Библейские истории для взрослых

Дочь Земля

Более трех лет мы пытались завести второго ребенка, вели себя так, как пара в одном из тех фильмов, которые можно взять напрокат, заглянув за шторку в видеосалоне Джейка, но ничего не получалось. Конечно, логика подсказывает, что второе зачатие должно быть не труднее первого. Ха! Мать-природа может быть коварной старой стервой, мы узнали это за двадцать с лишним лет фермерства в Центральной Пенсильвании.

Может, вы проезжали мимо нашего дома, фермы «Гарбер», что в двух милях от Ваалсбурга по шоссе 322? Клубника летом, яблоки осенью, рождественские елки зимой, спаржа весной — все это мы. Щенки таксы — круглый год. Продадим вам одного за три сотни долларов, с гарантией, что он или она будут любить детей, гонять кроликов с овощных грядок, и всегда с таким видом, словно обременены проблемами, которые гораздо серьезнее ваших.

Но тут доктор Бореалис заявил, что сможет, как он выразился, сделать матку Полли «более восприимчивой для репродукции», и мы воспрянули духом. Он прописал вагинальные суппозитории, капсулы прогестерона в оболочке масла какао. Вы храните их в холодильнике, но вот вы готовы использовать одну из них, и она тает во влагалище вашей жены, как драже «ММ» во рту. В тот же месяц мы забеременели.

И вот от радости мы не чуем земли под ногами. Все вспоминаем первый год жизни нашего сынишки, первые минуты после его рождения, то ощущение восторга от того, что просто решились, задумали и сделали, черт возьми.

Пришло время исследования околоплодной жидкости. Началось с того, что техник УЗИ показал живот Полли на мониторе, чтобы доктор Бореалис мог вести свой шприц прицельно и быть уверенным, что не проткнул плод. Мне нравился Бореалис. Он напоминал мне то полотно Нормана Рокуэлла, на котором внимательный пожилой деревенский доктор, этакий толстый коротышка, выслушивает стетоскопом куклу маленькой девочки.

Мы с Полли ждали девочку.

Как ни странно, плод никак не попадал в фокус. Или, если это он был в фокусе, то на плод он похож не был, это уж точно. Я был ужасно рад, что Полли не видела изображения на экране.

— Сбой в аппаратуре? — предположил техник УЗИ, напряженный и неулыбчивый юноша по имени Лео.

— Не думаю, — растерянно пробормотал Бореалис.

В баскетбольной команде «Ниттанийские львы» Пенсильванского колледжа я был центровым, и, черт меня возьми, наш ребенок сильно напоминал баскетбольный мяч.

Или, возможно, футбольный.

— Как она? — поинтересовалась Полли.

— Вроде круглая, — ответил я.

— Круглая, Бен? Что ты имеешь в виду?

— Круглая, — повторил я.

Лоб Бореалиса наморщился, покрылся такими глубокими бороздами, что хоть кукурузу сажай.

— Не нервничай, Полли. И ты тоже, Бен. Если это опухоль, она, вероятно, доброкачественная.

— Круглая? — переспросила Полли.

— Круглая, — подтвердил я.

— Так или иначе, будем брать пробу, — обратился доктор к технику Лео. — Возможно, в лаборатории смогут найти объяснение.

Ну вот, Бореалис сделал Полли местную анестезию, затем ввел шприц, и на телевизоре появилась игла, тыкавшаяся вокруг нашего плода, подобно щупу, который пытаются всунуть в движок «шевроле». Словно это было самое обычное исследование околоплодной жидкости, доктор осторожно проколол плодный пузырь, хотя чувствовалось, что он не примирился с ситуацией, да и я выглядел довольно жалко.

— Круглый? — снова переспросила Полли.

— Верно, — подтвердил я.

Чуть позже, когда я собирал в саду джонатан — бывшему баскетбольному центровому не нужна стремянка, — Аса, наш одиннадцатилетний рыжеволосый викинг, подбежал ко мне и сказал, что звонит Бореалис.

— Мама спит, — объяснил сынишка. — От лекарств всегда такой усталый, да?

До кухни я летел пулей. Схватив трубку, я засыпал доктора вопросами: «Все ли в порядке с Полли?», «Что это, беременность?», «Планируется ли операция in utero [3], чтобы исправить положение?»

— Во-первых, — прервал меня Бореалис, — СА-125 [4] у Полли всего девять, так что это, вероятно, не злокачественное.

— Слава богу.

— И хромосомный показатель в норме — сорок шесть, насколько помню. Удивительно, что у нее вообще есть хромосомы.

— У нее? Это она?

— Мы хотели бы еще раз посмотреть на УЗИ.

— Это она?

— Конечно, Бен. Две Х-хромосомы.

— Зенобия.

— Если у нас будет девочка, мы дадим ей имя «Зенобия».

Так что мы снова отправились в гинекологическое отделение Ваалсбурга. Бореалис вызвал троих друзей из университета: Гордона Хашигана, бодрого старикашку, заведовавшего кафедрой медицинской антропологии в университете Раймонда Дарта; Сюзан Крофт, шепелявую специалистку по генетике с суровым лицом, и Абнера Логоса, худощавого эпидемиолога с бородкой а-ля Мефистофель, который каким-то образом находил время работать еще председателем совета по общественному здравоохранению Центрального округа. Полли и я вспомнили, что голосовали против него.

Техник Лео уложил Полли на кушетку, подключил свой аппарат и нащелкал больше снимков, чем делает многодетная японская семья при посещении Диснейленда, а затем все три профессора с серьезным видом склонились над распечатками, что-то тихонько бормоча друг другу, почти не разжимая тонких, плотно сжатых губ. Через десять минут они позвали Бореалиса.

Доктор скатал распечатки, сунул их под мышку и провел Полли и меня в свой кабинет — вполне симпатичный и хорошо пахнущий, не то что офис, который мы устроили в собачнике собственного дома. Бореалис выглядел взвинченным и будто виноватым. На висках выступил обильный пот, словно роса на мухоморе.

Доктор развернул снимки, и мы увидели, что нашребенок совершенно не похож на других детей. И дело было не только в несомненной сферичности — нет, настоящей неожиданностью был цвет кожи.

— Похоже на один из снимков Земли, сделанных астронавтом с лунной орбиты, — заметила Полли.

Бореалис кивнул.

— Здесь у нас, например, что-то вроде океана. А эта штуковина похожа на континент.

— А это что? — поинтересовался я, показывая на белую массу в нижней части сферы.

— Ледяная шапка на Южном полюсе, — ответил Бореалис. — Мы можем сделать процедуру в следующий вторник.

— Процедуру? — переспросила Полли.

Похоже, доктор ожидал этого неприятного разговора.

— Полли, Бен, все дело в том, что я бы не рекомендовал вам донашивать этот плод. И профессора в соседней комнате того же мнения.

В моем желудке забурлило.

— А я думала, результаты исследования нормальны, — изумилась Полли.

— Постарайтесь понять, — сказал Бореалис, — этот плод вряд ли можно назвать ребенком.

— Тогда как же вы называете ее? — спросила Полли.

Доктор скорчил гримасу.

— В настоящий момент… биосферой.

— Как?

— Биосферой.

Когда Полли сердится, она раздувает щеки, словно резиновая игрушка, или кобра, или древесная лягушка в брачный период.

— Вы намекаете на то, что мы не сможем о ней позаботиться, вы это хотите сказать? Разве мы плохо справились с другим нашим ребенком? Нашему мальчику присудили второй приз за проект на научно-технической выставке Центрального округа.

— «Организованный контроль над размножением непарного шелкопряда», — пояснил я.

На лице Бореалиса появилось совершенно откровенное неодобрение.

— Неужели вы действительно собираетесь рожать это образование?

— Угу, — подтвердила Полли.

— Но это же биосфера.

— Ну и что?

Лицо доктора, напоминавшее ангельский лик с картины Нормана Рокуэлла, сморщилось.

— Не выйдет. Она не сможет родиться естественным путем, — отрезал он, словно привел решающий аргумент.

— Тогда мы готовимся к кесареву, да? — не сдавалась Полли.

Бореалис всплеснул руками, словно имел дело с парочкой тупоголовых простаков. Люди думают, что если ты фермер — значит, деревенщина, хотя я, вероятно, взял в прокате больше видеокассет с фильмами Ингмара Бергмана, чем Бореалис, причем с субтитрами, а не дублированных, и информационный бюллетень «Назад к Земле», который мы издаем, намного интереснее и грамотнее, чем брошюры «Памятка беременным», которые нам постоянно совал доктор.

— Вот мой домашний телефон, — сказал он, нацарапав цифры на рецептурном бланке. — Если что-нибудь случится, сразу же звоните.

Тянулись дни. Полли все больше разносило, она становилась все круглее и круглее, и к декабрю стала такой огромной и круглой, что не могла уже ничего делать, разве что с трудом набирать на нашем «Макинтоше» рождественский выпуск бюллетеня «Назад к Земле», ходила по ферме вразвалку, как огромный дирижабль «Гинденбург» в поисках Нью-Джерси. И разумеется, мы не могли, как все будущие родители, радоваться, представляя новорожденного малыша в нашем доме. Всякий раз, когда я входил в комнату Зенобии и видел кроватку и столик для пеленания, картинку Коржика на стене, сердце мое стискивал железный обруч тоски. Мы часто плакали, Полли и я. Забирались в кровать, крепко обнимали друг друга и плакали.

И когда морозным мартовским утром начались родовые схватки, мы почувствовали даже что-то вроде облегчения. Голос у Бореалиса, снявшего трубку, был довольно очумелый — было три часа ночи, — но он мгновенно проснулся, явно обрадовавшись перспективе покончить наконец-то с этим вопиющим безобразием. Думаю, его устроил бы вариант мертворожденного младенца.

— Схватки — как часто?

— Через каждые пять минут, — сообщил я.

— Боже правый, так часто? Эта штуковина действительно уже продвигается.

— Мы не называем ее «штуковиной», — вежливо, но твердо поправил я.

К тому времени как я отвез Аса к моим родителям, схватки повторялись каждые четыре минуты. Полли уже начала дышать по Ламазу. Если не считать того, что на этот раз должно было быть кесарево и речь шла о биосфере, все происходило точно так же, как и тогда, когда у нас родился мальчик. Мы примчались в Мемориальную клинику Ваалсбурга; стояли в холле, где Полли, пока компьютер проверял номер нашей страховки, тяжело дышала, словно перегревшийся колли; поднимались на лифте в родильное отделение: Полли — в кресле-каталке, я, нервно переминаясь с ноги на ногу, сбоку от нее; переоделись в больничную одежду — белый халат для Полли, зеленый хирургический с такой же шапочкой — для меня. Пока все шло нормально.

Бореалис уже был в операционной, а с ним бригада в минимальном составе. Ассистент резкими чертами лица напоминал хищную птицу, на этом лице выделялся нос, такой острый и тонкий, что им можно было бы вскрывать письма. Анестезиолог был смуглым, смазливым латиносом, такие лица можно увидеть на упаковках презервативов. Операционная сестра оказалась нескладной молодой женщиной, усыпанной веснушками, с совиными глазами и с рыжими волосами, заплетенными в косички.

— Я предупредил всех, что мы ожидаем аномальный плод, — сказал Бореалис, кивая в сторону бригады.

— Мы не называем ее аномалией, — жестко поправил я доктора.

Меня поставили у изголовья Полли — она была в сознании, потому что анестезию сделали местную, обезболив все, что ниже диафрагмы — как раз то, что находилось за белой шторкой, а шторку используют, чтобы матери, которым делают кесарево сечение, не видели того, что с ними делают. Бореалис и его напарник приступили к работе. В сущности, это напоминало прокручивание назад записи процесса фарширования индейки: доктор сделал разрез и начал копаться внутри, а спустя несколько минут извлек предмет, напоминавший глобус компании «Ранд Макнелли», покрытый ванилиновой глазурью и оливковым маслом.

— Есть! — крикнул я Полли. Несмотря на то, что Зенобия не была обычным ребенком, во мне шевельнулось что-то вроде отцовского чувства, и я ощутил покалывание по всему телу. — Наш ребенок появился на свет! — воскликнул с придыханием я, и слезы покатились из глаз.

— Черт возьми! — воскликнул ассистирующий хирург.

— Господи! — вторил ему анестезиолог. — Господи Иисусе, Царю Небесный!

— Что за черт? — изумилась сестра. — Да это же мяч!

— Биосфера, — поправил Бореалис.

Громкий, хлюпающий, пронзительный крик наполнил комнату: наша маленькая Зенобия истошно вопила, совсем как любой обычный ребенок.

— Это она? — хотела знать Полли. — Это ее плач?

— Конечно, милая, — подтвердил я. Бореалис передал Зенобию сестре:

— Оботрите ее, Пэм. Взвесьте. Все как обычно.

— Вы шутите, черт возьми, док! — возмутилась та.

— Оботрите, — приказал доктор.

Пэм схватила губку, погрузила ее в самый глубокий океан Зенобии и начала протирать ее северное полушарие. Наш ребенок ворковал и гукал от удовольствия — и это продолжалось даже тогда, когда сестра понесла его в другой конец комнаты, чтобы положить на весы.

— Девять фунтов и шесть унций, — объявила Пэм.

— Ого, большая, — произнес Бореалис каким-то надтреснутым голосом.

Зенобия, как я понял, поразила его до глубины души. Глаза доктора увлажнились, и в слезах его замерцали операционные светильники.

— Вы слышали, какой у нее сильный голос?

Теперь он занялся плацентой, осторожно извлекая влажный кровавый сгусток, напоминающий реквизит одного из тех фильмов о каннибалах-зомби, которые Аса брал в видеосалоне Джейка, — док внимательно изучал его, словно этот комок плоти мог заключать в себе какую-нибудь подсказку к разгадке особенностей анатомии Зенобии.

— Уже измерили ее окружность? — спросил он. Сестра бросила на него умоляющий взгляд и приложила измерительную ленту по экватору ребенка.

— Двадцать три с половиной дюйма, — объявила она.

Меня удивило то, что океаны Зенобии удерживались на ее поверхности, не проливаясь на пол. Неужели у такого крохотного существа столь большая сила притяжения?

Наступил главный момент. Пэм завернула нашего ребенка в розовую простынку и поднесла к нам, и мы впервые смогли ее как следует разглядеть. Зенобия светилась. И благоухала озоном. Она была окутана атмосферой — клочковатой пеленой облаков и туманов. А какие прелестные горы мы увидели сквозь просветы в облаках, какие пышные зеленые долины, удивительные пустыни, великолепные плато, блестящие озера.

— Она прекрасна, — прошептала Полли.

— Прекрасна, — вторил ей Бореалис.

— Ужасно синяя, — всполошился я. — Достаточно ли ей кислорода?

— Подозреваю, что это нормально, — заметил доктор. — Все эти океаны…

Полли инстинктивно распахнула халат и, взяв Зенобию за два противоположных архипелага, прижала Северный полюс к себе.

— Ух, холодно, — взвизгнула она, когда ледяная шапка присосалась к ней. Она отняла биосферу от груди, из соска закапало молозиво, а на лице Полли застыло что-то среднее между улыбкой счастья и гримасой боли. — Х-холодно, — повторила она, возвращая Зенобию к груди. — Бр-р-р…

— Сосет? — взволнованно спросил Бореалис. — Она действительно берет грудь?

Никогда не видел Полли счастливее.

— Конечно же, берет. Сиськи у меня — что надо. Бр-р-р…

— Ну и денек, — заметил ассистирующий хирург.

— Кажется, меня сейчас стошнит, — объявил анестезиолог.

Обдумывая прошедшее, я ужасно рад, что взял напрокат детское сиденье для автомобиля и забрал ребенка домой из Мемориальной клиники Ваалсбурга в тот же вечер. Оставить Зенобию в отделении для новорожденных было бы полной катастрофой, потому что все сплетники и искатели сенсаций в Центральном округе слетелись бы, как мухи на мед, словно она была двухголовым теленком на сельскохозяйственной ярмарке. И я убежден в том, что те пять дней, которые я провел с ней наедине, пока Полли зализывала раны в больнице, стали самыми важными для отца и дочери. Какие светлые воспоминания остались у меня о том, как я сидел в гостиной с Зенобией, уютно устроившейся у меня на руках, весь завернутый в желто-зеленый брезент, чтобы ее океаны не промочили рубашку; с томительной нежностью я вспоминаю, как вставлял пластмассовую соску в воронкообразное углубление на ее Северном полюсе и наблюдал, как «симилак» стекает в шахту вдоль ее оси.

Тяжело было вести хозяйство на ферме без Полли, но подключились мои родители, и даже Аса перестал бесконечно слушать группу «Апостольская благодать» и помогал нам выпускать апрельский номер «Назад к Земле», номер, в котором мы призывали жителей штата приезжать к нам на ферму и самим собирать для себя спаржу. («И помните, что мы добавляем «ротенон» в почву только после сбора урожая, так что на самих побегах не остается пестицидов».) В нижнем правом углу мы поместили объявление в яркой розовой рамке: «РАДЫ СООБЩИТЬ ВАМ О РОЖДЕНИИ НАШЕЙ ДОЧЕРИ, ЗЕНОБИИ, БИОСФЕРЫ, 10 МАРТА… 9 ФУНТОВ 6 УНЦИЙ… 23,5 ДЮЙМА».

Мои родители, да благословит их Бог, притворялись, что не замечают, насколько Зенобия необычный ребенок. У меня до сих пор сохранился лоскутный шарф, рукоделие моей мамы, на каждом кусочке которого изображено экзотическое животное, представляющее различные буквы алфавита: А — аллигатор, Б — бизон, З — зебу. Что же касается папы, он все время твердил, что, когда его внучка немного повзрослеет, он будет возить ее на рыбалку на пруд Парсонов, привязывая леску к вершине ее самой высокой горы.

В соответствии с книгами по педагогике Аса был уже слишком зрелым для таких жестоких и нецивилизованных вещей, как детская ревность; ведь, в конце концов, его и Зенобию разделяло более чем десятилетие — одиннадцать лет, два месяца и восемь дней, если быть точным. Куда там! Мне, например, вспоминается такой случай: Аса отколупал обувным рожком один из ледников Зенобии и использовал его для охлаждения бутылки кока-колы. А еще был случай, когда он загрязнил ее Ледовитый океан банкой смазочного масла «Три-в-одном». Но самое ужасное, что он сбрил самую красивую сосновую рощу одноразовой бритвой «Бик».

— Что ты себе позволяешь? — бурно возмущался я, чего категорически не рекомендует доктор Лайонел Дабнер в своей книге «Самодостаточный родитель».

— Я ненавижу ее! — крикнул в ответ Аса, прямо как ребенок из главы книги д-ра Дабнера о синдроме Каина и Авеля. — Ненавижу ее, ненавижу!

Даже когда брат над ней не издевался, от Зенобии все равно было много шума — резкие, истеричные вопли, словно из ее разломов извергались вулканы. Часто она становилась настолько неуправляемой, что приходилось оставлять Аса на моих родителей и везти ее по шоссе 322 на вершину горы Небесный крюк, открытое всем ветрам плато, на одном конце которого располагался видеосалон Джейка, кабинет иглотерапии и педикюрный салон, а на другом — Млечный Путь.

«В тот самый миг, когда наш «лендровер» останавливался в том месте, откуда видны звезды, — писал я в «Назад к Земле», — Зенобия успокаивалась. Мы отстегивали ее от сиденья, — сообщал я читателям, — и сажали на утес, она тут же начинала вращаться вокруг своей оси и тихонько клокотала от удовольствия — словно каким-то образом знала, там — звезды, словно осязала их своей темной глинистой кожей».

Через много лет, к своему великому изумлению, я узнал, что практически все, кому мы рассылали газету, относились к рассказам о Зенобии в «Назад к Земле» как к явным выдумкам. Наши подписчики никогда не верили тому, что мы писали о нашем ребенке, не верили ни единому слову.

Самый запомнившийся наш визит на гору Небесный крюк начался с метеоритного дождя. Снова и снова яркие капли проносились по небу, словно Большой Пес только что искупался и теперь встряхивается, чтобы обсушиться.

— Фантастика! — воскликнул я.

— Изысканно, — заметила Полли.

— Вот это да, — произнесла Зенобия.

Мы с женой ахнули в унисон.

— Конечно же, это не просто мусор, не так ли, мама? — продолжал наш ребенок, вереща пронзительным голосом, голосом заговорившего вдруг енота. — Хлам планет, сгорающий в атмосфере?

— Ты умеешь говорить! — захлебываясь от восторга, пропела Полли.

— Умею, — подтвердила Зенобия.

— Почему же ты нам не сказала! — удивился я. Наш ребенок повернулся вокруг оси, показав нам восточную поверхность северного полушария.

— Когда начинаются разговоры, все так… ну, усложняется, что ли? Я предпочитаю простоту.

Слова Зенобии звучали так, словно она произносила их сквозь электрический вентилятор.

— Эх, но мне здесь нравится. Видишь те звезды, папа? Они притягивают меня. Понимаешь, о чем я? Зовут меня.

И в этот момент я заметил, что моя дочь была уже в воздухе, парила в двух футах над землей, словно воздушный шарик с гелием.

— Осторожно, — всполошился я. — А то…

— А то что?

— Упадешь в небо.

— Конечно, папа. Буду осторожнее.

Омытые лунным светом облака Зенобии светились ровным золотым сиянием. Ее голос стал тихим и мечтательным.

— Во Вселенной такое одиночество. Она наполнена сиротами. Только некоторые, кому очень повезет, находят свой дом.

Наш ребенок плавно опустился на камни.

— Мне повезло.

— Это нам повезло, — заявила Полли.

— Твоя мама и я, мы тебя обожаем, — добавил я.

С Северного полюса нашего ребенка слетел едва слышный вздох, поднялся легкий туман, словно пар из носика чайника.

— Иногда мне становится так страшно.

— Не бойся, — прошептал я, сталкивая носком ботинка камешек в долину.

Зенобия повернула свой эквивалент Африки в сторону Венеры.

— Я все время думаю о… истории, так это называется, водителях Моисея, Амраме и Иохаведе. Как они взяли своего ребенка и пустили его плыть по реке в корзинке.

Она перестала вращаться, и ее ледники заискрились в лунном свете.

— Я все время об этом думаю и о том, что это было необходимо.

— Мы никогда не бросим тебя в реку, — сказала Юлли.

— Никогда, — твердо повторил я.

— Это было так необходимо, — повторила Зенобия высоким печальным голосом.

В день рождения Асы, когда ему исполнилось двенадцать, позвонил Бореалис — справиться о нашем ребенке. Я сообщил ему, что в окружности она уже тридцать один дюйм, что она прелесть, но вскоре стало очевидно, что он позвонил не просто поболтать. Он хотел заехать к нам с Хашиганом, Крофт и Логосом.

— Что они хотят от нее? — поинтересовался я.

— Просто посмотрят.

— Что еще?

— Просто посмотрят, и все.

— Вы как раз успеете на праздничный торт, — фыркнул я, хотя на самом деле вовсе не хотел, чтобы кто-то из этих «светил» пялился на нашу крошку хотя бы минутку.

Впрочем, торт Асы попробовал только Бореалис. Его два дружка и подружка были уж слишком серьезными типами, и их приводила в ужас сама мысль о том, чтобы есть с картонных тарелок с изображением группы «Апостольская благодать». Они явились в дом, ощетинившись инструментами — стетоскопами и осциллографами, термометрами и спектрометрами, счетчиками Гейгера, электроэнцефалографами, шприцами, пинцетами и скальпелями. Едва завидев Зенобию, мирно спящую в своей кроватке, все четыре доктора ахнули в четырех разных регистрах, подобно квартету клиентов парикмахерской, которым одновременно вылили на голову нестерпимо горячую воду.

Хашиган заявил, что Зенобия есть, «возможно, самая важная находка со времен Тунгусского метеорита». Крофт похвалила нас за то, что мы не сообщили о Зенобии «Нэшнл инквайрер» и другим средствам массовой информации. Логос изрек, что, согласно какой-то там теории трансцендентальных мутаций, «рано или поздно должна была появиться биосфера, рожденная человеком». Он даже привел соответствующую формулу.

Они щупали нашего ребенка, тыкали в него пальцами и инструментами, обследовали со всех сторон, взяли биопсию ее коры. Затем — пробы воды, образцы нефти, состригли несколько пучков джунглей и прихватили полдюжины щепоток песков пустынь, запечатывая каждый трофей в герметичную коробочку.

— Нам нужно убедиться, что в ней нет смертельных патогенных микроорганизмов, — пояснил Логос.

— У нее никогда не было даже краснухи, — возмутилась Полли. — Даже аллергической сыпи.

— Да что вы! — воскликнул Логос, запирая экссудаты моего ребенка в свой кейс.

«В течение этого разбойничьего налета, — писал я в ноябрьском номере «Назад к Земле», — Зенобия даже не пикнула. Я подозреваю, ей хотелось, чтобы все думали, будто она — это просто большой глупый камень».

Теперь, после того как столь важные персоны продемонстрировали интерес к нашей биосфере, и Аса изменил свое отношение к сестре. Зенобия в его глазах перестала быть «страшненькой сестренкой». И даже докучливой глупышкой. Она стала самым большим его хобби, конечно, после бейсбольных карточек.

Аса захотел получить на Рождество учебный биологический набор с микроскопом и несколько софитов, и вскоре мы узнали зачем. Он подвесил софиты над кроваткой Зенобии, установил микроскоп и приступил к работе, тщательно исследуя сестренку с дотошностью Луи Пастера, напавшего на след возбудителей бешенства. Он вел подробный журнал, в котором регистрировал наблюдаемые изменения: буйное цветение тропических лесов Зенобии, медленный танец континентальных громад, рост и сдвиги шельфовых ледников — и, что самое удивительное, внезапное появление в морях фосфоресцирующих рыб и странных водяных ящериц.

— У нее рыбы! — завопил Аса, несясь по дому. — Мам! Пап! У Зенобии ящерицы и рыбы!

«Возникли ли жизненные формы на нашем ребенке спонтанно, — сообщали мы читателям «Назад к Земле», — или благодаря какому-то внешнему влиянию, это вопрос, на который мы еще не готовы ответить».

Через месяц наш сын, пользуясь научной терминологией, выдвинул гипотезу, объяснявшую перемены облика Зенобии. По мнению Асы, происходящее на его сестре было прямо связано с атмосферными изменениями на ферме «Гарбер».

И он был прав. Как только одна из наших с Полли ссор заканчивалась холодным молчанием, рыбы Зенобии переставали светиться, а ее ледники надвигались на экватор. Если пошатнувшиеся финансы омрачали наше настроение, Зенобию на долгие часы окутывала пелена мокрого серого тумана. От сердитых слов, которыми мы понукали Асу убрать у себя в комнате, океаны нашей крошки пузырились и бурно закипали, словно забытый на плите суп.

«Ради Зенобии мы решили, что в семье должны быть спокойные, доброжелательные отношения, — писали мы в «Назад к Земле». — Мы пообещали себе быть вежливыми друг с другом. Почему-то нам показалось аморальным связывать благополучие биосферы с чем-то столь рискованным, как эмоциональные подъемы и спады в простой американской семье».

Хотя нам и следовало бы истолковать появление рыб и ящериц на нашей дочери как предвестников неких будущих событий, появление динозавров застало нас врасплох. Но вот же они, настоящие юрские динозавры, тысячами вышагивающие по Зенобии с гордым видом, словно она была декорацией для римейка какого-нибудь «Кинг-Конга». Как нам нравилось наблюдать в окуляр микроскопа сына за разворачивающейся там доисторической драмой: за свирепыми тираннозаврами, набрасывающимися на свою добычу, стаями птеродактилей, парящих в тропосфере, как ожившие «Боинги-727» (хотя они и не были настоящими динозаврами, как объяснил впоследствии Аса), стадами добродушных утконосов, лениво слоняющихся по болотам нашей малютки. Это был величайший научный проект, доведенная до совершенства игрушечная электрическая железная дорога, представление блошиного цирка режиссуры великого Сесила Б. Де Милля.

— Она меня беспокоит, — признался мне Аса через месяц после появления динозавров, — рН ее осадков 4,2, тогда как должен быть 5,6.

— А?

— Должен быть 5,6.

— Ты о чем?

— Я о кислотных дождях, папа. О том, что озера Зенобии становятся такими же мертвыми, как Луна.

— Кислотные дожди? — изумился я. — Да как такое возможно? На ней ведь даже нет людей.

— Я знаю, папа, но они есть у нас.

«Печальные новости», — написал я в «Назад к Земле». Возможно, если бы Аса не уехал в компьютерный лагерь, все бы сложилось совсем по-другому.

Было четвертое июля. Мы пригласили нескольких друзей к себе на импровизированный обед с волейбольным турниром, который всегда проводили на северном выгоне, и вскоре по ферме слонялись толпы скучающих детей, у которых так и чесались руки. Подозреваю, что один из них забрел в комнату нашей малютки и, ошибочно приняв ее за какую-то игрушку, вынес во двор. В этот момент, очевидно, у детей родилась идея. Глупая, извращенная, злобная.

Они решили отнести Зенобию на псарню.

Ужасный шум — смесь детского смеха, собачьего лая и криков биосферы — заставил Полли и меня бежать во весь дух. Мое первое впечатление — словно происходило какое-то причудливое и невообразимое спортивное соревнование, игра в аду, фантазия курильщика опия. Затем жестокая реальность открылась мне: нашу дочку схватили собаки. Да, да, пять сук и дюжина щенков, неуклюже тычась мордами, гоняли ее по сараю, пытаясь подмять под себя лапами. Они сцарапывали ее ледяные шапки, вгрызались в острова, лакали океаны.

— Папа, убери их от меня! — рыдала Зенобия, катаясь в облаках пыли и соломы. — Отгони!

— Помоги ей! — закричала Полли.

— Мамочка! Папочка!

Прыгнув в исходящую слюной и злобой свору псов, я стал бить их кулаками в нос, отпихивать коленями в стороны. Каким-то образом мне наконец удалось обхватить свою крошку вокруг экватора, и, резко потянув, я высвободил ее из массы взмокшей шерсти, слюнявых языков и острых клыков. Прижимая ее к груди, я выскочил из псарни, ничего вокруг не замечая.

Следы от зубов испещрили сушу Зенобии, подобно метеоритным кратерам. Самый большой ее континент раскололся в пяти местах. Из коры сочилась сырая нефть, а горы блевали лавой.

Но хуже всего было непоколебимое убеждение нашей дочери в том, что случилась какая-то невосполнимая потеря.

— Где мои динозаврики? — завопила она. — Я не чувствую своих динозавров.

— Ну-ну, Зенобия, детка, — попытался я успокоить ее.

— С ними все будет в порядке, — добавила Полли.

— Они и-и-исчезли, — выла Зенобия. — О-е-ей, мамочка, они исчезли!

Я побежал с нашей малышкой в детскую и поместил ее под микроскоп Асы. Вымирание: верно, все до ужаса верно. Болота Зенобии были пусты; саванна лишена доисторической жизни; в лесах не осталось ни одного позвоночного.

Она была безутешна.

— Мои апатозаврики! — причитала она. — Где мои апатозаврики? Где?

Затоптаны в прах, развеяны в пространстве.

— Ну-ну, дорогая, — утешала ее Полли. — Не плачь.

— Верните мне их.

— Ну-ну, — все повторяла Полли.

— Я скучаю по ним.

— Ну-ну.

— Пусть они вернутся.

В тот вечер, когда Аса вернулся из лагеря, к нам заглянули Бореалис и его дружок Логос, поспев на кусочек знаменитого малинового пирога, фирменного блюда фермы «Гарбер». Вид у Бореалиса был раздраженно-сконфуженный.

— Мой друг должен вам кое-что сообщить, — сказал он. — Речь идет о некоем предложении.

Проглотив целую банку смешанного с буковыми орешками пюре из батата и высосав две бутылки «симилака», малышка уже спала. Ее посапывание, похожее на звуки флейты, иногда доносилось до кухни, где Полли и Аса обслуживали наших гостей.

Логос сел, положив длинные тонкие ручки на клеенку в красно-белую клетку, словно пытаясь поднять стол в воздух усилием воли.

— Бен, Полли, начну с того, что я человек нерелигиозный. Не из тех, кто склонен верить в Бога. Но…

— Да? — прервала его Полли, поднимая брови с неподдельным изумлением.

— Но я не могу отделаться от мысли, что ваша Зенобия была… ну, ниспослана. Мне кажется, что само Провидение опустило ее нам на колени.

— Мне на колени, — поправила его Полли. — Мне и Бену.

— Мне кажется, все дело в этих прогестеронных суппозиториях, — вставил я.

— Вы когда-нибудь слышали о том, как в старину шахтеры брали с собой в забои канареек? — поинтересовался Логос, отправляя вилкой в рот липкий ком малинового джема. — Когда канарейка начинала пронзительно кричать, или, наоборот, переставала петь, или падала замертво на дно клетки, люди знали — в шахту просачиваются ядовитые газы.

Глава общественного совета по здравоохранению расправился со своим куском пирога.

— Так вот, Бен и Полли, мне кажется, что ваша Зенобия — нечто в этом роде. Мне кажется, что Бог дал нам канарейку.

— Она — биосфера, — заметил Аса.

Ни у кого не спрашивая, Логос вонзил нож в оставшуюся часть пирога и отрезал себе большой кусок.

— Я всю неделю звонил в Вашингтон, и, должен сознаться, новости очень, очень хорошие. Готов, Бен, готова, Полли? — Председатель весело подмигнул нашему мальчику: — Готов, сынок? Вот.

И он сделал рукой жест, словно разворачивал пачку денег.

— Министерство внутренних дел готово заплатить вам триста тысяч долларов — то есть триста тысяч наличными — за Зенобию.

— О чем вы? — недоуменно спросил я.

— О том, чтобы купить эту вашу канареечку за триста тысяч баксов.

— Купить? — переспросила Полли, раздувая щеки. Полли — кобра, крикливая древесная лягушка.

— Она — живое подобие окружающей среды, о чем мы всегда мечтали, — вмешался Логос. — На Зенобии мы сможем убедительно смоделировать долгосрочные последствия воздействия фтороуглеродов, окиси азота, ртути, метана, хлора и свинца. Впервые, даже не покидая лаборатории, мы сможем изучать влияние вырубки лесов и истощения озонового слоя.

Полли и я пристально смотрели друг на друга, мы клялись друг другу, мы обещали друг другу взглядами. Мы были патриотами Америки, я и моя жена, но никто не лишит озона наше чадо, даже сам президент Соединенных Штатов.

— Взгляните на все это с государственной точки зрения, — продолжил Бореалис.

В одной руке он держал кофейную чашку, другой нервно теребил кухонную штору.

— Если ученые смогут наконец предложить неопровержимый сценарий экологической катастрофы, тогда правительства всего мира, возможно, по-настоящему прислушаются, и Аса будет расти на безопасной и чистой планете. Все останутся в выигрыше.

— Зенобия ничего не выиграет, — возразила Полли.

Бореалис шумно отхлебнул из своей чашки.

— Да, но всеобщее благо перевешивает, верно, друзья мои?

— Она ведь просто шар, бог ты мой, — возмутился Логос.

— Она — наш шар, — заметил я.

— Наш ребенок, — добавила Полли.

— Моя сестра, — сказал Аса.

Логос принялся поглаживать бородку.

— Послушайте, мне бы очень не хотелось изображать «крутого» с такими милыми людьми, как вы, но у вас действительно нет выбора. Мы получили результаты тестов, и дело в том, что в вашей биосфере обнаружен нераспознанный обезьяний Т-лимфотропный ретровирус. Как глава общественного совета по здравоохранению нашего округа я наделен полномочиями немедленно удалить это создание с подведомственной мне территории и поместить его в карантин.

— Дело в том, — фыркнул я, подражая Логосу. — Дело в том — дело в том, что от нашей малышки не смогла бы схватить насморк даже моя двоюродная бабушка Дженнифер. — Я стрельнул глазами в Бореалиса. — Я прав?

— Ну… — замялся доктор.

Логос хрюкнул, как одна из свиней, которых мы выращивали еще до того, как цены на свинину упали.

— Думаю, вам лучше уйти, господа, — холодно кивнула на дверь моя жена.

— У нас целая псарня собак, — сообщил Аса тоном, одновременно веселым и угрожающим. — Злющих-презлющих, — добавил он, резко мотнув головой.

— Я вернусь, — сказал председатель, поднимаясь. — Завтра. И не один.

— Ублюдок! — крикнула ему вслед Полли.

Впервые я услышал от нее это слово.

Так что мы сделали то, что должны были сделать; подобно Амраму и Иохаведе, сделали то, что было необходимо. Машину вела Полли. Я предавался тягостным раздумьям. Всю дорогу по шоссе 322 Зенобия, надежно пристегнутая ремнем, неподвижно сидела на заднем сиденье, постанывала и похныкивала. Время от времени Аса наклонялся и нежно проводил щеткой для волос по джунглям ее южного полушария.

— Роскошное ночное небо, — заметил я, отстегивая нашу малышку и вынося ее в прохладную сентябрьскую темноту.

— Я вижу. — Зенобия попыталась скрыть дрожь в голосе.

— Не нравится мне это, — молвил я, шагая к обрыву. Внутри у меня все сковало льдом, словно один из ледников Зенобии каким-то образом оказался у меня под сердцем. — Не нравится, не нравится…

— Это необходимо, — сказала она.

Следующие двадцать минут мы выбирали для дочки подходящее созвездие. Храбрый Орион; верная Кассиопея; старая ворчунья Малая Медведица; мохнатая Большая Медведица с галактической проседью звездной пыли. Аса остался у «лендровера»: он стоял, ковыряя носком землю, и отказывался подойти к нам, хотя в сто раз лучше нас знал астрономию.

— Давайте поскорее покончим с этим, предложила наша девочка.

— Нет, — возразила Полли, — у нас вся ночь впереди.

— Через час легче не станет.

— Дайте мне ее подержать, — вдруг попросил Аса, подойдя к обрыву.

Он взял сестру на руки и поднял ее к мерцающему небу. Затем зашептал ей какие-то бессвязные обрывки фраз, показавшиеся мне совершенно лишенными смысла, — голос морских глубин, говор ионов водорода и инфракрасного солнечного излучения. Я ждал, глядя на видеосалон Джейка, витрины которого были заклеены афишами переснятой Джо Данте «Войны миров».

— На, — захлебываясь слезами, выдавил из себя наш мальчик, — сделай это сам.

Я осторожно принял биосферу из рук сына. Крепко стиснув Зенобию в объятиях, я поцеловал ее в самую сухую пустыню, пока Полли нежно гладила ее по экватору. Зенобия рыдала, и слезы ее заполнили все пересохшие русла, обмелевшие озера, залили поймы рек. Максимально вытянув руки, я поднял нашу дочь высоко над головой.

Один раз, всего один только раз на баскетбольной площадке мне удался трехочковый бросок.

— Мы будем скучать по тебе, дорогая, — сказал я Зенобии.

Она показалась мне невесомой и воздушной, словно елочный стеклянный шарик, из тех, что мы вешали в Рождество на елку на ферме «Гарбер». Все было так, как она предрекла: «ее звали звезды». Они притягивали ее кровь.

— Мы тебя любим, — тяжело всхлипнула Полли.

— Папочка! — позвала Зенобия со своего высокого пьедестала. И слезы моей девочки брызнули мне на лицо каплями дождя. — Мамочка! — зарыдала она. — Аса!

Резко и мгновенно сжавшись, я сделал бросок. Неплохой — сильный и прямой. И Зенобия беззвучно слетела с кончиков моих пальцев.

— До свидания! — закричали мы хором, когда она воспарила в яркое манящее небо. И неистово, как безумные, замахали руками, словно надеясь создать такие воздушные завихрения, которые притянули бы ее обратно в Центральную Пенсильванию. — До свидания, Зенобия!

— До свидания! — отозвалась наша малышка из звездной темноты и исчезла.

Одна весна сменила другую, каждый год опадали листья, и каждый год приходила зима. Клубника, яблоки, рождественские елки, спаржа, щенки таксы — все это требовало внимания, работа не давала сойти с ума.

Однажды утром, в самый разгар сезона клубники, я стоял за прилавком нашего фруктового придорожного лотка, болтая с одной из постоянных клиенток, Люси Беренс, которая в третьем классе учила Асу, когда вдруг к нам подбежала Полли. Глаза ее буквально вылезли из орбит, как пузыри жвачки, которые так мастерски выдувал Аса.

Она выпалила, что как раз сейчас пыталась распечатать гранки «Назад к Земле», только программа выдала совсем не то.

— Вот. — И сунула мне в лицо листок компьютерной распечатки с ажурными от перфорации краями.

Дорогие мама и папа!

Это передается по сверхсветовой волне, генерируемой нелокальной квантовой корреляцией. И вы не сможете мне ответить.

Я наконец нашла для себя подходящее место, в десяти световых годах от фермы «Гарбер». Когда у меня наступает зима, я могу видеть вашу звезду. Ваша система входит в созвездие, которое напоминает мне зебу. Помните, «З» — зебу? Я счастлива.

Отличная новость. Год назад из тех немногочисленных хилых организмов, переживших катастрофу четвертого июля, развились различные виды млекопитающих — в основном тупайи. А затем, в прошлый месяц, я произвела на свет — вы готовы? — людей. Вот именно, людей. Человеческих существ, наделенных способностью чувствовать, приматов, существ, совсем таких же, как вы. Боже, какие же они умные: автомобили, дезодоранты, поливинилхлориды, все такое. Они мне нравятся. Смышленее динозавров, и у них есть определенная духовность. Короче, они почти заслуживают быть тем, кем они есть: вашими внуками.

Каждый день мои люди засматриваются на небеса, и их взгляды неизменно останавливаются на Земле. Благодаря Асу, я могу объяснить им, что они видят: всю глупость и саморазрушение, то, как вся ваша планета превращается в выгребную яму. Так что передайте брату, он спас мне жизнь. И скажите, чтобы хорошо учился — он станет великим ученым, когда вырастет.

Мама и папа, я думаю о вас каждый день. Надеюсь, все у вас хорошо и ферма «Гарбер» процветает. Поцелуйте за меня Асу.

С любовью, Зенобия.

— Письмо от нашей дочки, — объяснил я Люси Беренс.

— Не знала, что у вас есть дочь, — молвила Люси, хватая алюминиевое ведерко, чтобы пойти собрать себе клубники.

— Она очень далеко, — сказала Полли.

— И она счастлива, — добавил я.

В тот вечер мы вошли в комнату Асы, когда тот упражнялся на ударных, подыгрывая «Апостольской благодати». Он выключил проигрыватель, отложил в сторону палочки и прочитал письмо Зенобии — медленно, серьезно. Затем, зевнув, сунул письмо в учебник математики. Сказал, что пойдет спать. Четырнадцать — тот возраст, когда настроение меняется каждую минуту.

— Ты спас ей жизнь? — поинтересовался я. — Что она имеет в виду?

— А ты не понимаешь?

— Не-а.

Наш сын забарабанил пальцами по учебнику математики.

— Помнишь, что рассказывал Логос о шахтерах? Помнишь, как он сказал, что Зенобия была вроде канарейки? Ну так он перепутал. Канарейка — не моя сестра, а мы. Земля.

— Как это? — изумилась Полли.

— Мы — это канарейка Зенобии, — сказал Аса.

Мы поцеловали сына и вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Коридор был оклеен его сокровищами — плакатами «Мисс Свинс в президенты», портретами рок-звезд и рекламными листками со сценками из апокалиптических фильмов, которые мы регулярно брали напрокат в видеосалоне Джейка: «Бег в молчании», «Зеленое безмолвие», «Лягушки»…

— Мы — канарейка Зенобии, — задумчиво произнесла Полли.

— Неужели уже слишком поздно? — спросил я.

Моя жена ничего не ответила.

Остальное вы слышали. Как доктор Бореалис познакомился с кем-то, кто знал еще кого-то там, и вдруг мы увидели сенатора Каракалла по каналу, демонстрирующему заседания конгресса, и он зачитывает последние двенадцать номеров «Назад к Земле», всю историю того года, который Зенобия провела с нами.

Помните, что сказал президент Тейт газетчикам в тот день, когда подписал законопроект о сохранении окружающей среды, сделав его законом?

— Иногда все, что нужно, так это притча к месту, — заявил он.

«Иногда все, что нужно, это правильная метафора», — сообщила нам верховная исполнительная власть. Земля — это не наша мать. Совсем наоборот.

Однако в ту особенную ночь, стоя у комнаты Асы, Полли и я не думали о метафорах. Просто нам очень хотелось, чтобы Зенобия вернулась. Мы ведь совсем неплохие родители, я и Полли. Взгляните на наших детишек.

Подмигнув друг другу, мы на цыпочках прокрались по коридору и забрались в кровать. Прижавшись друг к другу, мы громко рассмеялись. Мне всегда нравился запах моей жены; она пахла как большой роскошный гриб, на который натыкаешься в лесу лет в шесть, такой сладкий на вид, но сырой и запретный. Мы прижимались друг к другу все крепче и крепче, и нам становилось все жарче и слаще. Мы надеялись, что у нас родится еще одна девочка.