Биг Сюр

25

Дурацкая идиотская игра «Освищи мошенника» сама по себе ничего, как только мы въезжаем на «сцену» с курятниками и палатками, имитирующими стиль старых добрых вестернов, где на входе стоит огромный толстый шериф с двумя шестизарядными револьверами, Коди говорит: «Это чтобы придать яркости», но я пьян и, пока все выгружаются из машины, подхожу к шерифу и начинаю рассказывать ему южный анекдот (фактически, это сюжет рассказа Эрскина Калуэлла), который он выслушивает с глупой улыбкой на лице, или скорее с выражением как у палача или констебля-южанина, слушающего разговор янки – Так что естественно позже я удивлен, когда мы заходим в симпатичный старинный западный салун, и дети начинают барабанить по клавишам старого пианино, и я присоединяюсь к ним с громогласными аккордами из Стравинского, и появляется толстяк-шериф с двумя пушками и заявляет механическим голосом, как в телевизионных вестернах: «На этом пианино нельзя играть» – Обернувшись к Эвелин, я с удивлением узнаю, что он чертов владелец всего этого, и если он говорит, что играть на пианино нельзя, по закону я ничего не могу поделать – Кроме того, револьверы заряжены – Он удаляется, чтобы сыграть роль – А я, чтобы оторваться от совместного с детьми веселого терзания пианино и взглянуть в жуткое мертвое лицо ужаса отрицания, вскакиваю и говорю: «Нормально, к черту все, я уезжаю», и Коди провожает меня до машины, где я отпиваю еще белого портвейна – «Давай отсюда к черту выбираться», говорю – «Я уже думал об этом», отвечает Коди,» и уже договорился с директором игры о том, что он доставит домой Эвелин с детьми, так что мы едем в Сити прямо сейчас» – «Круто!» – «И я уже сказал Эвелин, что мы сваливаем, так что поехали».

«Извини, Коди, что я сорвал вашу семейную вечеринку» – «Нет-нет», возражает он, «Парень, я должен был приехать, понимаешь, и изобразить муженька и папашу, и ты знаешь, я дал обещание и я должен был делать вид, но это засада» – И чтобы продемонстрировать, насколько это засада, мы скатываемся по дороге, в один миг обогнав шесть машин – «И я РАД, что это случилось, поскольку это дало нам предлог, хии хии, смешно, знаешь, убраться отсюда, я как раз искал предлог, когда это случилось, этот старый пердун сумасшедший, знаешь! знаешь, он миллионер! Я говорил с ним, с этим недоумком, и радуйся, что тебе не пришлось болтаться там в ожидании шоу, парень, а эта ПУБЛИКА, о, ух, пожалуй, лучше оказаться в Сан-Квентине, но вперед, сын мой!»

И вновь, как в старину, мы мчимся вдвоем на машине ночью вдоль линии шоссе, навстречу чему-то необычайному, и даже не знаем чему именно, особенно на этот раз – Эта белая линия вливается в крыло автомобиля, как беспокойная нетерпеливая электрическая дрожь, вибрирующая в ночи, и как иногда прекрасно огибает она одно крыло машины или другое, когда он плавно уклоняется для обгона или еще для чего-нибудь, избегая столкновения или что-нибудь в этом роде – И как прекрасно он покидает и вновь занимает различные линии великого бейшорского шоссе, почти без усилий и абсолютно незаметно и безошибочно обгоняя машины слева и справа, из которых на нас поглядывают с тревогой, хотя он единственный на этой дороге, кто знает, как надо вести машину – Голубая пыль окутала мир Калифорнии – Фриско поблескивает впереди – По радио передают ритм-энд-блюз, а мы передаем косяк туда и обратно в сосредоточенной тишине, оба глядим вперед, настолько занятые своими важными мыслями, что уже не можем ими обмениваться, а если бы и отважились, это заняло бы миллионы лет и миллиарды книг – Слишком поздно, слишком поздно, история всего, что мы наблюдали, вместе и порознь, сама превратилась в библиотеку – Все выше громоздятся полки – Они полны таинственных свидетельств и свидетельств Мглы – В каждой спрятанной, изошедшей, изнемогшей норе сознание свернулось, и нет больше выражения нашим теперешним мыслям не говоря уже о старых – Мощный гениальный ум Коди, ум величайшего писателя, заявляю вам, из всех, которых когда-либо знал мир, если бы он снова стал писать, как когда-то – Так ужасно, что мы оба сидим тут, вздыхая – «Нет, единственное, что я написал», говорит он, «это несколько писем к Вильямине, на самом деле всего несколько, она получила их перевязанными лентой, я вычислил: если я попытаюсь написать книгу или еще что, или прозу или еще что, они отнимут у меня на выходе, так что я писал ей письма, по три в неделю в течение двух лет – и проблема, конечно, как я уже говорил, и как ты уже миллион раз слышал, в том что сознание летит и уносится ввысь, и ни у кого нет ш – о черт, не хочу об этом говорить» – Кроме того, взглянув на него, я вижу, что ему неинтересно становиться писателем, поскольку жизнь для него так священна, что ничего больше не требуется, только живи, а писать это рефлексия, или вроде царапины на поверхности – Но если бы он мог! Если бы он стал! и я качу по Калифорнии за многие мили от дома, где похоронен мой бедный кот, и мама горюет, и вот о чем я думаю.

Любовь к миру всегда наполняет меня гордостью – Ненавидеть слишком легко – Ну вот я и льщу себе, проклиная способность к глупейшей ненависти, какую я когда-либо испытывал.