Безымянная тропа

Глава 33

Мэри наблюдала за молодой парой с дороги. Они стояли у входа в церковь Святого Михаила, в обрамлении ее готической арки, улыбаясь доброжелателям, которые собрались, чтобы разделить их большой день. Так же, как и семья, и близкие друзья, которые высыпали из церкви следом, были и прохожие, такие как Мэри, которые улучили минутку, чтобы поглазеть на «мечту молодых возлюбленных», пока дети стояли вокруг, надеясь, что друг жениха бросит пенни на улицу.

Жених был местным парнем: высоким и симпатичным, но с небольшими перспективами. Невесте было не больше восемнадцати лет. Мэри заметила ее застенчивость и то, как та неуверенно цеплялась за руку своего новоиспеченного мужа, будто это действие пока не ощущалось естественным. Термин «краснеющая невеста», должно быть, был придуман для нее, и Мэри думала, что знала почему. Конечно же, Мэри не была единственной, кто задумался о том времени, когда свадебное торжество подойдет к концу, а гости разъедутся. Невеста, определенно, была девственницей, если только, конечно же, она по глупости не позволила себе лишнего в момент слабости, и, если так и было, будет удивительно, если мужчина все еще будет хотеть жениться на ней. Однако, предположительная добродетель невесты, означала, что вся деревня знала, чем они займутся сегодня ночью, если брак следует консуммировать. Это казалось Мэри ужасающим вмешательством в личную жизнь, но ей пришлось признать, что она была также повинна в этом, как и остальные.

Женщина не могла перестать представлять себе эту сцену в своем неопытном уме. Она разденется для него или он снимет с нее одежду своими большими грубыми руками? Каково будет, когда он, наконец, положит ее на кровать и возьмет? Будет ли он нежным или будет вести себя, как животное, как она слышала, что мужчины иногда ведут себя, когда их охватывает страсть?

— Пенни для них? — спросил Генри, когда подкрался к ней сбоку, а Мэри не заметила.

— Я не думала ни о чем в особенности, — сказала она.

Шафер бросил горсть пенни в воздух, и они приземлились на дорогу. Несколько молодых мальчишек бросились подбирать их, когда те покатились во всех направлениях.

Отец Мэри вышел из церкви, все еще одетый в ризу. Он покинул свою паству, чтобы поговорить с Генри, отчего в-скором-времени-жених встал немного прямее, будто находился на параде.

— Мы увидим вашего брата в церкви этим воскресеньем, Генри? — спросил викарий.

— Я спрошу его, — заверил Генри викария, — снова.

— Ни один человек не нуждается в утешении и поддержке религии больше, чем тот, что был на войне, — заверил Генри проповедник Райли, затем он посмотрел на небеса, пока силился вспомнить цитату. — «Облекитесь во всеоружии Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских», — процитировал он для Генри. — Я считаю, что на вашей семье хорошо скажется, если Джек выберет присоединиться к нам на молитве, — сказал он молодому мужчине, затем улыбнулся, — но вы не хранитель вашего брата.

— Нет, — ответил Генри, — но я попытаюсь.

— Вы можете сделать больше, — сообщил ему проповедник.

— Мы собираемся пойти на прогулку, отец, — сказала ему Мэри, чтобы избавить Генри от излишнего дискомфорта.

— Не припозднись, — сказал он ей. Все в деревне знали, что антиморальные действия всегда происходят после наступления темноты. Молодые, ухаживающие пары были тогда, особенно, восприимчивы к своим позывам, и легко могли «совершить грехопадение», так что Мэри и Генри разрешалось совершать свои ухаживания только в приличные часы.

— Мы не задержимся, — заверила отца Мэри, хоть она ничего не могла поделать с мыслью, что они отсутствовали бы достаточно долго, если бы хотели что-то вытворить.

***

У него в руке был нож, он пристально смотрел на него, смотря вниз на длинное лезвие с острым кончиком.

— Это не займет много времени.

— Это глупо, — сказала она ему.

— Никто не увидит, — сказал он ей. — Никто не узнает.

— Тогда в чем смысл?

— Мы будем знать, — напомнил ей Генри. — Я не думаю, что ты хочешь, чтобы все это увидели.

— Не хочу, — ее беспокоило, как жалобно она произнесла это.

— Мы далеко от протоптанных троп. Единственные люди, которые сюда приходят, будут заниматься тем же, чем и мы.

— Вырезать свои инициалы на дереве, — сухо заметила Мэри, — и сердечко вокруг них.

Генри погрустнел.

— Я думал, тебе оно понравится.

— Так и есть, — сказала она быстро, когда увидела разочарование на его лице. — Правда, — и в попытке подбодрить его она добавила: — ты не закончил наше сердце.

Он совершил последний надрез на дереве складным ножом, оставляя их инициалы, обрамленными грубым, неровным сердцем.

— Вот, — сказал он, довольный своими трудами.

Генри сложил нож и положил его обратно в карман своего пальто, мягко притягивая ее к себе. Поцелуи, что за этим последовали, были неловкими и односторонними. Генри ожидал, что такие вольности теперь позволительны, так как они гуляли вместе достаточно долго, и она эпизодически одарит ими его ближе к концу их прогулки и недолго. Они оба знали, что должны подождать до их брачной ночи, мифического времени, которое влечет за собой мгновенное лишение их совместной невинности одним махом.

Генри иногда оставался раскрасневшимся и возбужденным из-за ее настойчивости, чтобы они прекратили, но Мэри никогда не становилась слишком увлеченной, и она гадала, может что-то не так с ней, что она ничего не чувствовала в его объятьях. Они вовсе не были неприятными, но вот и все. Тем днем, однако, Генри увлекся.

— Генри! — предупредила Мэри его с широко распахнутыми глазами, когда почувствовала движение, а затем и прижимающуюся к ней жесткость.

Генри покраснел от стыда и тотчас же отступил от нее на шаг.

— Ох, Мэри, мне жаль, — он казался очень расстроенным. — Пожалуйста, прости меня.

Мэри хотела засмеяться, но сдержалась ради него, так как знала уже достаточно о мужчинах, чтобы знать, что они не выносят, когда над ними смеются, а тем более Генри.

— Конечно же, я прощаю тебя, — сказала она. — Я понимаю, мы не заходили так далеко. Все в порядке.

— Все не в порядке, — он казался на грани слез. — Я не думаю о тебе так, Мэри. Зверь в поле и то имеет больше выдержки.

Мэри взяла его за руку.

— Давай больше не будем говорить об этом. Погуляй со мной.

И она повела его прочь из-под деревьев.

***

Мэри вернулась домой одна, как раз к тому моменту, когда миссис Харрис покидала дом викария.

— Я ухожу к своим сестрам, — напомнила она Мэри, торопливо идя по тропинке. — Твой отец у Дина. Надеюсь, ты не будешь шалить.

Женщина сказала последнюю фразу, будто это была шутка, но на самом деле она не шутила.

Самый большой страх миссис Харрис заключался в том, что Мэри как-то опозорит себя, прежде чем вступит в законный брак.

Мэри наблюдала за уходом миссис Харрис, затем пошла в дом, намереваясь некоторое время почитать, пока ее отец не вернется от Дина, но затем она заметила, что дверь его кабинета приоткрыта. Проповедник Райли никогда не оставлял дверь своего кабинета открытой. Это было его личное пространство, где он писал свои наставления и занимался делами прихода. Серьезная комната, чей порог Мэри никогда не разрешалось пересекать. Возможно, именно из-за запрета, девушка толкнула дверь и шагнула внутрь.

Мэри вошла в кабинет своего отца тихо, чтобы иметь возможность услышать любые звуки преждевременного возвращения от него или миссис Харрис, но как только она оказалась внутри, она наслаждалась своим вторжением. Комната пахла сосновым табаком и старой кожей с книжных шкафов, заставленных тяжелыми, связанными томами религиозной тематики и древней истории, но ни одним романом, так как они были фривольными и не вели к самосовершенствованию. Там был граммофон, чтобы играла музыка, пока ее отец пишет свои проповеди, и старый, с вырезанным орнаментом стол с деревянным креслом, у которого было темно-красное мягкое сиденье, которое соответствовало инкрустации стола. Мэри прикоснулась к креслу, но не села в него. Она заметила, что ящик стола был слегка крив и выступал. Она знала, что ее отец всегда держит ящик стола закрытым. Когда она пришла позвать его на ужин, это было последней вещью, которую он сделал, после того как привел свои документы в порядок, и он держал ключ при себе. Она взяла маленькую, деревянную ручку и слегка потянула. Ящик открылся.

Содержимое по начало разочаровало ее: несколько официально выглядевших бумаг, которые оказались связаны с их проживанием в доме викария, карманные часы и две старые шариковые ручки, но мало других бумаг, за исключением металлической крепкой коробки. Мэри запомнила, как выглядело содержимое ящика, как все располагалось относительно друг друга, чтобы она могла восстановить их точное положение. Она осторожно поставила коробку на стол, затем открыла ее.

Внутри оказалось приличное количество золотых монет, которых Мэри никогда прежде не видела, но на каждой был с одной стороны портрет короля. Она поняла, что это должно быть соверены (прим.: английская, затем британская золотая монета), и что каждая очень ценна. Неудивительно, что ее отец всегда старался не забыть закрыть ящик. Проповедник Райли не доверял банкам, и Мэри посчитала, что это сбережения отца с его церковной зарплаты, от наследства родителей, плюс от имущества ее покойной матери.

Она уже собиралась закрыть крышку и вернуть коробку в ящик, когда заметила маленький коричневый конверт, который был полускрыт монетами в задней части коробки. Она осторожно его извлекла и открыла конверт в волнительном предвкушении, инстинктивно зная, что там содержалось нечто запретное. Сначала она подумала, что это были простые открытки, но вскоре Мэри поняла, что их нельзя было приобрести ни в одном обычном магазине.

На первой открытке, молодая японская женщина лежала на боку, крепко обнявшись с мужчиной. Оба были одеты в кимоно, но им позволили слегка распахнуться, а кимоно женщины было задрано, чтобы обнажить ее ноги и дать полный обзор области между ними, включая густой треугольник лобковых волос. Мужчина засунул руку под ее кимоно, чтобы схватить ее за грудь, пока засовывал огромный пенис в нее. Мэри была и шокирована, и заинтригована увиденным, особенно, когда поняла, что то, что она сперва восприняла как сцену изнасилования, противоречило довольному виду на лице женщины. Но была ли она наложницей или шлюхой, женой или рабыней, и что она делала в закрытом ящике стола ее отца?

Мэри скользнула карточкой вниз стопки, чтобы открыть другую, на которой другой мужчина брал вторую девушку. Ее одежда для удобства была собрана в верхней части тела, оставляя нижнюю часть обнаженной. Он толкался вперед в нее, и она казалась вполне довольной принять его.

Мэри рассмотрела каждую карточку по очереди, дюжина восточных сценок совокупления, где ничто не было скрыто от взгляда, и каким-то образом она знала, что ее отец не просто конфисковал эти запрещенные изображения у прихожанина. Они были его тайной, виновным удовольствием, тем, что он должен был скрывать и запирать. Обнаружение их девушкой открывало нечто новое для Мэри о нем и о мужчинах в целом.

Она осторожно засунула карточки обратно в конверт и положила его в коробку, прикрыв их верным количеством золотых соверенов, затем поставила коробку обратно в ящик и задвинула его в первоначальное положение, прежде чем тихо покинуть комнату.

Мэри нравилось считать, что она и Генри не имеют тайн друг от друга, и что позже, она расскажет ему о золотых соверенах, которые нашла в крепком ящике своего отца, но манкирует открытками.