Битва за любовь

Глава 1

От шоссе, идущего по Нижнему карнизу[1], ответвлялась крутая дорога, вившаяся между сосен и ведущая вверх, к богатым виллам вокруг Понтрие. Сосны кончились, замелькали садовые ограды и тропические деревья. Виллы, окруженные этими садами, были почти не видны с дороги. Иногда промелькнет фигурная черепица крыши, навес над двориком, окно верхнего этажа с узорчатой решеткой — и не более.

— Тут все сады не меньше трех акров, — сказал молодой человек, который встретил Кэтрин и Тимоти в аэропорту, — а у мистера Верендера — восемь акров, самый замечательный сад на побережье. После вашей квартиры в Найтсбридже вам тут покажется просторно.

Кэтрин улыбнулась.

— Мне нравится простор, — сказала она. — Я и ожидала, что дом и сад будут огромными.

— И вы никогда не видели Леона Верендера? — Карие глаза Майкла Дина смотрели на нее с любопытством. — Я здесь уже три года и никогда не слышал от него ничего о вас, пока не пришлось обратиться к адвокатам, чтобы связаться с вами. Это было десять месяцев тому назад… Как, наверное, странно встретиться со свекром в первый раз?

— Конечно. Но вы должны его хорошо знать. Как вам кажется, Тимоти понравится ему?

Молодой человек внимательно посмотрел на светловолосого мальчика, внимание которого было поглощено дорогой.

— Отличный ребенок; ведь он последний из Верендеров? Но вообще, не рассчитывайте понравиться нашему медведю. Если бы не деньги, я бы и недели здесь не остался. А я всего-навсего его секретарь.

— Я не боюсь его, — заявила молодая женщина. — Я уже давно перестала испытывать страх перед Леоном Верендером. Раз вы его секретарь, то, наверное, знаете и эту историю — как мы с Юартом поженились?

— Да, в конце концов узнал. — Майкл Дин почувствовал себя неловко — так часто бывает с людьми открытыми по натуре, когда они слышат о чужом горе. — Наверное, очень тяжело пришлось, когда погиб ваш муж… Откровенно говоря, я не понимаю, как может женатый человек увлечься автоспортом.

Кэтрин смотрела на мелькающие мимо деревья:

— Юарт уже столького добился, когда мы поженились. Ему не хватало этого азарта, энтузиазма, толпы зрителей. Кажется, что все это случилось уже больше года назад.

— Да, наверное…

Его привлекательное молодое лицо только на мгновение потеряло свою беззаботность. Он посмотрел на Кэтрин Верендер и вспомнил, как удивился, увидев ее в аэропорту.

Стройная фигура в сине-фиолетовом костюме и крошечной шляпке в тон на светлых волосах тициановского оттенка, уложенных на затылке ракушкой. Она легко шла по бетонной дорожке, ведя за руку маленького мальчика. Майкл услышал, что мать оживленно что-то говорит мальчику, как будто для нее это было обычным делом — прилететь на Лазурный берег навстречу будущему.

Ей двадцать шесть лет; он знал это из ее метрики и свидетельства о браке, находящихся у адвоката. Но он как-то забыл про точную цифру и представлял ее себе только по тем отрывочным сведениям, что дошли до него. В двадцать один год она вышла за Юарта Верендера, через год родился Тимоти. Через два года после этого Юарт вернулся в автоспорт в ореоле газетной шумихи, но не имел успеха, и все закончилось в последних, роковых для него состязаниях.

Майкл не присутствовал на встречах старого Верендера с адвокатом; он только составлял письма и отправлял деньги. Однако нетрудно было догадаться, что Леон Верендер запретил сыну жениться на Кэтрин, что он прекратил переписку с ним и, по-видимому, вообще перестал думать о нем, пока не прочитал в газетах известие о гибели сына. Майкл часто спрашивал себя: знал ли старик о существовании своего внука, пока не увидел газетный заголовок: «Юарт Верендер погиб, оставив молодую жену и сына».

И какую жену, думал Майкл. По сравнению с ней модные красотки на пляже в Ницце выглядели как печеные картошки. Какие волосы — наверное, очень длинные! Ясные зелено-голубые глаза, красиво очерченный овал лица, чуть подкрашенные нежные губы и этот невероятно светлый, ровный цвет кожи и чуть розовеющие щеки… Не хорошенькая — этому противоречил широкий открытый лоб — и может быть, и не красавица — не каждый оценит этот тип красоты рыжеволосых женщин с высоким очерком скул. Она выглядела спокойной и вместе с тем энергичной.

Мальчик обернулся и, глядя на Майкла голубыми глазами, спросил:

— Скажите, пожалуйста, мы скоро доедем?

— Сейчас увидим ворота, как только повернем. Вон-вон, видишь? Справа белые столбики. Ты рад, что приехали?

— Спасибо, очень рад. Но мне кажется, что Бини — нет.

— А кто это — Бини?

— Вон. — И Тимоти кивнул на потрепанного мишку, лежащего на полу машины. — Ему было плохо в самолете.

— Ну, милый, у него все уже прошло, — возразила Кэтрин. — Подними его и держи крепко. Посмотри на сад: мы с тобой никогда не видели таких цветов.

В самом деле, большинство цветов ей было незнакомо, и сад казался переполненным буйством красок. Когда они пошли к вилле Шосси, она почувствовала, что не может любоваться пальмами и бугенвиллеями, гибискусом и цветущими лианами, — несмотря на спокойствие, с которым она держалась, молодая женщина знала, что приближается момент, который, возможно, изменит ее жизнь. Она не боялась, скорее, ей даже хотелось наконец увидеть этого богатого, преуспевшего человека, приходящегося ей свекром. Но все это было непросто. От Леона Верендера она получила только одно письмо — несколько слов с приглашением приехать. От адвоката она уже знала, что Леон Верендер, являясь опекуном ее сына, имеет право потребовать, чтобы миссис Юарт Верендер и ребенок вышеуказанной, Тимоти Верендер, жили в его доме.

Открытие, что Юарт назначил своего отца опекуном Тимоти, явилось ударом для Кэтрин. Этот человек был против их брака, полностью игнорировал их существование. У него были широкие деловые интересы в Лондоне, он много раз приезжал в Англию; она читала о его приездах в газетной хронике. Но ни разу он даже не позвонил им. Несколько раз она советовала Юарту навестить отца в Понтрие; его отец так упрям, что едва ли сам обратится к ним, но может быть, он ждет, что его сын сделает первый шаг.

— Ты не знаешь моего отца, — возражал ей Юарт со своей подкупающей улыбкой. — Женившись на воспитательнице из детского сада, я сам выбрал свой жребий. И главное — меня это не волнует. Он всегда слишком многого ожидал от меня. Я к нему не поеду, даже если мы дойдем до нищеты. Пока ведь не дошли?

Несколько раз они были очень близки к этому, но относились к материальным лишениям легко. Пока Юарт опять не стал гонщиком…

Длинный сверкающий автомобиль остановился у громадной прямоугольной белой виллы. Верхние окна были закрыты зелеными жалюзи. Нижний этаж как бы отступал вглубь дома, образуя террасу с арочными столбиками. Перед домом был небольшой крытый дворик в стиле испанских патио; три мраморные ступени вели к входной арке.

Майкл Дин выскочил из машины на дорожку:

— Я возьму ваш багаж, но сначала отведу вас в малый салон и скажу мистеру Верендеру, что вы приехали.

Он тронул мальчика за плечо, указывая, куда идти, а Кэтрин уже поднялась на ступеньки, так что, когда внезапно распахнулась входная дверь и оттуда стремительно появился человек, он чуть не налетел на нее.

Он был высок, худощав, смугловат. Кэтрин только это и успела заметить, когда он подхватил ее под руку, воскликнув:

— Простите! Мадемуазель…

— Ничего, ничего, — автоматически ответила она.

Он быстро выпустил ее руку, взглянул на Тимоти и поклонился:

— Мадам, прошу извинить меня. Я тороплюсь на встречу. Тысяча извинений! — И он сбежал по ступенькам к своей машине у дороги.

Майкл провел их в длинный холл с плиточным полом, изящными инкрустированными столами, цветами и настольными лампами на фоне серых панелей. Напротив входа тройная арка вела в коридор, из которого, видимо, можно было попасть в нижние комнаты и на второй этаж.

— А кто это был? — спросила Кэтрин у Майкла.

— Это доктор Селье. Наверное, нужно было вас познакомить. Он доктор мистера Верендера и вообще лечит всех в доме. Он навещал мужа экономки — старик поранил себе колено в саду, теперь все время сидит и ворчит на кухне… Сюда, проходите. — Он открыл высокую дверь, и они вошли в большую комнату, заполненную произведениями искусства. — Садитесь, пожалуйста. Мистер Верендер, наверное, у себя в кабинете, вон там. — Майкл кивнул на дверь в глубине комнаты и, усадив женщину и мальчика, постучавшись, скрылся за этой дверью.

Кэтрин снова встала, положила сумочку и перчатки на стол, взяла Тимоти за маленькую влажную ручку и пошла вдоль стены, разглядывая вещи на отполированном полу: китайские ковры, диван, крытый узорчатым шелком, несколько стульев на тонких ножках красного дерева с позолотой, несколько хороших картин маслом на стенах и множество старинных безделушек в стеклянных горках и на подставках.

— Что это такое? — спросил Тимоти.

— Это что-то вроде идола — скорее, кукла. Не очень-то красивая, правда? А вот красивые старинные часы…

— Это гостиная? А телевизора тут нет.

— Наверное, где-нибудь да есть. В теплых краях люди не очень много времени проводят у телевизора. Знаешь, милый…

Она внезапно замолчала. Дверь, куда вошел Майкл Дин, снова открылась. Она почувствовала, что невольно сжала ручонку мальчика, выпрямилась и подняла выше голову. Застыв на месте, готовая встретить человека, который не желал знать ее пять лет, она выглядела юной, гордой и замкнутой.

Появился он, широкоплечий мужчина среднего роста в светлом костюме. Волосы начали седеть, на висках совсем побелели, лицо слегка удлиненное, но с воинственным подбородком. Глаза, посаженные близко к крутому носу, темно-синие и пронзительные. Он протянул крупную, сильную руку.

— Значит, вы и есть Кэтрин, так? — безапелляционно произнес он низким голосом. — Добро пожаловать на виллу Шосси.

— Спасибо. А это Тимоти.

— Так и думал. Ну, молодой человек?

Тимоти онемел. Он во все глаза глядел на деда. Маленький мальчик с бело-розовой кожей и большими голубыми глазами; светлая кудряшка свесилась ему на один глаз. На нем были темно-синие шортики и курточка, белая рубашка и первый в жизни галстук. Видно было, как он устал после путешествия на самолете.

Кэтрин мягко сказала ему:

— Это дедушка, Тимоти. Поздоровайся с ним.

Тимоти сглотнул и произнес:

— Здравствуйте, дедушка.

Густые брови Леона Верендера сдвинулись, он хмыкнул.

— Наполовину спит, — заметил он. — Даже по голосу слышно. Дин, подойдите к нам, — позвал он секретаря.

Появился Майкл:

— Слушаю вас, сэр?

— Отведите мальчика в его комнату.

— Я пойду с ним, — сказала Кэтрин. — Ему тут все незнакомо…

— Скоро станет знакомо. Мальчик уже знает Дина, и все будет в порядке. Он сейчас даст ему чаю и кексов и останется с ним. — Леон Верендер махнул рукой: — Иди, мальчик. Твоя мать придет потом.

Кэтрин напряглась. Нужно быть очень осторожной, она это почувствовала. Этот человек настолько привык жить один и командовать всеми, что, если она не будет вести себя благоразумно, с самого начала все будет испорчено. А этого ей меньше всего хотелось. Поэтому, заметив, что мальчик уже освоился с Майклом, она промолчала. Тимоти и Майкл ушли.

Но когда Кэтрин вновь посмотрела на своего далекого противника в течение пяти последних лет, все ее существо напряглось, как перед сражением.

И, как будто специально стараясь сбить ее с толку, Леон Верендер вдруг стал очень гостеприимен:

— Садитесь и попьем чаю. Пора уже нам познакомиться.

Почувствовав облегчение, Кэтрин опустилась в кресло. Леон позвонил и сказал слуге, чтобы побыстрее подали чай на двоих. Потом он сел напротив Кэтрин:

— Вы курите?

— Да, но сейчас не хочу, спасибо.

Он вынул сигару из серебряной шкатулки на столе, повертел ее в пальцах и положил обратно.

— Боитесь меня? — спросил он.

— Нет, — ответила она не робко, но и не вызывающе.

— Нет, есть немного, — заметил он, пристально глядя на невестку. — Не нравится вам такое положение, а?

— Да, не очень.

— У вас небось были всякие романтические идеи, как вы будете работать, чтобы создать мальчику те же условия, что были и при отце. Не ожидали, что я предъявлю свои права как опекун, верно?

— Это мы так должны знакомиться? — тихо спросила она.

Он выпятил нижнюю губу.

— Ну ладно. Тогда расскажите мне о себе. Я знаю, что вы познакомились с моим сыном через вашего брата, который тогда тоже увлекался автоспортом. И как же вы подцепили его? — увидев, что она собирается ответить, он поспешно выставил руку: — Ладно, ладно, понимаю. Красота и печать хорошего воспитания… Оставим это. Что у вас была за жизнь?

— Счастливая, несмотря на всякие превратности. Юарт хорошо зарабатывал как спортивный журналист, но он не выносил «жизни на обочине», как он выражался. Мы жили более чем скромно, когда поженились, но его свадебный подарок был лучшим из возможных — он пообещал отказаться от гонок.

— Тот факт, что он опять занялся ими, означает, что супружеская жизнь не удалась?

— Это говорит только об одном, — резко ответила она, — Юарт не был создан для брака с обычной женщиной. Я хотела быть женой, а не болельщицей.

— Вы просили его оставить автогонки?

— Разумеется, просила, но он не мог смотреть на события, не участвуя в них.

— Он был дурак, — прозвучало резкое заключение, и наступила тишина, пока слуга — француз средних лет в белом пиджаке и черных брюках — не кончил сервировать чай с бутербродами и печеньем. Когда он собрался уходить, Леон Верендер задержал его и представил: — Мой дворецкий — Антуан. Антуан, это жена моего сына.

Маленький брюнет улыбнулся с поклоном, пробормотав:

— Мадам… — и исчез.

— Мне разливать чай? — спросила Кэтрин.

— Черный с лимоном для меня. И никаких там угощений. Самое плохое, если ты богат и в годах, — это пища, которую не можешь есть, поздний сон, который тебе вреден, и прихлебатели, от которых не спастись. — Он взял чашку, глядя, как она ставит тяжелый серебряный чайник на подставку и опускает кубик сахара в свою чашку.

— Прошло несколько лет с тех пор, как вы отказались признать наш брак. Почему вы были так неуступчивы?

— А у меня для Юарта уже была подобрана невеста. У него не было способностей к делам, но было слишком много гоночных машин. Однако он — Верендер, и я желал для него достойного брака. Девушка была дочерью графа. Смотреть особо было не на что, но мне нужна была именно такая сноха: голубая кровь, традиции, ну и все прочее. Юарт всегда был упрям как осел, так что я не был сильно удивлен, когда он сообщил, что собирается жениться на девице, работающей в детском саду. Я представил себе хорошенькую пустышку, которая будет пилить его, пока не заставит привезти себя сюда, чтобы испробовать свои чары на мне. Я был совершенно уверен, что вы за него вышли из-за его перспектив.

— И вы глубоко ошибались.

— Может быть. — В улыбке пожилого джентльмена проглядывало явное злорадство. — Держу пари, что, когда вы узнали о решении Юарта назначить меня опекуном, вы просто сбесились. А знаете, почему он это сделал?

— Да. Он хотел, чтобы Тимоти мог учиться в лучших школах, а потом в университете. — Она взглянула ему прямо в глаза: — Это я приму от вас — финансовую помощь для Тимоти.

— Вам придется принять не только это, моя милая, — медовым тоном объявил он. — Вам придется жить здесь, если только вы не решитесь отказаться от ребенка.

— Этого я никогда не сделаю, конечно, — ровно сказала она, чувствуя, как зашумела кровь в ушах. — Вы бросили своего сына, когда он пошел наперекор вашей воле; вы вполне можете так же поступить и с внуком.

— Это отнюдь не логично. Когда Юарт был мальчиком, я был финансовым столпом в Сити. Я занимал пост директора в тридцати компаниях и был финансовым советником в нескольких крупнейших корпорациях Британии. У меня не было и минуты для бедняжки жены и Юарта. В шестнадцать лет он уже ездил на собственном автомобиле, без прав, разумеется. В двадцать — выступал в гонках и получал награды. Я наполовину возмущался им, а наполовину гордился. Не было у меня времени быть ему отцом. — Пауза. Он отхлебнул чаю с лимоном. — Теперь могу посвятить достаточно времени внуку. Я хочу, чтобы он вырос сильным и уверенным в себе; хочу, чтобы из него получился человек, который оставит свой след в мире.

— А я хочу, чтобы он был счастливым, — сказала Кэтрин. — Только и всего.

Он сделал гримасу:

— Что такое счастье? Кое-какое образование, какая-то работенка, жена и трое детей? Это ваше представление, но не мое. Счастье в том, чтобы максимально использовать свой ум, заставить людей уважать и нуждаться в тебе, быть на таком посту, где твое слово будет решающим.

— То есть счастье — это власть, — прокомментировала она. — Я не хочу этого для Тимоти. Приличное образование, любовь — и ему будет хорошо.

— Н-ну!.. Мальчик прямо отражение ваших глупых бабских идей. Он даже выглядит, как вы!

Кэтрин раздраженно поставила чашку на блюдце:

— А почему бы и нет? Мне всегда говорили, что он прекрасный мальчик!

— Слишком прекрасный, а скоро совсем станет маменькиным сынком! Вот когда он закалится…

— Да ему только четыре года!

— …И перестанет выглядеть таким вялым…

— Но у нас был нелегкий перелет из Лондона!

— Ну, это, конечно, многое объясняет, но ему давно пора бросить куклы, а не ходить, прижав их к груди. Да он сейчас должен лазить по деревьям и разбивать окна!

— Я скажу ему, чтобы он так и сделал — разбил одно из этих окон. Как только он завтра встанет, так и скажу.

— Я вам скажу!.. Судя по вашему виду, вы сейчас вполне можете переколотить здесь все окна, но смотрите, чтобы Тимоти изволил уважать этот дом. Тимоти!.. — с издевательским выражением повторил он. — Это кто же дал ему такое имя?

Она быстро встала из кресла:

— Вы просто невозможны! Если вы не хотите примириться со мной, зачем вы пригласили меня сюда приехать?

— Затем, что в таком возрасте ребенку абсолютно необходима мать, и еще затем, что так уж случилось — вы моя невестка, нравится вам это или нет. Сядьте.

— Спасибо, я постою.

— Тогда мне тоже придется стоять?! — прорычал он. — Я терпеть не могу сцен! Я пригласил вас сюда не для того, чтобы ссориться с вами, но вы должны с самого начала понять: я не какой-нибудь сентиментальный старичок, который тает при мысли, что, наконец, у него есть дочка. Мне не нужна дочь. Мне нужен сын — настоящий сын, а не добропорядочный мальчик с чистыми коленками и кудряшками. И помните: по закону я имею такое же право на его воспитание, как и вы.

— Закон, конечно, это закон… Он вынудил меня привезти сюда Тимоти, но он не сможет заставить меня изменить мои представления о воспитании. Мой отец умер не так давно, и теперь вы — его единственный дедушка. Ради Тимоти я была готова приехать сюда, потому что и сама понимаю: ему нужен кто-то как образец для подражания. Но если вы собираетесь сделать его несчастным, предъявляя ему непомерные требования, мне придется вмешаться.

— Ну-ну!.. Не вам тягаться с Леоном Верендером, — нетерпеливо сказал он. — И вообще, пересмотрите ваши взгляды на воспитание. Я не потерплю, чтобы мой внук вырос человеком, боящимся жизни. Нет более жалкого зрелища, чем мальчик под юбкой у своей мамаши.

— Я не трясусь над ним, — твердо сказала она. — Вы судите о Тимоти после двух минут общения. Он такой же, как все четырехлетние дети, которые выросли без братьев и сестер. У него было мало приятелей, но…

— Таких же, как он, не сомневаюсь. Много проку было для него от таких! Нет, здесь он будет расти на свободе. Он научится ездить верхом и управлять яхтой. Он будет ходить в море на яхте, и если его будет мутить — черт возьми! — я снова пошлю его в море, пока он не привыкнет. Так рос я — и научился добиваться всего, чего хочу.

Кэтрин порывисто вздохнула:

— Я понимаю, что вам хочется выместить на мне свой гнев за то, что Юарт женился без вашего, согласия. Это понятно, и я не обижаюсь. Но не превращайте Тимоти в яблоко раздора. Он жизнерадостный ребенок, но чувствительный. Я не позволю, чтобы ему делали больно.

— А я не позволю, чтобы его баловали, — возразил Леон Верендер. — Вы здесь член семьи; для вас есть место, если вы желаете его занять. Мальчик наполовину ваш, наполовину мой. Вы выполняете свои обязанности по отношению к нему и дайте мне выполнять свои.

— Но ведь его жизнь не разделишь! Вы должны это понимать.

— Посмотрим. — Он резко позвонил. — Вам нужно распаковать вещи и познакомиться с домом. У вас будет собственная горничная и собственная машина. Вы можете открыть счета в домах моды в Ницце — там бывает весь свет, и вы можете принимать у себя друзей, когда хотите. Я считаю, что несу полную ответственность за вас и Тимоти. — Открылась дверь, и он произнес: — Антуан, вызовите одну из горничных, и пусть она проводит мою невестку в ее комнату. Приходите сюда в семь часов, Кэтрин. Мы обедаем в четверть восьмого.

Он ушел, и Кэтрин осталась, борясь с нервной дрожью: давно она так не сердилась. Все же она улыбнулась горничной и пошла вслед за ней. Они прошли коридор с тремя арочными входами и холл и поднялись по широкой мраморной лестнице, очутившись в верхнем большом холле; весь пол здесь был покрыт ковром.

— Сюда, мадам. — И горничная повернула в просторный коридор с такими же серебристо-серыми панелями, как и в холле. — Мсье велел приготовить для вас комнаты в самом конце. Там уютнее всего.

— Спасибо.

Кэтрин вошла в большую спальню и остановилась; горничная неслышно начала распаковывать ее вещи. Кэтрин неуверенно обвела глазами комнату, просторную и роскошно обставленную, как в многокомнатном номере для новобрачных в первоклассном отеле. Видно, Леон Верендер был, баснословно богат, так что даже его сын не подозревал о размерах его состояния.

— А где мой сын? — спросила Кэтрин.

Горничная, румяная женщина лет тридцати пяти, жизнерадостно улыбнулась:

— Его комнаты в другом коридоре, мадам. Вы хотите пройти туда?

— Да.

Чтобы попасть к Тимоти, ей пришлось пересечь почти весь дом. Комнаты в другом крыле были такие же большие, но мебель была из красного дерева, с веселой обивкой. Когда Кэтрин вошла, Майкл Дин поднялся с пола и с облегчением вздохнул:

— А я думал о вас. Ну, как все прошло?

— Как видите, пока цела. — Она заглянула в другую комнату с современной мебелью, где сонный Тимоти рассматривал полки с книгами, и спокойно спросила: — Мистер Верендер специально поместил нас в разных концах дома?

— Не знаю. Мне самому это показалось странным. Он уже давно велел отделать эти комнаты специально для мальчика.

— А кто спит в соседних комнатах?

— Никого. Это комнаты для гостей, с обеих сторон дома.

Она колебалась, но потом приняла решение:

— Вы лучше говорите по-французски, чем я. Пожалуйста, сходите в мою комнату и скажите горничной, чтобы она перенесла мои вещи сюда, в любую из соседних комнат. И пока ничего не говорите мистеру Верендеру. Я скажу ему сама.

— Ну, вы-то скажете, а я бы не стал… на свою голову. И послушайте моего совета: позвольте ему для начала делать все, как он хочет.

Она слабо улыбнулась:

— Вы боитесь его, и в этом его беда — слишком многие его боялись… Господи, как я устала! Вы напоили Тимоти чаем?

— Он очень мало ел.

— Хорошо. Я попрошу подать его ужин сюда. Пожалуйста, сделайте это для меня. Скажите, что яйцо варить надо три с половиной минуты; хлеб с маслом, яблоко и стакан холодного молока… Без четверти шесть. Спасибо, мистер Дин.

— Лучше называйте меня Майкл. Похоже, я буду вам нужен. А я помогаю только тем, кто обращается ко мне по имени. — Он подкупающе улыбнулся. — Ну, пока до свидания. Увидимся завтра утром.

— Вы живете не здесь?

— Не в этом доме. В саду есть два коттеджа для гостей, один из них — мой. Я кончаю работу в пять и явлюсь сюда в восемь тридцать.

— Тогда извините, что я вас задержала. Спасибо, что побыли с Тимоти.

Оставшись одна с сыном, Кэтрин слегка расслабилась. Чувствуя себя почти как дома, она наполнила ванну и посадила туда Тимоти. Он был настолько очарован желто-голубой ванной комнатой, что забыл про свои надувные игрушки, что было очень кстати. Кэтрин растерла полотенцем худенькое тельце и на минуту прижалась щекой к шелковистому плечу ребенка, прежде чем он сам стал надевать свою пижаму.

— Мы, правда, теперь будем здесь жить? — спросил он.

— Да, и тебе здесь очень понравится. Завтра мы пойдем с тобой посмотреть на море.

— И поиграем на берегу?

— М-м, да, и босиком походишь по воде. Ты станешь совсем смугленьким, и я тебя научу плавать.

— Я не хочу плавать.

— Ну хорошо, милый. Будешь сидеть на берегу, пока мамочка плавает.

И это тоже не совсем понравилось ему, но вскоре его бровки расправились. Он еще не мог долго думать о завтрашнем дне. Принесли ужин, и мальчик с удовольствием съел его. Потом она рассказывала сыну его любимую сказку, пока он не заснул.

— Ты не помолился, — прошептала она.

Тимоти уже не слышал. Она наклонилась, поцеловала ребенка в лоб, несколько мгновений смотрела на его золотистые волосы, светящиеся ореолом над головой в свете лампы, потом выключила ее и тихо вышла из комнаты, оставив дверь чуть приоткрытой.

Комната справа от Тимоти уже была приготовлена для нее, горничная все еще вешала в гардероб платья Кэтрин.

— Мне очень жаль, что я доставила вам лишние хлопоты, — извинилась она перед горничной. — И прямо в первый день.

— Никаких хлопот, мадам, уверяю вас. Мадам Брюлар — экономка — говорила мсье, что вы захотите спать поближе к малышу, но мсье… — она выразительно пожала плечами. — Он любит делать все по-своему. Но кажется, теперь будет уже не так!

— Может быть, он мало знает о маленьких детях. А как вас звать?

— Луиза. Если мадам что-нибудь понадобится, звонок около вашей постели. Налить вам ванну?

— Спасибо, я сама.

Луиза ушла. Кэтрин сняла жакет, провела рукой по аккуратному узлу волос на затылке. Она чувствовала себя такой усталой.

Кэтрин долго мылась, потом надела светло-желтое платье из хлопка. Моясь, вытираясь, припудриваясь и одеваясь, она отвлеклась от тягостных мыслей о будущем. И, только слегка наложив грим и встретившись взглядом со своим отражением в зеркале, она снова почувствовала свое полное одиночество, свою ответственность за Тимоти, у которого, кроме нее, не было никого, кто бы его любил; снова подумала, что ей не к кому обратиться за советом и поддержкой.

Она вдруг задумалась с тюбиком помады в руке, вспоминая о первых днях замужества, которые были такими веселыми и беззаботными. Потом появление Тимоти — и еле ощутимое изменение всей атмосферы. Меньше смеха, больше одиночества — Юарт ездил по всяким состязаниям, которые он комментировал, — и все меньше денег. Когда он вернулся к гонкам, Кэтрин показалось, что это худшее, что может случиться с ней в жизни. А потом его не стало, и она очутилась перед страшным фактом: Тимоти придется расти без отца. Последние два месяца ей казалось, что жизнь кончена. Потом началась переписка с адвокатом, напоминающая сражение, и только тогда она опять обрела энергию. Кем он себя считает, этот Леон Верендер?!

Что ж, теперь она это узнала. Он считал себя абсолютным монархом и решил, что будет формировать характер своего внука по собственному подобию. Глаза Кэтрин гневно блеснули. Только через мой труп, решила она.

Но в семь двадцать по лестнице спускалась спокойная и сдержанная молодая женщина. Уже были сумерки. В холле горело несколько ламп, мягко освещая поверхности столов и пола. Она постояла под аркой, стараясь припомнить, где находится малый салон, и в этот момент открылась главная дверь и вошел мужчина.

Странно, подумала она, встречаю его у дверей сначала снаружи, потом внутри, и до сих пор нас не познакомили.

Сейчас он был в смокинге и двигался как человек, хорошо знакомый с домом. Он пошел через холл, но остановился и поднял склоненную в задумчивости голову, когда увидел ее мягко освещенный силуэт. Стройная, в светло-желтом платье; безупречно уложенные рыжеватые волосы, руки сложены; она как будто была в нерешительности, не зная, которая дверь ведет в салон.

Он поклонился:

— Добрый вечер. Наверное, вы — невестка мсье Верендера? Я Филипп Селье.

— Вы — доктор, как мне сказал мистер Дин?

— Совершенно верно. Вы разрешите проводить вас в салон?

— Даже попрошу. Я там пила чай днем, но не могу вспомнить, куда идти.

Он улыбнулся, блеснув глазами.

Он был очень сдержан, этот француз, и тем не менее у нее возникло неприятное чувство, что он оценил ее и сделал заключение. Она мысленно дала ему лет тридцать семь — сорок и спросила себя: женат ли он? Он открыл перед Кэтрин дверь и пропустил ее в малый салон.

Леон Верендер был уже там: в одной руке стаканчик виски, в другой — проспект какой-то компании. Он бросил проспект на стол и мельком взглянул из-под тяжелых бровей на Кэтрин:

— Я сказал вам: в семь часов, милая.

— Да, я помню, — невозмутимо ответила она, ничего не добавив к этому.

— Ну, вижу, что вы познакомились. Что будете пить?

— Пожалуйста, сухое шерри.

— Филипп, вам как обычно? Надеюсь, из-за нас вам не пришлось отменить встречу?

Он чуть пожал плечами:

— Меня приглашали в казино, но так… не особенно конкретно. Я крайне рад, что я здесь, хотя долго не смогу остаться, как мне ни жаль.

— Ну, ничего. Обедать будем втроем, а к бриджу еще кое-кто приедет. Вы играете в бридж, Кэтрин?

— Нет, мистер Верендер.

— Стоит научиться. Здесь все играют в бридж.

— Меня это не привлекает, но я попробую.

— Очень великодушно с вашей стороны! Вот какова нынче молодежь, Филипп. Если они и соглашаются на ваше разумное предложение, то лишь для того, чтобы не ссориться. Виски хорошее?

— Вполне, мой друг. — Доктор сделал еще глоток, откинулся в кресле и улыбнулся: — У вас прелестная невестка, Леон. Поздравляю.

— Не такая уж и прелестная, когда злится. Гнев — это не для женщин, он их уродует.

— Некоторых женщин — да, — согласился доктор. — Но думаю, это не относится к молодым женщинам с кожей как камелия и чертами лица дрезденской статуэтки. Впрочем, вы уже видели, как сердится ваша невестка, а я нет. И не хочу, — закончил он, слегка поклонившись в сторону Кэтрин.

— «Ваша невестка» — ерунда какая! — Леон Верендер помахал сигарой. — Отныне и навсегда она принадлежит этому дому, и она Кэтрин для всех, кроме прислуги. Вы будете ее доктором, Филипп, — правда, не похоже, чтобы она нуждалась в вас, — но уж она заставит вас попрыгать около ребенка. Раз-то в неделю — обязательно. Погодите, пока его не увидите!

Доктор доброжелательно отметил:

— Я видел ребенка. Он хорошо выглядит.

— Он выглядит маменькиным сынком. Ходит с игрушечным медведем, которого она, наверное, моет и дезинфицирует каждый день.

— А чем вы играли, когда вам было четыре года? — мягко спросила Кэтрин. — Финансовыми отчетами?

Филипп Селье улыбнулся, успокаивающе подняв руку:

— Для ребенка нормально выбрать какую-нибудь игрушку и не расставаться с ней, Леон. Когда придет время, он забудет свои детские привычки. Если мне позволено будет сказать, мадам, вы выглядите слишком юной для матери такого большого ребенка.

— Мне двадцать шесть, и я чувствую себя совершенно по возрасту.

— Вы еще выйдете замуж, — сказал Леон резко. — Если, конечно, не пожелаете обосноваться здесь, в теплом гнездышке, — Голубые глаза опасно блеснули. — Как вам понравились ваши комнаты?

— Они замечательные, — ровно ответила она, — но я перебралась в комнату для гостей рядом с Тимоти.

— Вы… что? — он с бешенством обратился к доктору: — Слышите? Лучшие комнаты в доме, видите ли, ей не годятся!

Пальцы Кэтрин стиснули бокал.

— Пожалуйста, постарайтесь понять, мистер Верендер. Тимоти не был приучен…

— И перестаньте звать меня мистером Верендером! — Леон опустил кулак на ручку кресла. — Любой подумает, что вы все еще считаете себя Кэтрин Харви, или как вас там звали до замужества. У вас та же фамилия, что и у меня, и я не собираюсь позволять вам обращаться со мной в моем доме, как будто эта фамилия для вас ничто!

— Как же я должна обращаться к вам?

Доктор благожелательно вмешался:

— Почему не по-французски, папа? Вам не нравится?

— Я здесь первый день, — ответила Кэтрин, — и боюсь, что папа будет пока застревать у меня в горле.

— Зовите меня Леон, как и все, — возразил тесть. — А завтра вернетесь в те комнаты, что я выбрал для вас.

— Хорошо. Только если вы переведете Тимоти в соседнюю комнату.

— Он останется там, где был.

Бокал в руке Кэтрин опасно наклонился; ей пришлось поставить его на столик, прежде чем заговорить:

— Я думаю, вы просто не понимаете, как мы жили — Тимоти и я. У нас была очень маленькая квартира, и его спаленка располагалась совсем рядом с моей. Он привык чувствовать, что я рядом, за стеной. Он не часто просыпается, но если ему вдруг что-то нужно ночью, он просто зовет меня…

— А вы кидаетесь к нему и выполняете любое желание?

— Не всегда. Иногда просто предлагаю ему повернуться на другой бок и спать. Он так и делает. А здесь у него огромная комната в незнакомом доме. И так много непривычного!

— Да, это вполне понятно, Леон, — сказал доктор увещевающе. — Если вы хотите что-то изменить в жизни ребенка, это нельзя делать внезапно. Пока с него довольно будет познакомиться с домом и садом, может быть, с пляжем. И с вами, конечно.

Леон нахмурился, но разговор на этом закончился. Они перешли в большую, красиво обставленную столовую и занялись закусками, паштетом, эскалопами из телятины и салатом с сыром; на десерт были поданы фрукты с отличным вином.

После кофе в салоне Кэтрин попросила мужчин извинить ее — у нее был такой длинный день! — и вышла.

На аллее, ведущей к дому, показалась машина, и Кэтрин инстинктивно отступила назад, чтобы на нее не упал свет фар. Заскрежетали тормоза, и двое мужчин и женщина вышли из машины. В этот момент на террасе появился доктор Селье.

— Вы еще не уезжаете, Филипп? — спросил один из них, судя по голосу, англичанин в годах. — Я хотел бы с вами посоветоваться насчет моего плеча.

— Завтра, мой друг, если это не экстренно.

— Не больше обычного.

Доктор Селье склонился к руке женщины:

— Люси! Как приятно снова видеть вас. Я думаю, Леону вас не хватало всю неделю. Проходите. Увидимся завтра.

Три гостя вошли в дом; Филипп Селье направился к ступенькам, но внезапно заметил светло-желтое платье Кэтрин. Он остановился и тут же подошел к ней, спросив:

— Значит, вы совсем не устали? Просто заскучали?

— Нет. Я уже хотела ложиться спать, но меня невольно потянуло выйти, когда я увидела, что дверь открыта. Здесь… здесь какой-то странный воздух.

— Я это слышал от многих англичан; вы привыкнете ко всему этому. Надеюсь, вам понравится на вилле Шосси.

— Я тоже надеюсь. — Она бегло взглянула на него. — Я должна поблагодарить вас, что вы немного разрядили обстановку перед обедом. Хотя мне кажется, вы не на моей стороне. Наверное, вам просто захотелось помочь женщине, к тому же очутившейся в чужом доме. Но все равно спасибо.

— Что ж, я действительно не на вашей стороне. Я знаю Леона и уважаю его уже несколько лет, и я не вижу причин, почему ваш приезд может расстроить его.

— Вы меня упрекаете, мсье?

— Может быть. — Он остро и загадочно посмотрел на нее. — Вы молоды, а Леону уже за шестьдесят. Несомненно, вы презираете человека, порвавшего с сыном и его семьей. Но если взглянуть на это с другой стороны, что значит невнимание к сыну и его жене по сравнению с предприятиями, выросшими и процветающими благодаря его знаниям, или с рабочими местами для многих тысяч людей? Государственные деятели, финансисты, промышленники — да, им приходится платить за успехи в бизнесе тем, что на семью не остается времени.

— Это я понимаю. Но меня больше занимает настоящее. — Она опять мельком взглянула на него.

— Какие у вас планы на будущее? — спросил Филипп. — Когда освоитесь здесь, что будете делать?

— Я еще об этом не думала. Самое главное для меня — воспитание Тимоти.

— Вы рассудительнее большинства ваших ровесниц, но вместе с тем, боюсь, и несколько более безрассудны. — Он сделал долгую паузу и хладнокровно докончил: — У вас, конечно, появятся поклонники, но вы поступите очень мудро, если трижды подумаете, выбирая себе спутника.

Она еле заметно, по-английски, пожала плечами:

— Я приехала сюда не затем, чтобы вести светскую жизнь, мсье, но все равно, благодарю за совет.

В его голосе опять послышался намек на усмешку:

— Не стоит. Мне только приятно — и думаю, всегда будет приятно беседовать с вами. Боюсь, что вы не только смелая, но и опрометчивая женщина. Впрочем, вы устали, а вам давно пора спать. Спокойной ночи.

Только после того, как, заглянув к спящему Тимоти, Кэтрин ушла в свою комнату, она вдруг подумала: с Филиппом Селье она вела себя кротко, как ягненок. Ведь прежде чем уехать, он твердо взял ее под руку, подвел к двери, поклонился и провожал взглядом, когда она прошла через холл.

Она разделась, проверила, открыты ли окна, и, скользнув в постель меж прохладных простынь, погасила свет. Темнота не сделала атмосферу более знакомой; наоборот, она как-то подчеркивала необычность ночи. Цикады и аромат цветов, звук машины, поднимающейся в гору, и отдаленный шум — наверное, морской прибой.

Кэтрин заложила руки под затылок и, досадливо улыбнувшись, приготовилась заснуть.