Безутешная плоть

Глава 15

По дороге к новому дому ты вспоминаешь, что из-за всей суматохи с Май Такой и Сайленсом забыла толком поблагодарить кузину за проведенное у нее время. Ты собиралась в машине, когда вы уже будете ехать, потому что поспешная благодарность может легко взлететь к завистливым духам, дав им время погубить твое счастье. Решив позвонить Ньяше, как только устроишься, чтобы она успела уладить дела Май Таки, ты обещаешь себе потратить часть первой зарплаты на подарок кузине в знак благодарности. Рассудив так, ты можешь свободнее трепаться с Трейси.

На Авондейл-Уэст, недалеко от пекарни «Средиземноморье», Трейси сворачивает во двор. Вдоль дороги, ведущей на участок в четверть акра, полукругом расположены пять-шесть ворот. Участки когда-то были большой фермой; ее раскроили несколько десятков лет назад, когда распространились новости о солнечной Родезии, которую, привлекая недовольных жизнью европейцев из северной части мира, называли «страной Бога». Бывшая усадьба, расположенная в центре полукруга, осталась самой большой и солидной постройкой, по обе стороны раскинулся участок. Участки поменьше обрамляют дорогу.

Две недели тому назад, когда Трейси впервые привезла тебя сюда посмотреть новый дом, ты понадеялась, что поселишься именно в усадьбе. Однако, когда «Паджеро» остановился посреди двора перед самым маленьким строением, подавить разочарование оказалось не слишком трудно. Тебя утешил недавно отремонтированный, аккуратный домик, очень неплохие условия проживания вселили надежду: из зарплаты вычитается скромная сумма плюс возможность в течение пяти лет обменять договор аренды на договор купли-продажи. Горя желанием уехать от Ньяши, а также с учетом того обстоятельства, что твои сбережения, оставшиеся от работы в рекламном агентстве и самую малость дополненные за месяцы преподавания в школе, стремятся к нулю, ты быстро все подписала.

Сегодня еще больше, чем две недели назад, ты хочешь снова начать зарабатывать на жизнь. Ужасная история с Май Такой, невозможность положить ее в больницу, даже несмотря на участие белого двоюродного зятя, вселяя страх, напомнили о деревенском происхождении, которое может настигнуть и в городе.

Трейси выключает мотор. Дистанционное управление не работает: нет электричества. Садовник открывает ворота. Машина едет к большому бунгало, за которым расположены помещения для прислуги. Дома выкрашены в пыльно-персиковый цвет, который светится по-закатному тепло, а низом идет коричневая полоса, чтобы не были видны брызги грязи. Ты киваешь, довольно улыбаясь. Ты уже видишь, как работа проложит тебе дорогу отсюда до самого Борроудейла.

Вкопанный в землю спринклер разбрызгивает радугу, за ним цветущий палисадник и овощная грядка – будто выставочные образцы министерства сельского хозяйства. Ты видишь только намек на историю, ничего неприятного: дорожка, ведущая к дому, вымощена старыми булыжниками. Когда вы с Трейси несколько обвыкаетесь друг с другом, она рассказывает тебе, как наняла приятеля-художника, оформлявшего рекламное агентство, чтобы он состарил новые камни. Садовник закрывает ворота и по стойке смирно становится возле «Паджеро».

– Как поживаете, мадам? – здоровается он.

Его комбинезон чистый и аккуратный, хоть и не новый, резиновые сапоги сверху блестят, правда, подошвы грязные. Раздвигая губы в улыбке, он выдвигает подбородок. Глаза у него сверкают.

– Помни, Тамбу, ты в полной безопасности, – говорит Трейси, когда вы выходите из машины.

Она уже лучше произносит твое имя, как будто с момента вашей встречи на выходных все время тренировалась.

– Через нее никто не перелезет! – хвастает Трейси, указывая на заднюю стену из красного кирпича. – Я велела положить на метр выше стандартной высоты, так надежнее. Бессмысленно предоставлять воле случая то, что можешь сделать сам. А тупик перекрыт шлагбаумом, возле которого по ночам дежурят. Сбросились все владельцы. Никто к тебе даже не подойдет, ничего такого не будет. Значит, не понадобится собственный ночной страж. Альфред может спокойно спать, кроме тех ночей, когда дежурит у шлагбаума.

Экономка, жена садовника, появляется из-под шпалеры, увитой виноградной лозой. Поскольку в тот день, когда ты приезжала, у обоих был выходной, они видят тебя в первый раз. Пристально посмотрев на тебя несколько секунд, сторож прикладывает руку к сердцу. Его жена приседает и после обмена рукопожатиями хлопает в ладоши.

– Откуда вы, Май? – вежливо интересуешься ты, когда супруги вытаскивают твои пожитки. – Вы Май – как?

– МаТабита. Я с реки Саве. Но я вышла замуж. За человека издалека, Фири, из Малави.

– ВаФири, как поживаете? – здороваешься ты с садовником.

Расслабившись, как и он, ты поднимаешь руки в беззвучном хлопке. Хорошо, когда есть кто-то родом не из Хараре, а поближе. Ты перебрасываешься парой слов с экономкой о реке, которую она упомянула, так как четверть века назад провела там несколько дней каникул с Бабамукуру и его семьей.

– Они уже служили тут, когда я покупала, – говорит Трейси. – Так проще. Как будто они хозяева, а ты со стороны. Очень удобно для работающей женщины.

Ты еще раз отгоняешь обиду и зависть к разнообразным преимуществам Трейси, таким, как зарплата в рекламном агентстве, во много раз выше твоей, поскольку она была менеджером по рекламе, а ты всего-навсего составителем текстов, хотя образование у вас одинаковое и получили вы его в одних и тех же заведениях – сначала в женском колледже Святого Сердца, а потом в университете Хараре. Ты примиряешься с вашим общим школьным прошлым и напоминаешь себе, что у Трейси стаж на год больше, так как ты в старших классах оставалась на второй год, да и со второй попытки получила лишь средние оценки, в то время как она отличилась сразу. Улыбка, как и у Ба- и МаТабит, еще глубже врезается в лицо. Как и они, ты не можешь позволить себе какое бы то ни было неудовольствие. Ты обязана быть счастлива тем, что имеешь, да и насколько это лучше прежнего. Долгий путь из хостела завершен. У тебя есть договор на чудесное бунгало, которое через пять лет станет твоей собственностью. Чего еще желать? Трейси пропускает вперед Ба- и МаТабит и, остановившись под виноградом, который тянется до заднего входа, с восхищением смотрит на сверкающий бассейн в северной части.

– Ты ведь не плаваешь? Если только не научилась за последние годы. Говорят, холодный как лед, – предупреждает она. – Но твое любимое место в школе было за залом с книжками и одеялом. Правда, не бассейн.

Ты смеешься и проходишь дальше. Когда приедет Ньяша, Панаше и Анесу будут плескаться в этом бассейне. И Леон.

– Люблю черные гранитные поверхности, – замечает Трейси, когда вы заходите на кухню, и проводит пальцем по пятнистой поверхности стола.

Ты повторяешь ее жест, получая удовольствие от гладкости.

– Я ведь говорила тебе, что тут все местное? – продолжает она. – Ты знаешь, что пятеро из десяти самых известных скульпторов по камню в мире зимбабвийцы?

– Да. – Ты благодарна за урок двоюродному зятю. – Я бы хотела посмотреть их работы.

Улыбка ширится на лице, ты сравниваешь цвета камня с охрой Май Маньянги. На тебя слишком много навалилось. От такой удачи ты чуть не плачешь и, стоя рядом с начальницей, пытаешься осмыслить, как же ты доросла до собственной кухни, притом что не пришлось выходить замуж ни за одного из сыновей Маньянги.

– Наша история с камнем уходит в века. К дзимбахве[39] и зимбабвийским птицам, – задумчиво рассуждает начальница. – Нужно найти способ заложить это в маршруты «Зеленой жакаранды». Пока не получается, потому что каменоломня не очень-то зеленая. Но должно же быть какое-то решение! Мы стараемся думать об экологии.

Ты идешь за начальницей в просторную гостиную, где много воздуха, а французские окна выходят в палисадник. Проводишь ладонью по черному граниту кофейного столика, заключенному в раму из старинной железнодорожной шпалы, и падаешь на кожаный диван цвета слоновой кости.

– Симпатично, правда? – кивает Трейси с улыбкой, принимающей твое одобрение. – Все так очевидно, что, казалось бы, уйма людей должна была додуматься до повышения ценности нашего наследия, – продолжает она, напоминая тебе кузину Ньяшу, которая, как и начальница, если уж ей что втемяшилось, не отступится.

Ты опять улыбаешься восторгам Трейси.

– Однако ничего подобного, – с грустью продолжает она. – Не те, кто заседает у нас в правительстве. Мы заключили выгодную сделку с поставщиками в Мутоко. Поэтому надеемся, что слухи о правительственных планах на всеобщую национализацию пустые. Вся история с индигенизацией. Как ты думаешь, Тамбу, что они делают?

Все еще улыбаясь, ты пожимаешь плечами и качаешь головой.

Трейси с едва скрытым изумлением наклоняет голову и опирается рукой на диван, который прогибается под ее весом.

– Но у тебя должно быть свое мнение. У каждого должно быть свое мнение. Иначе нельзя. Особенно в наши дни.

– Я не верю в политику, – говоришь ты, надеясь, что ответ приемлем, и соображая, что еще сказать, если нет.

– Ну конечно, – кивает Трейси. – Иначе ни за что бы не ушла с той денежной работы в агентстве. Да еще та записка, которую ты написала, вся эта чушь, что ты выходишь замуж. Я тогда подумала – хм, тут что-то кроется. Вполне себе политик. Ну, тогда нас уже двое, кто понял, что надо делать ноги, – продолжает она, идя к креслу. – Хотя даже трое, – добавляет начальница, додумав мысль и откидываясь в кресле. – Еще Педзи. Правда, это не совсем то же самое, ведь я охотилась за ней прежде, чем ей уволиться, как мы с тобой.

Ты поражена тем, что Трейси называет «денежной» работу, которая была так несправедлива, что истощила даже твое завидное терпение. А политика тебя никогда не интересовала. Ты понимаешь, что у людей вроде тебя, кто пробивает себе дорогу, на нее нет времени. Совсем недавно ты была настолько поглощена собственными неурядицами, что вообще не думала о политике, предоставив ее Ньяше и Леону. Огорошенная намеками Трейси, что тебе следовало бы думать о таких вещах, захваченная врасплох ее проверочкой, которая наводит на мысль о неожиданных, щекотливых аспектах новой работы, ты пропускаешь мимо ушей информацию о Педзи, которая в противном случае стала бы для тебя ударом.

– Оставить их здесь? – кричит МаТабита.

Она показывает на ворох вещей, который они с БаТабитой внесли и свалили в прихожей.

Трейси встает со словами, что оставляет тебя устраиваться. Ты хочешь попросить МаТабиту занести вещи в спальню, как вдруг вспоминаешь твой приезд на «Глории» в другой дом, на другом конце города.

– Несите остальное. – И ты поднимаешь, сколько можешь удержать в руках.

– Никаких проблем, мадам! Я принесу! – улыбается МаТабита, пытаясь отобрать у тебя сумки.

Педзи, бывшая в агентстве администратором, в сафари «Зеленая жакаранда» стала администратором плюс машинисткой плюс куратором проектов. В день, когда ты приступаешь к работе, она выходит из-за стойки администратора и обнимает тебя. Она искренне рада тебя видеть и признается, что не справляется с объемом работы, так как агентство расширяется. Ты тоже обнимаешь ее. После секундных объятий вы стоите врозь, осматриваете друг друга с ног до головы и заявляете, как хорошо, красиво, чудесно стильно выглядите. Ты отмахиваешься от комплимента, а Педзи довольна и говорит: «Спасибо!» После возобновления знакомства она подводит тебя к стулу – из кожи и железа в стиле минимализма, эдакий постколониальный «зимбошик» – и, с профессиональной вежливостью попросив тебя подождать, пока Трейси все тебе тут покажет, тихо, по-деловому понизив голос, звонит по внутренней связи. Ты вспоминаешь, что никто из клиентов агентства «Стирс и другие» не мог забыть ее голос, а некоторые иногда звонили, только чтобы его услышать.

Трейси тут же выходит. Приобняв тебя за плечо, она спрашивает, устроилась ли ты за выходные, и приступает к обходу конторы.

– Мне пришло в голову еще в агентстве, – начинает она, ведя тебя внутрь. – Я находилась в ужасном состоянии, когда не можешь примирить то, что делаешь, с тем, во что веришь. Зарабатывать больше денег для тех, у кого их и так столько, что куда еще, в какой-то момент перестало приносить удовлетворение. Медовая долина, голубой поезд. – Она помечает галочками счета, над которыми как раз работает. – «Афрошин». Они этим занимались. Все равно что заставлять людей платить, а не получать что-то от продукта. Но мне нравилась моя работа: разнообразие, люди, сутолока, все. Я начала почитывать, подумывать и так набрела на экотуризм!

Начальница открывает тебе дверь из приемной в рабочую часть.

– Таким образом мы можем привлечь внимание людей к проблеме изменения климата и внести свою лепту, одновременно зарабатывая, – объясняет Трейси с энтузиазмом, с каким делала все – начиная с того, как била электрическим разрядом по лягушачьим лапкам в биолаборатории колледжа Святого Сердца, до составления отчетов.

Воодушевление начальницы будит жажду приключений и у тебя. Испытывая приятное чувство, что это именно твое место, ты уверена, что достигнешь большего успеха, чем в монастыре и рекламном агентстве. Здесь уютно и надежно, изолированное сообщество, где все признáют, как хорошо ты работаешь, и наконец-то перед тобой откроются карьерные возможности, которых ты так жаждешь.

– Ведь пока клиенты кайфуют от обычного сафари, мы можем показать им результат климатических изменений в самых уязвимых областях. Сафари «Зеленая жакаранда» – первая из НПО выдвинула такую концепцию, – с гордостью продолжает Трейси, ведя тебя по узкому коридору без окон.

Ты разочарована, что новая контора не столь роскошна, как рекламное агентство, однако рада быть в настоящем учреждении, рада, что не придется изворачиваться в запущенном доме, как кузине.

– Наше преимущество в том, что мы смотрим вперед, мы провидцы. Мы везем людей из Европы не для того, чтобы они учили наших. У нас уникальный товар, и мы извлекаем максимальную пользу из того, что имеется на нашей земле. Все равно что повысить в цене наш климат. Он всем нравится. Зимбабве всегда будет в первых рядах. Люди всегда будут хотеть хорошей погоды. В принципе наш единственный надежный ресурс. У климатического туризма большое будущее. Через пять лет откроются десятки фирм, похожих на нашу, но у нас будет наша страна и, если моим планам суждено реализоваться, мы покроем и всю Южную Африку.

Начальница кивком указывает на комнату справа и, заметив: «Это зал заседаний», – открывает дверь.

Продолговатое, довольно узкое помещение выходит на Джейсон-Мойо-авеню, на север. Городской совет не пожалел усилий, чтобы сохранить презентабельный вид этой части Центрального делового района, который все называют ЦДР, так как в следующем квартале находится старая пятизвездочная гостиница «Томас», видная из дальнего окна зала. Напротив гостиницы располагается довольно чистый и зеленый Центральный парк, где можно сидеть на траве, – бывший Сесил-парк, вскоре после Независимости переименованный в Парк Африканского единства, тропинки его в плане образуют британский флаг. Глядя в окно, ты испытываешь долгожданное чувство надежности. Трейси присаживается на подоконник.

– Аренда тут уже не та, что раньше, и это хорошо, – говорит она. – Нам пришлось провести звукоизоляцию. Все уже готово, и это прекрасно для наших целей.

На обратном пути, когда ты проходишь мимо другого окна и взгляд падает на другую Зимбабве, на автовокзал Четвертой улицы, сердце у тебя опускается. Люди съезжаются сюда из сельской местности. Миграция раздула вокзал, дотянув его до самой твоей конторы. Городской совет, практически отказавшись от планирования и избрав ловкую стратегию увиливания, сотнями выдает водительские права владельцам микроавтобусов, дабы, как утверждают официальные лица, избежать бесконечных змеящихся очередей, жертвы которых доходят до такого отчаяния от транспортных проблем, что недалеко и до бунта. С ростом числа пассажиров вокзал и прилегающие к нему улицы превращаются в рынки. Женщины и подростки торгуют телефонными картами, дешевым китайским печеньем, овощами, сахарной сливой и матове, которых нет в супермаркетах, разместившись чуть не на пороге «Зеленой жакаранды». Городской совет не занимается уборкой улиц, отдавая предпочтение другим задачам. Все углы завалены гниющими листьями, шелухой, пластиковыми упаковками, кожурой. Трейси сообщает, что дважды в неделю платит бродяге, чтобы он перетаскивал мусор из переполненных мусорных баков в ближайший санитарный переулок для фургонов, вывозящих помои, и сжигал его. Отвернувшись от окна, ты восхищаешься мебелью зала заседаний того же постколониального стиля «зимбошик», что и в приемной.

– Придет время, мы отсюда переедем, – усмехается Трейси. – Но в настоящий момент помещение отвечает предъявляемым к нему требованиям. Цель нашей компании – инвестиции, строительство будущего, а не его разбазаривание. Я вкладываю в программы, а не плачу парням, которые оккупировали дорогущие здания. Если бы я была спонсором, Тамбу, я бы ни цента не дала на всю сегодняшнюю мишуру – помощь развивающимся странам! – Она с гордостью смотрит на столы и стулья. – Здесь все до последней щепочки местное. Когда доделаем, так же будет и в зале заседаний.

Вы идете обратно в приемную. Трейси показывает на дверь:

– Здесь будет твой кабинет.

– Самое время, согласно примете, запустить кошку, – отвечаешь ты, усмехаясь и заглядывая в помещение.

Трейси смотрит на тебя:

– А что, мысль.

Кабинет отделен от зала заседаний крошечным помещением, которое оказывается чрезвычайно аккуратной кладовкой для канцтоваров.

– Туалеты. – Трейси указывает на две двери слева. – Ты читала в «Клэрионе» на той неделе о городской системе водоотведения? Судя по всему, в Хараре такого вообще больше нет, старая проржавела. Именно из-за этого проблемы с водой. По крайней мере, частично. Представляешь, Педзи говорит, у них в Мабвуку была холера. И бог знает где еще, а нам не сообщают. В Читунгвизе, готова поспорить! Мы катимся назад, Тамбу. Крестьяне, крепостные, полевые командиры, сточные воды. Просто Средневековье! Поэтому я поставила еще и душ, на те дни, когда слабый напор. Всем будет немножко удобнее. Так что в принципе неплохая инвестиция.

Трейси предсказывает, что политики, не желая подвергать угрозе собственные дела, будут следить за подачей воды в Центральный деловой район, и спрашивает, что ты думаешь о хиреющей системе оказания услуг в городе. Ты отвечаешь, что все развивается очень быстро и поэтому тебе трудно составить свое мнение. К твоему облегчению, ответ проходит, и Трейси идет дальше по коридору к уголку, где оборудована маленькая кухня – раковина, плита, холодильник и шкафчик.

– А вот здесь, – с гордостью улыбается она, показав тебе, как все работает, и возвращаясь к двери, которую пока обходила, – я занимаюсь тем, что важно для моей души.

В кабинете начальница садится за стол из муквы[40] и жестом предлагает тебе стул. Его каркас из того же мягко светящегося дерева, обтянут кожей и поэтому не такой жесткий.

– Добро пожаловать, Тамбу, в «Прогулочные сафари «Зеленая жакаранда», единственное эксклюзивное агентство по экологическому туризму на всем континенте. Которое мы и задумали прямо здесь. Мы столько можем сделать для этой страны. В этой стране. – Она качает головой. – Не знаю, сделаем ли. Похоже, обстоятельства складываются просто против всего. Знаешь что, Тамбу? Нам с тобой надо составить план.

Проигнорировав призыв немедленно приступить к работе, ты уверяешь начальницу, что очень рада возможности содействовать деятельности ее пионерского агентства. Когда заканчиваешь, Трейси пододвигает тебе брошюру:

– Вот. И на сей раз я хочу получить ответ. Скажи мне, что ты на самом деле думаешь.

Требование начальницы высказать еще одно мнение, да еще сразу, приводит в отчаяние; абсурд, что Трейси требует правды прямо сейчас, так рано, ведь у тебя не было времени ничего обдумать.

– Будем считать, что это мозговой штурм, – улыбается Трейси. – Как в рекламном агентстве.

– Я смотрю веб-сайт, – говоришь ты, желая дать понять, что знакома с высокими технологиями, и надеясь, что выглядишь профессионалом. – Я бы хотела сначала посмотреть. Связать воедино все, что уже видела и что увижу и узнаю в ближайшие дни.

– Здесь у нас нет билбордов, – объясняет начальница. – Наши агенты распространяют их за рубежом. Мы пока не предлагаем туры в самой стране. У всех есть кумуша[41], хотя вообще-то… мало ли что… городские… Я хочу придумать что-нибудь для детей. Может быть, потом. Но наши клиенты из Швеции, Дании, бывают из Германии. Такие страны. Попадаются испанцы, итальянцы. Правительство работает с Китаем, он обещает стать крупным рынком, но ты же знаешь, если имеешь дело с азиатами, забудь про все остальное. Смотри только на восток. Ты, конечно же, слышала и можешь сказать, что тут нужно делать?

Ты неопределенно киваешь, пытаясь вспомнить фразы из газет, которые по случаю листала у кузины.

– Китайцев интересуют правительства, не люди, – продолжает Трейси. – А значит, мы не можем к ним подобраться, особенно с нашими источниками финансирования. Так что в принципе остаются твои европейцы. Пока стабильный рынок, и мы не можем изменить одну, как поется в рекламе, единственную мысль нашего континента. Природа, которая, конечно, подразумевает и климат. Солнце. Пока идет время и все становится хуже или лучше, мы выработаем стратегию на следующий этап.

Ты возвращаешь брошюру.

– Нужно укрепиться. Я хочу, чтобы мы подошли к точке, откуда сможем неуклонно развиваться. А потом уже можно менять принципы.

Трейси вертит в руках рекламную брошюру.

Четыре женщины улыбаются ей точно так же, как секунду назад радовались тебе. Тела под лицами укутаны в замбийские наряды с яркими узорами. Одна на коленях, перед ней керамический кувшин. Вторая стоит рядом с кувшином в руках. У третьей кувшин еще на голове, на специальной подушке. Она прекрасно удерживает равновесие, не дотрагиваясь до него руками. Четвертая выставила задницу, раскинула руки и подняла одну ногу, как бы танцуя. За женщинами полукругом стоят хижины.

«Мир – хрупкая органическая жизнь. Ешьте только то, что можете сорвать или поймать… – призывает рекламный текст. – Последнее слово экологичности – на африканском». Ты знаешь, что нет такого языка – африканского, но, когда читала, не изменила выражения лица, не меняешь и сейчас.

Начальница смотрит на женщин по очереди.

– Мы не хотели подушки на голову, – вздыхает она, вспоминая съемки. – Но у нас такие скользкие волосы, что пришлось. Чтобы получилось без подушек, нужны хорошие волосы. Так что эти модели… – извиняется она. – В общем, поскольку они в принципе наш рынок, пришлось с подушками.

Ты киваешь и говоришь, что решение было правильное.

Глава 16

Ты подавляешь едкую горечь от того, как много пролетело мимо тебя за жизнь. Не можешь избавиться от постоянной тревоги, раздражающей тебя в первые дни работы на «Зеленую жакаранду». Думая только о том, чтобы нынешний шанс не уплыл, ты постоянно ищешь опоры, вроде низких ветвей над бурной рекой, за которые можно ухватиться, удержаться и потом подтянуться наверх, что в твоем случае означает север, богатые предместья, свидетельствующие о неоспоримом успехе. Однако люди, с которыми ты сталкиваешься в здании, удручают, они не кажутся надежной гарантией того, что ты на пути к избранному тобой будущему.

Единственное исключение в окутавшей здание атмосфере уныния – магазин «Королева Африки» на первом этаже, в восточном, как ни странно, крыле, там, где автовокзал. Он принадлежит женщине по имени Май Моэцаби. Ты с изумлением узнаешь, что она не зимбабвийка, но ведет свой магазин, проявляя поразительные профессиональные навыки. Ты каждый день приходишь на работу в половине восьмого, и двери магазина Май Моэцаби уже открыты. Утром она машет рукой в знак приветствия тем, кто идет на работу, а потом кивает всем, кто заходит в здание по делам. Ее стол стоит лицом ко входу в магазин, так что она имеет возможность здороваться с каждым входящим все время, что проводит на рабочем месте. Пламенеющие разными цветами по всему магазину наряды Май Моэцаби шиты из лучших ганских набивных тканей, нигерийских кружев на атласе, блестящем, как алмазы, недавно открытые на востоке страны. В поисках шелков и финтифлюшек она заказывает билеты аэрокомпании «Эйр Зимбабве» в Пекин через Сингапур. Когда ты в пять отправляешься домой, покупатели еще выходят из ее магазина, издавая одобрительные возгласы. Эта женщина вдохновляет, так как ее успех, хоть она и похожа на тебя и может сойти за твою односельчанку, несомненен. Победы хозяйки магазина доказывают: да, такие женщины, как ты, могут многого добиться. Ко времени твоего появления в «Зеленой жакаранде» облик Май Моэцаби – процветающей, деловой и тем не менее общительной женщины – уже снискал ей прозвище, данное магазину, – Королева Африки, хоть отношение к ней можно назвать не вполне уважительным, недоброжелательным признанием и все же чем-то очень близким к восхищению.

За магазином Королевы Моэцаби в здании, где ты работаешь, пассаж поворачивает за угол. Там по одну сторону неосвещенные кабинки, где в пол квадратных метра втиснуто все, чего может пожелать человек. Лотки до потолка завалены сим-картами, пластиковыми украшениями, лекарствами традиционной медицины с наценкой за пластиковую упаковку и доставку из Восточной Азии, хотя покупают мало.

Напротив забитых лотков помещение, которое таинственный владелец здания – шепчутся, что это действующий министр, – называет студией. Здесь, бросая друг на друга хмурые взгляды, препираются три начинающие швеи. На стене висят дипломы Народного колледжа Зимбабве, удостоверяющие их портновское мастерство. Они работают на пять-шесть закройщиц, и у них на троих две швейные машинки для пошива рабочих комбинезонов, детских вещей и медицинских халатов из поликоттона, поэтому всякий раз, когда приближается клиент, они начинают драться за заказ и пререкания перерастают в угрозы. Ты редко видишь в студии одно лицо дважды. Посетители, приходящие по швейным делам, которых неизменно приветствует Май Моэцаби, обычно появляются в первый раз или возвращают купленные вещи с жалобами, что одежда пошита несимметрично, а то и разошлись швы. Когда такое случается, обычно все стараются друг друга перекричать, так как молодые дипломированные специалистки, не признавая ошибок, выискивают места с прямой строчкой или, осыпая клиентов бранью, швыряют им вещи обратно.

Еще одно приличное место в здании расположено напротив Королевы Моэцаби. Тебя туда не тянет, в помещении так же мрачно и неприятно, как симпатично у Королевы Африки. Когда ты впервые там оказалась, две нервные машинистки под бесстрастным взглядом женщины, известной всем просто как сестра Май Гаму, на подержанных электрических пишущих машинках перепечатывали в банк памяти двухстраничные рукописные резюме.

– Есть?

– Нет!

– Появилось!

– Исчезло!

Когда скачет электричество, усталые девушки от отчаяния так громко перекрикиваются, что люди, у которых дела в вестибюле, над ними смеются.

И месяца не проходит с твоего прихода в «Зеленую жакаранду», а ты уже научилась держаться подальше от сестры Май Гаму и жалеть нанимаемых ею молодых женщин, когда видишь их мельком за большими окнами: сидят лицом к стене и тычут вилками в розетки, умоляя поломанные машинки поработать. У Май Гаму, хотя ей нет еще и сорока, один глаз – серый из-за катаракты, она пишет что-то в больших папках и ведет кассу. Ходят слухи, что она – тайная жена политика, пятая или шестая в брачной иерархии, отсюда у нее постоянно такое выражение, будто она готовится к атаке. Дабы не допустить скандала, политик купил здание, где обитает «Зеленая жакаранда», и предоставил жене помещение на первом этаже в западной части.

Ты встречаешь работающих в здании женщин на входе, в лифте или на лестнице, когда лифт не работает. Из обрывков разговоров, достаточно деликатных, чтобы ты сразу не всполошилась, ты узнаешь, что Май Моэцаби, чья коммерческая жилка тебя так восхищает, несколько лет спустя после обретения твоей страной независимости оставила свой дом в Ботсване и пустилась на поиски некоего борца за свободу, которого в семидесятые годы прошлого века приютила ее церковь во Фрэнсистауне. Кое-кто из работающих здесь женщин, разочарованных в жизни матерей-одиночек, пустил шутку, что низкорослая иностранка так улыбается и так удачлива, потому что его не нашла. Слухи это или нет, но одежда в магазине «Королева Африки» сверкает, блестит, как предзнаменование новой обеспеченной жизни, которая недавно для тебя началась и которую ты преисполнена решимости – любой ценой – не упускать.

На второй или третий, но не позднее, чем на четвертый месяц работы в «Зеленой жакаранде», под окнами твоей конторы на Джейсон-Мойо-авеню происходят беспорядки. Накануне Май Моэцаби работала допоздна, привлекательнее оформляя не только витрину, но распространяя новые принципы на весь магазин. Ближе к полудню следующего дня на улице перед магазином собираются молодые люди. Они возбуждены, энергичны, показывают друг другу пальцем на наряды, прижимают лица к стеклу и смотрят, будто зрители на парижском показе мод. У некоторых мобильные телефоны и даже деньги на них, и они рассылают сообщения друзьям. Толпа разрастается с каждым часом. К обеду в окно, которое Педзи открыла, чтобы проветрить приемную, с улицы доносится гул.

– Чего они сюда приперлись? – бормочет Педзи, когда ты сквозь толщу тел продираешься за обедом в восточную аркаду, так как продавец самосы, у которого ты обычно покупаешь, не пришел. – Все из-за ботсванки, что там торгует? Кто сказал, что она Королева Африки?

У лотка, где продается еда – копченые сосиски, карри с картошкой или рисом, а также два вида угали со свиными ножками или гуляшем, – ты выбираешь капустный салат и гамбургер и на обратном пути в контору, переходя улицу, сталкиваешься с продавцом самосы, которого не застала. Он тут же поднимает руку и бормочет:

– Ах, я пришел и понял, что лучше бы не приходил. Ай-ва, что творится! Не знаю, смогу ли я выйти завтра обслужить вас, моих покупателей.

Свернув за угол на Джейсон-Мойо-авеню, ты невольно замедляешь шаг, поскольку толпа уплотнилась. Прикинув, что ситуация не слишком угрожающая, ты прокладываешь путь через кипящие тела, блокирующие вход, и натыкаешься на Педзи. Прижимая к себе кошельки, мимо протискиваются несколько постоянных клиентов. Ты подходишь к лифту и нажимаешь кнопку, радуясь, что упаковка с обедом цела.

– Эй! Эй! – зовет высокий робкий голос.

Ты оборачиваешься, не понимая, кто звал. В попытке разобраться, что происходит, Педзи встала на цыпочки, что добавляет ей лишь пару сантиметров, поскольку она и так на каблуках.

– Вы меня слышите? – голос становится громче.

– Она от Королевы Моэцаби. Одна из ее девушек. – Жуя картошину, Педзи коротко смотрит вниз и опять сосредотачивается на толпе.

Ее пальцы механически достают картошины из пакетика и отправляют их в рот.

– Эй, ими![42] – дрожит голос. – Меня послали сказать вам, чтобы вы не загораживали дорогу. Чтобы выпустить людей с деньгами.

– А-а! – слышится хриплый голос. – Ты кто такая, чтобы указывать, где нам стоять?

– Э-э, пусть твоя начальница сама придет, если хочет поговорить с нами, а не посылает малолетних.

– Скажи-ка, сестричка, – задирает молодой человек, – а ты, часом, не отрастила себе яйца?

Следует взрыв хохота, и кто-то еще ревет:

– Откуда мы знаем, что за лекарства привозят сюда иностранцы, может, они меняют у девчонок пол.

Лифта все нет. Ты опять нажимаешь кнопку и смотришь вверх на мигающий огонек: кабина застряла на четвертом этаже.

– Я точно его видела. Он вечно болтал про Май Моэцаби. И все время торчит в конторе у сестры Май Гаму, – шепчет Педзи. – Та пара, что с ним, тоже. Эти трое часто там бывают.

– Если она не хочет, чтобы мы смотрели, чем она занимается, зачем тогда вообще приехала сюда из Ботсваны? – вопит еще один голос.

– Ха-а, пусть просто убирается обратно. Потому что тут Зимбабве!

На улице начинают петь.

– Мбуйя Неханда куфа вачитаура, шува,

Мбуйя Неханда умерла с этими словами на устах, – запевает резкий тенор.

– Кути тино сеи мабаса?

Тора гиди узвитонге.

Бери ружье и правь сам, – отвечают певцы, переделывая слова старинной военной песни на более актуальный лад, поскольку их больше интересует, как сделать так, чтобы страна опять занялась решением проблемы безработицы.

Раздается негромкий хлопок, и слышно, как на бетон падают осколки стекла.

– Братья, сестры, – зовет спокойный голос. Королева Африки. – Родственники, не гневайтесь, пожалуйста.

Голоса певцов наливаются негодованием.

– Тино тора сеи мабаса? Где нам взять работу?

– Давай по лестнице. – Педзи скидывает туфли на каблуках.

Педзи жила в Мабвуку и научилась быстро реагировать на первые признаки массовой агрессии. Притормозив только для того, чтобы подобрать туфли, она кричит тебе идти следом.

Ты медлишь, так как тебе трудно оторвать взгляд от Королевы Африки, чей голос становится учтивее и тверже.

– Это все девушка. Простите нас! Пожалуйста, простите ей, если она не умеет с вами разговаривать. Поэтому вышла я. Чтобы поговорить с вами как подобает. Пожалуйста, простите!

Толпа постепенно успокаивается. Ты ставишь ногу на нижнюю ступеньку лестничного марша. Ты потрясена храбростью Май Моэцаби.

– Извинись, – приказывает Королева.

– Извините, – пищит девушка.

– Громче! – кричит мужской голос из толпы.

– Извините! – верещит девушка.

Толпа забавляется, перекатывается гул голосов.

– Мы должны хорошо друг к другу относиться. – Голос Май Моэцаби ровный, в нем нет ни тени возмущения. – Я только хотела, чтобы она поблагодарила вас за ваш интерес и пригласила всех желающих в магазин что-нибудь купить или посмотреть. Я хочу все вам показать, но давайте дадим дорогу.

Двое мужчин и женщина победно смеются и отделяются от толпы.

На той же неделе ползут слухи, что недалеко до бунта.

– Какая толстая! Жалко, что так быстро разобралась с ребятами. Как будто она черная. А на самом деле всего-навсего желтая, как все ба-тсвана[43], – говорит хозяйка салона красоты на третьем этаже.

– Она уверяет, что ездит строить классы и залы в своей школе, в той мелкой засушливой стране, – скрипит парикмахерша другого салона на том же этаже. – Ха, вот что говорят. Разве мы не видали людей, которые разъезжают, только чтобы раздобыть мути на продажу? Там живут одни близнецы и альбиносы.

Болтают, будто снадобья помогают, потому что среди клиентов Май Моэцаби были замечены политики. Еще говорят, что та буйная толпа как-то связана с сестрой Май Гаму, якобы жена политика хочет магазин Королевы Африки себе, считая, что в нем надолго сохранится действие снадобий.

Слухи переходят в недовольство.

– Интересно, она продержится до конца года?

– Не волнуйтесь, не продержится. Никто ничего не может сделать, если эта чья-то там жена против вас.

Атмосфера в здании ухудшается.

У женщин довольные лица, так как Май Моэцаби, похоже, проигрывает бой, который только пуще разгорелся из-за ее умного тогда поведения. Волнениям предшествовало то, что двадцать пятого мая, в День Африки, в «Клэрионе» и других газетах появились фотографии высокопоставленных чиновников в африканских нарядах, купленных, как утверждалось, у Королевы Африки. Вы с Педзи даже играли в игру «найди шмотки Королевы Африки на политическом лидере». Через несколько недель после беспорядков фотографии перед магазином Май Моэцаби меняются: теперь политики и их жены не в кенте[44] и не в анкара, а в нарядах от Шанель, Пьера Кардена и Гуччи. То ли из-за новых предпочтений элиты, то ли по другим причинам, но магазин Королевы Моэцаби вскоре хиреет. В лифте и коридорах потешаются. Ты же с тревогой и нехорошим чувством смотришь, как Май Моэцаби, вызывавшая у тебя такое уважение, впадает в знакомое тебе состояние, состояние, при котором успех невозможен.

Однако, удивив тебя и всех остальных, Королева возрождается. В витрине появляется лак для ногтей, губная помада, несессеры. Западноафриканские изделия постепенно исчезают. Она нанимает молодую женщину с дипломом техникума, и та усаживается за складной столик в углу магазина с щипчиками, лаком для ногтей и бритвой. При виде перемен, которые тебе кажутся очень интересными, лица женщин из салонов красоты скучнеют, жизнь вытекает у них из глаз. В конце концов их сменяют две энергичные девушки, вторгшиеся на территорию сестры Май Гаму с парой компьютеров, выброшенных одним местным бизнесменом. С негодующим восхищением наблюдая за Королевой Африки, чей бизнес теперь другой, но столь же бойкий, как прежде, швеи на первом этаже предсказывают, что новые машинистки не продержатся до Пасхи. Особенно саркастичные комментарии достаются миссис Нгвенье, родом из Булавайо.

События опять тебя тревожат. Опять зловещим эхом стучит вопрос, кто может, а кто не может, кто добивается, а кто не добивается успеха. Вопрос снова наполняет душу горечью. Ты не уверена, что, выпади тебе такое, ты нашла бы внутренние резервы для победы, как Май Моэцаби. Тебя деморализуют мысли о том, что это только вопрос времени и работа подбросит новые испытания, а силы еще не восстановились после истории, которая привела тебя к Ньяше. Ложась спать, ты опять слышишь смех гиены. Изо всех сил пытаясь сосредоточиться на своих планах, не отвлекаясь на дурные предчувствия и окружающих людей, ты решаешь брать пример с Королевы Моэцаби. Рано утром выстаиваешь очереди в полкилометра на автобус, чтобы успеть на работу к семи. Напряжение растет из-за внезапного подорожания билетов – ведь ты только что рассчитала месячный бюджет. Скрежеща зубами, ты плюсуешь пугающие десять процентов к статье расходов на транспорт. В общем-то, единственное, что ты можешь сделать, – это передавать показания счетчика заранее, хотя электричество отключают все чаще и чаще.

На работе ты все время контактируешь с владельцами гостиниц в Хараре и исполнительными директорами авиакомпаний, чтобы клиентов «Зеленой жакаранды» обслуживали как можно лучше. Перед началом тура отправляешь клиентам опросники. Трейси с ходу поручает тебе статистику. Скоро ты уже разрабатываешь более короткие опросники по отдельным точкам дислокации туристов, а Трейси ведет общий, куда включен весь тур.

Педзи вдруг становится скрытной. Она приходит на работу раньше тебя и Королевы Африки, меньше шутит, меньше болтает с тобой и другими женщинами в здании. В обеденный перерыв залипает у компьютера. Когда народу немного, тайком звонит по телефону.

Однажды (прошел уже месяц, как она окружила себя такой таинственностью) Педзи является в обычное время с двумя только что скопированными у миссис Нгвеньи папками и вручает их Трейси. Со сверкающими от предвкушения глазами она просит начальницу немедленно их прочитать и произносит двухминутную речь о низкобюджетных экскурсиях в густонаселенные пригороды. Трейси с интересом поднимает брови и говорит, что приветствует новые идеи сотрудников, если они способствуют развитию. Она обещает Педзи рассмотреть ее предложение, завершив утренний раунд телефонных звонков и ответив на электронные письма.

Верная своему слову, Трейси вызывает Педзи к себе после утреннего перерыва на чай. Дверь закрывается. Их не видно, пока не приходит торговец самосами, чтобы спросить, не желает ли кто чего. Ты стучишь в дверь. Трейси и Педзи сидят на стульях из муквы и кожи друг напротив друга, склонившись над маленьким столиком, где разложены папки Педзи. Короткие колючие волосы Трейси соприкасаются с лиловыми косичками администратора. Тебе заказывают стандартный капустный салат (большой) и по две самосы каждой. Когда ты уходишь, Трейси зовет тебя обратно и просит приготовить им чай. Ты выполняешь просьбу, чувствуя себя чайником, который кипит слишком долго: так можно потерять интерес к чаю и перейти к чему-нибудь покрепче. Подавая коллегам обед, ты думаешь о том, что юная Педзи, несмотря на пирсинг в животе и накладные ногти, проявила бóльшую, нежели ты, прыткость в том, как подать идею, и понимаешь, что ее неожиданные таланты намного превосходят твою искусность в составлении рекламных текстов, столь наглядно продемонстрированную во времена работы в агентстве вместе с Трейси. Там вас снабжали цифрами, данными о позиционировании товаров и статьями из отраслевых журналов. И вот теперь Педзи, поразив тебя не меньше, чем Май Моэцаби, обнаруживает замечательные способности на пустом месте. Все уже было придумано до нас, но в том, как Педзи подала материал, она превзошла тебя в ипостаси соавтора или даже псевдоавтора. Когда ты закрываешь дверь, оставив за ней двух крайне сосредоточенных женщин, живот у тебя сводит от горечи. Коллеги даже не считают нужным сказать тебе спасибо. Страх усиливается, и ты фокусируешь его на Педзи, питаешь его мыслями о ней.

Через несколько дней тебя вместе с Педзи зовут в кабинет начальницы для принятия решения. Трейси пришла к выводу, что программа, предложенная коллегой, неоригинальна. Она скачала из Интернета несколько материалов, ясно показывающих, что по части туризма в густонаселенных предместьях конкурирует множество стран. В одном из них представлен точно такой же план, а деньги, вырученные в нью-йоркских гетто, предполагается потом переводить в ваши края. В другом говорится о южноафриканской компании, которая предпочла не рисковать и построила гетто в дорогом районе. По мере того как Трейси десять минут излагает информацию, твои надежды растут, однако тут же рушатся, когда в итоге она заключает, что предложение Педзи тем не менее здраво и имеет шанс на рынке. Поскольку в стране такого еще не было, она с Педзи подготовит его для питчинга потенциальным инвесторам, а сама Педзи станет менеджером проекта. Трейси приступает к мозговому штурму, чтобы найти для новой идеи подходящее название. Ты обнаруживаешь, что не способна ничего выдать. Педзи предлагает что-то вроде «Крутые круизы» или «В путь. Куда? В Мабвуку!», выпевая название густонаселенного селения в ритме хип-хопа. Трейси уверяет, что звучит неплохо, но на бумаге не сработает. Обсуждение продолжается почти час. Когда наконец принимается название «Неоурбанистическая сеть в густонаселенных, климатически и технологически неблагополучных районах постмодерна», тебя одолевают сомнения. Ты про себя прикидываешь, сколько шансов у Педзи на успех, одновременно тебя посещают ужасные видения, как бывшая администратор становится у Трейси вторым директором и увольняет тебя.

Просачивается информация, что Педзи продолжает попытки стать соавтором или псевдоавтором собственного проекта. Ты наблюдаешь за тем, как она идет в гору, констатируя собственное бессилие придумать хоть что-то, что могло бы дать тебе преимущество или остановить бывшего администратора, которая, поскольку ты тоже менеджер проектов, поднялась и формально уравнялась с тобой.

Понимая, что начальница не будет расширять «Зеленую жакаранду», но нуждаясь в помещении, где она могла бы заниматься новым проектом, Педзи, держась за свою цель зубами, идет на разговор с сестрой Май Гаму. Когда об этом узнают женщины в здании, ползут слухи. Все предсказывают, что твоей коллеге не позже чем через полгода придется убраться восвояси, так как Май Гаму считает, что только она может к чему-то стремиться, как показал конфликт с Королевой Африки. Однако, вопреки всем пророчествам, через несколько недель после того, как Педзи представила Трейси новую программу, политик выделяет «Зеленой жакаранде» еще одну каморку под кабинет. Свет падает в узкое, темное помещение из одного-единственного маленького, высокого окошка, которое смотрит на тусклый санитарный переулок в задней части квартала. Чтобы освободить проход к двери нового кабинета, приходится переставить трехконфорочную плитку и небольшой холодильник. Трейси, Педзи и ты возитесь с этим почти все утро.

Привозят маленький стол, стул, пару полок – все в постколониальном стиле «зимбошик», как и вся контора. Понимая, что выбора у тебя нет, ты обнимаешь Педзи, говоришь, как рада за нее, и предлагаешь любую помощь, какая ей понадобится. Поразмыслив, стоит ли сказать, что у нее в кабинете не повернуться, предпочитаешь промолчать.

Женщинам из других контор есть о чем посудачить, последние события в «Зеленой жакаранде» дают обильную пищу. Поздравив Педзи, в конце дня ты спускаешься вниз и присоединяешься к возмущенному трепу. Главным предметом обсуждения является то, что выделение дополнительного кабинета «Зеленой жакаранде» никак не связано с Педзи, что на самом деле Трейси тайно встречалась с Май Гаму и в ходе встречи выкрикивала лозунги правящей партии, а это лишь доказывает, что белым людям доверять нельзя. Во время одного из таких собраний кто-то начинает дурачиться и трясти кулаками. У кого-то в сумочке оказывается бренди. Женщины потягивают бренди и танцуют. Наконец все заканчивается угрозами подняться на лифте в «Зеленую жакаранду» и втолковать твоей начальнице-европейке, что та никогда не сможет скандировать партийные лозунги лучше, чем они сами, проживи она хоть тысячу лет. Чтобы предотвратить скандал, две женщины с трудом удерживают воинственных танцорок, после чего до тебя доходит, что тебе с такими людьми делать нечего.

Глава 17

Твои племянники навещают тебя в новой квартире раза два в месяц. Они с удовольствием плескаются в бассейне. Ба-Табита показывает Леону, как быстро управляться с насосом, когда у них с Ньяшей будет собственный бассейн. Если они соглашаются остаться на ужин, ты угощаешь кузину и членов ее семьи великолепным барбекю. Такое случается нечасто. А когда все-таки случается, Ба-Табита разводит огонь, а Ма-Табита маринует говядину, курицу, свинину, куду, буйвола или страуса с чили и кориандром с огорода. Двоюродный зять не отказывает себе в дичи, которую ты заказываешь у оптовика с огромной скидкой, – преимущество работы в «Зеленой жакаранде». Леон говорит, что любит заниматься грилем, и все переворачивает куски мяса, поэтому, чтобы подрумяниться, им требуется больше времени, чем обычно. Ньяша говорит, что ей еще нужно собраться. Ты оставляешь ее «собираться» у бассейна или в белых кожаных креслах гостиной, а сама отправляешься к Ма-Табите помочь с соусами и салатами. Когда на кухню, требуя мороженого, прибегают племянники, ты улыбаешься и треплешь их по голове. Анесу с тоской вспоминает, как ты водила их есть мороженое, когда Ньяша готовила еду. Однако внутри тебя зыбкими тенями колышется страх. Недобрые голоса женщин из конторского здания доносятся до тебя во сне. Ужасная атмосфера сдерживаемого насилия опускается на здание «Зеленой жакаранды». Она обволакивает будто аура, поглощает, ты отчетливо ощущаешь ее и все больше цепенеешь от того, что другие тоже должны это чувствовать. Во время работы тебя неотступно преследует мысль, будто вот-вот произойдет что-то невыразимое или ты совершишь что-то отвратительное. Не раз и не два тебе кажется, что ты и есть неописуемое.

Ты все время так возбуждена, что не можешь спать, несмотря на антидепрессанты, выписанные доктором Уинтон. Концентрация слабеет. Ты лепишь ошибки в отчетах и рассылаешь по гостиницам неправильные опросники. Угроза, исходящая от Педзи, растет, и из-за страха перед тем, к чему все может привести, становится только хуже. Не помогает и то, что «Зеленая жакаранда» оплачивает автошколу, поскольку Трейси, возможно, чувствуя твое состояние, решает, что тебе пора выбраться из конторы и осмотреть маршруты на месте. Ты в таком унынии из-за статистики, что несколько раз заваливаешь экзамен по теории. Оценки по вождению ниже плинтуса.

Полностью во власти тревоги и дурных предчувствий, ты, когда нет родственников, проводишь все больше времени, свернувшись калачиком на кожаном диване перед телевизором. А родственники в свою очередь приезжают все реже. Так как на улице тепло, ты часто засыпаешь и просыпаешься рано утром на диване. Встаешь, изо всех сил стараясь вспомнить то, что должна помнить, и забыть о преследующем тебя кошмаре.

Как-то вечером ты допоздна засиживаешься на работе и несколько часов читаешь все подряд о конкурентах, а также азиатские и латиноамериканские сайты в попытке придумать новые развлечения для очередной туристической группы. Ты не в состоянии предложить ничего нового, и убежденность в том, что ты можешь организовывать туры не просто нормально, а отлично (с недавних пор – условие, чтобы не отставать от коллег), покидает тебя. Когда ты заходишь в ворота, смеется гиена. Она снова подкрадывается к тебе вплотную, готовая выдрать последние крохи уверенности, которые ты сохранила на момент слабости.

Хотя это и невозможно, все становится еще хуже, когда ты заходишь на кухню. На столе лежит небольшой мешок. Мешок кукурузной муки, который Кристина привезла в город от матери.

– Его оставила здесь Май Анесу, – говорит Ма-Табита, которая ждет тебя, хотя ты и не велела ей ждать.

Ты молча проклинаешь себя за то, что не спрятала мешок как следует, а когда разделываешься с собой, принимаешься за кузину. Отказываешься от ужина, который предлагает Ма-Табита, и слоняешься из гостиной в спальню, не в силах успокоиться. Когда она наконец уходит, становишься у кухонного стола, уставившись на маленький мешок с мукой, теперь покрывшийся паутиной жучков и испускающий ужасный затхлый запах. Тебе нужно было ее съесть, коришь ты себя, приготовить любовь своей матери, пока жила у Май Маньянги, принять ее в свое тело. Тогда, где бы ты ни находилась, у тебя был бы дом. Пока ты так думаешь, тебя охватывает гнев. Ты хватаешь мешок со стола и запихиваешь его в мусорное ведро. Потом достаешь из буфета бутылку вина, включаешь телевизор и заставляешь себя погрузиться в австралийскую мыльную оперу, которая идет по спутниковому каналу. Длинные рекламные паузы ты заполняешь большими глотками из бокала и очень удивляешься, несколько часов спустя обнаружив, что выпила все три бутылки, что у тебя были. Ты слабо улыбаешься, потому что ужас, таящийся в глубине сознания, перетек в тускло-лиловое пятно винного осадка. Телевизор гремит, голова гудит. Незаметно для себя ты засыпаешь. Потом просыпаешься, бешено стряхивая колонну муравьев, ползущую по животу.

Ты открываешь глаза. Муравьи все ползут. Ты закрываешь глаза. Насекомые не прерывают шествия. Ты смотришь на них, и в памяти всплывает то, что ты обещала себе никогда не вспоминать. Труп, давнишний, он лежит у автобусной остановки, объеден ползучими тварями, обглодан падальщиками.

Видение гонит тебя на кухню. Ты должна похоронить эту женщину раз и навсегда. Ты срываешь с мусорного ведра крышку и достаешь пакет с кукурузной мукой. Рассыпаешь содержимое по полу и мебели. Ярость хлещет тебя хлыстом, ты опять собираешь муку в пакет и бежишь в сад. Берешь в гараже мотыгу. Выкапываешь глубокую, как могила, яму и высыпаешь туда материнский подарок.

Вдалеке лают собаки. Тебе слышится, что они приближаются, будто преследуют добычу. В изнеможении ты, спотыкаясь, бредешь в комнату, на ходу стаскивая с себя блузку. Ты хочешь спрятать голову под одеяло, свернуться на матрасе в клубочек, как эмбрион. Вытянув руки, чтобы нашарить пижаму, ты, как громом пораженная, отшатываешься от кровати. Выключаешь свет. Опять включаешь. Ничего не меняется.

Разбухнув, как и твой кошмар, голова лежит на подушке. Ты опять погружаешь комнату в темноту, а затем опять заливаешь ее светом. Очертания и пропорции меняются по мере того, как голова превращается в маленького уродливого человечка. Ноги содрогаются в конвульсиях и раздробляются на толпу учениц в зелено-бежевой форме Нортли. С криком бросившись вперед, ты хватаешь одну из них большим и указательным пальцами с желанием отшвырнуть. Ее зубы впиваются в мякоть большого пальца. Ты понимаешь, что это мать. Трясешь рукой. Она держится. Ударяя запястьем по краю мусорного ведра, стоящего у двери, тебе наконец удается стряхнуть ее в отбросы.

– Матка, – всхлипывает она. – Точно такая, как у меня. Ты хочешь утопить меня в ней!

Корзина из плетеного сизаля. Мать хватается за нити, тщетно стараясь выбраться. Ты бросаешься обратно в комнату, пытаясь поймать еще одно крошечное привидение, которое тоже превратилось в мать.

– Матка! О нет, невозможно! Как матка может сказать мне, что есть что? Баба вангуве, о мой отец! Старики, как это может быть? – кричит мать, когда ты бросаешь к ней вторую.

Обе пытаются выкарабкаться, царапаясь, хватаясь друг за друга, наконец не удерживаются и сползают вниз.

Оставшуюся часть ночи ты проводишь, собирая существ в школьной форме, которые суть твоя мать. Бросаешь их в мусорное ведро и обтягиваешь его халатом, чтобы они не сбежали, пока ты ловишь остальных.

Просыпаешься ты в постели. Халат еще намотан на мусорное ведро. Ты берешь тапки, как более двух лет назад схватила на рынке камень, с намерением швырнуть их на сей раз в мусорное ведро, но не швыряешь, поскольку до сознания доходит, что кто-то воет. По комнате разносится вой, от которого дрожат оконные стекла. Ты стискиваешь зубы. Плач не утихает. Тот самый вой, которого ты так хотела добиться от той девушки, Элизабет. Это она должна была выть, чтобы тебе потом не пришлось.

Потом в течение многих дней ты ходишь на работу, ночью не смыкая глаз, сидя на кровати с книгой, которую якобы читаешь.

Ты осмеливаешься дремать только на работе, где тебя окружают люди. Просыпаясь, ты переживаешь, что коллеги могли видеть тебя спящей. Тратишь больше времени на работу и делаешь больше ошибок. Прилагаешь все больше усилий, чтобы их исправить. Понимаешь, что, вступив на некий путь, добралась до цели и заперлась там, однако ты не знала, что цель именно тут. Грусть и стыд мешают тебе поделиться с кем-то своими муками и смятением. Когда проходит день и подползает ночь, ты все прокручиваешь разговор с Ньяшей в тот вечер, когда к ним приехала. Наконец, после многих таких ночей приходишь к выводу, что пора выбираться на свободу.

Сначала ты хочешь позвонить. Потом посреди бессонной ночи встаешь с постели с намерением написать письмо. Берешь ручку, изо всех сил стараясь привести в порядок сердце, чтобы сделать необходимое. Начинаешь составлять фразы и долгие часы мучительно складываешь их; ибо, хотя тогда это казалось тебе нормальным, даже замечательным, теперь ты не видишь убедительных причин, которые могли бы оправдать такую жестокость по отношению к молодой девушке, чье воспитание было тебе поручено. С каждым словом, которое ты пишешь на бумаге, зачеркиваешь, пишешь снова, ты понимаешь, что не просто повредила ей кожный покров, ты сокрушила доверие.

Ты хочешь узнать, где живет Элизабет, и послать ей денег. Положить банкноты в конверт и передать кому-нибудь возле ее дома. Но затем соображаешь, что она уже сдает выпускные экзамены и ждет поступления в университет, так что сумма, которую ты можешь выкроить, погоды не сделает и приведет только к тому, что она и ее родные еще больше разозлятся на пустые доллары, брошенные им в лицо без объяснений. Как же ты жалеешь теперь, в одинокой ночи, что пренебрегла возможностью, предоставленной тебе в кабинете миссис Самайты, когда можно было хоть частично компенсировать то, что ты натворила.

– Эй, мадам!

Кто-то стучит в окно. Ма-Табита. Первый импульс – не обращать внимания, но тебя пугает еще большее одиночество, так что неплохо увидеть другое человеческое существо.

– В чем дело? – спрашиваешь ты.

Она тебя не слышит. Ты одергиваешь занавеску и показываешь на дверь.

Ма-Табита делает шаг вперед, и лицо ее выныривает из ночи. Она в одной ночной рубашке из замбийской ткани, на ногах шлепанцы.

Ты открываешь дверь.

– Свет. Я видела, – в тревоге шепчет экономка. – Я всегда его вижу. Только сегодня что-то очень много.

На крыльце, вокруг фонаря, потревоженные порывом ветра, порхают летающие муравьи.

– Входи, – отвечаешь ты. – И все? Тебе ничего не нужно?

– Я просто удивилась. Все время горел свет, а потом появился большой, – продолжает шептать Ма-Табита. – Я так и сказала Ба-Табите. Я спросила, все ли там в порядке, если у мадам все время горит свет. Он сказал: пойди проверь.

Ты ждешь. Ма-Табита стоит как вкопанная.

– Понятно, – киваешь ты.

– С вами все в порядке, мадам?

Ты берешь себя в руки и отвечаешь, что решаешь один рабочий вопрос, уже несколько ночей.

– Простите, мадам. Я не хотела вас беспокоить, – извиняется Ма-Табита. – Мы с Ба-Табитой подумали, может быть, что-то случилось.

– Спасибо, Ма-Табита, все в порядке! – Ты заставляешь себя улыбнуться и добавляешь: – Пожалуйста, не называй меня «мадам». – Ты медлишь и, прежде чем продолжить, делаешь глубокий вдох. – Мисс. Мисс Сигауке.

– Спокойной ночи, мадам мисс Сигауке, – говорит Ма-Табита.

Ты слушаешь, как ее резиновые шлепанцы хлопают по пятке, а затем более тихий стук ноги о землю. Когда все стихает, ты по внезапной прихоти оставляешь дверь открытой, возвращаешься к письму и еще раз обдумываешь, как поступить. Что будет, если ты разыщешь адрес Чинембири? Может, над тобой просто посмеются, что ты пришла извиниться спустя столько времени? Если женщина в тебе могла так избить их дочь, откуда вдруг взялась слабость раскаяния? А почуяв слабость, что они сделают? А вообще у Элизабет большая родня? Кто они? Сколько там молодых дядьев, двоюродных, сводных братьев, если они решат поквитаться?

Все обдумав, ты выводишь две строчки миссис Самайте с просьбой о встрече. Несешь конверт на работу и кладешь его в лоток Педзи, которая все еще выполняет обязанности администратора, хотя ее и повысили до менеджера проектов.

С работы миссис Самайты звонят через несколько дней, и уже назавтра ты сидишь на расшатанном деревянном стуле возле стола, на котором сидела во время собеседования, когда знакомилась с ней. Ты с тоской смотришь мимо директора на забитый спортивными наградами шкаф.

Миссис Самайта огорчается, когда ты сообщаешь ей, что должна немедленно извиниться перед Элизабет и ее родными. Она дает тебе понять, что девушка оглохла на одно ухо и из-за лечения пропустила несколько месяцев, поэтому ей пришлось остаться на второй год. Директор предлагает тебе встретиться с Элизабет прямо сейчас, ничего более не предпринимая. Когда перед тобой открывается более простая возможность, ты испытываешь в груди облегчение. Может быть, выход, думаешь ты. Но все-таки не отступаешь, ибо теперь, найдя в себе силы, ты сосредоточена исключительно на своем раскаянии. В конце концов зовут Элизабет. Она делает вид, что не замечает тебя, только отвечает на твое: «Мхоро, привет, Элизабет!». Сама она ничего тебе не даст, но не возражает, чтобы директор записала тебе ее домашний адрес.

Твоя бывшая ученица живет в Хайфилдсе, районе, где в колониальные времена платили по два фунта за аренду, однако при Независимости правительство перевело почти весь жилой массив селения в частную собственность. Многие теперь стали домовладельцами, в том числе и Чинембири, и поскольку хозяина, который имел право выселить, не стало, в маленький домик из сельской местности съехалось множество членов клана.

Когда ты подходишь, Май Чинембири стоит, наклонившись над невысоким бугорком, отделяющим ее участок от дороги. Параллельно улице она вскопала грядку и сажает в нее батат. Молодые ребята (вероятно, разнообразные родственники Элизабет, решаешь ты) курят у ворот, а мужчины постарше отдыхают на ступеньках домика, попивая коктейли из картонных стаканчиков.

Ты держишься почтительно. Представляешься мисс Тамбудзай Сигауке.

– А, так это ты убиваешь чужих детей, – говорит старший брат Элизабет после церемонии представления и косится на свою сигарету. – И калечишь им уши, хайкона?[45]

Ты опускаешь голову. Слезы сами капают из глаз. Ты стискиваешь челюсти, чтобы они не заметили твоей слабости.

– Да посмотрите на нее! Ха, может, что-то не так. Посмотрите, как ей жалко, – раздается голос с крыльца.

Ты чувствуешь, как на тебя устремляются глаза человека, произнесшего эти слова.

– А тебе бы не было жалко? – сухо начинает его сосед, который, в отличие от остальных, пьет «Скад». – Тебе бы тоже было жалко, если бы кто-то собирался сделать с тобой то же самое, что ты сделал с другим, и ты бы знал, чтó именно ты сделал с тем другим, правда?

– Да, поди разбери, – соглашается старший брат с последним Чинембири. – Может, она просто хочет на нас посмотреть. Когда такие, как она, вообще на нас смотрят?

– Если бы она была политик, я бы высказался на выборах, – размышляет любитель «Скада». – Может, она так тренируется, как ты думаешь?

Кто-то из молодых улыбается, но губы их напряжены, а взгляд суров.

– Тетенька, идите. Мы вас видели. И узнать узнаем. Но если вы сейчас уйдете, тихо, без неприятностей, мы просто скажем, что вопрос решен, – подводит черту старший брат.

Атмосфера немного разряжается.

– Делайте, что он говорит, – кивает второй юноша. – Он крепится, но мы его знаем. А вы нет. Если его прорвет, никто не удержит.

Май Чинембири вытирает руки о замбийскую накидку.

– Я все слышала и не понимаю, почему вы еще здесь. – Мать твоей бывшей ученицы выдвигает подбородок. Голос у нее спокойный. – Почему вы не уходите? Почему? Это не ваше ухо оглохло.

Ты все стоишь, и женщина сначала прищуривается, а потом закрывает глаза. Молодые люди ждут. Май Чинембири смотрит на них. Наконец она делает шаг вперед, протягивая руку.

Ты берешь руку и хочешь удержать, но Май Чинембири тут же убирает ее.

– Сюда, – кивает она.

Ты идешь за ней к заднему крыльцу. Вы обходите дом, потому что все три комнаты забиты матрасами, одеялами и одеждой в картонных коробках.

Дойдя до крыльца, ты садишься на деревянный табурет, Май Чинембири – на нижнюю ступеньку. Вы долго сидите молча.

– Я пришла, – наконец начинаешь ты.

– Вижу. Отца нет. Это хорошо. Он сказал, что больше не хочет вас видеть.

Ты киваешь.

– Где она? Могу я попросить у вас прощения?

– У нее такое же сердце, как у отца, – отвечает Май Чинембири. – Я говорила с ней несколько раз до вашего прихода. Она делала вид, будто ничего не слышала.

– Мне подождать?

– Может быть, в другой раз, если мы с вами хорошо расстанемся. Но ему тяжело. Теперь вы знаете, что его дочь больше не может слышать все. А она сама… – Май Чинембири сглатывает, ее голос мокрый от слез, которые текут по лицу. – Когда я пытаюсь к ней подступиться, она, я уже сказала, как будто ничего не слышит. Твердит, что я ее не защитила.

– Не надо, Май, – шепчешь ты, беря ее за руку.

На сей раз у матери не хватает сил оттолкнуть тебя. Горе течет по сплетенным пальцам, и слезы, капающие с ваших лиц, смешиваются, так, что кажется, будто вы моете руки. Ах, как бы тебе хотелось, чтобы слезы смыли все, что держат четыре руки.

Через некоторое время Май Чинембири отстраняется и вытирает глаза тыльной стороной ладони. Слезы размазываются по лицу.

– Дело сделано. Придете вы или нет, теперь не имеет значения. Может, мы могли бы спасти ухо, если бы заплатили за больницу. – Женщина смотрит на тебя с упреком. – Деньги пришли из школы через две недели. Ее класс, они собрали деньги для Элизабет, но было уже слишком поздно, чтобы сохранить слух.

Твое сожаление смердит во рту. Ты знаешь, что приговорила себя к пожизненному заключению. Тем не менее ты еще раз просишь прощения. Май Чинембири молчит. Поскольку ничего больше сделать нельзя, ты тихо повторяешь извинения и собираешься уходить, сказав, что, если они найдут специалиста, ты сделаешь для Элизабет все возможное. Мать кивает, хотя вы обе знаете, что миссис Чинембири слишком далека от того, чтобы перелезть через бататовую грядку у дороги и пуститься на поиски ЛОР-хирурга.

– Мы тут кое-что для вас придумали, – заявляет старший брат, когда ты идешь мимо дома. – Надеюсь, мы никогда вас больше не увидим, потому что так будет лучше для всех нас.

Не останавливаясь, едва осмеливаясь поднять голову, ты украдкой смотришь на дорогу, надеясь увидеть зеленую юбку Элизабет, спускающейся по узкой тропинке от вереницы автобусов, но позади тебя лишь сгущается молчание молодых людей, а потом тишину подхватывают и отбрасывают крики, проклятия, смех соседской жизни.

Глава 18

Деньги, которые ты думала потратить на Элизабет, ты в конечном итоге тратишь на себя. Ходишь в парикмахерскую не раз в месяц, как рекомендуется, а раз в неделю. Каждый раз заказываешь самые дорогие масляные и серные процедуры и вовсю экспериментируешь с индийскими, бразильскими и корейскими косичками. Балуешь себя разными маникюрами и педикюрами. Быстро добираешься до тайского массажа ног. Массаж тела ты предпочитаешь шведский. У тебя выщипывают брови, твое тело заворачивают в грязь, волосы бьют электрическим током, чтобы они поднялись, а поры – чтобы закрылись. Кожа становится мягкой и гладкой. Счета за одежду, купленную на Джейсон-Мойо-авеню, приближаются к сумме на банковском счете. После того как напасти последних лет покоцали твое тело, молодые люди провожают тебя взглядами, а на лицах молодых женщин появляется недовольное выражение: «Если бы я была как она». Теперь, глядя в зеркало, ты не видишь ничего, кроме отражения своей спальни, импортных атласных простыней, двух мобильных телефонов, а далеко за ними – подведенный румянами, губной помадой и карандашом для бровей смутный контур, содержимому которого ты не уделяешь никакого внимания.

Выходя из офиса в будние дни, ты сворачиваешь не к автовокзалу на Четвертой улице, а идешь прямо к кинотеатрам на Роберт-Мугабе-авеню. Там, поторговавшись с билетером, который хочет, чтобы ты посмотрела первый фильм, а потом вернулась купить второй билет, ты торжествуешь победу, когда тебе разрешают заплатить вперед за оба сеанса. Ты сидишь, пока не замирает самая последняя нота музыкального сопровождения финальных титров, ни разу не заплакав и не вспыхнув от радости. После кино ты в одиночестве ужинаешь в ближайшем ресторане, что предпочтительнее уединенной трапезы дома, которая слишком расслабляет и позволяет затаившейся под отлакированной поверхностью тревоге просочиться сквозь прохудившиеся защитные укрепления. Официант приносит заказ, и ты, не чувствуя ни голода, ни насыщения, ни удовольствия, подчищаешь тарелку. Потом обходишь ночные клубы, пристраиваясь к каким-то шумным компаниям, но неизменно избегая «Айленда», чтобы не столкнуться с Кристиной.

По выходным сидишь в Садах Хараре. Смотришь, как на лужайке фотографируются в обнимку молодожены. В такие моменты сквозь пустоту в груди пробивается сожаление, что ты не атаковала братьев Маньянг. Несколько секунд ты мысленным взором смотришь на Ларки, затем глубоко вдыхаешь, стискиваешь челюсти и заставляешь себя отогнать пустую тоску. Ты принимаешь решение поискать опытного нганга[46]. Но это оказывается невозможным, как и все, что ты пробовала. Ты не можешь спросить Ба-и Ма-Табит. Искать утешения и просить интимного совета у прислуги немыслимо. Трейси понятия о таком не имеет, а Педзи – расфуфыренная городская девушка, которая только с удовольствием посмеется над твоими проблемами. Тетя Марша заказывает гороскопы в «Клэрионе», но она слишком глупа, чтобы помочь. И вот в субботу утром, прежде чем усесться в парке, ты идешь в библиотеку имени королевы Виктории посмотреть литературу об оккультизме и гаданиях.

На работе ты возвращаешься к схеме, знакомой тебе по рекламному агентству: отлично выполняешь поручения, но не можешь приступить ни к чему без указания. Тем не менее ты являешь собой образец благопристойности, демонстрируя безупречную почтительность ко всем, кого встречаешь в здании. Ты здороваешься с сестрой Май Гаму так же приветливо, как машешь рукой Королеве Африки. Тепло киваешь машинисткам и в те редкие утренние часы, когда чувствуешь себя особенно вежливой, доводишь любезности до того, что спрашиваешь, хватает ли у них запасов бумаги и чернильных картриджей, учитывая имеющиеся в стране трудности. Ты покупаешь несколько четвертинок бренди, которые прячешь в сумку, чтобы к тебе на лестнице или в лифте не пристал Клуб сплетен, но, хотя ты видишь его членов в дверные окошки, тебя больше не приглашают зайти.

В конторе ты каждый день старательно принимаешь заказы на обед у Педзи и Трейси, чтобы опередить их и продемонстрировать свою независимость, прежде чем тебя попросят, лишний раз напомнив тем самым о разнице в вашем положении, о твоей врожденной несостоятельности, не дающей тебе стать полноценным членом их энергичной женской компании. Ты стучишься и аккуратно записываешь пожелания, за что теперь тебя благодарят, поскольку первые муки разработки нового проекта уже позади. Ты улыбаешься и говоришь, что полностью в их распоряжении, если им потребуется какая-либо помощь. И все время душа кипит от обиды. Единственное достижение заключается в том, что после полугода провалов ты наконец-то получаешь водительские права. Победа совпадает с презентацией проекта Педзи. Когда Трейси смотрит на сертификат и молча кивает, ты понимаешь: тебе потребовалось слишком много попыток, чтобы сдать вождение. После этого начальница велит Педзи купить правила дорожного движения и записаться на получение временных прав. Вечное сравнение себя с Педзи и мысль о том, что она, вероятно, получит права с первой попытки, омрачает радость от достигнутого. Ты злишься всякий раз, когда садишься в машину и едешь на работу или домой. Лиловый внедорожник «Мазда», который тебе купила «Зеленая жакаранда», рискованно виляет у желтых огней светофоров, встраиваясь в вереницы автомобилей и выбираясь из них. В бешенстве ты в два раза громче сигналишь в ответ всем, кто издает недовольные гудки.

На работе, пока Трейси корпит над новыми контрактами, спонсорами и программами, а еще экологической периодикой, где речь идет о предприятиях по добыче гранита, ты, связываясь с зарубежными агентами и их планирующими отпуск клиентами, а также занимаясь основными обязанностями по бронированию и статистическому анализу, мечтаешь попутешествовать по саванне или полазить по горам. Начальница основала экотуристическую базу на северо-западе провинции, на ранчо своего брата, Нильса Стивенсона. Об этом ты узнаешь через несколько недель после заключительного экзамена на права, когда тебя вызывают в кабинет Трейси и предлагают сесть, как и в первый день. Как можно тактичнее, все еще позволяя тебе чувствовать себя ценным сотрудником, Трейси рассказывает, что после смерти сначала старой миссис Стивенсон, а затем через год с точностью до недели ее мужа она заключила соглашение с братом. С таким же упорством, с каким члены семьи отказывались писать имя «Нильс» через «ie», настаивая на том, что ведут происхождение от викингов, Нильс отказывал сестре в каком-либо праве на долю семейной собственности. Уходя из рекламного агентства «Стирс, Д’Арси и Макпидиес», твоя начальница пригрозила брату судом. В конечном счете вопрос был урегулирован во внесудебном порядке, что зафиксировало Туристическое управление Зимбабве, и Трейси смогла на нескольких акрах ранчо построить деревню. Соглашение предусматривало раздел земли в течение пяти лет с даты подписания. Однако, поскольку Трейси была слишком занята успехом агентства, в значительной степени обязанным местоположению деревни – рядом с источником воды, – раздел не состоялся.

Приняв официальные поздравления с получением водительских прав, ты узнаешь новости, которых давно ждала. Помимо статистического анализа и бронирования, ты теперь наконец-то будешь сопровождать клиентов как туроператор. В рамках плана ты должна нарастить столь необходимый потенциал, чем до сих пор занимались внештатники за неоправданное, по мнению «Зеленой жакаранды» и ее спонсоров, вознаграждение, поскольку в агентстве уже работают три штатных сотрудника на полной ставке. Глаза Трейси блестят, однако ничего не выражают. Если в решении задачи рационализации тебя ждет успех и все пойдет хорошо, тебя со временем повысят в должности: из менеджера проектов ты станешь менеджером туров. Трейси желает тебе удачи и уведомляет о трехмесячном испытательном сроке.

Ты берешься за новое задание, как будто работа – Бог, которого ты впервые увидела несколько десятков лет назад, когда попала в Методистскую миссию дяди. Живя у родственников, ты много ездила по стране, потому что во время каникул дядя воплощал в жизнь свою любимую идею: то, что человек видит, делает его более образованным. Семейные экскурсии всегда сопровождались его лекциями: гидроэлектростанция мистера Смита в Карибе, затонувшая деревня Тонга, чьи взбешенные духи подначили речного бога-змея съесть парочку итальянских инженеров, не говоря уже об их рабочих. Потом могила Родса в горах Матопо с видом на Булавайо, где когда-то находилось самое важное святилище Мвари, бога всех людей от Замбии и твоей страны до Южной Африки. Во время войны борцы за свободу под покровом ночи проводили там священные ритуалы очищения. Ее, как ты узнала, разыскивая материал для рекламы, молодые зимбабвийцы нынче кропят мочой как свою собственность. В детстве эти места обладали для тебя реальной магической силой. Она исходила от развалин, которые, когда ты посетила их впервые, назывались «Руины Зимбабве». Потом ты попала туда, работая в рекламном агентстве «Стирс, Д’Арси и Макпидиес». Теперь репутация бывших руин восстановлена, и они называются «Великая Зимбабве». Повышение как будто распахнуло дверь времени, позволив тебе подзарядить среднего возраста душу энергичным «я» подростка. В прежнем человеке было великодушие, проистекавшее от наслаждения восторгами тех лет, когда поездки с Бабамукуру и его семьей убеждали, что ты такая же личность среди людей, как и все остальные, часть прекрасного мира. Ты упиваешься возрождением детской радости и, отправляясь туда, где не была десятки лет, хочешь передать ее туристам.

Водоем, выбранный Трейси для местоположения сафари «Зеленая жакаранда», пересыхает не так быстро, как другие популярные у туристов источники на выжженных песчаных равнинах северо-запада. К моменту твоего приезда вместе с клиентами он отступил всего на полметра от того места, где был берег, когда Стивенсоны купили землю. Но слоны еще бродят по воде, набирая воду в хобот и поливая себе спину, а с краю в восхитительной тине барахтаются буйволы. Ты быстро привыкаешь к тому, что, собирая опросники у клиентов, каждый раз видишь максимальный балл при ответе на вопрос, как им понравилась «большая игра»[47].

У Стивенсонов очень красиво. Каждое утро, вспоминая в такие мирные минуты свою жизнь сначала в миссии, а потом в монастыре, ты бормочешь короткую молитву, благодаря за то, что, когда ты уже думала, будто потеряла всякую способность к возрождению или самосовершенствованию, тебе нежданно выпало такое счастье. В колышущейся бледно-золотой траве равнины таится неизъяснимое наслаждение. В изгибе коричнево-золотой шеи жирафа, в бархатных движениях губ, общипывающих листву, – неизбывный покой. Жираф стоит на фоне неба, такого сверкающе-синего, что на него невозможно смотреть. Львиный рокот, дуга слоновьего бивня, точный взмах крыла хищной птицы внушают благоговейный трепет, напоминая, что ты часть этой жизни. По вечерам, потягивая коктейли, вы ждете свежевыловленную, маринованную в соке сахарной сливы или ликере из марулы рыбу, которую повар жарит на открытом огне. А для тех, кто засиживается допоздна, пока танцоры развлекают гостей на центральном газоне, есть мадора[48], матемба[49] и сорговое пиво. Зимой, когда даже солнце белое и стебли травы мягко покачиваются на ветру, у туристов перехватывает дыхание. Запах дыма от огня, на котором повар готовит еду, стелется над землей, а по вечерам вдали, над деревнями, где живут люди, словно восходящая полная луна, иногда тлеет красный ободок; так потрескивают и дымятся упадком их брошенные костры. В такие ночи небо пахнет домом. В проспектах говорится, и ты рассказываешь группе, что поселенцы из благоговейного страха назвали бескрайний вельд Страной бога. Туристы ахают, расспрашивают друг друга о каждом увиденном следе животного, о смешных навозных жуках, о водоеме, который имеет такой привлекательный вид, но в нем может таиться бильгарциоз. После обсуждения между собой они интересуются твоим мнением.

Так налет того, что мать со жгучим отвращением называла «английскостью», приобретенной тобой в женском колледже Святого Сердца, наконец-то становится огромным преимуществом. Как приятно, хоть ты и подползаешь к среднему возрасту, пожинать плоды монастыря, который, дав тебе образование, сделал тебя «ими» – «они», «африканцы». Будучи менеджером тура «Зеленой жакаранды», ты еще в достаточной мере зимбабвийка, то есть африканка, чтобы представлять интерес для туристов, но не настолько странная, чтобы казаться угрозой. Ты легко общаешься с ними со своим англиканизированным акцентом, старательно его воспроизводя, хотя и коверкая некоторые дифтонги. Та, кем ты стала в конце длинного, извилистого пути, восхитительно загадочна, но в то же время знакома туристам, а это притягивает. Не там, где ты считаешь себя дома, не в бунгало и не в конторе на Джейсон-Мойо, но в дороге ты становишься звездой. Ты проводишь время с немолодыми женщинами в группах. Они привозят с собой сувениры, которые в знак благодарности дарят тем, с кем сталкиваются. Тебе достаются шоколад, длинные узкие шифоновые шарфы и маленькие флакончики духов. Фрау Бахман – они много путешествуют с мужем – особенно щедра, она прихватила вдобавок немецкое рождественское печенье, которое настоятельно рекомендует тебе сохранить и разделить с родными. «Прелестно!» (Энтцюкенд!) – с восторгом восклицает фрау Бахман, когда ты рассказываешь, что раньше обладание священным тотемным животным, которое берегли и поэтому не ели, гарантировало безопасность. Если же тотемное животное все-таки съедали, то обязательно выпадали зубы, продолжаешь ты со смехом. Сегодня, однако, люди идут к травникам, которые дают лекарства, чтобы можно было есть все подряд. Ты объясняешь, что выражение, обозначающее инцест, буквально переводится как «поедание тотема». «Поразительно!» – кивают туристы. Ты в свою очередь записываешь немецкие слова, чтобы проверить их на двоюродном зяте.

В сезон туристы достают фотоаппараты и переводят целые катушки пленки, когда ты показываешь им дерево, в честь которого названо эко-сафари. На многих фотографиях твоя начальница – милая, но хитрая зимбабвийка скандинавского происхождения. Ты тоже на многих кадрах, перебравшихся через моря и океаны: несколько натянуто улыбаясь, стоишь под сиреневым пологом жакаранды или в тени акации на просторах саванны. Такой тебя и запомнят.

Вернувшись в контору после седьмого, особенно удачного сафари и ожидая повышения в тур-менеджеры, ты замечаешь в Трейси перемену. Она чаще уходит с работы к правительственным чиновникам в их кабинеты. После таких встреч становится неразговорчива, а если и говорит, то ограничивается короткими, отрывистыми фразами. Редко рассуждает о принципах. Сначала ты убеждаешь себя, что перемена в ее поведении вызвана натянутостью в отношениях с новым проект-менеджером, которую усилило твое отсутствие. Надеясь, что все именно так, ты целенаправленно, хоть и исподтишка, выискиваешь признаки разногласий между ними. Через несколько дней, что ты вкалываешь над опросниками и пишешь пространные отчеты по каждому аспекту тура – последнее порученное тебе дополнительное задание, – ты вынуждена признать, что причиной нового напряжения в конторе является не твой успех. Начальница и бывшая администратор по-прежнему составляют замечательную команду. Что еще хуже, предварительные результаты говорят о том, что количество туристов и отзывы о гетто Педзи будут по меньшей мере такими же, как у тебя.

Поскольку официальное название проекта Педзи непроизносимо, во всех рекламных материалах он именуется «Туристическое гетто «Зеленая жакаранда». Он стал для клиентов практически бесплатной возможностью дополнить обычное сафари пребыванием в густонаселенном поселении и состоит из обзорной экскурсии, одной ночевки, завтрака и нескольких мероприятий на выбор перед стандартной программой.

Педзи понимает опасность слишком шумного успеха и старательно пытается ее избежать. Во-первых, когда ты по возвращении много рассказываешь о довольных клиентах, она ни на миллиметр не поднимает свои выщипанные брови. Обезоруживая всех проходящих женщин улыбкой, даже тех, кого Педзи теперь, в новом качестве бизнес-леди, считает ужасными, она следит за распрями в здании, не закрывая стеклянные двери фойе, когда стоит у стойки администратора, хотя это и против рекомендации начальницы и политики компании. Она улыбается даже молодежи, толпящейся в поисках поживы у переполненных городских мусорных баков. Педзи так хочет продвинуться, что, опережая график Трейси, бросает им пару местных долларов на уборку мусора.

Однако со временем коллега не выдерживает великолепия своих перспектив. Несколько раз в неделю она обещает швеям, что скоро что-нибудь себе пошьет. А когда не приходит снять мерки, на их назойливые расспросы отвечает, что передумала и будет шить сестре. В конце концов она обещает все всем на всех этажах и не делает ничего. Тем не менее Педзи – пример того, как девушка из густонаселенных районов может стать удачливой деловой женщиной. Она по-прежнему чрезвычайно популярна. Трейси переживает из-за спонсоров, которые появляются без предупреждения и видят, что женщины, занимающие низкие должности, за их счет пьют кофе и едят самосу. Обитательницы же, идя на обед, начинают спрашивать сначала только Педзи, а затем всех вас троих, не принести ли на обратном пути капустного салата, самосы, угали или тушеного мяса.

– Эй, все! Гамбургеров? Салата? Самосы? – невозмутимо кричит Педзи на всю контору, передавая просьбу новообретенных сестер, которые либо звонят, либо приходят за заказом.

По мере того как первая поездка в гетто Педзи становится все ближе, она распространяет по зданию информацию о скором улучшении своего финансового положения, отмечая, что выиграют все, поскольку, будучи членами коллектива, все участвовали в ее взлете.

Тогда сестра Май Гаму объявляет, что умеет делать восьмиэтажные свадебные торты, а в более богатой части Хараре у нее еще есть магазин свадебных платьев. Уставив на Педзи тусклый синий глаз, она просит ее разрекламировать клиентам «Зеленой жакаранды» и другим европейцам «Туристическое гетто» как оригинальное место проведения свадеб и признается в тайном желании: вот бы на свадьбе был шафер, и тогда она, отомстив своему благоверному, станет гражданкой Германии. Педзи берет визитную карточку и, не принимая на себя никаких обязательств, туманно обещает передать информацию, но, обсуждая это с молодыми швеями, клянется, что, когда ее клиенты приземлятся в аэропорту Хараре, она не вынет из кармана карточку Май Гаму, какой-то там гражданской жены политика.

«Туристическое гетто» набирает обороты, и с полдесятка бизнес-леди на верхних и нижних этажах выражают готовность принять до трех клиентов на ночь. Сестра Педзи, готовясь к проекту, выселяет из лачуг на заднем дворе шестерых жильцов.

Все под таким впечатлением от талантов и характера Педзи, что хозяйка магазина «Королева Африки», а потом и другие молодые женщины начинают осторожно интересоваться, сколько стоит поездка на ранчо Стивенсонов. Педзи обещает поговорить с Трейси о скидках на Рождество, когда клиентура с севера не торопится, так что сезон как раз для местных.

– Эй, Педзи! – улыбается как-то начальница, когда на маленькой кухонной стойке уже накрыт обед из самосы, капустного салата, угали и тушеного мяса, который теперь заказывает Педзи, и вы предлагаете друг другу все попробовать. – Знаешь что? Как только прибудет твой тысячный клиент, мы повысим тебе зарплату. После десяти тысяч подумаем о ссуде на приобретение дома.

В тебе нарастает беспокойство, и ты соображаешь, как тоже привлечь тысячи клиентов. С мыслью об этом ты берешь в тур еще несколько групп туристов. Год заканчивается, начинается новый.

– Все бхо! Все бхо![50] – однажды утром поет Педзи во весь голос.

Ты вернулась с базы «Зеленая жакаранда», так и не придумав для себя ничего нового.

– Не «бхо», – огрызаешься ты. – «Бо». Французский.

Пятеро юношей, учившихся в дядиной миссии, болтали друг с другом по-французски – им нравилось, а кроме того, они хотели продемонстрировать свои знания, но потом правительство объявило, что такие знания и, как результат, панафриканское взаимодействие местным не нужны, и вымело язык из школ.

Ты приучилась сыпать разными сведениями в разговорах с коллегами, не имеющими отношения к турам, потому что, как и молодая сестра Май Гаму, хочешь, чтобы у тебя была тайна. Хочешь, как и юноши из миссии, показать свою ученость. И сейчас намекаешь на то, что образование, полученное тобой в миссии, выше того, что у коллеги.

– Мы собираемся в зале заседаний, – нетерпеливо блестя глазами, отвечает Педзи, на которую твое замечание не производит впечатления. – «Туристическому гетто» уже год. Потрясающе! Что дальше? Стану президентом этой страны. Королевой Англии. Или римским папой. Мы там подождем мисс Стивенсон. Все бхо! Все бхо! – поет она, выходя.

В зале заседаний ты ударяешься коленом о кованое железо. На юбке расплывается пятно крови.

Педзи сидит напротив, ее взгляд становится холодным и непроницаемым. Через несколько минут заходит начальница.

– Хорошо, что вы уже здесь, – говорит она.

Поставив сумку на стол и порывшись в ней, Трейси достает пакет апельсинового сока и бутылку игристого вина.

– Выпьем за Педзи. – Она ставит все на стол и начинает снимать с бутылки золотую фольгу.

Ты киваешь, испытывая ощущение, которого не знала уже много месяцев, – пустоту в матке.

Педзи уходит на кухоньку и через несколько минут возвращается с подносом, уставленным чашками, бокалами и несколькими круассанами из пекарни «Средиземноморье», прямо из холодильника.

– Спасибо, Педзи!

Трейси расставляет бокалы на столе и разливает вино. Губы у нее поджаты, на подбородке маленькие рытвинки, напоминающие целлюлит, рот очерчен белой линией напряженных складок. Педзи стоит позади начальницы.

– А как там моя прибавка, мэм? – спрашивает она, делая вид, что это шутка.

– Ах да, – вспоминает Трейси. Она еще занята бокалами. Из одного пена проливается на стол. Кончики ушей начальницы краснеют. Наконец она выпрямляется. – Тысячный. Когда он зарегистрировался?

– Она… три недели назад, – отвечает Педзи.

– Вот доказательство того, что в принципе любой может достичь всего, если очень хочет. – Начальница поднимает бокал. Она смотрит на тебя, на коллегу, и глаза ее довольно блестят. – За Педзи! За королеву «Туристического гетто»!

– За Королеву гетто! И за «Туристическое гетто», – с сарказмом повторяешь ты.

Между ее словами и твоим отчаянием вино, запузырившись, вытекает у тебя из ноздрей. Ты задыхаешься и давишься.

Улыбка Трейси переходит в усмешку, затем исчезает. Педзи раздает бумажные салфетки.

– Бхо, – повторяет она, кланяясь. – Вы не хотите что-нибудь сказать о всемилостивейшей прибавке?

– Это мы обсудим отдельно, – обещает Трейси. – Не волнуйся, я уже все оформила. Я помню все, о чем мы договаривались.

Ты поудобнее садишься на стуле, подсчитывая проценты и ежемесячные выплаты, прикидывая, будет ли теперь заработок Педзи превышать твой.

Трейси отодвигает бокал и приосанивается.

– Все лучше, чем ты думаешь. – В ее голосе слышится твердая убежденность.

Ее слова приводят тебя в ужас.

– В такие моменты, как сейчас, нужно следить за мячом. Возможности открываются повсюду, – кивает она, глядя тебе прямо в лицо и не моргая. Голос давит и давит на тебя. – Тамбу, Педзи показала путь. Направление, в котором нам надо двигаться.

Педзи кивает, точно как Трейси.

– Она мыслит вне парадигмы, – продолжает начальница. – Именно так мы все должны думать, если хотим использовать нынешнее время в этой стране. – Трейси замолкает и смотрит на тебя с легкой грустью. – У тебя было много времени, чтобы что-то предложить. Мы должны повысить эффективность нашей программы. И вот я задумалась, взяв за основу идею Педзи. И решила, что было бы неплохо, если бы у тебя тоже был свой бренд, Тамбу.

Ты осторожно киваешь.

– Королева Тамбу. – Просунув ладонь под мышку, одну руку Педзи кладет на грудь, а пальцами другой принимается постукивать по столу. – Хм! Ты задумалась? И о чем же?

– Поэтому мы тут и собрались, – говорит Трейси.

Ты сцепляешь пальцы на коленях. У тебя потеют подмышки. Сердце бьется так громко, что ты почти ничего не слышишь. Не можешь ни вдохнуть, ни выдохнуть.

– Вообще-то, Педзи, совсем не похоже на то, что ты сделала, правда, – слышишь ты голос начальницы, когда удается опять подключиться к разговору. – Соревноваться с «Туристическим гетто» безнадежно. Я думаю не о городе. Что-то вроде ранчо, но не ранчо. Отдать дань уважения нашим корням. Откуда мы родом. Я думала, туда, в деревню, – продолжает начальница.

– Королева деревни. – Педзи, отодвинувшись на стуле, смеется. Под футболкой прыгает пирсинг в пупке.

Трейси делает глубокий вдох и пытается улыбнуться.

В наступившем молчании, когда до нее доходит, Педзи восклицает:

– Эй, но у нас нет деревни. Что значит деревня для Тамбу, если ничего такого нет?

Руки Трейси сжимаются в кулаки. Она с усилием разжимает их и через секунду кладет на стол.

– В чем дело, Трейси? – ворчит Педзи. – У нас есть ранчо. Она возит туда клиентов. Похоже, все были довольны.

Лицо Трейси бледнеет.

– Она все время туда ездила, – пожимает плечами Педзи. – Что тут нового? Как она может быть королевой твоего ранчо?

– У «Зеленой жакаранды» нет ранчо, – ровным голосом наконец произносит начальница.

Вы невольно переглядываетесь с Педзи, но тут же отводите глаза и, отвернувшись друг от друга, смотрите в стол.

– Иначе мы не выйдем из положения. – Трейси выдвигает подбородок. – Педзи, ранчо вообще-то не мое. С законами о наследстве у нас такие проблемы. Все есть на бумаге в принципе. Однако на деле может обернуться чертовскими трудностями!

– Но туда ездила группа. Всего месяц назад, – возражает Педзи.

Ты молчишь в ожидании неизбежного.

– Я не могу вдаваться в подробности. – Трейси крошит круассан. – Ранчо… ну… «Зеленой жакаранде» ничего там не принадлежит. У Нильса… У нас с братом было соглашение. М-да, какой толк нынче в соглашениях? – Начальница подносит бокал к губам, но не пьет, а тянется к пакету и смешивает вино с апельсиновым соком. – Ну, там произошли неприятности. Разбойники… скеллемы[51], которые называют себя бывшими борцами или ветеранами… Они оккупируют рондавели. Устраивают настоящее сафари. И облюбовали нашу туристическую деревню! Похоже, затронуло не только нас. Там все стонут от их… набегов. Вот я и думаю, как нам жить дальше. И буквально на днях поняла, что безопаснее всего в настоящей деревне. Если мы сможем такую найти. – Начальница грустно усмехается. – Была ведь такая тактика во время войны, правда? Как бы ты из деревни. В целях безопасности.

Ты молча сглатываешь. Во рту пересыхает, а потом язык тонет в горькой слюне. Горожанка Педзи не знает тех ужасов, что пережили люди у тебя дома во время войны, того безумия, от которого не смогли убежать даже Майнини Люсия и Кири, и ты снова и снова чувствуешь его отрыжку из желудка на языке. Видишь ногу, она крутится на фоне синего неба. Женщина падает на песок и колючую траву. Это ранена твоя сестра. Нет, это ты сама.

Когда ты мыслями возвращаешься в зал заседаний, Трейси и Педзи спокойно обсуждают положение «Зеленой жакаранды». Ты понимаешь, что хоть гиена и смеется, но звук только у тебя в голове.

– С тобой все в порядке, Тамбу? – спрашивает Трейси.

– Что они сделали? – шепчешь ты, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Кожа натягивается так, что вот-вот отойдет от костей, но ты только улыбаешься. – Войска уже подтянули?

– Успокойся, Тахмбуу, – отвечает начальница почему-то опять с родезийским акцентом и кладет руку тебе на локоть. – Нет, армии скорее всего не будет. В принципе все они одним миром мазаны. Включая тех, с кем я встречалась по поводу лицензии. Тем не менее, с учетом обстоятельств, все не так плохо. Нильс! – вздыхает она с заметным раздражением. – До него наконец-то дошло, как здесь все работает. Он не размахивает винтовкой, а разговаривает с ними. Слава богу, забил на героизм Стивенсонов. – Приводя в порядок мысли, Трейси замолкает. – И, кажется, они навели тут справки. О том, кто мы и чем занимаемся. Говорят, Линдиве Нгвенья их человек. А еще Моэцаби. Вы же знаете, как бывает. Чего только не говорят! Но паниковать смысла нет. Пока все в порядке. В общем-то то, что мы имеем, не оптимальный вариант. У нас не было возможности все как следует контролировать. Просто не все умеют разговаривать с людьми. На месте я бы все уладила.

– Невозможно. С ними нельзя разговаривать. Раз они решили, то возьмут и сделают, – вяло произносишь ты, вспоминая слишком много такого, о чем вспоминать не хочется.

Ты допускаешь, что Трейси может многое, она доказывала это неоднократно, но ты понимаешь, что и она не в силах справиться с борцами за освобождение, если они скажут: «Смотрите, мы идем».

– Что невозможно? – спрашивает Педзи, крепче сжимая руки и стискивая губы, потому что в городе еще не появились военные лагеря. – Что ты хочешь сказать?

– Надо договариваться, – огрызается Трейси. – Разговаривать. Очевидно, она это имела в виду. Таахмбудзахи, перестань. Педзи права. А то ты начинаешь пыхтеть, как мой брат. – Начальница собирается с духом и резко продолжает: – Если у Нильса хватит ума правильно разыграть карты, может, и обойдется. Я про ранчо. Но сейчас нам все равно. Мы должны найти новое место. Быстро. К следующей группе.

Педзи обхватывает голову руками, сообразив раньше тебя.

– Да все хорошо, – продолжает Трейси. – Я уже говорила со спонсорами, им нравится мое предложение. Ты из деревни, Тамбу. Ты ее олицетворяешь. И можешь, если готова, основать бренд, подобный тому, что мы создали на ранчо. На сей раз в деревне.

– Королева деревни! – фыркает Педзи.

Трейси поднимает бокал шампанского за «Зеленую жакаранду».

– За «Зеленую жакаранду». Вечнозеленую. Что бы ни случилось!

– За «Зеленую жакаранду», – повторяешь ты.

– И за Королеву деревни, – заключает Педзи.

Вскоре совещание заканчивается. Пока вы убираете посуду, ты, набравшись духа, уведомляешь начальницу, что не можешь дать ответ сразу. Тебе, мол, нужно время подумать, готова ли ты взять на себя ответственность за новое дело. Трейси кивает с бóльшим сочувствием, чем обычно, но просит тебя не раздумывать слишком долго. В ее голосе слышится облегчение. Когда в зале заседаний наведен порядок, Трейси зовет Педзи к себе в кабинет. Педзи выходит с довольным видом. Выражение ее лица подталкивает тебя к принятию решения.

Потом начальница приглашает тебя. Она выражает надежду, что у тебя было достаточно времени подумать, и спрашивает, что ты решила.

Ты молчишь.

Начальница нетерпеливо улыбается.

– Как я понимаю, это знак согласия, – говорит она и продолжает давить: – Нам нужно придумать название. Свежий воздух, сафари, пространство. Все есть и там, и там. Но деревня все-таки не ранчо. Меньше шика. Нужно придумать новый манок. Название должно быть… Должно звучать как шаг к первозданности. Нужно объяснить клиентам, что там они глубже поймут Африку, вообще все поймут, но поездка также безопасна.

– Зеленое, – выдыхаешь ты.

У начальницы скучающий вид. Ты почти этого не замечаешь. Мозги у тебя кипят, и через секунду ты добавляешь:

– Эко.

– Зеленое и эко одно и то же, – отклоняет Трейси. – В любом случае у нас все это уже есть, везде. Везде зеленая жакаранда и эко! Но «деревня» тоже не годится. Такие посулы сегодня не работают. Должно звучать весело, нам не надо про развитие, эрозию и микрофинансирование. Вот тебе задание, Тамбудзай. – Ее произношение вдруг улучшается. – Ты всегда хорошо шла по литературе. Неудивительно, что гениально писала рекламные тексты.

Ты обещаешь придумать что-нибудь к завтрашнему утру.

– Хорошо. – Трейси берет папку. – Вот концепция. Ночью напечатала, не могла заснуть. Посмотри, обсудим. Если у тебя уже появились какие-то вопросы, спрашивай сейчас. Перед уходом расскажи, что надумала.

– После обеда, – обещаешь ты, все еще нервничая, но твердо решив не упускать новый шанс на победу.

– Хорошо, – кивает начальница. – Надо подготовить на следующий квартал.

Идя к выходу, ты листаешь папку. Сам собой, как будто он живет своей жизнью, слоган высвечивается у тебя в голове. Ты продолжаешь переставлять ноги и одновременно присматриваешься к нему.

– Транзит. – Ты останавливаешься на пороге.

– Что? – рассеянно спрашивает начальница, открывая календарь. – А-а, транзит, – повторяет она, на мгновение поднимая глаза. – Да, транзит. Похоже, то, что мы ищем.

– Сафари «Зеленая жакаранда», как было. Это мы оставим как бренд. – Ты все больше возбуждаешься, тебя несет. – Но здесь будет Деревня Эко-Транзит! Чиманимани, водопад Пунгве, долина Хонде – фрукты, они будут в восторге. ДЭТ, точно! Везите ДЕТей в ДЭТ! Представь себе только в проспектах.

– Только вот что делать с немецким? Шведским? Датским и итальянским? – спрашивает начальница. На секунду задумавшись, она принимает решение: – Ладно, слоган можно оставить на английском.

Трейси листает календарь и переключает телефон на громкую связь. Ты уходишь, тебя переполняют эмоции, которых так долго не хватало, – удивительная радость от понимания того, что ты хорошо выполнила поставленную задачу.

Глава 19

Через несколько дней ты садишься в свою лиловую машину. Через три года ты получишь право выкупить ее за десять процентов нынешней стоимости – таковы правила компании. Ты счастлива оттого, что в результате твоего повышения в менеджеры ДЭТ-туров Педзи стала ниже тебя, она уже не номер два в конторе. А еще лучше, что именно тебе, а не бывшему администратору, как ты все еще называешь ее про себя, купили машину.

Ты любуешься собой в зеркале заднего вида, предвкушая торжественное прибытие в деревню. Едешь по Самора-Машел-авеню, получая удовольствие от лиц пешеходов и водителей машин, перепроданных по третьему и четвертому разу, все они ниже тебя. Сейчас все находится в движении, от бывших вояк до капитала, скорость – достоинство, и такие машины, как лиловая «Мазда», автоматически получают преимущества на дороге, если только не встретится более мощный двигатель, покруче. Маленькие машины, велосипедисты, люди отскакивают при твоем опасном приближении. Прежде чем тебе нажать на газ, сердце жестко улыбается.

Трое школьников, когда ты на них наезжаешь, отпихивают друг друга и, закрыв рот руками, застывают. Человек на обочине делает шаг с проезжей части на гравий. Он слишком поздно тянется к «Мазде» и хватает лишь воздух. Старуха, которую он хочет спасти, уже отскочила на безопасное расстояние. Она прыгает на островке посреди дороги, как участница чемпионата мира для пожилых горожан во время разминки. Когда ты гудишь, она обхватывает столб светофора. Подивившись такой тупости, ты проносишься по ее платку, упавшему на асфальт.

Потоки машин текут по боковым дорогам. Стрелка спидометра колеблется на циферблате. Мутаре-роуд сужается до одной полосы. Поля тянутся за горизонт. От восторга ты с беспечностью неопытного водителя сильнее давишь на газ. Несешься наперегонки со своей жизнью. Через час с обеих сторон громоздятся горы. Через два часа вместо обычных трех ты шуршишь колесами по камням и рытвинам, по дороге к родному дому.

С одной стороны из земли торчат худосочные призраки – на самом деле кукуруза. Спереди и сзади, как мишура поп-звезд, слюдой, кремнием и кристаллами блестит земля. За годы, что ты не была здесь, здешние горы полысели, как голодающие старики. Чуть дальше насупленными бровями хмурится серый гранит Ньянги. Ты задерживаешь дыхание, здороваясь со стражами твоего прошлого, отгоняя сожаления об обстоятельствах, которые привели тебя сюда, как и о том, что ты делаешь. Ты выкручиваешь руль, объезжая канаву, и заставляешь себя сосредоточиться. Перекатываются продукты в багажнике. Предвкушая эффект, которой произведут подарки, ты настраиваешься на предстоящую встречу.

В деревне больше домов, чем осталось у тебя в памяти. Когда ты едешь мимо, дети с приплюснутыми носами сползают с грядок, где растут земляные орехи и тщедушные тыквы. Сверкая мозолистыми подошвами, они бегут за тобой и хором кричат:

– Мауйя, Мауйя! Мауйя не-Ма-зи-да! Ты приехала! Добро пожаловать, ты приехала на «Мазде».

Солнце палит клоки их волос. Мальчишки танцуют, ноги их сереют от пыли, что стекает с колес твоей машины. Она, мерцая, клубится над землей и у детских ног. Мелькают пальцы. Извиваются руки. Следом за тобой топают маленькие ноги.

Ближе к дому, у общего крана рядом с семейным колодцем, подростки колотят друг друга банками с растительным маслом и ведрами с пестицидами, пихаются локтями. «Мазда» грохочет мимо дерущихся.

– Кто это? – кричит девочка, отвлекаясь от драки.

– Мурунгу, – отвечает другая.

– Нет, это человек. – Первая оборачивается, чтобы лучше рассмотреть машину. – Э-э, да еще женщина.

– Какая разница. Денег, денег, дай нам денег! – кричит тощий мальчишка, отшвырнув ведро с водой и бросаясь на дорогу.

К нему присоединяются друзья, пополняя детский эскорт.

Ты часто мечтала об этой минуте. Ты готова. На пассажирском сиденье рядом с тобой огромный пакет сладостей. Парой конфет ты подкрепилась по дороге. Теперь зачерпываешь целую пригоршню. Ириски, эклеры, леденцы летят в окно, и позади машины опять начинается драка.

Возле отчего дома спят собаки. Разбухшие языки вывалились на землю. Собаки тяжело, мелко дышат, ребра раздуваются, как капюшон кобры, но мягкие колебания не мешают мухам, жужжащим над собачьими язвами. Ни один пес не тявкает на колеса «Мазды», не лает, предупреждая хозяев. Машина останавливается под старым манговым деревом, теперь оно скривилось и поникло, а десятилетиями стояло на страже семьи, бдительно следило за приездами и отъездами.

Когда стучит дверца машины, одна собака на секунду открывает глаз, шевелит ухом, пару раз ударяет по песку хвостом и снова впадает в забытье. Никого нет, ты опять открываешь дверь и нажимаешь на клаксон. Тут собаки подбегают и обнюхивают колеса.

Наконец из-за амбара, вытянув шею, выглядывает женщина.

– Эво! Свикай![52] – окликает она, совершенно тебя не узнав.

Ты долго моргаешь.

– Май, – говоришь ты, настолько потрясенная, что забываешь подойти к ней.

Она в несколько раз меньше, чем ты ее помнишь, даже кожа, кажется, съежилась вместе с ней, правда, каким-то образом сохранила общую массу, так что либо свисает, либо раздалась, как у толстокожего животного.

– Май, – повторяешь ты.

Ты понимаешь, в том, что мать тебя не узнала, для тебя ничего хорошего нет, и быстро проходишь вперед, чтобы она не успела сказать ничего неприятного.

– Май, я вернулась. Я приехала.

С этими словами ты опускаешься перед ней на колени.

Мать, готовясь к помолу, отделяет кукурузные зерна от початков. Очищены всего несколько. Еще один в ее руке весь в зернах, кроме пары вынутых рядов. Полиэтиленовая пленка рядом с ней завалена нетронутыми початками. Плетеный поднос на коленях почти пуст. Она думает о другом, не о том, что делает. Ты помогаешь ей поставить поднос на землю. Помощь не нужна, но мать позволяет себе помочь и на мгновение кладет тяжелую голову тебе на шею. Выпрямившись, она снова становится женщиной, которая тебя вырастила.

– Эво, Тамбу, – здоровается она с тобой. – После стольких лет. Много лет прошло, правда? Если бы матка приняла, губы сказали бы, что ты бог весть откуда, просто странница, приехала в гости. Только матке виднее.

Ты сглатываешь отчаяние, улыбаешься и снова обнимаешь ее. Терпение – и оружие, и победа. Часто ты им пользовалась в жизни? Будь что будет, догадываются местные или нет, но скоро ты станешь королевой деревни.

– Пойдем в дом, ребенок, – смягчается мать, почувствовав резкость в своих словах.

Опираясь руками, она осторожно становится на колени. Пальцы скребутся о землю, как когти. Суставы толстые, будто луковицы для посадки. Держась за доски амбара, мать встает, содрогаясь всем телом.

– Тебе некому помочь, Май? – спрашиваешь ты, поддерживая ее за плечо.

– Некому помочь? А ты разве никто? – огрызается она.

Ты просовываешь руку ей под мышку. Она наваливается на тебя.

– Ладно, угали еще сделаю, – смягчается Май, когда боль в суставах чуть отпускает. – Очень больно заниматься кукурузой и доить. И огород. Благодарю Бога, что твоя сестра Нецай прислала мне девочек. Они готовят и убирают. Ходят за водой к колонке дальше по улице и стирают в реке. – Консепт, Фридом, – зовет она, когда во двор входят две девочки, неуклюже удерживая на голове большие охапки веток.

Они кидают ветки на подставку возле кухни и, украдкой бросая на тебя косые взгляды, подходят, сцепив маленькие пальцы и натыкаясь друг на друга.

– Как вы ходите? – ворчит Май. – Вы должны бегать. Это ваша мать. Та, у которой две ноги. Ее так долго держали в Хараре, что мы уже думали, будто с ней что-то случилось. Это ваша майгуру, Тамбудзай, та, что приехала раньше вашей матери.

Девочки хихикают и ускоряют шаг. Вы обнимаетесь. Когда ты отходишь, чтобы рассмотреть их, тебя поражает семейное сходство. Хочется прижать их к себе, наобещать всякой всячины, что их жизнь никогда не будет похожа на твою, что не нужно будет, как их матери, идти на войну. Ты стоишь как вкопанная, зная, что, только неуклонно двигаясь вверх, сможешь превратить свои желания в обещания, которые тебе удастся сдержать. Девочки робко улыбаются.

– Мозамбийки, – пренебрежительно бросает Май.

Племянницы опускают головы.

– Это мы в войну поняли, – равнодушно продолжает мать. – Пока одни воевали, другие рожали. Правда ведь, мозамбийки?

Девочки жмутся друг к другу.

– Разве мать родила вас не за границей? – продолжает сипеть Май. – Когда все считали, что она воюет? Как можно воевать с одной ногой? Что она могла там навоевать? Чего удивляться, что мы до сих пор так живем, когда все только этим и занимались, что бы нам ни твердили.

– Мы родились в Мозамбике, – кивает Консепт, старшая. Она ухмыляется, как дети, недавно ставшие подростками, когда их все еще обижают. – Чего все время говорить. Те, кто родился в Мозамбике, вернулись, как и остальные.

– Если бы я знала… – Мать грозит кулаком истории твоей страны. – Если бы я знала, что творится в Мозамбике, моя дочь не потеряла бы ногу. За что? Вот за это? Ни за что!

– Ты звала, Мбуйя? – спрашивает внучка, мягко меняя тему.

– Никого я не звала. Ничего не случилось, – пожимает плечами Май и поворачивается к кухне. – Я в дом. Девочки, покажите тетке, куда идти. – Голос становится тоньше. В словах пульсирует тревога, которую она не может скрыть. – Если что-то надо перенести, тетка вам скажет, возьмите.

И мать направляется к кухне.

Ты ведешь племянниц к машине и снимаешь с заднего сиденья брезент. Разлетается пыль. Ты даешь ей осесть в легкие. Радости не осталось никакой. Девочки хмуро, уныло несут продукты в главный дом.

– Перенесли продукты? – спрашивает Май, когда вы присоединяетесь к ней на кухне.

– Да, Мбуйя, – осторожно кивает старшая, Консепт, устраиваясь на тростниковой циновке слева от входа, где вы все топчетесь, поскольку вы женщины.

– А где Баба? Как он? – спрашиваешь ты.

– Нормально. Масло? – уточняет Май.

– Масло! – подтверждают внучки.

– Свечи?

– Тоже, – кивают девочки.

– Аккуратно перенесли маргарин?

С минуту она думает только о необходимых продуктах, которые могли не привезти, и ее глаза коротко вспыхивают, но тут же гаснут.

– Наконец-то, Тамбудзай, – тихо сопит она. – Ты перестала поедать все в одиночку. Вспомнила, что у тебя есть семья. Мы чуть не умерли с голоду, пока ждали.

– А Дамбудзо? – спрашиваешь ты. Твоя злость на колкости матери так слаба, что ты сама ее не замечаешь, продолжая улыбаться. – Ты что-нибудь слышала о своем последыше? Твой сын шлет посылки домой из Америки?

– Из Ирландии, он сейчас в Ирландии, – говорит мать, будто это служит объяснением. Вроде как нечего ждать помощи от брата, ведь ирландцев Господь наградил не так щедро, как американцев.

– Значит, надо поблагодарить мою начальницу, – продолжаешь ты, заводя разговор, ради которого приехала домой. – Хорошая начальница, та, на кого я работаю.

Май делает вид, что не слышит.

– Консепт, Фридом, – ворчит она, – что вы тут торчите? Не пора ли угостить человека с дороги? Или вы думаете только о том, как самим набить животы? Идите в дом, принесите что-нибудь для тетки.

Девочки медленно выходят за рисом и овощами для тушеного мяса, ставшим новым высокоуглеводным лакомством у модниц.

– Мисс Стивенсон, – быстро продолжаешь ты, когда племянницы исчезают. – Так ее зовут. Она привела меня туда, где я сейчас работаю. После стольких лет, Май, у меня появились кое-какие возможности. Поэтому я смогла сейчас приехать, спустя долгое время. Дело не в том, что я забыла породившее меня чрево, а в том, что я не знала, как к нему вернуться.

– Значит, неправда, – презрительно сопит Май.

– Что неправда, Май?

– Все время мы только и слышали, что ты не работаешь. Трепались, твой диплом просто листок бумаги, лежит и тихо гниет. Я тоже думала, это просто бумага. А как там моя дочь? Даже когда Люсия передавала мне про тебя самые скверные новости, я не думала, Тамбудзай, что моя дочь какая-то бумага, которую исписали и дело с концом. Я говорила, моя дочь не может просто так сидеть и гнить.

Консепт и Фридом проползают в низкую дверь с маленькими плетеными корзинками на локтях.

– Кто та подруга вашей матери? – спрашивает Май у принявшихся за работу девочек. – Та женщина, вместе с которой воевала ваша мать? Которая обещала помочь вашей матери найти ногу? А потом растворилась в Хараре у родственника-бизнесмена или кем он там был. Скажите, – требует Май. – Она из другой деревни, иначе я бы помнила. Консепт, Фридом, она воевала вместе с вашей матерью и моей сестрой Люсией.

– А, да! Майгуру Кири, – улыбается Консепт, очищая луковицу.

Фридом отодвигает эмалированную тарелку с помидорами и, вскрыв сломанным ножом пакет риса, высыпает зерна в сито.

– Да, тетя Кири, – кивает она, переведя взгляд с Май на рис, и начинает его перебирать. – Знаете, майгуру Кири родом из Дженьи, что прямо под священной горой. Когда мы были маленькими, она часто приходила сюда. Потом уже реже.

– Так вот с ней, – продолжает Май, – я послала тебе немного кукурузной муки. Но узнав, что происходит, я сказала: «А-а, теперь Тамбу ее есть не будет». Пусть та Кристина сама ее и приготовит.

В наступившей тишине ты еще сильнее ощущаешь запах дыма от очага. Забытые запахи цепляются за годы, смешиваются с дымом – легкая навозная затхлость с пола, люди, которых ты когда-то знала, их пот, непонятный мусор, влажная, медленно обугливающаяся луковая и томатная кожура.

– Поторопитесь, девочки, – говорит Май и, содрогнувшись, встает. – Тамбудзай, ты пойдешь со мной. Хотя он больше не приезжает… – ворчит она и снова морщится. – Хотя твой дядя после несчастья не покидает миссию, он дал нам всего одну комнату в новом доме, который построил на участке. Так что тебе придется спать в старом доме. С племянницами.

– Ничего страшного. Когда мы все сделаем, то построим собственные дома, – обещаешь ты, выходя следом за Май из кухни.

Впервые ты веришь своим словам.

– Ты разве мужчина? – Мать отвергает даже мысль об этом. – Разве не твой отец должен был построить дома? Если он не может, с чего ты взяла, что ты больше него? В любом случае, – продолжает она тем же бесстрастным тоном, без паузы, – давай посмотрим, найдется ли еще матрас в задней комнате старой развалюхи. Вы положили продукты у входа, да? Кто сегодня заходит в заднюю комнату, если вы кладете все сюда? Девочки спят в боковой комнате, поэтому, если что случится, они сразу позовут отца и меня. Посмотрим, не оставили ли чего крысы.

Мать двигается медленно, так что у нее больше времени на разговоры.

– Кто такая Стивенсон? – спрашивает она, довольная впечатлением, которое производит на тебя ее бдительность. – Мы знаем ее семью? Они из тех наших белых людей, которые занимаются у нас сельским хозяйством?

Ты медлишь. Май останавливается.

– Белые люди – проблема, – продолжает она. – С ними можно работать, только если их знаешь. Вот почему мы предпочитаем иметь дело со своими. Ты должна хорошо знать эту Стивенсон, чтобы работать с ней, дочь. Будь хитрее. Если ее семья не отсюда, откуда ты можешь ее знать? А она, что ей от тебя нужно, если она тебя не знает?

Мать с трудом поднимается по лестнице, ведущей в старый дом.

– Май, я бы так не сказала, – возражаешь ты. – Не со всеми так.

– Понятно, – фыркает она. – Брось, кончай раз и навсегда.

– Я знала ее шесть лет, – говоришь ты, решив, что лучше не выкладывать всю правду.

– А-а, она была одной из тех белых в миссии твоего дяди. Одна из миссионеров.

– Не совсем. Я знаю ее по женскому колледжу Святого Сердца. Мы учились в одном классе.

– Ох-хо, – вздыхает Май. – Теперь припоминаю, где и когда я слышала это имя. Значит, все так, как я и думала. Ты приехала сюда, чтобы опять сходить с ума по белым людям, Тамбудзай. Разве не поэтому ты так долго была никем, не потому, что их слишком много? Оставь их. Иди и найди свое. Вот что я тебе скажу.

Май прокладывает себе путь мимо продуктов в передней комнате старого дома и неторопливо, с довольным видом рассматривает пакеты.

Матрас в задней комнате не так уж и плох, не видно ни блох, ни личинок. Когда комната становится обитаемой, успокоенная Май уходит, пообещав прислать Фридом, чтобы та стерла пыль с поверхностей и вымела помет грызунов из-под тумбочки. Она идет в боковую комнату, где живут девочки, и через минуту возвращается с одеялом.

Оставшись одна, ты осторожно, медленно садишься на железную кровать. Ясный свет становится темно-серым. Ты зажигаешь одну из свечей – ее пламя трепыхается. Химическое вещество, из которого сделана свеча, воняет и раздражает тебя, хотя на упаковке утверждается, что они не чадят. В трепещущем свете бордовый цвет потертого коврика, покрывающего груду хлама в углу, спекается и сгущается – так обычно появляются духи. Исходящий от него запах старья неприятным воспоминанием безжалостно проникает в ноздри.

Коврик, будто намасленный, скользит между большим и указательным пальцами. От лохмотьев, которые пощадили крысы, поднимается затхлость, скорее от ветхости, чем от плохо вымытых тел. Ты собираешься отойти от разлагающейся кучи, но внимание привлекает тусклый блеск. Из линялой тряпки, которая когда-то была ярко-синей вышивкой, торчит нитка. Приподняв ее, ты узнаешь герб на нагрудном кармане, а спустя мгновение – свой пиджачок из женского колледжа Святого Сердца.

Он лежит на рваных плетеных босоножках материного размера. Почти невероятно, их ты тоже помнишь: подарок, посланный домой с родственником, когда ты начала работать в рекламном агентстве.

Заскорузлые, лопнувшие пластиковые туфли лежат на твоем старом школьном сундуке. Сбитая черная эмаль шелушится похожей на рваную змеиную кожу белой краской. Наклонившись, ты читаешь: ТАМБУДЗАЙ СИГАУКЕ. Ниже адрес: женский колледж Святого Сердца, сектор 7765, Умтали.

Твое тело коченеет, и ум покидает его. Тебе хочется перебежать двор и запрыгнуть в машину. Но ты поклялась себе идти вперед. Тебе кажется, что все затягивает черная дыра, и туловище вибрирует. Ее сила стелется по полу, струится по воздуху, поднимается по стенам и проникает внутрь, через секунду ты уже не можешь сказать, это ты – коробка или коробка – ты. Черная дыра требует того, чего, ты уверена, у тебя нет.

Старые запоры открываются, стоит к ним прикоснуться. В видавшем виды сундуке на другом бордовом пиджаке – он в лучшем состоянии и больше размером – лежит теннисная ракетка без струн. Из-под нее, как из гортани, высунулись язычки полинялых теннисных туфель. В самом низу под юбками и кофточками аккуратно завернутые в рваные, но чистые полиэтиленовые пакеты с десяток или больше тетрадей.

Ты перерываешь кучу, вытаскиваешь наугад тетради, не возвращая их на место. Из сундука поднимается едкость минувших десятилетий: девушки в кружевных перчатках и вуалетках на воскресной мессе, тяжелые деревянные столы, белые матерчатые салфетки в серебряных кольцах, постоянное напряжение от неизвестности: ты та, кем должна быть, или нет? – и борьба за утвердительный ответ на вопрос, и ее тяжкие последствия.

Поднимается Фридом, но не убираться, она зовет тебя есть. Девочкам не терпится наброситься на еду, приправленную ароматной томатной пастой и чесноком, – настоящее лакомство. Как только ты входишь, тебе пододвигают миску с водой.

Не успеваешь ты сделать и нескольких глотков, как из оврага доносится песня.

– Чемутенгуре! Чемутенгуре![53] – хрипло выводит певец.

Твоя мать, Консепт и Фридом не обращают внимания.

– Чемутенгуре! Чемутенгуре! – решительно продолжает певец.

– Баба, – выдыхаешь ты в отчаянии. – Он.

Девочки украдкой смотрят на бабушку. Май продолжает есть, как будто никто не пел, как будто ничего не было сказано, как будто ничего не произошло.

Ты не в силах впихнуть в себя ни крошки.

– Продолжай. Ешь дальше, – пожимает плечами Май. – Он. Наверно, кто-то сказал ему, что у нас гости. Он даже не знает кто. Но оголодал и понял, что что-то будет.

Со двора доносится глухой стук. Никто не двигается. Ты тоже продолжаешь есть.

– Было бы неплохо, – говорит Май через некоторое время, – если бы эта Стивенсон, на которую ты работаешь, помогла тебе сделать ногу для твоей сестры.

Она замолкает и со свистом всасывает застрявший между зубами кусочек хряща.

Май, словно проигрывая местную поговорку о том, что нечего терять аппетит из-за чужих печалей, берет еще один кусок мяса. Девочки же очень сильно расстраиваются из-за напоминания о положении своей матери. Они сидят, не двигаясь, едва дыша, положив жирные руки на колени ладонями вверх.

Ты думаешь пообещать матери ногу, которую она надеется раздобыть для твоей сестры, – как бы бартер в обмен на проект, с которым ты приехала. В ожидании удобного момента зачерпываешь горсть риса и овощей, опускаешь глаза и делаешь вид, что с удовольствием ешь.

– Моя дочь кончила одной ногой, хотя начинала двумя. – Май наклоняется и потирает голень. – Одна нога и двое детей, Тамбудзай. Не очень прибыльная математика. Поэтому дети необразованны. Числа неправильные. Нецай не могла работать. Ты ничего не присылала. Те, за кого наши девчонки воевали, презирали и ненавидели их мать. Разве она не была очередной мозамбикской шлюхой, которая, говорят, даже пила кровь и ела мясо, занимаясь своим шлюшьим делом? Хоть правительство и отменило плату за обучение, на что нам покупать учебники и школьную форму? А теперь школьные поборы называют мобилизацией, принимая нас за детей. Вот что должна сделать твоя белая женщина. Мы едим то, что она прислала. Но так не выжить. Она должна помочь тебе получить ногу для сестры.

– А где ты думаешь найти ногу для моей матери, Майгуру? – взволнованно спрашивает Фридом.

– Иве, Фридом. Май никогда не вернет себе ногу, – отвечает Консепт. – Зачем что-то делать? Она хорошо управляется с палкой. Если бы кто-то хотел дать ей ногу получше, мы бы ее уже увидели. Так почему же все задумались только теперь?

Она берет кусочек угали, но не обмакивает его в подливку, не кладет в рот, а тянется к миске с водой и, проведя языком по зубам, чтобы снять кусочки еды, пододвигает миску Май, которая ополаскивает руки.

Девочки перекладывают объедки из одной тарелки в другую. Когда с этим покончено и посуда убрана – мыть ее будут на следующее утро, – они встают на колени на пороге кухни и соединяют руки в почтительном беззвучном хлопке.

– Спокойной ночи, Мбуйя. Спокойной ночи, Майгуру Тамбу. Спасибо, Майгуру. Мы поели. Мы сыты. Мбуйя, нам пойти посмотреть, как там Секуру?[54]

– Как хотите, – пожимает плечами Май.

Ты прикидываешь, как быть, и предпочитаешь выиграть время, чтобы все обдумать:

– Ну, пора спать.

Перейдя через двор к дому, ты останавливаешься, чтобы еще раз пожелать спокойной ночи племянницам. Возле «Мазды» лежит какая-то куча. Как и племянницы, не обращая на нее внимания, ты убеждаешь себя, что там тень.

– Я думаю, ваш дедушка вернулся туда, откуда пришел, – говоришь ты.

– Да, иногда он так делает, – тихо отвечает Консепт.

После такого разговора лучше сразу заснуть. Ты не рискуешь выйти почистить зубы, а прополаскиваешь рот водой из бутылки и выплевываешь ее в заднее окно.

В предрассветные часы почти круглая луна набирает полную яркость. Ее свет разливается по корзинам и коробкам в гостевой комнате, превращая тени в призраки детства – извивающихся змей и крадущихся гиен.

– Чемутенгуре! Чемутенгуре! – вопит твой отец севшим голосом.

В полудреме ты неподвижно лежишь на постели.

– Чаве чемутенгуре вири ренгоро.

Мукадзи вемутсвайири хашайи дови!

Катится колесо повозки.

У жены возницы всегда есть арахисовое масло! – свирепо рычит отец, словно выплескивая личную обиду на всех мужей, у чьих жен есть что намазать на лепешку.

– Дови! Арахисовое масло! – кричит он.

В большой комнате раздаются шаркающие шаги.

– Я забыла поставить ему к кровати угали, – шепчет Фридом, которая как младшая должна была помнить.

– Поделом тебе, если он тебя побьет. Ты слишком лихо жевала мясо Майгуру, – тихо отзывается Консепт.

– Иди к нему. Я сейчас все сделаю, – шипит в ответ Фридом.

Скрежещет засов входной двери. Скрипят петли. Дерево нижним краем скребется по полу.

Консепт хрипло смеется, забыв, что нужно говорить тихо.

– Надеюсь, ты что-нибудь оставила. Иди и возьми, не волнуйся. Скажи Мбуйе, что он еще спит, а ты только вспомнила. Но проверь. – В ее голосе все больше жизнерадостности. – Куда он собирался? Он упал прямо на «Мазду» майгуру.

К тому времени, как ты выскакиваешь, завязывая на поясе замбийскую юбку и заправляя в нее торопливо наброшенную футболку, отец уже отошел от машины и раскачивается под сигизиумом с краю центрального газона.

Спешит и Май, тоже завернувшись в ночную одежду, замбийская юбка уже намотана поверх выцветшей нижней, ночной платок небрежно повязан на голову. Фридом, виновато понурившись, на некотором расстоянии идет следом.

– Ви-ви-вири. Что я такого сказал? О, вири, я сказал вири, пожалуйста, вири, вири[55], – стонет отец, утихомириваясь, когда вы все подходите к нему. Он оглядывается и машет рукой в сторону машины. – У жены возницы? Нет. Нет, не у жены. Нет, это у отца возницы всегда в достатке арахисовое масло. Арахисовое масло! У отца оно всегда есть, арахисовое масло.

Май беспощадна.

– Колеса! – кипит она. – Какие еще вири? Единственное, что тут крутится, дурная ты тряпка, это твоя голова.

Отец, шатаясь, идет к тебе.

– Это ты, дочь моя. Ты приехала с этими колесами.

Но не дойдя до тебя, он поворачивается и, широко раскинув руки, на ощупь бредет обратно к машине. Май в ярости. Баба гладит стекло «Мазды». Май глубоко вздыхает и качает головой. Баба продолжает поглаживать дверцы машины, бамперы, капот. Потом начинает плакать.

– О, – вырывается из его груди. – О, неужто это моя дочь? Нет, быть этого не может. Моя дочь достигла таких высот? Хай-хай-хай-хай. Моя дочь, может ли это быть? Нет, ни в жизнь. Это не может быть моя дочь! Нет-нет, не трогайте меня, – стонет он, хотя никто и не думает его трогать. – Сегодня я видел то, что латает каждый шов и каждый рваный подол. Дайте мне постоять и посмотреть, что натворила эта мурунгу. Дайте мне посмотреть, что привезла мне моя дочь.

Он все стонет, наконец ты берешь его за руки и ведешь к дому, который построил его брат.

– Это я, Баба. Тамбудзай, – говоришь ты ему в лицо.

Но ему неинтересно.

– Вири, – тихо, мечтательно напевает отец, пока ты ведешь его дальше. – Ха, вакомана, о мужчины и женщины, вири, вири.

Когда вы входите в его комнату, он спотыкается о тарелки, оставленные Фридом. Угали, застывшее мясо, подливка, кусочки овощей разлетаются в разные стороны.

– Вири, о вири, – вздыхает Баба.

Не говоря друг другу ни слова, вы с племянницами укладываете его на матрас.

Ночь ползет на запад. Серые очертания горы за домом. Ты и не думаешь спать.

Болтовня в боковой комнате через некоторое время стихает, девочки снова погружаются в сновидения. Ты зажигаешь свечу. Наконец берешь тетрадь, которую раньше отшвырнула.

Ближе к концу проба пера под названием «Мантра». Название выведено в середине строки цветистыми прописными буквами. Под ним мелким, смешливым почерком просьба учительницы: «Пожалуйста, пиши нормально».

Ты помнишь, как сочиняла стихотворение, но не помнишь, о чем оно, и с любопытством опять читаешь мысли, запечатленные на бумаге твоей детской рукой.

Раздраженная загадочными фразами, ты бросаешь тетрадь обратно в сундук и снова начинаешь обдумывать, как достигнуть своей цели. Ты еще не пришла ни к какому заключению, когда раздается голос матери.

– Май-ве, май-ве. Юви, юви, о Отец! – кричит мать. – Меня убивают! Меня приговорили к смерти! Дочь! Консепт, Фридом! Вы все, у меня вырывают жизнь!

Ты идешь к двери. Ждешь, опустив голову. Потом возвращаешься в постель, решив не выходить.

– Юви! Юви! Он убивает меня, он убивает меня, – причитает мать. – О, мои дочери и внучки-ве. Кто спасет меня от этого человека?

Ты продолжаешь слушать, через некоторое время крики умолкают. Когда снова становится тихо, ты ложишься в кровать и поворачиваешься к стене, как будто спишь.

Глава 20

Рано утром ты достаешь из чемодана небольшой сверток и кладешь его на стол к продуктам. В нем блузка и юбка для матери и рубашка с короткими рукавами для отца. Их ты собиралась подарить родителям, чтобы, так сказать, «открыть им рот» перед разговором о проекте Деревня Эко-Транзит. Ведь ты воображала себе торжественную встречу. Ты оставляешь сверток в качестве посредника, своего рода страховки, чтобы рот у матери не закрылся. Ясно, что тебе пора уезжать на «Мазде» «Зеленой жакаранды», но ты планируешь вернуться и заключить сделку. Ты кладешь сверток так, чтобы его легко было найти, и идешь к входной двери.

– Ндиве, Мэгги? Это ты, Мэгги? – Консепт и Фридом поют, подметая центральный газон метлами из веток. – Вакатора мукунда. Кто забрал мою дочь?

Их счастливые голоса заливают двор музыкой.

Мать умывается. К стене веранды прикреплен эмалированный таз с теплой водой. Рядом лежит кусок зеленого мыла «Санлайт». Мать осторожно вытирает лицо затертым до дыр, сереющим полотенцем.

Ты вспоминаешь, что привезла еду, туалетные принадлежности, но не взяла душистое мыло, «Люкс», «Гейшу» или «Пальмолайв», чтобы омовения матери были немного ароматнее.

– Доброе утро, Тамбудзай. – Мать не смотрит на тебя. – Я подумала, лучше оставить его в покое, не мыться там, где он.

Ты стараешься держаться бесстрастно, спокойно.

– Доброе утро, Май, – отвечаешь ты. – Как спалось?

– Как видишь. И, может быть, слышала. А ты, как тебе спалось?

Ты заверяешь ее, что прекрасно отдохнула.

– Это хорошо.

Похлопывая полотенцем, она вытирает щеки, шею, осторожно повязывает платок на голову и несколько секунд пытается прикрыть передней частью отеки на лбу. Надвигает платок еще ниже, чтобы спрятать красную звездочку, сверкающую в белке глаза. Потом опять поднимает его, поскольку так ничего не видно.

– То, что дала та женщина, твоя начальница, мы в любом случае используем, – говорит мать. – Еще немножко поживем. Я вот о чем думаю: почему она хочет, чтобы мы выжили? Все время думала. Даже когда держала вот так руки, когда пиво уже испарилось и он стал целить точнее, даже тогда я думала, Стивенсон чего-то хочет, и, возможно, я могу это сделать. Поэтому я решила, будь что будет, я выслушаю тебя, выслушаю то, что ты приехала рассказать о своей работе с этой… этой…

– Трейси, – подсказываешь ты. – Трейси Стивенсон.

– Ах, Мэгги, учандиурайиса, Мэгги.

– Ах, ты погубишь меня, Мэгги, – поют племянницы.

– Да, – кивает Май. – Я готова выслушать то, с чем ты, по твоим словам, приехала.

Девочки чисто подмели двор и сгребают мусор на обломок алюминиевой кровли в конце двора. Их голоса становятся тише.

Май изо всех сил, что позволяют ей синяки и ушибы на лице, кричит, чтобы внучки отнесли таз с грязной водой. Зайдя в старый дом, она поднимает руку, приглашая тебя следовать за ней. Поставив два пыльных стула лицом к лицу среди продуктов, она опускается на один и жестом предлагает тебе другой. Она слушает план, лишь изредка прерывая, чтобы уточнить какую-нибудь деталь.

– Речь идет обо всей деревне? – осведомляется Май, когда ты заканчиваешь. – Не только о нас? Потому что только твое дело разозлит всю округу.

– Да! Для всех. Все будет как надо, – уверяешь ты ее. – Но строить будем здесь, – торопишься ты, когда на лице матери появляется сомнение.

– Так проще, – соглашается она. – Тогда мы сможем сказать нашей мамбо, что это наш проект. Если на всю деревню, тогда это проект мамбо, и это не очень хорошо. С другой стороны, – рассуждает она, задумавшись, – если только наш проект, то тоже нехорошо. Так мы не добьемся успеха. Нас убьют от зависти.

– Новая жизнь для всех, – объясняешь ты. – Вся деревня получит свою долю. Каждый что-то получит.

– Вся деревня? Каждый? – Лицо матери снова омрачается. – Я думала, ты сказала, что работать будут женщины. Они будут делать все, что нужно? Как мы справимся, если мужчины будут вмешиваться?

Ты уверяешь Май, что, поскольку проект твой, ты будешь тесно сотрудничать со всеми женщинами в деревне.

– И нам заплатят? Каждой за то, что мы будем делать? Всем, по-честному? – настороженно спрашивает мать. – Эти белые… они что-то говорят, потом делают, но делают так, что непонятно, что именно они говорили сначала.

– Поверь, Май, теперь я их знаю. – После такого напряжения ты не можешь удержаться от некоторого хвастовства. – Ты забыла, сколько лет я провела в женском колледже Святого Сердца? Я знаю наших белых людей. И я работаю с начальницей так долго, что могу сказать: теперь я ее лучше знаю и понимаю, что она имеет в виду.

– Ты меня должна знать лучше. – Выдвинув подбородок, мать пытается вскинуть голову, но тут же морщится. – Поскольку у меня семь классов, Женский клуб избрал меня казначеем нашего деревенского отделения. Да, я очень хорошо разбираюсь в цифрах, так что могу тебе помочь. Могу пойти в Женский клуб, и председательница передаст наши слова нашей мамбо. Теперь, я надеюсь, ты готова и закончишь то, что начала. Она захочет, чтобы мы чем-нибудь открыли ей рот. Но нехорошо открывать рот и забывать про сердце. Значит, нужно что-то другое.

Ты готова. Ты открываешь сумку.

– И они нам вот так будут платить? – уточняет мать, рассматривая банкноты. – И я смогу завязать деньги себе в платок?

– Каждый или каждая, кто будет с нами работать, сможет завязать, куда захочет, такие деньги.

Мать улыбается.

– Сначала поедим, – решает она. – Потом пойдем к председательнице Женского клуба.

– Казначей! Макорокото! Поздравляю, казначей, – отвечаешь ты, надуваясь от гордости.

– А теперь, – Май встает, – веди себя так, как будто ничего не произошло, слышишь, Тамбудзай? Умойся. Приготовь отцу чай, кашу, все, что захочет. Но ни слова ему. Ни за что не говори, что мы тут с тобой обсуждали. Молчок, что мы что-то обсуждали и что-то решили.

– Поняла, Май. – При мысли о том, что приближается повышение, сердце у тебя начинает колотиться.

– Тогда пойду оденусь. – Мать останавливается на пороге. – В свое время ты позволишь ему думать, что он первый все узнал и первый сообщил нашей мамбо.

– Май, – зовешь ты.

– Что такое, ребенок?

Вспомнив только сейчас, ты опять роешься в сумке и достаешь пачку парацетамола. Мать берет таблетки и кричит внучкам, чтобы они принесли ей воды.

– И вот еще, – вспоминаешь ты, передавая ей маленький сверток с блузкой и юбкой.

– Оставь, отдашь его председательнице. Она тоже захочет, чтобы ей открыли рот.

Оказывается, председательница, миссис Самхунгу, живет за оврагом и, таким образом, является твоей соседкой. Мать уверяет, что за нее демократическим способом проголосовали все члены клуба.

Вы завтракаете, относите завтрак Бабе и сообщаете ему, что вам надо ехать. Май вскользь бросает ему, что съездит с тобой до магазинов. В машине она дополнительно инструктирует тебя. Ты слушаешь и соглашаешься со всем, решив, что, если Трейси будет возражать, потом можно будет все изменить и сделать, как она хочет.

– Тисвикево?[56] Мы приехали с человеком, которого уже забыли, – окликает мать, когда вы выходите из машины у дома Самхунгу.

– Заходи, заходи, Май Сигауке, – кричит Май Самхунгу из мрака кухни. – Хорошо ли ты спала? Конечно, наверняка. И те, с кем ты пришла, тоже. Дети сказали нам, что приехала та, чье присутствие тебе в радость.

– Ай-ва, мы проснулись в полном порядке, – заверяет мать председательницу, пригибаясь в дверях.

Вы садитесь слева на тростниковую циновку. Май Самхунгу предлагает, чтобы одна из ее внучек сделала вам чай, но вы отказываетесь, говоря, что недавно пили.

Однако председательница еще не завтракала, и скоро перед вами стоит дымящийся чайник крепкого чая с молоком и большим количеством сахара, а также блюдо батата. Май Самхунгу берет один батат со своей тарелки и, проведя по нему большим пальцем, снимает кожуру.

– Нет ничего лучше чая с молоком и сахаром и блюда батата, – сияет она. – А эти самые лучшие. Мы не добавляем в него удобрения, как делают в городе, так что он очень хорош. Ешь, Тамбудзай, – угощает она. – Тебе понравится.

– Очень вкусный, самый вкусный, – соглашается Май. – Прямо сахар с маслом.

– А перед отъездом, дочь моя, – с воодушевлением говорит Май Самхунгу, – я дам тебе мешок моих апельсинов. Ты ведь видела сад, когда вы подъезжали? Зеленый, там лимоны, апельсины, бананы, листья у них широкие, как циновка, на которой ты сидишь.

Ты смущаешься, потому что не помнишь фруктового сада.

– Председательница у нас отличная, – кивает мать, с аппетитом глотая батат. – Просто милость Божья, все делает отлично. Мы пришли сюда, потому что она наша председательница, Тамбудзай. Но в самом деле, ты бы видела ее апельсины. Огромные, как детские головы. Даже на товарных фермах, со всем их хозяйством, не могут вырастить такие апельсины, как наша председательница. Не обижайся на нее, Май Самхунгу. Без толку спрашивать у нее, что она видела. Когда городские вообще что-нибудь видят?

Председательница отодвигает остатки завтрака и спрашивает, что нового в столице.

– Ах, есть новости из Хараре, поэтому мы здесь, – заявляет Май и продолжает хвастаться. – Как ты видишь, мой ребенок не изменился с тех пор, как бегал тут, но она кое-кем стала.

– Эй, Май Сигауке, – раздраженно перебивает ее председательница. – Как же так? Когда кто-то приезжает из Хараре, разве другие перестают быть кем-то?

В ожидании удобного момента мать пытается отшучиваться. Председательница тем не менее хочет убедиться, что Май поняла ее мысль, и громко повторяет, что она, миссис Самхунгу, есть и всегда была кем-то, что, применяя свои способности, она постепенно вводила новые идеи, новые методы, новые смеси и новые культуры в бедную деревенскую почву, доведя ее возможности до предела, сад расцвел, и за мастерство, овладеть которым надеялись все, ее избрали председательницей.

Пока Май Самхунгу перечисляет собственные превосходные качества и инициативы, ты сидишь молча и время от времени киваешь.

Когда председательница Женского клуба на мгновение замолкает, размышляя, о каких еще достоинствах рассказать, ловко вмешивается мать.

– Этот кто-то здесь, моя председательница, – начинает Май, на секунду кладя руку тебе на колено, – этот кто-то, кого никто не видит, здесь не по своей инициативе, а по чьей-то еще.

Май Самхунгу, естественно, спрашивает, по чьей и почему этот кто-то послал в деревню кого-то другого.

Мать отвечает, что речь идет о начальниках и других высокопоставленных лицах и лучше сначала выслушать, а потом делать выводы и решать, что делать; что кое-кто тут по поручению начальницы, а кое-чья начальница скоро кое-кого ждет, и этот кое-кто пошел на большой риск и нарушил заключенное в Хараре соглашение, приехав сюда и отдав дань уважения старейшинам этого кое-кого, послушав лишь мудрого совета матери этого кое-кого.

Май Самхунгу сразу все понимает. Без лишних слов они с матерью договариваются обсудить вопрос после твоего отъезда.

Маленькие Самхунгу, загрузив обещанный мешок с апельсинами на заднее сиденье машины, стоят и смотрят. Отъезжая от дома председательницы и нажимая на клаксон, ты бросаешь им конфет.

– Ба-ба-и![57] – кричат с обочины другие деревенские дети.

У колонки собаки лижут носик капающего крана и кирпичи под ним. Ты без особого интереса следишь за струйкой. Тонкий ручеек сточных вод течет мимо рощицы низкорослых деревьев мсаса в сад Май Самхунгу. Растения здоровые, плодоносные. Ты недоумеваешь, как умудрилась на подъезде не заметить сад, и в тебе поднимается чувство вины, оно никак не уходит. Раздумав бросить последние конфеты в окно, на радость бегущим за машиной детям, ты съедаешь их сама и едешь обратно в город.

Ты сворачиваешь на Джейсон-Мойо-авеню перед самым обедом, составляя в голове отчет. С тобой улыбкой здоровается Королева Африки. Не видя ее, ты улыбаешься в ответ и рассеянно поднимаешь руку, завидев сестру Май Гаму. Потом ждешь лифта в грязном вестибюле и поздравляешь себя сразу по многим пунктам:

– Удалось убедить в целесообразности проекта мать, самого важного человека в цепочке.

– Мать – казначей Женского клуба, что не было известно, когда рождалась концепция, и это еще один положительный результат, которого никто не ожидал.

– Деньги для мамбо находятся в надежных руках.

– Председательница Женского клуба, еще одна влиятельная женщина в общине, дала понять, что польщена твоим визитом.

Ты заходишь в лифт, раздумывая, с чего начать. Двери не закрываются. Ты трясешь их пару раз – безрезультатно – и быстро поднимаешься по лестнице.

– Она ждет тебя, – сообщает Педзи, когда ты входишь в фойе. – Пройди здесь, – кивает из-за стойки менеджер проекта «Туристическое гетто». – Она попросила меня посидеть тут, чтобы я сразу тебе сказала.

– Двадцать минут. Положить вещи, – умоляешь ты, напоминая себе, что она бывший администратор.

Педзи машет руками, мелькая черными ногтями с крошечными золотыми цветочками, и достает из коробки на столе салфетку.

– Лифт, – увиливаешь ты. – Вечно не работает.

Ты протягиваешь руку. Педзи подходит и поправляет тебе волосы.

– Давай сейчас, – говорит она, закончив. – Она сказала «сразу же».

Ты заходишь в узкий коридор. На полпути к кабинету начальницы ты останавливаешься и проверяешь подмышки. Пока не расплылись пятна пота, все в порядке. Ты подходишь к двери начальницы, стучишь, тебя просят войти.

Ты заглядываешь в кабинет и первым делом смотришь на стол Трейси. Вращающееся кресло пусто. Ты осторожно проходишь. Начальница стоит у окна, выходящего на построенный в первые дни существования города санитарный переулок. В руке у нее стиснут номер «Клэриона». При твоем приближении она поворачивается, чтобы выбросить его в мусорное ведро, и видит, что ты заметила. Какое-то время держит номер над ведром, а потом передумывает:

– Вот этого в нашей конторе больше не будет. В принципе это расизм. Даже нельзя назвать газетой.

– Статью не написать, если у тебя нет материала, – мягко увиливаешь ты. – А у кого есть, не будет писать для «Клэриона».

Наблюдение ее не утешает. Щеки Трейси краснеют.

– Просто невероятно. – Она бросает газету на стол.

Та разворачивается на снимке, где изображены высокопоставленные правительственные чиновники в хороших костюмах. Рядом другая фотография с грязными, хотя и победного вида людьми, которые жарят мясо на огне перед усадьбой.

– Эта… эта… чертова кровавая война. – Начальница переворачивает газету вверх спортивной страницей, где изображены два лучших игрока в крикет. – Поют. Торжествуют победу? Они наводнили все вокруг. Потому что так приказало Ископаемое. Он задумал так с самого начала. В агентстве часто намекали, но я заступалась за страну. Не могла поверить. А ты можешь поверить, что им было приказано разрушать дома честных, трудолюбивых людей?