Битва за любовь

Глава 6

Хью Мэнпинг остановился в скромной гостинице на главной дороге рядом с Понтрие и на небрежное приглашение Леона поселиться у него на вилле ответил вежливым отказом.

— Я приехал сюда повидать Кэтрин, а не навязываться вам в качестве ее родственника, — сказал он ему со своей обычной прямотой. — Я сейчас в отпуске и смогу поездить по округе, а ночевать буду в своей гостинице. Спасибо за приглашение.

Леон окинул его долгим, испытующим взором, затянулся сигарой и ответил:

— Я с удовольствием приму любых родственников Кэтрин. Но не верьте всему, что она будет вам рассказывать. И еще не забывайте о том, что крестный отец не имеет абсолютно никаких юридических прав. — Он кивнул и ушел в дом.

Хью Мэнпинг, крепкий, спокойный, с чуть седеющими висками и вьющимися каштановыми волосами, серьезно разглядывал бледное нежное лицо молодой женщины, севшей рядом с ним под садовым зонтом.

— Я должен был приехать, — сказал он. — Тон твоих писем был уж очень легким, Кэтрин. Мне стало очень беспокойно за тебя. Да и сама мысль о том, что ты обязана жить здесь у Леона Верендера… знаешь, просто не мог с этим смириться. У тебя тут большие неприятности, иначе бы он не стал говорить со мной таким тоном. Да и ты выглядишь не так, как бы хотелось. Что же тут у вас происходит?

— Давай пока не будем об этом; мне так хорошо, когда ты здесь, и хочется просто насладиться этим. Подожди, скоро ты повидаешься с Тимоти! Может быть, он не вспомнит тебя, но я с ним часто говорила о дяде Хью. Как хорошо, что ты здесь!

— Я тоже чертовски рад. — Он расстегнул воротник. — Ты знаешь, во Франции жарче, чем в Гонконге! Там у нас парит, а здесь прямо поджаривает.

Милый Хью, с его прозаической речью и редкой улыбкой.

— Ты сказал, что в отпуске, — заметила она тревожно. — Это правда? Сколько у тебя времени?

— У меня накопились дополнительные отпуска за это время, а тут еще я узнал, что меня переводят обратно в Англию примерно через год. Вот я и взял три месяца отпуска.

— Три месяца! Как чудесно, Хью!.. Знаешь, все не могу поверить, что ты здесь.

— Здесь я, здесь. Твой старина, который звезд с неба не хватает, даже если подставить лесенку. Знаешь, я все еще управляю агентством «Хью и Смит» и, верно, уже навсегда останусь там работать.

— Ты у меня — единственная прочная опора в жизни. Оказывается, я даже не понимала, как мне тебя не хватало. Ты мне всегда так помогал, когда…

Она не стала договаривать, а Хью мягко сказал:

— Я хотел приехать к тебе, когда узнал насчет Юарта, но не думаю, что мог бы сделать для тебя больше, чем вся твоя семья. Знаешь, такое надо пережить самой: ты так и сделала. Твои письма из Англии были такие здравые, и только когда я получил твое последнее письмо отсюда, я начал беспокоиться по-настоящему. И беспокоило меня как раз то, о чем ты ничего не писала. В письме почти ни звука не было о Леоне Верендере. А я ведь знал, как он отнесся к Юарту, когда вы поженились. Одна мысль о том, что ты целиком на милости у какого-то старого жестокого миллионера, которому нужно получить свой фунт мяса[2] в лице Тимоти… — Он вздохнул. — Я не спал две ночи, потом попросил отпуск. — Меня все не отпускали с работы до последней недели. Я сразу сюда прилетел.

— Я тебе так благодарна! Вообще, конечно, мне не легко. Леон — очень жесткий человек. Иногда он говорит очень неприятные вещи прямо мне в лицо, кто бы ни был рядом, просто чтобы себя показать, какой он безжалостный. И все же есть моменты, когда я его ничуть не осуждаю.

— Ну, человек такого склада, как он, и должен быть с железным характером. Но я думаю, что он к тому же еще и рисуется этим. Что же именно он тебе говорил?

Кэтрин попыталась рассказать ему, но, когда Хью нахмурился, она вдруг стала оправдывать свекра:

— Видишь ли, я понимаю, что Тимоти кажется ему слишком благонравным и просто боящимся взяться за что-то новое. Ты ведь знаешь, как мы жили в Лондоне, Хью. Он должен был тихо вести себя дома, должен был учиться, как переходить через улицу, не ходить по траве в парках, снимать сырую обувь… О, миллион всего! Вот он и вырос таким осторожным, вежливым мальчиком. А Леон надеялся увидеть крепкого, лихого маленького разбойника, похожего на него в детстве.

Хью улыбнулся:

— Уж очень похоже на преувеличение.

— Ничуть. Я не успела пробыть в доме и пяти минут, как Леон начал говорить о чудесном будущем, которого он хочет для Тимоти, и о безжалостном воспитании, которое подготовит его к этому будущему. Если Тимоти плачет, он воспринимает это как личное оскорбление. Он ничего не знает о маленьких детях!

— Потому что никогда не воспитывал Юарта, — сказал Хью. — Мне почему-то даже жаль его.

— Подожди, пока не узнаешь его как следует. Это просто громила, любящий запугивать.

— Но, Боже ты мой, ведь, наверное, можно как-то объяснить ему, что он не сможет сразу заменить мальчику мать. Ведь ему только четыре года.

— Вот это я и повторяю ему, но получается, что вроде бы он мог ездить верхом, плавать, лазить на высоченные деревья и управлять яхтой чуть ли не до четырехлетнего возраста. Иногда мне удается затормозить самые опасные его проекты. Но сегодня за завтраком он опять начал свое. Он задумал везти Тимоти на юношеские соревнования по боксу. Бедняжка вообще не хотел никуда ехать с дедой. — Она грустно улыбалась. — Знаешь, Хью, мне так ненавистна вся это суматоха вокруг него. Я бы хотела, чтобы он был просто счастливым маленьким мальчиком, о котором не думают все время, чтобы он чувствовал себя свободным и мог бы естественно развиваться.

— Подумаем, что мы сможем сделать. — Он опять расстегнул воротник рубашки и продолжал осторожно: — Конечно, ты знаешь, что есть один способ положить всему этому конец. Я знаю, как ты была привязана к Юарту, даже после того, как он так обманул тебя, снова вернувшись к своим гонкам, но… — он подергал свой галстук. — Ну что ж, ведь теперь прошло уже больше года, а ведь еще год до этого вы с ним… — он запнулся, потом заговорил торопливо: — Леону пришлось бы здорово сбавить тон, если бы ты снова вышла замуж.

— Это довольно отдаленная возможность.

— Почему? — он смотрел прямо на нее. — Ты еще девочкой так нравилась мне, и я был бы счастлив жить с тобой и Тимоти. Я человек неприхотливый и каждый месяц откладываю деньги. Сейчас у меня достаточно, чтобы обосноваться и жить в собственном доме. Конечно, я не тороплю тебя.

Она взяла его руку и крепко сжала.

— Ты самый милый из всех, кого я знаю, — сказала она смущенно, — Но это не решение. Мы с тобой любим друг друга, но это не та любовь, которая ведет к женитьбе. Мы с тобой та пара, которая может расставаться и встречаться опять через год и чувствовать все то же. Любовники не бывают такими, там все по-другому. Это прекрасное предложение, Хью, но я не могу его принять.

— Не глупи и не торопись. Если я сейчас побаивался немного, это потому, что я никогда в жизни не делал предложений и знал, как ты сначала отнесешься к этому. Но взглянем на вещи здраво, дорогая. Я, конечно, не из тех молодцов, которые могут вскружить голову женщине — но тебе это не надо, наверное? Когда ты была моложе, ну тогда понятно — чтобы рыцарь в броне без страха и упрека, чтобы у тебя глаза сияли на него как звезды, и все прочее. Но с тех пор ты здорово повзрослела. Ты уже не та, что была в двадцать один год. Да в те годы я бы и не решился заговорить с тобой на эту тему.

— Хью, пожалуйста… — сказала она, огорчаясь за него. — Я даже не хочу думать об этом. Я бы так мечтала, чтобы ты женился, — помнишь, я тебе писала в одном из моих первых писем в Гонконг. Но я… ну, просто я не гожусь тебе в жены. У нас нет тех чувств.

— У меня есть.

Она резко покачала головой:

— Нет, ты только думаешь, что есть, потому что я сейчас в таком непонятном положении, а замужество вызволило бы меня из него. Если бы я оставалась в доме с родными, ты бы не приехал туда и не стал бы делать мне предложения.

Он упрямо сказал:

— Сейчас, наверное, нет, но когда-нибудь это обязательно бы произошло, если ты была бы еще свободна.

— Ну, вот видишь? — она неуверенно улыбнулась ему: — Уж если влюблен, то ты не будешь ждать, пока дадут отпуск, чтобы поехать и сделать предложение. Ты напишешь письмо, пошлешь телеграмму, мало ли еще как… Но добьешься ответа. В любви невозможно ждать, невозможно терпеть, пока не получишь ответа. Понимаешь?

Он вздохнул и медленно проговорил:

— Я очень хорошо понимаю одно: ты моложе меня на целых двенадцать лет, и видно, ничто, кроме совершенно невероятной любви, не заставит тебя снова выйти замуж. Я думал, того, что я тебе могу предложить, будет достаточно, но я ошибался. — Он выдавил улыбку: — Я думаю, что я так тебя люблю из-за того, что ты отличаешься от всех девушек, которых я знал. Ты такая красивая, такие изумительные волосы. Знаешь, иметь такую троюродную сестру — веселую и умницу — так приятно. Я думаю, что я на самом деле такой человек, который должен бы жениться на какой-нибудь славной незаметной девушке, которая меня окружит домашним уютом. Беда в том, что я и сам такой, но никогда даже не гляжу на женщин, если они ничем не отличаются от других. Знаешь, — уныло продолжал он, — заядлыми холостяками иногда бывают не по убеждению. Часто бывает так, что в период, когда они очень бы хотели жениться, есть и женщины, склонные к этому, но которые не выдерживают никакого сравнения с идеалом.

— Идеал редко существует в реальности, — тихо сказала она. — Да он обычно и холоден, и далек. Если бы я выбирала тебе жену, я бы нашла веселую девушку, чтобы она вся искрилась и знала бы, чем тебя заинтересовать. И совсем бы не была совершенством. И потому, что ты таков, как есть, ты бы еще больше любил ее за ее недостатки… — она остановилась и засмеялась: — Ну, у меня фантазия разыгралась. Это потому, что я тут в полной изоляции. Ну, давай пока больше об этом не говорить. Хотя бы некоторое время. Расскажи мне о Гонконге.

Но он мог очень мало рассказать о своей жизни на Востоке. Хью Мэнпинг был одним из тех англичан, которые сохраняют свой уклад жизни в любых экзотических условиях. Да, Гонконг очень интересен — очень большой деловой город, но для тех, кто любит развлечения, можно найти их на все вкусы. Да, он член клуба, но бывает там не часто; дом фирмы находится на горе, и ему нравится проводить вечера там. Конечно, у него есть друзья. Нет, на экскурсии не ездил — довольно насмотрелся на виды с парома в Каулун и обратно. Кэтрин старалась заставить его вспомнить побольше, когда появился Тимоти. Не отрывая глаз, она смотрела, как он идет к ним — маленький мальчик в чистой белой рубашке и темных шортах, волосы зачесаны набок, сбоку кудрявятся.

Хью удивленно сказал:

— Он такой большой! На фото в твоем письме он казался гораздо меньше. Здравствуй, Тимоти! Ты меня помнишь?

— Вы дядя Хью, — сказал Тимоти. — Мы смотрели на вашу фотографию недавно.

— Ну, все-таки можешь удивиться, что я вдруг здесь.

— Дети никогда не удивляются, — заметила Кэтрин. — Пожми руку дяде Хью, милый. Он приехал в Понтрие отдыхать. Мы все вместе будем ездить на пикники.

Тимоти пожал ему руку, не сводя глаз с широких плеч Хью.

— А вы ездите на лошадях?

— Нет. Играю в гольф — для меня это максимум.

— А вы плаваете?

— Иногда. А ты?

Тимоти сказал со скучающим видом:

— Пора пить чай. Пойду и скажу Луизе, чтобы дала мне молока с бисквитом.

— Знаешь, он держится с таким самообладанием! — сказал Хью, когда Тимоти пошел к террасе. — Вообще замечательно выглядит!

— Это самообладание, боюсь, на самом деле просто самозащита. Я могла бы постепенно научить его уверенно держаться на воде, но Леон все время рычит на него: «Научился плавать?» — и он опять пугается. Меня это так расстраивает!

— Придется нам что-то придумать с этим. Так ты борешься со старым Верендером в одиночку?

— Не совсем. — Она помолчала и потом сказала уклончиво: — Есть такой доктор Селье. Он как раз был здесь, когда ты приехал, но, видимо, не мог задержаться. Он немного помогает мне. Ты знаешь эту игру: двое перебрасываются мячом, а третий человек стоит в середине? Ну, вот так и у нас бывает — только у нас-то не игра! Леон и я страшно воюем насчет некоторых вещей, а Филипп, доктор Селье, он как бы уравновешивает нас. Он один из тех, кто действует на нервы, потому что видит все стороны вопроса. Он думает, что в некоторых вопросах я должна уступить Леону.

— Но это может оказаться ужасным…

— Я не знаю. Он говорит, что я провожу слишком много времени с Тимоти, и это правда. Он еще считает, что если моя жизнь сосредоточена вокруг ребенка, то это плохо для меня.

— Пусть бы лучше занимался своими пилюлями и уколами. Тимоти — это все, что у тебя есть, и почему твоя жизнь не должна быть посвящена ему? Я поговорю с Верендером — как крестный отец Тимоти.

— Пока не нужно, Хью, — быстро сказала она. — Отложим это на несколько дней. Ну, вот и чай. Когда попьем чаю, сходим на часик к морю. Тебе понравится Понтрие, Хью. Он не изменился за последние двести-триста лет.

В Хью хорошо то, думала Кэтрин, когда они сели в ее желтую машину, что с момента, как его встретишь, чувствуешь, что будто и не расставались.

Он осторожно потрогал бледно-голубую кожу сиденья:

— Это его машина?

— Нет, моя — во всяком случае, она принадлежит невестке Леона. Я тут не существую как личность.

— На тебя непохоже, что ты миришься с таким положением. Тебе нужно обязательно посоветоваться с адвокатом…

— Нет, этого я не буду делать. — Она слегка улыбнулась ему: — Я об этом без конца думаю и прихожу к заключению, что, вероятно, Юарт даже не догадывался, как правильно он сделал, назначив своего отца опекуном Тимоти. Если бы он этого не сделал, Тимоти никогда бы не узнал и других Верендеров, а это стоит многого. Собственно, не сама правильность или неправильность положения беспокоит меня. Нет, только то, что Леон так нетерпелив с Тимоти. Ну хорошо, давай ненадолго забудем об этом. Смотри, вон наш пляж.

Но уже через минуту пляж был забыт. Мимо них промчалась Люси д'Эспере в своей розовой машине, на секунду изящно склонив голову в приветствии.

— А это, — сдержанно сказала Кэтрин, — вероятно, вторая миссис Леон Верендер.

— Бог ты мой! Он еще приударяет за женщинами в его возрасте? — изумился Хью. — Она еще совсем молодая!

— Она так выглядит, но ей, наверное, сорок. Леон не приударяет за ней, скорее, наоборот. Он знает, что выходят замуж за его деньги. Но наверное, он решил, что даже это будет лучше, чем одиночество в глубокой старости. Вообще говоря, она его не стоит.

Потом они в самом деле на какое-то время позабыли виллу Шосси с ее обитателями. Хью, со своим чисто английским видом, в несколько неуместном костюме, настоял на том, чтобы они спустились к самой кромке прибоя, и стал показывать Тимоти, как пускать «блинчики» по воде, швыряя камешки. Он выглядел довольным и увлеченным, но не совсем спокойным.

Уже начинало смеркаться, когда они поднялись к машине, но Тимоти не выглядел усталым. Может быть, он уже перерос необходимость дневного сна?

Когда они поехали, Хью сказал:

— Попрошу тебя высадить меня у моей гостиницы. Я ведь еще даже не распаковал вещи. Потом увидимся вечером?

— Тебе надо отдохнуть. Давай встретимся завтра — я зайду за тобой в десять утра.

— Хорошо. Но давай зайдем на секунду, выпьем чего-нибудь.

— А как же Тимоти?

— Мы очень быстро, — убеждал Хью. — Ничего не случится, если он побудет в машине две минуты. — Он повернулся к мальчику и спросил: — Ты сможешь посидеть один в машине одну-две минутки, а?

— Конечно, — последовал величественный ответ. — Я ведь не маленький.

— Ну, молодец!

Перед маленькой гостиницей не хватало места для стоянки, но Кэтрин обогнула массу мотороллеров, старых маленьких машин и проехала вдоль здания, где и выключила двигатель. Она повернулась к Тимоти, улыбнувшись, похлопала его по плечу и сказала, что они мигом вернутся.

Они вошли вместе с Хью в гостиницу. Ресторан с низким потолком был полон бесполо выглядящими людьми в слаксах и рубашках. Кое-где мелькали яркие шерстяные шапочки. Воздух был так прокурен, что в первый момент Кэтрин даже не могла разглядеть, кто окликает ее по имени. Потом увидела, что кое-кого она знает в лицо — бородатых мужчин и косматых женщин, которые были на вечере у Иветты.

— Я и забыла, — шепнула она Хью, — что это вроде клуба для нашей местной длинноволосой компании. Тебя познакомить?

— Бог ты мой, ни в коем случае, — с жаром сказал он. — Мы выпьем на воздухе. Подожди, пока я добуду выпивку.

Пока Хью стоял у бара в ожидании напитков, Кэтрин увидела Иветту. Та выглядела как взрослый, все познавший эльф, и даже когда она увидела Кэтрин, выражение ее лица почти не изменилось. Иветта, не глядя ни на кого, протиснулась через толпу к Кэтрин.

— Так. Неподходящее для вас место. Вы кого-то ищете?

— Я с приятелем, который только сегодня приехал сюда. Мы не помешали, тут какое-то собрание?

Иветта подняла плечи и обвела бесстрастным взглядом толпу пьющих и смеющихся людей.

— Очень много говорят, и все ни о чем. Я уже час назад стала умирать от скуки, а они никак не хотят прервать серьезное обсуждение всех своих ерундовых произведений. — Она искоса поглядела на Кэтрин: — Спасибо за то, что так быстро выполнили мою просьбу. Марсель сказала, что она и Филипп чудесно провели время на вилле Шосси.

Хью добрался до них, высоко неся бокалы. Кэтрин сказала:

— Это мой кузен Хью Мэнпинг. Хью, мадемуазель Иветта Селье.

— Здравствуйте, — неловко сказал Хью. — Возьмите этот бокал, мадемуазель, я сейчас возьму себе другой.

Иветта щелкнула пальцами:

— С меня довольно, мерси! Кэтрин, может быть, будете так добры, чтобы завезти меня домой?

— С удовольствием. Хью остановился в этой гостинице, и я сейчас распрощаюсь с ним.

— Мы все-таки выйдем и выпьем на воздухе, — сказал он, ведя дам сквозь толпу. — Когда я приехал сюда, гостиница выглядела такой тихой. Терпеть не могу эту шляющуюся везде богему.

Когда они вышли в полумрак ночи, Иветта сказала с улыбкой:

— Я и сама из этих шляющихся типов и начинаю чувствовать, что тоже не выношу нас.

— Ради Бога, извините. — Хью вначале смутился. — Я решил, что раз вы подруга Кэтрин… — он замолчал, не зная, как закончить разговор.

Иветта снова пожала узкими плечиками:

— Вы, безусловно, правы насчет нас, мистер Мэнпинг. Мы серы и однообразны.

— Я этого не говорил! Серый, скорее, я, а вы… вы, наоборот, очень яркая для меня. Уж, пожалуйста, извините меня.

— Вы уже говорили это. Вы прощены! — Иветта заглянула в машину сквозь стекло: — Так вот он, ваш маленький сын. Он похож на вас, Кэтрин!

— Боюсь, что да.

— Почему — боюсь? Для вас это так хорошо. Он не напоминает вам постоянно о муже, которого вы потеряли, и не будет напоминать другому, за которого вы выйдете, что он не первый. Но мистер Мэнпинг, конечно, знал отца мальчика?

— Я был его шафером, — чопорно ответил Хью.

— Так полагается по традиции? Шафер утешает… — она остановилась и сказала более спокойным тоном: — Извините меня. Я там пила, потому что вдруг мне стало скучно, скучно, скучно! Я выпила лишнего. Я сяду в машину?

Она скользнула на переднее сиденье и, когда дверь закрылась, стала разглядывать свои пальцы. Кэтрин быстро выпила и отдала бокал Хью.

— Мне нужно ехать, — прошептала она. — Завтра увидимся.

Озадаченный и озабоченный, Хью стоял и смотрел, как они уехали. Кэтрин могла представить себе, как он качает головой, пробираясь обратно к бару, а потом наверх, в свой номер. Люди без конца обсуждающие то, что он называет «ерундой», и все время пьющие без видимых причин, были совершенно непостижимы для Хью Мэнпинга.

Кэтрин сказала:

— Пожалуй, поздновато для Тимоти. Если не возражаете, я сначала отвезу домой его, а потом уже вас. Опустите немного ваше стекло. Вам будет лучше от свежего воздуха.

Иветта кое-как опустила стекло на двери. Тонким голоском сказала:

— У меня нет привычки пить три или четыре бокала. Несколько человек были у нас дома, пили чай, и мы их отвезли в гостиницу. Пока я там сидела, я думала о бессмысленности моей жизни, о моей бесполезности…

— Ну, глупости. Вам просто захотелось пожалеть себя.

В голосе Иветты появилась враждебность:

— Вы, конечно, очень храбрая, но вы не темпераментная. А если человек все чувствует так остро, как я, ему нужна какая-то отдушина.

— Я думаю, что вы счастливая. Вы живете на прелестной вилле, как сестра врача, у вас есть возможность каждый день помогать людям, которым тяжело из-за того, что у них кто-то в семье болен. Да поговорить с ними, хоть несколько слов сказать по телефону — вот уж и сделали доброе дело. И, по-моему, эта толпа, в которой вы бываете, и она может быть интересна, если бы вы видели их реже и не принимали их так всерьез.

— Это очень мило с вашей стороны — напомнить мне о моем счастье. Вы думаете, что я все раскаиваюсь, что не вышла за этого глупого адвоката? Ошибаетесь.

Разговор оборвался, потому что они приехали на виллу Шосси. Кэтрин отвела Тимоти домой, сказав Луизе, чтобы она покормила его и сразу уложила спать, и обещала скоро приехать и пожелать ему «спокойной ночи».

— Скажите ему сейчас «спокойной ночи», мадам, — посоветовала рассудительная Луиза, — тогда вам не придется торопиться.

Кэтрин поцеловала сына и ушла. Она так любила эти полчаса с Тимоти перед сном и жалела, когда лишалась их. Но она была спокойна: с Луизой ему будет хорошо, а вот об Иветте Селье она беспокоилась. Что происходит с этой женщиной? Она не была слабовольной. Несмотря на привязанность к своей компании, у нее были твердые моральные устои. И тем не менее она несчастна, недовольна собой, постоянно пребывает в состоянии, близком к неврозу. Но по натуре она слишком Селье, чтобы полностью сдаться.

Кэтрин включила зажигание и поехала назад, к муниципальной дороге. Иветта, свернувшись клубочком, сидела в своем углу — маленькая одинокая фигурка, но голова поднята с некоторым вызовом. Они проехали по полуосвещенным улицам маленького города и повернули наверх, к виллам на горах.

— Я вам должна объяснить, — сказала Иветта наконец.

— Пожалуйста, не считайте, что вы что-то должны. У всех у нас бывает такое, и мы ведем себя по-своему, когда расстроены.

— Значит, догадались. — Тон Иветты был невыразителен и безразличен. Она повторила тот вопрос, который Кэтрин задавала себе: — Что происходит со мной? Я люблю Филиппа больше всех на свете, но все-таки, когда становится ясно, что он хочет жениться на ком-то, кого мы оба любим, меня это потрясает до глубины души. Наверное, я все-таки сумасшедшая.

У Кэтрин пересохло в горле, и она крепко сжала пальцы на руле.

— А когда стало очевидно, что Филипп собирается жениться? — спросила она. — Только сегодня?

— Я вам говорила, что надеялась, — сказала Иветта. — Мне очень нравится Марсель — она не дилетантка с претензиями, но очень хороший человек, желающий развивать свой талант. Может быть, в своем желании выйти за Филиппа она эгоистична, но это можно ей простить. Сегодня она приехала днем к ленчу, к нам обоим. Филипп опоздал и сказал, что хочет только выпить кофе у себя в кабинете. Марсель понесла кофе к нему и оставалась там какое-то время. Когда она вернулась ко мне в столовую, она выглядела какой-то приятно взволнованной. Я ее поддразнила, а она сказала, что Филипп в каком-то странном состоянии, как будто злится на что-то, но не на Марсель — на нее он никогда не может сердиться. Он сказал ей, что она просто замечательное противоядие против отвратительного утра, которое у него было. Я была… очень довольна.

— Но потом что-то еще случилось? — спросила Кэтрин.

Иветта снова пожала плечами, обтянутыми черной блузкой:

— Марсель должна была остаться со мной на весь день, но, когда приехали другие, Филиппу понадобилось уехать… и Марсель уехала вместе с ним.

Наступило молчание. Кэтрин повернула на последний участок дороги, к вилле Иветты, и, помолчав, сказала:

— Кажется, я помню, чего вам хотелось — помолвки вашего брата и Марсель.

— Я поощряла Марсель, потому что думала, что она другая, не такая, как все женщины. Но успех у Филиппа сразу сделал ее высокомерной по отношению ко мне. Она пошла с Филиппом, даже не вспомнив, что обещала провести этот день со мной. Или, может быть, не забыла, но посчитала это совершенно не важным — несравнимым со счастьем быть с Филиппом. — Она облизнула покрасневшие губы. — Дело не в том, что я не выношу оставаться одна вечером, а в том, как она уже изменилась, обретя уверенность в Филиппе. Мне это кажется невыносимым.

Голос Иветты стал еле слышным и невыразительным, и Кэтрин вдруг почувствовала жалость к этой женщине, которая была старше ее по годам, но еще совершенным ребенком в своих эмоциональных реакциях. Она постаралась утешить ее, ласково сказав:

— По-моему, вы слишком многое преувеличиваете. Когда она свыкнется со своими чувствами и… и с Филиппом, Марсель опять станет такой, как была раньше. Женщина не меняет своих дружеских привязанностей, когда выходит замуж.

— Но у нас все по-другому, разве не так? — Иветта выбросила вперед маленькую бледную руку. — Я сестра Филиппа и, пожалуй, немного мешаю. Когда Марсель станет хозяйкой дома, я стану demoiselle, старой девой, которую терпят! Вот что будет со мной, Иветтой Селье, которая так поощряла дружбу Марсель с Филиппом, потому что чувствовала, что мы с ней сможем дружно жить вместе. Она будет презирать меня, будет отпускать всякие шуточки насчет моего и своего возраста. Для Филиппа она станет нужнее, чем я, хотя я в тысячу раз умнее ее!

Кэтрин постаралась улыбнуться, но получилось неубедительно.

— И вы решили отправиться вместе с вашей оравой и утопить ваши горести, а они никак не тонут? Ну, вот и приехали, Иветта. Чем-нибудь еще помочь?

— Пожалуйста! Нет, я сама спокойно дойду, но пойдемте вместе со мной, пожалуйста. Видите, машины нет, значит Филипп еще не приехал. Пожалуйста… мне так нужно выговориться!

Кэтрин чувствовала, что у нее нет больше сил слушать все это. Уж очень это угнетающе действовало. Но маленькое лицо Иветты было таким бледным, и в столбе света, падающем из застекленной двери, на нем уже был виден ее возраст и такая подавленность, что Кэтрин поняла: если она оставит ее в таком состоянии, то не сможет уснуть всю ночь. Она вышла из машины и пошла в дом вслед за Иветтой. Иветта привела ее прямо наверх, в свою очень по-французски выглядящую спальню, предложила гостье кресло в форме раковины, а сама опустилась на гору подушек.

— Я так раскаиваюсь в том, что много пила, — сказала она. — Пожалуйста, не говорите Филиппу.

— Ну что вы… А почему бы вам не лечь спать, чтобы во сне все прошло?

— Я так и сделаю, — но Иветта не шевельнулась. — Вашему кузену французские женщины, наверное, показались противными. У него был вид… Как это по-английски сказать?

— Чопорный? Но он совсем не такой! Знаете, он даже скорее человек авантюрного типа, хотя сам не подозревает об этом. Он работает в Гонконге.

— Уж эти англичане!.. — она слабо улыбнулась: — Они везде такие одинаковые — в Англии, на Ривьере или Бог знает где, в Китайском море. У него будет ужасное мнение о нас. Вы должны ему объяснить… или нет, не надо. Просто передайте ему, что я прошу извинения.

— Хорошо, передам. Может быть, когда встретитесь в следующий раз, вы увидите друг друга в более реальном свете. Но вы не думаете, что вам пора бы сейчас лечь? Я могу попросить, чтобы ваша горничная принесла вам что-нибудь поесть.

— Пожалуйста. Скажите ей… или нет, я лучше смогу сочинить какую-нибудь небылицу. Знаете, я ведь изрядная врушка. — Она вздохнула. — Теперь вы будете думать обо мне очень плохо, а мне этого не хочется. Мне бы так хотелось, чтобы вы иногда приезжали ко мне. Я всегда здесь.

— Вот это и плохо. Ведь у вас есть друзья — разве вы с ними не видитесь?

— А, они давно поставили на мне крест. Вообще-то они у нас появляются раза два в год, приезжают на обед. Они любят Филиппа. — Большие глаза широко раскрылись, сверкнув. — Я вам очень благодарна, но, наверное, вам сейчас лучше уехать, до того как вернется Филипп. Пожалуйста, приезжайте ко мне поскорее — хоть завтра, к чаю? И привезите вашего большого неуклюжего кузена; я продемонстрирую ему, что я не алкоголичка. — Она поднялась быстрым и грациозным движением, от которого, однако, покачнулась и закрыла глаза. — Да, в постель. До свидания, Кэтрин, и спасибо вам. По-моему, вы самый приятный человек из всех моих знакомых.

Кэтрин что-то сказала в ответ и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь. Она замерла и прислушалась. Услышала безошибочно узнаваемые шаги по лестнице, застланной ковром. Почувствовала, что на висках проступает пот, и огляделась вокруг торопливо и без определенной мысли. Кругом были двери, все закрытые, только одна настежь. Она перешла коридор и вошла в темноту, прижав руку к стучащему сердцу; придвинулась ближе к двери и ждала.

Открылась и закрылась дверь, зажурчала вода, стало тихо — наверное, вытирает руки полотенцем. Снова щелкнула дверь, открываясь. Опять шаги по лестнице, приглушенные ковром. И вдруг, похолодев, она внезапно вспомнила, что ее машина так и стоит у ворот. Он должен знать, что она здесь. Но все равно, будет лучше, если он пойдет к сестре и выслушает ее рассказ, а пока он будет у нее в комнате, она сбежит по лестнице и уедет. Он подумает, что они просто случайно разминулись.

Да, он пошел к Иветте в спальню. Кэтрин прокралась в коридор и бесшумно побежала к лестнице. Два марша, она вспомнила, широкая площадка с турецким ковром между ними. Где-то сзади открылась дверь, она, не подумав, помчалась быстрее, не рассчитав, что уже начинается лестница. Она упала в пустоту, стукнулась о края ступеней и осталась лежать на площадке лестницы.

— Боже! Оступилась! — Филипп был уже рядом с ней; он стоял на одном колене и подсовывал руку под нее, стараясь повернуть ее к себе, чтобы увидеть ее лицо. — Ушиблись? Где больно?

— Нет. — Она сглотнула, поняв, что смотрит ему прямо во встревоженные темные глаза. — Нет, я цела. Ради Бога, извините.

Она закрыла глаза, чтобы не видеть, как он сердится, и в этой слепоте ожили все другие чувства. Это ощущение мужчины рядом с собой, его рук, его теплого дыхания у себя на лбу, пружинистой силы пальцев, профессионально прощупывающих ее плечо и руку.

Все еще сидя на ковре, она наклонилась вперед, отстранила его руку и провела дрожащей ладонью по лицу.

— Вы и так весь день возитесь с травмами, — хрипловато сказала Кэтрин. — Мне так стыдно!

Он взял ее под локти, приподнял и поставил на ноги, слегка придерживая. Ледяным голосом, но со странным выражением он сказал:

— Ничего лучше не придумали чем убегать, а? Давайте-ка сойдем по лестнице не торопясь, спокойно.

Они ступили в холл, и Кэтрин, к своему неудовольствию, заметила, что волосы у нее совсем растрепались.

Все еще не поднимая головы, она нащупала шпильки и заново закрутила волосы в узел на затылке. Она уронила руки и скользнула взглядом по его лицу, прежде чем отвести глаза. Он выглядел встревоженным; лицо казалось более темным, чем обычно. Губы были сжаты, тонкие ноздри чуть раздулись, и в серых глазах проглядывала сталь.

— Сядьте, — велел он ей.

Она, поколебавшись, села в старинное кожаное кресло рядом со столом.

— Я все объясню, — заговорила она, ломая голову, как это сделать получше. — Иветта сказала вам, что я здесь?

— Она мне ничего не сказала. Я увидел машину — вас в ней не было. Поэтому я заключил, что вы поднялись с моей сестрой к ней в комнату. Иветта была одна, но у меня было чувство, что вы еще в доме. Я вышел из комнаты и увидел, что вы бежите и падаете. — Пауза. Затем металлический тон вопроса: — Это из-за меня вы упали, не так ли?

Ответ ее прозвучал как-то лихорадочно:

— Конечно нет. Я просто сглупила, побежав по незнакомой лестнице. Спасибо, что у вас ковры, а не мрамор, как на вилле Шосси. Со мной все в порядке, и я сейчас сразу же уеду.

— Моя сестра пригласила вас сюда?

— Да. Она была со своими приятелями.

— И вы тоже были с кем-то.

— Мне очень жаль, что вы не смогли утром задержаться и познакомиться с моим кузеном, — как-то скованно произнесла она.

— Должен сказать, что он был целиком поглощен встречей с вами, — проговорил Филипп с жесткой, иронической ноткой в голосе. — Зачем вы его вызвали?

— Я его не вызывала. Мое письмо, в котором я писала, что Тимоти и я приехали в Понтрие, обеспокоило его. Ему показалось, что мне нужен… мужской совет, поэтому он попросил отпуск. Он для нас с Тимоти ничего не пожалеет.

— Это видно.

Она взглянула на доктора, неприятно пораженная его тоном.

— Хью всегда был моим любимым кузеном, с самого детства. Он часто так помогал мне. И если бы не Хью, два года назад… — она оборвала свою речь, потом добавила: — Он мне ближе, чем кто-либо.

— И он предложил вам выйти за него замуж? — Вопрос был уж чересчур неожидан; даже для Филиппа это было немного слишком. Но в нем была и безжалостность. Похоже, что Филипп был в таком настроении, что мог без конца зондировать ее, пока не наткнулся бы на правду.

— Да, предложил.

Прежде чем она успела договорить, он сунул обе руки в карманы и сделал несколько нервных шагов, говоря:

— Да это и неизбежно. Он так не похож на того, первого мужчину в вашей жизни. Он медлительный, задумчивый и, к счастью, абсолютно лишен воображения. Он не огорчится, что до этого вы любили другого человека, и сильнее, чем его. Он так благодарен вам за то, что вы его любите! А вы… вы думаете, что с вас довольно этой жизни в эмоционально опасной атмосфере; вам хочется жить с этим человеком, потому что перед вами рисуется картина прежде всего покоя. Или, может быть, — резко обернувшись к ней и сверля ее сверкающими глазами, — может быть, ради этого ребенка вы подавляете свои чувства? Ваш кузен будет прекрасным отцом и таким союзником, против которого даже Леон растеряется. Так вам все это представляется?

— Я об этом вообще еще не думала.

— И вам ненавистны мои вопросы?

— Да, — тихо ответила она. — Боюсь, что да. Не думайте, что я не чувствую к вам благодарности за помощь. Только благодаря тому, что вы несколько раз указали Леону на его ошибки, мне удалось настоять на своем в некоторых отношениях. Но вы не крестный отец Тимоти, и у вас нет никаких обязательств по отношению ко мне. Хью и я… мы знакомы так давно, что понимаем друг друга буквально без слов. И могу вам сказать, — у нее дрогнул голос, — что для меня это громадное облегчение его приезд сюда. Пока Леон такой, как он есть сейчас, я могу находить с ним общий язык. Но когда он женится на Люси д'Эспере, все изменится. Я сомневаюсь, смогу ли я жить на вилле Шосси, как раньше.

— А еще что вам не нравится? — резко спросил он. — Вы завидуете Люси, что Леон восхищается ею и привык к ней? Или вы придерживаетесь современных идей, что человеку за шестьдесят полагается незаметно уползти в забвение?

Кэтрин глядела себе на юбку:

— Личная жизнь Леона меня не касается, если она не влияет на Тимоти. У Люси нет детей.

— Значит, ради ребенка вы желаете укрепить свои родительские права с этим Хью Мэнпингом? Это, право, не заслуживает уважения, это не достойно вас. Прежде чем пойти дальше, вы должны понять, что у Леона есть права, которые не смогут изменить ни Люси, ни этот ваш кузен.

Вот, значит, как! Кэтрин могла бы поспорить с ним, могла бы сказать ему, что она отказалась от предложения Хью и что она в самом деле немного боится того, что может выдумать Люси. Но она вспомнила, как он уехал от них после завтрака, и рассказ Иветты о том, как он долго был с Марсель у себя в кабинете и потом поехал с ней вместе куда-то… Что ж, пусть у него будет его Марсель. Но ничто не дает ему права призывать к ответу Кэтрин Верендер, когда она устраивает свою собственную жизнь.

Она встала:

— Меня ждут домой к ужину. Мне давно пора идти.

Он стоял совсем рядом с ней.

— Вы разговаривали с моей сестрой у нее в комнате?

— Да.

— Вы договорились, что уйдете, прежде чем я приеду?

— Не совсем так.

— Значит, это вы сами не хотите видеть меня?

— Ну, ведь мы скорее раздражаем друг друга — разве не так?

Он смотрел на ее склоненную голову, кудрявые прядки, которые она не смогла заколоть, белую кожу шеи, красивый изгиб щеки.

— Да, — ответил он небрежно, — да, я вас провожу к машине.

Она вышла первая, и он из-за ее плеча, протянув руку, открыл дверцу машины.

Она села в автомобиль, завела двигатель и едва взглянула на него, прежде чем нажать на газ. Она услышала, как он резко крикнул:

— Фары! Включите фары!

Кэтрин включила, осветив камни по бордюру цветочной клумбы, и резко вывернула руль.

Она выехала на дорогу, чувствуя слепящую боль за глазными яблоками и свинцовую тяжесть на сердце.