успокоишься в Вестминстерском аббатстве в самом расцвете сил. Заработаешь воспаление мозга.

Сам Джимми принадлежал к незначительному меньшинству, сохранявшему умеренную бодрость. В настоящий момент он извлекал максимум развлечения, наблюдая маневры мистера Сэмюэля Гейлера из Нью-Йорка. Сей рысьеглазый субъект, получив от Макичерна инструкции следить за Джимми, выполнял их с тщанием, которое пробудило бы подозрения и у грудного младенца. Стоило Джимми завернуть после обеда в бильярдную, мистер Гейлер незамедлительно составлял ему компанию. Если днем он забегал к себе в комнату за носовым платком или портсигаром, то, выходя, тут же в коридоре сталкивался с мистером Гейлером. Сотрудники частного розыскного агентства Додсона отрабатывали свой хлеб в поте лица.

Иногда после таких встреч Джимми натыкался на камердинера сэра Томаса Башли, второго, в ком опытный взгляд Штыря обнаружил особые приметы легаша. В такие моменты тот обычно оказывался где-нибудь за углом и сталкивался с ним, рассыпаясь в самых изысканных извинениях. Джимми пришел к выводу, что в этом случае навлек на себя подозрения просто из-за общения со Штырем. На половине слуг Штырь, без сомнения, выделялся достаточно, чтобы взыскательный взор детектива, в поисках грешника среди слуг, остановился именно на сыне Бауэри. А он как наниматель Штыря тут же попадал в категорию возможного сообщника.

Его забавляла мысль, что оба этих гигантских мозга столь усердно напрягаются из-за него.

А сам он все эти дни внимательно следил за Молли. Пока еще о помолвке объявлено не было. Ему пришло в голову, что объявить о ней предполагается в праздничный вечер после спектакля. Тогда в замке соберется весь цвет графства. Какой момент может быть более подходящим? Джимми позондировал лорда Дривера, и тот угрюмо подтвердил, что скорее всего он прав.

— После представления будут танцы, — сказал он, — и, похоже, они тогда это и устроят. Потом уже не вывернуться, раз все графство будет знать. Уж положитесь на моего дядю! Не удивлюсь, если он влезет на стол, прокричит об этом, а наутро объявление уже появится в «Морнинг пост», и Кэти его прочтет. Всего через два дня, о Господи!

Джимми дедуктивным методом заключил, что Кэти была девушкой в «Савое», о которой его сиятельство не сообщил ничего, кроме того, что она самая-самая и не имеет за душой ни пенса.

Всего два дня! Подобно битве при Ватерлоо предварительный прогноз оставался неясен. А он теперь, как никогда раньше, чувствовал, как много она для него значит, и порой ему казалось, что и она тоже начинает это понимать. Тот вечер на террасе каким-то образом изменил их отношения. Он тогда думал, что они сблизились, обрели точки соприкосновения. Она была откровенной, веселой, непринужденной, а теперь он замечал в ней напряженность, непонятную замкнутость. Между ними была стена, но не прежняя. Он уже не был одним из толпы.

Но это была гонка со временем. Первый день миновал в пустоте, как и утро следующего, так что речь шла уже о часах. Наступил заключительный день.

Даже мистер Сэмюэль Гейлер из частного розыскного агентства Додсона не сумел бы нести более бдительный дозор, чем Джимми в эти последние часы. Днем репетиции не было, и члены труппы на разных подступах к нервному срыву расстроенно бродили по садам. Они по очереди цеплялись за Молли, а наблюдавший издали Джимми проклинал их настырность.

Наконец она бесцельно побрела в одиночестве, и Джимми, покинув укрытие, последовал за ней.

Она шла по направлению к озеру. День выдался на редкость жаркий и душный. В воздухе пахло грозой. За деревьями призывно блестело озеро.

Когда Джимми нагнал ее, она стояла у самой воды. Стояла спиной к нему, покачивая ногой причаленный к берегу челнок. Услышав голос Джимми, она вздрогнула — мягкий дерн заглушил его шаги.

— Могу ли я покатать вас по озеру? — спросил он.

Она ответила не сразу, и была явно смущена.

— Простите, — сказала она, — я… я жду лорда Дривера.

Джимми заметил, что она нервничает. В воздухе ощущалось напряжение. Она отвела глаза и уставилась на тот берег озера. Ее лицо покраснело.

— Но все-таки, — сказал он.

— Извините, — повторила она.

Джимми оглянулся через плечо. Со стороны нижней террасы к ним направлялась долговязая фигура его сиятельства. Граф шел дергающейся задумчивой походкой, отнюдь не той, какой спешат на заветное свидание. И тут же он скрылся за большой купой лавров, окаймлявших нижнюю террасу. Через секунду он должен был появиться из-за них.

Бережно, но со стремительной ловкостью Джимми прижал ладони к талии Молли. В следующую секунду он приподнял ее и осторожно опустил на подушки у носа челнока. Спрыгнул в лодку так, что она закачалась, отвязал чалку, схватил весло и оттолкнулся от берега.

Глава 19. На озере

В ухаживании, как и в любой другой области жизни, особенно необходимо соблюдать последовательность. Любое колебание фатально. Важно избрать линию действия, наиболее соответствующую вашему темпераменту, и держаться ее, не уклоняясь ни на йоту. Если Лохинвар хватает девушку и усаживает ее в свое седло, он должен и дальше соблюдать ту же тактику. Ему не следует воображать, будто, завершив подвиг, можно вернуться на рельсы преданного смирения. Доисторический мужчина, ухаживавший с помощью дубины, никогда не допускал подобной ошибки и не извинялся, если его нареченная жаловалась на головную боль.

И Джимми не извинился. У него даже такой мысли не возникло. Он ощущал себя доисторическим до кончиков ногтей. Сердце у него колотилось, в сознании царил хаос, но единственная четкая мысль, мелькнувшая у него в первые секунды их плавания, сводилась к вопросу — почему он не сделал этого раньше? Единственный правильный способ: подхватить ее на руки и унести, а дяди, отцы и напомаженные пэры пусть сами о себе заботятся. Только так, наедине, в собственном водяном мирке, где никто не помешает и никто не подслушает. Ему следовало проделать это прежде. Он тратил бесценное золотое время, ошиваясь в сторонке, пока всякие ничтожества болтали с ней о том о сем, никому ни в малейшей степени не интересном. Наконец-то он поступил так, как следовало, — он заполучил ее. Теперь ей придется его выслушать. Ничего другого ей не остается, ведь они — единственные обитатели этого нового мира.

Через плечо он оглянулся на мир, который они покинули. Последний из Дриверов обогнул лавры и теперь стоял у воды, недоуменно глядя вслед уплывающей лодке.

— А поэты иногда обрисовывали ситуации очень метко, — задумчиво сказал Джимми, погружая весло в воду. — Например, тот, который заметил, что «прекрасен этот вид на расстояньи». Дривер выглядит очень мило, если смотреть на него вот с такого расстояния через разделяющую полосу воды.

Молли глядела через борт лодки на воду и упустила возможность усладить свои глаза столь живописной картиной.

— Зачем вы это сделали? — спросила она тихо.

Джимми положил весло, предоставляя челноку дрейфовать. Плеск воды, разрезаемой носом, в тишине звучал звонко и мелодично. Мир будто погрузился в сон. Солнце лило вниз пылающие лучи, воспламеняя воду. Воздух обжигал влажным электрическим жаром, предвещавшим грозу.

Под широкими полями шляпы лицо Молли выглядело маленьким и прохладным. И, глядя на нее, Джимми почувствовал, что поступил верно. Да, это был единственный способ.

— Зачем вы это сделали? — повторила она.

— Я иначе не мог.

— Отвезите меня назад.

— Нет.

Он схватил весло и расширил полосу воды, разграничивавшую два мира, потом снова его положил.

— Сначала мне необходимо кое-что вам сказать, — проговорил он.

Она промолчала.

— Можно, я закурю? — Он снова оглянулся через плечо. Граф исчез.

Она кивнула. Он старательно набил трубку и раскурил ее. Дым лениво заклубился в неподвижном воздухе. Наступило долгое молчание. Почти рядом из воды выпрыгнула рыба и упала назад в фонтане серебряных брызг.

Молли вздрогнула и полуобернулась.

— Это была рыба, — совсем по-детски сказала она.

Джимми выколотил пепел из трубки.

— Что вас понудило это сделать? — внезапно спросил он, повторяя ее собственный вопрос.

Она медленно провела пальцами по воде и не ответила.

— Вы знаете, о чем я. Дривер мне рассказал.

Она было вспыхнула, но тут же, едва успев произнести «По какому праву?», угасла, умолкла и отвела взгляд.

— Без всякого права, — сказал Джимми. — Но я бы хотел, чтобы про это сказали мне вы.

Она понурилась. Джимми нагнулся и прикоснулся к ее руке.

— Не делайте этого, — сказал он. — Бога ради, нет! Вы не должны!

— Должна, — проговорила она тоскливо.

— Ничего подобного! Даже подумать страшно.

— Я должна. Нет смысла говорить об этом… слишком поздно.

— Вовсе нет. Вы должны расторгнуть эту помолвку сегодня же.

Она покачала головой. Ее пальцы все еще машинально скользили по воде. Солнце теперь спряталось за серую вуаль, которая над холмом позади замка сгущалась в черноту. Жара стала еще удушливее.

— Что вас заставило? — снова спросил он.

— Пожалуйста, не говорите об этом!

Он на мгновение увидел ее лицо. В глазах у нее стояли слезы. И тут он утратил власть над собой.

— Вы не должны! — вскричал он. — Это ужасно! Я вам не позволю. Вы должны понять… Вы должны узнать, чем стали для меня. И вы думаете, я допущу…

Тишину раздробил басистый рокот грома, словно бормотание просыпающегося великана. Висевшая над холмом черная туча теперь подползла ближе. Духота стала непереносимой. На середине озера ярдах в пятидесяти от них виднелся островок, манивший прохладой и таинственностью в сгущающемся сумраке.

Джимми умолк и схватил весло.

С их стороны на островке виднелся лодочный сарай — узенький заливчик с крышей из досок, достаточно вместительный для гребной лодки. Джимми загнал челнок под крышу, как раз когда хлынул ливень, и повернул его так, чтобы им были видны полотнища струй, проносящиеся над водой.

Он снова заговорил, теперь уже медленнее:

— Думаю, я полюбил вас с первого же дня, едва увидел вас на пароходе, а затем потерял вас. Но нашел благодаря чуду и снова потерял. И благодаря еще одному чуду нашел вас здесь, но на этот раз я не собираюсь вас терять. Вы думаете, я буду стоять сложа руки и смотреть, как вас у меня отбирает такой… такой…

Он взял ее за руку.

— Молли, вы не можете его любить. Это немыслимо. Если бы вы его любили, я бы не стал мешать вашему счастью… я бы уехал. Но вы же не любите его, не можете. Он ничтожество, Молли!

Она ничего не сказала, но в первый раз подняла на него глаза. Взгляд их был ясным и пристальным. Он прочел в них страх… страх, с ним не связанный, страх чего-то другого, неясного — он не мог отгадать, чего именно. Но в них сиял и свет, который побеждал страх, как солнце побеждает пламя. И он притянул ее к себе и поцеловал. И целовал снова и снова, бормоча что-то нечленораздельное.

Внезапно она отпрянула, отбиваясь, как схваченный зверек. Челнок накренился.

— Не могу! — вскричала она прерывающимся голосом. — Я не должна! Нет!

Джимми протянул руку и ухватился за скобу на стене. Лодка выпрямилась. Он обернулся, Молли спрятала лицо в ладонях и тихо всхлипывала с тоскливой беспомощностью заблудившегося ребенка.

Он было нагнулся к ней, но удержался. Им овладела растерянность.

Ливень гремел и бил по деревянной крыше, из щели начало капать. Джимми снял пиджак и бережно закутал ей плечи.

— Молли!

Она взглянула на него влажными глазами.

— Молли, любимая, в чем дело?

— Я не должна. Так нельзя.

— Не понимаю.

— Я не должна, Джимми.

Он осторожно шагнул вперед, потом еще, держась за скобу, пока не оказался рядом с ней и не заключил ее в объятия.

— В чем дело, любимая? Расскажи мне.

Она молча прижималась к нему.

— Ты же не мучаешься из-за него. Из-за Дривера? Никаких причин нет. Все будет легко и просто. Если хочешь, скажу ему я. Он знает, что ты его не любишь, а, кроме того, в Лондоне есть девушка, которой он…

— Нет-нет, не это.

— Так что же, любимая? Что тебя мучает?

— Джимми… — Она умолкла.

— Что?

— Джимми, папа не позволит… Папа… Папе…

— Я не нравлюсь?

Она печально кивнула.

Мощная волна облегчения обдала Джимми. А он-то вообразил… Он толком не знал, что именно вообразил — какое-то страшное непреодолимое препятствие, какую-нибудь сокрушающую катастрофу, которая их разлучит. Он был готов громко рассмеяться от счастья. Так вот в чем дело! Вот какова нависшая над ними туча! Он не нравится мистеру Макичерну! Ангел с огненным мечом у врат рая преобразился в полицейского с резиновой дубинкой.

— Придется ему научиться меня любить, — сказал он весело.

Она смотрела на него с тоской и отчаянием. Он не видит, он не понимает! А как объяснить ему? В ее мозгу звучали слова отца. Джимми — «темная личность», он здесь «затевает какую-то игру», за ним следят. Но она же любит его, она любит его. Как, о как объяснить ему?

Она крепче прижалась к нему, вся дрожа. Он вновь стал серьезен.

— Любимая, не мучайся, — сказал он. — Ничего не поделаешь. Но он смягчится. Как только мы поженимся…

— Нет-нет! О! Почему ты не хочешь понять? Я не могу… не могу!

— Но, любимая, — начал он, — не можешь же ты… Ты хочешь сказать, что это, — он поискал слова, — остановит тебя?

— Иначе нельзя, — прошептала она.

Ледяная рука стиснула его сердце. Его мир рушился, разлетался вдребезги у него на глазах.

— Но… но ты же любишь меня? — сказал он медленно. Он словно искал ключ к разгадке. — И я не вижу…

— Ты мужчина и не знаешь… для мужчин все по-другому. Мужчина растет с мыслью, что покинет дом. Для него это естественно.

— Но, любимая, ты же не сможешь всю жизнь прожить дома. Когда ты выйдешь замуж…

— Но не так. Папа отвернется от меня, я никогда его больше не увижу. Он исчезнет из моей жизни. Джимми, я не могу. Невозможно вырвать прожитые двадцать лет и просто начать заново. Я места себе не буду находить, я сделаю тебя несчастным. Каждый день сотни мелочей будут напоминать мне о нем, и у меня не хватит сил им противостоять. Ты не знаешь, как он ко мне привязан, каким любящим и заботливым всегда был. С тех пор как я себя помню, мы всегда были такими друзьями! Ты знаком с ним только внешне, а я знаю, до чего внешне он не похож на себя настоящего. Всю свою жизнь он думал только обо мне. Он рассказывал мне про себя много такого, о чем никто не подозревает, и я знаю, что все эти годы он трудился только ради меня. Джимми, ты меня не возненавидел за то, что я тебе все это говорю?

— Продолжай, — сказал он, обнимая ее еще крепче.

— Моей матери я не помню, она умерла, когда я была совсем крошкой, и мы всегда были с ним вместе, вдвоем, пока не появился ты.

Она говорила, а в ее голове теснились воспоминания о тех днях, и голос у нее дрожал… Множество полузабытых пустячков, одетых блеском и благоуханием давнего счастья.

— Мы всегда были вместе. Он доверял мне, я доверяла ему, и мы вместе делили все хорошее и все дурное. Когда я болела, он сидел со мной каждую ночь до утра. Однажды я только слегка приболела, но думала, что мне очень плохо. Я услышала, как он открыл входную дверь. Было уже поздно, я позвала его, он сразу поднялся ко мне и просидел, держа меня за руку, всю ночь. И я только случайно узнала, что шел дождь, и он промок насквозь. Это же могло его убить! Джимми, милый, я не могу причинить ему боль, ведь правда? Это было бы нечестно.

Джимми отвернул голову, опасаясь, что его лицо выдаст бушующие в нем чувства. Он сгорал в геенне безрассудной ревности. Он хотел, чтобы Молли принадлежала ему вся, душой и телом, и каждое ее слово было солью на свежую рану. Всего мгновение назад он чувствовал, что она — всецело его, а теперь он увидел себя чужаком, захватчиком, попирающим священную землю. Она ощутила его движение, и интуиция подсказала ей его мысли.

— Нет-нет! — вскричала она. — Джимми, это не так!

Их взгляды встретились, и он обрел уверенность.

Они сидели молча. Ливень тем временем утратил силу, сменился легким дождем. Серость над холмами разорвала водянисто-голубая полоска. На островке, совсем рядом с ними, запел дрозд.

— Что нам делать? — сказала она наконец. — Что мы можем сделать?

— Нам придется подождать, — сказал он. — Но все будет хорошо. Только так. Теперь нам ничто не может помешать.

Дождь перестал. Голубизна взяла верх над серостью и изгнала ее с небес. Солнце, уже клонясь к западу, мужественно осияло воду. Воздух обрел прохладу и свежесть.

Дух Джимми воспарял гигантскими прыжками. Это было знамение, и он его одобрил. Вот мир в своем истинном виде — улыбающийся, дружелюбный, а не неизбывно серый, каким он его было счел. Он выиграл! И ничто не могло этого изменить. Оставались лишь пустячные преграды. Он не понимал, каким образом позволил себе так пасть духом.

Несколько минут спустя он вытолкнул челнок из-под навеса на сверкающую воду и взял весло.

— Мы должны вернуться, — сказал он. — Интересно, а который сейчас час? Жаль, что мы не можем остаться тут навсегда. Но дело идет к вечеру. Молли!

— Что?

— Что бы ни случилось, но помолвку с Дривером ты разрываешь? Мне сказать ему? Я готов, если ты хочешь.

— Нет. Я сама. Напишу ему записку, если не увижу до обеда.

Джимми сделал несколько гребков.

— Бесполезно! — сказал он вдруг. — Я не способен упрятать это в себе. Молли, ты не возражаешь, если я чуть-чуть попою? Голос у меня отвратный, но я ощущаю себя счастливым. Замолчу, как только сумею.

И он фальшиво запел.

Украдкой, из-под полей своей широкополой шляпы Молли тревожно следила за ним. Солнце опустилось за холмы, и вода перестала блестеть. Воздух стал зябким. Сверху на них хмурился огромный замок, темный и угрожающий в меркнущем свете.

Молли вздрогнула.

Глава 20. Урок игры в пикет

Лорд Дривер покинул берег озера несколько раньше и, закурив сигарету, задумчиво обошел окрестности. Он был обижен на мир. То, что Молли покинула его, уплыла в челноке с Джимми, его нисколько не удручило. У него хватало других печалей. Типус не может смотреть на мир ликующе, когда беспощадный дядя принуждает его расстаться с любимой девушкой и обручиться с девушкой, к которой типус равнодушен. В таких обстоятельствах взгляд на мир обретает несколько желчный оттенок. И более того. По натуре лорд Дривер не был склонен к самокопанию, но, анализируя свое положение, пока ноги несли его по живописной дорожке, он начал задумываться: а не лишено ли оно героичности? В какой-то мере? И пришел к выводу, что, пожалуй, лишено. В какой-то мере.

Однако если он взбрыкнет, дядя Томас добавит ему неприятностей и похуже — вот где была зарыта собака. Будь у него, ну, скажем, две тысячи собственного годового дохода, он мог бы восстать. Но черт подери! Если начать заварушку, дядя Томас способен урезать подпитку до такой жуткой степени, что ему придется торчать в Дривере безвыездно, не имея в кармане даже жалкого фунта. Воображение немело перед такой перспективой. Летом и осенью, в сезон охоты, его сиятельство не без приятности проводил время в обители своих предков. Но весь год напролет! Лучше разбитое сердце в пределах столицы, чем целехонькое в деревне зимой.

«Но черт подери! — мыслил его сиятельство. — Будь у меня пара тысяч, да, пусть всего какая-то пара тысяч, я бы пошел напролом и попросил бы Кэти выйти за меня, провалиться мне на этом месте».

Но он не провалился, а пошел дальше, задумчиво попыхивая сигаретой. Чем больше он размышлял над ситуацией, тем меньше она ему нравилась. И единственным светлым пятнышком было ощущение, что теперь, уж конечно, с деньгами станет попроще. Добыча драгоценной руды из сэра Томаса до сих пор была сродни выдергиванию задних зубов из пасти бульдога. Но теперь, в силу этой инфернальной помолвки, вполне можно ожидать от него разумных щедрот.

Граф как раз начал прикидывать, не выложит ли сэр Томас что-то очень круглое, и тут ему на руку шлепнулась большая теплая капля дождя. В процессе своих блужданий он добрался почти до розария, в глубине которого располагалась беседка. Он поднял ворот пиджака и припустил бегом. Приближаясь, он услышал доносящийся изнутри тягучий похоронный свист. А когда, запыхавшись, ввалился внутрь, удачно избежав первого удара ливня, то увидел, что за деревянным столиком сидит Харгейт с сосредоточенным выражением на лице. Столик был погребен под картами. Харгейт пока не стал растягивать запястья, предпочитая просто отказываться сыграть партийку в бильярд.

— Приветик, Харгейт! — сказал его сиятельство. — Ну и льет же, черт возьми!

Харгейт поднял голову, молча взглянул на него и вновь занялся картами. Вынул одну из колоды в левой руке, поглядел на нее, поколебался, словно не в силах решить, на каком месте столика она произведет наибольший художественный эффект, и наконец положил рубашкой вниз. После чего взял карту со стола и положил на первую. В процессе всего действа он скорбно насвистывал.

Граф смотрел на него с раздражением.

— Как будто жутко захватывает, — сказал он с пренебрежением в голосе. — Чем развлекаетесь? Пасьянсом?

Харгейт опять кивнул, на этот раз головы не поднимая.

— Да не сидите же, будто лягушка! — раздраженно проворчал лорд Дривер. — Скажите что-нибудь!

Харгейт собрал карты и начал задумчиво их тасовать, не переставая насвистывать.

— Да перестаньте же! — сказал граф.

Харгейт кивнул и перестал.

— Послушайте, — сказал лорд Дривер, — у меня скулы сводит от скуки. Давайте перекинемся в картишки… Во что угодно, лишь бы скоротать время. Черт бы побрал этот дождь! Мы тут можем до обеда просидеть. А в пикет вы не играете? Я бы мог вас научить за пять минут.

Выражение на лице Харгейта граничило с благоговейным ужасом. Так выглядит человек, когда перед его глазами совершается чудо. Годы и годы он пускал в ход весь свой солидный запас дипломатии, лишь бы усадить желторотых юнцов перекинуться с ним в пикет. И вот этот восхитительный молодой человек, этот перл среди юнцов, сам предлагает научить его этой игре! Даже вообразить невозможно. Чем он заслужил такое счастье? Он испытывал то же чувство, какое испытал бы перетрудившийся лев, если бы антилопа не только не помчалась к линии горизонта, но подбежала бы к нему и услужливо положила голову ему в пасть.

— Я… я не прочь попробовать, — сказал он. И внимательно слушал, пока лорд Дривер довольно долго излагал ему правила игры в пикет. Иногда он задавал вопросы. Было очевидно, что он схватывает суть игры. — Так обменивать можно и меньше пяти карт?

— Суть в том… — сказал его сиятельство, возобновляя лекцию.

— А, теперь я понял, — сказал неофит.

Они начали играть. Лорд Дривер, как, собственно, и полагается в состязании учителя с учеником, выиграл первые две сдачи. Харгейт выиграл третью.

— Теперь я разобрался, — сказал он с тихим удовлетворением. — Игра простенькая. Чтобы добавить интереса, может быть, будем что-нибудь ставить?

— Ладно, — сказал лорд Дривер медленно. — Если хотите.

Он бы этого не предложил, но, черт подери, если типчик сам напрашивается, так не его вина, что, выиграв разок, тот уже вообразил, будто знает про пикет все. Конечно, пикет — игра, в которой умение практически гарантирует выигрыш. Но… в конце-то концов, у Харгейта, наверное, денег хоть залейся, и он может себе это позволить.

— Ладно, — сказал его сиятельство. — Сколько?

— Что-нибудь скромное. Десять шиллингов сотня очков?

Без сомнения, его сиятельству следовало бы тут же вывести новичка из заблуждения, будто десять шиллингов сотня — это что-то скромное. Он по опыту знал, что плохой игрок может продуть четыреста очков за двадцать минут игры, а уж двести — обычное дело. Однако он не стал вдаваться в такие частности.

— Идет, — сказал он.

Двадцать минут спустя Харгейт не без грусти смотрел на запись счета.

— Я вам должен восемнадцать шиллингов, — сказал он. — Уплатить сразу или рассчитаемся, когда кончим играть?

— А не кончить ли сейчас? — сказал лорд Дривер. — Дождь перестал.

— Нет, продолжим. Мне до обеда нечем заняться, и вам, наверное, тоже.

Совесть его сиятельства предприняла еще одну попытку.

— Лучше не продолжать, Харгейт, нет, правда, — сказал граф. — В эту игру можно просадить дикие деньги.

— Мой милый Дривер, — сухо отрезал Харгейт, — я сам могу о себе позаботиться, благодарю вас. Конечно, если, по-вашему, вы слишком рискуете, то, разумеется…

— Ну, если вы не против, — возмутился граф, — так я жутко рад. Но помните, я вас предупреждал.

— Буду помнить. Кстати, а не хотите ли поднять сотню до соверена?

Лорд Дривер не мог позволить себе играть в пикет по соверену за сотню очков, да, собственно говоря, вообще играть в пикет на деньги, но после намека противника молодой мужественный аристократ никак не мог признать столь унизительный факт. Он кивнул.

— Думаю, пора, — сказал Харгейт какое-то время спустя, посмотрев на часы, — нужно успеть переодеться к обеду.

Его сиятельство не ответил. Он погрузился в думы.

— Поглядим. Значит, вы должны мне двадцать фунтов, правильно? — продолжал Харгейт. — Поразительная полоса невезения!

Они вышли в розарий.

— После дождя все так приятно пахнет, — заметил Харгейт. На него словно нашла разговорчивость. — Природа освежается.

Его сиятельство, казалось, ничего подобного не заметил. Он, казалось, размышлял о чем-то другом. Вид у него был задумчивый и рассеянный.

— Времени достаточно, — сказал Харгейт, снова поглядев на часы, — для небольшой прогулки. Мне надо с вами поговорить.

— А? — сказал лорд Дривер.

Выражение его лица находилось в полной гармонии с чувствами. Вид у лорда был задумчивый, и его действительно одолевали думы. Эти двадцать фунтов вляпали графа в чертовски неловкое положение.

Харгейт искоса следил за ним. Его дело требовало от Харгейта знания, в каком состоянии находятся дела других людей, и ему было известно, что лорд Дривер нищ и всецело зависит от щедрот прижимистого дяди. И этот факт, полагал он, обеспечит успех предложения, которое он намеревался сделать.

— Кто такой этот Питт? — спросил Харгейт.

— Так, один мой приятель, — сказал его сиятельство. — А что?

— Я его не выношу.

— А по-моему, он славный типус, — возразил граф. — Собственно, — добавил он, вспомнив доброе самаритянство Джимми, — я это знаю точно. А чем он вам не нравится?

— Не знаю. Не нравится, и все тут.

— А! — сказал его сиятельство равнодушно. Он не был в настроении выслушивать подробности приязней и неприязней других людей.

— Вот что, Дривер, — продолжал Харгейт, — я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали. Я хочу, чтобы вы выставили Питта вон из замка.

Лорд Дривер посмотрел на него странным взглядом.

— Э? — переспросил он.

Харгейт повторил.

— Вы вроде бы сварганили для меня целую программу, — сказал лорд Дривер.

— Избавьтесь от него, — яростно настаивал Харгейт.

Запрет, наложенный Джимми на бильярд, явился для него страшным ударом. Он испытывал муки Тантала. Замок был набит молодыми людьми того типа, который он предпочитал всем остальным — легкая добыча, все до единого, — а ему остается только облизываться, потому что Джимми носился по замку, как потерявший управление дредноут. С ума можно было сойти.

— Заставьте его убраться отсюда. Его пригласили вы. И полагаю, он же не намерен торчать тут до скончания века? Если вы уедете, ему тоже придется уехать. Вам надо просто отправиться завтра в Лондон. Предлог вы найдете без труда. И он волей-неволей уедет с вами. А в Лондоне вы от него отделываетесь и возвращаетесь. Вот и все, что вам надо сделать.

По лицу лорда Дривера разливался нежно-розовый румянец. Граф обретал вид разъяренного кролика. Природа не наделила его большим запасом гордости, но мысль о подлой роли, которую набросал для него Харгейт, возмутила ее всю до самой последней капли.

И если уж речь зашла о каплях, то Харгейт, продолжая говорить, добавил последнюю.

— И конечно, — сказал он, — деньги, которые вы проиграли мне в пикет… Сколько там? Двадцать. Двадцать фунтов, верно? Так мы, конечно, аннулируем этот должок. Все будет в ажуре.

Его сиятельство взорвался.

— Будет? — вскричал он, ярко-розовый до самых ушей. — В ажуре, черт подери! Я их вам выплачу завтра до последнего пенса — и тогда вы уберетесь вместо Питта. За кого вы меня принимаете, хотел бы я знать?

— За дурака, если вы откажетесь от моего предложения.

— У меня жуткое желание дать вам хорошего пинка!

— На вашем месте я бы воздержался. В такого рода играх вы не блещете. Держитесь пикета.

— Если вы думаете, что я не могу заплатить вам ваши паршивые деньги…

— Именно так. Но если сможете, тем лучше. Деньги никогда не бывают лишними.

— Может, я и дурак в некоторых отношениях…

— Не скромничайте, мой дорогой.

— Но я не подлец.

— Вы удивительно порозовели, Дривер. Гнев очень благоприятно действует на цвет лица.

— А если вы думаете, что можете меня подкупить, то никогда еще не допускали большей ошибки.

— Нет, допустил, — сказал Харгейт, — когда подумал, что хоть какие-то проблески ума у вас имеются. Но если вам нравится вести себя на манер юного героя мелодрамы, то на здоровье. Лично мне не кажется, что игра стоит свеч. Но если ваше щекотливое чувство чести вынуждает вас уплатить двадцать фунтов картежного долга, то прекрасно. Вы упомянули завтра? Меня это устраивает. Так что пока на этом и кончим.

Он пошел дальше, оставив лорда Дривера наслаждаться приятнейшим ощущением, в котором купается слабохарактерный человек, против обыкновения проявив несгибаемую решимость. Он чувствовал, что ни в коем случае не должен поступиться этой достойнейшей позицией. Двадцать фунтов придется заплатить, и завтра же. Если он не сумеет, то Харгейт не преминет воспользоваться этим, чтобы причинить ему массу неприятностей. С долгом чести не шутят.

Однако он считал себя в полной безопасности. Он знал, что может получить деньги, когда захочет. Вот так, рассудил он философски, из зла родится добро. Большее несчастье, помолвка, так сказать, нейтрализует меньшее — проигрыш, поскольку нелепо даже предположить, что сэр Томас, добившись своего и, предположительно, пребывая по этой причине в радужном настроении, не откликнется на просьбу о жалких двадцати фунтах.

Граф вошел в холл. Он ощущал себя сильным и волевым. Он показал Харгейту, из чего скроен. Он был Спенни Дривер, человек железа и крови, человек, с которым лучше не шутить.

Но если подумать, это же редкая удача, что он помолвлен с Молли. Мысль о том, чтобы без такого рычага попытаться извлечь из сэра Томаса двадцать фунтов для уплаты карточного долга, привела его в содрогание.

В холле ему встретился Сондерс.

— Я как раз ищу ваше сиятельство, — сказал дворецкий.

— Э? Ну, вот он я.

— Совершенно верно, ваше сиятельство. Мисс Макичерн доверила мне эту записку для вручения вам, на случай если она до обеда не увидит ваше сиятельство лично.

— Ладненько. Благодарю вас.

Он начал подниматься по лестнице, на ходу вскрывая конверт. И о чем ей вздумалось ему писать? Неужто она примется строчить ему любовные письма и всякую прочую лабуду? Будет чертовски трудно ей подыгрывать.

Он остановился на площадке, начал читать, и после первой же строчки у него отвисла челюсть. Конверт упорхнул на пол.

— Черт и все святые! — простонал он, хватаясь за перила. — Вот теперь я в луже!

Глава 21. Омерзительные дары

Несомненно, существуют мужчины, отлитые из такого металла, что, получив согласие на свое предложение, никаких особых эмоций не испытывают. Очень вероятно, что таким был Соломон; да и Генрих Восьмой, несомненно, не испытал ничего, кроме пресыщенности, уже на третьем или четвертом подобном согласии. Но средний мужчина оказывается полностью во власти вихря чувств. Среди них, возможно, преобладает ощущение некоторой оглушенности. С ней спаяно облегчение — облегчение полководца, успешно завершившего трудную кампанию, или того, кто терпит кораблекрушение и внезапно осознает, что опасность миновала и он жив! Далее следует прибавить новорожденное чувство собственной значимости. Ведь наше подозрение, что мы принадлежим к незаурядным личностям, внезапно получило полное подтверждение. Наша грудь надувается самодовольством, и мир не может предложить нам ничего большего.

Правда, некоторые обнаруживают в металле своего счастья присадку легкого опасения, а напряжение помолвки порой приносит с собой даже намек на сожаление. «Она заставляет меня накупать всяких вещей! — жаловался некий жених своему другу в третьей четверти своей помолвки. — Два новых галстука только вчера!» Он явно взвешивал, способна ли человеческая природа выдержать подобное давление.

Но какие бы трагедии ни омрачали завершение этого периода, его начало, во всяком случае, купается в солнечном сиянии.

Джимми, глядя на свое намыленное лицо в зеркале, когда переодевался к обеду в этот вечер, только дивился совершенству этого лучшего из миров.

Никакие сомнения не закрадывались в его душу. Он не верил, что отношения между ним и мистером Макичерном могут оказаться непреодолимым препятствием. В данный момент он вообще отказывался признавать наличие экс-полицейского. В мире, где обитала Молли, места для других людей просто не было. Они в него не вписывались. Они не существовали.

И вот к нему, упоенно размышляющему о совершенстве жизни, явился, крадучись, в манере обычной для этого нераскаянного флибустьера, Штырь Муллинс. Возможно, Джимми читал на лицах других собственные торжество и восторг, но ему, несомненно, показалось, что облик Штыря дышит сдерживаемой радостью. Шарканье сына Бауэри по ковру превратилось почти в танец. Лицо под багряными волосами прямо-таки светилось изнутри.

— Ну-с, — сказал Джимми, — и как же мир обходится с юным лордом Фиц-Муллинсом? Штырь, а тебе не случалось быть шафером?

— Чего-чего, босс?

— Ну, шафером на свадьбе. Это тот тип, который стоит рядом с женихом и держит его за загривок, чтобы он в последнюю минуту не заартачился. За всем присматривает, всучает деньги священнику по окончании обряда, а затем удаляется, женится на первой подружке невесты и живет себе поживает.

Штырь мотнул головой.

— Чтоб я женился, босс, да ни в жисть!

— Штырь — женоненавистник! Погоди, Штырь, настанет день, любовь пробудится в твоем сердце, и ты начнешь писать стихи.

— Да не такой я псих, босс, — запротестовал сын Бауэри. — Только мне баб и не хватало. Игра для дураков.

Это уже была полная ересь. Джимми положил бритву от греха подальше и принялся проливать свет в непотребную тьму Штыря.

— Штырь, ты осел, — сказал он. — Ты никакого понятия об этом не имеешь. Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты бы понял, что в жизни есть только одна высокая цель — жениться. От вас, тупоголовых холостяков, меня мутит. Только подумай, как тебе жилось бы, будь у тебя жена. Подумай о том, как в морозную зимнюю ночь ты идешь на дело и знаешь, что тебя, когда ты вернешься, уже ждут тарелка горячего супчика и заранее согретые уютные шлепанцы. А потом она примостится у тебя на коленях, и ты расскажешь ей, как подстрелил полицейского, и вы вместе разберете добычу! Просто вообразить не могу ничего милее! А по дому будут бегать маленькие штырята. Неужели ты не видишь, как они скачут от радости, когда ты проскальзываешь в окно и сообщаешь им радостную новость? «Папоцка убил легаса!» — звенят тоненькие восторженные голоски. И все оделяются сластями в честь великого события. Златокудрый малютка Джимми Муллинс, мой крестник, получает шестипенсовик за то, что днем швырнул камнем в переодетого детектива. Всеобщее веселье и вкусная здоровая пища. Поверь мне, Штырь, нет ничего лучше домашнего очага.

— Была одна девочка, — мечтательно сказал Штырь. — Да только она больше хвостом вертела, а потом вышла за фараона.

— Она была тебя недостойна, Штырь, — сочувственно сказал Джимми. — Девушка, способная так скурвиться, тебе не подошла бы. Подыщи милую, чуткую девушку, романтично восхищенную твоей профессией. А пока разреши мне добриться, а не то я опоздаю к обеду. Вечер ознаменуют великие дела.

Штырь воодушевился:

— Само собой, босс! Я про то…

— Если бы ты мог, Штырь, собрать в один чан всю голубую кровь, которая ожидается здесь сегодня, то ее хватило бы открыть красильню. Впрочем, лучше не пытайся. Возможно, им это не понравится. Кстати, тебе случилось еще раз… да нет, естественно, случилось. Я имею в виду, ты пробовал поговорить с этим камердинером, ну, с тем, которого ты записал в сыщики?

— Дык, босс, о том…

— Надеюсь, что он покомпетентнее моего старого друга Гейлера. Этот человек действует мне на нервы, Штырь. Жмется ко мне, как собачонка. Полагаю, сейчас он притаился в коридоре. Ты его видел?

— Видел! Босс! Дык…

Джимми оглядел Штыря с серьезным вниманием.

— Штырь, — сказал он, — тебя что-то гнетет. Ты порываешься что-то сказать. Что именно? Давай выкладывай.

Возбуждение Штыря нашло исход в каскаде слов.

— И-ех, босс! Да уж, вечерок выдался что надо. Башка у меня прямо гудит. Само собой! Когда я, значит, был днем в гардеробной сэра Томаса…

— Что-о!

— Да легче легкого. Перед самой грозой, когда темно стало, дальше некуда. Дык, я был…

— В гардеробной сэра Томаса! Какого…

Штырь как будто слегка смутился. Он виновато ухмыльнулся и зашаркал подошвами.

— Я их заполучил, босс, — сказал он с самодовольной усмешкой.

— Заполучил? Что заполучил?

— Да вот…

Штырь запустил руку в карман и извлек блистающий клубок. Бриллиантовое колье леди Джулии Башли.

Глава 22. Как двое коллег не пришли к согласию

— Сто тысяч, — журчал Штырь, любовно созерцая бриллианты. — Я и говорю себе: «Боссу-то самому не до них. По горло занят с энтими фраерочками. Значит, дело за мной, — говорю я, — вот босс-то обрадуется, что мы их увели под шумок». Ну, я и…

Джимми подал голос с энергией, которая ошеломила его верного последователя. Кошмарный ужас ситуации в первый момент подействовал на него, как удар в область под жилетом. Но теперь у него, как выразился бы Штырь, дыхалку прочистило. И пока Штырь слушал, блаженная ухмылка медленно сползала с его физиономии. Даже в Бауэри, где прохода не было от прямодушных друзей, ему не доводилось выслушивать такие сокрушающие резюме его умственных и нравственных дефектов.

— Босс! — протестующе заикнулся он.

— Всего лишь черновой набросок, — сказал Джимми и перевел дух. — Без подготовки я не способен воздать тебе должное. Ты слишком необъятен и непостижим.

— Дык, босс, что на вас наехало? Вы что, не рады?

— Рад! — Джимми рассек рукой воздух пополам. — Рад! Псих чокнутый! Или ты не понимаешь, что натворил?

— Знамо дело, я их стырил, — сказал Штырь, чей интеллект не отличался восприимчивостью к новым идеям. Ему мнилось, что Джимми упускает из виду главное.

— Или, когда тебе вздумалось стащить те украшения, я тебе не сказал сидеть смирно?

Физиономия Штыря прояснилась. Как он и подозревал, Джимми упустил главное.

— Дык, слышь, босс, ну, говорили. Но те-то же всего ничего. Само собой, вам на такую мелочишку чего размениваться. А энти совсем другой колер. Энти — самое оно. На сто зелененьких тянут.

— Штырь, — сказал Джимми с мученическим терпением.

— Чего?

— Ты способен послушать минуту, не перебивая?

— Само собой.

— Понимаю, это практически безнадежно. Чтобы довести до тебя идею, необходимо соответствующее снаряжение. Дрели, динамит и прочее. Но возможно, если я буду говорить медленно, что-то до тебя все-таки допрет. Тебе не приходило в голову, Штырь, мой милый голубоглазый Штырь, что примерно каждый второй человек в этом историческом памятнике английского зодчества — сыщик и наверняка получил инструкцию следить за тобой на манер рыси? Или ты уверен, что твое безупречное прошлое — достаточная защита? Полагаю, ты не сомневаешься, что сыщики эти подумают про себя: «Так кого же нам заподозрить? Для Штыря Муллинса мы, естественно, делаем исключение: ведь ему подобное и в голову прийти не может. И конечно же, похищенное никак не может быть у милого старичка Штыря!»

— Дык, босс, — озаренно перебил Штырь. — Оно ж не у меня! Во-во, не у меня. А у вас!

Джимми посмотрел на него с невольным восхищением. Как ни взгляни, в системе мышления Штыря крылась лихая бредовость, и она, стоило с ней свыкнуться, начинала оказывать тонизирующее воздействие. Беда была лишь в том, что она никак не сочеталась с будничной жизнью. В иной обстановке — например, в дружеской атмосфере приюта для умалишенных — сын Бауэри был бы обаятельным собеседником. Как приятно скрашивал бы он афоризмами вроде последнего монотонное пребывание в изоляторе, обитом войлоком!

— Но, малышок, — сказал Джимми со стальной нежностью в голосе, — попытайся слушать. Поразмышляй! Взвесь! Или до тебя не доходит, насколько мы, фигурально выражаясь, тонко спаяны в сознании некоторых нехороших людей в этом доме? Или ты воображаешь, будто мистер Макичерн, болтая за сигарой со своей обученной ищейкой, не коснулся этой темы? Навряд ли. Так как же ты собираешься сбить со следа этого джентльмена-сыскаря, Штырь, учитывая, позволю себе упомянуть еще раз, что он с момента появления тут не отходит от меня дальше чем на три шага?

У Штыря вырвался непроизвольный смешок.

— Дык, босс, тут полный порядочек!

— Ах, порядочек? Ну-ну! И что навело тебя на такую мысль?

— Дык, слышь, босс, легашам энтим крышка. — Веселая ухмылка располосовала его лицо. — Обхохочешься, босс! И-ех, куда там цирку! Они, значит, друг дружку поарестовали.

Джимми печально пересмотрел свою точку зрения. Даже в изоляторе такого рода завихрения встретят холодный прием. Гений обречен на вечное одиночество. И Штырю суждено перебиваться без тени надежды на встречу с родственной душой, с товарищем, способным воспринять его мыслительные процессы.

— Полный порядочек, — хихикнул Штырь. — То есть беспорядочек.

— Да-да, — поддакнул Джимми, — я понимаю.

— Значит, босс, один легаш взял да и арестовал второго. Сцепились, потому как один думал, что другой нацелился на камешки. А что они обои сыскари, так знать не знали, и теперь один забрал другого, — на глаза Штыря навернулись слезы невинной радости, — да и запер его в угольном подвале.

— Что ты такое мелешь?

Штырь беспомощно хихикал.

— Дык, босс! Дело, значит, было так. И-ех! Самое оно. Стемнело, значит, из-за грозы, а я, значит, в гардеробной ищу медведя со слезами и тут, не успел найти, — слышу: по коридору шаги тихо так и прямо к двери. Ну, вляпался, думаю. Во-во. И говорю себе: «Один легаш, значит, меня вынюхал и идет сцапать». Ну, я раз — и за занавеску. Там сбоку занавеска висит, а за ней костюмы развешаны и всякое такое. Я прыг туда и стою, жду, чтобы легаш вошел, потому, слышь, я решил попробовать, пока он меня не увидел (а из-за грозы темным-темно), дать ему раза в челюсть и, пока он в нокауте, смыться вниз к слугам.

— Ну и? — спросил Джимми.

— Тот, значит, к двери подходит, открывает, а я, значит, готовлюсь к рывочку, и тут из комнаты напротив, ну да вы ее знаете, выпрыгивает второй и первого скручивает. Куда тут цирку! Даже Кони-Айленд не потянет, одно слово.

— Продолжай. Что было дальше?

— Ну, сцепились они по-хорошему. Меня они видеть не могли, и я их. Зато слышал, как они друг дружку колотят, лучше некуда. Ну, потом одна морда другую укладывает в лежку, и тут слышу — щелкнуло. И понимаю, что один браслеты застегнул на другом…

— Называй их А и Б, — порекомендовал Джимми.

— Тут я слышу, как тот, первый, значит, чиркает спичкой, потому как там темно из-за грозы. И тогда он говорит: «Попался! — говорит. — Я за тобой приглядывал, знал, чего у тебя на уме». А я голос узнал. Легаш, ну, который камердин сэра Томаса. А второй…

Джимми разразился громовым хохотом.

— Хватит, Штырь! Это уже перегиб. Ты хочешь сказать, что моего сообразительного, мозговитого, упорного друга Гейлера заковали в наручники и заперли в угольном подвале?

— Во-во, — сказал Штырь.

— Кара небесная! — сказал Джимми в восторге. — Не иначе. Нет у человека права быть таким законченным ослом, как Гейлер. Даже неприлично.

Выпадали моменты, когда верный служитель Макичерна ввергал Джимми в особое бешенство, и в возмущении оскорбленной гордости он почти жалел, что на самом деле не громила, каким его считал Макичерн. Никогда прежде он не смирялся с подобным вызовом, а это шпионство было именно вызовом. За неуклюжим наблюдателем ему все время рисовалась самодовольная фигура Макичерна. Проявляй человек от Додсона хоть какую-то сноровку, он мог бы его простить, но на нее и намека не было. Годы практики развили в Штыре, когда дело касалось блюстителей закона, своего рода шестое чувство. Он был способен раскусить самую хитрую личину. Но в Гейлере даже Джимми распознал детектива без малейшего труда.

— Валяй дальше, — сказал он.

Штырь продолжил:

— Ну, вторая морда, на полу и в браслетах…

— То есть Гейлер, — сказал Джимми. — Лихой красавец Гейлер.

— Во-во. Ну, по началу только дух переводил и не мог сразу пасть раскрыть. А когда дыхалка у него наладилась, он и говорит: «Идиот, — говорит, — крыша у тебя поехала. Сел ты в лужу. Дальше некуда». Ну, говорил-то он, может, по-другому, но сказать хотел как раз энто. «Я сыскарь, — говорит. — А ну, сними их!» Это он про браслеты. А тот, камердин, он, значит, ему на шею падает? Держи карман ширше! Говорит, что очков глупее ему еще никто не втирал. «Расскажи своей бабушке, — говорит. — Я таких знаю! Проникаешь в дом будто гостем, а сам на камешки миледи целишься». От энтих жестоких слов другая морда, Гейлер, на стенку лезет. «Да я тоже детектив, — говорит, — и в доме по специальной просьбе мистера Макичерна, американского джентльмена». Первая морда опять ему фигу показывает. «Расскажи это датскому королю, — говорит. — Энто уже предел. У тебя нахальства хватит на десятерых». А тот в ответ: «Покажь меня мистеру Макичерну, — говорит, — он будет моим…» Как энто? Подручным?

— Поручителем? — предположил Джимми. — То есть протянет руку помощи.

— Во-во — подручителем. Я тогда еще подумал, а энто что такое? «Он будет моим подручителем», — говорит. И думает, теперь он в ажуре. Да нет, все еще в луже сидит, потому как камердин ему вякает: «А пошел ты! Буду я с тобой по дому бегать, мистера Макичерна искать. Посидишь в угольном подвале, субчик, и посмотрим, как ты запоешь, когда я доложу сэру Томасу». «Во-во, — говорит Гейлер, — скажи сэру Томасу. Я ему объясню». «Как же, жди! — говорит камердин. — У сэра Томаса впереди тяжелый вечер: прыгать вокруг шишек, понаехавших смотреть спектакль, который они ставят. И я не стану его беспокоить, пока он не прочухается. А ты катись в угольный подвал! Пошли». И они уходят. А я опять за дело, хвать слезы — и сюда.

— Ты когда-нибудь слышал про поэтическую справедливость, Штырь? — спросил Джимми. — Вот она в полной мере. Однако в этот час веселья и благожелательности нам не следует забывать…

Но Штырь его перебил. Сияя честной радостью, вспыхнувшей от теплого приема, оказанного его повести, он принялся выводить из нее мораль.

— Усекаете, босс, — сказал он. — Лафа, и ничего боле! Когда они хватятся камешков, дык подумают на Гейлера, а на нас и не подумают.

Джимми взглянул на него с глубокой серьезностью.

— Разумеется, — сказал он. — Ну и логик же ты, Штырь! Гейлер, по твоим словам, только-только открыл дверь снаружи, когда камердинер на него набросился. Так как же им не подумать, что он похитил драгоценности! Человек, способный вскрыть сейф через закрытую дверь помещения, уж конечно, сумеет запрятать добычу, катаясь по полу с камердинером. И то, что драгоценностей при нем не окажется, еще больше усугубит улики против него. А в том, что он вор, они окончательно убедятся, установив, что на самом деле он сыщик. Штырь, тебе, знаешь ли, самое место в каком-нибудь приюте.

Сын Бауэри несколько растерялся.

— Об энтом, босс, я вроде не подумал.

— Ну, разумеется, подумать обо всем невозможно. Теперь, если ты вручишь мне бриллианты, я верну их на место.

— Вернете, босс?!

— А что ты предлагаешь? Я бы поручил это тебе, но только мне сдается, что возвращать вещи на место не совсем по твоей части.

Штырь отдал колье. Босс — это босс, и с ним не спорят. Но трагичность его облика красноречиво вопияла о разбитых надеждах.

Джимми взял колье почти с трепетом. Он был знатоком, и совершенные камни воздействовали на него так же, как совершенные полотна на художественные натуры. Он пропустил нить сквозь пальцы, а затем посмотрел на камни снова. Теперь попристальнее.

Штырь следил за ним, и в сердце у него шевельнулась надежда. Ему показалось, что босс колеблется. Быть может, теперь, когда он потрогал камни, то уже не захочет с ними расстаться. Для Штыря бриллиантовое колье искуснейшей работы было просто эквивалентом стольких-то долларов или фунтов, но он знал, что существуют люди, в остальном совершенно нормальные, для которых драгоценный камень драгоценен сам по себе.

— Ожерельеце-то что надо, босс, — подбодряюще прожурчал он.

— Верно, — сказал Джимми. — В определенном отношении лучше мне видеть не доводилось. Сэр Томас будет рад получить его обратно.

— Значит, положите его на место, босс?

— Да, — сказал Джимми. — Перед самым спектаклем, наверное, такая возможность представится. Во всяком случае, одно хорошо — дневные события заметно очистили воздух от ищеек.

Глава 23. Семейные неурядицы

Хильдебранд Спенсер Пойнс де Бург Джон Ханнасайд Кумбе-Кромби, двенадцатый граф Дривер, чувствовал себя совсем как воспетая Киплингом жаба под бороной, точно знавшая, куда именно вонзаются зубья указанного сельскохозяйственного орудия. Он перечел записку еще раз, но от этого она нисколько не выиграла. Кратко и ясно Молли порвала помолвку. Она считала, что «так будет лучше», она боялась, что «нам обоим она равно счастья не обещает». Именно, именно, тоскливо думал его сиятельство. Он и сам бы точнее не написал. В любое другое время он вознесся бы на седьмое небо. Но зачем выбирать для разрыва именно тот момент, когда он намеревался под залог этой помолвки разлучить дядю с двадцатью фунтами? Вот это его уязвило.

Ему как-то не пришло в голову, что Молли ничего не знает о его печальном положении. По его убеждению, ей полагалось быть инстинктивно осведомленной обо всем. Природа, как уже упоминалось, в смысле интеллекта снабдила Хильдебранда Спенсера Пойнса де Бурга дешевым суррогатом. То, что сходило у него за мозг, к подлинному серому веществу имело точно такое же отношение, как «кофе, ничем не уступающее настоящему» имеет к настоящему мокко. А потому в моменты эмоциональных и умственных кризисов его логика, подобно логике Штыря, обретала свой особый размах.

Он перечел записку в третий раз, и его чело увлажнила легкая испарина. Это было ужасно. Предположительный восторг Кэти, сногсшибательной девушки без гроша за душой из «Савоя», когда он явится перед ней свободным от нависавших брачных уз, не скрасил картину, развертывавшуюся перед его умственным взором. Кэти была слишком далеко. Между ним и ею, заполняя весь горизонт, маячила жуткая фигура взбешенного сэра Томаса. Вполне обоснованно предположить, что имелся краткий промежуток, когда Персей, сосредоточив взгляд на чудовище, перестал видеть Андромеду. И средневековый рыцарь, сойдясь в благородном поединке ради улыбки своей прекрасной дамы, редко позволял мечтам об этой улыбке заполнять свое сознание в тот момент, когда его закованный в броню противник мчался на него придатком к острому копью.

Так обстояло дело и со Спенни Дривером. Прекрасные очи могли засиять для него, когда беды останутся позади, но пока его куда больше занимало то, как загорятся яростью выпученные глазки.

Ну, случись это чуть позже — хотя бы на день! Но беззаботная импульсивность современных девушек погубила его. Как ему теперь уплатить долг Харгейту? А уплатить Харгейту надо, тут вопроса не встает. Только так и никак иначе. Лорд Дривер не принадлежал к тем личностям, которые мучаются из-за долгов. В колледже на первых порах он обворожил всех местных торговцев размахом, с каким приобретал в кредит их товары. Нет, его угнетал не долг, а вероятные последствия неуплаты этого долга. Харгейт, инстинктивно догадывался он, натура мстительная. Харгейт, получив от него гордого пренебрежения на двадцать фунтов, предъявил счет. И если не уплатить по нему, будут неприятности. Они с Харгейтом были членами одного клуба, а член клуба, который проигрывает в карты сочлену и не платит проигрыша, гладит клубных старейшин против шерстки.

Он должен раздобыть эти деньги — такой вывод был неизбежен. Но как?

В финансовом смысле его сиятельство уподоблялся разоренной стране с блистательной историей. Было время — два его первых года в колледже, — когда он бултыхался в роскоши щедрейшего содержания. То был золотой век, когда сэр Томас Башли, будучи, так сказать, еще необстрелянным и чувствуя, что, добравшись до горних сфер, он обязан жить на соответствующую ногу, сыпал деньгами направо и налево. В течение двух лет после женитьбы на леди Джулии он придерживался этого достохвального убеждения, беспощадно давя врожденную скаредность. Деньги, потраченные таким образом, он считал выгодным капиталовложением. К концу второго года он обрел твердую почву под ногами и начал поглядывать по сторонам, на чем бы сэкономить. Содержание, выплачиваемое его сиятельству, прямо-таки напрашивалось на изъятие из бюджета. И сэру Томасу не пришлось долго ждать удобного повода для прекращения былых щедрот. В мире существует такая игра, как покер, во время которой человек, не способный управлять выражением своего лица, может выйти далеко за пределы самого щедрого содержания. Лицо его сиятельства во время игры в покер уподоблялось поверхности пруда, которая бежит рябью от любого ветерка. Тупое отчаяние, отражавшееся на физиономии графа, когда ему доставались плохие карты, превращало блеф в дорогостоящее удовольствие. Честная радость, лучившаяся из его глаз, когда карта сулили удачу, действовала на его благодарных противников как своевременный сигнал тревоги. Две недели покера вынудили его отправить дяде письмо с просьбой, страдальческой, но и лишенной сомнений в счастливом успехе, возместить финансовые потери. И дядюшкина нога с восторгом на него топнула. Построив свои аргументы на порочности азартных игр, сэр Томас изменил финансовое положение племянника, исключив возможность чарам покера сбить его с прямого пути. Содержание было отменено безоговорочно, и взамен его сиятельству было поставлено условие: его сиятельство может рассчитывать на любые суммы, но всякий раз он должен сообщать, на что они ему требуются. Если просьба будет сочтена разумной, воспоследуют наличные, если же не лезущей ни в какие ворота, наличные не воспоследуют. Изъян этой системы, по мнению графа, заключался в расхождении их мнений относительно того, что считать разумным, а что — не лезущим ни в какие ворота.

Двадцать фунтов, например, согласно лексикону сэра Томаса Башли, были бы вполне разумной суммой, предназначайся они на текущие расходы молодого человека, помолвленного с мисс Молли Макичерн, и они же не пролезли бы ни в какие ворота, предназначаясь на расходы молодого человека, с которым она помолвку разорвала. Именно такие лингвистические тонкости и делают язык обитателей туманного Альбиона столь трудным для иностранцев.

Его сиятельство глубоко погрузился в размышления, и лишь когда над самым его ухом раздался голос, он заметил, что рядом с ним стоит сэр Томас собственной персоной.

— Ну-с, Спенни, мой мальчик, — сказал рыцарь, — пожалуй, пора переодеться к обеду. Э? Э?

Он явно был в прекрасном расположении духа. Мысль о великосветском обществе, которое ему предстояло принимать вечером, на время, будто мановением жезла феи, превратила его в воплощение благодушия и доброжелательности. Было прямо-таки слышно, как в нем бурлит и плещет млеко доброты, упомянутое как-то раз леди Макбет. Какая ирония судьбы! В этот вечер его настроение было таким, что паинька-племянник мог бы запустить руку ему в карман и зачерпнуть столько, сколько ему требуется… будь обстоятельства иными. О женщина, женщина, вечно ты закрываешь нам доступ в рай!

Его сиятельство пробулькал в ответ что-то невнятное, торопливо запихивая роковое письмо в карман. Да, он сообщит жуткую новость в свой час… скоро… немного погодя… короче говоря, в свое время…

— Роль знаешь назубок, мой мальчик? — продолжал сэр Томас. — Не годится подпортить спектакль, спутав слова. Никак не годится.

И тут его взгляд упал на конверт, который Спенни в рассеянности обронил. Благодушие и доброжелательность сразу же приказали долго жить. Мелочная душонка сэра Томаса не терпела подобных неряшливостей.

— Боже мой, — сказал он, нагибаясь, — ну почему люди позволяют себе сорить бумагой по всему дому? Не терплю мусора.

Он говорил так, словно кто-то затеял игру в зайцев и гончих[26] и разбросал бумажки по всем комнатам. Такого рода нарушения порядка заставляли его вспоминать доброе старое время с сожалением. В «Магазинах Башли» правило № 67 накладывало штраф в полкроны на служащих, застигнутых за сорением бумажками.

— Я… — начал граф.

— Так оно же, — сказал сэр Томас, выпрямляясь, — адресовано тебе.

— Я как раз собирался его подобрать. В нем… э… была записка.

Сэр Томас снова посмотрел на конверт. Благодушие и доброжелательность опять воссели на свои престолы.

— Почерк-то женский! — сказал он с мягким смешком. И окинул отчаявшегося пэра почти лукавым взглядом. — Понимаю, понимаю, — продолжал он. — Очаровательно. Просто восхитительно! Да не гляди так, будто тебе стыдно, мой мальчик. Мне это нравится. По-моему, очаровательнее ничего и придумать нельзя.

Бесспорно, его сиятельству представился удобный случай. Вне всяких сомнений, ему следовало бы тут же сказать: «Дядя, я не могу лгать. Я не могу допустить, чтобы вы на моих глазах и долее пребывали в таком заблуждении, которое одно мое слово способно рассеять. Содержание этой записки совсем не то, какое вам рисует воображение. Оно…» Но сказал граф следующее:

— Дядя, вы не можете дать мне двадцать фунтов?

Такие вот поразительные слова он произнес. Они вырвались сами собой. Он не сумел их остановить.

Сэр Томас на мгновение растерялся, но не очень. Примерно как человек, который, поглаживая кота, внезапно получил небольшую царапину.

— Двадцать фунтов, э? — произнес он задумчиво.

Затем на неудовольствие, будто приливная волна, накатилось млеко доброты. Это был вечер богатых даров тем, кто их заслужил.

— Ну конечно, мой мальчик, разумеется! Они тебе нужны немедленно?

Его сиятельство подтвердил неотложность: да, пожалуйста, будьте так добры. И редко он говорил с подобным пылом.

— Ну-ну, посмотрим, что мы можем сделать. Идем!

Он повел графа в свою гардеробную. Как практически все помещения в замке, она была очень большой. Одну стену целиком занимала занавеска, позади которой днем прятался Штырь.

Сэр Томас подошел к туалетному столику и отпер боковой ящичек.

— Двадцать, ты сказал? Пять… десять… пятнадцать… получи, мой мальчик.

Лорд Дривер пробормотал слова благодарности. Сэр Томас ответил на это бурчание дружеским похлопыванием по плечу.

— В таких записочках есть что-то трогательное, — сказал он. — Они свидетельствуют о душевной теплоте. Ей присуща душевная теплота, Спенни, и это добавляет ей еще очарования. Тебе необыкновенно повезло, мой мальчик.

Его сиятельство пошуршал четырьмя банкнотами и мысленно согласился с ним.

— Но послушай, надо же переодеться. Час уже поздний! Нам надо поторопиться. Кстати, мой мальчик, я воспользуюсь случаем объявить о помолвке сегодня же вечером. Превосходнейший случай, мне кажется. Пожалуй, по завершении спектакля небольшая речь, что-нибудь неподготовленное, неофициальное — просто попросить их пожелать вам счастья, ну и так далее. Превосходная мысль. От нее веет приятной стариной. Да-да!

Он повернулся к туалетному столику и отстегнул воротничок.

— Ну так поторопись, мой мальчик, — сказал он. — Не опоздай!

Его сиятельство зарысил вон из комнаты. Облекаясь в вечерний костюм, он думал, думал, как никогда. Но чаще остальных возникала мысль: будь что будет, но, во всяком случае, в одном смысле — все тип-топ. У него есть двадцать фунтов. Когда дядя узнает правду, чего-то колоссального в смысле неприятностей не избежать. Почище сан-францисского землетрясения. Ну и что? Деньги-то — вот они!

Он сунул банкноты в карман жилета. Возьмет их с собой и расплатится с Харгейтом сразу после обеда.

Граф вышел в коридор. С лестничной площадки он краешком глаза заметил колыхание юбки. По противоположному коридору приближалась девушка. Он остановился, чтобы галантно пропустить ее перед собой. Когда она достигла лестницы, он узнал Молли.

На секунду возникла неловкая пауза.

— Э… я получил вашу записку, — сказал граф.

Она посмотрела на него и рассмеялась.

— А ведь вы нисколько не огорчились, — сказала она. — Ни чуточки. Не правда ли?

— Ну, видите ли…

— Не нужно извинений. Да или нет?

— Ну, дело в том, знаете ли… Я…

Он встретился с ее взглядом, и в следующую секунду они оба уже смеялись.

— Нет. Но послушайте, знаете ли, — сказал граф. — Я вот о чем… не то чтобы я… То есть послушайте, ведь нет причин, почему бы нам не быть закадычными друзьями.

— Ну конечно. Ни малейших.

— Нет, правда, а? Чудненько! Дайте лапу.

Они обменялись рукопожатием, и именно в этой умилительной позе их увидел сэр Томас Башли, стремительно появившийся на лестнице.

— А-а! — лукаво воскликнул он. — Ну-ну-ну! Не обращайте на меня внимания, меня тут нет!

Молли сердито покраснела. Отчасти потому, что сэр Томас был ей неприятен, даже когда не расплывался в лукавой улыбке, и отвратителен, когда расплывался. Отчасти потому, что почувствовала себя в глупом положении. Но главное, потому, что растерялась. Она без малейшего удовольствия ожидала встречи с сэром Томасом в этот вечер. Оказываться в его обществе всегда было неприятно, и уж тем более теперь, когда она разрушила план, в который он вложил столько усилий. Она прикидывала, будет ли он холоден и безмолвен или же многословен и разгорячен. В минуты пессимизма она готовилась к долгой и мучитальной сцене. И такое его поведение граничило с чудом. Она ничего не понимала.

Но взгляд в сторону лорда Дривера просветил ее. Жалкий хлюпик в эту секунду больше всего смахивал на малыша, оробевшего перед тем, как дернуть нитку петарды. Он словно бы собирался с духом вызвать взрыв.

Молли искренне его пожалела. Так, значит, он еще не сообщил дядюшке последнюю новость! Ну конечно же! У него для этого не было времени. Сондерс скорее всего вручил ему конверт, когда он шел переодеться.

Однако длить агонию смысла не было никакого. Рано или поздно сэр Томас должен быть поставлен в известность. И ее обрадовала возможность самой сказать ему, объяснить, что она поступила так по собственным соображениям и лорд Дривер тут ни при чем.

— Боюсь, произошла ошибка, — сказала Молли.

— Э? — сказал сэр Томас.

— Я еще подумала и решила, что мы не… Ну, я разорвала помолвку.

Перманентно выпученные глазки сэра Томаса выпучились еще больше. Багровое лицо побагровело еще больше. Внезапно он добродушно рассмеялся.

Молли уставилась на него в изумлении. Сэр Томас в этот вечер вел себя совершенно непредсказуемо.

— Понимаю, понимаю, — пропыхтел он. — Решили подшутить надо мной! Так вот о чем вы шушукались, когда я вас увидел! И не втирайте мне очки! Да если бы вы и вправду дали ему от ворот поворот, то не смеялись бы вместе так весело. Ничего не выйдет, моя дорогая. Я мог бы и попасться на вашу удочку, но я же вас видел!

— Нет-нет! — вскричала Молли. — Это не так, абсолютно не так. Когда вы нас увидели, мы как раз согласились остаться друзьями, только и всего. Помолвку я порвала раньше. Я…

Она услышала, как его сиятельство хрипло каркнул, но сочла этот звук подтверждением своих слов, а не сигналом тревоги.

— Я написала лорду Дриверу сегодня, — продолжала она, — о том, что я никак не могу…

Она испуганно умолкла. С началом ее объяснения сэр Томас стал надуваться и теперь грозил вот-вот лопнуть. Его лицо полиловело. Молли с ее живым воображением померещилось, что его глаза медленно выдвигаются у него из головы, будто глаза улитки. Из глубины его глотки доносились странные всхлипы.

— З-з-з-зна… — Он запнулся, сглотнул и начал заново: — Значит, — сказал он, — вот в чем была записка, э?

Лорд Дривер дрябло улыбнулся.

— Э? — взревел сэр Томас.

Его сиятельство судорожно побулькал.

— Ик… да, — сказал он. — Да-да, об этом, знаете ли.

Сэр Томас жег его злобным взглядом. Молли в недоумении переводила глаза с одного на другого.

Наступила пауза, в течение которой сэр Томас, видимо, отчасти сумел взять себя в руки. Казалось, у него зародились сомнения в уместности разборок семейных неурядиц на ступеньках лестницы. Он сделал шаг, другой.

— Идем, — приказал он с пугающей краткостью.

Его сиятельство последовал за ним на непослушных ногах. Глядя им вслед, Молли пребывала в полном недоумении. Тут что-то крылось. Сэра Томаса взбесило что-то помимо разрыва помолвки. Справедливостью он не страдал, но не мог не понять, что лорд Дривер в разрыве неповинен. Нет, существовала еще какая-то причина. И Молли не находила объяснения.

В холле Сондерс, подняв булаву, готовился ударить в гонг.

— Нет! — свирепо распорядился сэр Томас. — Позднее!

Обед был в этот день заказан на час более ранний, чем обычно, из-за спектакля. И Сондерсу была предписана строжайшая пунктуальность. С немалыми неудобствами для себя строжайшую пунктуальность он обеспечил. И вот… Но в этом мире каждый из нас вынужден нести свой крест. Сондерс поклонился со стоической покорностью судьбе.

Сэр Томас прошагал в свой кабинет.

— Будь так любезен, закрой за собой дверь, — сказал он.

Его сиятельство был так любезен.

Сэр Томас попятился к каминной полке и застыл там в позе, из поколения в поколение священной для британцев в годах, — ноги расставлены, руки заложены за фалды. Его взгляд шарил по лорду Дриверу, как луч прожектора.

— Ну-с, сэр?

Под этим взглядом лорд Дривер окончательно увял.

— Факты, дядя, таковы…

— Оставь факты в покое, они мне известны! Я жду объяснения.

Он расставил ноги еще шире. Годы скатились с его плеч, и он вновь стал просто Томасом Башли, владельцем «Магазинов Башли», приструнивающим провинившегося подчиненного.

— Ты знаешь, о чем я спрашиваю, — продолжал он. — Не о разрыве помолвки. Я желаю узнать причину, по какой ты не поставил меня в известность о содержании этой записки.

Граф сказал, что, знаете ли, каким-то образом не представилось случая, знаете ли. Он несколько раз был совсем готов сказать… но… почему-то… Так вот все и получилось.

— Не представилось случая? — вскричал сэр Томас. — Да неужели? Для чего тебе понадобились деньги, которые я тебе дал?

— О! Э… Так, для кое-чего.

— Весьма возможно. Для чего?

— Я… Дело в том, что я их задолжал одному типусу.

— Ха! И каким же образом ты их задолжал?

Его сиятельство переступил с ноги на ногу.

— Ты играл! — загремел сэр Томас. — Так?

— Нет-нет! Послушайте, нет и нет. Игра не азартная, требующая умения и ничего сверх. Перекинулись в пикет, и только.

— Будь добр, не виляй. Значит, ты проиграл эти деньги в карты, как я и думал. Именно так.

Он расширил расстояние между ногами, будто позировал иллюстратору «Пути паломника» для рисунка «Дьявол Аполлион, стоящий над дорогой».

— Итак, — продолжал он, — ты сознательно скрыл от меня содержание записки, чтобы вырвать у меня деньги под фальшивым предлогом? Молчи! — (Его светлость слегка забулькал.) — Именно так! Вел себя словно… словно…

У него был богатый выбор мошенников в самых разных областях. Он отдал предпочтение скачкам.

— …надувала-букмекер, — договорил он. — Но я не потерплю подобного. Ни единой секунды. Я требую, чтобы ты сейчас же вернул мне эти деньги. Если они не при тебе, отправляйся за ними немедленно.

На лице его сиятельства отразилась глубочайшая озабоченность. Он был готов ко многому, но не к такому. То, что ему придется вытерпеть головомойку, было неизбежно, и он к ней подготовился. Возможно, его чувства будут уязвлены, но кошелек останется цел. Но такого жуткого оборота он никак не предвидел.

— Но, дядя, послушайте! — проблеял он.

Сэр Томас величественным жестом принудил его умолкнуть.

Граф тоскливо извлек свою жалкую наличность. Сэр Томас взял ее с гневным фырканьем и направился к двери.

Сондерс все еще сохранял живописную позу перед гонгом.

— Звоните! — распорядился сэр Томас.

Сондерс выполнил это распоряжение с проворством гончей, пущенной по следу.

— А теперь, — продолжал сэр Томас, — пойдите в мою гардеробную и уберите эти банкноты в боковой ящичек туалетного столика.

Невозмутимые, бесстрастные и все же наблюдательные глаза дворецкого с одного взгляда уловили признаки беды. Ни набыченный вид сэра Томаса, ни безнадежная понурость лорда Дривера не ускользнули от его проницательности.

«Чтой-то не той-то, — сообщил он своей бессмертной душе, поднимаясь по лестнице. — Сдается мне, перегрызлись они дальше некуда».

Более отточенные изречения он приберегал для публичных выступлений. В беседах со своей бессмертной душой он слегка расслаблялся.

Глава 24. Искатель сокровищ

Во время обеда душевный мрак окутывал его сиятельство, будто плед. Он должен двадцать фунтов, его наличность исчерпывается семью шиллингами четырьмя пенсами. Он размышлял, он мыслил, и вполне интеллектуальная бледность разлилась по его обычно розовым щекам. Сондерс, втайне сочувствующий — он ненавидел сэра Томаса как выскочку, нагло водворившегося в замке, а к лорду Дриверу (он служил еще его отцу) питал почти отеческое чувство, — постоянно возникал возле его локтя с волшебной бутылкой. И Спенни, осушавшему и вновь осушавшему свою рюмку почти машинально, вино-целитель подарило блестящую идею. Занять двадцать фунтов у кого-нибудь одного из его знакомых было невозможно, а вот разделить двадцать на четыре и убедить квартет щедрых душ скинуться по пять фунтов с носа представлялось куда более осуществимым.

В его сердце вновь зашебаршилась надежда.

Сразу же по завершении обеда он запорхал по замку, подобно фамильному привидению с резвыми наклонностями. Первым ему встретился Чартерис.

— Приветик, Спенни! — сказал Чартерис. — Тебя-то мне и надо. Ходят слухи, что ты влюблен. За обедом ты выглядел так, будто подхватил инфлюэнцу. Что тебя гнетет? Бога ради, продержись до конца спектакля. Не хлопнись без чувств на сцене или там что-нибудь еще. Роль помнишь?

— Дело в том, — поспешно сказал его сиятельство, — а также и вообще. Мне требуется… Можешь одолжить мне пятерку?

— Все, чем я располагаю в настоящий момент, — сказал Чартерис, — исчерпывается одиннадцатью шиллингами и почтовой маркой. Если марка поспособствует тебе для почина… Нет? А ты знаешь, что самые крупные состояния наживаются с исходной мелочи. Тем не менее…

Две минуты спустя лорд Дривер возобновил свои поиски.

Путь ищущего денег взаймы тернист, особенно если, как в случае со Спенни, он не славится скрупулезностью в возвращении взятого взаймы.

В свое время Спенни сумел выжать небольшие суммы практически у всех своих знакомых мужского пола, а возвращал он их крайне редко. Его сиятельство страдал склонностью забывать, как здесь перехватил полкроны заплатить таксисту, а там — десять шиллингов, чтобы рассчитаться за обед. Причем, когда речь шла и о более крупных суммах, его память не обретала нужной цепкости. Это породило у его друзей некоторую опасливость. А потому данная великая охота за сокровищами прошла безрезультатно с начала и до конца. Он собрал урожай дружеских улыбок и сладких извинений, а также горячих изъявлений симпатии, но денег ему не отстегнул никто, кроме Джимми Питта.

К Джимми он подкрался в начале охоты, и Джимми, пребывая в настроении, когда одолжил бы что угодно кому угодно, выдал искомые пять фунтов, даже не поперхнувшись.

Но что такое пять фунтов? Плед мрачности и интеллектуальная бледность вновь украшали лицо лорда Дривера, когда он поднялся в свою комнату, чтобы надеть пестрейший, броский костюм из твида, в котором лорд Герберт появляется в первом акте.

Можно многое сказать в осуждение воровства как привычки, но невозможно отрицать, что в определенных обстоятельствах оно предлагает превосходный выход из финансовых затруднений, и не будь кары за него столь малоприятными, оно стало бы заметно более модным развлечением.

Мысли его сиятельства не сразу обратились к этому спасительному способу выбраться из лужи, в которой он оказался. Он еще никогда ничего не крал и не сразу подумал о том, чтобы восполнить этот пробел. Во всех нас прячется такая вот консервативная жилка. Но мало-помалу до него дошло, что иного выхода нет, если он не хочет завтра пресмыкаться перед Харгейтом, выпрашивая отсрочки с уплатой — альтернатива абсолютно неприемлемая, — и внезапно он поймал себя на созерцании возможности обзавестись нужной суммой противозаконным способом. К тому времени, когда его сценический туалет был завершен, он твердо уверился, что ему остается только это.

План его был крайне прост. Он знал, где лежат деньги — в боковом ящичке туалетного столика сэра Томаса. Он слышал, как Сондерсу было поручено положить их именно туда. Так что может быть проще, чем пойти и взять их? Все складывалось в его пользу. Сэр Томас будет внизу встречать своих гостей. Никаких помех. Деньги, так сказать, валяются на дороге. Так почему бы их и не подобрать?

Кроме того, размышлял он, постепенно освобождая от содержимого бутылку шампанского, которую для укрепления нервов предусмотрительно стащил с накрытого к ужину стола, это же и не кража вовсе. Черт подери, дядя сам дал ему эти деньги! Они его собственные! И вообще — он налил себе новый стакан эликсира, — почему бы вдобавок не высказать сэру Томасу парочку горьких истин, черт подери.

Он яростно засучил обшлага рукавов. Британский лев пробудился.

Первое преступление носит, как правило, шокирующе дилетантский характер. Правда, иногда встречаются неофиты, подделывающие подписи с точностью старых мастеров или проникающие в чужие дома с безупречностью экспертов. Но это отдельные редкие случаи. Средний неофит полностью лишен и намека на профессионализм. Спенни Дривер может послужить примером типичного новичка. Ему в голову не пришло, что сэр Томас, обнаружив пропажу денег, может начать розыски и подозрение скорее всего падет на него. Шампанское способно одарить мужеством, но вот благоразумием — крайне редко.

Представление должно было начаться в половине десятого с небольшого скетча. Зрителей рассадили по местам, и настроение у них было более радужным, чем обычно бывает в подобных случаях, благодаря быстро распространившемуся слуху, что за спектаклем последует импровизированный бал. Планировка замка на редкость подходила для таких балов. В нем имелось достаточно простора, а также в меру укромных закоулков для тех, кто предпочитал не танцевать, а просто посидеть с партнершей. Не говоря уж об оранжерее, достаточно вместительной, чтобы переженить половину парочек в графстве.

Спенни надумал обеспечить себе алиби, на несколько минут замешавшись в толпу, а затем испробовать свой талант громилы во время скетча, когда его отсутствие замечено не будет. Ведь если он исчезнет позднее, кто-нибудь может заинтересоваться, что с ним сталось.

Он прятался по углам, пока последние зрители не заняли свои места, и уже направлялся к лестнице, когда ему на плечо опустилась тяжелая рука. Совесть всех нас делает трусами. Спенни прикусил язык и взвился в воздух на три дюйма.

— Приветик, Чартерис, — охнул он, еле переведя дух.

Чартерис, казалось, дошел до точки кипения. Репетиции превратили его в пессимиста, и теперь, когда настал момент начала спектакля, его нервы были натянуты до предела, в частности, потому, что скетч должен был начаться через две минуты, а услужливый субъект, любезно взявший на себя обязанности суфлера, куда-то исчез.

— Спенни, — сказал Чартерис, — куда это ты?

— О… о чем ты? Я просто иду наверх.

— А вот и нет. Тебе придется суфлировать. Этот типчик, Блейк, пропал! Я ему шею сверну! Пошли!

И Спенни пошел — очень неохотно. На половине скетча появился официальный суфлер, объяснивший, что он вышел покурить на террасу, а часы у него отстают. Оставив его препираться с Чартерисом, Спенни тихонько ускользнул.

Задержка, однако, отрицательно сказалась на ободряющем воздействии шампанского. Британскому льву требовалось подкрепить дух. Спенни зашел к себе. А когда вышел, то с ощущением, что предстоящая задача вполне ему по плечу. На миг его укусило сомнение, а не следует ли предварительно спуститься вниз и дать сэру Томасу по сопатке. Но он справился с искушением. Сначала дело, удовольствия потом.

Небрежной, хотя и несколько пошатывающейся походкой он поднялся по лестнице еще на этаж и прошел по коридору в гардеробную сэра Томаса. Включил свет и направился к туалетному столику. Ящичек оказался заперт, но в нынешнем своем настроении Спенни, подобно Любви, смеялся над ухищрениями слесарей. Он ухватил ручку и дернул, подкрепив рывок всем весом своего тела. Ящичек открылся с треском пистолетного выстрела.

— Вот так! — сказал граф, сурово покачав головой.

В ящичке лежали четыре банкноты. Вид их мгновенно пробудил в нем все его обиды. Он научит сэра Томаса не обходиться с ним как с ребенком! Он ему покажет!

Граф занялся извлечением банкнот, свирепо хмурясь. Как вдруг у него за спиной раздался возглас удивления. Он оглянулся и увидел Молли в сценическом костюме молочницы. Ее глаза стали совсем круглыми от изумления. Несколько секунд назад, переодевшись, она вышла из своей комнаты и уже почти достигла конца коридора, который вел к лестнице, но тут увидела, как его сиятельство с налившимся кровью лицом вылетел из своей спальни в слепящем твидовом костюме и с резвостью застоявшегося боевого коня рванул вверх по ступенькам. После их взаимной встречи с сэром Томасом перед обедом она искала случая поговорить с ним с глазу на глаз. Она заметила его угнетенный вид за столом, и ее доброе сердечко сжалось от мысли, что причиной такого уныния, вероятно, была она. Она знала, что, объяснив содержание записки, она каким-то образом навлекла на его сиятельство дядюшкин гнев, и ей хотелось найти его и извиниться.

И потому теперь она последовала за ним. Его сиятельство молниеносно одолел лестницу и скрылся из виду, когда она поднялась лишь наполовину марша. Выйдя на площадку, она только-только успела увидеть, как он свернул в гардеробную сэра Томаса. Но зачем? Ведь сэр Томас был внизу, и, значит, целью Спенни не могло быть желание поболтать с ним по душам в гардеробной.

Недоумевая, но не прекратив погони, Молли последовала за ним и оказалась перед дверью гардеробной как раз в тот момент, когда раздался пистолетный выстрел взломанного замка.

Она остановилась, растерянно глядя на графа. В одной руке он держал ящичек, но она не могла понять для чего.

— Лорд Дривер! — воскликнула Молли.

Угрюмая решимость на лице его сиятельства смягчилась и превратилась в кривоватую, но товарищескую улыбку.

— Отлично! — сказал он, пожалуй, несколько хрипловато. — Отлично. Рад видеть вас тут… Мы ведь закадычные друзья… вы сами сказали… на лестнице… еще до обеда. Очень рад, что вы пришли. Прошу вас, садитесь.

Он любезно взмахнул ящичком, приглашая ее чувствовать себя как дома. Взмах этот заставил одну из банкнот спорхнуть на пол у самых ног Молли.

Она нагнулась за ней, и ее недоумение возросло.

— Но… но… — сказала она.

Его сиятельство озарил ее улыбкой неописуемой доброты.

— Садитесь же, — настойчиво пригласил он. — Мы друзья… полный ажур… Вы мой закадычный друг. А вот с дядей Томасом — никакого ажура…

— Но, лорд Дривер, что вы тут делаете? Что это был за треск?

— Я открывал ящик, — снисходительно объяснил граф.

— Но… — она вновь посмотрела на бумажку у себя в руке, — но это же пятифунтовая банкнота!

— Пятифунтовая банкнота, — подтвердил его сиятельство. — Абсолютно верно. И тут их еще три.

Она по-прежнему силилась понять.

— Но… Так вы хотите… украсть их?

Его сиятельство выпрямился во весь рост.

— Нет, — сказал он. — Нет! Не украсть. Нет.

— Но…

— Вот так. Перед обедом старик мил был до чрезвычайности, надышаться на меня не мог. Подоил его на двадцать фунтиков, и все в ажуре. Дальше некуда. Потом повстречался с вами на лестнице, и вы выпустили кота из мешка.

— Но почему? Ведь…

Его сиятельство величественно помахал ящичком.

— Я вас не виню, — сказал он великодушно. — Не ваша вина… несчастный случай. Вы же не знали… про записку.

— Про записку? — сказала Молли. — Что, собственно, случилось? Едва я сказала, что написала ее, как поняла — что-то не так.

— Беда в том, — сказал граф, — что старик вообразил, будто это любовное письмецо, а я его не поправил.

— Вы ему не сказали? Но почему?

Его сиятельство поднял брови.

— Хотел подоить его на двадцать фунтиков, — ответил он без околичностей.

Молли не сумела удержаться от смеха.

— Не смейтесь! — обиженно отозвался граф. — Это не шутка… крайне серьезно… дело чести.

Он вынул из ящика три банкноты и водворил его на место.

— Честь Дриверов, — пояснил он, убирая деньги в карман.

— Но, лорд Дривер! — вскричала Молли. — Вы не можете… вы не должны! Неужели вы правда намерены взять их? Это же кража! Они не ваши!

Его сиятельство торжественно погрозил ей пальцем.

— Вот тут, — сказал он, — вы ошибаетесь. Они мои! Старик сам мне их дал.

— Дал их вам! Но зачем тогда вы взломали ящик?

— Старик их отобрал, когда узнал про записку.

— Значит, они вам не принадлежат?

— Нет, да. Ошибаетесь! Принадлежат. По моральному праву.

Молли от волнения наморщила лоб. Мужчины типа лорда Дривера пробуждают в женщинах материнский инстинкт. Как мужчина его сиятельство был бесконечно малой величиной, он просто не шел в счет. Но как проказливый ребенок, которого все время надо спасать, он взывал к лучшим чувствам Молли.

— Но, лорд Дривер… — начала она мягко.

— Называйте меня Спенни, — потребовал он. — Мы закадычные друзья. Вы так сами сказали. На лестнице. Меня все называют Спенни, даже дядя Томас. Я дам ему по сопатке, — внезапно перебил он сам себя, словно вспомнив о назначенной встрече.

— Ну хорошо, пусть Спенни, — сказала Молли. — Спенни, вы не должны. Нет, правда, Спенни. Вы…

— В этом платье вы просто тип-топ, — сказал граф ни к селу ни к городу.

— Спасибо, Спенни, милый. Но послушайте… — Она словно уговаривала непослушного ребенка. — Вы не должны брать эти деньги. Вы должны положить их обратно. Вот, посмотрите, я кладу эту банкноту назад. Дайте мне остальные, и я положу их туда же. Потом мы задвинем ящик, и никто ничего не узнает.

Она забрала у него банкноты и уложила в ящичек. Он следил за ней в задумчивости, словно оценивая весомость ее доводов.

— Нет, — сказал он внезапно. — Нет… должен их забрать… моральное право… старик…

Она ласково оттолкнула его.

— Да-да, я знаю, — сказала она. — Я знаю, как плохо, что вам нельзя их взять. Но вы не должны их брать. Разве вы не понимаете, что он заподозрит вас, едва увидит, что они пропали. И тогда у вас будут большие неприятности.

— В этом что-то есть, — признал его сиятельство.

— Конечно, Спенни, милый. Я так рада, что вы согласны. Ну вот, они все в полной безопасности в ящике. Теперь мы спустимся вниз и…

Она умолкла. Дверь она во время их разговора притворила, но ее чуткий слух уловил звук шагов в коридоре.

— Быстрей! — прошептала она, схватив его за руку, и метнулась к выключателю. — Кто-то идет. Нельзя, чтобы нас нашли тут. Они увидят взломанный ящик, и у вас будут страшные неприятности. Быстрей!

Она толкнула его за занавеску к висящей там одежде и погасила свет.

Из-за занавески донесся приглушенный голос его сиятельства:

— Это дядя Томас. Я выйду. Дать ему по сопатке.

— Ш-ш-ш!

Она бросилась к занавеске и бесшумно проскользнула за нее.

— Но послушайте, — начал граф.

— Ш-ш-ш!

Молли сжала его локоть. Он подчинился.

Шаги затихли перед дверью. Затем ручка тихо повернулась. Дверь открылась и закрылась почти беззвучно.

Шаги проследовали в гардеробную.

Глава 25. Прерванные объяснения

Джимми в начале скетча, как и лорд Дривер, угодил в ловушку и сумел выбраться из нее, только когда скетч приближался к концу. Леди Джулия познакомила его с пожилым и липучим баронетом, который провел десять дней в Нью-Йорке, и высвобождение потребовало немалых усилий. Баронет по возвращении в Англию опубликовал книгу под заглавием «Современная Америка и ее народ» и пожелал узнать точку зрения Джимми на взгляды, изложенные в этом труде. А вот желания внимать скетчу у него не было ни малейшего, так что Джимми потерял много драгоценного времени и сумел вырваться, только сославшись на необходимость переодеться. Взлетая по лестнице, он щедро поносил знатока «Современной Америки и ее народа».

Пока скетч продолжался, сэр Томас никак не мог поддаться капризу навестить свою гардеробную. Он, как объяснил его сыскарь-камердинер мистеру Гейлеру, был по горло занят, веселясь среди шишек. А возвращение колье на его законное место требовало пары минут. Если бы не липучесть пожилого баронета, все было бы уже в порядке. А теперь будущее утратило ясность: кто угодно мог появиться в коридоре и увидеть его.

Однако имелось и очко в его пользу: до завершения спектакля колье никак не могло быть востребовано его владелицей. Роль, которую Чартерис сумел навязать леди Джулии, не предоставляла никакой возможности щеголять драгоценностями.

Перед тем как спуститься к обеду, он запер колье в ящике. И оно по-прежнему покоилось там: видимо, Штырь сумел побороть искушение слямзить его еще раз. Джимми взял колье и вышел в коридор. Поглядел направо и налево. Никого. Он закрыл за собой дверь и стремительно зашагал в направлении к гардеробной.

Штырь точно описал ему местоположение сейфа. На его непрофессиональный взгляд, сейф выглядел достаточно массивным и неприступным. Однако Штырь, очевидно, сумел открыть его без всякого труда. Крышка была закрыта, но сразу откинулась, и он увидел, что замок был сломан.

— Штырь прогрессирует! — сказал Джимми.

Он покачивал колье над сейфом, намереваясь опустить его внутрь, но тут с противоположной стороны комнаты донесся шелест. Занавеска отдернулась, и возникла Молли.

— Джимми! — вскричала она.

Нервы Джимми отличались крепостью, но это волшебное видение заставило его подпрыгнуть.

— О черт! — сказал он.

Занавеска снова заколыхалась под воздействием невидимой силы — на этот раз отчаянно, и из ее глубин раздался жалобный голос.

— Черт возьми, — сказал голос, — я увяз!

Новое занавескотрясение — и возник граф. Взъерошенные белобрысые кудри стояли дыбом, лицо обрело пунцовость.

— Запутался головой в пиджаке, а может, в жилетке, — объяснил он всем и каждому. — Приветик, Питт!

Когда шаги проникли в комнату, Молли судорожно прижалась к стене и с возрастающим изумлением вслушивалась в происходящее по ту сторону занавески. Ее недоумение возрастало с каждой секундой. У нее сложилось впечатление, что комната все еще погружена в темноту. Она слышала чье-то дыхание, а затем по занавеске скользнул луч фонаря. Кто это мог быть и почему он не включает электрический свет?

Молли отчаянно напрягала слух. Некоторое время ее уши улавливали только тихое дыхание. Затем раздался голос, такой знакомый! И, покинув свой тайник, она вышла из-за занавески и увидела Джимми с фонарем в руке, стоящего над каким-то темным предметом посреди комнаты.

После первого изумленного восклицания Джимми прошла минута, прежде чем молчание было нарушено. Свет фонаря резал Молли глаза. Она загородила их ладонью, ей чудилось, что они стоят так годы и годы.

Джимми не шевельнулся. Что-то в его позе вызвало у Молли неясную тревогу. В сумраке за фонарем он выглядел бесформенным, почти чудовищем.

— Вы светите мне прямо в глаза, — сказала она наконец.

— Простите, — сказал Джимми, — я не сообразил. Так лучше? — Он отвел луч от ее лица. Что-то в его голосе и виноватой поспешности, с какой он отвел луч, почему-то смягчило напряжение.

Она оправилась от парализующего изумления и обрела способность мыслить связно.

Но облегчение было лишь секундным. Почему Джимми оказался в гардеробной в такое время? Почему с фонарем? Что он тут делает? Вопросы вспыхивали у нее в голове, будто искры, разлетающиеся от наковальни.

Темнота терзала ее нервы. Она пошарила по стене, нащупывая выключатель, и комнату залил яркий свет.

Джимми положил фонарь и на мгновение застыл в нерешительности. Колье он было укрыл за спиной. Но теперь протянул руку и молча покачал им перед глазами Молли и его сиятельства. Пусть причины, объяснявшие его пребывание в гардеробной с колье в пальцах и были наиблагороднейшими, встретив растерянный взгляд Молли, он невольно почувствовал себя абсолютно виноватым, будто они были совсем иными.

Его сиятельство, успевший за этот срок более или менее прийти в себя, нарушил молчание первым.

— Послушайте, знаете ли, а? — заметил он с некоторым чувством. — Э?

Молли попятилась:

— Джимми! Вы… Нет, вы не могли!

— Очень даже похоже! — рассудительно заметил его сиятельство.

— Да нет, — сказал Джимми. — Я его возвращал на место.

— Возвращали?

— Питт, старина, — сурово сказал граф, — звучит неубедительно.

— Дривер, старина, — сказал Джимми, — я согласен. Но это чистая правда.

Тон его сиятельства обрел мягкую ласковость.

— Ну, послушайте, Питт, старый сын, — сказал он, — бояться нечего, мы тут все свои, и вы можете выложить все, как есть. Мы вас не выдадим. Мы…

— Да замолчите же! — воскликнула Молли. — Джимми!

Голос у нее перенапрягся, она говорила с трудом и испытывала невыразимые муки. Слова, сказанные ее отцом на террасе, воскресли в ее памяти. Она словно слышала его голос, спокойный и уверенный, предостерегающий ее, объясняющий, что Джимми мошенник. Ее уши наполнило странное жужжание. Все вокруг увеличивалось, расплывалось… Она услышала, как лорд Дривер что-то сказал. Его голос прозвучал, будто в телефонной трубке, и тут она осознала, что Джимми держит ее в объятиях и говорит лорду Дриверу, чтобы тот принес воды.

— Когда с девушкой случается такое, — сообщил его сиятельство нестерпимым тоном всезнайки, — требуется разрезать ей…

— Хватит! — сказал Джимми. — Или нам ждать воды неделю?

Его сиятельство без дальнейших рассуждений принялся намачивать губку, но Молли пришла в себя прежде, чем он успел подойти к ней с капающей водой, и попыталась высвободиться.

Джимми подвел ее к креслу. Колье упало на пол, и лорд Дривер чуть было на него не наступил.

— Э-эй! — произнес граф, подбирая колье. — Поосторожней с драгоценностями!

Джимми наклонился над Молли. И он, и она как будто забыли про его сиятельство. Спенни принадлежал к людям, чье существование на редкость легко выпадает из памяти. А Джимми посетило озарение. Впервые ему пришло в голову, что мистер Макичерн вполне мог намекнуть Молли на свои подозрения.

— Молли, милая, — сказал он, — это вовсе не то, о чем вы подумали. Я все объясню. Вам лучше? Вы можете слушать? Я все могу объяснить.

— Питт, старик, — вмешался его сиятельство, — вы не поняли. Мы вас выдавать не собираемся. Мы тут все…

Джимми полностью его проигнорировал.

— Молли, послушайте, — сказал он.

Она выпрямилась в кресле.

— Продолжайте, Джимми.

— Я не вынимал колье, а возвращал его. Тип, который попал в замок со мной, Штырь Муллинс, украл его днем и принес мне.

Штырь Муллинс! Молли вспомнила это имя.

— Он думает, будто я взломщик, своего рода Раффлс. Вина моя. Я свалял дурака. Все началось в тот день в Нью-Йорке, когда мы встретились в вашем доме. Я был на премьере спектакля «Любовь и взломщик» — очередная пьеса о грабителях.

— Отличная! — перебил его сиятельство светским тоном. — Ее давали в «Серкле». Я два раза ходил.

— Мой приятель, его фамилия Миффлин, играл героя, а после представления он в клубе начал распространяться об искусстве взлома — он специально его изучал, а я сказал, что кто угодно способен обчистить дом. И как-то так вышло, что я взялся на пари проделать это в ту же ночь. Только Богу известно, попытался бы я или махнул рукой, но в начале ночи ко мне в квартиру залез этот тип, Муллинс, и я его схватил. Мы разговорились, и я наперечислял ему всякие технические приемы взлома, о которых наслышался от моего приятеля-актера, а он вообразил, будто я эксперт. И тут мне вдруг взбрело в голову, что можно сыграть с Миффлином отличную штуку, если пойти с Муллинсом и забраться в какой-нибудь дом. В тот момент я как-то не задумался, какого сваляю дурака. Ну, как бы то ни было, я пошел с Муллинсом… вот так все и произошло. А теперь я наткнулся на Штыря в Лондоне. Он был совсем на мели, ну я и привез его сюда.

Джимми смотрел на нее с тревогой. Он понимал, насколько неубедительно звучит его история и без обалделого сомнения на лице его сиятельства. Он не мог не признать, что если и существуют объяснения, отдающие фальшью в каждом слове, то это были его объяснения.

— Питт, старина, — сказал его сиятельство, качая головой не столько сердито, сколько грустно, — этот номер не пройдет. Какой смысл плести такую жуткую лабуду? Неужели вы так и не поняли, что я говорю чистую правду и мы ничего против не имеем? Сколько раз вам повторять, что мы тут все закадычные друзья? Я часто думал, какой чертовски хороший типус старина Раффлс. Джентльмен в доску. И я не смотрю косо на типуса, если он занимается взломом, как порядочный человек. По-моему, чертовски порядочно…

Внезапно Молли, пылая негодованием, прервала его рассуждения об этичности взлома по-джентльменски.

— Что вы такое несете! — вскричала она. — Вы думаете, будто я не верю каждому слову Джимми?

Его сиятельство слегка подпрыгнул.

— Ну, мне, знаете ли, показалось, что звучит не слишком убедительно. Я хочу сказать… — Его глаза встретились с глазами Молли. — Ну так вот, — закончил он неловко.

Молли повернулась к Джимми:

— Джимми, ну конечно, я вам верю!

— Молли!

Его сиятельство смотрел и дивился. У него мелькнула мысль, что он лишился идеальной жены. Девушка, которая готова верить самой жуткой лабуде, которую типус… Если бы не Кэти… На мгновение его почти охватила грусть.

Джимми и Молли молча смотрели друг на друга. По выражению их лиц граф сообразил, что его существование вновь выпало у них из памяти. Он увидел, как она протянула руки к Джимми… Неловкое положение для типуса! Он отвел глаза.

В следующую секунду дверь открылась, и Молли исчезла.

Граф посмотрел на Джимми. Джимми все еще, видимо, не вспомнил о его присутствии.

Его сиятельство кашлянул.

— Питт. Старик…

— А? — Джимми, вздрогнув, очнулся от своих мыслей. — Вы все еще тут? Да, кстати, — он посмотрел на лорда Дривера с любопытством, — я как-то не успел спросить, а что, собственно, тут делаете вы? Почему вы оказались за занавеской? Играли в прятки?

Его сиятельство не принадлежал к счастливчикам, легко импровизирующим истории по требованию момента. Он торопливо рылся в уме, ища более или менее правдоподобную причину, а затем отказался от безнадежных попыток. В конце-то концов, чем плоха откровенность? Он все еще считал Джимми птицей одного пера с героем «Любви взломщика». Довериться ему можно было без опаски. Отличный типус, родственная душа — и отнесется к ситуации с пониманием.

— Дело обстоит так, — начал он и, предварив свою повесть здравым упоминанием о том, что был жутким ослом, изложил Джимми краткое резюме недавних событий.

— Что-о? — охнул Джимми. — Вы учили Харгейта правилам пикета! Дорогой мой, он играл в пикет, как профессор, когда вы еще ходили в коротких штанишках. Он в пикете маг и волшебник!

Глаза его сиятельства выпучились.

— Это как же? — сказал он. — Разве вы с ним знакомы?

— Познакомился с ним в Нью-Йорке в «Клубе любителей прогулок». Мой приятель, актер… тот самый Миффлин, про которого я только что упомянул, записал его как гостя. За пикетом он греб деньги. А в клубе опытнейших игроков пруд пруди. Не удивлюсь, если вы нашли его способным учеником.

— Значит, значит… черт возьми! Значит, он шулер, прах его побери?

— У вас талант к метким определениям, — сказал Джимми. — Определили его суть с первого же захода.

— Я ему и чертового пенни не заплачу!

— Само собой. Если он заартачится, отошлите его ко мне.

Его сиятельство даже ослабел, так велико было его облегчение. Оглушающее воздействие предварительно принятого эликсира в значительной мере рассеялось. И теперь он ясно увидел то, чего в приподнятом настроении не заметил, а именно: черное облако подозрения, которое неминуемо повисло бы над ним, едва исчезновение банкнот было бы обнаружено.

Он утер увлажнившийся лоб.

— О черт! — сказал он. — Одной заботой меньше! Прах его побери, чувствую себя двухлеткой. Должен сказать, вы отличный типус, Питт.

— Вы мне льстите, — сказал Питт. — Стараюсь оправдывать доверие.

— Послушайте, Питт, эта лабуда, которую вы нам сейчас нарассказывали — пари и прочее, вы же, по-честному, не всерьез, э? Я хочу сказать… У меня идея!

— Мы живем в пору неожиданностей.

— Вы сказали, что фамилия актера, вашего приятеля, Миффлин? — Внезапно граф умолк и, прежде чем Джимми успел ответить, отчаянно зашептал: — Что это? О черт! Кто-то идет!

Он шмыгнул за занавеску, как кролик в кусты. И она только-только перестала колыхаться, когда дверь отворилась, и вошел сэр Томас Башли.

Глава 26. Пора неожиданностей для сэра Томаса

Для человека, чьи намерения относительно драгоценностей и их владельца были самыми невинными, если не сказать, наилучшими, положение Джимми выглядело очень и очень компрометирующим. И в более благоприятной обстановке оправдать в глазах сэра Томаса такое вторжение в его гардеробную было бы нелегко, ну а при данных обстоятельствах это стало еще затруднительнее: его сиятельство, прежде чем нырнуть за спасительную занавеску, отшвырнул от себя колье, будто раскаленный уголь. Второй раз за десять минут оно упокоилось на ковре, и сэр Томас узрел Джимми именно в тот момент, когда тот выпрямился, подобрав драгоценность.

Рыцарь застыл в дверях с выражением неимоверного изумления на лице. Его выпученные глазки были прикованы к колье в руке Джимми. И Джимми видел, как мучительно он подыскивает слова, достойные столь особой ситуации. Джимми даже пожалел его. Для мужчин с шеями короткими, как у сэра Томаса, волнения подобного рода опасны.

С мягкой тактичностью он постарался помочь бедняге.

— Добрый вечер, — сказал он вежливо.

Сэр Томас постепенно обретал дар речи и сумел пропыхтеть:

— Что… что… что…

— Выкладывайте, — сказал Джимми.

— Что…

— В Южной Дакоте был у меня знакомый заика, — сказал Джимми. — Так он, пока говорил, пожевывал собачью галетку. Она его исцеляла, не говоря уж о ее питательности. И еще хороший способ: считайте до десяти, пока обдумываете, что сказать, а потом выпаливайте, и побыстрее.

— Ты… ты негодяй!

Джимми бережно положил колье на туалетный столик, потом обернулся к сэру Томасу и засунул руки в карманы пиджака. Над головой рыцаря ему были видны складки занавески, словно бы колеблемые нежным зефиром. Видимо, драматичность ситуации не пропала втуне для Хильдебранда Спенсера, двенадцатого графа Дривера.

Как не пропала и для самого Джимми. Именно такого рода ситуации были особенно ему по вкусу. Он точно знал, как будет действовать. Он понимал, что приобщать сэра Томаса к истинным фактам бессмысленно — доверчивости в рыцаре нашлось бы не больше, чем голубой крови.

Положение выглядело аховым, но Джимми полагал, что знает, как из него выйти. А пока он им прямо-таки наслаждался. По странному совпадению, оно почти полностью совпадало с кульминационной сценой третьего действия «Любви и взломщика», в которой Артур Миффлин снискал такой успех как светский взломщик.

И Джимми принялся воплощать свою идею о том, как следует играть светского взломщика. Артур Миффлин закурил сигарету и чередовал остроумные реплики с изящными кольцами дыма. Сигарета тут пришлась бы как нельзя более кстати, но Джимми приготовился не ударить в грязь лицом и без реквизита.

— Значит… значит, это ты, так? — подытожил сэр Томас.

— Кто вам это сказал?

— Вор, низкий вор!

— Но послушайте, — запротестовал Джимми. — Почему низкий? Если вы не были знакомы со мной по ту сторону Атлантики, это еще не причина изливать на меня презрение. Откуда вы взяли, будто в Америке я не пользуюсь заслуженной славой? Откуда вы знаете, что я не Бостонский Уилли, или не Сакраменто Сэм, или кто-нибудь еще? Не лучше ли вести дебаты в нормальном тоне?

— Я тебя сразу заподозрил. С самого начала, чуть только услышал, что мой идиот-племянник обзавелся в Лондоне другом с улицы. И вот, значит, ты кто! Вор, который…

— Я выше подобных оскорблений, — перебил Джимми, — однако надеюсь, что вы, если вам когда-нибудь выпадет случай оказаться в обществе взломщиков, воздержитесь называть их ворами. Они жутко обидчивы. Видите ли, между этими двумя ветвями профессии существует огромное различие, порождающее кастовый снобизм. Предположим, вы театральный антрепренер, как бы вам понравилось, если бы вас обозвали суфлером? Улавливаете идею? Вы оскорбили бы их лучшие чувства. Например, обычный вор в случае, подобном этому, мог бы применить насилие. Однако физическое воздействие, кроме экстремальных случаев (а наш, я надеюсь, к ним не принадлежит), этикет взломщиков, насколько я понимаю, полностью исключает. С другой стороны, сэр Томас, честность вынуждает меня объяснить вам, что я держу вас под прицелом.

В кармане его пиджака лежала трубка, и он сильно прижал мундштук к подкладке. Сэр Томас опасливо уставился на карман, обретший пирамидальную форму, и чуточку побледнел. Джимми свирепо хмурился. То, как нахмурился Артур Миффлин в третьем действии, вызвало бурю аплодисментов.

— Мой револьвер, как видите, — продолжал Джимми, — находится в моем кармане. Я всегда стреляю сквозь карманные клапаны, невзирая на счета портных. Малыш заряжен, предохранитель снят. И целится прямо в ваш солитер. О, это роковое место! Еще не было человека, который получил бы пулю в солитер и остался жив. Мой палец на спусковом крючке. И я порекомендовал бы вам не нажимать на кнопку звонка, который вы так внимательно разглядываете. Для этого есть и другие причины, но их я коснусь позднее.

Рука сэра Томаса обмякла.

— Впрочем, разумеется, нажмите, если вам так угодно, — любезно добавил Джимми, — вы же у себя дома. Только на вашем месте я бы воздержался. С расстояния в полтора ярда я стреляю без промаха. Вы не поверите, сколько сидящих копен я поражал с этого расстояния. Промазать никак невозможно. Впрочем, убивать вас я не стану. Будем человечны в этот праздничный вечер. Я всего лишь разнесу вашу коленную чашечку. Болезненно, но не смертельно.

Он многозначительно пошевелил трубкой. Сэр Томас побелел, его рука бессильно повисла.

— Чудесно! — сказал Джимми. — В конце-то концов, к чему торопиться класть конец нашей такой милой встрече. У меня подобного желания нет и тени. Давайте поболтаем. Как там представление? Имел ли скетч успех? Погодите, вот увидите наш маленький спектакль! На генеральной репетиции трое из нас знали свои реплики.

Сэр Томас попятился от звонка, но отступление это было только уступкой моменту. Он понял, что нажатие на кнопку может сейчас причинить ему вред, но к этому времени к нему уже вернулось хладнокровие, и он не сомневался, что обязательно выиграет эту игру.

Джимми не вырваться из капкана.

Лицо рыцаря обрело обычную окраску. Машинально его руки скользнули под фалды, а ноги расставились. Джимми с улыбкой наблюдал эти симптомы восстановившегося самодовольства, которое он надеялся в самом ближайшем будущем слегка ущемить.

Сэр Томас для начала постарался дать Джимми ясно понять всю безнадежность его положения.

— Могу ли я спросить, — сказал он, — как именно вы намерены покинуть замок?

— Неужели вы не предложите мне автомобиль? — сказал Джимми. — Впрочем, я думаю пока остаться тут.

Сэр Томас усмехнулся.

— Да, — сказал он. — Да, разумеется. В этом я с вами согласен.

— Великие умы и так далее, — сказал Джимми. — Не удивлюсь, если окажется, что мы одинакового мнения об очень многом. Вспомните, как быстро вы приняли мою точку зрения касательно кнопки звонка. Во мгновение ока! Но что внушило вам мысль, будто я намеревался покинуть замок?

— Не мог же я предположить, что вы пожелаете остаться.

— Наоборот. Из всех мест, где мне довелось побывать за последние два года, только это пришлось мне абсолютно по душе. Обычно не пройдет и недели, как я уже готов отправиться дальше. А здесь я мог бы оставаться вечно.

— Боюсь, мистер Питт… Кстати, псевдоним, я полагаю?

— Увы, нет, — вздохнул Джимми. — Выбери я себе псевдоним, он был бы Трессильен, или Тревильен, или какой-нибудь в том же духе. По-моему, Питт — фамилия малозвучная. Одно время я был знаком с человеком, звавшимся Рональд Чейлесмор. Счастливец!

Сэр Томас вернулся к намеченной теме:

— Боюсь, мистер Питт, вы не вполне отдаете себе отчет в вашем положении.

— Неужели? — удивился Джимми.

— Я застаю вас в момент кражи колье моей супруги…

— Есть ли смысл указать вам, что я его не крал, а возвращал на место?

Сэр Томас молча поднял брови.

— Нет? — сказал Джимми. — Этого я и опасался. Так вы собирались сказать?..

— Я застаю вас за кражей колье моей супруги, — продолжал сэр Томас, — и если на данный момент вам удалось задержать свой арест, угрожая мне револьвером…

На лице Джимми отразилось смущение.

— Боже великий! — вскричал он и торопливо пошарил в кармане. — Да, — сказал он затем, — как я и опасался. Приношу вам свои извинения, сэр Томас, — продолжил он с мужественным достоинством, извлекая из кармана пенковую трубку. — Вина всецело моя. Не представляю, как могла возникнуть подобная ошибка, однако, оказывается, это не револьвер.

Щеки сэра Томаса обрели более густую лиловатость. Он уставился на трубку в свирепом молчании.

— В волнении момента, я полагаю… — начал Джимми.

Сэр Томас перебил его, уязвленный воспоминаниями о своей ненужной панике:

— Ты… ты… ты…

— Сосчитайте до десяти!

— Ты… Не понимаю, чего вы добиваетесь вашим гаерством…

— Как вы можете? Подобные вульгарные выражения! — запротестовал Джимми. — Какое гаерство? Остроумие! Находчивость! Истечение души, ежедневно вращающейся в высшем обществе.

Сэр Томас прямо-таки прыгнул к звонку. Положив палец на кнопку, он обернулся, чтобы произнести заключительную речь.

— Полагаю, вы сумасшедший! — почти крикнул он. — Но с меня достаточно. Я слишком долго терпел это шутовство. И я…

— Минуточку, — перебил Джимми. — Я только что упомянул, что есть и другие причины, кроме револь… — ну хорошо, трубки, — по которым вам не следует звонить. Во-первых, все слуги сейчас приглядывают за зрителями, а потому явиться на звонок некому. Но и это не самая убедительная причина. Вы не выслушаете еще одну, прежде чем осуществите свой замысел?

— Я вас насквозь вижу. Не воображайте, будто вам удастся меня провести.

— Меньше всего я…

— Надеетесь выиграть время, болтая языком, и сбежать…

— Но я же не хочу сбегать. Как вы не понимаете, что через десять минут мне предстоит играть на сцене важную роль в прославленной драме?

— Говорят же тебе, я тебя отсюда не выпущу. Выйти ты сможешь только через мой труп.

— Стипль-чез в домашнем уюте, — прожурчал Джимми. — Конец вечерней скуке! Однако выслушайте… Да-да, выслушайте. Я не отниму у вас больше минуты, и если, когда я все скажу, желание нажать на эту кнопку вас не покинет, можете вдавить ее на шесть дюймов в стену, если пожелаете.

— Ну? — нетерпеливо сказал сэр Томас.

— Вы предпочтете, чтобы я приступил к тому, что намерен сказать, не сразу, а постепенно подготовив вас к восприятию новости, или же мне следует…

Рыцарь вынул карманные часы.

— Даю вам одну минуту, — сказал он.

— Боже мой, мне следует поторопиться! Сколько секунд мне еще осталось?

— Если вам есть что сказать, так говорите.

— Ну что же, — сказал Джимми, — всего лишь следующее: колье поддельное. Бриллианты вовсе не бриллианты. А стразы!

Глава 27. Декларация независимости

Если бы Джимми питал какие-либо сомнения относительно эффектности этого разоблачения, их мгновенно рассеяла бы метаморфоза лица его собеседника. Подобно тому как богатые краски заката медленно бледнеют, обращаясь в еле заметную зеленоватость, лиловый багрянец на щеках сэра Томаса поэтапно перешел в тусклую красноватость, затем в розовость и, наконец, их покрыла однотонная бледность. Его челюсть отвисла до предела. Поза праведного негодования обмякла. На его одежде возникли неположенные складки. Он выглядел как человек, захваченный беспощадным механизмом.

Джимми был несколько озадачен. Он намеревался поставить мат своему противнику, заставить его внять доводам рассудка, но не стереть в подобный порошок. Тут крылось что-то непонятное. Когда Штырь отдал ему колье и его опытный взгляд после минуты внимательного осмотра пробудил в нем подозрения, а затем простая проверка их подтвердила, Джимми проникся приятной уверенностью, что, даже если колье будет обнаружено при нем, он приобрел сведения, которые сослужат ему добрую службу, стоит поделиться ими с сэром Томасом. Он знал, что леди Джулия не принадлежит к тем дамам, которые с кротостью воспримут сообщение, что бриллианты, ее гордость и слава, — всего лишь подделка. Он уже успел узнать ее поближе и не сомневался, что она тут же потребует другое, настоящее колье и примет все меры, чтобы его получить. Знал он и то, что сэр Томас не принадлежит к щедрым и беспечным натурам, которым потратить двадцать тысяч фунтов — сущие пустяки.

Именно этот ход мыслей позволил ему сохранять веселую бодрость духа в беседе, которая иначе оказалась бы крайне неприятной. Он с самого начала понимал, что сэр Томас не поверит в чистоту его побуждений, однако был убежден, что рыцарь согласится на любые условия, лишь бы обеспечить его молчание касательно подлинности колье. И готовился встретить бессильное бешенство, яростные обличения и всякие другие сходные эмоции, но только не такую полную капитуляцию.

Его собеседник начал испускать странное побулькивание.

— Бесспорно, — сказал Джимми, — подделка превосходная, не стану отрицать. Я ничего не подозревал, пока колье не попало мне в руки. Глядя на него даже с близкого расстояния, я ничего не заметил.

Сэр Томас нервно сглотнул.

— Как вы узнали? — спросил он.

И вновь Джимми удивился. Он ожидал негодующие отрицания, требования доказательств, возбужденные повторения, что камни эти стоили двадцать тысяч фунтов.

— Как я узнал? — повторил он. — Если вы имеете в виду, что именно натолкнуло меня на подозрения, то поводов могли быть десятки. Ювелир не способен объяснить, как именно он обнаруживает подделки. Он чувствует их на ощупь, распознает почти по запаху. Одно время я работал у ювелира. Вот и научился разбираться в камнях. Но если вы имеете в виду, могу ли я доказать мой вывод об этом колье, нет ничего проще. Никакого обмана, способ очень простой. Вот посмотрите. Эти камни считаются ограненными алмазами. Алмазы — самые твердые камни на свете, их ничем нельзя оцарапать. А вот маленький рубин из моей булавки, и я знаю, что он настоящий. Иными словами, этот рубин не может оцарапать эти камни. Вы следите за ходом моей мысли? А он их оцарапал! Два из них, единственные, которые я проверил. Если хотите, я могу продолжить эксперимент, но это лишнее. Я и так могу определить, что это за камни. Я назвал их стразами, но это не совсем точно. На самом деле это белый цирконий. Они легко поддаются обработке пламенем ацетиленовой горелки. Полагаю, точное описание процесса вас не интересует? Короче говоря, горелка их взбадривает лучше всякого тонизирующего средства, придает им специфическую плотность и отличный цвет лица, и еще много всякой не менее прекрасной всячины. Пять минут в пламени горелки для кристалла белого циркония равносильны недельному отдыху на морском курорте. Вы удовлетворены? Впрочем, ожидать этого было бы трудно. «Убедились» — вот слово, которое подойдет больше. Вы убедились или жаждете проверок с помощью поляризованного света и рефракции?

Сэр Томас, пошатываясь, добрался до кресла.

— Вот, значит, как вы узнали! — сказал он.

— Да, именно… — начал Джимми, но внезапное подозрение помешало ему договорить.

Он впился глазами в бледное лицо сэра Томаса.

— Так вы знали? — сказал он затем.

И поразился тому, что эта мысль не осенила его сразу же.

— Черт побери! Да, конечно же! — воскликнул он. — Иначе и быть не может! Так вот где зарыта собака? Ясно, почему вы испытали такой шок, когда я сказал, что знаю про колье.

— Мистер Питт!

— Ну?

— Я хочу вам кое-что сказать.

— Слушаю.

Сэр Томас попытался сомкнуть ряды. И когда он снова заговорил, в его голосе послышалось эхо прежнего самодовольства.

— Мистер Питт, я нахожу вас в неприятном положении…

Джимми перебил его.

— Пусть мое неприятное положение вас не беспокоит, — сказал он. — Сосредоточьте внимание на вашем собственном. Будем откровенны друг с другом. Вы вляпались. И что собираетесь делать в этой связи?

— Я вас не понимаю… — начал рыцарь.

— Неужели? — сказал Джимми. — Ну, я попробую выразиться яснее. Не стесняйтесь поправлять меня, если я буду иногда ошибаться. Мне ситуация представляется следующим образом: когда вы вступали в брак с леди Джулией, то оказались, так сказать, перед выбором. Вы известны как миллионер, и в смысле подарка невесте от жениха от вас ожидали чего-то особенного. Вы же, человек предусмотрительный и бережливый, начали прикидывать, нет ли способа заработать репутацию княжеской щедрости без экстравагантных затрат. Я прав?

Сэр Томас промолчал.

— Да, прав, — сказал Джимми. — И вам, вполне естественно, пришло в голову, что удачно выбранное для подарка драгоценное украшение вполне может сработать. Требовалось только немножко присутствия духа. Когда даме дарят бриллианты, она вряд ли потребует проверки их с помощью поляризованного света, рефракции и прочих штучек. В девяноста девяти случаях из ста она примет желаемое за действительное. Прекрасно! Вы поспешили к ювелиру и конфиденциально изложили ему свою дилемму. Полагаю, вы упомянули стразы, но он, будучи дошлой личностью, указал, что стразы не слишком долговечны. Новые, они не оставляют желать ничего лучшего, но если их носить, то вскоре они утрачивают и шлифовку, и четкость огранки. К тому же легко царапаются. Получив эти сведения и прикинув, что леди Джулия навряд ли будет держать колье постоянно запертым в стеклянной витрине, вы отвергли стразы, как чреватые опасным риском. Тогда благожелательный ювелир рекомендовал белый цирконий, упомянув, подобно мне, что после обработки ацетиленовой горелкой их даже родная мать не узнает. Если он был немножко антикваром, то, вполне возможно, пояснил, что в восемнадцатом веке кристаллы циркония вообще считались алмазами низшего сорта. Что могло быть лучше? «Значит, пусть будет цирконий, мой дорогой!» — радостно вскричали вы, и все кончилось отлично. Я прав? Насколько я заметил, вы еще ни разу меня не поправили.

Каким был бы ответ сэра Томаса, остается неизвестным. Он уже открыл рот, чтобы заговорить, но тут занавеска в глубине комнаты заколыхалась, и из ее складок вылетел лорд Дривер, будто ядро в твидовом костюме.

Его явление сразу же положило конец любой речи, какую собирался начать сэр Томас. Прижавшись к спинке кресла, он безмолвно пучился на нарушителя их тет-а-тета. Даже Джимми, знавший о пребывании его сиятельства в уютном тайнике, был несколько ошеломлен.

Его сиятельство первым нарушил молчание.

— Черт возьми! — воскликнул он.

Ни Джимми, ни сэр Томас, видимо, не сочли эту тираду далекой от истины или неуместной. Они позволили ей остаться без ответа.

— Прохиндей вы старый! — добавил граф по адресу сэра Томаса. — И вы еще обозвали меня надувалой-букмекером!

В выпученных глазках рыцаря вспыхнули искры праведного гнева, но тут же угасли. Он ничего не ответил.

— Черт возьми! — простонал его сиятельство, изнывая от жалости к себе. — Столько лет я терпел, пока вы устраивали мне ад на земле во всех формах и видах, а сами… Боже мой, да если бы я раньше знал!

Он повернулся к Джимми.

— Питт, старичок, — сказал он с душевной теплотой, — я… не знаю, как и сказать. Да если бы не вы… Мне всегда американцы жутко нравились.

— Я не американец, — признался Джимми, но граф продолжал без паузы:

— По-моему, и я всегда так думал, это была чушь собачья, ну, эта заварушка в… в… ну, в том году, в каком ее заварили. Если бы не типчики вроде вас, — продолжал он, вновь адресуясь к сэру Томасу, — этой жуткой Декларации независимости и прочего в помине не было бы. Верно, Питт, старина?

Слишком глубокие вопросы, чтобы отвечать на них с ходу. Джимми пожал плечами.

— Ну, по-моему, сэр Томас вряд ли поладил бы с Джорджем Вашингтоном, — сказал он.

— Само собой. Так я, — его сиятельство шагнул к двери, — пошел вниз, посмотрю, что скажет тетя Джулия на все это.

Судорожная дрожь, будто от удара электрическим током, сотрясла сэра Томаса. Он взвился из кресла.

— Спенсер! — вскричал он. — Я запрещаю тебе говорить твоей тете хоть слово!

— О! — сказал его сиятельство. — Запрещаете, а?

Сэр Томас вновь сотрясся.

— Она будет меня поедом есть!

— И будет, держу пари. Вот пойду, и проверим.

— Остановись!

— Ну?

Сэр Томас утер лоб носовым платком. У него не хватило духу вообразить леди Джулию во всеоружии истины. Первое время страх, что она может обнаружить его маленький розыгрыш, не давал ему спать по ночам, но постепенно, пока дни проходили, а безупречность поддельных бриллиантов продолжала держать в заблуждении и ее, и всех и каждого, кто их видел, страх поугас. Однако продолжал таиться в глубине его души. Даже пребывая в самом своем безоблачном настроении, супруга была для него источником тихого ужаса. И его воображение полностью отказывало при одной только мысли о глубинах аристократического презрения и гнева, в которые ее погрузит подобное открытие.

— Спенсер, — сказал он, — я требую, чтобы ты не осведомлял свою тетю.

— Что? Вы хотите, чтобы я держал рот на замке? Хотите сделать меня сообщником в этом гнусном низком обмане? Мне это нравится!

— В самую точку, — сказал Джимми. — Noblesse oblige[27] и все такое прочее. При одной мысли кровь Дриверов яростно вскипает. Послушайте! Вы слышите, как она клокочет?

Лорд Дривер сделал еще шаг к двери.

— Остановись! — вновь вскричал сэр Томас.

— Ну?

— Спенсер, мой мальчик, я вот подумал, что, возможно, я не всегда обходился с тобой, как следовало бы.

— «Возможно»! «Не всегда»! Черт подери! Учитывая, что вы обходились со мной будто с малышом в слюнявчике, с той минуты, как мы познакомились, лучше не скажешь. А как насчет нынешнего вечера, когда я попросил у вас пару фунтов?

— Но только потому, что ты, как мне показалось, играл в азартную игру.

— Играл? А всучить тете Джулии поддельные бриллианты — это какая игра?

— Коммерческая, я бы сказал, — прожурчал Джимми.

— Я все обдумал, — сказал сэр Томас, — и если тебе действительно нужны… пятьдесят фунтов, если не ошибаюсь?

— Двадцать, — сказал его сиятельство, — и они мне не нужны. Приберегите их для себя. Вам понадобятся все ваши сбережения для нового колье.

Его пальцы сомкнулись на дверной ручке.

— Спенсер… остановись!

— Ну?

— Мы должны это обсудить. Не торопясь.

Он провел платком по лицу.

— В прошлом, возможно, — продолжал он развивать свою мысль, — наши отношения не были абсолютно… Вина моя. Я всегда тщился исполнять свой долг. Это нелегкая обязанность — приглядывать за молодым человеком твоего возраста…

Ощущение пережитых обид одарило графа красноречием.

— Черт возьми! — возопил он. — Именно это меня и доводит. Кто вас просил за мной приглядывать? Все эти годы следили за мной, будто чертов полицейский! Перестали выплачивать мне содержание, когда я был на третьем курсе и оно мне особенно требовалось! И мне пришлось вилять хвостом и выпрашивать пенни на сигареты. Я выглядел жутким ослом, можете мне поверить! Приятели просто от хохота давились. Меня воротит от всей этой жути. Вы долго надо мной издевались, и теперь я хоть немного, а поквитаюсь. Питт, старик, а вы как бы поступили?

При этом внезапном обращении к нему Джимми признал, что на месте его сиятельства мог бы испытать мимолетный соблазн сделать что-нибудь в таком же роде.

— Само собой, — сказал его сиятельство. — Как любой нормальный типус.

— Но, Спенни, разреши мне…

— Вы испортили мне жизнь, — сказал граф, хмурясь с великолепной байронической мрачностью. — Вот что вы сделали — испортили всю мою жизнь. Мне пришлось перехватывать наличные у друзей, чтобы продержаться. Питт, старина, я же должен вам пятерку, верно?

Точнее, десятку, если быть педантичным. Но Джимми промолчал. Он правильно предположил, что исходная пятерка, которой он снабдил лорда Дривера в отеле «Савой», давно испарилась из памяти его сиятельства.

— Забудьте, — сказал он.

— И не подумаю! — протестующе взвизгнул его сиятельство. — Это же доказательство верности моих слов. Будь у меня приличное содержание, обошлось бы без этого долга. И вы не захотели уделить мне нужную сумму, чтобы я мог поступить на дипломатическую службу. Вот и это тоже! Почему вы уперлись?

Сэр Томас совладал с собой.

— Я не был уверен, что ты достаточно подготовлен, мой милый мальчик.

Пена на губах его сиятельства пока еще не заклубилась, но, судя по его виду, ждать этого оставалось недолго. Волнение и память о перенесенных обидах вкупе с шампанским, которое он поглотил во время обеда и после, привели его в состояние духа, очень далекое от обычного. Лорд Дривер утратил невозмутимую сдержанность, этот фирменный признак касты истинных аристократов. Он размахивал руками.

— Знаю я, знаю! — вопил он. — Я знаю! Вы считали меня жутким дураком. Говорю вам, я сыт по горло. И все время заставляете меня жениться на деньгах! Унизительно до жути! Не будь она жутко благоразумной девушкой, вы испортили бы жизнь мисс Макичерн, а не только мою. Еще немножко и… Говорю вам, с меня хватит! Я влюблен! Я влюблен в самую типтопистую девушку в Англии. Вы ее видели, Питт, старый конь. Разве она не самая-самая?

Джимми поставил на отсутствующей даме графского сердца печать своего одобрения.

— Говорю вам, если она согласится, я на ней женюсь!

Отчаяние, написанное на каждом дюйме обширной физиономии сэра Томаса, после этих ужасных слов усугубилось еще больше. Как ни велико было его пренебрежение к носителю титула как просто молодому человеку, он всегда благоговейно почитал фамилию Дриверов.

— Но, Спенсер! — почти взвыл он. — Подумай о своем положении в обществе! Ты не можешь…

— Ах, не могу, прах меня побери! Да если она согласится, к черту мое положение в обществе! И при чем тут оно? Кэти — дочь генерала, если на то пошло. Ее брат учился со мной в Итоне. Да будь у меня хоть один собственный пенс, я бы давным-давно попросил ее выйти за меня. О моем положении в обществе можете не беспокоиться!

Сэр Томас что-то слабо проквакал.

— А теперь послушайте, — заявил его сиятельство со всей решительностью. — Вот все как на ладони, черт побери! Если вы хотите, чтобы я позабыл про эту вашу аферу с бриллиантами, вам надо подтянуть подтяжки и взяться за дело. Для начала можете пристроить меня в какое-нибудь посольство. Трудностей не будет. В Лондоне наберется не один десяток стариканов, которые знавали папашу, когда он был жив, и они ухватятся за возможность поспособствовать мне. Я знаю, что в некоторых отношениях я жуткий осел, но на дипломатической службе от вас ничего другого и не ждут. Требуется только, чтобы фрак и смокинг сидели на вас как влитые, да не ударить в грязь лицом в танцах, а уж тут я отвечаю всем требованиям. И вы должны дать ваше чертово благословение Кэти и мне — если она согласится выйти за меня. Вот примерно и все, что мне пока пришло в голову. Ну как? Договорились?

— Это полная нелепость… — начал сэр Томас.

Лорд Дривер подергал дверную ручку. Потом перестал.

— Клинч, — умиротворяюще сказал Джимми. — Мне не хочется врываться в семейную беседу, но мой совет, спроси вы его, был бы пойти на попятную, пока не началась стрельба. Вы сейчас под прицелом чего-то похуже курительной трубки. Ну а моей сопричастности не опасайтесь. Мое молчание добавляется gratis[28]. Одна ваша любящая улыбка, и на мои уста наложена печать.

Сэр Томас набросился на него.

— А что до вас… — гаркнул он.

— Не троньте Питта, — сказал граф. — Чертовски хороший типус. Эх, побольше бы таких, как он! И колье он не лямзил. Послушай вы, когда он хотел объяснить, так могли бы и не вляпаться по уши. Он его убирал на место, как и сказал. Я в курсе. Ну так как же?

Секунду казалось, что сэр Томас скажет «нет». Но едва он открыл рот, его сиятельство открыл дверь, и тут рыцарь вновь обмяк.

— Да! — вскричал он. — Да!

— Тип-топ, — сказал его сиятельство с удовлетворением. — Договорились. Идем, Питт, старина? Через полминуты нам надо быть на сцене.

— В качестве противоядия от сценической паники вполне можно порекомендовать такого рода дружеские дискуссии, — сказал Джимми, когда они вышли в коридор. — Держу пари, вы себя чувствуете готовым ко всему.

— Чувствую себя как двухлетка, — с энтузиазмом подтвердил граф. — Роль я начисто забыл, но мне все равно. Буду с ними просто разговаривать, и все тут.

— Так держать, — сказал Джимми. — У Чартериса будет сердечный приступ, но все равно так держать! Чуть побольше такого духа, и любительские спектакли достигнут неизмеримых высот. Прибавьте шагу, Росций[29], сцена ждет.

Глава 28. Час прозрений Спенни

Мистер Макичерн сидел в бильярдной и курил. Он был там один. С того места, где он сидел, ему были слышны отдаленные звуки музыки. Наиболее обязательная часть вечерних развлечений — представление — завершилась, и знать, и землевладельцы попроще, исполнившие свой долг, терпеливо просидев представление от начала и до конца, теперь веселились в бальном зале. Все были счастливы. Спектакль имел не меньший успех, чем обычные любительские потуги. Суфлер с самого начала стал любимцем публики, причем особое восхищение заслужили его дуэты со Спенни, а Джимми, как и подобает закаленному профессионалу, сыграл свою роль с большой отточенностью и тонкими нюансами, хотя, подобно ищейкам в «Хижине дяди Тома» на гастролях, он не получал должной поддержки. Однако зрители не затаили зла.

Трудно найти сборище индивидов менее мстительных, чем зрители любительских спектаклей. Но теперь все испытания остались позади. Чартерис в присутствии свидетелей прямо-таки выдал бред сумасшедшего в тот момент второго действия, когда Спенни репликой невпопад мгновенно перебросил пьесу в «Действие III», а прочие персонажи, смутно ощущая присутствие чего-то неладного, но не понимая, чего именно, подыгрывали ему в течение двух минут, к большому недоумению зрителей. Но даже Чартерис теперь уже начал оправляться от этой трагедии в комедии. Пока он тустепировал по залу, складки агонии на его лице все больше разглаживались. Он даже улыбнулся.

Что до Спенни, то блеск его счастливой улыбки ослеплял всех вокруг.

И все еще с этой улыбкой на лице он вторгся в одиночество мистера Макичерна. Какое бы наслаждение ни получал танцующий, откалывая свои па, наступает момент, когда у него возникает потребность выкурить мечтательную сигарету вдали от суетной толпы. Момент этот для Спенни наступил по окончании седьмого номера в программе танцев. И бильярдная представилась ему прекрасным убежищем во всех отношениях. Парочки, предпочитающие просидеть весь танец, вряд ли стали бы там искать уединения, и к тому же она находилась достаточно близко от бального зала, чтобы он услышал, как раздадутся первые такты танца № 9.

Мистер Макичерн обрадовался графу. В кутерьме, последовавшей за спектаклем, он не сумел обменяться хоть словом ни с одним из тех, с кем он особенно хотел бы поговорить.

Его удивило, что после конца спектакля объявления о помолвке не последовало даже намеком. От Спенни он мог получить информацию, когда упомянутого объявления следует ожидать.

Спенни слегка заколебался, когда увидел, кто именно уединился в бильярдной. В эту минуту тет-а-тет с отцом Молли его не особенно прельщал. Однако, сообразив, что в конце-то концов он, Спенни, ни с какой стороны не виноват в разочаровании, которое, возможно, стало причиной этого уединения, он вновь включил слепящую улыбку и вошел.

— Забежал покурить, — объяснил он для затравки. — В этом танце я не занят.

— Входите, мой мальчик, входите, — сказал Макичерн. — Вы-то мне и нужны.

Спенни пожалел, что поспешил войти. Он-то полагал, что мистер Макичерн уже знает о разрыве помолвки. Однако это удовольствие, очевидно, ему еще предстояло. Жуть, и ничего больше.

Граф сел и, закурив сигарету, некоторое время подыскивал безобидную тему для разговора.

— Понравилось представление? — осведомился он.

— Превосходное, — сказал мистер Макичерн. — Кстати…

Спенни испустил внутренний стон. Он вспомнил, что с помощью одного этого слова исполненный решимости человек способен направить любой разговор в нужное ему русло.

— Кстати, — сказал мистер Макичерн, — я думал, сэр Томас… Ведь ваш дядя как будто намеревался объявить о…

— Ну да, собирался, — сказал Спенни.

— Так, может быть, он собирается объявить о ней во время танцев?

— Ну… э… нет. Дело в том, что он вообще не собирается, знаете ли, то есть объявлять. — Его сиятельство внимательно рассмотрел тлеющий кончик сигареты. — Дело в том, что она вроде как бы расторгнута.

Раздавшееся в ответ восклицание ударило его по нервам. Жуть и жуть, когда приходится говорить о таких вещах.

— Расторгнута?

Спенни кивнул.

— Мисс Макичерн, знаете ли, подумала, — сказал он, — и пришла к заключению, что лучше не надо.

Теперь, когда главное было сказано, ему сразу полегчало. Собственно, смущала его необходимость коснуться щекотливого вопроса. Что его новость может оказаться ударом для Макичерна, он как-то не сообразил. На редкость скромный молодой человек, он, хотя смутно и сознавал, что его титул имеет некоторую ценность в глазах некоторых людей, и помыслить не мог, что кто-то способен оплакивать его потерю как зятя. Отец Кэти, старый генерал, считал его идиотом и однажды в момент острого приступа подагры высказал это мнение вслух.

А потому, даже не подозревая о буре, бушующей на расстоянии шага от него, он покуривал с тихим удовлетворением, пока внезапно его не осенило, что для получившего отказ преданного воздыхателя, каким он официально считается, поведение его несколько бесчувственно. Он молниеносно взвесил, не надо ли ему явить скупое мужское страдание, но тут же понял, что ничего не получится. Меланхолия в этот самый безудержно веселый день во всем чудесном году, в день, когда он нанес сокрушительное поражение силам зла в лице сэра Томаса, была абсолютно невозможной.

— Ничего не вышло бы, знаете ли, — сказал он. — Мы друг другу не подходим. Я вот о чем: в некоторых отношениях я чертовски жуткий осел, если вы меня понимаете. Девушка вроде мисс Макичерн не может быть счастлива со мной. Ей требуется умный, энергичный типус.

Отличное начало, решил он, скромное, но без виляния хвостом. И он продолжал все глубже разрабатывать богатую философскую жилу:

— Видите ли, мой дорогой старый типус… сэр, хочу я сказать… видите ли, дело обстоит так. Что касается женщин, то типусы разделяются на две категории. С одной стороны — волевые, способные личности, а с другой — э… личности другого рода. Ну, так я другого рода. Моя идея счастливого брака — это быть… ну, не совсем подкаблучником, но… вы понимаете, о чем я… своего рода второй скрипкой. Мне нужна жена, — его голос обрел нежную мечтательность, — которая бы меня ласкала, знаете ли, гладила бы по волосам подолгу и все такое прочее. Во мне нет закваски быть хозяином в своем доме. Безмолвная преданность — вот это для меня. Спать на коврике перед ее дверью, знаете ли, если ей нездоровится, и чтобы меня там нашли утром и побаловали за мою трогательную заботливость. Вот в таком духе. Трудно объяснить по-настоящему, ну да вы понимаете, о чем я. Типусу, если он хочет быть счастливым в браке, надо разбираться в своих милых старых недостатках, а? А теперь предположите, что мисс Макичерн вышла бы за меня! Черт подери, да у нее через неделю скулы свело бы от зевоты! Честное слово. И она не могла бы ничего с собой поделать. Ей нужен типус с такой же закваской, как у нее.

Он закурил новую сигарету, очень довольный собой. Никогда еще идеи не строились у него в уме столь длинными и упорядоченными шеренгами. Он чувствовал, что может рассуждать так всю ночь. С каждой минутой он становился чуть мозговитее. Он вспомнил, что где-то в какой-то книженции читал про девушку (или типуса), у которой (которого) был ее (или его)«час прозрения». Такой вот час наступил и для него. То ли из-за треволнений этой ночи, то ли потому, что он продолжал подкреплять свои мыслительные процессы превосходным сухим шампанским — истинной причины он не ведал. Его сиятельство знал только, что владеет своей темой в совершенстве. И жалел лишь о том, что его слушатели исчерпываются одним-единственным.

— Девушке, подобной мисс Макичерн, — возобновил он свою вдохновенную речь, — такая вот лабуда с поглаживанием по волосам ни к чему. Да она только посмеется над типусом, который ее об этом попросит. Ей требуется какой-нибудь неукротимый сорви-голова, ну, кто-то шестицилиндрового класса. И, между нами говоря, сдается мне, что она такого нашла.

— Что?! — Мистер Макичерн приподнялся из кресла. На него вновь нахлынули все его прежние страхи. — О чем вы говорите?

— Факт, — сказал его сиятельство, кивая. — Учтите, точно я не знаю. Как та девушка поет в песне: «Я не знаю, я не знаю, но догадываюсь я». Собственно говоря, они вроде бы подружились и все такое прочее. Называют друг дружку по имени и так далее.

— Кто?

— Питт, — сказал его сиятельство.

Он откинулся на спинку кресла и пустил к потолку кольцо дыма, а потому не увидел выражения на лице своего собеседника и его пальцы, вжавшиеся в подлокотники. Его сиятельство продолжал с нарастающим энтузиазмом:

— Джимми Питт! Вот это типус! Мозгами битком набит и просто лопается от энергии и предприимчивости. С таким типусом девушке и минуты скучать не придется. Знаете, — продолжал он доверительно, — в идее этой о родстве душ что-то да есть. Поверьте мне на слово, милый старый… сэр. В Лондоне, например, есть девушка. Так вот, мы с ней друг дружке подходим на редкость. Просто не найти, в чем бы мы разошлись. Вот, скажем, «Веселая вдова» ей ни в какую, и мне тоже, а ведь миллионы по ней с ума сходят. Она не любит устриц, и я тоже. Родство душ — вот в чем причина. А вообще очень и очень странная штука. Даже заставляет верить в реин… как ее там? Ну, да вы знаете. Как в том стишке, ну, этом… «Когда была ты трам-там-там, а я был тру-ту-ту-ту-ту»[30]. Чертовски мозговитый стишок. Я его прочел как раз на днях. И вот что хочу сказать: по-моему, Джимми Питт и мисс Макичерн как раз что-то в этом роде. Вы не замечали, что они прямо друг для дружки созданы? С первого взгляда видно. Такой типус, как Джимми Питт, не может не нравиться. Свой в доску! Жалко, я не могу вам рассказать, что он сделал, но тут есть причины. Но поверьте мне на слово, он тот еще типус. Вам следует познакомиться с ним поближе. Он вам понравится… О, черт подери! Музыка! Так я пошел опять танцевать.

Граф встал и бросил окурок в пепельницу.

— Покедова, — сказал он с дружеским кивком. — Я бы остался, да нельзя. Последняя моя передышка до конца танцев.

Он ушел, а мистер Макичерн остался сидеть в кресле, жертва борений самых разных эмоций.

Глава 29. Последний раунд

После ухода графа не прошло и нескольких минут, как размышления мистера Макичерна были вновь нарушены. На этот раз вошедший оказался незнакомым — смуглый бритый мужчина. Он не был облачен в вечерний костюм и, следовательно, не мог принадлежать к гостям. Мистер Макичерн не знал, кем его следует счесть, но затем припомнил, что видел его в гардеробной сэра Томаса. Камердинер рыцаря!

— Не могу ли я поговорить с вами, сэр?

— В чем дело? — осведомился Макичерн, глядя на него очень хмуро. Он еще не оправился от воздействия философских рассуждений лорда Дривера. Его мозг словно окутывала туманная пелена. Из слов его сиятельства вытекало, что у него за спиной что-то происходило, а мысль о том, что Молли его обманывает, абсолютно не укладывалась ни в какие рамки и не поддавалась освоению. Он смотрел на камердинера тупым взглядом. — В чем дело? — спросил он еще раз.

— Должен извиниться за свое вторжение, но я подумал, что прежде следует поговорить с вами, а уж потом представить сэру Томасу мой отчет.

— Ваш отчет?

— Я сотрудник частного сыскного агентства.

— Что-о?

— Да, сэр. Рэгга. Возможно, вы о нас слышали. В Холборн-Барс, многие годы успешной деятельности, узкая специализация — разводы. Несомненно, вы видели наши объявления в газетах. Сэр Томас обратился к нам с просьбой прислать агента, и шеф выбрал меня. Я работаю там уже несколько лет. От меня, как я понял, требовалось осуществлять общее наблюдение. Сэр Томас, как выяснилось, конкретно никого не подозревал. Мне, так сказать, предписывалось быть тут на всякий случай. И мое присутствие оказалось крайне удачным, не то драгоценности ее милости были бы похищены. В этот самый вечер я захлопнул мышеловку.

Он умолк, сверля проницательным взглядом экс-полицейского. На Макичерна его слова произвели явное впечатление. Джимми покусился на колье во время представления? Или Штырь?

— Скажите, — спросил он, — это был рыжий…

Сыщик смотрел на него с непонятной улыбкой.

— Нет, он не рыжий. Вы как будто заинтересовались, сэр. Я так и полагал. Сейчас я вам все изложу. Этого субъекта я заподозрил, едва он появился в замке. И могу сказать, мне тогда же крайне странным показалось то, как он получил сюда доступ.

Макичерн даже вздрогнул. Значит, не только он усмотрел неладное в том, как Джимми сошелся с лордом Дривером!

— Продолжайте, — сказал он.

— Я заподозрил какую-то игру и понял, что попытка намечена на сегодня, поскольку в доме будет, так сказать, полный кавардак из-за спектакля. И я не ошибся. Весь день я старался держаться поближе к драгоценностям, и вот, как я и думал, является этот субъект. И он едва в дверь вошел, как я его сцапал.

— Отлично! Вам пальца в рот не клади.

— Ну, он сопротивлялся, но, будучи посильнее и зная кое-какие приемчики, я быстро надел на него браслеты, а потом запер в погребе. Вот как все было, сэр.

Мистер Макичерн ощутил неимоверное облегчение. Если вывод лорда Дривера был верен и Джимми действительно удалось обворожить Молли, то это было поистине спасение в последнюю минуту. С выражением Nunc Dimittes[31] на лице он достал портсигар и протянул его сыщику. Сигара из запаса для собственного употребления представляла собой выражение высшей степени одобрения и доброжелательности — особая награда немногим избранным, действительно ее заслужившим.

Обычно сигару принимали почтительно, но на этот раз произошло нежданное отклонение от церемониала: в тот момент, когда он открывал портсигар, нечто холодное и жесткое сдавило его запястья, послышался щелчок, затем второй, и, в ошеломлении подняв глаза, он увидел, что сыщик отпрыгнул и теперь со зловещей улыбкой смотрит на него над стволом маленького, но на редкость безобразного револьвера.

Невинен человек или виновен, в любом случае, едва он ощутит наручники на запястьях, его первым движением будет избавиться от них. Чисто машинальное побуждение. Мистер Макичерн натянул стальную цепь так, что у него на лбу вздулись жилы. Его массивное тело сотрясалось от ярости.

Сыщик наблюдал за его потугами с явным удовольствием. Только виновный мог так яростно напрягать мышцы и дергать цепь.

— Бесполезно, друг мой, — сказал он.

Его голос заставил мистера Макичерна опомниться. В первый момент шока первобытный человек в нем разметал все рогатки самообладания. Он бездумно вырывался и только. Теперь он опомнился. И гневно потряс скованными руками.

— Что это значит? — взревел он. — Какого…

— Поменьше шума, — резко приказал сыщик. — Назад! — крикнул он, когда экс-полицейский сделал шаг к нему.

— Да вы знаете, кто я такой? — взревел Макичерн.

— Нет, — сказал сыщик. — Потому-то ты и в браслетах. Хватит валять дурака, твоя игра проиграна, или ты еще не понял?

Макичерн безнадежно прислонился к бильярдному столу. Его охватила слабость. Мир вокруг утратил реальность. Или, пришло ему в голову, он сошел с ума?

— Так-то лучше, — сказал сыщик. — Тут и стой. Ничего такого ты выкинуть не можешь. А игра была на редкость, не спорю. Ты все обдумал — случайно встретил старого друга из Нью-Йорка. Устроил, чтобы его пригласили в замок. Мило, мило. Нью-Йорк, как бы не так! Да он Нью-Йорка и в глаза не видел, как я Тимбукту. Я его сразу раскусил.

Макичерн начал смутно улавливать истинное положение дел. Идея, что раз схвачен не Штырь, то это может быть только Джимми, полностью завладела его сознанием, и только теперь до него дошло, что предметом дискуссии мог быть мистер Гейлер.

— Гейлер!

— Он самый. И знаешь, что у него хватило наглости сказать мне? Да будто он занимается тем же, чем я. Детектив! Он сказал, что ты его сюда выписал. — При этом воспоминании он весело рассмеялся.

— Так и есть, идиот! Я его нанял.

— Ах вот как! И зачем же ты приглашаешь детектива в чужие дома?

Мистер Макичерн было приступил к ответу, но одернул себя. Никогда прежде он не постигал всю глубину и истинность поговорки про огонь и полымя. Чтобы очиститься, он должен будет упомянуть свои подозрения по адресу Джимми, а также свои причины для этих подозрений. А это означает разоблачение его прошлого. Сцилла и Харибда, иначе не скажешь.

По его виску поползла капля пота.

— И что вышло? — сказал сыщик. — Очень хитроумная идея, да только вы не предусмотрели, что в доме может работать настоящий детектив. Когда этот субъект начал плести свои байки, он сразу навел меня на тебя. Я сложил два и два. «Партнеры!» — сказал я себе. Я все разузнал — как ты втерся к сэру Томасу и прочее. Хитроумнее некуда. Становишься старым другом семьи, а потом протаскиваешь сюда своего кореша. Никому и в голову не придет тебя заподозрить, и дело в шляпе. Ну-ка, по-честному, такая была игра?

— Это ошибка, — начал Макичерн, но тут дверная ручка повернулась.

Сыщик оглянулся через плечо. Макичерн свирепо онемел. Завершающий удар! Не хватало только свидетелей положения, в котором он очутился.

В бильярдную небрежной походкой вошел Джимми.

— Дривер сказал мне, что вы здесь, — сообщил он Макичерну. — Не могли бы вы уделить мне… О-о!

Едва ручка повернулась, сыщик спрятал свой револьвер — осмотрительность входила в число наиболее важных заповедей молодых людей в сыскном агентстве Рэгга, — но замаскировать наручники много труднее. Джимми застыл, с удивлением разглядывая запястья Макичерна.

— Какая-то салонная игра? — осведомился он с интересом.

Сыщик заговорил конфиденциальным тоном:

— Дело обстоит так, мистер Питт. Тут тишком такое готовилось! В замок пробралась шайка грабителей. И этот тип — один из них.

— Как! Мистер Макичерн?

— Да, он взял это имечко.

Джимми лишь с трудом удержался от того, чтобы осведомиться у мистера Макичерна, не пьянство ли довело его до такого падения. Он удовлетворился скорбным кивком в сторону закипающего арестанта. Затем перешел на роль его адвоката в суде.

— Не понимаю! — сказал он. — Откуда вы это взяли?

— Так сегодня днем я поймал его кореша — субъекта, который назвался Гейлером.

— Я его знаю, — сказал Джимми. — На самом деле он детектив. Его сюда ввел мистер Макичерн.

Челюсть ищейки отвисла, словно после точного апперкота.

— Чего-о? — сказал он слабым голосом.

— Так я же вам говорил… — начал мистер Макичерн, но сыщик сосредоточился на Джимми. В него все глубже заползало гнетущее предчувствие катастрофы. Как в тумане он начал соображать, что дал маху.

— Да, — сказал Джимми. — Уж не знаю почему, но мистер Макичерн опасался, что кто-то попытается похитить колье леди Джулии Башли, и потому выписал из Лондона этого Гейлера. Возможно, взял на себя чуть больше, чем допускает этикет, но никакого криминала это не составляет. Так что вы сделали с почтенным мистером Гейлером?

— Запер в угольном подвале, — скорбно поведал сыщик. Мысль о приближающемся объяснении с ищейкой в человеческом облике, столько от него натерпевшейся, не слишком его взбодрила.

— Заперли в угольном подвале? — повторил Джимми. — Ну-ну! Полагаю, ему там уютно. Вероятно, он занят слежкой за тараканами. Тем не менее вам, пожалуй, следует пойти и выпустить его оттуда. Если вы принесете извинения, не исключено, что… Решать-то, конечно, вам, я только высказал мнение. Если вам требуется чье-то поручительство за неграбительность мистера Макичерна, я за него ручаюсь. Он джентльмен на заслуженном отдыхе, и мы были знакомы в Нью-Йорке.

— Я даже не думал…

— Это, — сказал Джимми сочувственно, — если мне дозволено будет так выразиться, самый главный просчет, который вы, детективы, постоянно допускаете. Вы действительно никогда не думаете.

— Мне даже в голову не пришло…

Он вытащил из кармана ключ от наручников и повертел в пальцах. Макичерн испустил глухой рык. Этого оказалось достаточно.

— Если вас не затруднит, мистер Питт, — заискивающе сказал сыщик, сунул ключ в руку Джимми и сбежал. Джимми отпер наручники. Макичерн растер запястья.

— Остроумное приспособленьице, — сказал Джимми.

— Весьма вам обязан, — проворчал Макичерн, не поднимая головы.

— Не стоит благодарности. Был только рад. Уж эти мне косвенные улики! От них одни неприятности, не правда ли? Один мой знакомый в Нью-Йорке на пари забрался ночью в дом, и по сей день владелец дома убежден, что он профессиональный взломщик.

— Что-что? — быстро сказал мистер Макичерн.

— Зачем говорить «знакомый»? К чему между нами уклончивость и увертки? Вы совершенно правы. Звучит, конечно, много романтичнее, но в конце-то концов вам нужны голые факты. Очень хорошо. Я забрался к вам в дом в ту ночь на пари. Вот и вся кристальная истина.

Макичерн молча сверлил его взглядом, и Джимми продолжал:

— Вы собирались спросить, а почему со мной был Штырь Муллинс? Ну, Штырь часом раньше залез в квартиру ко мне, и я захватил его с собой в качестве, так сказать, гида, философа и друга.

— Штырь Муллинс сказал, что вы — громила из Англии.

— Боюсь, я ввел его в легкое заблуждение. Перед тем я был на премьере спектакля под названием «Любовь и взломщик» и сообщил Штырю кое-какие технические сведения, полученные от моего приятеля, который играл главную роль. Я, когда вошел, сказал вам, что поговорил с лордом Дривером. Так он сообщил мне, что познакомился в Лондоне с этим самым актером — его фамилия Миффлин, Артур Миффлин — как раз перед тем, как познакомился со мной. Он сейчас в Лондоне, репетирует, освежая спектакль, который они привезли из Америки. Вы понимаете всю важность этого факта? Ведь если вы сомневаетесь в моей истории, вам достаточно найти Миффлина… Я забыл, в каком театре они будут играть, но вам и секунды не потребуется, чтобы это выяснить… и он подтвердит. Вы удовлетворены?

Макичерн промолчал. Еще час назад он до конца отстаивал бы свою веру в преступную деятельность Джимми, однако события последних десяти минут его ошеломили. И вызвали реакцию почти в пользу Джимми.

— Вот что, мистер Макичерн, — сказал Джимми. — Не могли бы вы спокойно послушать меня минуту-другую. Ведь у нас нет ни малейшей причины вцепляться друг другу в глотку. Почему бы нам не стать друзьями? Давайте пожмем друг другу руки и покончим с этой войной. Полагаю, вы понимаете, почему я вас искал? — Макичерн промолчал. — Вы ведь знаете, что ваша дочь разорвала помолвку с лордом Дривером?

— Так он не ошибся! — сказал Макичерн почти про себя. — Это вы?

Джимми кивнул. Макичерн забарабанил пальцами по сукну и устремил на Джимми задумчивый взгляд.

— А Молли? — сказал он наконец. — Молли…

— Да, — ответил Джимми.

Макичерн продолжал барабанить.

— Нет-нет, никаких утаек, — сказал Джимми. — Она наотрез отказалась сделать хоть шаг без вашего согласия. Она сказала, что всю ее жизнь вы были товарищами и она всегда все сделает по-вашему.

— Она так сказала? — переспросил мистер Макичерн, оживившись.

— Мне кажется, вам тоже следует сделать по ее. Я не такая уж находка, но она выбрала меня.

Макичерн смотрел прямо перед собой. В глазах у него было выражение, которого Джимми никогда в них прежде не замечал: испуганное, затравленное.

— Слишком поздно! — не выдержал он. — Я сделаю, как она хочет, но это слишком поздно. Я не стану у нее на пути, если могу сделать ее счастливой. Но я ее потеряю! О Господи, я ее потеряю! По-вашему, — продолжал он, — я никогда не говорил себе того, что вы наговорили мне в тот день, когда мы тут встретились? Или вы думаете, я не знал, чем я был? Кому это лучше знать, как не мне? Но она-то не знала. Я все скрывал от нее. Меня пот прошибал при мысли, что она рано или поздно узнает. Когда я переехал сюда, то считал себя в безопасности. А потом вы появились тут, и я увидел вас вместе. Я думал, что вы вор, в Нью-Йорке вы же были с Муллинсом, и я сказал ей, что вы вор.

— Вы ей это сказали?

— Сказал, что знаю это наверное. Я не мог открыть ей правду, почему так считаю. И сказал, что навел справки в Нью-Йорке.

И Джимми понял. Тайна разъяснилась. Так вот почему Молли позволила, чтобы ей навязали помолвку с Дривером!

— Понимаю, — сказал он медленно. Макичерн молча вцепился в борт стола. — Понимаю, — повторил Джимми. — Вы думаете, она попросит объяснения? — Он задумался, а потом заговорил очень быстро: — Вы должны ей сказать! Ради вас самих вы должны сказать ей. Не откладывайте, пойдите к ней сейчас. Да очнитесь же! — Он потряс Макичерна за плечо. — Идите сейчас же! Она вас простит. Ничего не бойтесь. Пойдите, найдите ее сейчас же!

Макичерн расправил плечи.

— Да, — сказал он.

— Другого выхода нет, — кивнул Джимми.

Макичерн открыл дверь, затем отступил на шаг. Джимми услышал голоса в коридоре. Один принадлежал лорду Дриверу.

Макичерн продолжал пятиться от двери.

Вошел лорд Дривер под руку с Молли.

— Приветик, — сказал его сиятельство, оглядываясь по сторонам. — Приветик, Питт! А вот и мы, э?

— Лорд Дривер захотел покурить, — сказала Молли.

Она улыбнулась, но в глазах у нее была тревога. Она перевела быстрый взгляд с отца на Джимми.

— Молли, милая, — хрипло сказал Макичерн, — мне надо с тобой поговорить.

Джимми взял его сиятельство за локоть.

— Пошли, Дривер, — сказал он. — Составьте мне компанию. Покурим на террасе.

Они вместе вышли из бильярдной.

— А что старикана укусило? — осведомился его сиятельство. — Так вы с мисс Макичерн…

— Вот-вот, — ответил Джимми.

— Черт возьми! Ну, старина! Миллион поздравлений и вся прочая лабуда!

Вскоре его сиятельство вернулся к своим обязанностям в бальном зале, а Джимми сидел, курил и размышлял.

В общей тишине до его ушей донесся звук открывшейся двери вверху лестницы. Он посмотрел туда. На мгновение в светлом прямоугольнике вырисовались две фигуры, затем дверь закрылась, а фигуры начали медленно спускаться по ступенькам.

Джимми сразу узнал их. Он встал. Его укрывала глубокая тень, и они его не видели. Теперь они уже шли по террасе и были совсем близко.

Они молчали, но шагах в трех от него они остановились. Вспыхнула спичка, и Макичерн закурил сигару. Желтоватый свет озарил его лицо. Джимми взглянул и остался доволен.

Глава 30. Заключение

Американский лайнер «Сент-Луис» стоял у причала саутгемптонского порта, принимая пассажиров. Вверх по трапу текла река людей всех наружностей и состояний.

На них, облокотившись о поручень второго класса, задумчиво смотрели Джимми Питт и Штырь Муллинс.

— Что же, Штырь, — сказал Джимми, — твою шхуну поднимает прилив, верно? Твой корабль отчаливает. И спутники у тебя подбираются любопытнейшие. Погляди-ка на этих двух сингалезских молодцов и на мужчину в тюрбане, на его шаровары. Интересно, герметичны ли они? Оказалось бы полезно, свались он за борт.

— Само собой, — сказал Штырь, обратив созерцательный взгляд на указанный предмет одежды. — Эта морда свое дело знает.

— А что пишут эти люди на палубе? Строчат все время, пока мы тут стоим. Репортеры светской хроники, надо полагать. И в газетах на следующей неделе будет сообщено: «Среди пассажиров второго класса мы заметили мистера Штыря Муллинса, как всегда излучавшего бодрость». А жаль, что ты решил уехать, Штырь. Почему бы не передумать и не остаться?

На мгновение Штырь погрустнел. Затем его физиономия приобрела обычную деревянность.

— А чего мне на энтом берегу делать, босс? — сказал он. — Нью-Йорк — энто вещь. А вам я и не нужен вовсе, раз вы оженились. Мисс Молли в порядке, босс?

— Более чем, Штырь, спасибо. Вечерним пароходом мы отправляемся во Францию.

— Странное это было дело, — сказал Джимми после паузы. — Дьявольски странное. Впрочем, мне-то жаловаться нечего. По-моему, из нас всех, Штырь, только для тебя не нашлось счастливого конца. Я женат. Макичерн так глубоко внедрился в высшее общество, что его оттуда извлечь можно разве что с помощью динамита. Молли, конечно, дала промашку, но, надеюсь, она об этом не пожалеет. У всех все в ажуре, кроме тебя. А ты вновь выходишь на старую тропу, которая начинается на Третьей авеню и кончается Синг-Сингом. Для чего отрывать себя отсюда, Штырь?

Штырь сосредоточил взгляд на щуплом молодом эмигранте в голубом свитере, который словно бы негодовал на то, что измученный молодой врач исследует его глаза.

— На энтом берегу, босс, мне никакого занятия нет, а я хочу дело делать.

— Одиссей Муллинс! — сказал Джимми, глядя на него с любопытством. — Мне это чувство знакомо. Есть только один способ излечиться. Как-то раз я тебе его объяснял, но сомневаюсь, что ты когда-нибудь к нему прибегнешь. Ты ведь о женщинах невысокого мнения, верно? Закаленный холостяк.

— Бабы!.. — начал Штырь обобщающе, но тут же оставил тему без дальнейшего развития. — А слезы энти, босс, были лучше некуда, — мечтательно сказал он.

— Все еще переживаешь из-за них, Штырь?

— И взять их было легче легкого, не пойди вы на попятную. Легче не бывает.

— Все еще переживаешь из-за них, Штырь, так я тебе кое-что скажу, чтобы ты немного утешился перед началом своих странствований. Строго между нами! Смотри, никому ни-ни! Колье это поддельное.

— Чего-чего?

— Фальшивка. Я сразу увидел, как только ты мне его отдал. Оно и ста долларов не стоит.

В глазах Штыря вспыхнул свет озарения. Его лицо просияло улыбкой человека, которому открылась подоплека черных тайн.

— Так вот почему вы про них и слушать не стали! — вскричал он.

Последний пассажир взошел на борт. Палуба набилась битком.

— Сейчас провожающих попросят сойти, — сказал Джимми. — Я, пожалуй, пойду. Время от времени, Штырь, сообщай мне, как ты и что. Адрес тебе известен. И вот еще: возможно, иногда тебе будет не хватать доллара-другого — например, на покупку нового аэроплана. Так ты знаешь, куда за ними обратиться, верно?

— Спасибочки, босс. Но тут полный порядок. Я теперь другой игрой займусь. Политикой, босс. Кореш одной моей знакомой морды имеет хороший блат. Он мне подберет работенку.

— Политика! — сказал Джимми. — А мне и в голову не приходило. «Дэн, мой брат, имеет блат, ему сам мэр бывает рад!» — процитировал он вполголоса. — Ты и оглянуться не успеешь, как выйдешь в боссы.

— Само собой, — сказал Штырь со скромной ухмылкой.

— Тебе обеспечен громовой успех в американской политике, — сказал Джимми. — Все необходимые качества с тобой.

Мимо прошел стюард:

— Провожающие есть?

— Что же, Штырь… — сказал Джимми.

— Всего, босс.

— Всего, — сказал Джимми. — И желаю удачи.

Солнце скрылось за тучами. Когда пароход отчалил, их серость пронизал беглый луч.

Он озарил огненно-рыжую голову.