Битва за Родину

21–22 октября 1978 года (Продолжение)

Запах шашлыка плыл над территорией пионерлагеря. Он дразнил обоняние, заставлял выделяться слюну, манил к истекающим соком кусочкам мяса, медленно доходившим на стреляющих огненными искрами рубиновых углях.

Серега метался между двух самодельных мангалов, сделанных из кирпичей, лежавших небольшой кучкой у ограды. Он азартно махал картонкой над шампурами, разгоняя в стороны сизые хлопья дыма. Вокруг него столпились детишки, жадно наблюдающие за процессом и глотающие слюни. В глазах у малышни светилось предвкушение будущего пира.

Приехали мы недавно. Председатель настоял, чтобы наша команда тоже посидела за общим столом. Пришлось идти. Перекусили салатиками, бутербродами с колбасой, нарезкой из сыра и буженины, пообщались с местными. Нас усадили с местной молодежью. Пришлось рассказывать девушкам и парням о нашем клубе, отвечать на вопросы. Хотя особого настроения после спарринга с Карасевым не было. Немного трещала голова, и набухающая шишка отзывалась приступом острой боли при случайном прикосновении. А моему бывшему противнику всё было нипочем. После тяжелого нокдауна, обычно человека должно подташнивать, а голова — раскалываться. А он уселся напротив, и начал с аппетитом сметать снедь со стола, молодецки опрокидывая в себя одну за другой стопку водки. Правда, после пары-тройки возлияний, притормозил. Разговорились с Карасевым. Его, оказывается, Юрой зовут. И парень был неплохой. Просто приревновал нас к своей зазнобе — Алине, высокой и стройной девице с толстой русой косой. Ему показалось, что она чересчур заинтересованно смотрела на выступление парней. Вот и сорвался. А теперь горел желанием овладеть техникой рукопашного боя. Пригласил парня заехать в наш клуб, и пообещал, что тут поможем организовать секцию. Как это сделать мысли уже были. Александр Николаевич готов был выделить новому тренеру дом, где недавно жила одинокая старушка, помочь обустроиться и предлагал зарплату — 120 рублей. И продуктами обещал снабжать в разумных пределах, и в колхозной столовой кормить. Подыскать тренера на таких условиях Зорину было несложно. У него имелись знакомые отставники, владеющие рукопашным боем, и желающие переехать в сельскую местность. И мы периодически будем заезжать в клуб, и проводить совместные тренировки. Благо, детдом, рядом. В старое здание, которое спешно ремонтировали, он вернется ещё нескоро, и какое-то время будет находиться в пионерлагере.

Посидели пару часов на банкете для приличия, потом откланялись и поехали в пионерлагерь. Сэнсей остался обсудить с председателем некоторые рабочие моменты, пообещал прибыть позже.

Рассматриваю веселящуюся детвору, резво прыгающую по спортивной площадке. Ирина Анатольевна и Елена Станиславовна возятся с малышней.

Максим Иванович, с которым я познакомился час назад, усевшись на скамейку, деловито обрабатывает ножом деревяшку, делая игрушку для одной из воспитанниц. В умелых руках пожилого учителя труда из небольшого поленца из-под колец стружек проступает забавная кошачья мордочка. За этим процессом наблюдают несколько детей, чуть постарше Маши.

Замечаю Гордея, Сороку и их компанию. На пожаре видел, как Семен успокаивал малых, общался с докторами, тащил пострадавших детей в машину «Скорой», но тогда мы пообщаться не успели. Не до того было.

А сейчас Гордей, Сорока и ещё несколько парней и девчонок из их «банды» сидят отдельно от остальных и о чем-то оживленно болтают. Мы с белобрысым встречаемся глазами. Он решительно встает и быстрым шагом направляется ко мне.

— Привет, — протягивает руку Семен.

— Привет.

Обмениваемся рукопожатием.

— Что же ты Сема за Бидоном не уследил? — с укором смотрю на него, — Поговорить-то ты с ним поговорил, но надо было и присматривать за уродом. Сам же видел, что он в полном неадеквате. Гудыма чуть всех вас не спалил живьем.

Белобрысый чуть отводит взгляд, не желая встречаться со мною глазами. Насупился, крепко стиснул челюсти. Переживает.

— Ладно, бывает. Не дуйся. Главное, что все обошлось, — хлопаю Гордея по плечу.

Семен немного расслабился. Десяток секунд молчит, а потом тихо говорит:

— Я что сказать хотел. Спасибо вам всем огромное за то, что малых вытащили и шмоток привезли. Леш, если тебе что понадобится, всегда обращайся. Не подведу, — взволнованно тараторит Гордей.

Вижу, что парень искренен. Может использовать его в оперативной комбинации со Шпилем-старшим? А что, это идея.

— Мы с тобой попозже ещё поговорим. Есть у меня к тебе одно дело. Только никому не трепись, ни Сороке, ни дружкам, хорошо?

— Да я… Могила. Отвечаю, — белобрысый замолкает. После пожара, он готов за меня и Зорина в огонь и в воду. Только свитер на себе не рвет от избытка чувств.

— Тогда позднее вернемся к этому разговору. Завтра утром, хорошо?

Сема послушно кивает.

— Ладно, иди к своим. Поговорим ещё попозже.

Белобрысый, благодарно взглянув на меня, уходит.

Мальцев поочередно снимает шампуры с огня, несет их к большому столу под навесом. Затем он одним движением ножа сбрасывает мясо с кольцами лука прямо в подготовленный большой таз. Елена Станиславовна раскладывает дымящиеся коричневые кусочки свинины по тарелкам, разливает в чашки, привезенный нами лимонад, и раздает их примостившимся за столом детдомовцам. Сначала — самым маленьким. Потом детям постарше. В каждую тарелку добавляется пару кусочков порезанного хлеба «кирпичика», горкой лежащего на большом подносе. Бесподобный аромат жареного на углях мяса продолжает дразнить меня, заставляя желудок довольно урчать в предвкушении дегустации.

Даже Маша, важно водившая за собой Надю Зорину, не удержалась, и уселась за стол со своей новой подругой. Девчонки сразу же получили по тарелке мяса с хлебом, и принялись увлеченно ковыряться вилками в шашлыке.

Мальцева сменяет Потапенко, а Серега отправляется ко мне, держа в руках пару шампуров и бутылку лимонада.

— Держи, — мне вручается мясо.

— Пойдем, присядем, — показываю взглядом на пустую беседку метрах в пятнадцати от нас.

— Пошли, — охотно соглашается Мальцев.

Шашлык получился великолепным. Сочные и мягкие коричневые ломтики таяли во рту, радуя хрустящей корочкой и неповторимой вкусовой гаммой пахнущего угольками мяса.

Серега, приставив горлышко бутылки к выступу скамейки, ударом ладони сверху сбил крышечку.

Несколько минут мы молчали, наслаждаясь трапезой и запивая шашлык лимонадом. Мальцев, сняв зубами очередной ломтик, даже глаза прикрыл от блаженства.

— Как вкусно, — выдохнул он, расправившись с мясом, — Батя всегда на праздники шашлык готовил прямо у нас во дворе. Так к нам все соседи сбегались на запах. А батя добрый. Он каждого угощал. А соседи в ответ, кто водку, кто салатик, кто наливку тащили. Потом эта гулянка танцами и всеобщим застольем кончалась. Эх, здорово было.

— Ага, — отрываю зубами последний кусочек свинины, и медленно перемалываю его, наслаждаясь каждым мгновением.

— Мы тоже с матушкой и отцом пару раз на природу с друзьями выезжали и шашлык готовили. Здорово было.

— А давай вечерком к речке смотаемся, — загорелся Серега, — она тут неподалеку находится. Я эти места знаю. Ребят с собою возьмем, посидим, у костра компанией, поговорим, я гитару взял.

— Давай, — соглашаюсь я, — Почему бы и нет?

Темнело. На опушке леса бесновалось пламя, жадно пожирая сложенные пирамидкой сучья. Серега задумчиво перебирал струны гитары. Аня вытянула ладошки, наслаждаясь теплом костра. Даша сидела рядом с подружкой, о чем-то задумавшись. Иван и Паша расположились рядом, периодически подбрасывая ветки в огонь.

Из-под открытой двери «копейки» торчали ботинки Миркина. Игорь объелся шашлыков, и когда мы приехали, сразу же завалился дрыхнуть на заднее сиденье, отказавшись принимать участие в наших посиделках.

Вова Потапенко деловито собирал ветки для костра на окраине леса.

Замечаю, что зеленоглазка зябко ежится. Куртка у неё совсем легкая, а вечером похолодало. Иду в машину, залажу к дремлющему Миркину. Игорь чуть приоткрывает глаза, узнает меня, поворачивается на бок и опять мгновенно засыпает. За задним сиденьем у стекла лежит свернутое шерстяное покрывало. Я его давно приметил. Беру покрывало, подхожу к костру, разворачиваю и накрываю плечи зеленоглазки.

— Спасибо Леша, — Аня благодарно смотрит на меня.

— Всегда, пожалуйста, — улыбаюсь однокласснице.

Чуть дальше от ВАЗ-2101 стоит синий москвич 408 сэнсея. А сам он сидит недалеко от нас на холме с видом на спокойную гладь воды. Сложил ноги в позе лотоса, и устремил взор куда-то далеко на другой берег. Медитирует.

Когда Игорь Семенович сказал, что поедет с нами, я сильно удивился. Зачем сорокатрехлетнему мужику скучать в компании молодежи? Но Зорин был непреклонен.

— Я за вас всех отвечаю. Мало ли что может случиться. Дураков хватает. Ты недавно с одним из них боксировал. Поэтому только со мною или никак.

Мы дождались, пока наставник уложит свою дочку спать вместе с другими детьми, и присоединится к нам. Затем поехали на речку.

Артём и Вероника неожиданно отказались ехать к речке. Влюбленный милиционер уболтал боевую блондинку на вечернее свидание. Вероника, похоже, сильными чувствами к нему не пылала. Она относилась к Артёму просто, по-дружески. Но в беседке с ним вечером посидеть согласилась. Ей, как и каждой девушке, нравилось внимание поклонников. Поэтому парочка осталась в пионерлагере, и только помахала нам из беседки, когда машины выезжали из лагеря.

Усаживаюсь рядом с Пашкой и Ваней. Они подвигаются, освобождая мне место.

Мальцев перебирает гитарные струны, и негромко напевает:

— Серый, — поморщился я, — ну к чему эта пошлость? Дай-ка мне гитару.

— А чего пошлость? — смущенно бормочет здоровяк, — известная же песня. Народный фольклор.

Но гитару мне послушно передает.

— Пошлость это, Серый. Нытье уркагана напополам со стонами. Блатная романтика в худшем своем проявлении. И не спорь.

Мальцев, собирающийся что-то ответить, замолкает.

— Тогда ты нам чего-то спой, правильное, — подначивает меня Потапенко.

Задумчиво перебираю струны. Пронзительные аккорды разрывают тишину ночи, и уносятся вдаль, постепенно затихая в непроницаемой тьме. Только искры костра взлетают к небу, где светятся тусклые огоньки далеких звезд, разбавляя черную мглу мягким сиреневым светом.

— Шелестов, может, ты действительно нам сыграешь и что-нибудь споешь? — спрашивает Аня.

— Да, Лех, давай, у тебя должно классно получиться, — поддерживает её Ваня.

— Хорошо, — соглашаюсь, — а что вам спеть?

— Про любовь можно? — робко просит Даша.

— Вот еще, — фыркает Волков, — вам, девкам, только сладкие сопли давай. Леш, лучше сбацай что-нибудь сильное, героическое, пробирающее до самой души.

— Героическое, говоришь? — задумчиво протягиваю я, перебирая в уме подходящие варианты. Исполнять что-то банальное и всем известное не хочется. Яркой кометой в сознании мелькает воспоминание об Афганистане. Сейчас я вас расшевелю. Эту песню я часто пел в компании сослуживцев, и она стала неофициальным гимном нашего разведвзвода.

Опять трогаю струны. Звучат первые аккорды любимой мелодии.

— Ребята, помните, мы изучали историю древнего мира в пятом классе?

Амосов и Волков поочередно кивают, остальные напряженно ждут продолжения. На лице Волобуева явственно проступает недоумение.

— А причем здесь это? — удивленно спрашивает он.

— Сейчас объясню. Я спою вам песню. Но сперва небольшое пояснение. В свое время я зачитывался историей Древнего Рима. В самом начале своего существования это был город, где каждый мужчина был воином. Служба в армии была обязанностью и почетной привилегией любого гражданина зарождающейся великой республики. Благодаря стойкости, воле, выучке и дисциплине своих солдат Великий Рим стал править большей частью античного мира. Его владения простирались от Британии, почти на всю Европу, также охватывая часть Северной Африки и Ближнего Востока. Правда, потом могучая республика стала империей, а через несколько веков одряхлела. Множество римлян вместо грозных воинов, наводивших ужас на соседние народы, выродились в высокомерных патрициев, погрязших в неге и разврате. Страну как раковая опухоль разъедала коррупция, сотрясали бунты легионеров и восстания провинций, преторианцы из личной гвардии императоров, превратились в заговорщиков, регулярно возводящих угодных им полководцев на трон. И Великий Рим пал под неистовыми ордами варваров.

Но тысячелетия его величия были обеспечены могучей армией — непобедимыми легионами, ставших нерушимой преградой для толп дикарей.

Шестой легион «Феррата» был создан Гаем Юлием Цезарем. Это были поистине стальные люди, готовые любой ценой выполнить приказ командования. Они дрались в Испании, Сирии, Греции и даже Армении, наводя ужас на противников стойкостью, железной дисциплиной, идеальной выучкой и стальной волей. Враги боялись и уважали легионеров «Феррата». Именно на таких солдатах, сражающихся и гибнущих за свою Империю, держалась вся мощь Великого Рима. Пока они были живы и противостояли варварам, потомки Ромула и Рема могли спать спокойно.

И моя песня будет об этих стальных солдатах, умиравших во имя империи. И пока между Римом и ордами варваров стоит хотя бы один легион, империя будет жить.

Первые два куплета текста сочинил еще в 60-ых годах, чешский писатель Йозеф Томан, остальные дописали наши археологи, участвующие в раскопках Херсонеса.

Пальцы бегают по гитаре, заставляя её взрываться гремящей мелодией. Ребята замирают в ожидании.

Мой голос взлетает в ночное небо, растворяясь среди звезд. Возникает ощущение, что даже пламя бьется в неистовстве под звуки марша легендарного легиона.

Начинаю тихо, постепенно усиливая голос:

На лицах завороженных песней ребят пляшут темные блики костра. Они даже дышать перестали, вслушиваясь в каждое слово.

Беззвучно шевелятся губы Паши Амосова, повторяя слова гимна. Тихонько подпевает Волков. Задумчиво наклонив голову набок и укутавшись в покрывало, слушает песню Аня.

Подошедший наставник, вспоминая о чем-то своем, тяжело вздыхает, и отводит глаза. На его челюстях буграми перекатываются желваки, грозя порвать кожу, а взгляд, устремленный вдаль, приобретает знакомый стальной блеск. В глазах Вовы Потапенко, напряженно вслушивающегося в каждое слово, сверкают искорки костра.

Завершающий куплет, точно повторяющий первый, подпевают все ребята. Заканчиваем мы хором.

Гитара замолкает. Несколько секунд над поляной царит молчание. И только громко трещат ветки, обугливаясь в пламени костра.

— А что потом произошло с шестым легионом? — нарушает молчание Паша.

— Точно неизвестно. По одним источникам был расформирован. По другим — пал в бою. Во всяком случае, в конце 4-го, начале 5-го века нашей эры, когда Рим приходил в упадок, его уже не существовало, — отвечаю я.

— Понятно, — вздыхает Амосов.

— Леша, а можно тебя на пару минут? — интересуется Аня. В зеленых глазах девушки отражаются отблески пламени, белое лицо с тонкими чертами оттеняют длинные волосы цвета воронова крыла. Ночной полумрак нежно окутывает её стройную фигурку, придавая Николаенко особое очарование.

— Конечно, — я встаю, и подаю девушке руку. Она опирается на неё и поднимается, поддерживая ладошкой уголки покрывала на плечах. Серега, улыбаясь, подмигивает мне. Потапенко показывает большой палец. Аня уходит вперед, и я украдкой грожу ухмыляющимся парням кулаком, затем разворачиваюсь и догоняю зеленоглазку.

Помогаю Николаенко спуститься с крутого бережка вниз, на небольшой пляж перед речкой. Потом Аня расстилает покрывало на толстом бревне, предлагая мне усесться рядом.

— Знаешь, я так бы часами смотрела на звезды и речку, — журчит её звонкий голосок, — Когда я была маленькой, меня папа пару раз брал с собой на рыбалку с ночевкой. Мама тогда была в командировке, а я сама напросилась. И мы так и сидели, он с удочкой, а я рядом. И смотрели на воду и звезды. Так хорошо было.

— Понятно, а я к рыбалке равнодушен. Не знаю, почему. Может просто усидчивости не хватает. Не могу так часами просиживать, — признаюсь я.

— Знаешь Леш, а ведь мне Оля рассказала, что ты её вытащил из огня. Я сначала на тебя обиделась, что ты ничего не сказал. Но потом успокоилась, — признается Аня, — ты спас Ольку, девчонок… Я даже не представляю как, наверно, страшно, нырять в это огненное пекло и прорываться сквозь пламя к ним. Спасибо.

Нежные девичьи губы легонько прикасаются к моей щеке.

Чувствую, как лицо медленно заливается краской.

— Я вообще-то на подхвате был. Всё Зорин сделал, он дверь вышиб и девчонок за собой вел, — смущенно бурчу, отводя глаза.

— Леш, а всё-таки, ты почему нам не рассказал, что был на пожаре и спас девочек? — интересуется Николаенко, — Я…Я просто места себе найти не могла, когда узнала. Мы же с Дашкой переживали.

— А почему я должен был вам это рассказывать? Сказал же, что с детьми все в порядке, и хватит с вас, — на автомате озвучиваю свои мысли, и с ужасом понимаю, что говорю что-то не то.

Аня смотрит на меня. Изумрудные глаза девушки наполняются влагой. Вздернутый носик краснеет.

— Ты… — дрожащим голоском говорит она, — Какая же ты скотина Шелестов.

Николаенко резко разворачивается, и убегает наверх по склону.

Безумно хочется побежать за нею, обнять, крепко прижать Аню к себе, такую хрупкую, милую и желанную, зарыться ладонями в пышные черные локоны, прошептать «прости», и поцеловать страстно и нежно. Ведь Николаенко безумно нравилась мне и в той, прошлой жизни. Но я, как и всякий подросток, боялся себе признаться в этом. Боялся, что мои чувства вызовут вежливый холодный отказ или насмешку. Хотя зеленоглазка всегда была доброжелательна и ровна со всеми одноклассниками и со мною тоже. Но комплексы подростка логике не поддаются. Это чистые эмоции и страх, выплывающие из глубин подсознания.

И сейчас я, скрипнув зубами, остаюсь на месте. Но уже по другой причине.

«Это ещё ребенок, школьница, что ты от неё хочешь? Романтических отношений? Но я уже встречаюсь со Светой, так будет нечестно», — убеждаю себя. Ураган эмоций, бушующий внутри, заставляет сорваться и побежать за зеленоглазкой, а разум усилием воли давит эти порывы.

Но сердцу не прикажешь. И душу щемящей удавкой захлестывает волна светлой печали по несбывшейся мечте и не состоявшейся любви…

Так я думал тогда, стоя на белом песке, созерцая черную гладь воды и безмолвные сиреневые звезды, дружелюбно мерцающие в холодном ночном небе.

— Дядя Толя, мы здесь будем кино снимать? — подросток в пионерском галстуке и пиджаке с любопытством осматривает небольшую лесную полянку.

— Здесь, — подтверждает невысокий худощавый мужчина с черными вьющимися волосами и квадратной челюстью, одетый в клетчатую рубашку, потертые и мешковатые серые брюки. Он улыбается, но выпуклые светло-голубые глаза остаются холодными и цепко следят за пареньком.

Мужчина закрепляет веревку на толстой ветке дерева, делает петлю, затем пододвигает обрезок толстого бревна и предлагает мальчику встать на него. Тот послушно становится на дерево. На его шею набрасывается петля. Подросток покорно позволяет дяде Толе затянуть узел.

Чернявый резко выбивает опору из-под его ног. Мальчик хрипит и дергается в петле.

— Дядя Толя не надо. Снимите меня. Я передумал, сними… — сипит он, суча ногами. Пальцы лихорадочно вцепляются в веревку, в последней попытке ослабить удушающий узел.

Маньяк, радостно оскалившись, бросается к отложенной в стороне камере. «Кварц» жужжит, беспристрастно фиксируя круглым объективом агонию ребенка. По телу парня пробегают судороги, лицо синеет, глаза выпучиваются, штаны в районе паха намокают.

Чернявый уже не может сдерживаться. Его лицо перекашивается в сладострастной гримасе. «Дядя Толя» постанывает, совершая движения тазом и энергично поглаживая пальцами ширинку.

«Млять, да он обкончался», — брезгливо отмечает частичка моего сознания, наблюдающая за процессом. Затем посиневшего подростка снимают с петли. В руках у чернявого появляется топор. Блестящее лезвие с противным хрустом врубается в тело ребенка…

Картинка пропадает, сменившись черной пустотой. И появляется другая. На лесной поляне пожилой мужчина терзает обнаженное тело маленькой девочки. Оскалившись в злобной гримасе, он рубит бездыханную малышку кухонным ножом, кусает и грызет белеющее в сумерках тело, капая слюной на жертву. В глазах маньяка плещется безумие. Мучитель с упоением потрошит истерзанное тело девочки. Застывшие глаза, наполненные предсмертной мукой, маньяк выкалывает острием ножа. Затем потрошитель деловито складывает в баночки окровавленные внутренности ребенка, аккуратно вытирает руки тряпочкой и засовывает емкости обратно в свой потертый портфель. И спокойно уходит с поляны, оставляя за спиной изрезанное и истерзанное тело девочки.

Просыпаюсь я, от того, что моё плечо трясет здоровенная лапа.

— Леша, вставай, через сорок минут выезжаем, — слышу голос Мальцева — Да что с тобой такое? Ты же весь мокрый. Заболел?

Открываю глаза, вижу склонившееся надо мною обеспокоенное лицо Сереги.

— Со мной всё в порядке, сейчас поднимусь, — отвечаю товарищу, — пара секунд.

Обессилено откидываюсь на подушку, смежая веки. Снова переживаю увиденное во сне, давя приступы ярости. Уродов я узнал моментально. В моей прежней жизни их кровавые дела гремели по всему Союзу. И сейчас есть шанс избавить от издевательств, мучений и смертей десятки жертв кровавых маньяков. И поэтому в голове раненой птицей судорожно бьется навязчивая мысль: «Сливко и Чикатило надо убить».