Биробиджан - земля обетованная

Биробиджан. Поэзия и правда

Предыстории Биробиджана я уделил так утомительно много внимания потому, что именно двадцатые годы в антисемитской сказке предстают эпохой тотального еврейского торжества. Дальше я постараюсь поменьше докучать читателю цифрами и фактами — без которых, однако, вовсе обойтись, увы, нельзя: надо же чем-то побаловать и серьезных людей, для которых история есть прежде всего история производств и властных постановлений.

Итак — как это было. Мечты и трагедия Биробиджана.

Судя по всему, если уж не стопроцентным инициатором, то как минимум покровителем биробиджанского проекта был председатель ВЦИКа М. И. Калинин. Кстати, еще в 1926 году, до возникновения какой бы то ни было связи между еврейством и Дальним Востоком, Калинин на съезде ОЗЕТа говорил об аграризации евреев не только как о чисто хозяйственной, но и как антиассимиляторской задаче: «Перед еврейским народом стоит большая задача — сохранить свою национальность, а для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч. Только при таких условиях еврейская масса может надеяться на дальнейшее существование своей национальности».

Сама по себе идея о том, что нация не может существовать без привязанности к «почве», конечно, представляется крайне спорной автору этих строк, настаивающему на том, что истинной «почвой» нации является некая наследуемая система коллективных фантомов, коллективных грез, которые, в частности, еврейство в течение многих веков сохранило и без всякого крестьянства, меж тем как прагматизированные либо люмпенизированные крестьяне являются хранителями «национального духа» ничуть не в большей степени, чем банковские клерки или жэковские сантехники, — однако в добрых намерениях «всесоюзного старосты» сомневаться трудно.

Когда 7 мая 1934 года Президиум Всероссийского Центрального исполнительного Комитета СССР принял постановление о преобразовании активно, хотя во многом и через пень-колоду развивающегося Биробиджанского района в автономную область Российской Федерации, как бы обычную, только еврейскую, Калинин на встрече с рабочими московских предприятий и представителями еврейской печати, состоявшейся 28 мая 1934 года, провозгласил: «Я считаю, что образование такой области в наших условиях есть единственный способ нормального государственного развития национальностей».

На этой встрече Калинин сформулировал несколько положений настолько принципиальных, что они едва ли могли быть «озвучены» без согласования с самым верхом.

«У нас евреев очень много, а государственного образования у них нет. Это единственная в СССР национальность, насчитывающая до 3 млн. населения и не имеющая государственного образования».

«Я думаю, что лет через десять Биробиджан будет важнейшим, если не единственным хранителем еврейской социалистической национальной культуры».

«Биробиджан мы рассматриваем как еврейское национальное государство. Оказание этому государству помощи, особенно на первых порах, очень важно».

При всей бесспорности последних слов, в стратегическом отношении слова о еврейском национальном государстве были гораздо более важными. И смертельно опасными для тех, кто мог принять их слишком буквально. В тот момент еврейские романтики были мало способны задуматься о том, каким образом можно развить еще очень слабое национальное как бы государство, в котором «титульная нация» составляет малозначительное меньшинство, внутри другого государства, конституция которого в самом что ни на есть либеральном духе запрещает предоставлять какие бы то ни было преимущества какой бы то ни было национальности, — поэтому евреи не только советской конституцией, но и либеральными принципами с их доминированием прав индивида были обречены оставаться «равноправным», а потому почти бесправным меньшинством даже и внутри собственного «государства», — меньшинством, почти лишенным возможности проводить собственную национальную политику даже и демократическим путем, если бы в СССР каким-то чудом и возникла демократия.

Сделаться же большинством было для них весьма проблематично — «оптимист», как он себя называл, Калинин выражался так: «Если нам удастся в течение долгого времени каждый год прибавлять в область хотя бы только тысячи по четыре еврейского населения, то это будет неплохо». Из дальнейшего будет видно, что это было бы и впрямь неплохо. Однако при таких темпах задача образования компактного крестьянского населения в несколько сотен тысяч растянулась бы на десятилетия, если не на века, — тем не менее евреев-идеалистов и это не испугало: они ждали почти две тысячи лет, так что могли потерпеть и еще полсотни — сотню. То обстоятельство, что даже и при таком оптимистическом прогнозе бо́льшая часть еврейского (и притом наиболее преуспевшего) населения окажется за пределами их «государства», тоже не казалось слишком уж парадоксальным. Но вот опасности оказаться не слишком значительным меньшинством внутри собственного «национального государства» они явно недооценили.

Когда один из еврейских журналистов спросил Калинина, кто конкретно является инициатором создания автономной еврейской единицы на Дальнем Востоке, Михаил Иванович честно признался: «У нас давно возник вопрос, где организовать такую еврейскую область, и я дал КомЗЕТу задание найти такое место, где были бы необходимые политические, климатические и естественные условия. И действительно, в Биробиджане имеется все. Прежде всего большая, свободная, плодородная территория на государственной границе. Там другой национальности, кроме еврейской, в качестве претендентов нет, и в то же время евреи — это очень верная и заслужившая своим прошлым национальность. И притом чего только нет в этой области, начиная с золота, железа и угля. Так что перспективы развития большие, но потребуется много работы, много сил, энергии и творческой инициативы. Еврейские переселенцы должны оправдать то доверие, которое им оказывается».

С природными ресурсами дела в Еврейской автономной области обстояли действительно неплохо. Специальная экспедиция, возглавляемая профессором Б. Л. Бруком, проработала на территории будущей ЕАО с 22 июня по 7 августа 1927 года, одолела расстояние в полторы тысячи километров, изучая как существующие хозяйства местного населения, казаков и корейцев, так и природный потенциал. Казаки занимались преимущественно мясным животноводством и разными промыслами, корейцы — земледелием, и все жили вроде бы неплохо. Однако местных хозяйственных ресурсов явно недоставало для обеспечения будущих переселенцев скотом, сельскохозяйственным инвентарем и семенами. Главной ценностью территории была признана сама земля, почва (уклон предполагался сельскохозяйственный), которая при серьезных мелиоративных мероприятиях предполагалась способной давать высокие урожаи не только обычных зерновых культур, но также бобов, риса, льна, картофеля, свеклы и т. п. Однако бездорожье, сильная заболоченность, обилие гнуса и суровые зимы даже при наличии обширных лесных богатств (около 13 тыс. кв. км) чрезвычайно затрудняли и будущее строительство, и снабжение топливом. Первоначальная площадь территории была намечена в 72 тыс. квадратных километров, но затем ее уполовинили, оставив ее, впрочем, все равно раза в полтора больше какой-нибудь Орловской области — разумеется, многократно превосходящей Еврейскую по плотности населения.

Злые языки намекают, что экспедиция, следуя госзаказу, приукрасила новую Землю обетованную, однако обращение к будущим переселенцам было составлено в откровенном тоне: край имеет богатые возможности, но в данный момент он еще дикий, не обжитый и требует людей здоровых, сильных, смелых, которые способны многое претерпеть.

Сказать, что других национальностей, претендующих на эту землю, нет вовсе, было бы преувеличением, но они действительно были пока неопасны, ибо не имели объединяющей грезы. Корейцы были допущены на эту территорию царским правительством всего за несколько десятилетий до образования области и чувствовали себя чужаками, тем более что основная их масса бежала в Россию вообще в 1905–1910 годах после подавленного восстания и хорошо помнила власть японцев. Местное же казачество в виде кары за восстание 1918 года было так расказачено, что после установления советской власти предпочло в подавляющем большинстве бежать в Китай — к 1923 году, по некоторым прикидкам, казаков осталось в области всего около шестисот человек, в основном «социально близких». Тогда же советское правительство начало систематически заселять опустевшие станицы переселенцами из европейской части Союза, а также корейцами.

В итоге к 1928 году численность населения области составляла около тридцати двух тысяч человек; к концу же 1932 года, после первых переселенческих подвигов оно возросло приблизительно до сорока четырех с половиной тысяч. Из них русские составляли около 67 процентов, украинцы около 7,7 процента, корейцы около 9,5 процента, китайцы — 1,7 процента, а евреи — 11,4 процента. В итоге евреям наступал на пятки даже плодовитый корейско-китайский блок, не говоря уже о славянском, менее плодовитом, зато составлявшем три четверти общего населения. То есть через четыре года в области оказалось несколько больше пяти тысяч евреев — можно прикинуть, сколько лет потребовалось бы при таких темпах для того, чтобы им сделаться национальным большинством (не говоря уже о грезившихся Калинину сотнях тысяч еврейского крестьянского населения).

Вот несколько характерных цифр: в 1929 году было запланировано переселение трех тысяч семей, т. е. около пятнадцати тысяч человек, — в реальности же приехало около тысячи, а осело на месте по статистическим данным «Биро-Биджанского» (так он тогда писался) района, лишь немного больше половины. В 1930 году на область обрушилась еще и коллективизация, затронувшая, правда, в основном местных «кулаков и подкулачников», — евреи, на их счастье, не успели обзавестись имущественным жирком; к тому же их с самого начала старались объединять в какие-то хозяйственные коллективы, тем более что в одиночку подняться и впрямь было совершенно немыслимо. С жильем и всяческим обустройством было настолько туго, что ОЗЕТ, при всем его желании загрести как можно больше колонистов, рекомендовал направлять в Биробиджан преимущественно одиноких людей. Это смягчало жилищную проблему, зато существенно отодвигало и без того проблематичное превращение евреев в национальное большинство хотя бы в собственном «национальном государстве».

Крайне острой сделалась и проблема «обратничества» — возвращения обратно в европейскую часть Союза из-за невыносимых бытовых условий. Так, например, из 3231 человека, прибывшего в Биро-Биджанский район в 1931 году, осталось в нем несколько меньше половины. В 1932 году (возможно, в связи с ухудшением положения на Украине) произошел резкий подъем переселенческой активности — приехало 14 тысяч человек; но в этом же году две трети уехало обратно. В 1933 году планировалось прибытие 25 тысяч евреев, однако прибыло в восемь раз меньше. В 1934 году вместо ожидаемых 10 тысяч прибыло чуть больше половины. В целом из 19 тысяч приехавших в «Биро-Биджан» евреев осело там 7 тысяч человек; в значительной степени такой масштаб «обратничества» обусловливался тем, что КомЗЕТы и ОЗЕТы на местах ради отчетности гребли кого попало, вплоть до сотен заведомых инвалидов.

Но и без того в столь низком коэффициенте полезного действия не было ничего удивительного. Как и повсюду, биробиджанский «большой скачок» являл собой весьма впечатляющую картину свершений и провалов, величайшего напряжения и жалкой неумелости, четкой организованности и неправдоподобной безалаберности, пропагандистской трескотни и бескорыстного энтузиазма. В итоге же, например, в базовом 1928 году планы по жилищному, дорожному и прочему строительству были выполнены где на треть, а где и на десятую долю.

Руководство района объясняло провалы спешкой, наводнением, нашествием сибирской язвы, запоздалым прибытием тракторов, малоснежной зимой, отсутствием проезжих дорог — и все это соответствовало действительности. Попутно можно сообщить, что в районе не было ни одной средней школы, отсутствовали детские сады и ясли; на все десятки тысяч квадратных километров и десятки тысяч хотя и очень редких, но все-таки жителей имелось лишь две больницы на двадцать пять коек, два врача и четыре фельдшера. В столице новой Земли обетованной, на полустанке Тихонькая, перекрещенном в город Биро-Биджан, проживало 623 человека. И вот этот-то Биробиджан, в девичестве Тихонькая, намеревался прозвучать более чарующим призывом, чем легендарный Иерусалим! И что по-настоящему удивительно, нашлись взрослые люди, ощутившие его именно так! К началу 1932 года в Биро-Биджан переселилось 469 евреев из стран Европы и Америки (и этот народ еще считают народом рационалистов и прагматиков!).

Но основную массу переселенцев составляли так называемые «нулевики» — бывшие безработные с нулем в кармане, которых пытались, в соответствии с марксистской теорией, вовлечь и в промышленность, коей в Новом Израиле тоже не было. С горя им позволили вернуться к той кустарной деятельности, которой они занимались до наступления эпохи исторического материализма. При всех природных катаклизмах едва ли не важнейшим тормозом переселения оставался все-таки недостаток финансирования, тем более что весьма значительную часть имевшихся в их распоряжении скромных сумм КомЗЕТ и ОЗЕТ расходовали на пропаганду, справедливо, хотя и не по-материалистически, полагая, что дело, требующее самопожертвования, не может закрутиться без коллективной грезы.

В итоге переселенцев на Дальний Восток кредитовали значительно хуже, чем переселенцев в Крым и на Украину, которым (переселенцам) помогал «Агроджойнт» и другие еврейские благотворительные организации. Колонистов же, отправлявшихся в «Биро-Биджан», иностранные еврейские организации, по крайней мере вначале, не поддерживали. Исключением являлся, пожалуй, лишь американский «ИКОР» («Идише Колонизация Орбайтер») — нечто вроде американского ОЗЕТа, помогавший не только деньгами, но и людьми, создавшими успешную коммуну и впоследствии почти поголовно истребленными.

По-видимому, отсутствие иностранной помощи в значительной степени объяснялось тем, что правительство с самого начала не заявило о некоем заманчивом квазигосударственном статусе новой административной единицы, то есть не догадалось создать чарующий фантом, соответствующий ожиданиям еврейских мечтателей. Против биробиджанского проекта выступала в результате и еврейская печать зарубежья, доказывавшая, что евреям выделен слишком уж далекий и дикий уголок земли. Однако энтузиастов это, возможно, только подогревало.

Зато советскую власть их присутствие настораживало все больше и больше: Сталин постепенно выкорчевывал все конкурентные грезы, насаждая единый монополистический фантом — образ себя самого; для этого было необходимо истребить или запугать до оцепенения прежде всего идеалистов, романтиков, способных грезить о чем-то бесконтрольно. Осенью 1935 года Совнарком за подписью В. М. Молотова принял постановление о порядке въезда из-за границы трудящихся-евреев на ПМЖ в ЕАО: въезд разрешался лишь тем, кто принял гражданство СССР, обладал полезной квалификацией и физическим здоровьем и вдобавок дал подписку проработать там, где велит начальство, не менее трех лет. Но даже при этих настораживающих условиях с 1934 по 1937 год из-за границы в Еврейскую автономную область прибыло свыше полутора тысяч таких «полезных евреев». И тем не менее именно по ним пришелся один из главных ударов тридцать седьмого года, когда Сталин решил террористическим путем осуществить унификацию коллективных грез. Истребляемые романтики писали ему душераздирающие письма: я всю жизнь служил коммунистической идее, сидел в тюрьмах, добровольно приехал строить социализм… Сталин, читая подобные исповеди, должно быть, только вдумчиво кивал: ага, значит, ты именно тот, за кого я тебя принимал, тебя-то мне и надо. Ему и нужны были именно идеалисты.

Однако ту морковку, которой их завлекали — еврейское национальное государство в государстве (интернациональном), — Советы тем не менее до поры до времени старались представить как можно более аппетитной. М. И. Калинин на уже упоминавшейся встрече в мае 1934 года посетовал, что из Еврейской автономной области евреев вернулось больше, чем осталось, но тут же поманил новой грезой: вот если бы, дескать, в ЕАО собралось тысяч сто евреев, можно было бы перекрестить ее аж в целую автономную республику. Республика — это имя больше двух лет чаровало еврейский слух. Но уже в ноябре 1936-го, на пороге известных роковых событий, Сталин почел излишним возбуждение чрезмерных еврейских мечтаний. В своей речи о проекте Конституции СССР он сформулировал три необходимых условия, без которых автономная область не может сделаться республикой: во-первых, республика не должна быть окруженной со всех сторон территорией СССР, во-вторых, национальность, давшая республике имя, должна представлять в ней более или менее компактное большинство, а в-третьих, население ее должно составлять не менее хотя бы миллиона.

При оптимистическом прогнозе о прибавлении еврейского населения по 4 тысячи ежегодно срок достижения такого порога составлял 250 лет. Однако в году, последовавшем за учреждением ЕАО, 1935-м, в Биробиджан прибыло 8344 человека, причем девять десятых из них были евреями. К концу этого года доля еврейского населения в Еврейской автономной области оказалась самой высокой за всю историю ее существования — 23 процента. В 36-м году в ЕАО приехало более шести с половиной тысяч переселенцев, из которых осело 45 процентов, зато в 1937-м правительство запланировало переселение целых 17 тысяч евреев, но приехало лишь немногим более трех тысяч. Хотя этим и занялся самый страшный и могущественный институт — НКВД, отчасти взявший в свои руки функции и КомЗЕТа, и ОЗЕТа, руководители которых были почти поголовно уничтожены вместе со всеми, кто в глазах Сталина хотя бы теоретически был способен на какие-то, даже самые, казалось бы, безопасные, но несанкционированные грезы.

В итоге после образования автономной области с 1934 по 1937 год в нее переселилось 23 тысячи человек, из которых осело приблизительно две трети. Результат, если учесть мизерность ресурсов, может быть, даже и неплохой. При всей бедности и безалаберности были достигнуты и довольно серьезные, по тогдашним меркам, экономические результаты. Разумеется, сельское хозяйство развивалось в рамках так называемого колхозного строя: к 1934 году Еврейская автономная область вышла на первое место в Дальневосточном регионе по уровню коллективизации — 89,9 процента. Особенное доверие здесь внушает нехватка последней десятой доли процента — не 90, а именно 89,9! При этом на пятьдесят обычных колхозов приходилось шесть еврейских.

Из сегодняшнего дня невозможно разглядеть, чтобы в них что-то делалось как-то особенно по-еврейски, экзотическими были, похоже, только имена коллективных хозяйств: Бирофельд, Валдгейм, «Ройтер Октябрь», Ленинфельд… Для серьезного читателя можно привести ряд любопытных цифр о росте технической вооруженности (в 1934 году в колхозах ЕАО было 73 трактора, 4 комбайна и 22 автомашины, а в 1935-м уже 135 тракторов, 21 комбайн и 35 автомашин), о росте посевных площадей (за этот же срок на 20 процентов) и поголовья всяческой живности, — которой было, по правде сказать, негусто, — лошадей 2581 к началу 1934 года и 2890 к началу 1935-го, крупного рогатого скота — 4428 и 4998; лучше всего обстояло дело с самым нечистым животным — свиньей, чье поголовье за год Съезда победителей и убийства Кирова более чем удвоилось — с 2532 до 5372. А к 1937 году количество лошадей возросло на 170 процентов, крупного рогатого скота на 23 процента, свиней же на 224 процента. Со свиньями у евреев по-прежнему обстояло лучше всего, — это было особенно трогательно. Свиней опережали только древние добрые козы — прирост аж 554 процента!

Не знаю уж, к какому времени относится анекдот — обмен телеграммами между Москвой и Биробиджаном. Москва: «Организовывайте колхоз». Биробиджан: «Колхоз организовали. Высылайте людей». Тем не менее к концу 1937 года в ЕАО насчитывалось целых 22 переселенческих колхоза с общим населением 6380 человек (рост по сравнению с 1934 годом более чем в три раза). За это же время их посевная площадь увеличилась в пять раз, а раскорчеванная даже в шесть с половиной. Для серьезного читателя, находящего вкус в бухгалтерской «материалистической» истории, все возводящей к производительным силам, можно было бы привести массу полезных сведений о вспашке паров, зяби, яровизации и удобрениях, о пчеловодстве и рисосеянии. Однако пишущего эти строки как профессионального творца грез больше занимает история психологическая, история зарождения и борьбы человеческих страстей, неотделимая от истории коллективных иллюзий.

И тогдашнему государству, в отличие от нынешнего, нельзя отказать в определенной мудрости: оно ни на миг не забывало творить, насаждать и поддерживать выгодные для себя иллюзии. Именно тогда, когда у крестьян была окончательно отнята земля, а у евреев последние и без того сомнительные шансы на самостоятельность, 28 августа 1936 года еврейские переселенческие колхозы и колхозники получили государственные акты на вечное пользование землей, написанные на «государственном» еврейском языке. В соответствующем постановлении ВЦИК СССР говорилось, в частности, что, наконец-то обретя государственность и землю, «колхозники-евреи успешно овладевают техникой социалистического земледелия, поднимают урожайность полей, организационно и хозяйственно укрепляют колхозы, поднимают производительность сельскохозяйственного труда и на деле опровергают всякую буржуазную ложь о невозможности для еврейского населения освоения труда в сельском хозяйстве».

Прочно поддерживалась и другая фундаментальная иллюзия: во всех наших провалах виноваты наши враги. Типичная пятиминутка ненависти в газете «Биробиджанская звезда» за 21 марта 1937 года: «Внутри страны против нас хитрые враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, — против нас все, что отжило свои сроки, отведенные историей, и это дает нам право считать себя еще в состоянии гражданской войны». Это была для победителей одна из самых безопасных войн в истории человечества — война с полностью дезорганизованным, психологически сломленным и материально обезоруженным противником. Но его истребление, преподнесенное народу как греза об опасной и спасительной войне, было придумано с немалым умом и пониманием коллективной психологии (невольно напрашиваются сравнения с сегодняшними либеральными реформаторами, поставившими на абсолютно чуждый коллективной человеческой природе прагматический рационализм). Это и впрямь действовало: если где-то дохли куры или заваливался сарай — это объяснялось происками троцкистско-бухаринских выродков и — тут бы всем насторожиться! — буржуазных националистов. Ибо под последнюю рубрику уже мог быть подведен всякий, кто понимал еврейскую государственность как возможность проведения в жизнь хоть каких-то специфически еврейских интересов.

Так впоследствии и случилось. Но пока любое хозяйственное совещание сопровождалось — только ли ритуальными? — призывами к бдительности, и бескорыстные энтузиасты так до конца своих дней и не могли понять, что этот сталинский лозунг был направлен в первую очередь против них.

Промышленное производство с точки зрения марксистской грезы было менее подозрительным, чем сельское хозяйство, но в Еврейской автономной области дело несколько осложнялось тем, что тамошняя промышленность началась с мелкобуржуазного кустарничества. Первой артелью сделалось маленькое предприятие по выпуску венских стульев, именуемое все-таки не «Венским», а «Биробиджанским стулом». За «Биробиджанским стулом» развернулись «Механизированный мебельщик», «Металлист», зимой и летом ладивший телеги и сани, «Химик», клеивший фанеру, «Пищепром», кормивший еврейских и прочих трудящихся, красное «Колесо Революции», без которого не могла сойти с места значительная часть биробиджанских телег и даже саней. Иные артели радуют слух одними лишь именами: «Смолокур», «Красный клещевик» (бочки) и даже «Первое мая», круглый год наполнявшее область известью.

Если мерить в тысячах рублей, то продукция кооперативов с 1929 по 1932 год нарастала вполне впечатляюще: 65, 590, 1120, 2000, — рост более чем в тридцать раз. При этом к началу 1932 года национальный состав работников кооперации распределялся следующим образом: евреи — 310 (60,2 процента), русские — 97 (19,4 процента), корейцы — 57 (11,4 процента), так что на долю китайцев и белорусов, вместе взятых, оставалось всего лишь 1,2 процента. Словом, базис биробиджанской промышленности, судя по всему, заложили именно евреи.

Перечисленные мелкие предприятия действительно разрослись в настоящие, промышленные. В 1933 году к ним присоединился ряд химических производств, сумевших начать самообеспечение всего Дальневосточного края прозаическими, но крайне необходимыми предметами, вроде скипидара, колесной мази, синьки и проч. Притом, что особенно приятно, все это делалось исключительно из отходов (лиственничные и кедровые пни, пихтовые ветки). Артель «Кирпичики» в 1931 году усилиями 80 человек выдала миллион сами понимаете чего, — без строительного производства область развиваться никак не могла. Поэтому был заложен целый завод стандартного домостроения на 800 рабочих мест, — это было уже гораздо более серьезно. Осенью 32-го завод уже выпустил первую продукцию. В том же году были запущены известковый госзавод, завод жженого кирпича, шлакобетонов и т. п.

Большие надежды возлагались на железные руды Малого Хингана, оценивавшиеся по своим запасам приблизительно как известное Криворожское месторождение. В предвкушении будущей металлургической промышленности был даже открыт специальный горно-металлургический техникум, однако дело остановилось из-за нехватки людей и денег. Директор техникума впоследствии был расстрелян за вредительство, но биробиджанской металлургии это не помогло, она отсутствует и по нынешнее время.

Нехватка людей и денег не позволила начать масштабную разработку и других природных богатств (а чем черт не шутит — нельзя ли этим заняться каким-нибудь еврейским энтузиастам и в настоящее время?..) — меди, графита, асбеста, мрамора, яшмы, золота — чему могли бы способствовать и солидные гидроресурсы. Однако при тогдашних возможностях было сделано все-таки немало. К примеру, в 1932 году работники промышленного сектора распределялись следующим образом: горное производство — 2800 человек, металлообрабатывающее — 1200, силикатное — 2200, строительное — 2000, лесная промышленность — 2500, деревообрабатывающая — 1500, пищевая — 1500, текстильная — 525, ж/д транспорт — 1500, безрельсовый транспорт — 400. Строителей и дорожников было больше всего — 3600 человек, но их все равно остро недоставало. На каждого переселенца в тот момент имелось лишь 2,9 квадратных метра жилой площади. Как же должны были обстоять дела с питанием, если на упомянутой исторической встрече в 1934 году М. И. Калинин сказал: с плохим жильем человек еще как-то может мириться, главное — еда.

Однако индустриализация продолжалась, насколько можно судить, вполне приличными темпами. Строились завод за заводом, капиталовложения росли. Так, в 1931 году было вложено несколько больше 10 млн. рублей, а в 1932 — больше 30 млн. Эти вложения распределялись следующим образом: в промышленность — 11,81 млн., в сельское хозяйство — 6,61 млн., на переселенческое строительство — 6,3 млн., на развитие транспорта — 2,62 млн., на культурное строительство — 1,6 млн.

В целом социальная структура Еврейской автономной области являла собой, можно сказать, мечту антисемита: почти две трети населения рабочие, почти четверть — крестьяне, служащих — примерно каждый десятый. А паразиты никогда или, по крайней мере, в первые годы не могли задержаться в новой Земле обетованной. Хотя ее столица, ее Новый Иерусалим — Биробиджан уже в 1935 году возымел гордое намерение обзавестись собственной электростанцией, приличным вокзалом, кинотеатром на 250–300 мест, больницей на 75 коек, универмагом и городской столовой. И все это было достигнуто, хотя с 1930 года все планы капитального строительства ни разу не были реализованы — обычно они исполнялись что-нибудь на две трети.

Но тем не менее и область, и город явно развивались. В марте страшного 1937 года рабочий поселок Биробиджан был преобразован в город. Население же в этом новом городе с 1934 по 1939 год росло такими темпами: 7,5 тыс., 13 тыс., 19 тыс., 26,6 тыс., 32,6 тыс. При всех нехватках и неизбежном советском бардаке жить становилось бы все-таки, пожалуй, лучше и веселей — если бы не кошмар тридцать седьмого. Трудно подсчитать, кого истребляли больше — русских или евреев (в процентном отношении по стране они шли примерно на равных). Похоже, это мало кого волновало: верхи (а это был, собственно, один человек) стремились избавиться от всех, кто был способен если даже не действовать, то хотя бы фантазировать самостоятельно, низы (а это были все остальные) старались доказать свою исполнительность. Как и повсюду, вчерашние изобличители становились изобличаемыми, и, если даже забыть о гуманности и морали, все равно производит жуткое впечатление один только хозяйственный урон: в области, где на счету был каждый работник, истреблялись сотни и тысячи специалистов. С 1936 по 1938 год были репрессированы более 7,5 тысяч человек — пропорция серьезной войны: в 1939 году население области составляло 135 тыс. человек (из них евреев 16,2 процента, то есть около 17,5 тысяч). Председатель облисполкома историк И. И. Либерберг, еще в 1935 году обвиненный в национализме за попытку придать еврейскому языку статус официального в Еврейской области, был расстрелян, первый секретарь обкома М. П. Хавкин, один из многих комиссаров в пыльных шлемах, выдержал все пытки и — с выбитыми зубами и дважды проломленной головой — был приговорен к 15 годам заключения в Певеке, на рудниках которого никто больше года не выдерживал. Но Хавкина спасла его исконно еврейская полузабытая портняжная профессия: он начал шить кители для охранников, а потом организовал «меховое производство». В этой вполне типичной истории экстравагантна лишь такая деталь: жена Хавкина Софья Павловна получила срок за попытку отравить фаршированной рыбой Кагановича, когда тот в качестве почетного гостя посетил Биробиджан в 1936 году.

Заслуживает упоминания в этой связи и массовая высылка из Еврейской автономной области в сентябре 1937 года великолепных земледельцев корейского происхождения. Но марксист Сталин не беспокоился о производительных силах, когда чувствовал хотя бы призрачную угрозу своей власти. (Будет власть, будут и производительные силы, считал он, и действительно, с 1939 года крупные промышленные предприятия возводили уже недобровольные переселенцы — заключенные.)

С культурой в Еврейской автономной области происходили сходные вещи: на гребне первой волны создавались национальные школы — в начале 1933 года в Биробиджанском районе действовали 6 еврейских школ на 300 учеников, 5 корейских (520 учеников), 1 украинская (51 ученик), 2 «туземных», в которых обучалось 47 гольдов. При этом до 1933 года в райцентре не было построено ни одной школы; большинство учителей имели только семилетнее образование. Зато учителями еврейского языка (идиш) школы были обеспечены вузами Украины и Белоруссии на 100 процентов, а учителями русского языка и литературы только на 40 процентов — скорее всего, у русских было значительно меньше мотивов ехать в этот дикий край.

Тем не менее городская молодежь считала себя достаточно просвещенной, чтобы организовывать культпоходы в деревню, собирать для нее книги, обустраивать избы-читальни и сельские клубы. И если в 1928 году в районе был один клуб, то к моменту образования автономной области их было уже шесть. За этот же период количество киноустановок увеличилось с одной до четырех, библиотек — с одной до десяти. Масштаб, конечно, нищенский, но рост все-таки налицо. С осени 1930 года начала выходить тиражом 2 тыс. экземпляров на двух языках районная, а затем областная газета «Биробиджанская звезда» («Биробиджанер штерн»); половина тиража распространялась в районе, а половина в СССР и за границей.

В 1934 году в пяти библиотеках области насчитывалось 30 тыс. книг, а в 1937-м библиотек было 14 с общим книжным фондом свыше ста десяти тысяч. Только областная библиотека, располагавшая 80 000 книг, обслуживала ежегодно 3500 абонентов. К началу 1938 года в области насчитывалось 39 изб-читален, 45 клубов и красных уголков, 20 кружков худсамодеятельности. В 1936 году открылась музыкальная школа, в 1937-м балетная. Жизнь все-таки продолжалась.

В 1932 году в районе было открыто отделение «Дальгиза», печатавшее свою продукцию на идише. Тогда же начали свою литературную деятельность биробиджанские писатели Бузи Олевский, Арон Кушниров, Тевье Ген, Моисей Гольдштейн. С 1931 года в Биробиджане жил и работал Эм. Казакевич, начинавший бравурными стихами:

Походив даже и в председателях переселенческого колхоза, Казакевич стал первым директором открывшегося в 1934 году еврейского театра имени Кагановича.

Никак нельзя обойти прозаика Бориса Миллера и поэтессу Любовь Вассерман, ибо судьбы и тексты биробиджанских писателей и поэтов привлекательны в качестве предметов особого исследования. Поскольку родину создают не кочегары и не плотники, а поэты, ибо родина — это система грез, интересно было бы изучить поподробнее, какими грезами биробиджанские творцы были очарованы сами и пытались очаровывать других. И хотя больших талантов, если не считать Казакевича, среди них открыть не удалось, их попытка создать родину из ничего остается уникальной и поучительной. Судьбы же их по-настоящему драматичны. Сталинский удар на них обрушился из-за того, что они с предельной добросовестностью исполняли свое дело — воспевали новую декретную родину. Но — воспевали как нечто отдельное, особенное, ибо никак иначе ничего воспеть невозможно. Невозможно заразить кого-то своей любовью к человеку, профессии, народу, области, постоянно приговаривая, что они ничем не лучше других. Невозможно и оплакать свое отдельное горе, будучи поставленным в необходимость постоянно оговариваться, что и у других горе нисколько не меньше. А именно этого и требовала советская власть.

Она требовала романов и поэм в таком примерно духе: наконец-то сбылась тысячелетняя мечта еврейского народа о собственном государстве — хотя в дружной семье советских народов повсюду живется одинаково уютно. Наконец-то мы можем писать на своем родном языке — хотя он, конечно, ничем не лучше великого и могучего русского языка. Мы должны собрать все силы — хотя без поддержки великого и могучего русского народа у нас все равно ничего не получится. Наши парни сражаются, как истинные наследники Самсона, — хотя, впрочем, Илья Муромец ничем ему не уступит. Горе наших матерей, потерявших своих сынов, безмерно — хотя и не более безмерно, чем горе русских, украинских, белорусских, узбекских, татарских и всех прочих матерей.

При всей смехотворности этого канона поэтов и писателей карали именно за отступления от него.

Нет, я не утопист, я вовсе не жду от власти неземного совершенства, всякая власть обязана заботиться прежде всего о сохранении общественного целого даже и в ущерб отдельным его частям, и вполне можно понять, что в военные годы, требуя от самого сильного народа страны чудовищных жертв, власть стремилась как можно больше льстить ему и как можно меньше его раздражать (если только этого не требовали ее собственные интересы), — с этой точки зрения объяснимо даже то, что массовые истребления евреев во время войны советская пропаганда дипломатично именовала массовыми убийствами «мирных советских граждан». Но если так может рассуждать политик, то поэт, национальный поэт так чувствовать не может, поэзия рождается эмоциональным порывом, а не дальновидным расчетом.

Все это, собственно, доказывает только то, что попытка создать с нуля национальное государство меньшинства внутри национального государства большинства была обречена на заведомое поражение. Причем обречена не только тоталитарно-коллективистскими, но и либерально-индивидуалистическими принципами.

Не понимая закономерности происходящего, склонная искать частные, субъективные причины, зарубежная еврейская общественность, несмотря на глухую цензуру, все же ухитрялась следить за биробиджанскими делами. Одна польская еврейская газета утверждала (ее с разоблачительным пафосом цитировал на областной партийной конференции 1940 года секретарь обкома Чернобород): «С Биробиджаном советское правительство провалилось, еврейского языка нет, переселение еврейского населения прекращено» — и приводил опровержения просоветской зарубежной же печати.

Но увы, это были опровержения людей либо завербованных, либо обманутых. Реальная ситуация была примерно такова. В 1935–1936 учебном году в области насчитывалось 92 еврейских класса — этим охватывалось практически все еврейское население. В 1938–1939 учебном году в области работала 21 национальная школа, из которых в десяти преподавание велось исключительно на идише, а одиннадцать располагали параллельными русскими и еврейскими классами; но через год действовало лишь 15 национальных школ, причем во всех были параллельные русские классы.

Это было время, когда советская власть в полном соответствии с правилами «real politics» снова решилась «сдать» евреев, чтобы не сердить своего стратегического партнера Адольфа Алоизовича Гитлера, чтобы отнять у него пропагандистские козыри, позволяющие отождествлять большевизм с еврейством, а также чтобы осуществлять беспрепятственную мобилизацию русских воодушевляющих фантомов, без поддержки которых было трудно рассчитывать на победу над своим страшным союзником. И это было, надо с горечью признать, так по-человечески… Мало кто способен поступать иначе, когда его собственная жизнь стоит на карте. Хотя от мечты о том, чтобы люди сделались иными, — от этой мечты, я думаю, все равно не надо отказываться: лишившись этого фантома, мир сделается еще более ужасным.

Формально образование на еврейском языке не ликвидировалось, но постоянно тем или иным способом затруднялось, так, чтобы желавшим его получить требовались какие-то экстраординарные серьезные мотивы. Однако именно мотивы быстро угасали — с такой очевидностью перекрывались социальные перспективы для детей, желавших обучаться на родном языке. К 1940 году были закрыты все высшие учебные заведения на еврейском языке в Киеве, Минске и Москве. Не хватало учебников и — после 37-го года — преподавателей. А такие предметы, как химия, математика, вообще преподавались практически только на русском — еврейское отделение Московского пединститута было закрыто в 1939 году. Аналогичная участь постигла и второй основной источник еврейских педагогических кадров — еврейское отделение Одесского пединститута.

Унификация, неизбежно принимавшая облик русификации (а чего еще, не эстонизации же!), отсекала виды на будущее внутри хоть сколько-нибудь развитого еврейского мира, и еврейские папы и мамы, понимая, куда дует ветер, сами начинали отдавать детей в русские классы, открывавшие нормальные перспективы. Даже те, всегда немногие, идеалисты, которые готовы были обречь своих детей на прокладывание тяжелого самостоятельного пути еврейского народа, оказывались в столь незначительном меньшинстве, что партийное начальство могло с полным основанием ссылаться на нехватку желающих для развития сколько-нибудь полноценного образования на еврейском языке.

Но это еще были только цветочки…

Картина Биробиджана во время войны в основном сходна с привычной картиной советского тыла: энтузиазм, непосильный труд, пожертвования, недоедание на грани голодной смерти… При том, что в те годы громче всего зазвучали призывы именно к русскому народу (Сталин осуществил открытую мобилизацию русских грез, справедливо полагая, что в случае победы, которая без их поддержки весьма сомнительна, он сумеет удержать их в узде), еврейский народ сделался одним из тех немногих народов, чье имя было использовано в пропаганде, предназначенной для западного слуха (внутри же страны постарались убрать хотя бы с глаз долой эту красную тряпку, которую и без того постоянно совала населению под нос гитлеровская пропаганда: вы воюете из-за евреев, вы защищаете евреев… Лучше уж и впрямь массовые убийства евреев обтекаемо называть убийствами «мирных советских граждан»). В мае 1942 года в Москве состоялся митинг, послуживший прелюдией к образованию Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Известные в Союзе и даже в мире советские евреи обратились к евреям всей планеты с призывом приобрести для Красной армии 1000 танков и 500 самолетов: «От тех, кто сражается сегодня с гитлеровскими ордами, зависит будущее всего мира и, в частности, еврейского народа». В ответ Еврейскому антифашистскому комитету в город Куйбышев была направлена из ЕАО телеграмма о сборе денег в количестве 7 700 500 рублей, в том числе на строительство танков и самолетов 489 700 рублей и теплых вещей для фронта на сумму 65 523 рубля.

В 1944 году на фоне общего горя и нужды руководство области решило отметить десятилетие со дня образования ЕАО и в благодарственном обращении к Сталину среди стандартной патетики была использована пара специфически еврейских образов: Самсон, пожертвовавший собой ради уничтожения врага, «львиное сердце Маккавеев»… И это через несколько лет припомнили первому секретарю обкома Александру Наумовичу Бахмутскому в качестве проявления еврейского буржуазного национализма.

Всего же во время войны погибло свыше 7 тысяч жителей ЕАО, а по последним данным, даже свыше 8 (действительно сопоставимо с 37-м годом); среди погибших было 884 еврея, 3218 русских и 1020 украинцев. Желающие могут посчитать, соответствовало ли это процентной норме. Но что интересно: сохранился отчет военкома, в котором он докладывал, что от мобилизации никто не уклоняется.

Тем не менее антисемитский фантом выглядит совершенно иным. Анекдот: в Биробиджане установлен памятник неизвестному солдату Мойше Рабиновичу. «Почему же „неизвестному“, ведь есть имя и фамилия?» — «Да, но неизвестно, был ли он солдатом». Впрочем, в детстве я слышал еще более дружелюбный анекдот — в военкомате новобранцам задают вопрос: «Вы как собираетесь воевать?» Иван: «Я буду сражаться за двоих». Абрам: «А за меня Иван будет сражаться».

Новый секретарь обкома ЕАО А. Н. Бахмутский, взрослевший уже при советской власти (1911 г.р.), похоже, сочетал искреннюю преданность делу Ленина―Сталина с наивностью, заставлявшей его верить, будто Сталин может допустить какое-то не совсем фиктивное единение еврейского народа вокруг каких бы то ни было, пускай и сверхсоветских, но все-таки в какой-то степени еврейских ценностей (и я не уверен, что он был так уж не прав, считая особые ценности первым шагом к сепаратизму). Вместе с председателем облисполкома М. Н. Зильберштейном Бахмутский задумал повысить статус Еврейской автономной области до уровня автономной республики. В ответ на их письмо Совнарком РСФСР в январе 1946 года издал постановление, в экономическом отношении совершенно не обнадеживающее, зато содержащее важный символический жест: направить в ЕАО 50 учителей и 20 врачей непременно еврейского происхождения. Было также снова разрешено издавать десятитысячным тиражом газету «Биробиджанер штерн», за годы войны свернувшуюся до одной странички внутри русскоязычной газеты.

Однако в апреле того же 46-го года Бахмутский через отца ЕАО М. И. Калинина узнал, что Сталин в его просьбе решительно отказал. Но Бахмутский, возможно благодаря все той же наивности, был смелым человеком: он решил использовать личное знакомство с Молотовым, Кагановичем, Маленковым, а также с председателем Еврейского антифашистского комитета Михоэлсом, навлекая этим смертельную опасность и на себя, и на него: Сталин, повторяю, убивал даже за одни только грезы о самой призрачной независимости.

Бахмутский же осмелился не только через местную печать, но и через газету Еврейского антифашистского комитета «Эйникайт» («Единение»), читавшуюся десятками тысяч евреев не только в Советском Союзе, но и за рубежом, систематически пропагандировать ЕАО как своеобразный центр не только еврейской экономической деятельности и культуры, но и как центр еврейской государственности.

Хозяйственная деятельность в ЕАО и после войны являлась чисто советским коктейлем успехов и провалов, только с нараставшей долей последних. Мысль о том, что неплохо бы повторить довоенный опыт, приманив в область хоть какую-то поддержку американского еврейства, в экономическом отношении для руководства области была столь же естественной, сколь опасной в отношении политическом: связь с Западом, низкопоклонство перед Западом!.. Связь с Западом — к тому же с Америкой! — действительно существовала: еще в 1935 году, после прихода Гитлера к власти был создан Американо-Биробиджанский комитет «Амбиджан», намеревавшийся добиться у советского правительства разрешения на устройство в Биробиджане некоего убежища для евреев Восточной и Центральной Европы, над которыми нависла — мало кто догадывался даже, насколько ужасная — опасность. Помощь американских евреев при этом гарантировалась. Советское правительство, по крайней мере на словах, пошло навстречу, но сионистски настроенная часть американского еврейства постаралась расстроить этот договор. Забытый богом уголок среди тайги и болот, под боком у Японии и под рукой у Сталина, и впрямь казался не самым уютным местом на земле — если не знать о подступающих рвах и газовых камерах. Тридцать седьмой год, несомненно, весьма сурово прокатился бы по этим западным гостям, однако в живых среди них осталось бы все-таки гораздо, гораздо больше. Но дальновидность не свойственна человеку, если даже он еврей…

В 1936 году «Амбиджан» все-таки переселил в ЕАО около ста еврейских семей, но в 1937 году советская сторона предложила приостановить иммиграцию до выяснения международной обстановки. Обстановка прояснилась только 22 июня 1941 года — «Амбиджан» начал оказывать Советскому Союзу систематическую помощь настолько заметную, что даже заслужил благодарственную телеграмму маршала Жукова. А между Биробиджаном и «Амбиджаном» постепенно развилась такая нежная страсть, что председатель облисполкома М. Н. Зильберштейн, забыв, что у советских собственная гордость, начал посылать «Амбиджану», словно в Госплан, заявки на ткани, продукты, токарные, фрезерные, строгальные, сверлильные станки, слесарные и столярные инструменты, электропровод, электролампы, музыкальные инструменты, котлы, паровые турбины, электрогенераторы… Впоследствии это называлось унизительными подачками американских евреев. Но главная неловкость возникла из-за еврейских детей-сирот, которых Биробиджан не был готов принять в таком количестве, на какое рассчитывал «Амбиджан».

Впрочем, и без сирот этот союз не мог кончиться добром, — главное, американские благотворители запросто говорили и писали о Еврейской автономной области как о будущей республике, а Сталин такой самодеятельности очень не любил. В 1948 году началась борьба с «безродными космополитами», что еще более ослабило желание среднего еврея оставаться евреем — практически во всех смешанных семьях детей стали записывать в более безопасную национальность; процент «формальных» евреев в ЕАО неуклонно снижался.

Об уничтожении Еврейского антифашистского комитета (ЕАК) написано довольно; поэтому здесь достаточно сказать: разумеется, никакой шпионской деятельностью «еврейские антифашисты» не занимались, но что касается несанкционированных грез, то таки да, грезили. Вступались за отдельных евреев, вообразили себя представителями несуществующего народа… Который, возможно, раздражал Сталина еще и тем, что отказывался вести себя в соответствии с его теориями — труп отказывался разлагаться. Кстати, и новая власть, после смерти отца народов отменившая расстрельный приговор, все-таки посмертно попеняла еаковцам за их бестактное поведение — за попытки «некоторых из осужденных» присваивать себе несвойственные им функции: вмешиваться в решение вопросов о трудоустройстве лиц еврейской национальности, возбуждать ходатайства об освобождении заключенных евреев из лагерей. И вообще — мелькали.

ЕАК и в самом деле находился в фокусе международного внимания. Но кому в столицах было дело до того, какими демагогическими зверствами отозвалась эта кампания в Еврейской автономной области! Мощным катализатором послужило и осложнение отношений с Государством Израиль, примерно в это же время воссозданным на канонической Земле обетованной и отказавшимся служить советским плацдармом на Ближнем Востоке. Энтузиазм, с которым советские евреи восприняли его героическое рождение, не мог не усилить в советских вождях не лишенное оснований чувство: сколько еврея ни корми…

Все, что связывалось со словом «еврейский», «еврейское», в Еврейской автономной области теперь именовалось буржуазным национализмом — как, впрочем, и во всей стране. Однако особенностью ЕАО было, пожалуй, обвинение А. Н. Бахмутского в попытках создать в Еврейской автономной области еврейскую элиту. Что он, судя по всему, действительно пытался сделать. Тогда как подбор кадров по национальному признаку и в самом деле был нарушением не только сталинской конституции, но и вообще либеральных принципов, запрещающих принимать во внимание национальность граждан. Ну, а что без такого подбора, без создания дополнительных стимулов евреям оставаться и становиться именно евреями, а не просто «советскими людьми», область и не могла сделаться еврейской — так и не нужно. Довольствуйтесь названием. А потому и экспозиции по еврейской истории из краеведческого музея должны быть изъяты.

После показательных изобличений и тщетных покаяний («Я кроме семилетки и ФЗУ, по существу, никакого образования не имею») в театре имени Кагановича А. Н. Бахмутский был исключен из партии. Надо сказать, что не только ФЗУ, но и МГУ не помог бы разобраться в хитростях сталинской национальной политики, требующей и развиваться, и исчезать одновременно, надо было быть очень тонкой бестией, чтобы понять, что следует исчезать, имитируя развитие. И Бахмутский, глотая слезы, напрасно повторял: «Мне всего тридцать восемь лет. Поверьте мне. Только не исключайте».

Первые слова нового, присланного из Москвы первого секретаря обкома П. В. Симонова, обращенные к ожидавшему его шоферу (кстати, еврею), были таковы: «Ну так что, расхулиганились здесь еврейчики? Ну ничего, мы порядок наведем».

Новое истребление начавшей было формироваться государственной, хозяйственной и культурной элиты Еврейской автономной области, в отличие от 37-го года, планомерно осуществлялось теперь уже по национальному признаку. Во всех обвинениях ключевые слова были одни и те же: «буржуазный», «националистический», «сионистский», «космополитический», «проамериканский». В центре города жгли тысячи книг на еврейском языке — это были книги репрессированных писателей, а заодно и просто «устаревшие по содержанию» и «излишние». А сами биробиджанские писатели…

Борис Миллер (Бер Срульевич Мейлер), 1913 года рождения, образование высшее, писатель, был обвинен в том, что в его патриотической пьесе «Он из Биробиджана» земляки, встретившись на фронте, поднимают тост сначала за Биробиджан и только потом за товарища Сталина, — в итоге десять лет, правда, с правом переписки. И то сказать: в газете «Биробиджанер штерн» Б. Миллер опубликовал список евреев — Героев Советского Союза. Не могу устоять перед соблазном процитировать протокол его допроса.

Следователь: Почему список озаглавлен «Честь и слава еврейскому народу»? Вам разве неизвестно, что это определение — «еврейский народ» противоречит национальной политике партии и правительства?

Миллер: Термин этот, хоть он и противоречит марксистско-ленинскому определению нации и народности, систематически употребляется в еврейской печати.

Следователь: Вы сознательно опубликовали этот список?

Миллер: Сознательно. Я вообще не представляю, как можно что-то делать несознательно.

Хорош…

Любовь Шамовна Вассерман, родившаяся в Польше, приехавшая в Красный Сион из просто Сиона, имела неосторожность сочинить стихотворение, в котором были такие строки:

Следователь: Признаете, что оно националистическое?

Вассерман: Да, потому что в нем допущено такое националистическое выражение: «Люблю свою страну — Биробиджан».

Следователь: Значит, признаете, что вполне сознательно проповедовали национализм?

Вассерман: Нет, не признаю. Потому что стихотворение мною опубликовано не было и никто его не читал. Когда я написала это стихотворение, я поняла, что оно националистическое.

В итоге те же десять лет, отштемпелеванные тем же 31 мая 1950 года. А в 1952 году, в день Советской армии А. Н. Бахмутский был приговорен к расстрелу, замененному после его клятвенного письма Сталину двадцатипятилетним заключением. Бахмутский вышел на свободу в 1956 году за месяц до XX съезда сорокашестилетним, но уже безнадежно больным человеком. И век свой доживал в полной безвестности.

Любопытно, кстати, что синагога, вызывавшая особый патриотический гнев («Для синагоги нашли помещение, а для ДОСААФа не можете!»), была закрыта уже после смерти Сталина, в ноябре 1953 года.

Антисемитизм пировал в еврейском «национальном государстве» еще более пышно и разгульно, чем в остальном Союзе.

Еврейское переселение практически прекратилось. Условия, которые теперь предоставлялись переселенцам, могли бы соблазнить разве что каких-то еврейских энтузиастов — однако для энтузиазма было меньше всего оснований. Зато хоть как-то обеспечивались жильем «спецпереселенцы», среди которых было немало реальных пособников Гитлера, помогавших ему осуществлять окончательное решение еврейского вопроса в Западной Украине, Белоруссии и Молдавии.

С колхозников в ЕАО сдирали последнее — как, впрочем, и везде: нормализация была осуществлена на все сто. Вплоть до того, что, как и повсюду, планы по сельскому хозяйству, при всей их убогости, почти никогда не выполнялись. Средний надой на одну корову составлял 933 литра при плане 1500. На трудодни давали буквально по нескольку пригоршней пшеницы; денег почти не платили, да на них нечего было и купить, поэтому, кто мог, бежали из колхозов кому куда удавалось. Со второй половины 1949 по 1955 год в ЕАО не было построено ни одного промышленного предприятия, ни одного клуба, библиотеки, школы, детского сада. Существовавшая промышленность пребывала в упадке, и, похоже, мода месяцами не выплачивать зарплату началась уже тогда.

О национальном же достоинстве могли помнить только безумцы.

В Большой советской энциклопедии, куда, как известно, попадают лишь самые выверенные знания, в 1952 году черным по белому было пропечатано: евреи не составляют нации.

Еврейской нации не было, а Еврейская область все-таки была, напоминая известный анекдот про Вовочку: как же так, ж… есть, а слова нет?

Знаменитое дело врачей отозвалось в Еврейской автономной области больше остервенелой риторикой и бредовыми слухами, чем реальными репрессиями, поскольку всех, «кого надо», уже переувольняли и пересажали. А избавляться в массовом порядке от врачей, которых и без того не хватало, только из-за их еврейских фамилий — до этого антисемитское беснование дойти не успело или не решилось. Зато с новой силой обрушивались на Государство Израиль.

Готовилась ли массовая высылка евреев за Урал — достоверных доказательств нет, но слухи такие ходили. И в них очень даже верили. А коллективные фантомы… Однако снова явилась «та старушка».

После смерти Сталина политика партии по отношению к евреям пользовалась в основном методом замалчивания: вы сидите тихо — и мы вас трогать не будем, только не лезьте в государственную элиту; вы делайте вид, будто вы такие же, как все, и мы будем делать вид, что вы такие же, как все. Только неприличного слова «еврей» в печати употреблять не станем. (И вам же будет лучше.)

Без специальных поисков о Еврейской автономной области было практически невозможно найти какие-то печатные упоминания, разве что изредка вздрогнешь, наткнувшись на карте на слово «Еврейская». Биробиджан в конечном итоге не сделался ни огромным гетто, как опасался Илья Эренбург, ни какой-то особенной фабрикой ассимиляции, как с горечью констатировал Борис Миллер. Это была область как область, с 1967 года Еврейская ордена Ленина. Правда, с 1970 года с евреем во главе. Евреев там осело все-таки погуще среднего (около 9 процентов населения Биробиджана и около 0,7 процента всех советских евреев), но в номенклатуре их почти не было. И в коллективных грезах русского народа они тоже не присутствовали. И в грезах еврейского народа, я думаю, тоже, а дух народа — это и есть его коллективные грезы. Даже в тех сферах народного духа, где обретаются анекдоты, мне попался только один третьесортный экземплярчик. Брежнев летит в Биробиджан, а самолет из-за сложных метеоусловий садится в Китае. Брежнев выходит, всматривается в публику и спрашивает: «Ну что, жиды, прищурились?»

Биробиджан выпал и из еврейской, и из русской истории — время от времени, правда, всплывая, когда требовалось поубедительнее заклеймить международный сионизм. Не поленитесь прочесть это прелестное коллективное письмо, опубликованное в «Советской России» 26 февраля 1970 года.

Напрасно старались.

С наступлением для истинно русских патриотов свободы слова выяснилось, что все равно никто не забыт и ничто не забыто. На сайте Агентства Русской информации можно прочесть, например, такой диалог.

«— Почему-то многие считают, что это гениальная сталинская политика — создание Еврейской автономной области в Биробиджане. А это, на мой взгляд, тоже совершенно неадекватный подход. С какой стати какой-то человек своим субъективным решением решил отдать часть русской земли кому бы то ни было. Мы, в общем-то, понимаем, что он создал Еврейскую автономную область в пику Израилю для того, чтобы часть евреев переселить туда. Но тем не менее это не должно нас, русских, вводить в заблуждение.

— Утверждать что Сталин был русским националистом, как это пытаются некоторые деятели от компартии, можно только в горячечном бреду. Коба просто разыгрывал русскую карту. Сначала он опирался на русский национализм, чтобы наказать Гитлера, потом делал жесты в нашу сторону, пытаясь бороться с евреями в руководстве страной. Но даже высылка картавой диаспоры в Биробиджан была пронизана ложью — действительно, это русская земля, с какого такого дела мы будем дарить кому-то такой кусок суши?»

Так что свободной земли, как и предрекал Жаботинский, нет и на самом дальнем востоке. Не отсидитесь!

Уроки? Пожалуйста.

Урок первый: создание национального государства «малого народа» внутри государства «большого народа» — дело заведомо невыполнимое.

Урок второй: в критических ситуациях даже нейтральная власть не станет из-за «малого народа» всерьез ссориться с «большим».

Урок третий: чем в более отчетливую и обособленную социальную группу выделяется «малый народ», тем более удобной мишенью он становится.

Sapienti sat. Умные поймут. Жаль только, что они и среди любого национального меньшинства составляют тоже меньшинство.