По обе стороны узкого коридора было множество дверей — очевидно, здесь, на третьем этаже этого огромного дома, выстроенного в эпоху грандиозной османовской реконструкции, некогда располагались комнаты прислуги. Шарли молча шла по истертой ковровой дорожке, крепко держа Давида за руку. Ее недолгая эйфория миновала, и теперь она чувствовала, как стены буквально сжимаются вокруг нее, вытесняя из этого коридора в другой — временной, заставляя снова отправиться в прошлое, населенное призраками, невидимыми, но ощутимыми… Беспощадными.
Много лет назад она шла этим же путем, только тогда рядом с ней был не Давид, а его отец.
Почти в самом конце коридора одна дверь чуть приоткрылась, и из-за нее показалась густая курчавая шевелюра. Шарли узнала Брижитт.
— Заходите быстрей! — прошептала та, даже не поздоровавшись.
Шарли ничуть не удивилась такому приему. Несколько дней назад она предупредила подругу о своем визите, но неожиданное появление в столь поздний час свидетельствовало о серьезности ситуации. Кроме того, обе женщины пережили вместе столько приключений и испытаний, что понимали друг друга с полуслова. И однако — сколько раз они виделись за последние годы? Пять, может быть, шесть? Брижитт даже ни разу не видела Давида с тех пор, как Шарли переехала в пригород.
Все трое вошли в тесную гостиную, набитую восточными безделушками и пестрыми вышитыми подушечками. Две женщины молча обнялись. Шарли почувствовала, как горло сжимает судорога. Затем Брижитт с явным волнением принялась разглядывать Давида.
— Скажи-ка, ты меня помнишь? — спросила она с наигранной веселостью, словно пытаясь не замечать обстоятельства встречи.
Давид хорошо помнил эту шумную толстуху с молочно-белой кожей и влажными глазами. Правда, в его воспоминаниях она была еще не такой толстой. И пахло от нее сейчас иначе, хотя трудно было понять как именно, поскольку вся квартирка была пропитана густым тяжелым ароматом восточных благовоний, дым от которых плавал по комнате, мешая рассмотреть знакомые предметы и затуманивая картины прошлого. Но одна из них все же вспомнилась и вызвала у Давида улыбку: та же самая женщина с густой копной завитых волос держит его на коленях и поет: «…это танец канареек…», размахивая в такт его ручками, которые осторожно сжимает в своих, и он хохочет…
Брижитт повернулась к Шарли.
— Он… он действительно помнит, — произнесла она с удивлением, даже с некоторым испугом, несмотря на то что знала об особенностях Давида.
Шарли кивнула, чувствуя, что вот-вот расплачется. Она не знала, была ли тому причиной нынешняя встреча, или ослабление напряжения, или слабая улыбка на губах Давида — как будто он понял, что нависшая над ними опасность на время отступила. Или же само присутствие Брижитт внушило ей чувство защищенности, которое она всегда испытывала рядом с подругой и которое теперь, спустя семь лет, снова вернулось к ней.
Они с Брижитт познакомились, когда обеим было по тринадцать, на одной из тех светских вечеринок, которые устраивают богатые буржуа для своих отпрысков, чтобы понемногу ввести их в обширную и могущественную социальную среду, в которой им предстоит вращаться и добиваться успеха. Две девочки, одна — хрупкая, с фигуркой балерины, другая — настоящая валькирия, уже тогда с пышными формами, обе стесненные непривычными нарядами и собственными комплексами, обе чувствующие себя одинокими, сразу почувствовали симпатию друг к другу.
С тех пор они вместе осушили несколько сотен бокалов с коктейлями, порой напиваясь в хлам, — Шарли помнила, как однажды Брижитт выпила даже «Шанель номер пять» в ванной комнате хозяйки дома, где проходила одна из бессчетных вечеринок, — предаваясь флирту с наследниками богатых семей и часто заходя гораздо дальше, особенно если сборища устраивались в загородных особняках, окруженных огромными парками. Однако, несмотря на то что они вели себя в точности как большинство ровесниц, их дружба была гораздо прочнее. Возможно, потому, что их совместный бунт против общественных устоев был чем-то большим, чем обычная подростковая блажь: он был результатом отчаяния, возникающего от страха перед жизнью и ощущения своей полной неприспособленности к ней. От светских вечеринок они перешли к готическим тусовкам, шокируя близких нарядами и макияжем, потом ко множеству других тусовок, бросаясь из одного романа в другой, пробуя всевозможные наркотики и ставя рискованные сексуально-наркотические эксперименты. Потом впервые сбежали от предков… Потом все окончательно понеслось под откос — дальше и дальше от благопристойных буржуазных кварталов Отей, Сен-Клу, Марн-ла-Кокетт…
Но все это время они любили и поддерживали друг друга. И ни одна из них ни разу не сказала себе, даже в мыслях: «Я сделала неправильный выбор в этой жизни… До чего я докатилась!..» Однако итоги у обеих были плачевными: мадемуазель Жермон стала убийцей в бегах, мадемуазель Биша — потасканной толстухой, выброшенной на обочину жизни.
— Я все приготовила, — сообщила Брижитт. — Может, наш мальчик поспит?
«Наш мальчик»… Она произнесла эти слова совершенно естественным тоном, как будто знала Давида уже много лет.
Шарли кивнула. В самом деле, Давиду хватит испытаний на сегодня…
— Радость моя, давай мы тебя уложим спать в соседней комнате, хорошо?
Брижитт отвела их в небольшую спаленку, еще более тесную, чем гостиная, где явственно ощущался запах гашиша — вероятно, его курил недавний гость, столь поспешно отправленный хозяйкой восвояси.
— Ну, располагайся, — мягко сказала Брижитт, обращаясь к Давиду.
Обе женщины дождались, пока он уснет, и на цыпочках вернулись в гостиную.
Брижитт взяла с бамбуковой этажерки небольшой чемоданчик и поставила его на стол перед Шарли:
— Все здесь.
Немного помедлив, Шарли осторожно приподняла крышку и невольно вздрогнула.
Внутри лежали два паспорта: один на имя Анн Шарль Жермон, другой — Софи Бердан.
Первая существовала когда-то давно, в другой жизни, и была дочерью Шарля Жермона, крупного промышленника, и Лиан Массьер, домохозяйки, хотя правильнее было бы назвать ее светской дамой — во всяком случае, это определение больше подходило к тому образу жизни, который она вела до развода с мужем. Это имя Шарли носила до двадцати одного года, иными словами — до побега из наркологического реабилитационного центра, куда ее поместила мать.
О второй Шарли ничего не знала — даже то, существовала ли эта женщина когда-нибудь на самом деле. Лицо на фотографии было тем же, что и в настоящем паспорте. Поддельный раздобыл ей отец Давида, Фабиан, который до помещения в ту же клинику, что и она, был наследником весьма влиятельной семьи и имел множество полезных связей. Шарли знала, что ее мать пойдет на все, чтобы найти ее, и фальшивые документы давали ей возможность сбежать в очередной раз, уже вместе с Фабианом и их будущим ребенком. Они были безумно влюблены друг в друга. Они могли бы стать настоящей семьей…
Потом… потом Фабиан исчез. Шарли пришлось рожать в одиночестве, под фальшивой фамилией, которую унаследовал и Давид. После они перебрались к Брижитт, которая присматривала за ребенком по ночам. Можно было даже с некоторой натяжкой сказать, что жизнь наладилась… хотя довольно грустная жизнь. Так продолжалось вплоть до попытки изнасилования. До Тевеннена…
Когда Серж вошел в ее жизнь — точнее, когда она сама бросилась в его объятия, — он начал распоряжаться ею с такой безапелляционностью, что это уже тогда должно было бы насторожить Шарли.
«Ты влипла в историю с полицией нравов, ты танцуешь полуголая в каком-то притоне… Я не хочу, чтобы твое имя связывали с грязными историями…» Слушая эти слова, она покорно кивала, как провинившаяся школьница, слишком растерянная для того, чтобы возражать (хотя была совершенно не виновата в случившемся) и вообще как-то противостоять напору Сержа. В конце концов, одна фальшивая личность или другая — какая разница?.. Настоящая Шарли, живущая где-то в самой глубине ее души, все равно была безымянной…
Итак, Анн Шарль Жермон, она же Софи Бердан, превратилась в Шарли Руссо, хотя так и не узнала, существовала ли такая женщина на самом деле или это имя выдумал Серж, чтобы оправдать прозвище Шарли, которым наградил ее в самом начале знакомства, и с тех пор он иначе ее не называл. Итак, Серж Тевеннен окрестил ее заново — уже в третий раз, — и Давида с ней заодно. «Пусть он тоже носит фамилию Руссо, так будет проще для оформления документов — в школу или еще куда…»
Почему она попросила Брижитт сохранить два предыдущих паспорта? Шарли не знала. Скорее всего, это был инстинкт существа, привыкшего к переходам из одного мира в другой: ведь прежде ей уже довелось сменить бальные платья на стринги со стразами, а матрас на полу сквота[8] — на койку в наркологической клинике, и она знала, насколько непрочны эти границы, насколько непредсказуема жизнь… Не исключено, что сыграла свою роль интуиция — уже тогда Шарли предчувствовала, что рано или поздно расстанется с Сержем, который, ко всему прочему, ничего не знал о ее происхождении, хотя благодаря профессиональному чутью мог что-то подозревать. «Да откуда ты, в самом-то деле? Можно подумать, тебя воспитывали в пансионе для благородных девиц!» — ворчал он иногда, но Шарли отмалчивалась, зная, что если плохое воспитание и образование можно улучшить, то сделать обратное фактически невозможно.
— И вот еще мобильник, как ты просила, — добавила Брижитт. — Сим-карту я оформила на себя. — И положила мобильный телефон на стол перед подругой. — Теперь, может быть, ты мне расскажешь, что случилось?
Она села рядом с Шарли и провела рукой по ее волосам с почти материнской нежностью.
Шарли закусила губы. Она еще ни разу в жизни не солгала Брижитт. Даже ни о чем не умолчала. Подруга всегда оставалась для нее единственной опорой, единственной спасительной гаванью, укрывающей от жизненных бурь, единственной читательницей ее истории — полной версии, без купюр… Но рассказать Брижитт о последнем… приключении означало своими руками сокрушить эту опору. Если она промолчит, для подруги так будет лучше.
Потом, когда все закончится, когда она будет богата и свободна — самое главное, свободна! — она позовет Брижитт к себе, и тогда наконец-то для всех троих начнется новая, счастливая жизнь — без мужчин, без измен, без опасностей.
А пока… молчание. Терпение. Осторожность.
— Я не могу, Брижитт… Правда, не могу… Для тебя будет лучше, если…
— Ты ведь его не…
— Не говори ничего. Ни о чем не спрашивай. Обещаю, что вернусь к тебе, как только смогу, и… нет, лучше ты к нам приезжай. И все изменится. Навсегда. Все будет по-настоящему хорошо. Я тебе обещаю.
Брижитт ничего не ответила. В ее широко распахнутых глазах читались ужас, тревога, отчаяние. Наконец она машинально кивнула.
— А Давид… он это видел? — прошептала она. — Как это случилось?
— Не знаю… Я правда не помню. Все произошло так быстро… О господи, что теперь с нами будет?..
Брижитт уже собиралась что-то сказать — наверняка по своему обыкновению утешить, ободрить… Но ей помешал какой-то шум. Разглядев сквозь душистую дымовую завесу маленькую фигурку, переступившую порог комнаты, Шарли тут же вскочила:
— Ты почему не спишь, котенок?
— Не могу уснуть…
— Почему?
— Не знаю… У меня как будто… электричество во всем теле. Оно проходит сквозь меня…
Обе женщины тревожно переглянулись. Брижитт снова непроизвольно кивнула. Шарли приложила ладонь ко лбу сына, чтобы проверить, нет ли у него жара.
После некоторого молчания Брижитт спросила:
— Вы здесь переночуете?
— Нет, я думаю, нам лучше подыскать какой-нибудь маленький отель… Сейчас всего час ночи… Так будет надежнее.
Брижитт поняла, что настаивать бесполезно, и скрылась в кухне, откуда вышла через пару минут с небольшим пакетом в руках.
— Я собрала вам кое-какие лекарства… на всякий случай, — пояснила она, протягивая пакет Шарли. — Парацетамол, аспирин… и теместа. Если Давид так сильно нервничает, то, может быть…
Брижитт замолчала. Продолжать и впрямь не было смысла. Так или иначе, она знала, что Шарли никогда — никогда! — не даст сыну транквилизатор, если только это не будет вопрос жизни и смерти.
— И вот мои ключи от машины, — добавила она.
Шарли уже собиралась отказаться, но Брижитт не позволила ей даже рта раскрыть.
— И без возражений! Это допотопная «клио», она уже почти ничего не стоит. Потом объясню, где она припаркована. Я так поняла, ты приехала на его машине. Ее будут искать в первую очередь. Пока оставь авто здесь, завтра я им займусь. А теперь поезжайте. Не будем тратить время на разговоры…
На прощание она расцеловала Шарли и Давида, после чего быстро шепнула подруге на ухо:
— И ни о чем не беспокойся! Мы всегда выпутывались из передряг, и на этот раз уж точно все будет хорошо!
…2…7…14…17…35…
…3…6…
Вдова не переставая повторяла в уме эти цифры, словно в них заключалась какая-то неведомая истина.
Она раздраженно захлопнула за собой входную дверь квартиры. Слишком громко, но тем хуже для соседей… К тому же она редко позволяла себе подобное — обычно у нее было тихо. И если в первое время после того, как она здесь поселилась четыре года назад, соседи взирали на нее с кислыми физиономиями, то постепенно они привыкли к этому странному существу неопределенного пола, возраста и даже цвета кожи, которое ласково заговаривало с их детьми или с нежностью гладило их собак.
Она жила на площади Клиши, иными словами, почти на самой границе между площадью Пигаль и западными районами Парижа. Клео не выбирала это место специально, но оно соответствовало ее нынешнему статусу как нельзя лучше, поскольку она пребывала ровно на полдороге между puta, которой некогда была, и dona,[9] которой надеялась через какое-то время стать: богатой, ухоженной, элегантной…
…2…7…
«Соnо!»[10] — выругалась она про себя. Неотвязная череда цифр уже начала ее раздражать. Словно для того, чтобы еще усилить воздействие проклятия, Клео отшвырнула сумочку — преувеличенно резким, театральным жестом — и опустилась на кожаный диван, который с мягким приятным шорохом принял ее в свои комфортные объятия. Затем попыталась стянуть верхнюю одежду, что оказалось нелегко: костюм сидел на ней как влитой. Двенадцать тысяч евро… Да, тряпки всегда были ее слабостью. За последние десять лет она потратила на них сотни тысяч евро, и теперь ее гардероб был достоин суперзвезды, вроде Мадонны, хотя, скорее всего, был даже лучше — однажды Клео где-то прочитала, что эта дешевка Чикконе жадна, как крыса.
А Клео была львицей, не какой-то там крысой. Ей нравилось преподносить себя. Ее хорошо знали парижские модные дизайнеры и кутюрье, она была излюбленный клиенткой во всех бутиках Фобур-Сен-Оноре и авеню Монтень. Продавцы обслуживали ее почти благоговейно, словно жрецы, совершающие обряды перед своим идолом: благодаря идеальным пропорциям манекенщицы, Клео носила модные туалеты с волнующей экзотической грацией Лизетт Малидор или Грейс Джонс.
…2 …7…
Она поднялась и направилась через всю квартиру в ванную комнату. Там открыла воду, вылила в ванну пол флакона ароматического бальзама и, пока ванна понемногу наполнялась, вернулась в гостиную — просторную, хорошо освещенную комнату, изящно декорированную и полную экзотических растений. Клео сама обставляла свое новое жилье, и здесь не было никаких красных абажуров, никаких диванов леопардовой расцветки — словом, никаких примет дешевой роскоши, на которую были так падки многие из ее бывших товарок.
Из своей большой сумки «Прада» Вдова вынула фотографию, которую нашла в доме Тевеннена. Она случайно заметила ее на стеллаже — небольшую фотографию в простой металлической рамке, стоявшую на некотором отдалении от остальных безделушек, словно ощущавшую свою неуместность среди них. В общем-то, так оно и было. Само присутствие такой фотографии в этом доме казалось чем-то фальшивым, как макияж постаревшей Коко Шанель.
На фотографии был изображен мальчик с густыми темными волосами и огромными черными глазами, глубокими, немного таинственными. Несмотря на то что он улыбался, на лице его не было заметно той беззаботной детской радости, которую испытывал бы любой из его сверстников летом на пляже.
Не он ли написал непонятные цифры на клочке бумаги? Впервые Вдова задала себе этот вопрос в машине по дороге домой. Внимательнее разглядев цифры, она подумала, что почерк, скорее всего, детский.
Однако не ребенок в первую очередь привлек внимание Вдовы, а молодая женщина, сидящая рядом с ним. Ее тело, почти полностью открытое для обозрения, если не считать двух узеньких полосок бикини, выглядело легким и гибким. Пепельно-белокурые волосы развевались по ветру. Она смотрела на ребенка обожающим материнским взглядом, и в ее глазах играли отблески яркого июльского солнца.
Вдова, не размышляя, схватила фотографию.
А сейчас… сейчас она начинала понимать, почему это сделала.
Эту молодую женщину она знала. Где, когда, при каких обстоятельствах они могли пересекаться?.. Клео никак не удавалось вспомнить. Может быть, она мельком видела ее рядом с Тевенненом во время очередной встречи? Молчаливый силуэт на пассажирском сиденье…
Нет, исключено. Тевеннен всегда приезжал на встречи один. В этом Вдова была уверена. Но лицо женщины было ей действительно знакомо.
Вдова задумчиво, почти с нежностью, обвела кончиком длинного наманикюренного ногтя лицо на фотографии. «Mi asesina..».[11]
Отдаленный шум воды вдруг напомнил ей, что ванна вот-вот может переполниться.
Она вздохнула, отложила фотографию и отправилась в ванную. Войдя, с наслаждением вдохнула поднимавшийся от воды ароматный пар.
Потом разделась, стараясь не замечать — что с каждым днем было для нее все труднее — свой член, освобожденный из специального маскирующего чехла, в котором она его обычно прятала. Клео любила свое тело, но ненавидела этот…
…тело!
…легкое и гибкое…
…совсем как у той…
Она вздрогнула и пару раз моргнула. Густые ресницы взлетали, как крылья бабочки.
Неужели и впрямь?.. Такое совпадение!..
Она неподвижно простояла минуту или две, чувствуя, как кровь гулко стучит в висках от этого неожиданного озарения. Так оно и есть… Понадобилось лишь освежить в памяти некоторые эпизоды из прошлого, смахнуть с них пыль… Да, вот именно: смахнуть пыль.
Очевидность предстала перед ней во всей полноте. Теперь Клео знала. Она знала все.
Знала, кто была эта женщина на фотографии.
Знала, как ее найти.
Озарение… Благая весть…
И одновременно — доказательство того, что случайных совпадений не бывает. Стало быть, всего через пару дней она узнает, какой секрет таят в себе эти странные цифры. Ибо палец Тевеннена, устремленный на скомканный клочок бумаги, был не чем иным, как перстом божьим. И на сей раз сам Бог решил указать ей путь.
Тома Миньоль не открывал глаз от окон квартиры на последнем этаже дома — типично буржуазного здания, выстроенного из огромных тесаных камней и украшенного по фасаду лепниной и полукруглыми балкончиками.
Вдова вернулась домой.
Орели Дюбар, сидевшая в машине рядом с ним, наблюдала за входом, ожидая, не объявится ли Тевеннен, если вдруг Вдова вызвала его к себе. Хотя это было почти полностью исключено: Вдова никогда не вела деловых переговоров в своих апартаментах. Даже гостей принимала редко. Как будто порог ее квартиры был границей, которую нельзя было пересекать посторонним, могущим нарушить респектабельность окружающей обстановки. Ее дом был ее крепостью. Или секретным садом, если воспользоваться не английской, а французской аналогией…
Скорее всего, случилось что-то непредвиденное. Так или иначе, Жамель должен об этом знать. Тома на мгновение заколебался, не стоит ли ему проследить за «мерседесом», в котором уехал кузен после того, как привез Вдову домой, но потом решил, что если Жамель захочет объясниться, то у них еще будет время встретиться.
А пока не было ничего нового. Мысленно Тома упрекал себя в том, что ввязался в такое серьезное дело почти без всякой подготовки, заручившись поддержкой одного-единственного союзника, пусть даже и родственника. Почва, на которую он ступил, оказалась слишком зыбкой. Слежка за Вдовой ничего не дала: та действительно ездила к Тевеннену, но провела в его доме не больше двух минут.
— Вот не везет! — произнесла Орели, словно откликаясь на его мысли. — Никого похожего на Тевеннена…
Тома взглянул на часы на приборной доске машины. Оказалось, они с напарницей торчали тут уже час. Он взял рацию:
— Коньо, что там у вас?
— Они вдвоем с мальчишкой остановились в доме недалеко от площади Республики, — донеслось сквозь треск помех. — Минут сорок назад. Время позднее, так что, скорее всего, они там и заночуют. Не потащит же она ребенка куда-то еще среди ночи…
Тома машинально кивнул. До сих пор его расследование никаким боком не касалось Шарли, сожительницы Тевеннена. Случаен ли ее отъезд? Именно сегодня вечером?..
Он попытался собраться с мыслями, чувствуя, что в голове у него полный бардак, как на арабском рынке.
— А здоровяк так и не объявился, — снова донеслось из рации. — Как в воду канул.
— Даже если бы и объявился, что с того? — вмешалась Орели. — Так или иначе, Вдова уже дома. Судя по всему, они решили перенести дело на другой день. Если у них вообще было какое-то дело… — добавила она, явно выражая сомнение в надежности «источника» Тома.
Последний был вынужден с сожалением признать, что она права.
— Все, отбой, — объявил он по рации. — Что бы там ни случилось, у нас нет повода брать его сегодня вечером.
В полусумраке автомобильного салона он разглядел довольную улыбку на лице Орели.
Молча, стиснув зубы, Тома включил зажигание и поехал в сторону площади Бастилии, чтобы отвезти Орели домой. Его продолжали терзать вопросы, на которые не было ответов: что произошло? почему Вдова вломилась в дом Тевеннена, вопреки самой элементарной предосторожности? куда все подевались из этого дома сегодня вечером? Свет в окнах так и не зажегся…
И самое главное: где сейчас Тевеннен?
Именно в этот момент Орели Дюбар, до того сидевшая молча и даже, кажется, дремавшая, слегка повернула голову и произнесла успокаивающим, почти материнским тоном:
— Не беспокойся. Рано или поздно мы его схватим. Это только вопрос времени…
Но Тома отнюдь не был в этом уверен: поимка Тевеннена с сегодняшнего дня только осложнялась.
От внезапного чувства одиночества у него сжалось сердце. Был ли тому причиной ледяной холод парижской зимней ночи, от которого попрятались с улиц даже бомжи? Или слабый мертвенный свет покрытых инеем фонарей? Или груз слишком больших амбиций, оказавшийся ему не по силам? Или нетерпимость к одной только мысли о поражении?..
Тома не знал. Он был не из тех, кто слишком трепетно относится к своим эмоциям. Он даже не считал себя человеком, способным их испытывать.
И однако в этот вечер ему так сильно захотелось теплоты, уюта, нежности, утешения, что внезапно он почувствовал себя уязвимым и беззащитным, как голый человек среди ледяной пустыни.
Именно поэтому он, вопреки элементарным правилам субординации, не убрал руку с переключателя скоростей, когда ее неожиданно накрыла ладонь Орели.
Брижитт тщетно пыталась заснуть: встреча со старой подругой, рассказ Шарли и особенно то, о чем она умолчала, не давали ей покоя с момента отъезда матери и сына. Однако сильнее всего ее беспокоила их ближайшая участь.
Прежде Брижитт еще никогда не видела подругу в таком состоянии. Даже когда Шарли сбежала из клиники, куда поместила ее мать на принудительное лечение от наркозависимости, и среди ночи объявилась в доме Брижитт вместе с Фабианом, отцом Давида, она выглядела менее отчаявшейся и потерянной, чем сейчас.
Впрочем, и было отчего: на сей раз ей предстояло скрываться не от матери. Если она на самом деле убила копа (и, вопреки всему, Брижитт ощущала горькое удовлетворение, зная, что он уже не сможет ей навредить), то ее будет разыскивать, без преувеличения, вся полиция Франции. И к тому же еще Давид… Он выглядел так… странно. Не то чтобы он казался потрясенным, но, в каком-то смысле, был таким же, как и его мать: потерянным, словно отсутствующим… как будто на грани обморока. Шарли хоть отдавала себе в этом отчет?..
И вдруг, словно в ответ на этот последний вопрос, Брижитт услышала тихий щелчок замка входной двери.
Эдуар решил вернуться?.. Все-таки он душка… Славный парень и замечательный любовник, всегда восхищавшийся ее округлостями. Однако Брижитт уже сожалела о том, что дала ему запасные ключи. Вот так всегда: начинается с безобидной зубной щетки, в одно прекрасное утро обнаруживающейся в вашей ванной комнате, а заканчивается внезапным появлением среди ночи, несмотря на предупреждение о «важном семейном деле»!
Неужели он следил за квартирой? И вернулся, убедившись, что неожиданные гости уехали?
Увы, судя по всему, ей предначертано судьбой провести сегодня ночь без сна…
Брижитт вздохнула, села на постели и зажгла сигарету, слегка улыбаясь уголками губ. Или лучше изобразить на лице упрек?..
Прошла минута… другая. Брижитт не отрывала глаз от крошечного красного огонька сигареты, чувствуя, как мысли разрываются между Шарли, Давидом, Эдуаром…
Она прислушалась, но в квартире было тихо. Разве что… слабый шорох и усталое поскрипывание старого паркета, словно от чьих-то осторожных шагов по истертому ковру.
С чего вдруг Эдуар решил поиграть в индейцев? Или он по каким-то причинам решил сохранить свой ночной визит незамеченным?
На долю секунды ей пришла мысль о взломщике, но Брижитт тут же отмела ее как совершенно нелепую. Она помнила, как мягко щелкнул замок — явно под воздействием привычного ключа, а не воровской отмычки. Скорее всего, Эдуар хотел сделать ей сюрприз… К тому же на последнем этаже находились самые маленькие и дешевые квартирки, так что, если бы взломщик захотел как следует поживиться, он наведался бы в какие-нибудь шикарные апартаменты, расположенные ниже. Так что, очевидно, речь шла о какой-то дурацкой шутке — возможно, вызванной ревностью.
Слегка раздраженная, Брижитт отбросила простыню и встала с кровати, собираясь направиться в гостиную. Но когда она была уже у порога, как будто чья-то холодная рука сжала ее сердце.
Там, прямо за дверью, кто-то был. Она явственно ощущала чужое враждебное присутствие.
Брижитт замерла и прислушалась. Не услышав больше ничего, слегка пожала плечами. Не иначе, вся эта история с Шарли подействовала на нее слишком возбуждающе…
— Черт возьми, Эд! С чего вдруг тебе вздумалось прятаться?
Она резко распахнула дверь, переступила через порог и включила в гостиной свет. И тут же поняла свою ошибку.
В квартиру действительно проник чужой человек. Он стоял прямо перед ней. Высокий, стройный, облаченный в элегантный костюм. Прядь светлых волос небрежно спадала ему на лоб. Он чем-то напоминал агента ФБР, но скорее из комедийного фильма. Или некий шарж на французского аристократа, потомка старинного рода. Если не считать его совершенно неуместного присутствия в этом месте в такое время, в нем не было ничего угрожающего.
Брижитт попятилась:
— Что?
— Добрый вечер, Брижитт. Я ищу Шарли. Вы не подскажете, где я смогу ее найти?
Он говорил с тем легким жеманным сюсюканьем, с которым некоторые не в меру ретивые ценители прекрасного произносят «эскюйство» вместо «искусство». Несколько мгновений Брижитт разглядывала его. И вдруг истина обрушилась на нее со всей очевидностью: этот светский акцент был ненастоящим, фальшивым. Этот человек был не тем, за кого себя выдавал. Хотя Брижитт уже давно носила потрепанные балахоны с бирками «Made in Katmandou» вместо прежних шикарных туалетов, она выросла в богатой и добропорядочной буржуазной семье, и ей не составляло труда отличить настоящее золото от подделки.
Это открытие окатило ее ледяной волной ужаса. Этот человек лицедействовал. Он разыскивал Шарли. И уж, во всяком случае, он не был полицейским.
Значит, этот человек был опасен.
Брижитт ощутила мощный всплеск адреналина и быстро оценила ситуацию. В пределах досягаемости не было ни одного предмета, который мог бы послужить оружием. Дверь спальни была в трех метрах позади. Она запиралась на замок, но ее верхняя часть представляла собой витраж с узором из разноцветного стекла. Но все равно, если бы удалось быстро проскочить в спальню, можно было бы запереться и позвать на помощь…
Человек уверенно и небрежно шагнул к ней, и это движение мгновенно нарушило ход мыслей Брижитт. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, и за это время она успела заметить в его глазах жестокий, примитивный блеск, словно у хищника.
Она резко повернулась, собираясь броситься в спальню, но он схватил ее еще раньше, чем она успела сделать хоть шаг.
Затем он нанес ей удар в печень — резкий, точный, сокрушающий. Брижитт без единого звука рухнула на пол. От адской боли у нее перехватило дыхание, и она не смогла даже закричать, чтобы услышали соседи.
Человек склонился к ней и прошептал прямо в ухо:
— Ты мне скажешь, где она. Ты мне это скажешь, грязная, вонючая потаскуха, а после будешь умолять, чтобы я побыстрее покончил с тобой… — Ненависть, звучавшая в его словах, обжигала почти физически.
После были только ужас, боль и, наконец, тишина.
— Мама, что с нами будет?
Давид прошептал эти слова несколько минут спустя после того, как они с матерью вместе улеглись в кровать, под огромное теплое одеяло, в чистой и хорошо натопленной комнатке небольшого отеля.
Попетляв некоторое время по улицам, Шарли обнаружила этот отель — не так далеко от дома Брижитт, на улице Гран-Приере, за бульваром Вольтера. Он скорее напоминал семейный пансион, чем пристанище туристов, и Шарли порадовалась своему выбору: портье, зевая, записал их имена в регистрационную книгу, не спросив документы и даже не обратив особого внимания на них самих.
Сейчас она лежала в кровати, крепко прижав к себе Давида и разглядывая его лицо в слабом свете ночника. Шарли оставила ночник включенным, но набросила на абажур полотенце, и теперь комнату наполнял мягкий оранжевый полусумрак.
Однако ни ей, ни Давиду не удавалось заснуть, даже несмотря на умиротворение от того, что они были вместе, к тому же свободные, как никогда прежде.
— Мы выкарабкаемся, котенок. Ты ведь это знаешь, правда?
Давид ничего не ответил, и Шарли подумала, что, скорее всего, он не знает — он этого не «видел». Его необычная ретропамять не подсказывала ему никаких вариантов выхода из нынешней ситуации — ни плохих, ни хороших.
— Послушай, Давид… — прошептала она, ласково гладя сына по волосам. — Через несколько дней все закончится. И все забудется, хотя я понимаю, что сейчас тебе это кажется невозможным. Но рано или поздно все забудется. У нас начнется совсем другая, новая жизнь.
Шарли замолчала. Потом подумала, что Давид и так видел достаточно, чтобы что-то от него скрывать.
— Завтра я позвоню во «Французские лотереи»… насчет нашего билета.
Давид едва заметно кивнул.
— Я туда уже звонила на прошлой неделе. Мне все объяснили. Нужно будет позвонить по специальному номеру, чтобы зарегистрировать свои данные. После мне назначат встречу, чтобы выдать деньги. Самое большое, еще через неделю. Или даже раньше… А потом, когда мы получим деньги, мы уедем куда-нибудь далеко-далеко… где море и солнце. А еще чуть попозже к нам приедет Брижитт. И все будет как раньше… Нет, конечно же гораздо лучше, чем раньше! В сто, в тысячу раз лучше! Ты увидишь много интересных вещей, которых никогда не видел. Например, сначала мы поедем в Бразилию, подыщем какой-нибудь небольшой домик… а потом подумаем, куда отправиться всем вместе. Представляешь себе, котенок? Бразилия!.. И все это благодаря тебе, сокровище мое!
Давид никак на это не отозвался, но Шарли чувствовала, что он еще не спит. «Видел ли он… труп? — не переставала она себя спрашивать после убийства, как только смогла более-менее связно размышлять. — Слышал ли что-нибудь?..» Эти вопросы неотвязно преследовали ее, и она никак не решалась задать их сыну.
Говорить обо всем, ничего не скрывать…
— Давид, ты знаешь, что произошло сегодня вечером… Это был несчастный случай. Мы не должны были вот так убегать…
— Я знаю, мам.
От этих слов у нее перехватило дыхание. В этом был весь Давид: хрупкость ребенка, зрелость настоящего мужчины, память о будущем… Живая загадка.
— Давид… я хочу, чтобы ты знал: я никому не позволю причинить нам зло. Больше никогда… никогда. Я люблю тебя больше всего на свете, — прошептала она на ухо сыну. — Ты даже не представляешь, как сильно… И я тебе клянусь: мы выпутаемся. Вот увидишь, завтра будет новый день, и все станет таким ясным… таким простым.
— А куда мы поедем завтра? Где мы проживем эту неделю?
Шарли обдумывала этот же вопрос с того момента, как вошла в номер отеля, безликий, но все же выглядевший гостеприимным. Она бы с удовольствием осталась здесь, но понимала, что это слишком опасно. Непонятно было, как станут развиваться события. Прежде всего, сколько пройдет времени до того момента, как кто-то обнаружит труп Сержа? Два дня? три? неделя? Так или иначе, ее тут же объявят в розыск. Поэтому, чем быстрее она покинет Париж, тем меньше будет риска. Особенно если ее описание разошлют повсюду, в том числе и по всем отелям…
— В доме у озера… туда мы завтра и поедем. Все как ты сказал…
Шарли закусила губы. Говорить обо всем, ничего не скрывать…
— Но сначала мы заедем к твоей бабушке.
Снова молчание. Но так было даже лучше, и Шарли почувствовала облегчение. Все равно слишком поздно, чтобы что-то объяснять. Да и стоит ли?.. Давид и в самом деле поверил ей, когда она сказала ему, что его бабушка умерла? Что он на самом деле знал? О чем догадывался? Все ли он рассказывал ей о своих «воспоминаниях»? Шарли иногда упоминала о матери и в разговорах с Брижитт. Может быть, Давид это запомнил?
Она протянула руку к ночнику и погасила свет. Потом поцеловала сына в щеку:
— Я тебя люблю, котенок. Всегда помни об этом.
— Я тоже тебя люблю, мама, — отозвался Давид. — Очень!
Тепло его тельца и дыхание, наконец ставшее размеренным, понемногу убаюкали Шарли. К тому же она чувствовала огромную усталость. Она заснула, согретая этим недавним «Очень!» и любовью к сыну, затопившей все ее существо.
Еще спустя какое-то время Давид шепотом произнес:
— Мам… она нас уже ищет… какая-то странная черная дама…
Но Шарли уже не услышала этих слов.
…Это фиаско! Полное фиаско! И почему вы решили объявить об этом открыто всем коллегам на общем собрании?.. И почему вы не отключили ваш гребаный телефон, Миньоль? Тома, этот звонок — это просто паскудство!..
…звонок…
…откуда-то…
…мои штаны, господи, где мои штаны?..
Тома протянул руку — твердая почва казалось близкой, буквально на расстоянии вытянутой руки… Но его пальцы сначала наткнулись на пустой бокал, который опрокинулся, потом на какой-то твердый холодный предмет, потом окунулись в пыль… это оказался пепел в стеклянной пепельнице.
Он вынырнул из сна, и жестокая реальность предстала перед ним во всей полноте: он потерпел фиаско… Безрезультатное наблюдение за домом Вдовы… ладонь Орели Дюбар… потом они напились и даже выкурили косяк… и… и он заснул у нее дома, слишком одуревший, чтобы самостоятельно уехать… и… этот кошмарный сон…
…и звонок!
Номер, который высветился на экране мобильника, заставил его забыть обо всем.
— Тома?..
— О черт, что там еще?..
— Наш клиент склеил ласты.
Тома встряхнул головой. О чем говорит кузен?..
— Тевеннен мертв, — отчетливо произнес в трубке голос Жамеля Зерруки.
— Что?.. Что ты такое говоришь?.. То есть… ты в этом уверен?
В трубке послышался невеселый смешок.
— Если человек лежит на полу у себя в кухне с ножом между ребер и не шевелится, я так думаю, вопросы излишни.
Тома откашлялся, чтобы избавиться от остатков гашиша в легких и заодно как-то утрясти в голове новую информацию.
— Он уже окоченел, когда мы приехали к нему вчера вечером. Ты ведь знаешь, что мы там были, потому что сам за нами следил. Так вот, знай и то, что это не мы его прикончили.
Тома сжал кулаки. Он знал. Уже вчера вечером он знал! Не о том, что Тевеннен мертв, конечно, но о том, что ему самому не стоит заходить в дом. Возможность была слишком уж выгодной, ловушка слишком уж очевидной.
— Почему ты мне не позвонил сразу же?
— Я не мог… Она меня не сразу отпустила. К тому же…
Молчание.
Жамель боится, как бы вчерашний эпизод не обошелся ему слишком дорого, машинально подумал Тома. Боится, как бы его не обвинили в убийстве. Но вместо того, чтобы зря паниковать, кузен, очевидно, поразмышлял и избрал более правильную тактику. Тевеннен был главным подозреваемым, а поскольку он выбыл из игры, расследование Тома прекращалось само собой. Поэтому Жамель решил дать родственнику бесплатную информацию в надежде, что это избавит его самого от ненужных расспросов.
— Ты знаешь, кто его убил?
— Ну, это уж твоя работа, братан.
— Где он сейчас? В смысле…
— Трупак? Мы его не трогали. Ты же видел, как мы вышли из дома, и его с нами не было, ведь так? Мы его оставили на полу в кухне, где он и был. Думаю, у тебя уже достаточно информации. Теперь тебе все карты в руки.
И Жамель отключился, даже не попрощавшись. Тома остался неподвижно сидеть с трубкой в руке.
— Что такое?.. — вдруг послышался сонный голос у него за спиной.
Тома обернулся. Несколько секунд он разглядывал миловидное, еще заспанное личико Орели. Хороша, ничего не скажешь. А в постели так просто супер… Ночь получилась поистине волшебной, даже несмотря на слишком крепкие напитки и слишком сильный наркотик, особенно для Тома, который и забыл, когда в последний раз курил гашиш… Совершенно неожиданно для себя он встретил женщину невероятно сексуальную, пламенную и отзывчивую, и эта внезапная близость дала ему чувство абсолютного единения с другим существом, ощущаемого отнюдь не только на физическом уровне.
Но никакое волшебство не может длиться долго. Рано или поздно реальность вступает в свои права. В нашем случае, горько подумал Тома, даже слишком рано… Орели исчезла. Перед ним была его коллега мадемуазель Дюбар.
— Нам подкинули работенку…
— Это шеф звонил?
— Нет, мой источник. Нам нужно ехать… — Он посмотрел на часы, которые показывали почти восемь утра, и добавил: — Прямо сейчас.
Орели села на постели, и соскользнувшая простыня открыла ее соблазнительные груди с затвердевшими от утреннего холода сосками.
— Куда ехать?
— К нему. В смысле, к Тевеннену.
Шелковые портьеры, пестрые ковры и альковы в стиле рококо окружали три небольших подиума, в центре каждого из которых возвышался металлический шест. По ночам это место начинало жить своей особой жизнью — тайной, запретной — в мерцающих бликах приглушенного янтарного света. Но в этот утренний час здесь горели лишь тусклые неоновые лампы, разоблачая всю фальшь показной роскоши: ветхие дырявые портьеры, потертые ковры, потускневшие краски…
Ничто не может быть более жалким, чем ночное заведение при беспощадном свете дня. Зная об этом, Вдова почти никогда не приходила сюда до наступления темноты и уходила задолго до закрытия. Это место слишком напоминало ей ее саму. Утренний свет был враждебен им обоим.
Однако в это утро Клео, охваченная лихорадочным нетерпением, прибыла в «Эль Паласио» с первым лучом солнца. Она пересекла главный зал, сморщив нос от запаха прокисшего пива (странно, но после того, как в клубе было запрещено курить, внутри стало вонять еще хуже, чем раньше, — очевидно, теперь флюиды похоти, которые источали посетители, приходившие на «эротические шоу», уже ничто не могло перебить) и почти не обратив внимания на хрупкую китаянку уборщицу с чересчур большой для нее шваброй в руках. Впрочем, была ли эта азиатка и в самом деле китаянкой?.. Клео этого не знала и не хотела знать. Она даже не могла вспомнить, видела ли ее тут раньше. Мир обслуживающего персонала располагался в другом измерении, где царила бедность, и Клео испытывала перед ним неподдельный ужас.
В самом дальнем углу, за занавеской, располагалась неприметная дверца с табличкой «Только для персонала». Вдова толкнула ее, прошла по небольшому коридору, устланному красной потертой дорожкой, миновала раздевалку танцовщиц и, наконец, вошла в свой кабинет, единственное приличное помещение во всем клубе, с огромным зеркалом, хрустальной люстрой и глубоким честерфилдовским диваном. В углу стоял массивный письменный стол, на нем — телефон и два небольших монитора, один их которых был связан с камерой видеонаблюдения над баром, другой — с камерой над центральным подиумом. Вместо того чтобы включить мониторы (какой смысл наблюдать за уборщицей?), Клео включила радиоприемник — …итак, «Бенабар»! Что же это за альбом с таким по меньшей мере странным названием?.. Что вы хотели этим сказать? — и, не дожидаясь ответа певца, подошла к висевшему на стене гобелену и приподняла его. В нише за гобеленом располагался сейф.
Она не слишком заботилась о том, чтобы его прятать — во всяком случае, при мало-мальски добросовестном обыске любой коп его обнаружил бы, — поскольку не держала в нем ничего особо ценного. Ей просто нужно было создать иллюзию, что нечто ценное здесь есть. На самом же деле весь компромат, находившийся в ее распоряжении: письма, документы, счета, фотографии тех или иных известных личностей в весьма… пикантных ситуациях, — все это хранилось в других местах, и было спрятано очень надежно. Здешний же сейф существовал скорее для отвода глаз. Кроме того, он был свидетельством ее странной, иррациональной привязанности к этому месту — ее первому ночному клубу, который она приобрела в собственность на совершенно законных основаниях.
Клео набрала код и открыла дверцу. На полках лежали пачки денег, документы на заведение и огромный фотоальбом. Его она и вытащила, после чего вернулась к столу.
Альбом был полон фотографий. Лица и обнаженные тела. Танцовщицы клуба.
Стараясь сдержать нетерпение, Вдова нарочито медленно переворачивала страницы. Десятки женщин — высокие, маленькие, брюнетки, блондинки, рыжие…
Она хранила всё — во всяком случае, фотографии, паспортные данные и отпечатки пальцев всех своих служащих. Это было нечто вроде мании: Клео ди Паскуале — ни мужчина, ни женщина — хотела иметь свой собственный тайный бестиарий. К тому же в практическом плане такая архивация была полезна — всегда можно было откупиться от полицейских, подсыпав им несколько крошек информации. Такой возможности она никогда не упускала.
«Итак, кто именно вас интересует? Жанна Мальду?.. Сандрина Эрло?.. Клара Карлун?..» — говорила она, листая альбом. От обилия обнаженной женской плоти у полицейских обычно отвисала челюсть. Эти фотографии были для Вдовы примерно тем же, чем для энтомолога — драгоценная коллекция редких бабочек.
И вот на странице под номером четырнадцать она обнаружила то, что искала, — фотографию жены Тевеннена. В те времена, несколько лет назад, та была еще более худенькой, чем на фотографии, которую Клео забрала из дома этого жирного борова, почти тощей, несмотря на упругую грудь и плавные и в то же время четкие изгибы тела, характерные для профессиональных танцовщиц. И конечно, тогда эта женщина была моложе. Хотя «моложе», подумала Клео, это не совсем удачное слово — правильнее было бы сказать «свежее». Она не выглядела еще такой… обреченной. Хотя, взяв лупу и вглядевшись в фотографию внимательнее, Вдова поняла, что уже тогда в глазах ее танцовщицы сквозило ощущение безысходности, отчего они казались потухшими.
Клео понемногу вспоминала ту историю… Она никогда не забывала людей, с которыми пересекалась по жизни, и сейчас ей просто нужно было слегка освежить память. В те времена она уже редко наведывалась в «Эль Паласио» — бизнес был налажен, клуб регулярно приносил не слишком большой, но все же приличный доход, так что заниматься им вплотную не было необходимости. Но несмотря на это, она обратила внимание на одну из новых «девочек», сильно отличавшуюся от других природной грацией, горделивой посадкой головы, поведением, в котором не было ни малейшего оттенка вульгарности, столь характерной для этой среды, умом, манерами и лексиконом. Сдержанная, элегантная… и, как следствие всего этого, не слишком полезная для заведения, в которое мужчины приходят в поисках сочных курочек, а не таких вот небесных голубиц.
Клео вспомнила, что даже подумывала ее уволить. Но, уже собираясь поручить Ольге, управляющей клубом, это сделать, она вдруг засомневалась и решила вначале просмотреть досье своей служащей. Молодая женщина была одинока и имела малолетнего сына. Стало быть, пришла на эту работу, просто чтобы прокормиться… Она была ошибкой кастинга, так же как сама Клео была ошибкой природы. Что, в конечном счете, и спасло танцовщицу от увольнения — на миг Вдова ощутила какое-то смутное тайное родство с этой женщиной, которой нечего было делать в ночном клубе… как, впрочем, и самой Клео.
Она не стала выгонять танцовщицу, но при этом ничуть не удивилась, когда буквально на следующий день та сама попросила об увольнении. Позже Вдова краем уха услышала историю о том, как один из клиентов пытался ее изнасиловать. Но Клео знала, что девушки в таких заведениях склонны многое преувеличивать, в том числе и опасности своей жизни, и то отвращение, которые якобы вызывали у них клиенты, да и вообще вся мужская часть населения Земли.
Что ж, ни одно доброе дело не проходит даром: если бы не этот полузабытый эпизод из прошлого, Вдова могла бы и не заметить сходства женщины на фотографии в доме Тевеннена со своей бывшей работницей. Перст божий…
Она взглянула на данные под фотографиями (портрет и фото в полный рост): Софи Бердан. Да, Софи — так ее назвали в клубе.
Дата и место рождения… семейное положение… адрес…
В те времена она жила у подруги, недалеко от площади Республики. Если этот адрес не был фальшивым…
Что ж, негусто: имя и адрес семилетней давности, ксерокопия удостоверения личности… Но все равно хоть какой-то след. Сгодится, если иметь в своем распоряжении хороших ищеек. А уж ищеек у Вдовы хватало.
Все на свете имеет смысл, рассеянно подумала она, захлопывая альбом. Более того, сама жизнь ежеминутно этот смысл создает. Словно каждый шаг на пути, сделанный Клео до сих пор, должен был в результате подвести ее к настоящему моменту: к разгадке тайны этой женщины.
Спокойно и величественно, словно королева, она поднялась, подошла к сейфу и водворила альбом на полку. Затем закрыла сейф, подвинула гобелен на прежнее место и вернулась к столу, собираясь выключить радио. Ее палец был уже в сантиметре от кнопки, как вдруг сквозь шквал новостей об экономическом кризисе, о Северном и Южном потоках, о реформе французского телевидения пробились слова, ставшие для нее очередным откровением:
— …и вскоре мы узнаем имя победителя, выигравшего тридцать четыре миллиона евро! Если вы еще не проверили свой лотерейный билет, самое время это сделать! Итак, выигрышные номера: 2…7…
Цзинь Мэй, только что окунувшая тряпку в ведро, где давным-давно утонули все ее мечты, испуганно вздрогнула, услышав из-за двери хозяйкиного кабинета безумный хохот, прокатившийся по всему клубу, словно цунами.
На всякий случай Тома Миньоль еще раз проверил замок на двери. Он знал, что обнаружит там следы взлома — накануне он видел в бинокль, как Жамель орудует отмычкой, очевидно собираясь застигнуть Тевеннена врасплох.
Но когда он уже собирался войти, его остановил голос Орели Дюбар:
— Я не понимаю, что здесь происходит, Тома…
С сегодняшнего утра она звала его по имени, и он даже не знал, радоваться этому или наоборот, ведь это означало, что Дюбар (Орели?..) не прочь продолжить, возможно, даже углубить отношения. Но сейчас этот вопрос отходил на второй план. Еще будет время его решить.
А сейчас нужно прежде всего объяснить. Орели, почему они здесь и собираются войти в дом Тевеннена, открыв уже взломанную дверь, поскольку до сих пор он так и не сообщил ей никаких подробностей. По пути сюда он разжимал челюсти только для того, чтобы проклинать утренние пробки и сожалеть о потерянном времени — хотя с чего вдруг оно казалось ему таким драгоценным, если Тевеннен все равно уже был мертв?.. Ответа на этот вопрос у него тоже не было.
Наверно, он просто хотел побыстрее… увидеть. Понять. Расследование выходило у него из-под контроля, возможность арестовать Вдову и благодаря этому получить хорошую должность в полиции — настоящей полиции! — становилась все более иллюзорной, и он всеми силами стремился исправить ситуацию. А для этого ему нужно было, по крайней мере, первым оказаться на месте преступления.
— Мой источник уверяет, что Тевеннен оставил за собой серьезный след. Именно здесь. Вчера вечером, незадолго до того как началась вся эта хренотень…
Скорее всего, этот аргумент показался Орели достаточно натянутым, но она не стала задавать лишних вопросов.
Тома толкнул дверь, сделал несколько шагов по просторной прихожей, откуда открывался вход в гостиную, затем обернулся к напарнице:
— Ты идешь?
Орели вздохнула и наконец последовала за ним.
— О черт, мадам Тевеннен любит жавелевую воду!.. — пробормотала она, наморщив нос.
Тома ничего не ответил на это замечание. Его удивила обстановка в доме копа. Он никогда бы не подумал, что в этом человекоподобном куске сала есть хоть какая-то утонченность, но, судя по изысканной дизайнерской мебели в гостиной, он ошибался. Если только оформительницей семейного гнездышка, напоминавшего скорее модный парижский лофт, чем дом в городском предместье, не была Шарли, подружка Тевеннена…
Тома продолжал осмотр. В гостиной трупа не обнаружилось — комната была безупречно чистой, в ней пахло как после генеральной уборки… что, кстати, было странно: ведь если Тевеннен умер еще вчера, запах разложения, путь даже слабый, уже должен был ощущаться.
— Ты осмотри кухню, а я поднимусь наверх, — распорядился он, обращаясь к коллеге.
Орели с раздраженным видом направилась к кухне, тогда как сам Тома поднялся на второй этаж, где по обе стороны коридора располагались несколько комнат.
За первой дверью оказалась супружеская спальня. Все такая же изысканная обстановка: красивая двуспальная кровать, пушистый ковер, шкаф с зеркальными раздвижными дверцами длиной во всю стену, трюмо в стиле ар-деко…
Трупа не было.
Вторая комната оказалась детской. Не так уж много игрушек, белые стены с яркими цветами, нарисованными через специальный трафарет… Тоже довольно изящно, хотя слишком уж экономично…
И здесь трупа не было.
Третья комната, очевидно задуманная архитектором как спальня для гостей, была абсолютно пуста.
И в ванной ничего.
Так, а что внизу? Почему молчит Орели?..
— Эй, ты что-нибудь нашла? — крикнул он вниз, перегнувшись через перила.
Орели вышла из кухни:
— На кухне ничего, в гараже тоже ничего, кроме супер-пупер-мотоцикла… То есть я имею в виду, ничего необычного. Но поскольку я вообще не знаю, что мы ищем, чего ты от меня хочешь? У нас тут игра в «Форт Бойяр» или что?
Тома сжал кулаки и от всей души шарахнул по перилам. Какого черта Жамель устроил ему такую подставу? Значит, он вернулся ночью, чтобы вывезти труп? Или Вдова отправила для этой цели кого-то другого, а Жамель об этом даже не знал?..
Он вернулся в коридор, снова осмотрел все комнаты второго этажа, потом спустился на первый и, не обращая внимания на красноречивый взгляд Орели Дюбар, заново осмотрел все помещения и там.
Никаких следов преступления. Ни даже просто драки. Ни капельки крови нигде.
Тома с силой потер подбородок. А что, если… Тевеннен разыграл собственную смерть? Заставил Вдову в нее поверить, чтобы беспрепятственно скрыться?
Единственным средством это узнать был люминол. Это вещество использовали эксперты, чтобы обнаружить следы крови даже после самой тщательной очистки помещения, когда их нельзя было увидеть невооруженным глазом.
Итак, нужно было вызывать криминалистов. Что ж, тем хуже для его открытия… И вдруг у Тома перехватило дыхание — он только что осознал, что никакого открытия на самом деле нет! Ему ни о чем не известно. А Вдове? Знать бы…
Ясно одно: если Тевеннен мертв, делу конец; если же он жив и в бегах, тогда еще остается шанс на удачный исход.
Тома вернулся в гостиную и вынул из кармана оставленной здесь куртки мобильник. Набрал номер Коньо. Для очистки совести он сегодня утром отправил двух других своих подчиненных к дому, где вчера поздно вечером остановились Шарли с сыном, чтобы проверить, там ли еще их «БМВ».
— О, ну наконец-то! Я тебе уже звонил!.. — воскликнул Коньо.
— Что у тебя?
— Все очень странно… «БМВ» на месте. Но… этой ночью в доме убита женщина. В том самом доме, где на ночь остановилась наша подруга…
Тома постарался с честью выдержать новый удар. Значит, сожительницу Тевеннена тоже убили?..
— А что с мальчишкой? — спросил он.
— Нет, ты не понял. Это не Шарли Тевеннен убита. Другая женщина. Причем совсем недавно. Наши коллеги уже были там, когда мы подъехали. У меня уже есть все данные: имя и точный адрес жертвы. Похоже, дело рук маньяка. Ее насиловали, пытали… в общем, кошмар.
Тома, совершенно растерянный, встряхнул головой:
— А жена Тевеннена все еще там?
— Нет, ее уже нет. Там сейчас целое столпотворение, но ее нет. Ни ее, ни мальчишки…
Мысли Тома смешались. Итак, Тевеннен убит у себя в доме этой ночью… Женщина, у которой остановилась его жена в ту же ночь, тоже убита, причем зверски. Какая связь?.. И где сейчас эта Шарли?
Он отсоединился, не переставая задавать себе вопрос: но почему же ту женщину пытали и насиловали?..
— Ты мне объяснишь наконец, что происходит?
Тома обернулся. Орели стояла, уперев руки в бока, с видом женщины, которая под утро встречает пьяного мужа, наконец вернувшегося домой. Тома собирался все ей объяснить сразу же после того, как они обнаружат тело. Но… нет тела — нет дела. Он чувствовал себя полным идиотом.
Не отвечая, он еще раз обвел глазами комнату, ненадолго задержавшись на огромном экране телевизора, словно ожидал, что там сейчас появится объяснение.
И вдруг он заметил что-то под самым потолком, над стеллажами. Какой-то отблеск, промелькнувший буквально на долю секунды…
Он нахмурился, затем, по-прежнему не говоря ни слова, направился в кухню.
Орели Дюбар, глубоко задетая полным отсутствием внимания к себе, но слишком гордая для того, чтобы пытаться его привлечь, осталась в гостиной. Тома вернулся через минуту, неся небольшую лестницу-стремянку.
Скрестив руки на груди, Орели наблюдала, как он поднимается по лестнице, протягивает руку к верхней полке стеллажа, затем проводит ею вдоль длинного провода, тянущегося от настенного светильника.
Затем Тома порылся в карманах, после чего начал откручивать наверху какую-то детальку — по крайней мере, так показалось Орели. Она не понимала смысла его действий, но они вызвали у нее невольное любопытство.
Через минуту у него в руке оказался какой-то небольшой предмет, который он принялся вертеть перед глазами так и сяк.
Наконец Орели не выдержала:
— Что это?
— Камера.
— Что? — изумленно переспросила она.
— Мини-камера, — уточнил Тома, протягивая ей предмет, лежащий у него на ладони.
Когда Орели приблизилась, она перехватила взгляд его темных глаз, в котором прежнее вожделение сменилось суровостью. Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга.
— За ними наблюдали… И между прочим, за нами сейчас тоже, возможно, наблюдают, — произнес он. — Дом Тевеннена был под постоянным видеонаблюдением.
Давид не мог оторвать изумленного взгляда от женщины, сидевшей рядом с ним на водительском сиденье. На ней были огромные темные очки, а на голове возвышалось нечто невообразимое из черных набриолиненных прядей, стоявших торчком, как иглы дикобраза.
На мгновение она отвлеклась от дороги и повернула голову к нему:
— Давид, ну перестань уже смотреть на меня как на монстра!
Сдвинув очки на лоб, она подмигнула ему, и Давид невольно улыбнулся:
— Извини, мам, но я тебя не узнаю… ты похожа на певицу с Эм-ти-ви! На Аврил Лавинь, например…
Шарли, улыбаясь, покачала головой:
— Аврил Лавинь блондинка, радость моя. И у нее длинные волосы.
— Ну тогда… на Пинк.
— Да, в самом деле, у Пинк короткие волосы, но она тоже блондинка… с розовым оттенком.
— Вообще-то да… То есть… я не знаю, они постоянно меняют имидж… ладно, тебе видней. Просто ты сама на себя не похожа! Ты выглядишь как… ну, певица с Эм-ти-ви, и все тут! Иначе не скажешь!
Шарли снова улыбнулась. Да уж, имидж певицы с Эм-ти-ви — не лучший для встречи с матерью после десятилетнего молчания… но сейчас ей не хотелось об этом думать.
Сейчас она наслаждалась короткой передышкой — рядом с Давидом, в тепле и уюте автомобильного салона.
Утро выдалось хлопотным. Давид еще спал — глубоким, свинцовым сном, — когда Шарли выскользнула из номера отеля, не разбудив сына и ничего ему не сказав, чтобы лишний раз не беспокоить. Сначала она зашла в салон-парикмахерскую, где ей и создали этот новый, слегка гротескный имидж, затем — что было самым главным — позвонила во «Французкие лотереи» и объявила о своем выигрыше. Конечно же от нее потребовали сообщить данные удостоверения личности, и она назвала данные единственного документа, который могла предъявить без особого риска: акта гражданского состояния. Она не была уверена, что ее фальшивый паспорт выдержит серьезную проверку, и понимала, что тридцать четыре миллиона евро не отдадут первому встречному. Что касается Шарли, гражданской жены и убийцы Сержа Тевеннена, она исчезла навсегда, почти одновременно со своим сожителем. Осталась Анн Шарль Жермон, воскресшая из небытия после десяти лет пребывания в коме. Странно, еще совсем недавно Шарли была уверена, что ей никогда больше не понадобится удостоверение ее реальной личности, и однако вот очевидный факт: она едет по дороге, ведущей в Сен-Клу…
…к дому у озера…
Почему она решила выбрать именно это место, которое предстало Давиду в одном из его «видений», Шарли не знала. Может быть, она предчувствовала, что это неспроста?.. Что в этом есть какой-то смысл… возможно, даже необходимость? Сказать матери последнее «прости», не сказанное за все десять лет после бегства юной Анн Шарль из наркологической клиники. Поставить последнюю точку перед окончательным отбытием в неизвестность, без всяких шансов на возвращение. И наконец, показать матери Давида. Но в то же время внутренний голос нашептывал Шарли, что это безнадежная и совершенно напрасная затея.
Дом у озера… Возможно, однако, отправиться туда было ее собственным, чисто рефлекторным побуждением: хотя Шарли ни за что бы себе в этом не призналась, но она инстинктивно искала защиты у матери, как любой человек в самые трудные моменты жизни.
И потом, всего через несколько дней, самое позднее — недель ее мать обязательно увидит в газетах или даже по телевизору ее фотографию с комментариями, вроде: «Трагедия в семье полицейского… разыскивается убийца… опасная преступница…» Рано или поздно полицейские проследят весь ее путь: ее опознает и портье из отеля, и представитель «Французских лотерей»… ведь прическа типа «Взрыв на макаронной фабрике» вряд ли так уж сильно ее изменила… В конце концов они явятся и к ее матери. Шарли понимала, как та отреагирует на все это, и хотела, чтобы мать запомнила ее как адекватное существо, нормальную женщину, любящую своего сына, а не как бывшую наркоманку, ставшую убийцей.
На ближайшей развилке она свернула и удивилась, внезапно осознав, что уже почти добралась до цели. Из-за тумана Шарли вела машину медленно, но при этом ни разу не сбилась с пути, хотя не слишком обращала внимание на дорогу — можно было подумать, что ее вел какой-то старый инстинкт, память об этих местах, сохранившаяся с детства…
Вот они и приехали.
Шарли замедлила ход, потом притормозила, предоставив мотору некоторое время работать на холостом ходу. Перед ней тянулась абсолютно пустая улица, как будто застывшая во времени. Высокие каштаны, окаймлявшие улицу с обеих сторон, протягивали голые ветви к свинцово-серому зимнему небу. Шарли вспомнила, что в крайнем правом от нее доме, аккуратном белом особнячке, когда-то жила семья профессора Гримо — он сам, его жена и двое детей, а дальше — семьи Моризо, Клейн, Морсан дю Кулак, а еще дальше, за высокой решеткой и густыми зарослями садовых кустарников, ее собственная семья: мать всегда считала, что лучше как следует отгородиться от посторонних взглядов…
Шарли почувствовала, как ее сердце забилось сильнее, и сделала глубокий вдох, чтобы как-то справиться с нахлынувшим на нее потоком воспоминаний.
— Это здесь? — нерешительно спросил Давид. — Но… это ведь не дом у озера, нет?..
— Нет, радость моя… Мы просто заедем сюда, чтобы забрать ключи…
Шарли вновь медленно тронула машину с места, радуясь, что на пути нет ни одной живой души.
Наконец они поравнялись с решеткой своего семейного особняка. Шарли вышла из машины и в ту же секунду ощутила ледяной холод — температура здесь была как минимум на три градуса ниже, чем в городе. О боже, как же она ненавидела холод! Почему они с Брижитт не уехали на юг сразу же, как только выяснилось, что Фабиан исчез бесследно?.. Тогда все было бы иначе, совсем иначе, и они могли бы…
Напрасные мысли. Шарли чувствовала, что вообще напрасно приехала сюда. Все в ней кричало: уезжай, убегай… подальше отсюда!..
Но она постаралась не думать об этом и сказала Давиду:
— Подожди немного здесь, котенок, ладно? Мне просто нужно кое с кем повидаться…
Она захлопнула дверцу машины и подняла воротник. Потом приблизилась к чугунной решетчатой калитке и протянула руку к кнопке звонка. В тот самый момент, когда ее палец коснулся кнопки, Шарли обернулась, но увидела не старую синюю «клио», а роскошное авто своего отца, медленно отъезжавшее от дома. За рулем сидел отец, на заднем сиденье — две девушки азиатской наружности. Почему две?.. Тогда, в семь лет, она этого не знала. Позже ее мать, потягивая виски из бокала, постаралась это ей объяснить. Все ей объяснить. Шарли было тогда всего девять.
Она несколько раз моргнула. Синяя «клио» стояла на месте. И Давид прижимался носом к стеклу. На его лице читалось явное любопытство. И нетерпение… и какое-то предчувствие…
Шарли поправила волосы, потом сняла темные очки и сунула их в карман пальто. И наконец позвонила.
Давид вытянул шею с любопытством выглядывающего из норки маленького зверька. За живой изгородью он разглядел красивый особняк, совсем не похожий на те дома, среди которых он вырос. Это была какая-то другая, неизведанная вселенная.
Значит, здесь живет его бабушка… До сих пор он думал, что она давно умерла. Мама говорила, что бабушка погибла в автокатастрофе, и он в этом никогда не сомневался, потому что у него не было никаких причин подозревать маму во лжи. Однако, когда мама совсем недавно сказала, что бабушка жива и тот самый дом у озера — это, в общем-то, ее дом, он не удивился. Может быть, он слышал, как мама говорила об этом когда-то давно, когда он был совсем маленький и она еще не знала о его способностях?.. Во всяком случае, у него не осталось об этом никакого четкого воспоминания. Кажется, даже никакого «воспоминания о будущем»…
По дороге сюда мама сказала только: «Видишь ли, мы с ней никогда особо не ладили… поэтому я тебя с ней так и не познакомила…» Давид не стал требовать подробностей: он знал, что со вчерашнего вечера привычный для него мир непоправимо изменился, и его мысли были слишком сумбурны, а эмоции слишком хаотичны, чтобы попытаться как-то прояснить ситуацию, которую он не до конца понимал. Тем не менее он все же спрашивал себя: что это за бабушка, которая совсем не интересуется внуком? Такие вообще бывают?..
Сейчас, когда он смотрел на кованую узорчатую решетку перед домом и на маму, которая нервно сжимала и разжимала руки, прежде чем нажать на кнопку звонка, он все отчетливее представлял себе бабушку в образе злой феи из «Спящей красавицы».
Как же ему ее называть? Бабушка? Или мадам?..
Этот дом и весь окружающий квартал, казалось, застыли во времени. Втайне Давид желал, чтобы никто так и не открыл калитку — ему совсем не хотелось знакомиться с бабушкой. Да и вообще ни с кем. Хотелось уюта, покоя, безопасности… где-нибудь вдали от всего остального мира. И самое главное — чтобы мама была счастлива.
Но он понимал, что так не получится. Знал, что встреча с бабушкой неизбежна. Их с мамой путешествие должно было закончиться в доме у озера — и только бабушка могла дать им ключи от него.
Словно в подтверждение его мыслей загудел интерфон, и Давид смутно расслышал, как мама что-то произнесла. Еще через несколько секунд она сделала ему знак выйти из машины и присоединиться к ней.
Ну вот, подумал он обреченно, пора.
И удивился, осознав, что его сердце колотится гораздо сильнее, чем обычно.
Так как же все-таки ее называть? Бабушка? Или мадам?..
Женщина, открывшая дверь, выглядела типичной домохозяйкой — на ее лице читалась неизбывная скука от постоянного пребывания в четырех стенах. Но когда Тома развернул у нее перед глазами служебное удостоверение, выражение ее лица изменилось — на нем появилось беспокойство и даже некоторая враждебность.
— Но… что я могу для вас сделать? — спросила она.
— Мы расследуем дело о поставке наркотиков, и я попросил бы вас припомнить, не замечали ли вы в последнее время по соседству чего-нибудь подозрительного?
Женщина — лет сорока, спортивного телосложения, ненакрашенная — слегка нахмурилась:
— Чего именно?
— Ну, например, не появлялись ли здесь какие-то незнакомые люди?
Немного поколебавшись, она впустила его в дом — примерно такой же, как у Тевеннена, но с более соответствующей данному кварталу обстановкой.
— Хотите кофе? Я только что сварила…
Тома совершенно не хотелось кофе, как не хотелось и мучить бесполезными расспросами эту женщину. После того как он обнаружил в доме Тевеннена первую камеру, он вышел на улицу, чтобы посмотреть, нет ли где поблизости припаркованного грузовичка. Хотя Тома не слишком хорошо разбирался в аппаратуре слежения, он все же предполагал, что шпионы обосновались явно не за километры отсюда. «Режиссерская аппаратная», куда передавалось изображение, наверняка находилась в этом же квартале.
Осмотр ближайших окрестностей ничего не дал. Но, вернувшись в дом, Тома с помощью Орели обнаружил еще две камеры — одну на кухне, другую в супружеской спальне. Настоящая сеть видеонаблюдения, опутавшая весь дом!
Он взял чашку кофе, протянутую женщиной.
— Так что же, вы не заметили каких-нибудь незнакомых людей, подозрительных перемещений?.. — снова спросил он.
— Да… это началось несколько месяцев назад. Еще весной, если память мне не изменяет… Они появились… как будто из ниоткуда.
— Кто — «они»?
— Сначала их было двое. То есть… в основном двое. Время от времени к ним присоединялся третий. Вы понимаете, когда двое мужчин снимают жилье в тихом семейном квартале… это немного странно.
Тома кивнул.
— У них был такой вид… в общем, они совсем не вписывались в здешнюю обстановку. Особенно один из них. Настоящий гигант. Немного похож на Себастьяна Шабаля, знаете?.. Только бритый наголо. А второй… ну, в общем, скорее симпатичный парень, такой стройный… Но было такое ощущение, что они здесь ненадолго. Как будто выполняют какую-то работу…
— А где конкретно они снимали жилье?
— Это дом в самом конце улицы. У перекрестка.
Дом?.. Тома скорее предполагал, что они приезжали и уезжали в небольшом пикапе… но съемный дом?.. Кто же они такие, если проводили операцию с подобным размахом?.. Или это просто совпадение и те двое ребят занимались чем-то другим?..
Он поднялся и подошел к окну.
— Вон тот дом? — спросил он, указывая на серо-белый домик у поворота.
— Да, — подтвердила женщина, приблизившись.
Недалеко от этого дома Тома увидел Орели, оживленно беседующую с каким-то пожилым господином. Время от времени она поглядывала на дом. Неужели и впрямь?..
— А как они себя вели, эти двое мужчин? — спросил он. — Вы сказали, они производили странное впечатление… А что именно было странного, кроме того, что они вместе снимали дом?
— Да в общем, ничего такого особенного… Они не пили, не дебоширили, почти никуда не отлучались, разве что в магазин… По очереди, никогда вместе… И не принимали никаких гостей, кроме того, третьего… Он приезжал раза два в неделю…
— Вы не могли бы описать их подробнее?
— Ну… один из них такой здоровяк, прямо чемпион по регби… Другой — не слишком высокий, стройный, темноволосый… чем-то похож на вас. Только побледнее. А третий… о, этот тип был самый странный из всех! Высокий блондин, худой, даже тощий… такой, я бы сказала, женоподобный. С ним я однажды даже общалась — наши машины столкнулись, и он слегка повредил мою…
— Он вам случайно не называл свое имя? Или профессию?
— Нет… Он… — тут женщина слегка покраснела, — он заплатил мне наличными…
— Вы помните, какая у него была машина?
— Я не очень разбираюсь… внедорожник. А двое других ездили на серой «ауди». Мы с мужем, помнится, даже удивлялись — люди снимают самый маленький домик во всем квартале, а машина у них такая здоровенная… и они ей почти не пользуются.
Тома снова взглянул в окно на дом.
— А сейчас что-то не видно ни джипа, ни «ауди», — заметил он.
— Ну да. Я так и подумала, что вы по этому поводу… — отозвалась женщина.
— Э-ээ… то есть?..
— Они уехали как раз сегодня утром. Примерно с полчаса назад. Я видела, как они грузят вещи в машину. В «ауди». Столько чемоданов, сумок!.. Я подумала, что они едут куда-то на отдых.
Торопливо поблагодарив собеседницу и распрощавшись с ней, Тома вышел из дома и почти бегом устремился через улицу к Орели.
Близость полицейских в форме всегда вызывала у Клео ди Паскуале дискомфорт. Они напоминали ей о многочисленных неприятных эпизодах времен юности: о принудительном сексе в зарешеченных фургончиках, о ночевках в «обезьяннике». С полицейскими в штатском, которые занимались гораздо более серьезными делами, чем ночные облавы на шлюх, она чувствовала себя намного увереннее. Здесь была привычная для нее почва: все вопросы решались либо с помощью связей, либо с помощью денег. Но с «синими» она предпочитала не иметь никаких дел: недостаток власти и денег те предпочитали компенсировать, издеваясь над своими «клиентами», которых запросто могли задержать под каким-нибудь абсолютно надуманным предлогом.
И уж особенно не повезло бы «клиентке» неопределенного пола и непонятной национальности, да еще и облаченной в длинную белоснежную меховую шубу и такую же шляпу.
Вот почему Вдова не решилась выйти из машины, обнаружив целую толпу полицейских в форме, собравшуюся у того дома, где Клео надеялась обнаружить фальшивую Софи Бердан, — именно этот адрес был указан в анкете бывшей танцовщицы из «Эль Паласио».
«Мерседес» остановился в нескольких метрах от полицейского ограждения, возле которого уже начали собираться журналисты и телеоператоры. Некоторое время Вдова наблюдала из окна за происходящим, чувствуя неприятный холодок в животе при мысли о том, что тридцать четыре миллиона евро могут от нее ускользнуть.
— Что-то не так? — обернувшись с водительского сиденья, спросил Жамель.
Вдова помедлила с ответом. Она не объяснила подручному причину своего визита. Она не доверяла Жамелю, как не доверяла вообще никому на свете, и хотя до сих пор он ни разу не дал ей повода для подозрений, но кто бы устоял, услышав о тридцати четырех миллионах?..
Уж точно не она. И тем более, надо полагать, не Жамель Зерруки…
Но, так или иначе, она должна узнать, что происходит. Ей необходимо узнать, что случилось или может случиться с «ее» деньгами…
В толпе журналистов и зевак она высмотрела какого-то юнца с фотоаппаратом на шее, усиленно работающего локтями, чтобы пробиться в первые ряды, но более опытные в таких делах коллеги оттесняли его назад.
Подходящая добыча, решила Клео.
Не сказав ничего Жамелю, она вышла из машины, захлопнула дверцу и направилась к репортеру.
— Что тут происходит? — небрежно поинтересовалась она с высоты своего гигантского роста.
Молодой человек обернулся к ней. На миг в его глазах промелькнуло изумление, но тут же он слегка пожал плечами, словно ему много раз доводилось видеть и большие диковины, чем полунегритянский аналог Снежной королевы.
— Не знаю. Это у полицейских надо выяснять. Хотя они делают все от них зависящее, чтобы помешать людям работать…
— Я приехала навестить подругу, — светским тоном прощебетала Клео. — Ее зовут Софи Бердан. Надеюсь, с ней ничего плохого не случилось…
— Я еще не узнал имя жертвы, я только что приехал… — пробормотал юный журналист.
— Жертвы?.. А что именно произошло?
— Убийство. Невероятно зверское… Какой-то маньяк насиловал и пытал женщину несколько часов, прежде чем прикончить…
Вдова попыталась с честью выдержать удар. Все эти кошмарные подробности, скорее всего, преувеличение (наверняка судмедэксперты еще даже не успели осмотреть тело), но в том, что убийство действительно произошло, сомневаться не приходится.
— О боже!.. Я надеюсь, это не моя подруга!.. — с притворным волнением воскликнула она. — Как же мне узнать имя жертвы?..
— Брижитт Биша.
Клео обернулась на голос, в то время как начинающий журналист поспешно выхватил из кармана записную книжку и ручку. Рядом потрясенно охнула какая-то женщина — на вид обычная пожилая домохозяйка, в дешевом пальто, наброшенном поверх розовой блузки.
— Я ее хорошо знала… — пролепетала она. — Брижитт часто ходила за покупками для меня… Господи, кто бы мог подумать, что с ней такое случится… Какой ужас!..
Не дожидаясь окончания рассказа — женщина лепетала что-то о том, что осталась совсем одна и теперь ей некого будет попросить сходить за хлебом, — Вдова вернулась к машине. Теперь она знала уже достаточно.
— Жена Тевеннена пока еще жива, — сообщила она Жамелю. — Во всяком случае, это не ее отвезли отсюда в морг сегодня утром.
— Но убийство, скорее всего, не случайное, — отозвался тот. — Именно в этом доме, именно сегодня ночью…
— Да, очевидно, кто-то еще охотится за деньгами… или за женой Тевеннена, кто знает… Надо это выяснить.
Клео поудобнее устроилась на сиденье и дала знак Жамелю трогаться с места. По пути она начала выстраивать план дальнейших действий.
Женщина, ребенок, холодный ветер сельских равнин, длинная аллея, дверь. Шарли медленно шла по гравийной дорожке, окаймлявшей огромную клумбу напротив главного входа в дом — белый особняк в стиле ар-деко. Все ее детство прошло здесь. И вот теперь она сюда возвращается — через двадцать лет. Гораздо более печальных, чем те, что она прожила в этом доме…
Ей казалось, что, по мере того как она подходит все ближе, крепко держа Давида за руку в шерстяной варежке, дом все больше отдаляется от нее и сама окружающая обстановка становится все более нечеткой, словно размытой.
Наконец она поставила ногу на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей к входной двери. Потом шагнула на вторую… третью…
Дверь открылась.
С верхней площадки наружной лестницы, увенчанной небольшим портиком с колоннами, на нее смотрела мать.
Долгое время они молча разглядывали друг друга. Несмотря на охватившее ее смятение, Шарли заметила и морщинки в углах губ матери, которые, видимо, уже не мог убрать никакой лифтинг, и поредевшие и поседевшие волосы, хотя и тщательно уложенные. Но это были всего лишь детали, и Шарли почти сразу же забыла о них, поскольку с удивлением осознала, что в целом ее мать не изменилась. Тот же самый пристальный холодный взгляд ярко-голубых глаз, та же молочно-белая кожа природной блондинки… И та же непреодолимая дистанция, всегда существовавшая между матерью и всем остальным миром…
…кроме тех моментов, когда она напивалась.
— Здравствуй, Анн Шарль, — наконец произнесла женщина с холодными голубыми глазами.
Анн Шарль…
Это имя мгновенно пробудило в ней хаотический поток воспоминаний.
…Тебя уже ничем не исправить, Анн Шарль… ты конченый человек… Где мой бокал, Анн Шарль?.. Этот скот бросил меня ради двух блядей, ты слышишь, Анн Шарль?.. Даже не ради одной, а ради двух!.. Это просто таблетки для улучшения сна, Анн Шарль… ничего страшного… Тебе нужно больше спать… Успокойся, Анн Шарль, и прими эти таблетки… вот так… теперь я за тебя спокойна…
Она почувствовала, как рука Давида сжала ее руку. Шарли встряхнула головой, отгоняя непрошеные воспоминания, и слегка улыбнулась сыну, взглянув на его испуганное личико, наполовину скрытое толстым синим шарфом.
Потом наконец произнесла, обращаясь к матери:
— Это мой сын, мама. Его зовут Давид.
Обстановка в доме была прежней — утонченной, изысканной. Везде чувствовалась женская рука. Даже запахи были прежними. Особенно приятен был запах горящих в камине дров.
— Я не ждала вашего визита, Анн Шарль, иначе я бы приготовила обед. Но ты всегда преподносила мне сюрпризы…
«Вашего визита…» Конечно, ей было известно о существовании Давида… Когда Шарли сбежала из наркологического центра, куда ее насильно поместила мать — которая и сама прежде проходила там курс лечения, избавляясь от алкогольной зависимости, развившейся в результате постоянных вечеринок и званых обедов, — она была уже на третьем месяце беременности. Именно это обстоятельство и побудило ее к бегству: мать настаивала на том, чтобы она сделала аборт.
«Ты не должна рожать ребенка от наркомана! К тому же ты не в том состоянии, чтобы растить его в одиночку! Подумай как следует хоть раз в жизни!»
Но, натолкнувшись на решительный отказ, мать пришла в такую ярость, что Шарли стала всерьез опасаться самого худшего: она знала, что, встречая сопротивление своей воле, та становится непредсказуемой. Поэтому она и решила бежать вместе с Фабианом — ночью, тайком, как преступница… Поэтому и жила с тех пор по поддельным документам.
Но хотя она до сих пор не забыла нескольких месяцев, проведенных в клинике — это был настоящий ад! — она все же надеялась, что мать изменилась, простила ее… и сама Шарли тоже готова была ее простить.
Сейчас она поняла, насколько сильно ошибалась. «Ты всегда преподносила мне сюрпризы…» Язвительность под прикрытием любезной улыбки… Подразумевались конечно же неприятные сюрпризы. От дочери, которая не должна была родиться девочкой… которой, возможно, и вообще не стоило бы появляться на свет…
Не дожидаясь ответа, мать перевела взгляд на внука:
— Сколько же тебе лет, Давид? Девять, так?
— Да, мадам, — вежливо ответил Давид, глядя на нее с некоторой настороженностью.
Лиан Жермон, урожденная Массьер, улыбнулась странной улыбкой. Шарли не могла понять, что именно она выражала: сожаление, горечь или просто любопытство.
— Ты знаешь, кто я?
— Да… — почти прошептал Давид, смущенный и очевидной двусмысленностью ситуации, и самим видом женщины, стоявшей перед ним.
Мать снова посмотрела на него долгим пристальным взглядом, в котором на сей раз явственно читались жадный интерес и непритворное волнение.
— Ты любишь шоколад? Горячий шоколад? Сейчас холодно, ты, наверно, замерз… Обедать еще рано, но выпить шоколада — это как раз то, что тебе нужно. И еще у меня есть круассаны…
Шарли заметила на лице Давида слабую улыбку — смущенную и растерянную улыбку ребенка, который не понимает взрослых игр и, скорее всего, спрашивает себя, зачем его сюда привезли, — и ответную улыбку матери, излучавшую столь непривычную для этой женщины доброжелательность. Они вошли в дом. Мать отправилась на кухню и отдала какое-то распоряжение прислуге, потом вернулась и помогла им раздеться. Ее движения были быстрыми и уверенными — казалось, она испытывает настоящий прилив энергии.
Затем Лиан Жермон провела дочь с внуком в гостиную. Шарли мельком окинула взглядом привычное убранство: мягкие диваны, бархатные портьеры, мебель из ценных пород дерева, изящные дорогие безделушки… Высокие окна-двери выходили на веранду, с которой открывался вид на бесчисленные крыши Парижа. Кое-где над трубами вился дымок. Шарли вспомнила, как подолгу разглядывала эту картину: город, далекий и близкий, распахивал ей свои объятия, манил фальшивыми обещаниями свободы…
На какое-то время в комнате повисла тишина, которую нарушила горничная-азиатка, принесшая на подносе обильный завтрак. Шарли никогда не смогла бы вообразить себе подобной сцены — а впрочем, чего именно она ждала?.. Она не знала, и у нее даже не было времени, об этом подумать: все эти непредвиденные события, стресс, постоянное чувство опасности лишили ее такой возможности. Она приехала сюда в поисках убежища, но теперь нелепость этого шага предстала перед ней со всей очевидностью.
Однако, после того как горничная ушла, случилась еще одна неожиданная и удивительная вещь: Лиан Жермон принялась буквально засыпать Давида вопросами:
— Тебе нравится в школе? Какие у тебя отметки? Ты хорошо ладишь с одноклассниками? Ты бывал на море? Ты занимаешься каким-нибудь спортом?
Это были вполне обычные вопросы, которые взрослые задают детям, и если поначалу Давид стеснялся, отвечая на них, то понемногу, видимо ободренный бабушкиной улыбкой, не сходившей у нее с лица, расслабился и начал говорить увереннее. Между ними очень быстро установилась некая связь, почти сообщничество, и Шарли стало казаться, что они совсем забыли о ней, поглощенные своей беседой. Любопытство и явный интерес матери к внуку удивляли Шарли, но внезапно она поняла, что было тому причиной, — и это открытие отнюдь ее не обрадовало.
«Я не создана была для того, чтобы иметь дочь…» — часто повторяла Лиан Жермон тоном шутки или упрека, в зависимости от того, была ли она трезва или пьяна. В этих словах таилось нечто гораздо более серьезное, чем просто признание в том, что ей хотелось иметь сына: Шарли была виновата в том, что в каком-то смысле заняла место Шарля, первого ребенка четы Жермон, умершего от менингита в возрасте трех лет, за два года до рождения сестры. Об этом мальчике Шарли почти ничего не знала, хотя была «обязана» ему многим, и отнюдь не лучшим: своим именем, разводом родителей, нелюбовью матери…
И вот, против всякого ожидания, десять лет спустя после расставания с дочерью и тридцать лет спустя после смерти первенца Лиан Жермон сидела напротив ребенка, черты лица которого, скорее всего, чем-то напоминали ей давно потерянного сына.
При виде этой картины Шарли с трудом сдерживала в себе самые противоречивые чувства: сожаление, жалость, готовность простить…
Она откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза. Невозможно поверить, что всего двенадцать часов назад она бросилась на Сержа с ножом в руке!.. Невозможно представить, что всего через неделю у нее будут тридцать четыре миллиона и они с сыном отправятся в Бразилию…
Господи, как же Давид пережил все это, если она сама уже на грани нервного срыва?..
— …я тебя совсем заболтала, Давид!.. — неожиданно донесся до нее голос матери. — Ты же проголодался, а я не даю тебе съесть ни кусочка! Знаешь, что мы сейчас сделаем? Мы с твоей мамой уйдем в соседнюю комнату поговорить, а ты поешь в свое удовольствие. Все эти сладости — твои!
Шарли почувствовала, как внутри у нее все холодеет. Итак, настало время объяснений.
— Кто его отец, Анн Шарль?
Мать задала этот вопрос сразу же, как только переступила порог небольшого кабинета и прикрыла за собой дверь.
Шарли вновь была захвачена врасплох. Она ожидала любого вопроса: «Зачем вы приехали?», «Что у тебя опять стряслось?», — только не этого.
Однако же нет. Видимо, счет претензий Лиан Жермон датировался 1998 годом.
— Я… его не знаю, мама.
На губах матери появилась легкая торжествующая улыбка.
— Чего ты от меня ждешь? — не выдержав затянувшейся паузы, спросила Шарли. — Хочешь, чтобы я сказала: да, ты была права, мама, это был какой-то наркоман, мне не стоило с ним связываться, я должна была послушать тебя, как всегда? Да, он был не готов к тому, чтобы стать отцом, тут я с тобой совершенно согласна. Но он меня любил. Возможно даже, это был единственный человек, который любил меня по-настоящему…
Молчание. Мать даже не пыталась убеждать ее в обратном…
— И к тому же он вытащил меня из этой… тюрьмы. И дал мне этого ребенка. Он сделал мне два самых ценных подарка за всю мою жизнь!
— Эта «тюрьма», как ты ее называешь, Анн Шарль, спасла тебе жизнь. Одному Богу известно, что бы с тобой случилось, если бы не она.
— Но я попала туда из-за тебя, мама. Ты забыла таблетки, которыми пичкала меня в детстве? Те самые, «для улучшения сна»?.. Да, я плохо спала и нервничала, после того как папа от нас ушел… Что это были за таблетки? Валиум? Теместа? Нечего сказать, лучшее средство для ребенка восьми лет!.. Конечно, позже я о них забыла, но в этой чертовой клинике, на сеансах терапии, которые продолжались целые часы, если не недели подряд, я все вспомнила! Это не я начала принимать наркотики. Это ты меня на них подсадила! Всему виной ты и твои прихоти, ты и твоя собственная блажь!..
У Шарли перехватило дыхание. Зачем все это?.. Ничто не изменилось и никогда не изменится. Не будет никакого возрождения там, где нет самого главного: любви.
— Зачем ты приехала? — спросила мать ледяным тоном. — Тебе нужны деньги?
Шарли пожала плечами. Деньги. Универсальное средство. И отец так же считал: уехав в какой-то тропический рай для миллионеров, он продолжал платить бывшей жене деньги, причем с королевским размахом, вплоть до того, что каждые два года покупал ей новый «мерседес». Видимо, таким образом он заглушал упреки совести.
— Нет, мне просто нужны ключи от дома у озера. Максимум на неделю.
— Ты хочешь отвезти туда Давида? Сейчас, в разгар зимы?! Чего ради?
— Ну, скажем так: человек, с которым я живу последние годы, стал создавать мне… некоторые проблемы. Мне нужно какое-то время побыть одной, в уединенном месте, безопасном для меня… и для Давида, — на всякий случай добавила Шарли, надеясь, что этот последний аргумент окажет нужное воздействие.
Подозрительный, по-прежнему холодный взгляд.
— В какую историю ты снова впуталась, Анн Шарль?
О черт, это и вправду была плохая идея… очень, очень плохая идея — отправиться сюда! Ни в коем случае не нужно было этого делать! Почему она послушалась Давида? И как он мог обмануться?.. Очевидно же, что им ни в коем случае не стоило сюда приезжать! Нужно было придумать какой-то другой вариант, но только не этот: лишний раз дать матери убедиться в собственной правоте!..
В этот момент из гостиной донесся крик. Резкий и пронзительный крик, в котором звучали изумление и ужас. И сразу вслед за ним раздался звон осколков.
— Давид! — воскликнула Шарли и бросилась в гостиную.
Давид полулежал на диване. Казалось, он в обмороке.
Из носа стекала тонкая струйка крови.
— О боже!..
Шарли подбежала к сыну и опустилась перед ним на колени:
— Что с тобой случилось, радость моя?..
— Я… я не знаю. Кажется, я заснул, и мне приснился кошмар.
— Ничего страшного, котенок… Это просто сон… Ты же видишь, я здесь…
Шарли схватила свою сумку и, достав упаковку бумажных салфеток «Клинекс», промокнула кровь:
— Ничего страшного… у тебя немного кровоточит нос, но это сейчас пройдет… приподними голову…
Лиан Жермон молча наблюдала за этой сценой, держась на некотором расстоянии. Затем она окинула взглядом комнату и направилась к небольшому круглому столику в другом конце гостиной.
Подойдя, она наклонилась и стала подбирать осколки разбитой вазы. Затем выпрямилась и мысленно прикинула расстояние между ребенком и столиком, на котором прежде стояла ваза. Семь-восемь метров…
Она слегка склонила голову, словно ища объяснения, и вдруг перехватила взгляд Шарли. Мать и дочь пристально смотрели друг на друга несколько секунд, отягощенных каким-то загадочным, тайным смыслом… У Шарли даже создалось впечатление, что мать сейчас произнесет нечто очень важное…
Но Лиан Жермон лишь сказала:
— Сейчас я принесу ключи и позвоню месье Боннэ — скажу, чтобы подготовил дом к вашему приезду. Его нужно как следует протопить…
— И что дальше? — спросила Орели.
Зрение Тома на минуту затуманилось, искаженное ощущением дежавю: холод, пустынная улица, маленький домик в пригороде, Орели Дюбар…
— У нас нет никакой уверенности в том, что ребята, о которых тебе рассказала соседка, — именно те, которые шпионили за домом Тевеннена, — настойчивым тоном продолжала его коллега. — А может быть, они наблюдали за домом совершенно легально? Может быть, хозяин сам оплачивал видеонаблюдение?
Тома отвернулся, чтобы не встречаться с ее пристальным взглядом.
— А что, ты заметила какие-то признаки сигнализации? — спросил он. — Кстати, что тебе рассказал этот старичок из дома напротив?
— То же самое, что и тебе твоя домохозяйка. Два типа — один громила, другой стройняшка — снимали здесь жилье несколько месяцев и уехали сегодня на рассвете. Пока жили здесь, почти никуда не выходили, разве что в магазин, и всегда поодиночке, никогда вместе.
— Они уехали меньше часа назад, — уточнил Тома. — И они больше не вернутся, можешь мне поверить. Ладно, так или иначе, считай, что я беру на себя полную ответственность за содеянное.
И с этими словами изо всех сил шарахнул ногой по двери. Петли жалобно заскрипели, и дверь подалась.
— Полиция! — на всякий случай громко объявил Тома, хотя перед этим долго звонил и стучал, прежде чем перейти к решительным мерам.
Никакого ответа. Вообще ни звука.
Они с Орели миновали небольшую прихожую и вошли в гостиную. Остатки завтрака на столе, дешевая икеевская мебель, никаких безделушек, книг, картин — ничего такого, что обычно украшает интерьер… Комната выглядела не более жилой, чем выставочный образец в «Икее».
Тома и Орели невольно переглянулись, подумав об одном и том же: никто и в самом деле не жил в этой комнате. Это было съемное жилье, которое использовалось по большей части для некой работы.
В другой комнате обнаружились разобранная кровать, ночной столик и шкаф — распахнутый настежь и совершенно пустой.
В третьей — несколько мониторов, соединенных с общим процессором. Несмотря на отсутствие изображения, у Тома больше не оставалось сомнений.
— Это они, — констатировал он, нервно проводя рукой по своим густым пружинящим волосам. — За Тевенненом наблюдали двое каких-то парней… или трое… или даже больше, неважно… которые несколько месяцев жили буквально у него под боком!
Орели Дюбар внимательно осмотрела мониторы.
— Эти ребята уехали в спешке, — констатировала она. — Не забрали аппаратуру, даже не отсоединили кабели… — С этими словами она подхватила с пола широкую пластиковую трубку, из которой выходили многочисленные электрические провода.
Тома приблизился к пустому стеллажу. На полках почти не было пыли. Стало быть, прежде на них громоздились десятки, а то и сотни видеодисков. Интимная жизнь семьи Тевеннен, день за днем, час за часом… диски, рассортированные по датам или… по наиболее важным событиям. Но эти ребята все увезли с собой. Остались лишь тонкие бороздки пыли, свидетельствующие о том, что раньше между ними стояли коробки с дисками…
Тома и Орели тщательно осмотрели все оставшиеся помещения в доме, но тщетно. Ни одной улики — ни клочка бумаги с номером телефона, ни фотографии, ни чего-то подобного, позволяющего выяснить, кто такие были эти парни. И почему они шпионили за Тевенненом.
В конце концов, разочарованно вздохнув, Тома вышел из дома и на некоторое время задержался на верхней площадке наружной лестницы, глядя на дом Тевеннена. Он находился чуть наискосок отсюда, через несколько других домов, но из-за множества деревьев тайный наблюдательный пункт был почти незаметен, особенно в вечернее время, когда полицейский, должно быть, обычно возвращался домой. Ему, скорее всего, даже в голову не приходило, что новые соседи могут шпионить за ним — вот так, внаглую, буквально из дома напротив…
Что же касается его жены… вот она как раз могла заметить в доме напротив что-то подозрительное… А вдруг именно по этой причине она и сбежала среди ночи? Что же на самом деле произошло? Тома вдруг вспомнил слова Орели, когда они вместе осматривали дом Тевеннена: «Странно, ни одной семейной фотографии… да и вообще никакой…»
Может быть, Шарли — ключ к разгадке?..
У него в кармане завибрировал мобильник.
— Да, Коньо? — откликнулся Тома, проверив имя абонента.
— У нас кое-какие новости.
— Давай выкладывай.
— Во-первых, автомобиль жертвы исчез.
— Той девушки, которую убили сегодня ночью?
— Да.
Так вот почему «БМВ» остался стоять на месте: Шарли Тевеннен уехала на другой машине. Итак, меньше чем за сутки она сменила две машины… оба владельца которых ныне мертвы!
— А вторая новость? — спросил Тома.
— Гораздо более шокирующая: Шарли Тевеннен мертва.
— Что?!
— Погоди, не паникуй. Пока я тут общался с нашими коллегами по поводу убийства, Жильяр проверял акты о гражданском состоянии и все такое прочее, чтобы установить личность мадам Тевеннен. Хотел отыскать ее родителей или других родственников. Короче, ее девичья фамилия — Руссо — фальшивая. Настоящая Шарли Руссо умерла восемь лет назад. К тому же она родилась где-то в бывшей французской колонии и была то ли негритянкой, то ли мулаткой…
Пауза.
— Эй, ты слушаешь?
— Да, — рассеянно пробормотал Тома, чувствуя, что кусочки этого загадочного пазла все сильнее перемешиваются, вместо того чтобы складываться в картинку. — Значит, так: нам всем нужно собраться и провести небольшое совещание. Я скоро подъеду. — И с этими словами он отключился.
— С этим видеонаблюдением все только сильнее запутывается, — словно прочитав его мысли, произнесла Орели.
Тома обернулся к ней. На мгновение забыв обо всех этих тайнах, он невольно подумал, что она восхитительна: ярко-голубые глаза, простая, но тщательно уложенная прическа — удлиненное каре, — отлично скроенный костюм…
— Я как-то даже растерялась, — произнесла Орели, разрушив это недолгое волшебство. — Кстати, такое ощущение, что здесь тоже недавно провели генеральную уборку. Как и в доме Тевеннена… Это ведь они сделали — и здесь и там?
Тома пожал плечами:
— Не знаю, что и думать.
— По-твоему, где они могут быть?
Тома взглянул вверх, на темно-серое небо. Скоро пойдет снег…
— Не имею ни малейшего понятия, — ответил он. — Но самое обидное: мы разминулись с ними буквально на полшага!
Джорди сидел, откинувшись на спинку водительского сиденья и закрыв глаза. Уже в восьмой раз за последние несколько часов он мысленно прокручивал перед собой кадры видеозаписи: Шарли, как внезапно отпущенная пружина, резко распрямляется, сжимая в руке нож, и с безумным воплем вонзает это оружие в грудь Тевеннена… Глаза копа округляются от изумления, и в следующий миг он обрушивается на пол…
И уже в восьмой раз Джорди спрашивал себя: что он мог сделать — нет, что он должен был сделать, — чтобы не допустить такого поворота событий? И еще — по какой загадочной случайности перед мониторами в этот момент сидел только он один? Остальные увидели эти кадры только через час. Шарли с сыном к тому времени уже уехали.
Куда?..
Вздохнув, он открыл глаза и взглянул на расстилавшееся перед ним пустое сумеречное пространство парковки — как велел им Кольбер, они запарковались на втором подземном ярусе.
Джорди открыл папку, лежавшую перед ним на руле, и взглянул прямо в глаза женщины, изображенной на фотографии. Какую именно из своих фальшивых личностей будет на этот раз использовать Шарли Тевеннен, чтобы скрыться? Ему было известно только о двух, но он почему-то — возможно, потому, что на протяжении долгих часов, дней, месяцев наблюдал за ней, и знал, что она способна на многое, — представлял себе целую груду паспортов всех стран и национальностей. Хотя Шарли была отнюдь не Никита, она, вероятно, сотни раз представляла себе, как убегает из этого ужасного дома. Но что же удерживало ее так долго рядом с типом, о котором ей все должно было стать ясно после пары месяцев знакомства?..
Джорди тщетно пытался разгадать эту загадку, когда Такис, сидевший рядом с ним на пассажирском сиденье, недовольно пробурчал, что Кольбер опаздывает уже на десять с лишним минут. «Это не в его привычках», — добавил гигант почти обиженным тоном ребенка, которого долго не забирают из детского сада родители.
Джорди повернул голову и мельком взглянул на грубый, чуть приплюснутый профиль соседа. За все то время, что он прожил бок о бок с этим типом, что он узнал о нем? Почти ничего. Знал, что у того могучий храп; знал об огромной силе гиганта, который мог часами упражняться с тяжелыми гантелями — хотя Такис не признавал никакого другого спорта, этому он предавался столь ревностно, что иногда чуть ли не падал от усталости. Знал, что тот обожает «Звездные войны», «Гарри Поттера» и «Бондиану» — у него были все серии, и он крутил их день и ночь. К выполняемой миссии Такис, судя по всему, был абсолютно равнодушен, как если бы выполнял обычную работу по наладке электросетей или типа того. Еще Джорди знал о его безоговорочной преданности Кольберу, который и руководил всей операцией.
Он взглянул на часы на приборной доске. В зеркальце над лобовым стеклом виднелись многочисленные коробки, сумки, компьютерные процессоры, сваленные как попало на заднем сиденье. Они взяли с собой только самое ценное, и Джорди понимал, что на месте осталось множество улик. Найдут ли копы камеры в доме Тевеннена? Догадаются ли, откуда за ним наблюдали? Сколько времени им для этого понадобится?
В этом момент на пологом спуске, ведущем на нижний ярус, появился темно-синий джип «чероки». За рулем сидел светловолосый человек, одна прядь волос спадала ему на лоб. Кольбер сделал круг по парковке — вероятно, чтобы убедиться в отсутствии ненужных свидетелей, — потом подъехал к своим сообщникам.
Джорди опустил стекло, и в салон ворвался холодный воздух с примесью бензиновых паров. Оба водителя переглянулись.
— Как обстоят дела? — спросил Кольбер. Вот вечно он так, никогда не спросит «Ну что там у вас?» или просто «Ну чё, как?», — нет, обязательно «Как обстоят дела?» — можно подумать, у них тут светский раут… Кольберовские манеры раздражали Джорди с самого начала миссии. Нет, хуже: от них ему делалось не по себе. Это произношение, эти жесты, этот общий аристократический облик совсем не вязались с холодной, расчетливой жестокостью, слишком хорошо заметной во взгляде этого человека…
Джорди коротко изложил ему ситуацию. Накануне вечером, после того как они увидели на мониторе… несчастный случай, произошедший с Тевенненом, они действовали строго по инструкциям шефа. Такис ночью отправился в дом Тевеннена, чтобы вытащить труп. Поскольку Джорди в этом не участвовал, он понятия не имел, куда гигант потом отвез тело для импровизированных похорон, — и совершенно не хотел этого знать. Когда тот вернулся, они вдвоем провели тщательную уборку в доме. Затем, еще раз как следует все осмотрев и не обнаружив никаких оставленных улик, вернулись к себе, и Джорди принялся укладывать аппаратуру, после чего стал изучать досье Шарли, чтобы найти там хоть какой-то след, какое-то указание на то, куда она могла бы отправиться.
— Потом мы чуть-чуть поспали… вообще-то мы ждали твоего звонка, но ты все не звонил, и мы решили малость отдохнуть. Мы думали закончить все с утра, но тут вдруг объявились копы. И мы подумали, что чем скорее мы свалим, тем лучше…
— Но насколько я понял из твоих объяснений, в доме Тевеннена совершенно не за что зацепиться…
— Да.
— Таким образом, у них не будет причин назначать расследование. Во всяком случае, в ближайшие несколько дней…
Послышался шум подъезжающего автомобиля, и все трое обернулись. Но водитель остановился недалеко от спуска, так что не смог бы ни разглядеть их, ни услышать разговор.
— Дом абсолютно чистый, — еще раз подтвердил Джорди. — Но если они обшарят каждый сантиметр, то рано или поздно найдут камеры.
— Так, стало быть, камеры вы не сняли? — спросил Кольбер с ноткой недовольства в голосе.
— Мы собирались сделать это утром, в спокойной обстановке, без спешки. Это тонкая работа, она требует времени, — ответил Джорди. — Вчера мы слишком устали, да и пришлось бы включать в доме весь свет, а среди ночи это выглядело бы подозрительно… В принципе, мы можем вернуться позже и сделать это. Копы, скорее всего, пока ничего не нашли.
На сей раз Кольбер ничего не сказал. Джорди заметил у Артиста мешки под глазами — тот, судя по всему, тоже провел не самую безмятежную ночь, хотя Джорди и не знал, что именно он предпринял со своей стороны, чтобы найти Шарли.
— Когда я упаковывал диски, я заметил одну вещь… — произнес Джорди, все же решив сообщить о том, что не давало ему покоя. — Нескольких дисков недостает.
— Ты знаешь, каких именно? — спросил Кольбер.
— Нет. Но если у меня будет время все разобрать, я установлю даты. Просто вчера на нас свалилось слишком много других дел…
Ему показалось или при этих словах Кольбер в самом деле облегченно вздохнул?..
— Я просмотрел ее досье, но не нашел ничего, что могло бы помочь ее найти, — добавил Джорди. — А ты?
— Я узнал номер мобильного телефона, который она захватила с собой. А также ее фальшивое имя, которого мы раньше не знали.
— Номер мобильника? Вот это да! Как ты его раздобыл?
— Проблема в том, — продолжал Кольбер, не отвечая на вопрос, — что этот телефон постоянно выключен. Я боюсь, что она включает его лишь в самых необходимых ситуациях, а потом сразу же выключает. Хитрая тварь!.. — почти прошипел он, и Джорди заметил, что его глаза на миг превратились в две узкие голубоватые щели.
— А фальшивое имя у нее откуда?
Кольбер слегка пожал плечами:
— По всей видимости, она вела непростую жизнь еще до того, как познакомилась с Тевенненом…
«По всей видимости…» У Джорди снова, как и множество раз за предыдущие недели, появилось неприятное ощущение какой-то неправильности, недосказанности, чего-то такого, что он никак не мог ухватить…
— Что теперь? — спросил он. — Ждем, пока она включит мобильник?
— Нам нужно будет раздели…
Телефонный звонок прервал Кольбера на полуфразе. Артист поднял стекло машины и взял телефон. Через несколько секунд Джорди увидел, как Кольбер стучит по клавишам своего GPS. Затем он снова опустил стекло и торжествующе сообщил:
— Ее обнаружили!
Откуда-то издалека до него донеслась музыка. Ему показалось, что он узнает голос Мадонны, одновременно с которым звучал и голос его матери, однако разобрать можно было только слова песни: «…time goes up, for nothing, time goes…».[12] Затем к этим звукам добавился шум мотора. Сквозь сомкнутые веки Давид ощутил слабый свет, а когда приоткрыл глаза, то увидел, что автомобиль движется как будто сквозь огромный белый кокон.
Давид слегка приподнялся на заднем сиденье и, ненадолго забыв обо всех предшествующих событиях, начал восхищенно разглядывать огромные густые хлопья снега, летящие прямо в ветровое стекло: сквозь эту белую завесу было почти не видно дороги.
Затем он перехватил в зеркальце заднего вида взгляд матери и улыбнулся ей.
— Ну вы и спите, молодой человек! — пошутила она. — Как медведь в берлоге!
И тут же вновь переключила внимание на дорогу. Давид понимал, что вести старую машину, да еще в таких условиях, ей очень нелегко. По тому, как медленно они продвигались вперед в снежном вихре, он чувствовал, с какой осторожностью она едет.
— Здорово! — не удержавшись, воскликнул он. — Как на горнолыжном спуске!
Шарли грустно улыбнулась. Два раза они ездили в горы, и Давид был в полном восторге, впервые встав на горные лыжи. Сейчас она вспомнила, как радостно он хохотал, да же когда падал, и каким наслаждением для нее было слышать этот смех. Их недолгое счастье, однако, вызывало у Сержа безумные приступы ревности, и две поездки, и без того короткие, были отравлены градом ругательств, оскорблений и побоев, несмотря на все ее усилия не совершать никаких оплошностей.
Сейчас, представляя себе утопающий в снегу дом у озера, Шарли радовалась своему выбору — впрочем, действительно ли своему?.. Так или иначе, они с Давидом будут гулять, играть в снежки, слепят снеговика, съездят на лыжах в соседний небольшой лесок… Может быть, месье Боннэ найдет им и санки?..
Да, сейчас взгляд широко распахнутых глаз Давида был почти… счастливым. Но что же произошло недавно в Сен-Клу?.. Какой кошмар мог вызвать подобную реакцию?..
Шарли покусала губы, потом все же решилась задать вопрос, не дававший ей покоя с момента отъезда из дома матери:
— Ты можешь мне сказать, что с тобой случилось, Давид?.. Я имею в виду, недавно, в бабушкиной гостиной…
На мгновение она перехватила его взгляд в зеркальце заднего вида и поняла, что инстинкт ее не обманул — Давид… скрывал от нее что-то.
Давид скорчился на сиденье, обхватив руками колени. Как же ей объяснить?.. Это трудно… Что-то вроде… удара изнутри в запертую дверь, которая находится в голове…
— Я… я и сам точно не знаю, мам… Как будто что-то хотело вырваться из моей головы наружу…
Несмотря на то что в салоне машины было тепло, Шарли почувствовала, что ее охватывает дрожь — как будто температура воздуха вдруг резко упала.
— Ты можешь мне объяснить, как именно это происходит? — спросила она, стараясь говорить небрежным тоном. — Помнишь, ты мне раньше объяснял, как работает твой талант?
«Почему я говорю с ним как с несмышленышем?» — тут же упрекнула она себя.
Потому что ты тревожишься, потому что ты боишься, потому что тебя гложет паника. Потому что ситуация вышла у тебя из-под контроля и может в любой момент осложниться еще больше. Потому что ваша свобода иллюзорна, и очень может быть, что вы проводите вместе последние часы…
Она на секунду закрыла глаза, чтобы заставить замолчать этот голос, который не переставал нашептывать ей эти мрачные предсказания.
В это время Давид размышлял, что ей ответить, — точнее, прикидывал, что стоит рассказать, а о чем лучше умолчать. Он не хотел тревожить ее еще больше.
Прежде он никогда не пытался пробуждать в себе свой необычный талант по собственной воле. Скорее уж наоборот — Давид прилагал все усилия к тому, чтобы его не пробуждать.
Но после того, как он недавно угадал выигрышные номера, картины будущего буквально затопили его сознание: они мелькали перед ним, смешиваясь, как в калейдоскопе, и их смысл невозможно было разгадать — ясно было лишь то, что они таят в себе опасность. Больничная палата… врач, который почему-то кажется ему знакомым… огненные вспышки… кровь… множество предметов, со страшным грохотом рушащихся на пол… незнакомые лица… и знакомые тоже — например, лицо Брижитт на фотографии во весь экран телевизора…
И какое-то существо — невидимое, но вездесущее, которое следует за ним повсюду… Черная тень с огненным взглядом…
Давид понимал, что все это скоро воплотится в жизнь. Он точно не знал, когда именно — завтра, через неделю, через две? — и в каком порядке, но чувствовал, что грозящая им с матерью опасность исходит буквально со всех сторон. Она словно пропитала всю атмосферу вокруг них. Она становилась все ближе. И самое ужасное — она была… ГОЛОДНА. Да, «голодна» — это было самое подходящее для нее слово.
Но он и сам испытывал голод… точнее, жажду — жажду знания. Неопределенность, неясность видений сводила его с ума. Он знал слишком много о грядущих событиях, чтобы не думать о них, и в то же время слишком мало, чтобы их предотвратить.
И вот, когда он остался один в огромной бабушкиной гостиной, слегка смущенный окружающей роскошью, ему пришла мысль о том, чтобы попробовать прояснить видения, вызвав их по собственному желанию. Он сосредоточился и попытался… усилиться, чтобы вызвать нечто. Чтобы проверить, на что способен его талант, если дать ему полную свободу.
Сначала ничего не происходило. Будущее предстало перед ним как пустая белая страница, на которой еще только предстояло что-то написать. Он подумал о мутантах из сериала «Герои» — те могли летать, становиться невидимыми, останавливать пули на лету… за всем этим было очень интересно наблюдать по телевизору, но Давид подозревал, что добиться таких свойств в реальности очень тяжело, если вообще возможно. Не говоря уже о том, что жизнь героев сериала отнюдь не была вечным праздником — даже на экране… И еще им постоянно приходилось упражняться — развивать свои способности и одновременно учиться их контролировать. Понимать их. Иногда даже открывать в себе новые…
Все это он говорил себе, сидя на диване перед тарелкой с круассанами, в окружении картин в позолоченных рамах и дорогих безделушек, и позволив образам в сознании появляться и исчезать, как им вздумается.
Затем он стал вызывать силу — закрыв глаза, полностью сосредоточившись, молясь сам не зная кому или чему, что могло бы ему помочь… и понял, что молитва услышана, когда вдруг произошло… нечто. На этот раз не было ни картин, ни воспоминаний, ни дежавю. Вместо этого он ощутил почти физический жар. Тепло распространялось у него в голове — это было болезненное и одновременно приятное ощущение, которое понемногу передавалось и всему остальному телу. Как будто какая-то энергия стремилась вырваться из него наружу. Как будто внутри у него был зверек, очень резвый и полный сил. Нетерпеливый. И… голодный.
Ободренный этим первым результатом — и странной эйфорией, охватившей все его существо, даже несмотря на неприятный шум в ушах, — Давид попробовал еще увеличить эту пробудившуюся силу. По-прежнему не открывая глаз, он внезапно осознал, что его большой палец как будто сам собой оказался у него во рту — в детстве он постоянно сосал палец, но потом избавился от этой привычки. Гневные голоса, доносившиеся до него из-за двери, за которой недавно скрылись мама и бабушка, превратились в едва различимый шепот… И вдруг на него резко навалилась невероятная усталость — как будто огромная черная птица спикировала с высоты и распростерла перед ним свои шумящие крылья, застилая ему глаза. Эта трепещущая чернота превратилась в бездну, куда он начал медленно падать, постепенно проваливаясь все глубже, оказываясь все дальше от окружающей реальности…
Когда он очнулся, мама стояла перед ним на коленях, а бабушка — чуть поодаль, держа в руках осколки разбитой вазы, и смотрела на него как-то очень странно. Из носа у него шла кровь. Он не мог сказать, сколько времени провел без сознания — час или секунду. Но все это время он был в полной отключке…
— Я просто попытался… увидеть, что с нами дальше будет.
— Что ты имеешь в виду? Ты сам… захотел вызвать силу?
— Да…
— А раньше ты уже так делал?
— Нет, никогда, но…
— Давид, ты не должен ни о чем беспокоиться. С нами все будет хорошо. Я сама обо всем позабочусь. Всего через несколько дней у нас не останется никаких забот. Все будет… совсем иначе. Ты ведь мне веришь?
Давид заколебался. Может, и не стоит говорить ей об этих обрывочных видениях… может, в них и правда нет никакого смысла…
— Верю, — наконец ответил он.
После этого воцарилось молчание, нарушаемое только голосом Нелли Фуртадо из радиоприемника. Несмотря на все усилия Шарли отогнать непрошеные голоса, они преследовали ее еще более навязчиво, чем раньше. Теперь к ним примешивался и голос врача, год назад предупредившего ее: Сильный шок… может пробудить в нем нечто…
Она заметила вывеску бензоколонки, рядом с которой располагался автосервис. Они с Давидом были уже на полпути к цели, но снег еще усилился, и по радио то и дело звучали предостережения водителям. Может быть, стоит сменить шины?.. Ведь рискованно так ехать… К тому же Давиду наверняка надо в туалет… А она сойдет с ума, если не выйдет из машины хоть ненадолго — немного подышать свежим воздухом…
На всякий случай Шарли припарковала машину чуть поодаль от остальных, затем щедро накрасила губы и натянула шерстяную шапочку до самых глаз. В таком виде она была совершенно не похожа на ту Шарли, чьи фотографии могли уже и появиться в газетах. Во всяком случае, ей хотелось так думать.
Они с Давидом вышли и под густым снегом направились к бензозаправке.
— Хочешь в туалет, котенок? Это вон там. Я зайду в автосервис, узнаю насчет шин…
Давид пошел к туалету. Шарли поискала глазами кого-нибудь из механиков и, заметив человека в синей спецовке, направилась к нему. Но, мельком взглянув на Давида, тут же остановилась.
Он неподвижно стоял на месте, застыв на полпути к дверям туалета.
Неужели новый приступ?..
Она повернулась и бегом бросилась к нему. Оказалось, что Давид неотрывно смотрит на экран телевизора, укрепленного в углу между стенами. На экране мелькали какие-то кадры, звука не было слышно.
— Что случи…
Шарли осеклась. Внимательнее взглянув на экран, она поняла, что передают криминальную хронику.
В следующий миг появилась фотография женщины — лицо крупным планом.
Брижитт…
Тип на фотографии чем-то напомнил Тома Миньолю его самого: те же резкие черты лица, смугловатая кожа, трехдневная щетина… Впрочем, Тома решил, что все же выглядит более обаятельным — взгляд того человека был настороженным, в нем словно навсегда застыли тревога и недоверие к окружающему миру.
Он оторвался от созерцания фотографии и перешел к досье.
Что ж, ребята из отдела криминалистики хорошо потрудились — скорее всего, потому, что запрос исходил от ГИС, и никому из полицейских не хотелось вызывать нарекания у тех, кто мог в один прекрасный день порушить им карьеру. Всего за пару часов они сняли отпечатки пальцев в доме, столь поспешно оставленном тайными наблюдателями, и собрали объемистое досье, которое сейчас лежало на столе Тома.
— Расскажи-ка мне самое основное… по-быстрому, — попросил он Орели, которой и поручил общение с криминалистами, в то время как сам отправился докладывать шефу обо всех неожиданных поворотах своего дела: предполагаемое убийство Тевеннена, исчезновение трупа, камеры скрытого наблюдения, появление Вдовы, зверское убийство девушки по имени Брижитт Биша, приютившей у себя Шарли Тевеннен, которая на самом деле была вовсе никакая не Шарли и не Тевеннен…
— Его зовут Джорди Фонте, — заговорила Орели. — Его отец — испанец по происхождению. Отпечатков пальцев Фонте в доме множество, причем один, самый четкий, — на экране монитора. С другими отпечатками пока не разобрались, но что он был одним из наблюдателей — не подлежит сомнению.
— А как он попал в нашу картотеку?
— За попытку убийства.
— Неплохо для начала…
— Он пытался убить своего отца.
На сей раз Тома лишь изумленно присвистнул.
— Он и раньше попадал в полицию, но речь шла о пустяках, вроде мелких краж… Потом он с этим завязал. На момент преступления он уже несколько лет был абсолютно чист перед законом. Вообще, дело это неоднозначное… Его отец пил, бил жену и детей… ну, ты представляешь себе картину. Это, кстати, послужило смягчающим обстоятельством на судебном процессе. Свидетели в один голос утверждали, что его отец был настоящим семейным тираном, который держал семью в постоянном страхе. В один из вечеров, когда он вернулся пьяным домой, все и произошло. Сначала он ударил жену так, что она упала и ударилась головой об угол стола. Это падение оказалось для нее смертельным. Джорди к тому времени было двадцать четыре, и он уже не жил с родителями — он закончил курсы информатики, и у него была работа, как-то связанная с компьютерами… Отец, еще не протрезвев окончательно, пришел в ужас и, не соображая, что делает, позвонил сыну, вместо того чтобы вызвать полицию. Домашний тиран, как всегда и бывает, в момент опасности оказался слабаком, — добавила Орели с презрительной улыбкой.
В результате дело обернулось для него плохо: как только Джорди вошел в квартиру, он набросился на отца и начал душить его голыми руками. Единственное, что спасло папашу от смерти, — появление младшего брата, который пришел домой почти сразу вслед за Джорди и сумел его оттащить. Но все равно было уже поздно: отец хоть и выжил, но до конца своих дней остался «овощем» — его мозг слишком долго был лишен кислорода. Да и спиртное сыграло свою роль… Еще через два года он умер в больнице.
— А Джорди?
— Получил восемь лет. Но отсидел только половину срока, вышел через четыре года. Был, можно сказать, образцовым заключенным. После этого совершенно исчез с нашего горизонта. Никаких задержаний, никаких сомнительных дел, ничего такого.
— Вплоть до сегодняшнего дня… — пробормотал Тома.
Какое-то время он размышлял. Почему же этот Джорди Фонте, после такой-то истории, вдруг занялся установкой незаконного видеонаблюдения в доме нечистого на руку полицейского?..
Тома глубоко вздохнул. Ему приходило на ум множество гипотез, но все казались бессмысленными.
— А что насчет других отпечатков? — наконец спросил он.
— Пока ничего, — ответила Орели. — ДНК-экспертиза — дело долгое… Если данные будут завтра, считай, что нам очень повезло. Но вообще на это может уйти несколько дней… может быть, неделя.
Тома повернулся к Коньо. На вид это был грубоватый малый, казалось, вовсе не знакомый даже с обычной расческой, не говоря уж о парикмахерских и тем более салонах красоты, но на самом деле — очень методичный, аккуратный и организованный сотрудник.
— Так что там у нас насчет Шарли? Я имею в виду — настоящей Шарли Руссо?
— Погибла восемь лет назад. Ее сбил неосторожный водитель. Это было в департаменте Луара, даже не у нас, но, поскольку того парня задержали и назначили расследование, все данные попали в наши архивы.
— Так-так… значит, имя жертвы тоже попало в полицейские архивы… — пробормотал Тома.
— Да.
— А когда лже-Шарли познакомилась с Тевенненом? — спросил Тома после некоторого молчания.
— Семь лет назад…
— Думаешь, это Тевеннен раздобыл ей фальшивые документы? — спросила Орели.
— Очень может быть. Слишком уж необычно для простого совпадения…
— Она с таким же успехом могла прочитать о том несчастном случае в газетах, — добавил Коньо. — Ведь только имя совпадает, а все остальное — номер страхового полиса и прочее — фуфло.
Тома встряхнул головой и встал из-за стола:
— В любом случае, она использует фальшивое имя. Кто его выбрал, она сама или Тевеннен, неважно. Важно то, что, если она жила под чужим именем, у нее были веские основания опасаться полиции. Значит, ее настоящее имя должно быть где-то в нашей картотеке.
— Да, вероятно, — подтвердила Орели. — Во всяком случае, я не вижу другой причины скрывать свое настоящее имя…
— Итак, что мы имеем на данный момент? Тевеннен… — Тома слегка поколебался, затем продолжал: — Исчез. Девушка, последней видевшая Шарли Тевеннен, найдена убитой. Ее автомобиль исчез. С другой стороны, Джорди Фонте, который тайком наблюдал за семьей Тевеннена, наверняка видел, что там происходило в последние два-три часа до отъезда Шарли. Сам он уехал сегодня рано утром на серой «Ауди А4».
Стало быть, мы должны действовать в трех направлениях. Первое — лже-Шарли. Нужно, кстати, выяснить марку исчезнувшей машины…
— Уже выяснили. Синяя «клио» семьдесят пятого года выпуска, — сообщил Коньо.
— Еще нам понадобятся фотографии Шарли и ее сына, — продолжал Тома. — Коньо, ты сможешь этим заняться? Если пороешься хорошенько у них в доме, наверняка найдешь.
— А ордер на обыск?
— Без проблем. Об исчезновении Тевеннена стало известно ребятам из его отдела, это уже дошло до начальства, так что нам дают карт-бланш. Второе — нужно найти Джорди Фонте. У нас, правда, только антропометрические фотографии, но они относительно недавние. Орели, этим займешься ты. Узнай, где он раньше снимал жилье, с кем общался — короче, все, что может дать какую-то зацепку… А я как следует изучу его досье и попробую выяснить что-нибудь насчет знакомств, которые он мог завести в тюрьме. Может быть, он сохранил их, когда вышел на свободу.
И третье — убийство на площади Республики. Нужно держать руку на пульсе и постоянно поддерживать контакт с ребятами из отдела убийств, которые занимаются расследованием.
— А что насчет Вдовы? — спросила Орели.
Тома пожал плечами. Его недавняя основная цель теперь отходила на второй план — а вместе с ней и все надежды на дальнейшую карьеру. Зная почти наверняка, что Тевеннен мертв, он не мог сообщить об этом, потому что тем самым выдал бы Жамеля. Впрочем, все и без него скоро выяснится — полицейские проведут расследование со всей тщательностью, поскольку речь идет об их коллеге, а Вдовой и так уже занимается Генеральное управление внешней безопасности…
— Ее мы на время оставим в покое, — ответил он. — И скорее всего, на долгое время. К этому делу она, судя по всему, не имеет отношения.
— Помнишь ее?
И Вдова легонько подтолкнула фотографию по гладкой поверхности стола на противоположную сторону. Ольга поднялась, чтобы взять очки. Клео нечасто видела ее при свете дня — и сейчас невольно подумала, что Ольга выглядит совсем старухой. Они были знакомы уже лет двадцать, и Ольга даже, можно сказать, покровительствовала ей, когда Клео еще только начинала свою «карьеру» в Париже. Вдова поддерживала это знакомство и в дальнейшем — ей нравилось, что Ольга сохраняет достойный вид при любых обстоятельствах, даже если на ней нет ничего, кроме чулок с подвязками и манто из искусственного меха, приобретенного где-нибудь в «Тати». К тому же Ольга была уроженкой Восточной Европы, и, поскольку противоположности зачастую и впрямь притягиваются, Клео — стройная мулатка и к тому же полумужчина — всегда чувствовала расположение к этой белокожей, светловолосой женщине с пышными формами.
Надев очки, Ольга взяла фотографию и стала рассматривать ее, держа на уровне грудей — двух огромных дынь, еле прикрытых розовым пеньюаром. Потом, слегка поморгав светло-голубыми глазами, в уголках которых были хорошо заметны морщинки — следы множества бессонных ночей, — ответила:
— Софи, если мне память не изменяет… Софи Бердан.
— Что ты о ней знаешь?
Ольга сняла очки и повесила их на грудь, зацепив одной дужкой за край глубокого декольте.
— Ох, это было так давно, Клео… Зачем она тебе понадобилась?
Правая рука Вдовы непроизвольно дернулась — никто из служащих не смел задавать ей вопросы, и если бы перед ней была не Ольга, а кто-то другой, он тут же получил бы «болгарскую пощечину» — так она называла удар ладонью, на одном из пальцев которой был перстень, повернутый печаткой внутрь.
— Joder,[13] Ольга, она работала у нас несколько месяцев, и ты видела ее четыре-пять раз в неделю. И что, скажешь, тебе совсем ничего о ней не известно? Кто ее родители, откуда она, чем раньше занималась? Ну?
— Клео, в заведениях вроде нашего постоянно идет ротация персонала, и чем дальше, тем больше, да ты и сама это знаешь… У нас тут и студентки, и обычные безработные, без особых навыков… Насчет Софи… вроде бы она жила у подруги, где-то в районе площади Республики. Да, точно. У Софи был ребенок, и она просила подругу присматривать за ним. Несколько раз она звонила из клуба, чтобы узнать, все ли в порядке… Я даже помню, что подругу звали Брижитт, потому что мою сестру звали Бригитта, — добавила Ольга с ноткой ностальгии в голосе.
Брижитт. Площадь Республики. Значит, женщина, которую убили вчера, была знакома с женой Тевеннена. Наиболее вероятным было следующее: кто-то разыскивал беглянку и обратился к ее прошлому, чтобы выявить старые связи… после чего устроил Брижитт допрос с пристрастием. В духе какой-нибудь «Техасской резни бензопилой»…
— А про ее родителей ты что-нибудь знаешь? Бойфренд у нее был?
— Ничего… Нет, насколько мне известно…
Клео вздохнула. Не так уж много информации… И однако она найдет эту женщину — Вдова была в этом уверена. И получит свои тридцать четыре миллиона, которые откроют ей путь к полной и окончательной свободе.
— Ольга, это очень важное дело. Теперь скажи мне, пожалуйста: какие у тебя связи в том округе? Я имею в виду площадь Республики.
— Уже давно все заглохли… но я могу попытаться их освежить, если тебе это нужно…
— Дело вот в чем: сегодня ночью там убита женщина, как раз та самая подруга нашей Софи. Мне нужно знать о ней все. Где она обычно бывала, был ли у нее парень, где его можно найти. Словом, все. Это очень важно.
— Как ее фамилия?
— Биша. Брижитт Биша. Если ты скажешь своим знакомым, что речь идет о жертве сексуального маньяка, то, думаю, получить информацию тебе будет даже легче. Нажми на все кнопки, Ольга, очень тебя прошу. Подними все свои связи: бывших любовников, копов, клиентов клуба… Мне нужно как можно больше сведений и как можно быстрей…
Она поднялась и поцеловала подругу в волосы, пахнущие яблочным шампунем.
— Да, кстати, Софи могла купить в том же квартале подержанную машину. Вряд ли, конечно, но вдруг… Если мы выясним — у кого, это облегчит поиски.
— Клео, от тебя буквально током бьет. Какова ставка в этой игре? — спросила Ольга с видом гурмана, оказавшегося перед обилием лакомых блюд.
Вдова в этот момент была уже на полпути к двери. При последних словах она обернулась с хищной грацией кошки. Повернула перстень на пальце печаткой вниз. Подняла руку…
…и дружеским жестом помахала ею на прощание.
Когда она захлопнула за собой дверь, Ольга от всей души расхохоталась.
Они уже полчаса назад миновали дорожную вывеску, возвещавшую: «Лавилль-Сен-Жур», — но сейчас Шарли казалось, что они давно проехали всю Бургундию и углубились в неизведанные снежные просторы какой-то фантастической страны. При обычных условиях дорога от Лавилля до дома у озера заняла бы минут пятнадцать. Однако в этот вечер, после трех часов езды сквозь густую пелену снега, пронизанную странными отблесками лунного света на укутанных в белое ветвях придорожных деревьев, время и пространство, казалось, утратили всякую связь с реальностью.
Когда Шарли наконец заметила узкую проселочную дорогу, ответвляющуюся от основной трассы с правой стороны и ведущую через лес к дому, она чуть не закричала от радости.
— Это здесь? — удивленно спросил Давид, который, видимо, почувствовал, что автомобиль замедляет ход.
Голос сына и особенно прозвучавшее в нем неожиданное возбуждение застали Шарли врасплох. С того момента, как они увидели фотографию Брижитт на экране телевизора, они обменялись самое большое десятком фраз. Давид или спал, иногда бормоча какие-то неразборчивые слова, или играл во что-то на своей PSP. В зеркальце заднего вида Шарли видела его измученное личико с кругами под глазами, на котором с каждым часом все явственнее проступало беспокойство.
Брижитт… Шарли не хотела думать о ней сейчас. Просто не могла. Она даже выключила радио в машине, и уж тем более не стала набирать номер Брижитт из опасения, что ее мобильник попал в чужие руки. Она не знала, в связи с чем фотография ее подруги появилась в выпуске теленовостей, но понимала, что ей нужно защитить Давида. Все три часа она старалась не обращать внимания на сосущую под ложечкой тревогу, одновременно пытаясь полностью сконцентрироваться на дороге.
— Да, здесь… то есть в конце этой дороги, — ответила Шарли, поворачивая направо. На миг ей показалось, что она углубилась в какой-то снежный туннель. Машина въехала под свод, образованный заснеженными ветвями деревьев, растущих по обе стороны дороги.
И вот в конце пути, за последним поворотом, они наконец увидели его: дом у озера.
— Вау!.. Я его таким себе и представлял… но он даже лучше! — воскликнул Давид.
Ощутив его неподдельное воодушевление, Шарли не смогла сдержать улыбку.
Дом и в самом деле был очарователен — нечто среднее между загородным жилищем богатого французского холостяка и швейцарским шале. Отец Шарли построил его много лет назад — вдалеке от городской суеты, практически в лесу, в паре сотен метров от небольшого озера. Она провела там недолгие счастливые моменты своего детства и ранней юности.
Но она никогда не думала, что ей придется сюда вернуться.
Шарли остановила машину и какое-то время сидела неподвижно, глядя на силуэт дома в снежных сумерках. В последний раз она видела его таким на какое-то давнее Рождество. Ей тогда было лет шесть, но она до сих пор помнила, как бежала, проваливаясь в снег, к крыльцу, на котором стоял отец в костюме Санта-Клауса… Тогдашнее ощущение теплоты и семейного уюта, пропитанное запахом шоколада и горящих в камине дров, осталось с ней навсегда.
Сейчас, глядя на дом, сквозь запертые ставни которого едва пробивался красноватый свет — месье Боннэ, очевидно, разжег камин к их приезду, — Шарли невольно представляла себе какое-то сказочное громадное чудовище, притаившееся в зимнем лесу.
— Ну что, котенок, выходим… Берем вещи и устраиваем небольшую пробежку!
Стоило ей лишь чуть-чуть приоткрыть дверцу машины, как ледяной ветер со всего размаха хлестнул ей в лицо. И вот они вдвоем с Давидом бросились к дому, как дети, возвращающиеся с лыжной прогулки: веселые, довольные, ненадолго забывшие обо всех тревогах и опасностях, думающие лишь о том, чтобы побыстрее оказаться в теплом убежище. Наконец-то одни, вдалеке от всех жизненных драм…
Шарли закрыла за собой дверь, поставила сумки на пол и огляделась. В ее глазах промелькнуло изумление.
Здесь ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Высокий камин, мягкие полукруглые диваны, благодаря которым гостиная выглядела по-деревенски уютной… ковры, лампы, деревянные панели, картины, фотографии из далекого прошлого… В смежной с гостиной кухне — огромная старинная печь… Буржуазный, по-мужски основательный комфорт, полностью соответствующий стилю отца, сделавшего этот дом своим убежищем.
Шарли приезжала сюда много раз — сначала с обоими родителями, потом только с отцом. Несколько лет дом простоял заброшенным — мать возненавидела его после того, как отец от нее ушел.
Затем, когда Шарли повзрослела, а мать перешла от светских вечеринок с шампанским к водке и одиночеству, они вдвоем с Брижитт стали часто здесь бывать. Обе почувствовали вкус долгожданной свободы и вовсю наслаждались ею: катались на велосипедах, а потом на автомобилях здешних молодых людей, богатых наследников старинных бургундских семейств, и развлекались вовсю, испытывая восторг от нарушения запретов, отвергая моральные устои со всем пылом юношеской невинности…
В последний раз она была здесь вместе с Фабианом — в ту самую ночь, когда они сбежали из клиники. Они решили остановиться в доме у озера, чтобы попытаться найти немного денег и съестных припасов. Но из этой затеи ничего не вышло — ключей, которые обычно хранились в небольшой подсобке в глубине сада, на месте не оказалось. Должно быть, месье Боннэ, садовник, живший в паре километров отсюда, оставлял их только в том случае, если с ним договаривались об этом заранее. Наконец они заснули в гараже, прижавшись друг к другу и укрывшись брезентом, — свободные, счастливые, влюбленные…
Пока Давид носился из комнаты в комнату, Шарли, сама того не сознавая, механически приблизилась к окну, из которого был виден угол того самого гаража. Да, вон там, у входа, они стояли вместе с Фабианом… По-прежнему бессознательным жестом она погладила живот, как будто Давид был все еще там, внутри…
Затем она отвернулась от окна — и вдруг, впервые в жизни, поняла: она дома. В этом доме еще звучали шутки отца, смех Брижитт, царила атмосфера беззаботной юности… И еще, как бы странно это ни звучало, здесь почти физически ощущалось отсутствие матери.
Громкий топот ног у нее над головой неожиданно прервал эти воспоминания. Шарли вздрогнула.
— Давид? — с тревогой окликнула она.
Давид в полном восторге свесился через перила узкой галереи, опоясывающей второй этаж.
— Мам, этот дом просто суперский! А я нашел твою комнату! Наверняка угадал! Сразу видно, что девчачья!
Ее комната…
Шарли улыбнулась, одновременно пытаясь сдержать слезы. Потом направилась к лестнице, чувствуя себя почти такой же заинтригованной, как Давид: что там, наверху?..
— Между прочим, — сказала она, подойдя к сыну, — у меня хорошая новость: месье Боннэ оставил нам пирог в печке. Еще теплый. Попробуем?
Тома отложил папку и некоторое время задумчиво крутил в пальцах листок бумаги с номером домашнего телефона начальника тюрьмы, в которой отбывал наказание Джорди Фонте. Если бы речь шла о рядовом расследовании, он подождал бы до завтрашнего утра, чтобы позвонить этому человеку на работу. Но дело Тевеннена не было обычным делом… И Тома понимал: всего через несколько часов горячий след может остыть. Нужно отдавать себе отчет: Шарли — все равно что сбежавшая преступница, и упустить время — значит дать ей лишний шанс скрыться.
Мертв Тевеннен или нет — неважно. В любом случае, это скоро выяснится. Но Шарли — теперь он был в этом убежден — это ключ ко всему расследованию. И Джорди Фонте со своими камерами тоже, конечно, играет немаловажную роль. Тома уже знал, что в доме обнаружились и другие камеры, даже в детской, что было уж совсем нелепо. Кому и зачем понадобилось наблюдать за мальчишкой?
Он взглянул на часы: 20:52. За окном тускло горели уличные фонари, окрашивая густую снежную пелену в бледно-оранжевый цвет — мерцающий, тревожный…
«Где же ты прячешься?» — мысленно спросил Тома у исчезнувшей Шарли. Из-за снегопада многие дороги были перекрыты, и если только она не успела доехать до безопасного места — например, на юге — еще до вечера, то сейчас наверняка застряла где-нибудь не очень далеко от Парижа на старой колымаге своей подруги Брижитт… Хотя, конечно, она могла сесть на поезд. Или даже на самолет, купив билет по своим старым, настоящим документам…
Так где же она может быть?..
Чтобы это выяснить, нужно найти человека, который за ней наблюдал и сейчас наверняка бросился в погоню.
Тома отвернулся от тускло-оранжевого квадрата окна и набрал телефонный номер.
После нескольких гудков в трубке раздался низкий властный голос — Тома тут же мысленно пририсовал к нему усы, мощную коренастую фигуру и властные манеры начальника, у которого все подчиненные ходят по струнке.
Он коротко объяснил причины своего звонка. Не дослушав до конца, собеседник его перебил:
— Я вас понял, лейтенант, но, как вы понимаете, я не могу помнить обо всех своих заключенных… к счастью для себя, иначе мне каждую ночь снились бы кошмары, хе-хе…
Ну вот, и юмор у него чисто армейский, машинально подумал Тома.
— Может, вы мне сообщите какие-то подробности об этом парне?
Тома выполнил просьбу, не забыв упомянуть о смягчающих обстоятельствах преступления и примерном поведении Фонте в тюрьме.
— Так-так… попытка отцеубийства… и примерное поведение. Кажется, вам повезло: я действительно кое-что припоминаю. Этот тип вышел на свободу лет пять назад, так?
— Да, совершенно верно.
— Ага, теперь я его точно вспомнил — во-первых, потому что этот Фонте, представьте себе, пару раз помог нам решить проблемы с компьютерной техникой. Оказалось, он хорошо разбирается в этих железяках. И еще потому, что…
Собеседник замолчал. Тома решил, что ему понадобилось время, чтобы вспомнить какие-то подробности.
— …потому что со временем он заметно изменился. В лучшую сторону. Можно даже сказать, полностью преобразился.
— Преобразился?
— Именно. Когда он прибыл, я подумал, что у него проблемы с психикой — знаете, с опытом работы такие вещи начинаешь распознавать сразу. Это был просто сплошной комок нервов. Постоянно напряжен, почти не разговаривал… При этом создавалось впечатление, что он в любую минуту может взорваться… Понимаете?
Тома все прекрасно понимал. Описание было четким, точным и свидетельствовало о жизненном опыте и знании людей — качествах, которые он был бы не прочь перенять у собеседника.
— Вы говорили о преображении…
— Да. Со временем мы все заметили, что он… переменился. Расслабился. Раскрылся. Я бы даже сказал, смягчился, насколько это вообще возможно в таких обстоятельствах. Это, повторяю, было очень заметно, весь служебный персонал обратил на это внимание… Многие заключенные производят похожее впечатление, но только на первый взгляд. На самом деле они просто теряют сопротивление. Ломаются. Тюрьма вообще либо ожесточает, либо ломает — успешное исправление преступника в большинстве случаев остается недостижимой мечтой…
— Но в случае с Фонте, вы считаете, она реализовалась?
— Не знаю. Мне неизвестно, что с ним стало после освобождения, но, надо полагать, не все так гладко, раз вы мне звоните насчет него, да еще в такую поздноту… Но как бы то ни было, тогда этот случай меня заинтересовал, и я навел справки… Вскоре картина прояснилась.
Пауза. Собеседник явно хотел его заинтриговать. Тома почувствовал нарастающее раздражение.
— Так в чем было дело?
— У нас был похожий случай за несколько лет до того… Тогда с одним заключенным произошли еще более заметные изменения…
— И что послужило тому причиной?
— Влияние соседа по камере.
Соседа по камере, вот как… В голову Тома пришла одна гипотеза, но она показалась ему слишком уж… неправдоподобной.
— Вы хотите сказать, что у Фонте была… гм… любовная связь?
Начальник тюрьмы слегка фыркнул в трубку:
— Нет, такое чаще случается в американских сериалах. То есть не то чтобы этого не бывает на самом деле… но… словом, здесь был другой случай: соседом Фонте по камере оказался сам Джошуа Кутизи.
Снова пауза.
— Это имя должно мне что-то сказать? — поинтересовался Тома.
— Вы помните дело сектантов — приверженцев так называемой астрософии?
Тома на мгновение прикрыл глаза. Это слово не было ему вовсе незнакомо. Что же оно означало?..
— Лет десять назад, — продолжал директор, — разразился скандал, который, впрочем, довольно скоро замяли, вокруг секты этих самых астрософов. Людей держали под замком, не позволяя им общаться с внешним миром, это мог делать только их наставник… как бишь они его называли?..
— Гуру?
— Да, точно, гуру. По имени Джошуа Кутизи.
— Сосед Фонте по камере?..
— Именно.
Тома размышлял. Итак, тип, морально искалеченный тяжелым детством, впоследствии пытавшийся убить своего отца, попал в лапы сектантов?.. Или гуру охмурял его индивидуально?..
А ведь такая организация могла оказаться достаточно богатой, чтобы тайно установить аппаратуру слежения в частном доме, снять другой дом по соседству и вести постоянное наблюдение. Если еще учесть, что «клиент» был полицейским, для такого дела требовалась изрядная смелость, чтобы не сказать наглость.
Но зачем? Почему вдруг какие-то сектанты заинтересовалась Тевенненом? Или объектом их внимания была Шарли?..
Может быть, Шарли… когда-то была членом этой секты? А потом сбежала, унося с собой какие-то секреты? И вот старые — или новые — адепты астрософии отыскали ее с помощью специалиста по компьютерной технике, завербованного гуру во время пребывания в тюрьме?..
На мгновение он ощутил какой-то проблеск… который мог бы стать озарением… но нет, не стал — промелькнул и исчез. И все же Тома чувствовал, что наконец вышел на след. Истина была где-то рядом, оставалось ее распознать.
— Вы слушаете?
— Да-да… я просто задумался. И каким же образом этот Кутизи помог своему сокамернику измениться?
— Ну, у него какие-то свои методы. Эта его астрософия — целая методическая система, и, надо признать, она действительно дает свои результаты.
— Хотите сказать, это что-то вроде психотерапии?
— Ну, я не специалист, конечно… но в общем, да, похоже на то.
— И в результате Фонте, так сказать, обратился в новую веру?
— Насчет этого не знаю, я сообщаю вам только факты. О чем они говорили, осталось тайной. Наверно, можно и так сказать. Кутизи, кстати, обращал особое внимание на тех заключенных, у которых были проблемы с отцами. А таких, как вы понимаете, в нашем заведении всегда хватает…
— Скажите, пожалуйста, а вы могли бы устроить мне встречу с Кутизи завтра утром?
Получив согласие и уточнив время встречи, Тома поблагодарил начальника тюрьмы и повесил трубку. Затем сразу же полез в Интернет, где набрал в поисковике имя гуру и название «астрософия». Он просмотрел несколько ссылок, когда Орели Дюбар приоткрыла дверь кабинета и сообщила о том, что проголодалась.
Тома поднял глаза — и тут же легкая дрожь, пробежавшая по его телу, заставила его нахмуриться от досады. Ощущение не было неприятным, хотя приятным его назвать тоже было нельзя. Но он был не из тех, кто вздрагивает без всякой причины, и уж точно не хотел приобрести такое свойство.
— Что-то я совсем расклеилась… — пожаловалась Орели. — Холод, снег, есть хочется… я устала, и мне одиноко… а я ужасно не люблю чувствовать себя одинокой, когда холод и снег…
Тома рассеянно улыбнулся, но ничего не сказал. Его глаза все еще скользили по строчкам на экране монитора, выхватывая отдельные слова: «скандал», «память», «Кутизи», «психотерапия», «астрология», — и он испытывал настоящий зуд в пальцах, обхвативших мышь, — ему хотелось щелкнуть по ближайшей ссылке, потом по следующей, чтобы рано или поздно добраться до разгадки тайны…
— Повторяю для особо недогадливых: идет снег, и мне очень холодно… мне нужно немного жаркого марокканского солнца, чтобы завтра хватило сил выйти на работу и даже сделать что-нибудь полезное… Считаю до трех!
Когда она произнесла: «Два с половиной!», Тома поднялся и взял куртку со спинки кресла.
После убийства юного Эдисона в грязном темном парке Ла Габана Бьеха Вдова никогда особенно не церемонилась с мужчинами. Она делила их на две неравные категории: одни, немногие, заслуживали уважения, поскольку обращались с ней как с равным человеческим существом, независимо от того, кем она была, какой властью располагала и какого рода удовольствия могла им доставить. Все остальные были немногим лучше скотов: властолюбивые, похотливые, тупые самцы, не заслуживающие ничего, кроме презрения.
Человек, в данный момент сидевший напротив нее — толстый, дряблый, одутловатый, — безусловно, относился ко второй категории. Он пришел всего пару минут назад, но уже весь дрожал и буквально исходил слюной от возбуждения, нетерпеливо ерзая на ярко-малиновом диване в гостиной небольшой квартирки на улице Берри, где Клео по старой памяти иногда еще продолжала оказывать некоторым клиентам определенного рода услуги.
— В прошлом месяце я столько раз пытался до вас дозвониться, а вы никогда не отвечали!.. — тоном обиженного ребенка произнес он.
Клео поставила бокал с шампанским на низкий столик, поднялась с кресла и пересела на диван. Она откинулась на спинку дивана и, приподняв свои великолепные длинные ноги, обтянутые красными чулками и обутые в туфли-лодочки на длинных острых каблуках, поставила их на бедро своему гостю. Тот судорожно вздохнул, когда остроконечная «шпилька» волшебной туфельки сорок третьего размера впилась сквозь брючину в дряблую мякоть его ноги.
Клео подумала, что поступала совершенно правильно, не отвечая на его звонки, поскольку сейчас он завелся с пол-оборота. Он был похож на закоренелого наркомана, с нетерпением ждущего заветной дозы.
— Ты мне кое для чего нужен, — промурлыкала она.
Он повернул к ней круглую голову, поросшую младенческим пухом, и Клео заметила, как в его глазах промелькнул страх. Именно такой реакции она и добивалась.
Пьер Эдмон Жосней занимал высокий пост в Министерстве внутренних дел — был там то ли третьим, то ли четвертым человеком. А может, и пятым — какая разница?.. Так или иначе, он имел большое влияние в Париже и за его пределами, исполняя роль «крыши» для нечистых на руку полицейских. Только это сейчас и имело значение.
Среди многих его пороков было и пристрастие к высоким мускулистым созданиям, жестоким и властным. Вдова, отвечавшая этим критериям как нельзя лучше, держала его под башмаком в прямом и переносном смысле. Он был одним из четырех клиентов, которых она сохранила с давних пор. Остальные трое были следующие: высокопоставленный судейский чиновник, депутат парламента и медиамагнат; «правые» они или «левые», Клео точно не знала, но идеологические разногласия были ей глубоко безразличны. Ольга, единственная, кто знал ее тайны, часто шутила, что Клео заручилась поддержкой всех четырех видов власти: законодательной, исполнительной, судебной и прессы. И все это благодаря мерзкому отростку, болтающемуся у нее между ног…
Да, большинство мужчин и впрямь настоящие скоты…
— Чего вы хотите? — спросил Жосней.
Клео нахмурилась.
— Что я могу для вас сделать? — тут же поправился он.
— Среди твоих полицейских стало одним меньше, — сообщила Клео. — Его фамилия Тевеннен. Кажется, уже назначили расследование по поводу его смерти…
— Ты убила копа? — в ужасе спросил Жосней, забыв даже об обращении на «вы».
Клео сильнее вонзила каблук ему в ногу и смерила его ледяным взглядом, одновременно поворачивая на пальце знаменитый перстень с печаткой:
— Не говори ерунду. Это дело интересует меня по некоторым… личным соображениям. Мне просто нужно будет знать все подробности о расследовании. День за днем. Час за часом.
Жосней вздохнул:
— Не знаю, насколько это…
— Я еще не закончила.
Молчание.
— Еще мне нужны все подробности о девушке, которая была убита прошлой ночью в доме на площади Республики.
Во взгляде Жоснея промелькнуло удивление. Он, конечно, уже слышал об этом деле: газеты и Интернет были полны ужасающих подробностей, реальных и мнимых, и самых разных предположений по поводу преступника: киллер, сексуальный маньяк и даже каннибал.
— Ты хоть отдаешь себе отчет в том, о чем меня просишь?
— Вполне.
Жосней нервно задвигался на бархатном диване, стараясь освободиться от жалящего каблука, острие которого вонзалось в его ногу все глубже.
— Клео, я… я не могу.
Вдова убрала ногу, встала с дивана и выпрямилась во весь свой высокий рост, глядя на подопечного сверху вниз:
— Disculpa?[14]
— Я не могу! Этим занимается полиция! Я не могу вмешаться в это дело, не вызвав подозре…
Он не договорил — на него обрушилась «болгарская пощечина». Жосней схватился рукой за щеку и в оцепенении уставился на Вдову.
— Ты можешь, и ты сделаешь все что нужно.
Она протянула руку к пульту, лежавшему на журнальном столике, и включила телевизор, затем DVD-плеер.
На экране появилось изображение, хотя и нечеткое, но не оставлявшее сомнений в происходящем: огромный белый дряблый зад, в самый центр которого был воткнут какой-то продолговатый предмет; язык, жадно лижущий ярко-красную туфельку на острой «шпильке»… а затем скользящий вдоль длинной мускулистой ноги к стоящему торчком члену…
Вдова невольно закрыла глаза с гримасой отвращения. Эту сцену ей предстояло заново пережить в реальности спустя каких-нибудь полчаса, поскольку, несмотря на этот диск и связанный с ним шантаж, этот человек по-прежнему был ей нужен, и она должна была заплатить ему соответствующую цену. Если она хотела сохранить свою власть над ним, ей следовало разумно чередовать нежность и строгость, кнут и пряник.
Да, через минуту, или через две, или через пять она пойдет в ванную, освободит свой член из футляра и с помощью впрыскивания специального вещества из шприца ненадолго придаст ему былую твердость, полностью утраченную за двадцать лет приема гормональных препаратов…
Она нажала на клавишу «стоп», когда клиент на экране начал лаять.
— Но… как?.. — пробормотал Жосней, вертя головой во все стороны — очевидно, в поисках скрытой камеры.
— Не ищи, я не собираю БДСМ-видеотеку… У меня всего лишь одна эта запись… но, как ты понимаешь, на этом диске — копия. Теперь ты лучше представляешь себе положение вещей?
Жосней молча смотрел на нее. На лбу у него выступили капли пота.
— Итак, я уже сказала: ты можешь, и ты все сделаешь как надо.
Он опустил глаза с видом побежденного.
— Вот и хорошо, дорогой. А сейчас ты разденешься и встанешь на четвереньки. Когда я вернусь из ванной, ты, я надеюсь, будешь в полной боевой готовности.
Неслышно вздохнув про себя, она направилась в ванную. Зазвонил ее мобильный телефон, и Клео взглянула на экран. Ольга. Она нажала клавишу приема, молча выслушала сообщение от подруги и отсоединилась, по-прежнему не говоря ни слова, хотя и с довольной улыбкой на губах.
Уже взявшись за ручку двери, она обернулась и добавила:
— И последнее: если ты вздумаешь меня выдать, или скроешь от меня хоть крошку информации, или решишь натравить на меня своих легавых — эта видеозапись отправится прямиком на Ю-туб.
Шарли осторожно приоткрыла дверь в комнату сына и заглянула внутрь. В слабом свете, падавшем из коридора, она увидела, что он крепко спит под огромным теплым одеялом. Во с не он сосал большой палец. Что ж, все в порядке… правда, возвращение старой детской привычки немного обеспокоило Шарли, но, возможно, причиной тому был стресс. Когда их жизнь наконец войдет в нормальное русло, это прекратится. Ведь есть же шанс, что у них все наладится…
…Ну, теоретически есть шанс, что космическая орбитальная станция «Мир» упадет прямо на Венсенский лес…
Она закрыла дверь и спустилась вниз, отметив про себя, что, несмотря на прошедшие годы, на лестнице скрипят все те же ступеньки, что и раньше, и даже звук тот же самый.
Оказавшись на первом этаже, она подошла к вешалке у входной двери, чтобы надеть куртку. Теперь, когда она была одна, пришло время осознать ужасную реальность: смерть Брижитт. Подробностей Шарли по-прежнему не знала: когда она включила телевизор, изображения не было — должно быть, ветром повалило антенну. Но в каком-то смысле это оказалось к лучшему: они с Давидом нашли старую видеокассету «Санта-Клаус — мошенник» и посмотрели ее, уплетая пирог, оставленный для них месье Боннэ. Чем-то это было похоже на Рождество: вкусная еда, восхитительный запах горящих дров, уютное урчание парового котла в подвале…
Потом Давид заснул, и Шарли снова оказалась наедине с реальностью. Поскольку теленовости были недоступны, оставалось включить радио в машине.
Она обмотала вокруг шеи толстый теплый шарф и открыла дверь — о господи, неужели снегопад еще усилился после их приезда?! Если бы они задержались в пути хотя бы на час, могли бы и вовсе не добраться…
Стараясь не обращать внимание на хлещущие в лицо ветер и снег, Шарли побежала к машине. Оказавшись внутри, она облегченно вздохнула, зажгла свет, но почти сразу снова его выключила. Она чувствовала себя лучше в темноте, которую едва рассеивал бледный свет снаружи. Одна, в сумерках на опушке заснеженного леса, она чувствовала себя неуязвимой, недосягаемой для любых опасностей. В темноте, по крайней мере, легче было спрятаться.
Шарли включила радио и стала искать программу новостей, пробиваясь сквозь шорох и помехи. Музыка… бархатный голос певицы… голоса диджеев… и вот наконец — сводка новостей. Она немного увеличила громкость, откинулась на спинку кресла и дрожащей рукой зажгла сигарету.
Карла и Николя… куда ж без них… кризис… налоги… и вот — «зверское убийство в Париже, в Десятом округе, вблизи площади Республики…».
Шарли подалась вперед и почти вплотную наклонилась к радио, стараясь разобрать слова журналиста сквозь треск помех. Репортаж занял самое большое полминуты, но, слушая, Шарли чувствовала, как кровь стынет у нее в жилах.
Брижитт зверски убита… Хуже того, перед смертью ее пытали. И произошло это в ту же самую ночь, когда Шарли с Давидом ненадолго у нее остановились…
Шарли испытывала сильнейшее чувство вины: ведь если бы они остались, ничего бы не случилось! Она была бы там и защитила Брижитт… Может быть даже, Давид сумел бы «увидеть» грозящую опасность и предупредил бы о ней…
А теперь Брижитт мертва… Убита… Кем? Из-за чего?
Шарли больше не слышала, о чем говорили в новостях, даже когда речь зашла о лотерее «Евромиллион»: «…победитель которой уже известен!» — с энтузиазмом добавил ведущий. Внезапно к горлу подступила тошнота, и Шарли едва успела распахнуть дверцу машины, чтобы извергнуть на снег недавний ужин.
От холода у нее застучали зубы. Она постаралась собраться с силами, снова захлопнула дверцу и откинулась на спинку кресла. Теперь она уже не пыталась сдержать слез, и они хлынули потоком. Ее трясло как в ознобе, но она этого почти не ощущала. Ею владело глубочайшее, беспредельное отчаяние — и от потери единственной близкой подруги, почти сестры, и от ужаса той ситуации, в которой она оказалась. К боли и страху примешивалось чувство вины из-за того, что она втянула во все это сына…
Прошло десять минут, двадцать, полчаса… Наконец она нашла в себе силы прекратить рыдания, выйти из машины и направиться к дому.
Она была уже на полпути, когда какой-то шорох за спиной заставил ее насторожиться.
…полиция умолчала о некоторых чересчур ужасных подробностях, но следователь, выступавший на пресс-конференции, явно был в шоке — он назвал это убийство «живодерским»…
Снежные хлопья чуть поредели — теперь сквозь них было видно темную громаду леса. Кроны деревьев дрожали от резких порывов ветра.
Шарли застыла на месте, глядя на эту столь привычную картину, которая вдруг показалась ей чужой и враждебной… угрожающей.
Снова какое-то движение… Совсем недалеко, на опушке…
Или просто ветер?..
В одно мгновение страх полностью завладел ею, пригвоздив к месту. Она стояла неподвижно, словно любое, самое незначительное движение могло привести к тому, что из леса прямо на нее выскочило бы…
Что?.. Кто?..
Наконец Шарли очнулась и почти бегом преодолела последние метры до крыльца. Войдя в дом, она в то же мгновение резко захлопнула за собой дверь.
Потом на цыпочках приблизилась к окну и какое-то время простояла там, пытаясь что-нибудь различить сквозь отверстия в ставнях.
Ничего.
Значит, просто показалось, успокоила она себя. А завтра будет новый день, и… все будет иначе.
Да, завтра мир заиграет совсем новыми красками.
Но… в этом мире уже не будет Брижитт. Никогда.
«Клик…. клик… клик…» Орели узнала тихое щелканье компьютерных клавиш. Она машинально вытянула руку в сторону и обнаружила, что рядом с ней на кровати никого нет. Чуть приподнявшись, она увидела сквозь дверной проем смежной со спальней гостиной темный силуэт, резко выделяющийся на фоне включенного монитора.
Орели взглянула на будильник: три часа ночи. Она вздохнула. Этот человек вообще когда-нибудь спит?..
Она набросила халат и, приблизившись к Тома, легонько обняла его сзади за шею. Он слегка вздрогнул, но не сделал попытки освободиться. Хотя и никак не отреагировал на нежный, почти материнский поцелуй в затылок. Орели отправилась на кухню и, взяв из холодильника пакет молока, наполнила две чашки. Затем постояла немного у окна, глядя на падающие снежные хлопья. Небольшой внутренний дворик был весь засыпан снегом, под крышами домов уже нарастали сосульки, похожие на сталактиты. Стояла непроницаемая ватная тишина. Почему-то Орели стало не по себе.
Когда она вернулась в гостиную, Тома даже не обернулся, полностью погруженный в чтение. Орели молча поставила рядом с ним чашку и, пододвинув себе стул, села рядом. По-прежнему не говоря ни слова, Тома слегка подвинулся, чтобы она могла лучше видеть экран.
Прижавшись к нему вплотную, Орели принялась читать вместе с ним, переходя от ссылки к ссылке, от сайта к сайту, от статьи к статье, — сначала со скукой, потом все с большим интересом. Дело десятилетней давности оказалось любопытным… Какое-то время оно не сходило с газетных страниц и телеэкранов, но довольно скоро от него остались лишь смутные воспоминания — что-то связанное с экспериментами над сознанием и памятью, астрологией, шоковой психотерапией… Постепенно то, что вначале казалось Орели обычной ловушкой для простофиль с лишними деньгами — вроде многочисленных объединений поклонников нью-эйджа в США, — представало перед ней в истинном свете — хорошо организованная секта с тщательно продуманным догматическим вероучением, которое, несмотря на арест главных руководителей, по-прежнему продолжало жить и находить себе сторонников на просторах Интернета.
Спустя примерно полчаса после начала чтения Орели наконец нарушила обоюдное молчание, спросив напрямик:
— Тома, ты хоть понимаешь, какое осиное гнездо собираешься разворошить?