Биг Сюр

7

Потому что на четвертый день я заскучал и с удивлением отметил этот факт в дневнике: «Уже скучно?» – Хотя в этом случае меня могли бы спасти прекрасные слова Эмерсона (в одной из тех маленьких переплетенных в красную кожу книг, в эссе о «Доверии к себе», где говорится:"…человек уверен в себе и весел, когда всю душу вложил в работу и постарался») (что применимо и к сооружению обычных нехитрых маленьких запруд, и к написанию таких больших дурацких романов, как этот) – Слова, как звук побудки на заре Америки, Эмерсон, тот который опубликовал Уитмена и еще сказал:» Детство ни от кого не зависит» – Детская бесхитростность простой и счастливой жизни в лесу, когда не подчиняешься ничьим идеям о том, что надо делать, что дoлжно делать – «Жизнь – не оправдания» – И когда пустой и злобный филантроп-аболиционист обвинил его в слепоте по отношению к порождениям рабства он ответил: «Любовь издали это злоба вблизи» (может быть у филантропа были слуги негры) – Так вот еще раз, я Ти Джин Ребенок, резвлюсь, пришиваю заплатки, готовлю ужины, мою посуду (у меня все время чайник на огне и когда надо вымыть посуду я просто наливаю горячую воду в тазик с мылом «Тайд» и замачиваю и вытираю насухо после того как минут пять-десять потру проволочной щеткой) – По вечерам простодушно размышляю о пользе этой маленькой щеточки, из разряда тех медных мелочей, что покупаются в супермаркете за десять центов и которые интересуют меня все же гораздо больше нежели тупой и бессмысленный роман «Степной волк» который я читаю тут в хижине пожимая плечами, этот старый пердун размышляет о сегодняшнем «конформизме» и все это время он думал что он великий Ницше, старый имитатор Достоевского опоздавший на пятьдесят лет (он ощущает себя изнуренным «персональным адом» как он это называет только потому что ему не нравится то что нравится всем остальным!) – Приятнее любоваться днем на оранжево-черные, как у Принсетона, крылья бабочки – А лучше всего ходить ночью на берег и слушать шум моря.

Может мне и не стоило выходить и так пугать и взвинчивать себя по ночам на берегу, все-таки, где перепугался бы любой из смертных – Каждый вечер около восьми после ужина я надевал просторный рыбацкий плащ и брал записную книжку, карандаш и фонарик и отправлялся по тропе (иногда проходя по дороге мимо призрачного Альфа) и проходил под пугающим высоким мостом и смотрел сквозь туман вдаль туда откуда океан угрожающе разевал на меня свою пасть – Но зная местность я шел дальше, перепрыгиваю береговой ручеек, и добираюсь до своего излюбленного угла возле скалы что недалеко от пещер и как идиот сижу там в темноте записывая звуки моря на страницы блокнота (секретарской записной книжки) белые листы которого я способен был разглядеть в темноте и стало быть мог быстро писать не пользуясь лампой – Я боялся зажигать лампу чтобы не напугать людей поглощающих свой уютный ужин там на вершине – (позже оказалось что там некому было уютно ужинать, это плотники включив яркий свет сверхурочно доделывали дом) – Еще я боялся пятнадцатифутовых волн прилива но все же сидел там тайно надеясь что Гавайи не предупреждали о высокой как Грумус приливной волне идущей издалека которую я мог бы пропустить в темноте – А однажды я так испугался что залез на десятифутовую глыбу у подножия скалы а волны набегали: «Круто, он круто врезался в ворота» – «Роу, ру-у, реф-ф» – «Крауш-ш-ш» – Так звучат волны, особенно по ночам – Море говорит не столько фразами сколько обрывками фраз: «Который?.. тот что сплошь?.. тот же, о, буум»… Записываю эту фантастическую бессмыслицу потому что Джеймс Джойс этого не сделал а теперь он уже мертв (и я планирую: «В будущем году запишу иные звуки атлантического прибоя на ночных берегах Корнуэлла, или может быть нежный шепот Индийского океана в устье Ганга») – И я сижу там и слушаю как на разные голоса выговаривают волны по песку: «Ка бум, кирплош-ш, рваться веревочной снасти казарок, все ли ангелы мор-р-рские заарканены?» и так далее – Иногда поглядываю на редкие машины пересекающие высокий мост и думаю что бы они увидели в этой тоскливой туманной ночи если бы знали что на тысячу футов ниже в неистовстве ветра сумасшедший сидит в темноте пишет в темноте – Так сказать некий морской битник, хотя если кому-то хочется назвать меня битником ЗА ЭТО пусть попробует если осмелится – Черные скалы будто бы движутся – Тоскливое и величественное ревущее уединение, говорю вам обычный человек так не сможет – Я Бретон! Я кричу, и тьма ответствует: «Les poissons de la mer parlent Breton» – И все-таки я хожу туда каждый вечер хотя мне так не кажется, это мой долг (это вероятно и свело меня с ума), и записываю звуки моря, и всю эту безумную поэму «Море».

На самом деле так замечательно всегда покидать берег и возвращаться к гораздо более человечному лесу и входить в хижину где все еще алеет очаг и где горит лампа Бодхисаттвы, на столе бутылка с папоротниками, рядом коробка жасминового чая, все такое милое и человечное после того скалистого потопа – И вот я жарю сковородку замечательных оладьев и говорю себе: «Благословен тот, кто может сам приготовить себе хлеб» – Вот так, все три недели, счастье – А еще я сам скручиваю для себя сигареты – И как я уже сказал иногда медитирую на то чудесное и фантастическое применение которое можно найти маленьким дешевым фенькам типа проволочной щеточки, на этот раз я имею в виду восхитительное содержимое моего рюкзака вроде двадцатипятицентового пластмассового шейкера с помощью которого я готовлю тесто для оладьев но помимо этого он порой использовался в качестве посуды под горячий чай, вино, кофе, виски и даже в качестве хранилища для чистых носовых платков во время путешествий – Крышка шейкера, моя священная чаша, и это длится уже лет пять – И все остальные штуковины которые так выигрывают в сравнении с ненужными дорогими вещами из тех что я когда-то купил да так и не использовал – Вроде моей черной мягкой спальной рубашки которой уже тоже пять лет и здесь в сырости летнего Сюра я ношу ее не снимая, если холодно надеваю сверху фланелевую рубашку, а когда забираюсь в спальный мешок то и свитер – Бесконечны ее применения и достоинства! – А дорогие вещи пользы не приносят, вроде тех сказочных штанов которые я купил недавно в Нью-Йорке для последних записей и вообще чтобы появляться на телевидении и так больше никогда и не надевал, или еще бесполезные штуки вроде плаща за 40$ shy; shy; shy; shy; shy; который я ни разу не надел потому что у боковых карманов не было прорезей (платишь за «лейбл» и так называемый «пошив») – Еще дорогой твидовый пиджак купленный для ТВ и ни разу больше не надетый – Две дурацких спортивных рубашки купленных ради Голливуда и больше не надетых и каждая по 9 баксов! – Зато до слез жалко вспоминать старую зеленую футболку, которую я нашел, скажу я вам, восемь лет назад, скажу я вам, на СВАЛКЕ в Уотсонвилле, штат Калифорния, скажу я вам, и какой фантастически полезной и удобной она оказалась – Или обустройство ручья чтоб вода протекала в удобном новом глубоком русле рядом с береговой деревянной платформой, и забвение себя в этой детской игре, и эти мелочи имеют значение (клише это трюизмы, но все трюизмы заключают в себе истину) – На смертном одре я буду помнить день ручья и забуду дату когда МGM купила мою книгу, я буду помнить старую канувшую в Лету зеленую помоечную футболку и забуду о сапфировых рубашках – Может это лучший способ попасть в Рай.

Днем возвращаюсь на берег чтобы продолжить работу над «Морем», стою босиком у воды остановившись чтобы почесать пальцем лодыжку, слышу ритм волн, и они говорят вдруг: «Ты Девственник решил меня измерить?» – Я возвращаюсь, чтобы заварить чаю.

Солнечный полдень —

Жую безразлично

Жасминовый лист.

В полдень солнце всегда наконец-то выходит, мощное, бьет прямо на крыльцо где я сижу с книжкой и кофе и думаю как обычно днем о древних индейцах которые должны были жить в каньоне в течение тысяч лет, о том что веке этак в десятом долина выглядела точно так же, только деревья другие: эти древние индейцы были просто прародителями тех недавних 1860 года – О том, что все они умерли и тихо покоятся их обиды и волнения – О том, что ручей стал наверное на дюйм глубже с тех пор как деятельность логгеров за последние шесть лет отодвинула водораздел назад в холмы – О том, как женщины толкли местные желуди, желуди-молуди, в конце концов я нашел в долине настоящие орешки и они оказались сладкими на вкус – А мужчины охотились на оленей – На самом деле Бог знает чем они занимались меня же здесь не было – Но долина та же, пыль тысячи или около того лет покрывает следы их ног оставленные в 960 году – И насколько я могу заглянуть мир слишком стар чтобы мы могли говорить о нем новыми словами – Мы пройдем эту жизнь (проходим, проходим) так же тихо как люди десятого века из этой долины только разве чуть больше шума, несколько мостов плотин и бомб и это не более чем за миллион лет – Мир все таков же, движется и проходит мимо, на самом деле он хорош если присмотреться и не на что жаловаться – Даже у булыжников в долине были свои предшественники, биллион биллион лет назад, ни вопля жалобы – Ни на пчелу, ни на первых морских ежей, ни на моллюска, ни на порезанную руку – И все это «Так-Есть» видение мира, прямо у меня перед носом, как я погляжу – И глядя на долину я понимаю еще что нужно приготовить обед и он не будет отличаться от обедов тех древних людей и вдобавок будет вкусным – Все то же, туманы говорят: «Мы туманы и мы летим растворяясь, как эфемера», и листья говорят: «Мы листья и мы трясемся от ветра, вот и все, приходим и уходим, вырастаем и опадаем» – Даже бумажные пакеты вещают из мусорной корзины: «Мы скомканные человеком бумажные пакеты сделанные из древесной массы, мы немного гордимся тем что мы бумажные пакеты пока это возможно, но придет дождливый сезон и мы смешаемся вновь с братьями-листьями» – Пни говорят: «Мы пни выкорчеванные человеком, или иногда ветром, у нас большие землистые корни и они высасывают землю» – Люди говорят: «Мы люди, мы выкорчевываем пни, делаем бумажные пакеты, думаем умные мысли, готовим обеды, смотрим вокруг, изо всех сил пытаемся понять, что все одно и то же» – А пески говорят: «Мы пески, мы уже знаем», и море говорит: «Мы приходим и уходим, опадаем и вздымаемся» – Пустая синева космоса говорит: «Все возвращается ко мне и уходит вновь, и вновь возвращается, и вновь уходит, и мне все равно, все равно все мое» – Голубое небо добавляет: «Не называйте меня вечностью, можете звать меня Богом, если вам это нравится, все вы, болтуны, в раю: лист это рай, пень это рай, бумажный мешок это рай, человек это рай, туман это рай» – Можете себе представить, чтобы человек с такими чудесными озарениями через месяц свихнулся? (поскольку вы должны согласиться что пакеты и пески говорили чистую правду) – Но помню я увидел кучу листьев внезапно сорванных ветром и брошенных в ручей, быстро несущихся вниз по течению к морю, и почувствовал при виде этого невыразимый ужас, вплоть до: «О Боже, нас всех смоет в море неважно что мы знаем или говорим или делаем» – А птица сидевшая на кривой ветке внезапно улетела так что я даже не услышал.