Глава вторая

Гамаш еще раз обошел закулисное пространство, выслушал доклады находящихся там агентов. Проверил двери и темные закутки.

Он попросил технический персонал включить свет.

– Кто эти люди? – спросила девушка-звукооператор, мотнув головой в сторону собравшихся. – Кто назначает лекцию в дни между Рождеством и Новым годом? Кто приходит на нее?

Это были хорошие вопросы.

Гамаш заметил несколько знакомых лиц в толпе. Он знал их как весьма милых, достойных людей. У кого-то на верхней одежде виднелись большие пуговицы. У кого-то их не было.

Сюда пришел кто-то из его соседей. Даже друзей. Но большинство присутствующих он видел в первый раз.

Квебекское общество составляли люди, отличавшиеся сильными чувствами, и они не боялись их выражать. Это было хорошо. Это означало, что они здесь делают нечто полезное. Цель любого здорового общества состоит в том, чтобы дать людям возможность выражать непопулярные подчас мнения.

Но у такого выражения были свои пределы, определенные рамки. И Арман Гамаш знал, что его задача – не позволить собравшимся переступить их.

Если прежде у него возникали мысли о том, что он, возможно, на многое чересчур остро реагирует, то теперь они развеялись. Это произошло в тот же день, но чуть раньше, когда он с Бовуаром и Лакост отправился сюда для заключительной проверки.

Подъехав, полицейские удивились при виде припаркованных на стоянке машин и очереди у входа в зал. Люди на этом лютом холоде переступали с ноги на ногу, похлопывали себя по бокам, потирали руки в варежках. Над головой у них висели облачка пара от дыхания, похожие на изображение внутренних монологов в комиксах, только их было не прочитать.

До лекции оставалось еще несколько часов.

Гамаш снял перчатки, вытащил блокнот и, выдрав из него несколько страниц, начал выдавать каждому стоящему в очереди клочок бумаги с его именем и номером по порядку.

– Возвращайтесь домой. Согрейтесь. Когда вернетесь, покажите этот листок полицейским у входа. Они вас немедленно пропустят.

– Не могу, – сказала женщина в начале очереди, взяв у Гамаша листок. – Мы приехали из Монктона.

– Из Нью-Брансуика? – спросил Бовуар.

– Да, – ответил ее муж. – Всю ночь добирались.

Сзади стали напирать на стоящих впереди, протягивали руки, хватали листки с номерами, словно голодные еду.

– Местное кафе будет работать, – сказала Изабель Лакост. – Идите туда, закажите ланч и возвращайтесь к половине четвертого, когда тут откроются двери.

Некоторые так и поступили. Но большинство предпочло остаться, они по очереди грелись в машинах.

Когда полицейские вошли в здание, Лакост пробормотала:

– «Когда были посеяны те гнева семена и на какой земле…»

Эти слова из стихотворения их общего друга Рут Зардо очень подходили к ситуации. Впрочем, полицейские прекрасно знали, кто посеял эти семена, прораставшие прямо у них под ногами.

И не радость, не счастье, не оптимизм заставили эту пару из дальней провинции проехать почти тысячу километров ночью по заснеженной, обледеневшей дороге, чтобы оказаться здесь.

И вовсе не ради удовольствия люди поднялись из кресел перед камином. Оставили свои семьи. Их рождественские елки весело мигали огоньками гирлянд, ужин с индейкой дожидался в холодильнике. Подготовка к встрече Нового года была в самом разгаре.

Они бросили все это, чтобы стоять здесь на зимнем холоде.

Потому что семена гнева, посеянные элегантным статистиком, дали корни.

В бывшем спортивном зале полицейских ждал смотритель здания Эрик Вио. Гамаш, на которого обязанность следить за порядком на лекции свалилась неожиданно, успел познакомиться с Эриком накануне.

Арман в тот день отправился на каток Трех Сосен с Рейн-Мари и двумя внучками. Он надел коньки и опустился на колени, чтобы завязать шнурки восьмилетней Флоранс, в то время как Рейн-Мари помогала с экипировкой маленькой Зоре.

Это были первые коньки девочек – подарок от дедушки с бабушкой.

Флоранс, с раскрасневшимися на морозе щечками, горела желанием поскорее присоединиться к другим детям на катке.

Ее младшая сестренка Зора хранила молчание и была настроена скептически. Она, казалось, не испытывала уверенности в том, что ей понравится передвигаться по замерзшему пруду с такими здоровенными лезвиями на ногах. И вообще сильно сомневалась в том, что это хорошая идея.

– Па! – раздался крик Даниеля от дома.

– Oui?

Даниель, высокий, крепкий, в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке, стоял на крыльце. В руке он держал сотовый телефон.

– Это тебя. По работе.

– Не мог бы ты ответить, s’il te plaît?[9]

– Я пытался, но это явно какое-то важное дело.

Арман выпрямился, чуть поскользнулся на собственных коньках.

– С тобой говорили паническим голосом?

– Non[10].

– Слушай, скажи им, что у меня тоже важное дело, я перезвоню через двадцать минут.

– D’accord[11], – сказал Даниель и исчез внутри.

– Может быть, Жану Ги ответить? – предложила Рейн-Мари, которая тоже выпрямилась и стояла на коньках гораздо тверже мужа.

Они посмотрели на холм с дорогой, ведущей из деревни. Их зять Жан Ги Бовуар со своим сыном с трудом поднимались по склону к вершине. Жан Ги тащил за собой новые санки, подарок от Пер-Ноэля[12].

На самом первом своем спуске мальчик вцепился в отца и визжал, пока санки не замерли внизу. Визг стал восторженным, когда следом за ними помчался Анри, немецкая овчарка Гамашей.

Они скатились с вершины холма, пролетели мимо Нового леса, мимо церкви Святого Томаса, мимо каменных, кирпичных и обитых вагонкой домов. Остановились они, врезавшись в мягкий снег на деревенском лугу.

– Ну и легкие у вашего внучка, – сказала Клара Морроу.

Она со своей лучшей подругой Мирной Ландерс стояла перед входом в книжный магазин Мирны, держа в руках стаканы с ромовым пуншем.

– Мне показалось – или он выкрикивал какое-то словечко? – спросила Мирна.

– Non, – тут же возразила Рейн-Мари, не глядя в глаза подругам. – Он просто орал.

И в этот момент истошный крик снова пронзил воздух – Оноре с отцом опять неслись вниз по склону.

– Вот это мой мальчик, – сказала старая поэтесса Рут, сидевшая на скамье между Флоранс и Зорой; на руках у нее разместилась проборматывающая что-то утка Роза.

– Дедушка, а что кричит Оноре? – поинтересовалась Флоранс.

– Похоже на то, что говорит Роза, – заметила Зора. – Но что это значит – «фа…»?

– Я тебе потом объясню. – Арман сердито посмотрел на Рут, которая посмеивалась, слыша, как Роза с довольным видом бормочет: «Фак, фак, фак».

Правда, утки постоянно что-нибудь бормочут.

Роза и Арман сыграли быструю партию в гляделки, и он очень быстро проиграл, моргнув первым.

В течение следующих нескольких минут Арман и Рейн-Мари поддерживали внучек, которые, спотыкаясь, двигались по льду. Они делали первые шаги навстречу большой любви на всю жизнь – любви к катанию на коньках. А когда-нибудь настанет день и они станут обучать этому искусству своих внучек.

– Смотрите, смотрите! – закричала Флоранс. – Смотрите на меня. Ф-ф-фа…

– Oui, – оборвал ее дед, заметив краем глаза, что Рут, сидящая на скамье, даже не пытается скрыть довольной улыбки.

Когда перевалило за полдень, все были приглашены к Кларе на ланч из горохового супа, теплого хлеба из духовки, набора квебекских сыров и пирога из пекарни Сары.

– И еще будет горячий шоколад, – сказала Клара.

– Я так понимаю, что это шифрованное название выпивки, – сказала Рут, поднимаясь со скамьи.

Арман отнес коньки домой, а когда зашел в свой кабинет, увидел записку с сообщением, принятым по телефону Даниелем. Из своего зимнего шале в Мон-Трамблане звонила старший суперинтендант Sûreté du Québec.

Гамаш ответил на звонок и с удивлением выслушал старшего суперинтенданта.

– Лекция? Статистика? – переспросил он. В окно он видел, как его семейство идет по деревенскому лугу в маленький, облицованный плитняком коттедж Клары. – А администрация кампуса своими силами не может с этим справиться?

– Вы знаете эту Эбигейл Робинсон? – спросила начальница.

Имя Гамаш слышал, но в связи с чем – вспомнить не мог.

– Имею весьма смутное представление о ней.

– Вам, пожалуй, надо разузнать про нее в Сети. Мне правда, Арман, очень жаль. Университет неподалеку от вас, а лекция продлится всего один час. Я бы вам не позвонила, если бы думала, что там все пройдет гладко. Да, и есть еще кое-что.

– Oui?

– Они просили, чтобы именно вы взяли это на себя.

– Они?

– Ну кое-кто в университете. Насколько я понимаю, у вас там есть друг.

«Какой еще друг?» – подумал Гамаш, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Некоторых профессоров он знал.

Он принял душ, переоделся, набросал записку Рейн-Мари и отправился в путь – университет находился в нескольких километрах от Трех Сосен, и там его ждал смотритель.

Место проведения лекции, до того как построили новый спортивный комплекс, представляло собой спортивный зал Université de l’Estrie. И теперь университет сдавал его в аренду. Там проходили различные общественные мероприятия: благотворительные балы, встречи выпускников, слеты. Арман и Рейн-Мари ездили туда в конце лета на торжественный обед. То было первое разрешенное после официального объявления об окончании пандемии собрание, цель которого состояла в сборе средств для организации «Врачи без границ», одной из многих, испытавших финансовые трудности из-за резкого падения пожертвований во время кризиса.

С тех пор прошло несколько месяцев.

Арман потопал ногами, сбивая снег с обуви, и представился смотрителю месье Вио. Они стояли в середине большого зала, и под ногами еще можно было разглядеть выцветший и вытоптанный круг, обозначавший центр баскетбольной площадки. В воздухе все еще висел безошибочно узнаваемый едкий запах пота, избавиться от которого было невозможно даже по прошествии нескольких лет, хотя юнцы, оставившие его, давно уже, вероятно, стали отцами и забыли о своих спортивных увлечениях.

Напротив входных дверей в дальнем конце прямоугольного помещения имелась сцена, по боковой стене с одной стороны шел ряд окон.

– Вы знаете вместимость зала? – Голос Гамаша эхом отдавался от стен просторного пустого помещения.

– Не знаю. У нас не было возможности посчитать. Зал никогда не заполнялся до отказа.

– И пожарный департамент не давал вам цифру наполняемости?

– Вы имеете в виду добровольную пожарную охрану? Нет, такой цифры нам не давали.

– А спросить вы можете?

– Конечно. Но ответ знаю. Я старший по пожарной безопасности. Слушайте, я могу вам сказать, что здание отвечает всем требованиям. Тревожная сигнализация, огнетушители, запасные выходы – все это есть, оборудование в рабочем состоянии.

Гамаш улыбнулся и прикоснулся пальцами к предплечью собеседника:

– Я вас не критикую. Извините, что задаю эти вопросы и порчу вам праздничные дни.

Смотритель облегченно вздохнул:

– У меня такое подозрение, что и у вас сегодня были другие планы.

Что правда, то правда. Подъехав к бывшему спортивному залу, Арман некоторое время сидел в машине, просматривая сообщения. Рейн-Мари прислала фотографию с ланча у Клары. На фото была их дочка Анни с малюткой Идолой в костюмчике с оленьими рожками.

Он улыбнулся и легонько прикоснулся к личику Идолы пальцем. Потом убрал телефон и вошел в здание.

Чем быстрее он начнет осмотр, тем быстрее вернется домой. Может, ему оставят кусочек-другой пирога.

– Понятия не имею, почему университет согласился на эту заявку, – сказал смотритель и повел старшего инспектора осматривать здание. – За два дня до Нового года. И все в последнюю минуту. Вы только представьте: я получил электронное письмо с извещением только вчера вечером. Что за долбаная бесцеремонность, прошу прощения за мой французский! И кто вообще эта дама? Никогда про нее не слышал. Она певица? Им понадобится один микрофон или больше? Мне ничего не сказали.

– Она приглашенный лектор. Говорить будет по-английски. Достаточно трибуны и микрофона.

Месье Вио остановился и уставился на Гамаша:

– Лекция? На английском? У меня отняли день катания на лыжах с семьей, потому что кому-то хочется поговорить? – Его голос с каждым словом поднимался все выше. – Вы шутите?

– К сожалению, нет.

– Господи Исусе, – проговорил смотритель. – Неужели она не могла снять какой-нибудь уличный туалет? И почему здесь вы? Полицейский начальник? О чем она будет говорить?

– О статистике.

– Да бога ради, сюда же никто не придет. Пустая трата времени.

Гамаш поднялся на сцену и оглядел зал.

Он был согласен со смотрителем. Его удивит, если сюда явятся хотя бы пять десятков слушателей. Но Арман Гамаш был человеком осторожным. И осторожности его научили тридцать лет службы в полиции, на протяжении которых он не раз видел тела тех, кто перед смертью успел удивиться.

– Я подготовлю перегородки, старший инспектор, – сказал месье Вио.

Они спустились со сцены и направились к выходу, где мороз, позарившись на дверные ручки, инкрустировал их серебром.

– У вас, случайно, нет чертежей здания?

– В моем кабинете.

Вио вернулся с несколькими рулонами бумаги, вручил их Гамашу и теперь, перед тем как запереть двери и уйти, исподтишка бросал на полицейского изучающие взгляды.

Когда Гамаш позвонил, чтобы договориться о встрече, Вио, конечно, сразу вспомнил его имя. Узнал он Гамаша и в лицо, когда тот приехал. Странно было встретиться с человеком, который и во время пандемии, и раньше часто появлялся на экране телевизора. Хотя месье Вио слышал, что глава отдела по расследованию убийств живет где-то поблизости, их пути никогда не пересекались.

А теперь перед ним стоял крупный мужчина ростом чуть более шести футов. Несмотря на объемистую куртку, было очевидно, что Гамаш крепко сложен, но отнюдь не грузен. По возрасту он, вероятно, приближался к шестидесяти. Седые волосы вились на висках. И конечно, на виске виднелся глубокий шрам – по нему Гамаша можно было узнать безошибочно.

Еще смотритель отметил, что морщины не столько бороздят лицо полицейского, сколько размечают его. И Вио мог догадаться о происхождении этой разметки.

Они вышли на улицу, и, хотя знали о сегодняшнем трескучем морозе, от холода у них перехватило дыхание. Холод обжег их лица, выжал слезы из глаз. Снег скрипел под ногами, когда смотритель провожал Гамаша до машины.

– И все-таки по какой причине вас направили сюда? – спросил Вио.

Гамаш прищурился на солнце. Сугробы отражали столько солнечных лучей, что в их сиянии он почти не различал своего спутника.

– Именно этот вопрос я и задал моему начальству, – с улыбкой ответил Гамаш. – Если откровенно, месье Вио, то я не знаю.

Но тогда Арман Гамаш еще не успел провести предварительное расследование. Он не знал важных подробностей о персоне, которая будет стоять на трибуне. И о статистике, которой та собирается поделиться с аудиторией.

А теперь, когда лекция вот-вот должна была начаться, старший инспектор посмотрел поверх голов собравшихся и увидел месье Вио. Тот стоял в другом конце зала, у дверей. Он опирался на рукоятку швабры и потрясенно взирал на людской поток, непрерывно вливающийся в зал.

По полученным от Вио чертежам Гамаш сумел рассчитать, что максимальная вместимость зала составляет шестьсот пятьдесят человек, с учетом того, что все они будут стоять. Он «округлил» это число до пяти сотен, предполагая, что и этого количества не наберется.

Но по мере того как он продолжал свои разыскания, его сомнения становились все сильнее.

Вечерами, когда его домашние отправлялись спать, он смотрел записи лекций, прочитанных профессором Робинсон. Многие из этих видео в последние недели стали вирусными.

То, что могло показаться сухими статистическими данными, превратилось практически в мессианское послание населению, которое изголодалось по надежде, отчаянно искало ее.

Хотя пандемия осталась в прошлом, люди никак не могли оправиться от случившегося. Они устали от самодисциплины, самоизоляции. От социального дистанцирования, от масок. Они были измучены, травмированы бесконечными месяцами тревог за детей, за родителей, за бабушек и дедушек. За себя.

Словно незаживающие раны, их терзали утраты родных, друзей. Потеря работы и любимых увлечений. Они устали от изоляции, они чуть не сходили с ума от одиночества и отчаяния.

Они устали бояться.

Профессор Эбигейл Робинсон с ее статистикой доказывала, что впереди их ждут лучшие времена. Что экономика оправится, станет сильнее, чем прежде. Система здравоохранения сможет ответить на все их потребности. Больше не будет никакой нехватки больничных коек, оборудования, лекарств. Никогда.

И населению больше не придется приносить сотни жертв. Его попросят пойти всего на одну.

Вот эта-то «всего одна» жертва и стала камнем преткновения.

Доклад Робинсон был подготовлен по заказу правительства и принят Королевской комиссией по исследованию социальных и экономических последствий пандемии. По исследованию возможных вариантов выбора и принятых решений. Профессору Робинсон, старшему научному сотруднику и главе кафедры статистики в одном из университетов на западе страны, поставили задачу: уточнить цифры и предложить рекомендации.

Она предложила всего одну рекомендацию.

Но, ознакомившись с докладом, Королевская комиссия отказалась предать этот документ гласности.

И тогда профессор Робинсон решила сделать это лично. Она провела небольшой семинар для коллег-статистиков. Семинар транслировался в Сети для тех, кто не смог на нем присутствовать.

Арман нашел это видео и прослушал Эбигейл Робинсон, стоявшую перед своими таблицами и графиками. Глядя умными глазами на слушателей, она проникновенно говорила о числе умерших, выживших, о ресурсах.

Другие тоже нашли это видео. Не только ученые, но и обычные люди. Этой записью делились снова и снова. Профессора Робинсон стали приглашать на чтение публичных лекций. Дальше – больше. Аудитория стремительно росла.

Ее послание сводилось к трем словам, которые теперь можно было часто увидеть на футболках, бейсболках и больших круглых пуговицах.

«Все будет хорошо».

То, что начиналось как скучный научный проект, обреченный пылиться в одном из правительственных кабинетов, сорвалось с якоря. Стало публичным. Множилось в геометрической прогрессии. Началось маргинальное движение. Оно пока не стало мейнстримом, но Гамаш чувствовал, что это не за горами. Послание Робинсон распространялось со скоростью, не уступавшей скорости распространения пандемии. Оно находило людей, восприимчивых именно к такой странной смеси надежды на будущее и страха перед тем, что может случиться, если проигнорировать Робинсон.

«Все будет хорошо».

«Все будет хорошо, и все вещи, какие только есть, будут приведены ко благу»[13].

Эти слова принадлежали одному из любимых авторов Гамаша, христианскому мистику Юлиане Норвичской[14], которая предлагала надежду во времена великих страданий.

Но, в отличие от Юлианы Норвичской, бренд профессора Робинсон имел темную сердцевину. Когда Робинсон говорила: «Все будет хорошо», она вовсе не подразумевала все. Или всех.

На ее лекциях стали появляться другие пуговицы, продававшиеся для сбора денег, чтобы – насколько понимал Гамаш, сидя в своем тихом кабинете, рядом с которым в гостиной светилась гирляндами рождественская елочка, – научное исследование переросло в крестовый поход.

Участники новой группы поддержки носили пуговицы с более мрачной цитатой. Ее он тоже узнал: это была строка сумасшедшей и в то же время блестящей поэтессы. Старой поэтессы с чокнутой уткой.

«Не будет ли тогда, как прежде, СЛИШКОМ ПОЗДНО?» «Слишком поздно» было написано прописными и курсивом. Как крик. Вопль. Предупреждение и обвинение.

Через несколько коротких месяцев исследовательский проект превратился в движение. Неизвестный ученый превратился в пророка.

И когда обе явно противоборствующие стороны окрепли и столкнулись, надежда обратилась в произвол. Одни видели в том, что предлагала профессор Робинсон, единственный путь вперед. Милосердное и практическое решение. Другие воспринимали это как оскорбление. Постыдное попрание всего, что считалось священным.

Шум в зале все усиливался. Арман Гамаш оглянулся на женщину средних лет, ожидающую выхода на сцену, и подумал, что пророк вот-вот превратится в мессию. Или в мученика.

Загрузка...