Библиотечка «Красной звезды» № 11 (515) - Помнить, откуда родом

Михаил Дудин: Да, я солдат

Тонкий лирик, глубокий философ, страстный публицист, неутомимый общественный деятель, борец за мир… Это все о Михаиле Александровиче Дудине. Из статей о нем, отзывов товарищей по писательскому цеху, однополчан-гангутцев, ленинградцев, с которыми я разговаривал о поэте и его творчестве.

Сам же Дудин считает себя просто солдатом:

Тем не менее с 1939 года, когда был призван на действительную, и до сих пор все идет боец Дудин по дороге жизни, осуществляя те «возвышенные истины». Начинал с первого шага в полковой школе. Именно тогда ему выпало жестокое испытание боем. В то утро командир выстроил личный состав на плацу и объявил:

— В трудный для Родины час добровольно желающие грудью стать на защиту завоеваний революции… двадцать шагов вперед!

На какое-то мгновение плац захлестнула тишина, вспоминал в свое время земляк и однополчанин Дудина Владимир Жуков. Как в ночной солдатской казарме, стало слышно, человеческое дыхание… Левее третьей пулеметной роты, на самом фланге, взад-вперед покачнулся тесный квадратик артиллеристов, и видно было, как вместе с другими размашисто шагнул тощий и высокий никогда не унывающий разведчик батареи Михаил Дудин.

Его первая награда в жизни — медаль «За отвагу». Потом будут ордена Ленина и другие ордена и медали, но эта останется особой. Почему?

— Когда начинаешь жить большой целью, прежде всего очень важно определить свои качества. Я знал, что трудолюбив, никакая работа меня не сломит, ни разу не встречал среди ивановских лодырей и вообще людей, у которых руки ни к чему не приложены. А вот насколько годен для боя за счастье людей, за правду, справедливость, это всегда вопрос. Сколько живу, столько и делаю те двадцать шагов вперед. Может, теперь когда-нибудь и поостерегся бы, сделал поменьше, да перед памятью стыдно. Перед первой своей медалью, ведь она как эталон совести…

— Михаил Александрович, фронтовики неизменно в разговоре о вас вспоминают стихотворение «Соловьи». Знаю, что оно вошло в антологию лучшей фронтовой лирики. В то же время ленинградские поэты, в частности Реза Халид, рассказывали, что далось оно вам не просто. Не в смысле написания…

— У поэта стихи — это поступки. Их потенциал измеряется не напряжением огарка свечи. Если помните, «Соловьи» заканчиваются такой мыслью:

И на следующий день после опубликования этих строк в газете 23-й армии «Знамя победы» и еще долго после войны пришлось за эту мысль прямо-таки сражаться. Кое-кто никак не хотел принять нашу солдатскую убежденность в необходимости самопожертвования, если это в конечном счете послужит победе справедливого дела. Разве не поддержкой моим «Соловьям» стали поступки наших парней на земле Афганистана? Или действия героев Чернобыля?..

Кто-то метко сказал, что стихи по масштабу отличаются от факта на величину души художника. У настоящего мастера она неохватна. Вот у Дудина:

И я спрашиваю Михаила Александровича, когда и как стал он поэтом.

— Стихи пришли ко мне на войне. И с тех пор Поэзия стала моей судьбой, моей школой мужества. Где это было? Наверное, невозможно обозначить такую точку. Может быть, еще в полковой школе, может быть, позже, на полуострове Гангут, на Ханко, который, находясь на 450 километров западнее осажденного фашистами Ленинграда, не дрогнул, не познал отступления…

Многие, многие стихи поэта посвящены гангутцам, многие — блокадному Ленинграду, где Дудин был после Ханко. Не только в стихах, но и в боевой публицистике рассказывает он о мужестве и стойкости защитников города Ленина. О них — его сочное разговорное слово в кругу однополчан, нынешних воинов. И вот уже встает перед тобой, словно живой, образ гангутца Владимира Массальского, который на празднике Победы в сорок пятом поднимает на руки маленькую девочку, а она прижимается к его исполосованному шрамами лицу, играет его Золотой Звездой Героя. И Александр Никольский встает перед тобой — архитектор, создающий в самом трудном сорок втором в подвале Эрмитажа проекты триумфальных арок…

— Я вспоминаю это, — говорит Михаил Александрович, — и слезы подступают к моим глазам. Нельзя такое забывать. Я всегда вспоминаю о Никольском, когда попадаю на Кировский стадион, построенный по его проекту, и мне это воспоминание не мешает следить за игрой «Зенита», и, если бы зенитовцы всегда помнили, по чьему проекту построен стадион, ей-богу, они играли бы намного лучше…

Поэт уже улыбается. Становится моложе. Словно возвращается в тревожную юность…

«…Общительный парень с хваткой мастерового, умеющего вырыть окоп, соорудить землянку, запаять пробитый пулей котелок. И такой неунывающий, с прибаутками, что стали поговаривать: мол, Дудин заговорен от пули». Это вспоминает бывший начальник артиллерии 335-го стрелкового полка И. Бондаренко о Дудине в 25 лет. «О чем бы ни заходил разговор, у него всегда в запасе веселый каламбур, добрая шутка. Тут же может нарисовать на тебя шарж и так изукрасит, так подденет, что не рассмеяться нельзя». Это о Дудине в семьдесят лет говорит заслуженный артист РСФСР В. Харитонов, художественный руководитель ленинградского государственного театра миниатюр «Эксперимент». Он знает об этом качестве Михаила Александровича не понаслышке: Дудин — «крестный отец» этого театра.

— Помню, — улыбнулся Дудин, — в день открытия театра забрался я на стол и написал им на стене поздравление: «Внимание! Начинается торжественный момент: сегодня открывается театр «Эксперимент». Торжественней момента сегодня не найдешь, а без эксперимента в наш век не проживешь»…

Пережитое — богатство Дудина, связывающее писателя с людьми. В его квартире с утра неумолчно звонит телефон. Возле письменного стола — неизменный бумажный мешок. В нем письма с самыми невероятными обратными адресами — из всех уголков страны, из многих стран мира — сотни и сотни писем.

— Это от друзей и читателей. Часть моей работы — переписка с ними. Вторая часть — общественные дела в Союзе писателей, в котором я с 1942 года, и в Комитете защиты мира — вот уже более пятнадцати лет…

— А когда же главное — стихи?

— Всегда. Стихи — жизнь. Они складываются из встреч и разговоров с людьми, из размышлений, когда я один. Когда иду или еду в метро…

— Мне рассказывали, что, узнавая вас на улице идущим с самодельной тростью, ленинградцы не подходят, только издали здороваются, знают, что и на ходу вы… работаете над стихами.

— Но тем не менее всегда рад хоть чем-то помочь другим, посоветовать, поддержать. Мы все ведь в этом нуждаемся.

Однажды поздно вечером к Михаилу Александровичу постучали. Открывается дверь. На пороге молодой офицер:

— Помогите. Я с Севера. С женой плохо, ждем ребенка. А ни в одной больнице ее не берут, нет ленинградской прописки.

— Какая самая близкая от вас больница? — был вопрос. И, узнав по телефону фамилию главврача, Дудин написал такую записку: «Уважаемый имярек! Я бы сам принял роды, да не знаю, как это делается. Дудин».

В семье той растет прекрасный малыш.

В 1965 году поэт Михаил Дудин обратился к ленинградской молодежи с призывом создать по многокилометровой линии обороны города Зеленый пояс Славы. Идея хорошая, и у нее сразу нашлось немало сторонников. Но были и противники: дескать, зачем так много суеты, напоминаний о горе и людских страданиях, лучше обратить энтузиазм на что-то другое. Как же много пришлось отдать сил и времени, чтобы объединить ветеранов, а с ними и молодежь, чтобы заложить-таки пояс Славы в память о несгибаемых защитниках города. Здесь проработали безвозмездно более миллиона часов тысячи людей. Воздвигнуты десятки памятников, обелисков и памятных стел. Но главное — в сердцах людей оживала память, наполняла их души благодарностью к тем, кто Родину оберег, кто верностью высоким идеалам дал неизгладимый урок. Об этом у Дудина написаны книги стихов, за которые удостоен он премий и званий, — «Время», «Седое сердце», «Дерево для аиста», «Полярный круг», «Западный берег», «Забытая тетрадь».

Через некоторое время после того, как Зеленый пояс Славы обрел черты государственной важности патриотического дела, Михаил Александрович идет дальше. Он поднимает общественность на строительство памятника героям обороны Ленинграда.

— Пожертвования действительно хлынули лавиной, — продолжает свой рассказ поэт. — В Госбанке открыли счет. Его вскоре узнала вся страна. И монумент на площади Победы был воздвигнут довольно быстро. И вот уже действует Гангутский мемориал — тоже нелегкое дело. Сейчас объединили, разыскав в Ленинграде и по стране 1858 участников боев на Ханко. Экая силища!

Радуюсь и тому, что у моего давнишнего друга Семена Гейченко, бессменного директора музея-заповедника Пушкина, дела обстоят хорошо. Без Михайловского я тоже жить не могу. Там наша совесть…

Нет, Дудин никогда не присоединится к позиции типа: поэт должен жить, экономя талант «на нечто большое». А боец-общественник, солдат найдется, мол, и без него.

— Так не найдется же! Если поэт не станет у Времени на часах.