Битва за Севастополь. Последний штурм

Глава 5. Так называемая «Эвакуация»

30 июня

В ночь на 30 июня Военный совет Черноморского флота, а также штабы Приморской армии и береговой обороны перебрались на 35-ю батарею. Как отмечал генерал П.А. Моргунов, адмирал Ф.С. Октябрьский «очень переживал, как и все мы, и не мог скрыть свое плохое настроение»[396]. Угнетенное состояние командующего флотом отмечал и член Военного совета дивизионный комиссар Н.М. Кулаков. Отправляясь на запасной командный пункт, адмирал Ф.С. Октябрьский спросил его:

– Ты считаешь, что дело идет к развязке?

– Получается так, Филипп Сергеевич, и мы уже не можем этого изменить[397], – ответил комиссар.

Началась подготовка к эвакуации, с фронта приказом без объяснения причин отозвали командиров дивизий и военкомов. Решение об отзыве командного состава сыграло самую пагубную роль в состоянии обороны. В 1989 г. бывший политрук Е.А. Звездкин, не получивший возможность выступить на военно-исторической конференции, написал письмо в ее президиум. В нем, в частности, говорилось, что «главная причина трагедии в том, что произошло нарушение управления войсками армии, которое началось 29 июня и закончилось 30 июня 1942 года массовым, беспорядочным отходом армии с оборонительных рубежей на мыс Херсонес. Штаб СОРа (Васильев и Штейнберг) 29 июня передали всем частям распоряжение: «Всему высшему и старшему офицерскому составу, а также штабам к исходу дня 29 июня быть на 35-й батарее для эвакуации». Это распоряжение вызвало цепную реакцию: за высшим и старшим офицерским составом последовал средний и младший состав. Войска, оставшиеся без своих начальников, не зная, что для них эвакуации не будет, начали толпами уходить на Херсонес вслед за своим начальством. На Херсонесе их никто не ждал, никто не встречал, не учитывал, т. к. весь офицерский состав был в переполненном до отказа подземелье 35-й батареи, где они ожидали эвакуации»[398].

В результате прорыва противником рубежа по Сапун-горе и выс. Карагач, а также высадки им десанта через Северную бухту положение Севастополя стало критическим. Но говорить о безнадежности положения было еще рано. К началу боев 30 июня сектора СОРа заняли следующие рубежи обороны:

– I сектор (остатки 388-й дивизии, 109-я дивизия и 9-я бригада морской пехоты): выс. 85, 2 – Балаклавское шоссе – ветряк ЦАГИ – восточнее Георгиевского монастыря;

– II сектор (386-я дивизия, 7-я бригада морской пехоты, часть 142-й бригады): от Английского кладбища (искл.) до истоков Хомутовой балки;

– III сектор (остатки 25-й дивизии, 3-го полка морской пехоты и некоторые подразделения 138-й бригады): от редута «Виктория» до Английского кладбища;

– IV сектор (остатки 95-й дивизии, 79-й и 138-й бригад и 2-го полка морской пехоты): от южного берега Северной бухты через Камчатский люнет и Малахов курган до редута «Виктория»[399].

В резерв были выведены сводный полк береговой обороны (находился в самом Севастополе), один батальон 142-й бригады, один батальон из частей летного состава, один из химических и специальных частей береговой обороны и еще три – из различных частей Приморской армии.

К утру в районе 35-й батареи было сосредоточено большое количество артиллерии, оставшейся без боеприпасов. Часть из них была поставлена на позиции в готовности открыть огонь, когда поступят снаряды. Продолжали действовать еще 5 батарей береговой обороны – № 35, 8, 18, 14, 701. Некоторые из них в ходе отступления советских войск предшествующим днем оказались в непосредственной близости от передовой и теперь изготавливались для ведения огня по наземным целям. Также в район 35-й батареи и мыса Херсонес стали свозить раненых, к утру 30 июня их здесь уже насчитывалось несколько тысяч. Возможностей оказать им соответствующую медицинскую помощь и эвакуировать на Большую землю уже не осталось.

Северный сектор

Схемы № 11 и № 12

В ночь на 30 июня Абве-группой-201 была проведена частная операция в полосе наступления 16-го пехотного полка 22-й дивизии. Из числа военнопленных были подготовлены две группы, каждая состояла из одного офицера и 11 солдат. Первую, набранную исключительно из грузин, возглавил Р. Мачавариани, вторую – из русских, грузин, армян, черкесов и осетин – обер-лейтенант Киресашвили. Их переодели в форму Красной Армии, и они должны были представляться как патруль НКВД. Общее командование осуществлял обер-лейтенант Шлегель.

Перед группами была поставлена задача очистить Килен-балку от укрывшихся в ней бойцов и команидров и тем самым облегчить 16-му полку дальнейшее наступление. Операция прошла почти без потерь, если не считать 4 раненых, удалось добиться существенного успеха. Первая группа взяла в плен 55 бойцов и 4 командиров, вторая – 16 бойцов. Среди них оказался начальник штаба 345-й дивизии майор В.Г. Писменный[400].

В 9.30 батальоны 24-й дивизии возобновили наступление. Для советской обороны наиболее уязвимыми были два участка – у Килен-балки и у Хомутовой балки. В первом случае противник вел бой уже внутри тылового рубежа, успешно прорываясь внутрь крепости. Во втором случае ось немецкого наступления пролегала между тыловым рубежом обороны и сапунгорским. Здесь для противника сохранялся шанс нанесения рассекающего удара с быстрым выходом к м. Херсонес.

За ночь с 29 на 30 июня 50-я дивизия на фронте своей обороны не отмечала никаких особенных изменений. Только артиллерийский обстрел был более оживленным, чем за последние дни, и авиация чаще, чем обычно, бомбила передовые линии. В 3.20 наблюдатели отметили «огромный взрыв в районе северной оконечности Чертовой балки, большой отрезок скалы взлетел на воздух и закрыл видимость на километр». Поначалу немцы предположили, что взрыв был следствием налета авиации, во время которого одна из бомб вызвала детонацию[401].

Действительность оказалась гораздо более трагической, породив одну из мрачных и до сих пор болезненных тем в истории последних дней обороны Севастополя. Широкая советская общественность узнала о них из нескольких предложений, опубликованных в послевоенных воспоминаниях Э. фон Манштейна. В его изложении события выглядели так:

«Рано утром 29 июня должно было начаться генеральное наступление на внутреннюю часть крепости… Уже 28 июня 50-й дивизии удалось форсировать реку Черная в нижнем течении и занять Инкерман. Здесь произошла трагедия, показавшая, с каким фанатизмом боролись большевики. Высоко над Инкерманом поднималась длинная, уходящая далеко на юг скалистая стена. В этой стене находились огромные галереи, служившие в Крыму винными погребами для заводов шампанских вин. Наряду с большими запасами этого напитка большевики создали здесь склады боеприпасов; кроме того, эти помещения использовались ими для размещения тысяч раненых и бежавшего гражданского населения. Когда наши войска прорвались в населенный пункт Инкерман, вся скала за населенным пунктом задрожала от чудовищной силы взрыва. Стена высотой примерно 30 м обрушилась на протяжении 300 м»[402].

Подрыв штолен в Инкермане оставил свой след в немецких оперативных документах того времени. В записях оперативного отдела штаба 50-й дивизии, касающихся 30 июня, говорится: «День… начался мощным громовым ударом, услышанным на всем участке LIV армейского корпуса. Около 2 часов 30 минут 300-метровый участок Инкерманской скалы, где имелись штольни, был разрушен в результате сильного взрыва. Скальная стена высотой в 30 м обрушилась вниз, куски скал летят по воздуху, как снаряды, каменные лавины низринулись в долину. Несколько солдат 122-го пехотного полка ранено. Как эхо, за самым первым взрывом последовал ряд взрывов от детонации. Затем взорванная скала окуталась облаком дыма и пыли. Зверский поступок в течение нескольких секунд унес бесчисленные человеческие жизни. В подземных залах, кроме оружейных складов, находились тысячи раненых защитников крепости и тысячи гражданских лиц, в большинстве женщины и дети»[403]. К сожалению, здесь не указан источник первичной информации. Поэтому остается неизвестным, как немцы получили сведения, что при взрыве погибли люди.

Но люди действительно погибли, и в первую очередь гражданские лица, нашедшие, как им казалось, надежное укрытие в штольнях фабрики шампанских вин. О намеченном взрыве расположенных неподалеку артиллерийских складов их, по-видимому, никто не предупредил. Поэтому взрыв привел их в состояние паники и привел к массовой гибели людей.

В.С. Ленёва (Котлярова) события той ночи запомнила так: «Не передать словами, что это было! Варфоломеевская ночь! Все тряслось, как при землетрясении. Люди падали… Я потянулась за глотком воздуха и прильнула к небольшой щели. Увидела, как на моих глазах раздвигаются скалы, откалываются каменные глыбы и вся лощина покрывается валунами. Прошло немало времени, пока я услышала, что кто-то меня зовет: «Валя Котлярова!» Это были мама и сестры. Они оказались в подвале, где взрывались бутылки с шампанским, по колено в вине. Стали искать папу. Его завалило камнями. Там, на месте, он и погиб. Потом снова голоса, думали, нас откапывают. Оказалось, немцы…» Другой очевидец, С.З. Крупенко, расссказывала: «Потом ночь, взрыв. Обезумевшая толпа бросилась к выходу, а он оказался заваленным. С нижней штольни хлынуло вино, его было так много, что мы продвигались по колено в шампанском. Люди падали, многие уже не могли подняться. Помню, что рухнула стена и придавила тяжелораненых…» Е.А. Рогулина в 1942-м была еще ребенком, находилась в штольнях вместе с матерью и младшим братом. «Взрыв раздался ночью, когда мы спали. Край штольни обвалился. Мама мочила тряпки, чтобы мы через них дышали. Сколько времени прошло, не знаю. Услышали немецкую речь, стали выходить. Что там творилось! Обезумевшие женщины ищут детей, дети – родителей. Крики. Плач. Еле-еле добрались до монастыря. Несколько дней лежали пластом. Братик младший, надышавшись газом, так и не пришел в себя, умер»[404].

Особое внимание этому сюжету уделил известный советский писатель В.В. Карпов, работая сначала над журнальной, а затем над книжной версией своего повествования, посвященного генералу И.Е. Петрову. Он разыскал одного из главных участников – бывшего воентехника 2 ранга П.П. Саенко, начальника отдела хранения боеприпасов в 1942 г., который поведал ему свою версию произошедшего.

По словам П.П. Саенко, его вызвал к себе начальник тыла флота адмирал М.Ф. Заяц и отдал приказ на подрыв складов. «У тебя почти пятьсот вагонов боеприпасов и пороха. И если они попадут в руки фашистов, все это будет обращено против нас», – заявил адмирал[405]. Далее последовали указания, как нужно все взорвать и как при этом остаться в живых. После встречи с адмиралом П.П. Саенко вернулся обратно в Инкерман и стал готовить штольни к взрыву. Опытным путем была определена длина бикфордова шнура, необходимого для подрыва, для верности у штабелей были поставлены дублирующие мины с часовым механизмом. Ждали, когда из Инкермана отойдут оборонявшие его части 25-й дивизии и появятся немцы. «И вот настал момент, когда мы уже сами увидели фашистов. Большая их колонна остановилась вдоль речки Черной, и солдаты выпрыгнули из автомобилей и танков, пили воду, умывались, плескались. А справа от нашей высоты вдоль ската стояла колонна танков»[406].

Чтобы не рисковать всей своей группой, П.П. Саенко вызвал добровольцев. При нем остались старший техник-лейтенант Палей, красноармейцы Кондрашов, Брюшко и Гаврилюк. Остальной личный состав во главе с капитаном Ф.А. Зудиным был отправлен в тыл. По команде были подожжены бикфордовы шнуры, и подрывники «бросились бежать прочь от штолен через балку, на другую сторону». Не успели они пробежать и 400 м, как раздался взрыв. Вся группа П.П. Саенко, и он сам в том числе, была контужена.

Дотошный В.В. Карпов, сам фронтовик-разведчик, спросил, почему пришлось взрывать 500 вагонов боеприпасов, если защитники города испытывали острую в них нехватку. Бывший артиллерист П.П. Саенко объяснил это кажущееся противоречие тем, что на складах в большинстве своем хранились не те калибры, которые нужны сухопутной артиллерии, а те, которые подходят только для морских орудий[407]. Очень странное объяснение из уст артиллерийского специалиста, особенно если вспомнить, что адмирал М.Ф. Заяц опасался, что те же самые снаряды могут быть использованы немцами. Из объяснений П.П. Саенко получается, что хранившиеся в инкерманских штольнях боеприпасы не совсем подходили для советских орудий, но каким-то образом годились для немецких.

Рассказ П.П. Саенко в некоторых деталях подтверждается воспоминаниями бывшего командира 3-го дивизиона 99-го артиллерийского полка З.Г. Олейника. В самиздатовской книге он описал события следующим образом: «После двух подземных громадных взрывов в районе Чертовой балки в Инкермане стало темно от гари и пыли, трудно стало дышать. Сразу после случившегося позвонил командир 31-го стрелкового полка нашей дивизии подполковник Б.А. Лыков, который сообщил, что за полчаса до этого взрыва к его командному пункту подъехал грузовой «газик» с группой моряков. Ему представился старший группы воентехник 2 ранга начальник складского хозяйства П.П. Саенко и доложил, что имеет приказ командования подорвать штольни с взрывчатыми веществами и старым боезапасом… Уточнив у Лыкова, что в соседних штольнях, где ранее располагался 47-й медсанбат нашей дивизии, нет людей и наших бойцов, моряки протянули провода к заложенным ранее зарядам в двух штольнях. Контактной машинкой с автомашины подорвали штольни и уехали в Севастополь».

Бывший комендант береговой обороны П.А. Моргунов по поводу уничтоженных боеприпасов в своих воспоминаниях выразился так: «При отходе наших войск были взорваны запасной арсенал с взрывчатыми веществами и негодным боезапасом в Инкерманских штольнях…»[408] Получается, что в арсенале на протяжении многих лет хранили испорченные боеприпасы, так что подрыв стал своеобразным способом их утилизации. Однако если боеприпасы, складированные в штольнях Инкермана были уже негодными, то какая была необходимость их подрывать? Ведь немцы все равно не смогут их использовать. А проблема хранения потенциально опасных взрывчатых веществ легла бы на немецкое командование.

Действительно, к началу Великой Отечественной войны у пос. Инкерман существовало 27 штолен, из них 14 занимал «Шампанвинстрой», пять принадлежали арсеналу Черноморского флота, а оставшиеся были пусты. Очевидно, в них и разместили медицинские учреждения, Спецкомбинат № 2, а также гражданское население из города и окрестных деревень. Приближение линии фронта к Инкерману в 20-х числах июня вызвало беспокойство Городского комитета обороны – прежде всего судьбою предприятий, размещенных в этом районе, особенно когда 26 июня с командного пункта СОРа было получено сообщение, что противник вышел к Инкерману и взял под обстрел все подходы к Черной речке. На созванном совещании комитета обороны было принято решение: в связи с угрозой захвата города и по причине того, что люди остались без воды, необходимо срочно эвакуировать население из штолен в безопасное место. Таковым был признан район бухт Камышовая – Казачья.

Как уже говорилось, 27 июня на Спецкомбинат № 2 в качестве представителей городского комитета обороны отправились заместитель председателя горисполкома А.И. Степанченко и секретарь по кадрам Е.П. Гырдымова. Они должны были передать директору комбината Л.К. Бобровой принятое решение и помочь в организации эвакуации. Другим способом сделать это было нельзя, телефонная связь была нарушена, и все сообщение осуществлялось через курьеров и посыльных. Были проведены общее собрание работников и партийное собрание актива.

В ночь на 28 июня из штолен вывели первую группу в количестве нескольких сот человек. На плато их посадили в специально присланные автомашины. Вторую группу отправили в ночь на 29 июня. В ней было около 400–500 человек. По итогам эвакуации Спецкомбината № 2 было проведено совещание комитета обороны, на котором было отмечено, что, несмотря на все уговоры, в штольнях осталось еще около 250–300 человек, не желавших оттуда уходить[409]. Но и их также обещали эвакуировать, но не уточнили, как именно. Всего же было выведено около двух тыс. человек[410].

Где-то 27 или 29 июня в штольни арсенала, которыми заведовал воентехник 2 ранга П.П. Саенко, прибыли начальник артиллерийского отдела флота полковник Д.И. Мельханов, его заместитель майор И.Д. Ротштейн и уполномоченный Особого отдела капитан Ф.А. Зудин. Они должны были проверить готовность складов боезапаса к взрыву в случае, если противник окажется в непосредственной близости. Удостоверившись в полной готовности, командиры убыли, а капитан-особист остался помогать П.П. Саенко выводить людей[411].

В воспоминаниях бывшего военкома арсенала и гарнизона Сухарной балки А.М. Вилора говорится, что он лично получил от полкового комиссара Г.И. Рябогина письменное указание от Военного совета флота о подрыве штолен в Инкермане. А.М. Вилор уже под обстрелом противника, потеряв по дороге трех человек, прибыл в арсенал вместе с двумя краснофлотцами и еще раз проверил у П.П. Саенко готовность к подрыву. Перед уходом обратно в город он дал указание оставить в штольнях только тех, кто необходим для минирования и подрыва. Остальной личный состав предполагалось направить на бывшую батарею № 24, а вольнонаемных отпустить домой или перевести в Спецкомбинат № 2. При этом всех находящихся в штольнях, включая раненых и медперсонал, предупредили, чтобы они не выходили наружу во время взрыва.

Выполнив поручение, А.М. Вилор вернулся на командный пункт тыла флота, расположенный на улице Ленина, и доложил о выполнении поручения комиссару Г.И. Рябогину. Выслушав доклад, военком тыла сообщил, что все отправляются на 35-ю батарею, а старшим остается полковник Д.И. Мельханов. Взрыв был произведен П.П. Саенко, когда в балку вошли немецкие части, о чем тот сам доложил полковнику Д.И. Мельханову, батальонному комиссару В.М. Карасеву и А.М. Вилору. Доклад П.П. Саенко был подтвержден капитаном Ф.А. Зудиным[412]. Судя по рассказу А.М. Вилора, группа командиров и старшин во главе с начальником артиллерийского отдела осталась на 24-й батарее. В их распоряжении был катер, но воспользовались ли они им, неизвестно. Полковник Д.И. Мельханов числится в списках пропавших без вести.

Есть сведения, что 47-й медсанбат, размещавшийся в инкерманских штольнях, был вывезен буквально перед самым вторжением немцев. Тяжелораненых и носилочных погрузили на подручный транспорт, идущий в Камышовую бухту, тех, кто нуждался в срочной эвакуации, доставили на Херсонесский аэродром для последующей отправки на Большую землю. Ходячих раненых распустили, предоставив каждого своей судьбе. В район предполагаемой эвакуации они добирались своими силами[413].

Взрыв дезорганизовал немецкое наступление на этом участке и нанес противнику потери. От него пострадали батареи 197-го дивизиона штурмовых орудий, накрытые взрывом в Инкерманской долине. «Никто… не забудет тот день, когда русские на глазах взорвали «инкерманский» ДОТ вместе с его гарнизоном и госпиталем[414]. Пехота 123-го полка не пострадала, только солдаты в мгновение ока стали белыми, словно мельники. Оправившись от потрясения, артиллерия 50-й дивизии возобновила обстрел дорог и ближнего тыла, особенно по Килен-балке в районе южнее ПМ 075, старясь сорвать перевозки.

С наступлением рассвета 50-я дивизия перешла в наступление уже по всему фронту. Для дальнейших действий боевые группы получили новые указания: 1-я должна продвигаться вдоль левой разграничительной линии дивизии на ПМ 079, в то время как 2-я заканчивала зачистку Каменоломного оврага, после чего, действуя через ПМ 070, выходит к ПМ 079, где сменяет 1-ю группу.

С утра 31-й полк 24-й дивизии перешел в наступление тремя батальонами в западном направлении и быстро сломил относительно слабое сопротивление противостоящих ему войск. В 7.30 2-й батальон 31-го полка захватил здание Школы оружия и при поддержке 3-го батальона занял два дома, расположенных в 300 м западнее ПМ 074. Все еще не желал сдаваться гарнизон тоннеля, но противник не позволял ему вырваться на поверхность, по-прежнему удерживая оба выхода из него под пулеметным огнем. Утром к уничтожению гарнизона подключились саперы, к полудню удалось взять в плен до 300 красноармейцев и матросов. По сообщениям военнопленных, в тоннеле еще осталось несколько человек, преимущественно из состава экипажа бронепоезда «Железняков». Они не собирались сдаваться в плен и были намерены сражаться до последнего.

К 8.30 22-я дивизия отрапортовала о занятии Камчатского люнета и ПМ 080. При поддержке авиации в первой половине дня полки соединения генерала Л. Вольфа вышли на рубеж: противотанковый ров западнее Малахова кургана – пересечение рва с Лабораторным шоссе (ПМ 076). Сопротивление перед фронтом соединения было слабым, но противник продвигался вперед со всей осторожностью. После полудня части дивизии предприняли наступление на Корабельную сторону в направлении Южной бухты, где встретили серьезное сопротивление советской пехоты. Но поддержка ее со стороны артиллерии и минометов была слабой. Тем не менее захватить городские кварталы Корабельной стороны с ходу полки 22-й дивизии не сумели.

В 9.00 части 24-й дивизии завязали бой за Малахов курган. Вокруг высоты оборону с утра 30 июня держали остатки 79-й бригады, 2-го Перекопского полка (на левом фланге), отдельный батальон Черноморского флотского экипажа (на правом фланге). На самом кургане располагались огневые позиции береговой батареи № 701 и остатков 134-го артполка.

Малахов курган, по немецкому описанию, представлял собой хорошо укрепленную, оборудованную по последнему слову техники господствующую над городом высоту. Вооружение его защитников составляли два 152-мм орудия со щитами, четыре крупнокалиберных пулемета в бетонированных двориках, три полевых орудия и несколько минометов. Под курганом находились бетонированные помещения для личного состава, склады для боеприпасов и продовольствия[415].

Противник направил через курган части 24-й дивизии для прорыва в город. Начался упорный бой, моряки и красноармейцы отбили несколько атак, мужественно удерживая занимаемые позиции. Командир батареи № 701 капитан-лейтенант А.П. Матюхин поддерживал пехоту огнем единственного оставшегося исправным орудия, пока не закончились снаряды. Вскоре до двух рот противника прорвались на курган, завязав неравный бой в его глубине. В ночь на 1 июля остатки гарнизона Малахова кургана во главе с майором В.Ф. Моздалевским прорвались в город и в дальнейшем отошли к мысу Херсонес. В 15.45 командир 24-й дивизии генерал Х. фон Теттау сообщил о взятии Малахова кургана и получил поздравления от командира LIV корпуса[416].

После уничтожения оборонявшихся групп восточнее Килен-балки южнее ПМ 075 группа Фибанна из 50-й дивизии (1-я группа) атаковала советские позиции на ПМ 079 и в жестоком бою захватила его. Пехотный 121-й полк двигался справа от группы Фибанна уступом назад, 123-й полк соответственно слева, направляясь в юго-западном направлении.

Тем временем 132-я дивизия обоими полками атаковала противотанковый ров, в кровопролитном бою захватила его и продолжила движение в западном и юго-западном направлениях. К 16.30 она вышла на линию высоты западнее Лабораторного шоссе – выс. 117, 0. Перед выс. 117, 0 немцы были вынуждены остановиться, так как она оказалась занятой советскими войсками, приготовившимися к бою на хорошо оборудованных позициях. Первая атака, предпринятая одной лишь пехотой, была легко отражена. Пришлось немцам подтягивать подкрепления и вызывать огонь дивизионной артиллерии. Вторая атака проводилась после обстрела высоты и при поддержке штурмовых орудий. Только после этого противник смог переломить ход боя в свою пользу и занять высоту[417].

К вечеру немецкие дивизии вышли на ближние подступы к Севастополю. К городским окраинам были направлены усиленные разведывательные группы, чтобы выяснить, насколько упорным может оказаться сопротивление отступающих войск Приморской армии. Противник не исключал, что значительная часть армии отойдет в город, превратив его в один большой опорный пункт, и главное сражение развернется внутри городских кварталов. В соответствии с решением командира LIV корпуса 50-я дивизия совместно с 22-й и 24-й дивизиями изготовилась к зачистке Корабельной стороны[418].

Уже вечером 132-я дивизия продолжила идти вперед. Сплошного фронта перед ней теперь не было, большая часть пути пролегала по уже не занятой никем местности, и только в отдельных пунктах приморцы еще пытались оказать сопротивление. Противник по-прежнему проявлял осторожность: встречая перед собой устойчивую оборону, он немедленно вызывал помощь артиллерии и авиации и только при их поддержке возобновлял атаки. К вечеру левый фланг дивизии вышел на дорогу Николаевка – Севастополь. В 22.00 немцы ворвались в дома, расположенные у выс. 130, 0. Соответственно 97-й полк к наступлению сумерек вышел на линию перекресток в 250 м северо-западнее выс. 94, 0, а 72-й полк двумя батальонами вышел к выс. 130, третьим – северо-западнее урочища Максимова дача.

Южный сектор

Схема № 12

После артиллерийской подготовки в 12.00 противник прорвал нашу оборону в районе хутора Максимовича, где оборонялись части 9-й бригады морской пехоты, и стал распространяться на Николаевку и Хомутову балку. Вскоре были замечены немецкие части, двигающиеся к Лабораторной балке, Английскому кладбищу, Малахову кургану.

К полудню оборонявшийся около д. Николаевка 2-й дивизион 953-го артполка расстрелял все свои снаряды, и его командир майор М.К. Норенко приказал уничтожить орудия, а артиллеристам отходить на запад. Закончились снаряды и на батарее № 19. Ее личный состав привел свои орудия в негодность и отошел на мыс Фиолент и к 18-й батарее. Здесь он занял сухопутную оборону, а орудия 18-й батареи в течение дня вели огонь из Юхариной балки по наступавшим в ее направлении румынским войскам.

Первая атака 28-й дивизии на Английское кладбище, предпринятая еще вечером предшествующего дня, не привела к желательному для противника результату. Советские войска оказали немецким полкам достойное сопротивление, заставив их отступить. Новая атака последовала в утренних сумерках 30 июня. В ожесточенных схватках 420-му пехотному полку, обладавшему полным огневым превосходством, удалось выбить оборонявших Английское кладбище бойцов и командиров. Несмотря на последовавшие вскоре серьезные артиллерийский и минометный обстрелы и неоднократные контратаки советских войск, немцы смогли удержать захваченные позиции до подхода частей 132-й дивизии. После полудня 28-я дивизия получила возможность продвигаться дальше на запад.

В это же время 170-я дивизия своим передовым 105-м полком продвинулась вперед, намереваясь отрезать всю советскую группировку, оборонявшую район Балаклава – Карань. Такая возможность представилась немцам во второй половине дня, когда 105-й полк, передав румынам свои позиции, двинулся в район Георгиевского монастыря. В течение ночи на 30 июня 18-я румынская дивизия сменила немецкие 401-й и 83-й полки. Высвободившиеся силы генерал Ф. Мюллер-Гебхард направил через деревню ПМ 018, оставленную советскими войсками, на запад вплоть до железнодорожной ветки, где сомкнулся правым флангом со 105-м полком.

Напомним, что 30 июня главным направлением наступления частей XXX корпуса стал мыс Херсонес. Его дивизии двигались широким фронтом южнее противотанкового рва, сбивая малочисленные группы красноармейцев и матросов, оказывавших сопротивление на промежуточных рубежах, и захватывая немногочисленные дзоты и другие полевые укрепления. Особенно сильным было сопротивление на левом фланге, где остатки 109-й дивизии пытались удержаться у кромки моря.

После полудня генерал М. Фреттер-Пико получил приказ из штаба 11-й армии развернуть одну из своих дивизий на север и атаковать в направлении Карантинной бухты. Этот маневр должен был отрезать советские части, оставшиеся в городе, от мыса Херсонес. Командир XXX корпуса выделил на указанное приказом направление 28-ю дивизию.

К вечеру дивизии ХХХ корпуса достигли линии выс. 51, 9 – восточнее ПМ 04 и ПМ 05 – восточнее хутора Бермана – ПМ 07 и ПМ 06[419]. По итогам дня у генерала М. Фреттер-Пико сложилась следующая картина. Советские войска спешно покидали свои позиции и отходили на запад. Все свидетельствовало в пользу того, что воля обороняющихся сломлена и серьезного сопротивления ждать уже не приходится. 105-й полк сравнительно легко занял гору с ветряком ЦАГИ. Забравшиеся на ее вершину наблюдатели не увидели перед фронтом полка никаких советских частей. Они допускали, что они уже очистили район Балаклавы и высоты к западу от нее или же собираются очистить в ближайшее время. На этом направлении воля к сопротивлению также представлялась сломленной[420]. Для захвата Балаклавы ушла румынская 1-я дивизия. В дальнейшем она должна была составлять второй эшелон XXX корпуса.

Немецкие наблюдатели были правы, советских войск в Балаклаве уже не было. К рассвету 30 июня 456-й полк покинул город и маршем направился к Георгиевскому монастырю. Здесь бойцы спешно оборудовали позиции, готовясь к отражению атак противника. Немцы не заставили себя долго ждать. Батальоны вступили в бой, не позволяя противнику прорваться к морю и вдоль берега к мысу Херсонес. На плохо оборудованных позициях, под ударами авиации и артиллерии, в непрерывных атаках противника 456-й полк понес большие потери.

Был отрезан и окружен 602-й полк 109-й дивизии, командир его, подполковник П.Д. Ерофеев, заменил убитого пулеметчика и передал по рации: «Я нахожусь в окружении, но отчаянно отбиваемся. Прощайте, друзья! Умрем, но не сдадимся!»[421] Исполнить свое обещание подполковник не смог – в конце боя он оказался в плену.

Однако вернемся к событиям 30 июня. Уход 28-й дивизии на север в сторону Карантинной бухты привел к образованию бреши в боевых порядках XXX корпуса. Чтобы ее закрыть, был форсирован марш полков 72-й дивизии, которые должны были встать между 170-й и 28-й дивизиями. Уже вечером передовой 124-й полк вышел на линию, прежде занимаемую соединением генерала Й. Зиннхубера. Так как в его дивизию входили сильно потрепанные в предшествующих боях полки, то командир XXX корпуса обратился в штаб армии с просьбой подчинить ему 57-й полк. Он должен был составить своеобразный резерв за боевыми порядками 72-й дивизии. Перед немецкими войсками теперь стояла задача: не допустить, чтобы разбитые части Приморской армии успели создать новую линию обороны[422].

Вскоре после наступления рассвета на 35-й батарее встретились генералы И.Е. Петров и П.А. Моргунов. Они обменялись мнениями о ситуации на фронте, потом поднялись на одну из орудийных башен и долго смотрели на расстилавшийся далеко на востоке город. Над ним распростерлось зарево пожаров, отовсюду долетали звуки взрывов и выстрелов. Генералы долго молчали, а потом И.Е. Петров вдруг произнес, что «в самый трудный свой час человек способен подняться над собой, стать выше своей судьбы»[423]. Что этим хотел сказать командарм, генерал П.А. Моргунов не спросил, но произнесенные слова запомнил.

В 5.40 командование СОРа отправило короткую телеграмму в адрес наркома ВМФ и в Генеральный штаб. В донесении говорилось о создавшейся к утру обстановке и о переводе командных пунктов СОРа, Приморской армии и береговой обороны на 35-ю батарею. Хотя положение стало угрожающим, о необходимости готовить и проводить эвакуацию вновь ничего сказано не было.

Утром 30 июня в настроениях командования СОРа, судя по всему, наступил трагический перелом. Адмирал Ф.С. Октябрьский разуверился в способности Приморской армии удержать Севастополь. Он решил, что организованная оборона далее невозможна и дальнейшее продолжение сопротивления грозит уничтожением и пленением войск, и в первую очередь командования. Поэтому в 7.15 30 июня 1942 г. вице-адмирал Ф.С. Октябрьский и член Военного совета дивизионный комиссар Н.М. Кулаков отправили новую телеграмму следующего содержания: «Тт. Буденному, Исакову. Противник ворвался с северной стороны на Корабельную сторону. Боевые действия принимают характер уличных боев. Оставшиеся войска сильно устали, ярко выражая апатию. Резко увеличилось количество самоутечки, хотя большинство продолжает героически драться. Противник резко усилил нажим авиацией, танками, учитывая сильное снижение нашей огневой мощи; надо считать, что в таком положении мы продержимся максимум два-три дня.

Исходя из конкретной обстановки, прошу вас разрешить мне в ночь с 30.06 на 1.7.1942 года вывезти самолетами 200–250 человек ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся, самому покинуть Севастополь, оставив здесь своего заместителя, генерал-майора Петрова»[424].

Насколько можно судить, решение о частичной эвакуации, в первую очередь командования флота и армии, адмирал Ф.С. Октябрьский принял вечером 29 июня или в ночь на 30 июня. В пользу этого утверждения можно привести следующие факты:

– прибывшие ночью 29 июня подводные лодки Л-23 и Щ-209 распоряжением командующего флотом должны были после разгрузки выйти в район 35-й батареи и ждать особого распоряжения. По утверждению работника штаба флота лейтенанта В.С. Дондукова, доставившего пакет с распоряжением командиру Щ-209, в нем были заранее составленные списки на эвакуацию комсостава;[425]

– в этот же день в Севастополе был оставлен один из прилетевших с грузом самолетов «Дуглас», поставлен в отдельный капонир, в его кабине постоянно находился в готовности к взлету экипаж;

– были задержаны сторожевые катера СКА-021 и СКА-0101 (укрыты в Камышовой бухте);

– утром 30 июня началась очистка помещений 35-й батареи от посторонних военных и гражданских лиц, осуществлявшаяся силами группы особого назначения (командир – старший лейтенант В.К. Квариани)[426]. О связи этих действий с готовящейся эвакуацией говорит то, что в дальнейшем именно этому отряду доверили охрану и сопровождение командования к местам посадки;

– как свидетельствовали многие командиры, уже с утра 30 июня начался отзыв командного состава с фронта.

Подготовку к несанкционированной эвакуации до получения официального разрешения держали в секрете. Поэтому причины вызова командирам не объяснялись. И те, отбывая в штаб армии, командование своими соединениями, разумеется, никому не передали.

Решение адмирала Ф.С. Октябрьского на эвакуацию поддержал маршал С.М. Буденный, в то время – командующий Северо-Кавказским фронтом. От своего имени он доложил в Ставку, что Приморская армия истощена непрерывными боями, боеспособность войск сильно упала, а новых подготовленных оборонительных рубежей Севастопольский оборонительный район больше не имеет. Осознавал всю критичность ситуации и нарком ВМФ адмирал флота Н.Г. Кузнецов. Поэтому они однозначно выступили за срочную эвакуацию войск СОРа на Большую землю.

Впрочем, приготовления и частичная эвакуация начались еще до получения разрешения на нее. В ночь на 30 июня самолеты Особой авиагруппы в последний раз вылетели на штурмовку и бомбардировку войск противника. А с рассветом 6 Як-1, 7 Ил-2, 2 И-153 и по одному ЛаГГ-3, И-16 и И-15бис вылетели с Херсонесского аэродрома в Анапу. На одном из «яков» в качестве пилота отправился на Большую землю командующий ВВС СОРа генерал-майор В.В. Ермаченков. Как вспоминал впоследствии один из летчиков группы, В.И. Раков, генерал предупредил, что «пришлет транспортные самолеты для эвакуации с аэродрома оставшихся раненых, членов Военного совета, личного состава авиационной группы и всех остальных.

– Я вас засыплю самолетами! Только успевайте принимать! – успокаивал генерал Ермаченков, но отлет подействовал, конечно, удручающе»[427].

В 19.00 в Севастополе была получена телеграмма адмирала Н.Г. Кузнецова: «Эвакуация ответственных работников и ваш выезд на Кавказ Ставкой разрешены». В свою очередь, на основании указаний Ставки маршал С.М. Буденный конкретизировал поставленные перед командованием СОРа задачи. Он направил две телеграммы – одну адмиралу Ф.С. Октябрьскому в Севастополь, вторую – начальнику штаба Черноморского флота контр-адмиралу И.Д. Елисееву в Новороссийск. Текст первой телеграммы гласил:

«1. По приказанию Ставки Октябрьскому, Кулакову срочно отбыть в Новороссийск для организации вывоза из Севастополя раненых, войск, ценностей.

2. Командующим СОРом остается генерал-майор Петров. В помощь ему выделить командира базы посадки на правах помощника с морским штабом.

3. Генерал-майору Петрову немедленно разработать план последовательного отвода к месту погрузки раненых и частей, выделенных для переброски в первую очередь. Остатками войск вести упорную оборону, от которой зависит успех вывоза…»[428]

Как указывает в своем исследовании Г.И. Ванеев, этот приказ был получен 30 июня с большим опозданием, около 22.00, что было вызвано повреждением приемного радиоцентра на мысе Херсонес в результате артиллерийского огня противника[429]. До настоящего времени достоверно неизвестно, доложили или нет содержание данной директивы Ф.С. Октябрьскому и И.Е. Петрову. И.С. Маношин утверждает, что из-за сложностей с дешифровкой это сделать не успели[430]. По мнению авторов книги «Героическая оборона Севастополя», «директива в силу сложившейся обстановки в Севастополь не дошла»[431].

В свою очередь, адмирал И.Д. Елисеев получил от командующего Северо-Кавказским фронтом следующие указания:

«1. Все находящиеся в строю катера МО, подлодки, сторожевые катера и быстроходные тральщики последовательно направлять в Севастополь для вывоза раненых, бойцов и документов.

2. До прибытия в Новороссийск Октябрьского организация возлагается на вас.

3. Попутными рейсами завозить боезапас, необходимый защитникам для прикрытия вывоза. Отправку пополнения прекратить. Организовать прием в Новороссийске и Туапсе.

4. На все время операции по вывозу ВВС Черноморского флота максимально усилить удары по аэродромам противника и порту Ялта, с которых действуют блокадные силы»[432].

Таким образом, ответственность за эвакуацию войск была возложена на командование Черноморского флота в лице адмиралов Ф.С. Октябрьского и И.Д. Елисеева[433].

Собственно, с этих телеграмм и начались официальные приготовления к эвакуации гарнизона осажденного Севастополя. Как видно из приказов маршала С. М. Буденного, им задумывалась широкомасштабная операция для эвакуации максимально возможного количества защитников Севастополя. Для этого предполагалось привлечь все боеспособные малые корабли, а также авиацию Черноморского флота. К сожалению, в реальности планируемое прошло совершенно не так, как задумывалось.

Телеграммы маршала С.М. Буденного представляют значительный интерес для понимания ситуации, в которой проходила эвакуация войск СОРа. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что командованию флота было приказано эвакуировать не только старший командный состав, но также и раненых и части гарнизона, привлекая, как говорилось выше, все имеющиеся средства. Для этого предписывалось производить последовательный отвод войск к местам погрузки, прикрываясь сильными арьергардами, обеспечивающими эвакуацию.

Отдавая подобный приказ, командование Северо-Кавказского фронта, очевидно, исходило из двух предпосылок:

– принципиальной возможности эвакуации силами флота значительной части войск Приморской армии и главной базы;

– способности войск и командования СОРа организовать планомерную эвакуацию.

Следует отметить, что в отличие от советского командования немцы предусматривали вероятность эвакуации осажденного гарнизона крепости Севастополь. Уже с 27 июня был создан противолодочный барраж на подходах к бухтам, особенно в районах, прилегавших к фарватеру № 3. Он осуществлялся силами авиации, торпедными и сторожевыми катерами. Против надводных кораблей Черноморского флота была создана воздушная зона блокады с радиусом в 60–70 миль. Тем не менее эффективность действий немецких и итальянских блокирующих сил была сравнительно низкой, прервать доставку боеприпасов, топлива и продовольствия они не смогли. На переходе им не удалось потопить ни одной подводной лодки, а из надводных кораблей был уничтожен только эсминец «Безупречный» и поврежден лидер «Ташкент».

Во второй половине дня оставленные командирами, деморализованные постоянными артиллерийскими обстрелами и бомбежками, измотанные до предела физических сил разрозненные группы военнослужащих и гражданских потянулись в сторону мыса Херсонес. Вся эта разношерстная толпа двигалась на запад. «По пути огромные скопления боевой техники, автомашин-санитарок и с пушками, двуколки, фургоны, кухни и опять автомашины, автомашины с интендантским добром. Тюки обмундирования, мешки в кучах и разрозненные, разбитые с рисом, сахаром, мукой, изюмом. Ящики с консервами, сухофруктами, маслом, сгущенным молоком и даже с вином. Несгораемые ящики, закрытые и открытые. Белым снегопадом валяется полусожженная и нетронутая штабная переписка. Кучами, в пачках и россыпью, лежат бумажные деньги – 10-, 30-, 50– и 100-рублевого достоинства. В некоторых местах их так много, что по ним идешь, как в лесу после обильного листопада» – таким запомнился день 30 июня бойцу 110-го артиллерийского полка А.С. Пантюшенко[434].

В 19.30 в одном из казематов 35-й батареи береговой обороны началось заседание Военных советов флота и армии. На нем присутствовали: командующий флотом и Севастопольским оборонительным районом адмирал Ф.С. Октябрьский, член Военного совета дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, командующий войсками Приморской армии генерал-майор И.Е. Петров, члены Военного совета армии дивизионный комиссар И.Ф. Чухнов и бригадный комиссар М.Г. Кузнецов, комендант береговой обороны главной базы генерал-майор П.А. Моргунов, военком береговой обороны бригадный комиссар К.С. Вершинин, командир ОВРа главной базы контр-адмирал В.Г. Фадеев, начальник Особого отдела флота дивизионный комиссар Н.Д. Ермолаев и начальник штаба СОР капитан 1 ранга А.Г. Васильев[435].

Первым выступил Ф.С. Октябрьский, который кратко охарактеризовал обстановку и огласил телеграмму наркома Н.Г. Кузнецова. Генерал И.Е. Петров доложил обстановку на сухопутном фронте обороны и выразил свое намерение остаться в Севастополе для организации эвакуации армии. Но против этого выступили члены Военных советов флота и армии. Их возражения становятся понятными в том случае, если телеграмма маршала С.М. Буденного получена еще не была. В противном случае участники совета выступали против прямого приказа командующего Северо-Кавказским фронтом. В результате коротких дебатов старшим оставили генерал-майора П.Г. Новикова, командира 109-й дивизии. При принятии решения руководствовались теми соображениями, что район Херсонесского полуострова, куда отводились войска и откуда должна была проводиться эвакуация, входили в сектор обороны соединения П.Г. Новикова. Помимо этого, 109-я дивизия считалась самой боеспособной на данный момент.

В 21.30 генерал И.Е. Петров отдал свой последний приказ в качестве командующего армией. В нем объявлялось о создании войсковой группы в составе 109-й, 388-й дивизий, 142-й бригады, курсов младших лейтенантов, учебного батальона 191-го полка и зенитно-пулеметного батальона, а также артиллерийской группы в составе 47-го и 953-го артиллерийских и 880-го зенитно-артиллерийского полков. В качестве рубежей обороны были названы мыс Фиолент – хутор Пятницкого – Стрелецкая бухта. Командующим группой назначался генерал П.Г. Новиков, а его помощником по морским делам – капитан 3 ранга А.Д. Ильичев.

Вечером возобновился начавшийся еще утром сбор командиров частей в районе 35-й батареи. Они получали вызовы по радио или по телефону о срочном прибытии без объяснения конкретных причин. Командиры оставляли свои части, рассчитывая, что их отсутствие будет кратковременным, и не предполагая, что они уже никогда к своим подчиненным не вернутся.

В 20.00 генерал Н.К. Рыжи получил приказ командарма следующего содержания: «Начарту, комиссару и начальнику штаба артиллерии к 22.00 прибыть на КП армии (35-я батарея). Весь остальной состав штаба и управления артиллерии отправить на ложную батарею, находившуюся недалеко от 35-й батареи. Все документы сжечь, оставив лишь крайне необходимые и имеющие особую ценность». Генерал Н.К. Рыжи прибыл в указанное место в полночь, начальник его штаба – полковник Н.А. Васильев – чуть позже.

Эмоциональную, но в целом точную оценку случившемуся дал капитан 2 ранга И.А. Заруба. Он вспоминал: «Передо мной стоял вопрос: что произошло? Разговорился с майором пограничных войск Рубцовым[436]. Он возмущался тем, что его полк якобы обещали посадить на корабли в ночь с 29 на 30 июня, но не посадили. Теперь ему придется к кораблям пробиваться с боем. Разговаривая с другими офицерами и старшинами, а также с генерал-майором П.Г. Новиковым, наблюдая все, что происходило, я нашел ответ на мучивший меня вопрос. А ответ был таков: 29 июня всему высшему и старшему офицерскому составу, а также штабам поступило распоряжение – к исходу дня 29 июня быть на 35-й батарее для эвакуации. Вся суть случившегося в этом распоряжении. Оно оказалось роковым, тем более что не было даже плана эвакуации, не было отдано распоряжение об обороне города, где можно было еще драться с немцами и обеспечивать нормальный отход войск. Подчеркиваю – войск, а не только офицерского состава, хотя и он почти весь остался в Севастополе и оказался в плену у немцев… Оставшиеся воинские части без офицерского состава, не имея боезапаса даже к ручному огнестрельному оружию, пошли в тыл»[437].

К вечеру 30 июня у госпиталя в Камышовой бухте скопилось огромное количество раненых из всех медицинских учреждений армии и гарнизона. «Мест в помещениях госпиталя не хватало, поэтому большинство раненых оставалось под открытым небом. Днем они забивались в канавы, рвы, окопы, траншеи, воронки от авиабомб и снарядов и другие укрытия. Многие из них были совершенно беспомощны, а медицинский персонал уже был не в состоянии оказывать всем своевременную помощь.

Раненые, находившиеся вне помещений госпиталя, под открытым небом, большей частью обслуживались фельдшерами, медицинскими сестрами, иные просто санитарками, а то и просто помогали сами себе. Им не хватало пресной воды. Они не получали и горячей пищи. Дни стояли жаркие, без единого облачка и дуновения ветра. В воздухе висел рыжий туман пыли и дыма. Рвались снаряды и мины… Раненых привозили и приводили в течение круглых суток. Особенно усиливался приток их по ночам»[438], – вспоминал врач И.С. Ятманов.

Для этих людей, получивших ранения при защите Севастополя, мест на подводных лодках, самолетах и катерах не нашлось. Командиры, долгом которых было спасение подчиненного личного состава, их бросили. И только врачи и фельдшеры, медсестры и санитарки остались верны своим подопечным до самого конца. Почти все они остались в Севастополе, разделив с ранеными их судьбу, кто-то погиб, кто-то попал в плен.

В 22.00 в районе 35-й батареи всплыла в надводное положение подводная лодка Щ-209. Неподалеку от нее в 150–200 м от берега покачивалась на волнах Л-23.

1 июля

Схемы № 12 и № 13

После окончания последнего Военного совета СОРа началась лихорадочная подготовка к частичной эвакуации командного состава. В штабе началась подготовка списков, назначались старшие. В них попали от флота – 77 человек, от армии – 78. Еще 70 мест было предоставлено партийному и советскому активу Севастополя. Командиры связи спешно разыскивали нужных людей и направляли их на 35-ю батарею, откуда они должны были организованно отправиться, кто – на самолет, кто – на подводную лодку, кто – на катера (гражданские лица). Лица, подлежавшие эвакуации, получали специальные талоны на посадку, подписанные Ф.С. Октябрьским и Н.М. Кулаковым.

Район батареи был поставлен под особую охрану. Внешний периметр охранял батальон автоматчиков. Прибывшая в Севастополь парашютная группа особого назначения авиации Черноморского флота под командованием старшего лейтенанта В.К. Квариани была усилена за счет гарнизона батареи и доведена до роты. Ее переименовали в группу особого назначения флота и возложили на нее обязанности по охране внутренних помещений 35-й батареи и Херсонесского аэродрома.

С Херсонесского аэродрома вылетели последние боевые самолеты – 3 Як-1, 3 И-16, 1 И-153 и 1 По-2. Самолеты, отремонтировать которые не было возможности, были сброшены в воду. С этого времени части Приморской армии остались без поддержки с воздуха, а немецкая авиация получила полную свободу действий. К слову сказать, в ночь на 1 июля авиация флота и Северо-Кавказского фронта сделали соответственно 32 и 16 самолето-вылетов, но существенно повлиять на обстановку в воздухе в районе Севастополя они, конечно же, не могли.

В ночь на 1 июля на Херсонесском аэродроме совершили посадку 13 самолетов «Дуглас» Московской авиационной группы особого назначения. Ею командовал майор М.В. Коротков, военком – батальонный комиссар И.М. Карпенко. Они доставили боеприпасы и продовольствие в осажденный город, а обратным рейсом должны были вывезти командование флота.

Скрыть начало эвакуации командного и начальствующего состава от собравшихся вокруг 35-й батареи и Херсонесского аэродрома людей не удалось. Вокруг летного поля собралась большая толпа военных и гражданских, мужчин, женщин с детьми, раненых. Они видели изготовившиеся к взлету самолеты и окруживших их кольцом автоматчиков. Как только открылись дверцы и были вывалены трапы, началось волнение, все больше людей протискивалось поближе к самолетам в надежде на посадку.

Майор Ф.А. Попов, который должен был руководить посадкой, впал в панику и забрался в первый же самолет[439]. Немногочисленная охрана была не в состоянии долго удерживать толпу, и, как только прошла основная группа эвакуируемых, остальные смяли узенький коридор и вывалилась на летное поле. Часть командиров, начальников и партийных работников была отрезана.

Те, кто уже вышел на летное поле, поспешили к самолетам. Порядок посадки был нарушен, началась толчея и паника. Высшему комначсоставу и партработникам возможность улететь обеспечивали охранники-автоматчики, остальные прорывались к самолетам сами. Уже у третьего самолета за право посадки началась форменная драка[440], у остальных обстановка была ненамного спокойнее.

Адмирал Ф.С. Октябрьский, дивизионный комиссар Н.М. Кулаков, интендант 1 ранга А.П. Ермилов и еще несколько человек должны были вылететь на ПС-84, заблаговременно спрятанном в отдельном капонире, в другой части аэродрома. Около 1.00 они вышли с 35-й батареи через правый командно-дальномерный пост и, стараясь не привлекать к себе внимание, направились на посадку. На адмирала Ф.С. Октябрьского, чтобы спасти его от «вражеской агентуры», надели штатский плащ.

Но осуществить свой замысел высшему командованию СОРа не удалось. Группу командиров заметили, а командующего флотом узнали, и то, что он был одет в гражданскую одежду, еще более возбудило толпу. На адмирала и его сопровождающих посыпались обвинения и угрозы. Раздались выстрелы.

Неизвестно, чем бы все закончилось, но положение спас военком 3-й Особой авиагруппы полковой комиссар Б.Е. Михайлов, который должен был улететь вместе со своим командиром полковником Г.Г. Дзюбой. Желая успокоить толпу, комиссар громко прокричал, что командование улетает, чтобы организовать эвакуацию, а сам он остается для того, чтобы ее обеспечить ее здесь. Действия Б.Е. Михайлова дали возможность командующему флотом и сопровождавшим его командирам и политработникам спастись.

Как указывал в своих воспоминаниях бывший летчик 3-й Особой авиагруппы В.И. Раков, на решение комиссара повлиял, возможно, один факт из личной биографии Б.Е. Михайлова. В 1941 г. он был обвинен в трусости, когда прибыл в тыловой штаб для личного доклада[441], и не исключено, что летом 1942 г. он попросту не хотел повторения той ситуации.

Но всю оставшуюся жизнь адмирал Ф.С. Октябрьский был благодарен не ему, а дивизионному комиссару Н.М. Кулакову и начальнику Особого отдела Н.Д. Ермолаеву. В своих воспоминаниях он записал, что они организовали «по указанию из Москвы вывоз меня из ГБ после решения Ставки об оставлении нами Севастополя. Вывез меня и со мной ряд товарищей на единственном оставшемся на Херсонесском аэродроме самолете в кошмарной обстановке при сплошной стрельбе, огне разрывов. Это особая, именно особая, заслуга т. Ермолаева Н.Д. и Кулакова Н.М.»[442].

В 1.40 из Севастополя улетел последний транспортный самолет ПС-84 № Л3996 старшего лейтенанта М.С. Скрыльникова. На нем в Краснодар отправились адмирал Ф.С. Октябрьский, комиссары Н.М. Кулаков и М.Г. Кузнецов, начальник управления тыла армии интендант 1 ранга А. П. Ермилов, заместитель начальника Политуправления флота бригадный комиссар И.В. Маслов, полковник Г.Г. Дзюба, командир 25-й дивизии генерал-майор Т.К. Коломиец и командир 172-й дивизии полковник И.А. Ласкин. Всего воздушным путем было вывезено 232 человека командного, политического и начальствующего состава и 49 раненых (по другим данным, 222 и 29 человек соответственно), а также 3490 кг ценных грузов[443]. 1 июля около 5.00 все самолеты благополучно приземлились на аэродроме в Краснодаре.

Готовясь к эвакуации, адмирал Ф.С. Октябрьский предполагал, что с посадкой на самолеты могут возникнуть сложности. Поэтому он предусмотрел запасной вариант – отплытие на подводной лодке Л-23. Адмирал В.Г. Фадеев должен был дождаться особого сигнала и только после его получения имел право уходить от причала.

Столь же трагично происходила посадка на подводные лодки Щ-209 и Л-23. В 1.30 из 35-й батареи через левый командно-дальномерный пункт стали выходить генералы И.Е. Петров, Н.И. Крылов и П.А. Моргунов, комиссары Чухнов и Вершинин, а с ними еще ряд командиров и политработников армии и береговой обороны. По дороге потеряли начальника артиллерии береговой обороны подполковника Б.Э. Файна, ждать и искать его не стали и сразу пошли на посадку. По дороге попросил разрешения отлучиться на 3–5 минут начальник штаба береговой обороны полковник И.Ф. Кабалюк. Генерал П.А. Моргунов предупредил его, что дорога каждая минута, намекая, что в случае чего его никто ждать не будет. Полковник все же ушел и на лодку не явился[444].

У причалов вдоль уреза воды скопились сотни человек, желавших попасть на подводные лодки. Только вооруженная автоматами охрана еще умудрялась их сдерживать. Они никого к посадке не подпускали, дожидаясь прибытия командиров. Напряжение в толпе с каждой минутой росло, все находившиеся на берегу понимали, что идет подготовка к эвакуации командиров и политработников. В пределах видимости были всего две подводные лодки, мест на которых для всех не хватит, а это означало, что подавляющее большинство неизбежно останется на берегу.

«Как только появилась группа командиров, толпа пришла в волнение. Собравшиеся кричали командирам: «Удираете!», «Бросаете нас на произвол судьбы!», «Всех постреляем!» К командиру тральщика Ершову подбежал адъютант Петрова Галковский и потребовал: «Дай десять моряков с автоматами для охраны, надо укротить толпу…» Появились особисты с пистолетами, во главе – Ермолаев, кричал: «Что вы бунтуете?» Появились Ильичев и Михайлов. Они оттеснили толпу кричавших вооруженных людей, готовых учинить самосуд над теми, кто скрытно готовился покинуть последнее убежище – подземелье 35-й батареи»[445].

А до самосуда было совсем близко. Начальник отдела укомплектования и формирования армии подполковник П.М. Семечкин шел на посадку впереди генерала И.Е. Петрова. Неожиданно один из бойцов выскрикнул: «Вы, такие разэдакие, нас бросаете, а сами бежите» – и дал очередь из автомата, целясь в командарма. Но промахнулся, и вся очередь попала в подполковника П.М. Семечкина. Став свидетелем такой сцены, полковник И.Ф. Кабалюк повернулся и остался на берегу вместе со всеми[446]. Получивший ранения подполковник П.М. Семечкин был оставлен на берегу и в дальнейшем оказался в плену.

Подходы к причалу, с которого шла посадка, были прикрыты отрядом охраны с пулеметами. Вокруг в ожидании посадки собралась многотысячная толпа военных и гражданских. Все видели, что посадка шла всего на две подводные лодки, никаких других кораблей и судов на рейде не было. А это означало, что эвакуировать всех собравшихся в районе причала не удастся. В нетерпении толпа напирала, и малочисленная охрана была не в состоянии ее сдержать. У желающих покинуть Севастополь оставалось всего несколько минут для спасения.

Воспользовавшись моментом, около 2.00 группа командиров и политработников погрузилась на рейдовый буксир и подошла к лодкам. Здесь вдруг выяснилось, что где-то по дороге потерялся или отстал сын генерала И.Е. Петрова – Юрий. «Встревоженный генерал сказал: «Не пойду на лодку. Вернусь за сыном». С трудом удалось отвести его на лодку, сказав, что сын приедет следующим рейсом» – так описал события генерал П.А. Моргунов[447]. На поиски сына командующего отправили капитан-лейтенанта Козицкого. Ему удалось совершить чудо: ночью в толпе он разыскал молоденького лейтенанта Ю.И. Петрова и сумел доставить его к отцу на лодку.

Когда буксир отвалил от пирса, на берегу остались генерал Н.К. Рыжи, полковники Н.А. Васильев и Н.В. Богданов, подполковник Б.Э. Файн и другие командиры. Командарм прокричал в этот момент: «Товарищ Рыжи, сейчас подойдет другой катер». Действительно, через несколько минут тревожного ожидания с моря показался катер, с которого прокричали имя Н.К. Рыжи. Тот ответил, и судно, лишь немного сбавив скорость, прошло вплотную к пирсу. На его полубу успели перепрыгнуть только генерал Н.К. Рыжи и полковник Н.В. Богданов, после чего катер развернулся и ушел. За оставшимися на берегу командирами больше никто не пришел. Подождав некоторое время, они отправились обратно на 35-ю батарею.

Первой вышла в море Щ-209. Она взяла на борт генерала И.Е. Петрова, дивизионного комиссара И.Ф. Чухнова, начальника штаба армии генерал-майора Н.И. Крылова, начальника артиллерии армии генерал-майора Н.К. Рыжи, начальника оперативного отдела майора А.И. Ковтуна, коменданта и военкома береговой обороны генерал-майора П.А. Моргунова и бригадного комиссара К.С. Вершинина, а также других командиров и политработников, всего 88 человек[448]. Старшим морским начальником на время перехода был назначен генерал П.А. Моргунов. В 2.59 лодка снялась с якоря и в подводном положении взяла курс на Новороссийск, куда, совершив весьма сложный переход, благополучно прибыла 4 июля.

Подводная лодка Л-23 задержалась, так как адмирал В.Г. Фадеев еще не получил сигнала с самолета адмирала Ф.С. Октябрьского. Было известно, что его самолет благополучно вылетел, но ракеты дано не было, и все ждали теперь радиограммы. Ее получили только в 8.47, когда самолет командующего флотом уже прибыл в Краснодар, и командир Л-23 скомандовал срочное погружение. И.С. Маношин объясняет задержку с сигналом сложностью с вылетом[449], хотя не исключено, что из-за «сложностей» про ракету просто забыли.

На Л-23 были вывезены 117 человек[450] командиров Оборонительного района и представителей городского руководства. В их числе были капитан 1 ранга А.Г. Васильев, командир ОВРа главной базы контр-адмирал Фадеев, командир и военком 7-й бригады морской пехоты Е.И. Жидилов и полковой комиссар А.М. Ищенко, командир флотского экипажа подполковник Н.А. Хубежев, комендант гарнизона города подполковник А.П. Старушкин. Из числа советских и партийных руководителей на лодку получили пропуск только председатель Городского комитета обороны, первый секретарь горкома партии Б.А. Борисов, председатель горисполкома В.П. Ефремов, секретарь горкома по промышленности А.А. Сарина. Уже 3 июля все пассажиры были доставлены в Новороссийск.

Но не всем так повезло, как адмиралу Ф.С. Октябрьскому и генералу И.Е. Петрову. Не смогли сесть на самолет и остались на земле прокурор флота бригвоенюрист А.Г. Кошелев, прокурор Приморской армии бригвоенюрист Г.С. Корецкий, председатель военного трибунала бригадный комичсар М.А. Буряк-Сокольский, командир и военком 386-й дивизии полковник Н.Ф. Скутельник и старший батальонный комиссар В.И. Володченков, секретарь Крымского обкома ВКП (б) Ф.Д. Меньшиков, группа командиров штаба артиллерии армии во главе с полковником Н.А. Васильевым и многие, многие другие. На одной из подводных лодок должны были эвакуироваться командиры и политработники гидрографического района, но часть их, в том числе политрук Е.А. Звездкин, пробиться к причалу не смогла.

В городе осталось около 100 номенклатурных работников. Среди них в полном составе «верхушка» Северного и Корабельного районов, ГО НКВД и МПВО, оперативная группа обкома ВКП (б), а также основная масса управленческого персонала городских предприятий[451].

Самостоятельно из бухт Казачья и Камышовая вышли к берегам Кавказа 3 сторожевых катера, 4 буксира, 2 водоналивных судна, шхуна и 13 катерных тральщиков (всего 43 единицы). По некоторым данным, из них до кавказского берега дошло лишь 17. На них смогли эвакуироваться еще 304 человека[452].

В их составе была группа из трех катерных тральщиков под общим командованием начальника оперативного отдела 7-й бригады капитана 1 ранга А.К. Евсеева. Они отдали швартовы в первом часу ночи 1 июля, когда еще не была завершена эвакуация командования флота и армии, взяв курс к берегам Кавказа. Ближайшим портом был Новороссийск, до него было всего 211 миль, дальним – Батуми, находившийся в 417 милях. Но большинство кораблей направлялось именно по кратчайшему маршруту в Новороссийск, и существовали обоснованные опасения, что противник сосредоточит свое внимание именно на этом направлении. Поэтому избрали пунктом назначения Батуми.

В пути из-за разыгравшегося шторма затонул один из катеров. Всех его пассажиров успели принять на борт два оставшихся корабля. Через несколько часов опрокинулся второй. КАТЩ № 85 подобрал с воды выживших, и 3 июля он оказался у побережья Турции. Отсюда он развернулся на восток и 4 июля прибыл в Батуми[453].

Еще несколько морских охотников направилось в бухты Севастополя из портов Кавказа. Среди них были МО-0101, МО-021, МО-023 и МО-053. На рассвете 1 июля они вышли, взяв на борт несколько десятков человек, среди которых оказалось несколько командиров из 7-й бригады морской пехоты. На обратном пути катера подверглись атакам немецкой авиации. Около 17.00 МО-021 получил серьезные повреждения, потерял ход и стал погружаться носом. Гибель всех, находившихся на борту казалась неминуемой, но в последний момент на горизонте показались МО-023 и МО-053. Они подняли из воды тех, кто остался в живых: подполковника И.Ф. Жигачева, старшего лейтенанта С.И. Аверчука, старшего лейтенанта Ляушенко и еще несколько человек[454]. Следовавшие на МО-021 полковник А.Я. Кольницкий и интендант 1 ранга П.М. Будяков погибли[455].

К утру генералом П.Г. Новиковым были организованы два рубежа обороны. Передовой, в соответствии с приказом генерала И.Е. Петрова, протянулся от хутора Фирсова до Стрелецкой бухты. Его заняли сохранившие боеспособность в наибольшей степени 109-я и 388-я дивизии и 142-я бригада, учебный батальон 191-го полка, зенитно-пулеметный батальон. Их усилили сводными батальонами ВВС, ПВО и береговой обороны. Артиллерийскую поддержку обеспечивали 35-я батарея и остатки артиллерийских частей Приморской армии: 47, 955 и 880-й полки. В резерве находились отдельные полк и батальон, сформированные из частей береговой обороны. 109-я дивизия насчитывала 2 тыс. штыков, 142-я бригада – 1,5 тыс., батальоны и полк береговой обороны – 3,5 тыс. Сколько осталось бойцов в 388-й дивизии, учебном и зенитно-пулеметном батальонах, а также в артиллерийских полках – неизвестно.

Второй оборонительный рубеж был оборудован между хуторами Гречихина и Пелисье у Камышовой бухты. Его должны были оборонять сводные части, наспех сформированные и вооруженные из многотысячных масс красноармейцев и краснофлотцев, отошедших в район мыса Херсонес. Ими командовали командиры из числа тех, кто собрался на 35-й батарее в ожидании эвакуации, но не получивших такой возможности. Часть войск оказалась сосредоточенной вокруг продолжавших действовать батарей № 18 и № 14[456]. Решающим фактором для дальнейшего развития событий стал недостаток снарядов для артиллерии и мин для минометов. Войска на передовой ощущали нехватку командного состава. Рубежи для обороны были плохо оборудованы в инженерном отношении, что вскоре привело к большим потерям от огня противника.

Огромное количество военнослужащих, оставивших или потерявших свои части скопилось на мысе Херсонес, они не имели оружия и боеприпасов, их никто не организовывал для обороны, хотя командиров также было в достатке – несколько тысяч. Боевые командиры были уверены, что катастрофы еще нет, рубежи можно удерживать несколько дней и проводить постепенную эвакуацию.

После отлета командного состава новый командующий Приморской армией генерал П.Г. Новиков вызвал капитана А.Я. Лещенко. Главной задачей была организация обороны 35-й батареи путем привлечения к этому отходящих красноармейцев и командиров. Генерал объяснил, что ночью должны будут прибыть тральщики и катера, чтобы снять с берега подлежащих эвакуации. Командир батареи вместе со своим военкомом В.Е. Ивановым собрал около 1 тыс. бойцов и вывел их на рубеж в 2 км восточнее батареи.

К сожалению, генерал П.Г. Новиков не смог или не успел взять управление остатками армии в свои руки. Он не установил связь со штабами действующих на фронте частей. Поэтому командиры передовых частей не знали обстановки, не получали никаких приказов и оставались в полном неведении о том, что происходило в районе 35-й батареи. Все попытки генерала П.Г. Новикова организовать оборону вокруг 35-й батареи, как он сам рассказывал позже в Симферопольской тюрьме, «ни к чему не привели, потому что части как таковые уже не существовали. Все смешались – солдаты на побережье, а офицерский состав в подземелье на 35-й батарее»[457].

Тем не менее была предпринята попытка создания централизованного руководства скопившимися на мысе Херсонес войсками. Она выразилась в создании коллегиального Военного совета, взявшего на себя функции штаба армии. Сведения о его формировании, составе и задачах содержатся в воспоминаниях полковника Д.И. Пискунова, но им здесь дана ошибочная датировка: Д.И. Пискунов относил образование совета к самому началу 2 июля, времени, когда ушли катера с группой генерала П.Г. Новикова на борту[458].

Сомнения в правильности датировки, предложенной полковником, возникают сразу, как только знакомишься с описанием места первого собрания Военного совета. Оно состоялось в ночь на 2 июля в помещениях 35-й батареи, на него собрали значительное количество старшего командного и политического состава армии[459]. Если следовать хоронологии Д.И. Пискунова, совещание проходило между двумя моментами: началом посадки группы генерала П.Г. Новикова на катера и первым взрывом на 35-й батарее.

К сожалению, относительно времени обоих событий существуют существенные разночтения. Известно, что посадка на катера началась около 0.00 и завершилась около 2.00. Генерал П.А. Моргунов указывал, что взрыв 1-й башни был произведен в 0.35, а Л.Г. Репков – в 1.00, а в 0.30 был подорван вход в правый командно-дальномерный пункт[460]. Следовательно, совещание на 35-й батарее могло пройти в очень ограниченный отрезок времени – между 0.00 1 июля и 0.30 2 июля, т. е. буквально в течение получаса. А ведь совещание еще нужно было подготовить, предупредить и собрать старших командиров и политработников в условиях ночи и неразберихи, возникшей из-за стихийно начавшейся эвакуации морем. Всего за 30 минут собравшиеся обсудили положение на фронте и произвели выборы в Военный совет, что очень мало для такого рода мероприятия. И это в условиях угрозы взрыва батареи, который мог произойти вместе со всеми собравшимися. И, наконец, по словам Д.И. Пискунова, возглавил совет бригадный комиссар А.Д. Хацкевич, который, что хорошо известно, убыл вместе с генералом П.Г. Новиковым в ночь на 2 июля. Можно привести дополнительные аргументы[461], позволяющие утверждать, что хронологию событий, предложенную полковником Д.И. Пискуновым, следует сместить на сутки вперед.

Собравшиеся на 35-й батарее командиры и политработники обсудили создавшееся положение и решили создать новое руководство. Возглавить его сначала предложили штабу артиллерии армии во главе с полковником Н.А. Васильевым. Но тот, ссылаясь на отсутствие полномочий, отказался.

Тогда бригадный комиссар, как написал Д.И. Пискунов, «если мне не изменяет память», А.Д. Хацкевич, предложил воссоздать командование Приморской армии в лице выборного Военного совета. В его состав включили:

– бригадного комиссара А.Д. Хацкевича на правах командующего;

– майора А.М. Белоусова на правах начальника штаба;

– полковника Ф.Ф. Гроссмана на правах члена Военного совета и командующего правым флангом;

– полковника А.П. Бабушкина на правах члена Военного совета, командующего центральным участком и начальника радиосвязи с Большой землей;

– полковника Д.И. Пискунова на правах члена Военного совета и командующего левым флангом.

Днем 1 июля в состав совета включили полковника И.Ф. Хомича. Себе в помощники полковник Д.И. Пискунов взял майора И.П. Дацко.

На своем первом и единственном заседании вновь образованный Военный совет решил осуществлять руководство боевыми действиями от своего лица, упорно оборонять рубеж по линии мыс Фиолент – хутор Николаевка – хутор Отрадный – бухта Карантинная с целью обеспечить возможности для эвакуации в ночь на 2 июля. Всех бойцов и командиров предполагалось свести в роты и батальоны и направить на усиление боевых частей на линии фронта. Полковник А.П. Бабушкин проводил названные мероприятия в районе 35-й батареи, полковник Д.И. Пискунов – на Херсонесском полуострове[462].

Обращает на себя внимание, что большинство членов Военного совета были артиллеристами. Но если в отношении персонального состава большинства из них вопросов не возникает, то личность командующего – бригадного комиссара – остается загадкой. Полковник Д.И. Пискунов, хотя и с оговоркой, заявлял, что это был военком 109-й дивизии бригадный комиссар А.Д. Хацкевич. Но, если описанные полковником Д.И. Пискуновым события действительно произошли в ночь на 1 июля, то организатором совещания Военного совета вполне мог стать бригадный комиссар А.Д. Хацкевич.

Следует отметить, что полковник Д.И. Пискунов оказался единственным человеком, оставившим столь подробные воспоминания о кадровом составе совета. Поэтому сказанное им заслуживает самого внимательного рассмотрения. Уже говорилось, что, вероятно, он допустил ошибку, отнеся время образования совета на 2 июля и назвав комиссара командующим. Эта ошибка автоматически исключает бригадного комиссара А.Д. Хацкевича из категории командующего, поскольку комиссар в это время находился при своем командире – генерале П.Г. Новикове на уходящем на Кавказ катере. Если коллегиальный орган управления армией сформировался 1 июля, то функции командующего, в полном соответствии с приказом генерала И.Е. Петрова, исполнял командир 109-й дивизии, а не ее комиссар.

Для выяснения обстановки в 3.00 начальник штаба 95-й дивизии подполковник А.П. Кокурин направил на 35-ю батарею начальника оперативного отдела капитана И.А. Чистякова и начхима майора М.В. Рубинского, чтобы выяснить обстановку. Командиры ушли и назад не вернулись. Прождав их несколько часов, подполковник А.П. Кокурин в 5.00 отправил туда майора И.Н. Пазникова. И.Н. Пазников попытался разыскать генерала П.Г. Новикова, чтобы получить от него указания, но никто не мог ответить, где же тот находится. О том, что произошло в ночь на 1 июля на Херсонесском аэродроме и на причалах у 35-й батареи, майору рассказали командиры, оставшиеся в ее казематах. С такими сведениями И.Н. Пазников убыл обратно в штаб дивизии.

Подполковник А.П. Кокурин внимательно выслушал рассказ своего подчиненного, который не прибавил ему оптимизма. Известие об эвакуации высшего командования флота и армии так ошеломило начальника штаба артиллерии дивизии подполковника Е.А. Яковлева, что он ушел к себе в землянку, где через несколько минут, никому ничего не сказав, выстрелил себе в висок. Вскоре командный пункт дивизии оказался под обстрелом, и начальником штаба было принято решение отходить к 35-й батарее[463].

С утра 1 июля в этом же направлении двинулись остатки 1, 2 и 4-го батальонов 9-й бригады. Начальник штаба бригады оставался на командном пункте 3-го батальона, которому было поручено прикрывать Стрелецкую бухту. Командир части полковник Н.В. Благовещенский и военком полковой комиссар В.М. Покачалов попросили полкового комиссара Ф.Ф. Дубенко собрать батальоны бригады, после чего сами отбыли на 35-ю батарею для доклада. Оттуда они уже не вернулись, и никаких приказов от них более не поступало. Выполняя приказ, комиссар Ф.Ф. Дубенко сумел собрать около 300 бойцов, которых включили в общую оборону 35-й батареи.

В ночь на 1 июля 22-я и 24-я дивизии направили к Севастополю усиленную разведку, которая, подойдя к первым домам на его восточной окраине, была обстреляна. По тем же признакам части 132-й дивизии установили, что советские войска не оставили город и некоторые из них готовы к его обороне.

После восхода солнца немецкие дивизии LIV корпуса изготовились к боям за город. Начать наступление они смогли только после полудня, в 12.15, когда артиллерия и минометы прекратили обстрел кварталов Севастополя. Для усиления 102-го полка ему был придан один батальон из 31-го полка, главной целью их наступления являлось достижение берега Южной бухты. После полудня первые солдаты 24-й дивизии вышли к морю в районе западного выхода из Городского тоннеля. Вскоре вышли к берегу и заняли вдоль него оборону 1-й батальон 102-го, 1-й батальон 31-го, 2-й батальон 102-го и 2-й батальон 31-го полков. В качестве резерва за левым флангом разместился 3-й батальон 31-го полка. В 13.30 над Лазаревскими казармами взвился немецкий флаг. В плен за время боев в Севастополе было взято 120 человек[464].

Тем временем полки 22-й дивизии, начав наступление в 12.15, также подошли к Южной бухте. На своем пути они почти не встретили сопротивления, но после полудня в тылу дивизии стали рваться шрапнельные снаряды, и командование дивизии приказало вывести из города все ненужные для боя войска, чтобы те не понесли потерь.

Для штурма города совместно с частями 50-й дивизии выдвинулись батареи 22-го зенитного полка, батарея Кунце из 197-го дивизиона штурмовых орудий. Но уже первые их попытки проехать уперлись в завалы, образованные разрушенными зданиями, и противнику пришлось срочно менять свои планы. Как оказалось, зенитки и штурмовые орудия можно использовать только для действий вдоль Лабораторного шоссе в сторону вокзала и Южной бухты. Здесь шла 13-я рота 123-го полка, сопровождаемая бронемашинами, которые обстреливали все, что подавало признаки жизни. Зенитки подавляли одиночные орудия и пулеметы.

В 13.30 на командный пункт 50-й дивизии прибыл начальник оперативного отдела LIV корпуса полковник Шпейт для ознакомления с обстановкой. Узнав, что части соединения генерала Ф. Шмидта уже вошли в город, он по радио отдал приказ дивизионной и корпусной артиллерии немедленно прекратить обстрел. К 14.00 батальоны дивизии вышли к Южной бухте, захватив около сотни пленных. Собственные потери 123-го полка во время взятия Севастополя составили всего 3 солдата ранеными[465].

В соответствии с приказом немцы основное внимание уделили зачистке занятых передовыми полками районов, подавляя редкие очаги сопротивления, обшаривая многочисленные пещеры и подвалы. Поэтому с выходом в назначенный район они немного запоздали. Однако можно было особенно не торопиться, так как основные силы Приморской армии отошли к м. Херсонес, оставив город без боя.

На южную окраину Севастополя, выступив в 13.00, вошли 72-й и 42-й полки 132-й дивизии. В 14.10 они достигли района в 300 м южнее Исторического бульвара и вышли вплотную к железнодорожному вокзалу и порту. В 15.13 солдаты 72-го полка водрузили германский флаг над куполом Панорамы. Спустившись вниз, 42-й и 72-й полки в 16.00 вышли к Артиллерийской бухте. Во время продвижения по городу ими было захвачено большое количество пленных. В 16.50 72-й полк занял Торговую гавань.

Во второй половине дня Севастополь оказался полностью захвачен. Никакого упорного сопротивления, которого так опасались немцы, им в городе оказано не было. Командование 132-й дивизии стало организовывать управление Севастополем, именно ему было поручено сформировать городскую комендатуру. Первым комендантом города был назначен полковник Майзель, командир 42-го полка. Большая часть мирных жителей покинула Севастополь и ушла вслед за отступавшей Приморской армией. Остались только те, кто по каким-либо причинам не имел желания или возможности эвакуироваться, а также многочисленные раненые.

В течение ночи советские войска пытались организовать оборону на рубежах перед мысом Херсонес и предпринимали контратаки, особенно активные в полосе 28-й дивизии. Но все они были отбиты. Немцы отмечали незначительную активность советской авиации, действовавшей с кавказских аэродромов, которая пыталась наносить бомбо-штурмовые удары по местам расположения дивизий, а также по прибрежным районам между Ялтой и Алуштой и тылам войск.

С рассветом 1 июля немецкие атаки возобновились по всему фронту обороны. Воспользовавшись молчанием зенитной артиллерии и отсутствием советской авиации, немецкие самолеты захватили полное господство в воздухе над Севастополем. Над позициями одновременно висели 25–40 самолетов противника, которые непрерывно бомбили и штурмовали оборонявшиеся войска. Советские бойцы и командиры еще на рассвете заняли рубеж в противотанковом рву – от берега моря на юге через поселок Коммуна и по косогору до Карантинной бухты. Начало немецкого наступления ознаменовала артиллерийская подготовка и бомбежка. Бойцы сразу же бросились в атаку, торопясь сблизиться с противником и избежать ударов. Для немцев такая тактика оказалась неожиданностью, и они отступили. По словам полковника Д.И. Пискунова, противник потерял до 200 человек убитыми и несколько орудий.

Вскоре немцы перешли в контратаку, бросив в бой 7 штурмовых орудий. Три из них были подбиты из противотанковых ружей, но пехота продолжала теснить советские части в западном направлении. В этот момент от 35-й батареи подошли 800 человек, большинство из которых были командирами и политработниками, и немецкое наступление захлебнулось. Рубеж обороны был восстановлен. Таким запомнились бои 1 июля полковнику Д.И. Пискунову[466].

Тем временем 28-я дивизия, полностью преодолев противотанковый ров, возобновила движение к Карантинной бухте. Отдельные очаги сопротивления легко подавлялись совместными действиями пехоты и артиллерии. Наступавший на правом фланге 318-й полк вышел к берегу моря, завершив этим маневром окружение Севастополя и всех находившихся в городе войск. Левее двигался 49-й полк, которому по пути не раз приходилось вступать в напряженные бои. Сломив сопротивление на своем участке, полк провел зачистку территории между Карантинной и Стрелецкой бухтами. Тем временем крайний левый 420-й полк, двигаясь в северном направлении, достиг ПМ 08, где закрепился. В районе ПМ 09 была обнаружена боеспособная батарея, но штурмовать ее 420-й полк не решился, не имея достаточной артиллерийской и авиационной поддержки. Поэтому вплоть до наступления вечера советская батарея продолжала вести огонь по немецким частям вплоть до Стрелецкой бухты[467].

И если для дивизий LIV корпуса настала долгожданная передышка, то для XXX корпуса сражение еще продолжалось. Как быстро определила немецкая разведка, гарнизон крепости успел выйти за пределы города и сконцентрировался на мысе Херсонес. Советские войска были еще полны решимости сражаться, будучи в уверенности, что им на выручку придет Черноморский флот.

1-й батальон 401-го полка 72-й дивизии выбил советские части из окопов в районе ПМ 04, дошел до ПМ 010, перерезав дорогу. Развивая успех батальона, все полки соединения перешли в наступление и во второй половине дня достигли противотанкового рва между ПМ 011 и ПМ 012. Оттуда 266-й полк продолжил движение на север и вступил в южную часть хутора Балошова, левофланговый 401-й полк достиг Камышовой бухты.

Главный удар, по мнению защитников Севастополя, пришелся в направлении хуторов Пятницкого и Меркушева, который обороняли остатки 345-й и 95-й дивизий, 138-й и 79-й бригад. Особенно упорные бои разгорелись за хутор Меркушева. После ряда атак противник сумел захватить этот пункт. Но контратакой, организованной полковниками Д.И. Пискуновым и И.Ф. Хомичем при участии майора И.П. Дацко, немцев из хутора удалось выбить. Общее руководство боем как старший начальник осуществлял генерал П. Г. Новиков. На некоторое время продвижение противника было приостановлено.

Наиболее сильное сопротивление немцам было оказано в полосе наступления 170-й дивизии. После короткого артиллерийского обстрела левофланговый 124-й полк предпринял несколько атак на ПМ 04, но все они были отбиты. Особо мешал немцам хорошо организованный минометный огонь, подавить который никак не удавалось. Они полагали, что на южном фланге обороняется полк НКВД и именно этим обстоятельством объясняется столь упорное сопротивление. И даже поддержка танков не гарантировала немцам успех, так как бойцы, презирая смерть, обстреливали их с минимального расстояния[468].

Тогда командир дивизии генерал Э. Зандер принял решение обойти узлы сопротивления справа: здесь, насколько можно было судить по ситуации, оборона приморцев была слабее. Маневр принес противнику успех, фронт был прорван, и немцам удалось захватить так называемое «летное поле Севастополь VIII», где были взяты многочисленные пленные. Дальнейшее продвижение позволило зайти в тыл оборонявшимся в ПМ 04. После полудня ПМ 04 был взят повторной атакой 124-го полка.

Несмотря на фланговый огонь со стороны побережья, части 170-й дивизии продолжали продвигаться в западном направлении. Севернее ПМ 013 они преодолели противотанковый ров и, не встречая сопротивления, продвинулись к вечеру до района восточнее ПМ 014. Наступавший в центре 391-й и левофланговый 105-й полки 170-й дивизии заняли район Беш-коба и Георгиевский монастырь. Развивая наступление, в 13.15 105-й полк вышел к мысу Фиолент. Совместно с 391-м полком была проведена зачистка кромки моря и побережья вдоль прибрежной дороги почти до ПМ 015.

Здесь в районе ветряка ЦАГИ (ПМ 045), Георгиевского монастыря и мыса Фиолент занимал свой последний оборонительный рубеж 456-й полк подполковника Г.А. Рубцова. Поддержку ему оказывали четыре 152-мм орудия 18-й батареи. Но в ее распоряжении оставалось всего 30 шрапнельных снарядов и несколько практических, чего для длительного боя было явно недостаточно. В помещениях монастыря находились два полевых госпиталя – ППГ № 76 и № 356. К 1 июля в них находилось около 500 раненых.

Первые атаки последовали уже утром и были сравнительно легко отбиты. За ними последовали артиллерийский обстрел и новая бомбежка. Как только смолк грохот рвущихся снарядов и бомб, около 12.00 в атаку поднялась немецкая пехота. Ее отразили огнем пехоты и 18-й батареи. Особенно большие потери понес батальон противника, пытавшийся наступать из верховьев Юхариной балки.

К 20.00 в 456-м полку осталось в строю не более полутора сотен бойцов. Из тяжелого вооружения имелись один миномет и один станковый пулемет. Сектор обороны пришлось сократить до полукруга между Георгиевским монастырем и мысом Фиолент. По радио подполковник Г.А. Рубцов обратился к своему командиру генералу П.Г. Новикову с сообщением, что полк разбит, и просьбой разрешить прорыв к 35-й батарее.

В сумерках остатки полка спустились под скалы. Здесь же, под одной из скал, в оцинкованном ящике из-под патронов было спрятано полковое знамя. С наступлением сумерек подполковник Г.А. Рубцов решил вести своих бойцов к Камышовой бухте, где, как ему сказали, должна будет осуществляться эвакуация. Все попытки вырваться из-под скал на плато для пограничников закончились неудачей, немцы хорошо укрепились наверху и контролировали все тропинки. Под немецким огнем полк был рассеян на мелкие группы и уничтожен. Подполковник Г.А. Рубцов и его военком батальонный комиссар А.П. Смирнов пропали без вести. Ходили слухи, что они, чтобы не попасть в плен, застрелились[469].

После разгрома 456-го полка немцы заняли весь берег и спустились к морю. Вскоре обнаружилось, что группы красноармейцев и краснофлотцев спрятались в многочисленных пещерах и гротах под обрывами скал, откуда пытались прорваться в западном направлении. Поэтому для прикрытия левого фланга было решено оставить 1-й батальон 399-го пехотного полка. Из перехваченных радиопереговоров явствовало, что советское командование располагает достаточными силами, чтобы удерживать побережье северо-западнее ПМ 015, бухту Омега (второе название бухты Круглая) и мыс Херсонес.

В полосе 170-й дивизии, по оценкам ее штаба, оборонявшиеся части и соединения в ходе наступления оказались разбиты на многочисленные группы, которые теперь уже не представляли угрозы. Воздушная разведка отмечала оживленные перевозки в районах бухт Камышовая и Казачья. Здесь же были обнаружены значительные скопления войск. Как предполагали немцы, все они концентрировались в ожидании посадки на транспорты. Показания военнопленных только подтверждали вышеприведенное предположение. Помимо этого, в полосе 170-й дивизии предполагалось наличие большого количества штабов, которые должны были управлять войсками вплоть до их посадки, которая ожидалась в ночь на 2 июля[470]. Чтобы сорвать саму возможность эвакуации, в полную готовность были приведены авиационные и военно-морские силы.

Во второй половине дня против правого фланга 170-й дивизии был нанесен мощный контрудар. По воспоминаниям полковника Д.И. Пискунова, атака состоялась между 17.00 и 18.00 с целью улучшения позиций. Не ожидавшая такого натиска дивизия была вынуждена отступить. По советским данным, были захвачены 3 танка в исправном состоянии и несколько артиллерийских батарей[471]. Прорыв удалось предотвратить только сильным артиллерийским заградительным огнем и спешной переброской подкреплений из других соединений. В отражении советской атаки участвовали саперы, связисты и самокатчики 28-й дивизии и даже штабные работники 72-й дивизии[472].

Общий итог немецкого наступления за 1 июля был впечатляющим. Только по предварительным данным, были взяты значительные трофеи и около 12 500 пленных. Сравнительно легкое продвижение вперед в течение предшествующих двух дней давало немцам надежду на столь же быстрое завершение сражения. Поэтому в качестве главной задачи на 2 июля перед XXX корпусом были поставлены захват полуострова Херсонес и зачистка побережья от разбитых частей Приморской армии.

В целом противник считал, что сражение за Севастополь уже выиграно. Вечером по немецкому радио прозвучало специальное сообщение об этом событии, сопровождаемое исполнением немецкого и румынского гимнов. Вскоре была получена поздравительная телеграмма от А. Гитлера.

В течение дня 1 июля капитан 3 ранга А.Д. Ильичев вел переговоры с начальником штаба флота адмиралом И.Д. Елисеевым о переправе командования и войск армии на кавказский берег. В радиограмме, полученной в 11. 20, содержалась рекомендация направлять корабли к пристани в районе 35-й батареи. В свою очередь, адмирал И.Д. Елисеев в 14.10 поинтересовался: «Можете ли принять «Дугласы»?». На что был получен ответ: «Можем». Однако к концу дня, когда противник приблизился к позициям советских войск в районе 35-й батареи и аэродром оказался под обстрелом, эвакуация по воздуху стала невозможна.

Информация об идущих к Херсонесу кораблях быстро распространилась среди командиров и политработников, достигла она красноармейцев и краснофлотцев, заставив их собираться на берегу в районе причалов. Как вспоминал впоследствии полковник И.Ф. Хомич: «У меня все время звучала цифра 14 кораблей. Эта цифра как гвоздь всем нам въелась, все говорили об этих 14, их ждали дни и ночи и дрались до последнего человека»[473].

По указанию генерала П.Г. Новикова намеченных к эвакуации командиров и политработников собрали к 21.30 у левого командно-дальномерного пункта 35-й батареи. Была здесь и группа командиров из 95-й дивизии. На построении присутствовали начальник штаба подполковник А.П. Кокурин, начальник артиллерии полковник Д.И. Пискунов, начальник связи майор И.Н. Пазников, зампотех дивизии майор А.Ф. Золотарев, а также командир батареи П.И. Захарченко, командир 161-го полка майор И.П. Дацко, командир 241-го полка майор Н.А. Дьякончук, инструктор политотдела В.Р. Вышинский, командир 57-го артполка майор А.В. Филиппович, военком 91-го отдельного батальона связи батальонный комиссар И.Д. Ершов и др. Собрав командиров, А.П. Кокурин подошел к люку, чтобы провести внутрь 35-й батареи свой комсостав, но туда пропустили только его самого, после чего люк закрылся[474]. Остальные командиры остались на поверхности без управления, без связи и без войск.

В 23.00 противник прорвал оборону в районе 35-й батареи и блокировал ее командный пост, находившийся от нее в 450 метрах. Возникла опасность захвата батареи немцами. В этой ситуации было решено взорвать 35-ю батарею. К подрыву готовились раньше, запаслись взрывчаткой, десятью большими глубинными бомбами, в качестве детонаторов – несколько килограммовых тротиловых патронов.

Итоги дня

Причины, обусловившие такое решение на эвакуацию, объяснил в мае 1961 г. на конференции, посвященной 20-летию начала героической обороны Севастополя 1941–1942 гг., сам адмирал Ф.С. Октябрьский. В своем заключительном сообщении он заявил следующее: «Севастополь был блокирован с земли, с воздуха и моря. В конце июня при помощи воздушных сил блокада достигла наивысшего предела. Даже подводные лодки не были в состоянии достигнуть берегов Севастополя, а о достижении их надводными кораблями и говорить не приходилось. В этих условиях встал вопрос: как быть? Если эвакуировать армию, то были бы потеряны армия и флот, оказавшийся сильно уменьшенным из-за потерь в боях. В конечном счете была потеряна армия, но сохранен флот»[475]. На что один из ветеранов обороны, занимавший в июне 1942 г. должность представителя Особого отдела Приморской армии при госпиталях капитан В.Л. Смуриков вспомнил другую фразу адмирала, произнесенную им на одном из последних совещаний: «Не дам больше топить корабли»[476].

Действительно, для адмирала перспектива остаться без флота – крайне тяжелое обстоятельство, сделать в такой ситуации выбор было очень непросто. Вопрос только в том, какими соображениями, отказавшись от эвакуации Приморской армии, руководствовался Ф.С. Октябрьский, – объективной ситуацией или личным капризом? Или, говоря проще, были ли у вице-адмирала возможности вывезти на кавказский берег войска Севастопольского оборонительного района?[477] Этот вопрос до сих пор волнует исследователей, а единства мнений все еще нет. Да и не может, наверное, быть…

2 июля

Схема № 13

В ночь на 1 июля и в течение дня к 35-й батарее стекались бойцы и командиры, гражданские лица, их насчитывалось до 10 тыс. человек. Все надеялись, что за ними придут транспорта и заберут на Кавказ.

Для тех, кто планировал эвакуацию, перед глазами стоял печальный опыт предшествующей ночи. Они понимали, что совладать с такой толпой будет практически невозможно, если по какой-либо причине план эвакуации будет нарушен. Оставшийся командиром морской группы А.Д. Ильичев спрогнозировал возможный сценарий развития событий: «Посадить только офицерский состав – всех не сможем. Тут могут разыграться бои между своими за места у пристани»[478].

Им был разработан примерный план и расставлены приоритеты для погрузки. Первоочередное право посадки было предоставлено группе высшего и старшего комначсостава во главе с генералом П.Г. Новиковым. Одновременно или вслед за ними должны быть погружены тяжелораненые. И только потом очередь должна была дойти до остальных. На всякий случай вокруг причала был выставлен заслон из автоматчиков. Но как моряк капитан 3 ранга А.Д. Ильичев не мог не понимать, что снять с крохотного причала несколько тысяч человек за короткую июльскую ночь невозможно. Поэтому его опасение возникновения беспорядков было вполне обоснованным.

В ночь на 2 июля генерал П.Г. Новиков стал готовиться к убытию в Новороссийск. В 23.00 1 июля к нему был вызван капитан 2 ранга И.А. Заруба: ему было поручено обеспечить доставку генерала на катер. С ним к эвакуации готовились еще 20 человек армейских командиров. Тут к И.А. Зарубе обратился какой-то майор с просьбой помочь пробраться на катер генералу, так как тот ранен[479]. Вышли через амбразуру башни. Капитан 2 ранга И.А. Заруба на ходу успел заметить, что в это время ее спешно готовили к подрыву, не обращая внимания, что на батарее оставалось еще около 500 человек.

По версии полковника Н.А. Васильева, события развивались несколько иначе. Когда генерал П.Г. Новиков с группой командиров решил покинуть один из каземетов батареи, собравшиеся вокруг нее командиры и политработники не дали ему пройти к выходу. Генералу с сопровождающими пришлось протискаться к уборной, откуда он вместе с комиссаром А.Д. Хацкевичем и другими пролезли в люк, а через него – в разветвленные трубопроводы. Ползли по ним в полной темноте, и многие сбились с пути и выбрались не в тех местах, где требовалось. Полковник Н.А. Васильев, начальник медико-санитарного отдела армии военврач 1 ранга Д.Г. Солоковский и ряд других командиров выбрались на поверхность в районе 1-й башни. До причала оттуда было слишком далеко, и полковник Н.А. Васильев вернулся на батарею.

Там он встретил начальника штаба береговой обороны полковника И.Ф. Кабалюка, а также полковников И.Ф. Хомича, Н.Ф. Скутельника, интенданта 1 ранга В.Н. Салаутина, майоров Н.И. Садовникова и Потапова. Вся группа двинулась к причалам. Издалека они стали свидетелями посадки на катера группы генерала П.Г. Новикова.

Пока полковник Н.А. Васильев блуждал в окрестностях 35-й батареи, генерал П.Г. Новиков и сопровождавшие его командиры, выйдя на поверхность массива, вышли к причалу. Пока они шли, кто-то из командиров все время кричал: «Пропустите раненого генерала!» – и толпа, собравшаяся у берега, расступалась. Вскоре, однако, люди сообразили, что морем покинуть Севастополь собирается очередная группа командиров, и волнение вновь усилилось. Поскольку была обещана массовая эвакуация, серьезных эксцессов еще не было. Однако группа генерала П.Г. Новикова оказалась разорванной. Толпа оттеснила от причала ее часть, в которой оказались начальники штабов 109-й и 95-й дивизии подполковник С.А. Комарницкий и майор А.П. Кокурин, начальник разведки 95-й дивизии майор И.Я. Чистяков, командир 8-й бригады полковник П.Ф. Горпищенко и некоторые другие[480].

Около полуночи послышался шум подходящих к берегу кораблей. Это были катера МО-0112, МО-028 и МО-0124. Всех охватило крайнее возбуждение, и, когда подошел первый катер, толпа хлынула к нему, сметая все на своем пути. Жидкая цепочка автоматчиков, которые стреляли уже на поражение, сдержать ее не смогли. В воду были сброшены носилки с ранеными, приготовленными к эвакуации, были сметены командиры, руководившие погрузкой. Среди них оказался полковник Д.И. Пискунов.

Все поняли, что организованной посадки уже не будет, и каждый стал спасать свою жизнь как мог. Кто-то вошел по грудь в воду и взывал у матросов катеров о помощи, кто-то бросился к катерам вплавь. Среди последних оказался и политрук Е.А. Звездкин. Ему удалось подняться на палубу МО-0112. А капитан 3 ранга А.Д. Ильичев от спасения своей жизни за счет других отказался и остался на берегу…

Около 2.00 2 июля катер МО-0112 под командованием капитан-лейтенанта К.П. Булатова отошел от пристани. На нем в надежде попасть на Кавказ отправились генерал П.Г. Новиков, военком бригадный комиссар А.Д. Хацкевич, капитан 2 ранга И.А. Заруба, прокурор флота бригвоенюрист А.Г. Кошелев, заместитель начальника управления тыла армии полковник А.Б. Мегробян, ряд других командиров и политработников армии и флота. Вслед за ним отвалили МО-0124 и МО-028.

На переходе генерала П.Г. Новикова разместили в командирской каюте, остальных командиров – в кубрике и на палубе. Капитан 2 ранга И.А. Заруба остался сидеть на трапе, ведущем на мостик. Эвакуируемые расположились на отдых, полагая, что все их злоключения уже позади. К сожалению, их надеждам не суждено было сбыться. В ночь на 2 июля в районе южнее м. Херсонес находился отряд немецких шнелльботов в составе катеров S-20, S-27, S-30, S-40, S-72, S-102. Перед ними стояла задача воспрепятствовать советским перевозкам по линии Крым – Кавказ. Именно с ними «морским охотникам» предстояло в скором времени вступить в бой.

В 4.01 немецкий отряд следовал курсом 270 со скоростью 9 узлов. В 4.23 сигнальщик доложил, что он видит неопознанный корабль, следующий в южном направлении. На немецких катерах сыграли боевую тревогу, орудийные расчеты заняли свои места около артиллерийских автоматов. Отряд, развернувшись, лег на параллельный курс.

Несколько минут офицеры противника в бинокли рассматривали неизвестный корабль, стараясь определить его тип, принадлежность, скорость хода и курс. Вскоре стало ясно, что перед ними не немецкий и не итальянский корабль. Судя по тому, что он шел от м. Херсонес, можно было с большой долей вероятности предполагать, что перед ними советский катер.

Немецкие корабли занимали по отношению к нему невыгодное положение – как раз между советским кораблем и луной, и внимательный наблюдатель мог легко их заметить. Поэтому командир отряда в 4.26 скомандовал изменить курс, сначала на 160, а потом на 220°, намереваясь пройти под кормой советского катера и возобновить преследование. В 4.36 маневр был успешно завершен, и немецкий отряд теперь следовал параллельным курсом 180° со скоростью 24 узла. К этому времени сомнений у немцев уже не оставалось – перед ними советский катер типа МО, вооруженный двумя 45-мм орудиями и двумя пулеметами. «Морские охотники» являлись грозными противниками для шнелльботов, имевших на борту только по два 20-мм орудия, и только численный перевес и расчет на внезапность позволяли противнику вступить в бой без особых опасений за его исход. В 4.36 противник увеличил скорость сначала до 28, а через минуту до 32 узлов и стал быстро нагонять одинокий советский корабль.

МО-0112, а это был он, следовал прежним курсом. По воспоминаниям, он был обнаружен через 30–40 минут после их отхода от мыса Херсонес. По немецким сведениям – почти через два с половиной часа. На МО-0112 заметили противника, но смогли разглядеть только один катер из четырех. В советских воспоминаниях говорится, что тот подавал какие-то сигналы, на которые капитан К.П. Булатов приказал не отвечать. Видимо, он все еще надеялся оторваться от преследования в предрассветных сумерках. Немцы ни о каких сигналах не сообщают, да и надобности их подавать у них не было. Напротив, они старались сделать все возможное, чтобы остаться незамеченными до момента открытия огня. Когда 7 июля командир немецкого отряда съездил в Симферополь и встретился там с капитаном 2 ранга И.А. Зарубой, тот рассказал об обнаруженном подозрительном корабле. Немецкий офицер объяснил, каким он шел курсом, и стало понятно, что с МО-0112 заметили какое-то иное судно, но не шнелльботы.

По сведениям противника, со ссылкой на показания военнопленных, атака оказалась для экипажа МО-0112 полной неожиданностью. Вероятно, советские моряки просмотрели появление и маневр немецкой корабельной группы и позволили им зайти с кормы. В 4.40 командир немецкой группы с дистанции в 800 м отдал приказ на открытие огня. В первые минуты огонь вели только 3 немецких корабля, остальные молчали, чтобы не попасть в своих. Начался бой, и надежды капитана К.П. Булатова незамеченным прорваться в Новороссийск мгновенно развеялись.

Выстрелы немецких скорострельных орудий накрыли МО-0112, и первый же залп пришелся на рубку катера, ранив находившихся там командира и радиста. В самом начале боя получил ранение в ногу капитан 2 ранга И.А. Заруба. Боем в дальнейшем руководил какой-то старшина из команды МО-0112. «Пассажиры посильно участвовали в бою, подавали боезапас к орудию и пулеметам, тушили пожар, помогали вводить в строй моторы и, когда команда почти вся вышла из строя и кончился боезапас к орудию и пулеметам, отстреливались из автоматов и пистолетов»[481].

Через несколько минут немецкие снаряды вывели из строя одно 45-мм орудие, вскоре снаряд попал в машинное отделение МО-0112, и «морской охотник» резко сбавил скорость. Тогда он резко развернулся влево и попытался прорезать кильватерную колонну противника. Во время совершения маневра катер попал под сосредоточенный огонь двух шнелльботов, получил новые повреждения и, развернувшись, пошел на север.

За ним последовала колонна немецких катеров, постепенно увеличивая скорость с 20 до 24 узлов. Случайно или намеренно, но новый курс привел МО-0112 к встрече с МО-0124, и тот также вступил в бой. Немедленно по нему открыли огонь два головных немецких шнелльбота. Началось маневрирование, корабли часто меняли скорость и курс, стараясь занять более выгодное положение или стараясь уйти от накрытий. Несколько раз это чуть не приводило к столкновениям, но всякий раз аварий удавалось избежать.

Около 5.00 у второго катера также вышло из строя 45-мм орудие, и он продолжал отбиваться одним оставшимся и пулеметами. Постепенно оба советских корабля, прикрывая друг друга огнем, повернули на юг. Вслед за ними пошли немецкие корабли. В течение последующего часа бой шел с переменным успехом, советские корабли, успешно маневрируя или выставляя дымовые завесы, не позволяли противнику пристреляться. Однако и оторваться от него они также были не в состоянии.

Около 6.00 полностью рассвело, и в небе появились самолеты Не-111, опознанные на советских катерах как Ю-88. Командир немецкого отряда выстрелил в воздух несколькими ракетами, обозначив ими свою принадлежность. Немецкие бомбардировщики сделали круг над обоими отрядами и, определив цели, с бреющего полета атаковали два советских катера. Иногда они снижались до высоты 20–30, и тогда шнелльботы прекращали огонь, чтобы не попасть в них. Несмотря на все усилия, попасть в «морские охотники» ни разу не удалось, все бомбы легли далеко в море. Но пулеметным огнем они очистили палубы катеров, перебив прислугу у орудий и пулеметов. Сделав семь или восемь заходов, самолеты улетели.

Бой продолжался, советские корабли отстреливались теперь преимущественно из пулеметов, одно остававшееся исправным орудие часто выходило из строя. После гибели прислуги огонь вели теперь вставшие к орудиям и пулеметам пассажиры. Несколько раз на кораблях вспыхивали пожары, их быстро тушили, и бой возобновлялся. Третий «морской охотник» все это время держался на пределе видимости и в бой не вступал.

Командир немецкого отряда в 6.31 дал радиограмму: «Веду бой с двумя бронированными русскими сторожевиками, квадрат 3584». Сражение тем временем продолжалось. С восходом солнца выстрелы кораблей противника стали точнее, на МО-0112 была повреждена носовая часть, отсек стал быстро заполняться забортной водой. Катер стал зарываться носом в волны, и его скорость еще больше снизилась. Немцы продолжали обстрел, количество пробоин росло, их уже не успевали заделывать. Увеличивалось число убитых и раненых.

МО-0112 не оставался в долгу перед противником. Получил серьезные повреждения S-20. Выпущенный из кормового орудия снаряд в 6.25 угодил в один из немецких катеров – S-40, и на нем начался пожар. Как оказалось, он угодил в резервуар со сжатым воздухом одной из торпед, и та сдетонировала. В борту образовалась большая пробоина, катер замедлил ход. Но вскоре на МО-0112 поочередно вышли из строя сначала один, а потом и второй мотор. Катер остановился. Политрук Е.А. Звездкин спустился в машинное отделение, где увидел сидевших на полу генерала П.Г. Новикова и его военкома А.Д. Хацкевича. Раненый моторист докладывал им, что один из моторов еще можно починить, если сменить перебитый маслопровод. С помощью политрука Е.А. Звездкина неисправность удалось устранить, и вскоре катер вновь получил ход.

Противник прикрыл свои поврежденные катера дымовой завесой, чтобы те смогли исправить полученные повреждения. Бой продолжался, обе стороны продолжали наносить друг другу удары. Около 6.30 получил серьезные повреждения МО-0124, оба его орудия замолчали. В 6.36 на головном немецком катере S-24 произошел взрыв снаряда в канале ствола кормового орудия, и оно полностью вышло из строя. Неутешительный доклад поступил от командира S-40: его катер получил очень серьезные повреждения, машины встали, есть убитые и раненые. Тогда к нему подошел S-102 и взял на буксир. Поднявшееся на море волнение и сильный северо-западный ветер часто рвали буксировочные концы, и немцы тратили больше времени на заведение новых концов, чем на саму буксировку.

Воспользовавшись моментом, МО-0112 в 6.45 попытался выйти из боя. Его орудия и пулеметы молчали, и немцы предположили, что у русских кончились боеприпасы. Действительно, снаряды подошли к концу, оставались еще патроны к пулеметам, однако их приходилось беречь. На одном моторе, с несколькими полузатопленными отсеками оторваться от противника было невозможно. Как ни маневрировал МО-0112, но он получал все новые и новые повреждения.

Тем временем МО-0124 продолжал вести бой. В качестве главной цели он избрал тяжело поврежденный S-40, видимо, надеясь отправить его на дно. S-102, на котором закончились буксировочные концы, остался для его защиты. Вскоре на нем стали заканчиваться боеприпасы, и командир S-102 решил взять их с S-40. Головной S-24, оказавшийся в таком же положении, взял снаряды для 20-мм орудий с S-27, на котором орудия вышли из строя. Из-за разыгравшегося на море волнения корабли не могли встать борт к борту, поэтому боеприпасы переправлялись на надувной шлюпке, которую перетягивали тросом. S-27 попытался взять S-40 на буксир.

Третий «морской охотник» все еще оставался на горизонте в пределах видимости. Командир немецкого отряда не понимал его бездействия, но в ходе всего боя опасался, как бы тот не присоединился к МО-0112 и МО-0124. В таком случае перевес оказывался на стороне советских катерников, а немецкий отряд мог быть разгромлен. В случае если бы МО-028 решился вступить в бой, противник приготовился потопить S-40 и отходить к побережью Крыма.

В 6.59 командир немецкого отряда потребовал поддержки от авиации. Однако, прежде чем она появилась, третий, МО-028 скрылся за горизонтом, оставив своих товарищей. S-24 добивал МО-0112, а S-26 – МО-0124. Поврежденный S-40 было решено отбуксировать в Ялту, так как марш через море в Ак-Мечеть без герметизации корпуса был невозможен.

Вскоре после 7.00 оба советских «морских охотника» полностью потеряли боеспособность, их орудия и пулеметы молчали, корабли потеряли ход. Осторожно немецкие корабли стали приближаться. S-26 подошел к МО-0124 и предложил находившимся на нем красноармейцам и краснофлотцам сдаваться в плен. Ответом стали ручные гранаты, винтовочные и пистолетные выстрелы. Противнику пришлось применить свои 20-мм орудия и зачистить палубу, только после этого ему удалось подняться на борт. Капитан и вся орудийная прислуга погибли, и из всего экипажа и пассажиров в живых осталось 14 человек. Их-то и взяли в плен.

Тем временем S-72 подошел к МО-0112 и вступил с ним в ближний бой. Погиб бригвоенюрист А.Г. Кошелев, получил смертельные ранения полковник А.Б. Меграбян, выполнявший функции подносчика снарядов у кормового орудия, был ранен и капитан 2 ранга И.А. Заруба. Он хотел было застрелиться, но потом передумал: «Пусть меня расстреляют, сам я это делать не буду: надежда на жизнь все еще не угасла…»[482] Вскоре сопротивление прекратилось, и S-72 подошел к борту. С него на МО-0112 был переброшен трап, по которому на борт взошли матросы противника. Одними из первых перешли на немецкий корабль генерал П.Г. Новиков с перевязанной рукой и еще 2 человека. Среди плененных оказались также комиссар А.Д. Хацкевич, капитан 2 ранга И.А. Заруба и политрук Е.А. Звездкин. Всего сняли 16 человек, из них только один был без ранений[483]. По немецким данным, с «морского охотника» сняли 21 пленного, среди которых оказалась одна женщина. Всего в руки противника попали 37 человек. Помимо пленных немцы захватили шифровальные книги, карты и иную секретную документацию.

Отбуксировать советские корабли в порт оказалось невозможным, пришлось искать способ, как их потопить. Уничтожение двух сильно поврежденных советских катеров неожиданно превратилось в проблему: несмотря ни на что, они никак не желали идти на дно. Сначала попытались потопить корабли глубинными бомбами, потом – подрывными патронами. Корабли осели глубже, но оставались на плаву. Наконец, противник обстрелял их борта вдоль ватерлинии из 20-мм орудий, пробив в них большие дыры, и только после этого два «морских охотника» ушли на дно.

Раненых из числа захваченных пленных немцы отправили в госпиталь, и там им была оказана медицинская помощь. Оказались на больничной койке генерал П.Г. Новиков, раненный в руку (как отмечает И.А. Заруба – легко), и его военком бригадный комиссар А.Д. Хацкевич, получивший тяжелые ранения – в живот и пах. Таким образом, попытка группы генерала П.Г. Новикова вырваться из Севастополя морем закончилась полным провалом.

В 4.00 1 июля в Севастополь вышли тральщики «Взрыв», «Щит», «Защитник» и ТЩ-16. Но на подходе к городу они были атакованы авиацией противника, «Щит» получил повреждения и был вынужден лечь на обратный курс. Днем он обнаружил державшийся на воде самолет ГСТ-9. Это был один из самолетов, вылетевших из Казачьей бухты, который из-за неисправности двигателя был вынужден совершить посадку на воду.

ГСТ-9 входил в состав группы гидросамолетов, прибывших в Севастополь в ночь с 30 июня на 1 июля. В ее составе были четырехмоторный гидросамолет «Чайка», ГСТ-9 и десять МБР-2. Они имели задание эвакуировать раненых, медицинский персонал и летно-технический состав. Посадку предполагалось совершить в Казачьей бухте, но вблизи от нее уже находился противник, самолеты попали под обстрел и несколько минут барражировали над мысом Херсонес, прежде чем смогли сесть. На «Чайку» приняли более 40 человек, на ГСТ-9 – 16 раненых и медработников во главе с военврачом 2 ранга Корнеевым и 17 бойцов – с капитаном В.И. Пустыльником. Из-за неисправности ГСТ-9 совершил вынужденную посадку в море. Днем он подвергся нападению немецкой авиации и получил дополнительные повреждения. А утром 2 июля около 11.00 к ГСТ-9 подошел тральщик «Щит», и ночью 3 июля все благополучно прибыли в Новороссийск[484].

«Взрыв» и «Защитник» подошли к берегу в районе 35-й батареи между 1.00 и 2.00, когда катера с группой генерала П.Г. Новикова еще не покинули рейд. Вскоре прибыли еще 6 катеров. Один из них – МО-029 направился в Казачью бухту, чтобы забрать партсовактив города, однако там никого не обнаружили[485].

К этому времени причал уже был разрушен, и погрузка превратилась в стихийную борьбу за места на кораблях. Те, кто умел плавать, добирались до тральщиков и катеров самостоятельно, другие использовали подручные плавсредства. Командира 79-й бригады морской пехоты полковника А.С. Потапова доставили на борт на шлюпке, командира 8-й бригады полковника П.Ф. Горпищенко – на плотике. Взяв 419 человек, тральщики вышли в море и уже в 20.20 прибыли в Новороссийск. Еще несколько десятков человек взяли катера.

Ранее, 1 июля, к мысу Херсонес прибыли подводные лодки М-112 и А-2. Корабли должны были только доставить боезапас для обороняющихся, о возможности принять на борт с берега бойцов в первоначальном приказе ничего не говорилось. В 1.32 2 июля подводная лодка А-2 получила приказ выгрузить боеприпасы в море, после чего следовать в Херсонесскую бухту. Но подходить к берегу она не стала и, попав под артиллерийский обстрел, отошла в район мыса Фиолент. Здесь в море был обнаружен плот, на котором пытались уйти из Севастополя 17 человек. Подобрав их, подводная лодка А-2 вернулась в Новороссийск. М-112 вообще не смогла подойти к берегу: там шел бой, слышались выстрелы. При движении вдоль берега увидели шлюпку, в которой оказался начальник политотдела 9-й бригады морской пехоты полковой комиссар Ф.Ф. Дубенко и несколько бойцов – все, что осталось от бригады.

В ночь на 2 июля была взорвана 35-я батарея. В 0.30 был подорван правый командный пост, в 0.45 взлетела на воздух первая башня, в 0.55 – вторая. За башнями последовало уничтожение центрального поста управления, силовой станции и вспомогательных механизмов. К 2.00 35-я батарея перестала существовать. На момент подрыва вокруг батареи находилось около 500 человек, которых об опасности не предупредили. Как рассказали потом И.А. Зарубе в симферопольской тюрьме выжившие, «это был кошмар. Люди задыхались от ядовитого порохового дыма, многие, обезумев, дрались, стрелялись и проклинали всех и вся. А ведь там был цвет Приморской армии. Какая страшная участь!»[486].

По воспоминаниям И.С. Ятманова, всего прогремело 3 взрыва, но никто при этом не пострадал, так как выделенная специальная группа вывела из помещений батареи всех, кто там находился. Сам командир 35-й батареи вместе со своим военкомом В.Е. Ивановым эвакуировался на Большую землю. Как вспоминал после войны полковник Д.И. Пискунов, «взрыв 35-й батареи повлек за собой не только выход из строя ее боевых механизмов, но и повреждение радиостанции, резко сократилась дальность передачи. Окончательное разрушение радиостанции обслуживающим персоналом было предотвращено полковником Бабушкиным А.А., который тут же организовал охрану ее и взял в руки армейский узел связи»[487]. Часть личного состава батареи влилась в ряды защитников мыса Херсонес и разделила с ними их судьбу. В течение дня они участвовали в отражении немецких атак и только в ночь на 4 июля смогли эвакуироваться в Новороссийск. Большая часть батарейцев погибла или попала в плен.

К утру район 35-й батареи представлял собой трагическую картину. «В безветрие повсюду пахло гарью, чадом порохового дыма. На берегу догорали, словно забытые костры, повозки, разбитые автомашины, перекрытия блиндажей, столбы проволочных заграждений; валялись исковерканные орудия, пулеметы и другое вооружение; лежали упряжи, амуниция и снаряжение. Кое-где виднелись еще не убранные трупы. Вокруг по-прежнему рвались снаряды и мины…»[488]. Но ужаснее всего выглядел район Голубой бухты, место, откуда пытались спастись защитники Севастополя. «Рассвет. Разбитый плот из человеческих тел – их несколько сотен. Это кошмар. Наяву. На первом плане: великан-моряк, женщина в салатных рейтузах с платьем на голове, между ее ног белокурая девочка лет трех– четырех»[489]. Тела погибших в пять-шесть рядов плавали в волнах у берега на протяжении нескольких сотен метров.

На мысу оставалось еще несколько десятков тысяч человек, способных держать в руках оружие, впрочем, трагический перелом в их душах, вызванный бегством командного состава, уже наступил. «Теперь нельзя было назвать армией этих людей. Это были остатки разных родов войск гарнизона, медленно отходивших на этот небольшой свободный клочок земли Крымского полуострова… Но это и не была толпа, охваченная паникой, потерявшая волю к борьбе»[490].

На берегу находилось огромное количество раненых, и, к чести советских врачей, следует сказать, что в отличие от сухопутных и морских командиров и политработников они не искали спасения, а остались со своими подопечными. Среди тех, кто не бросил раненых, были военные врачи 1 ранга М.Е. Зеликов, Д.Г. Соколовский, В.С. Кофман и многие другие врачи, военфельдшеры и медсестры. Все они или погибли, или попали в плен в первые дни июля.

Оставшиеся на берегу командиры пытались всеми силами организовать оборону. Главное – продержаться до наступления темноты, а там вновь придут корабли. Между Камышовой и Казачьей бухтами удерживали оборону побережья бойцы под командованием полковников Н.К. Тарасова и Н.Г. Шемрука. Во время боя 2 июля они оказались отрезанными от остальных, и все их попытки днем прорваться к 35-й батарее не увенчались успехом. В ночь на 3 июля с небольшими группами бойцов сумели вырваться полковники Н.Г. Шемрук и Н.К. Тарасов – остальные защитники погибли или попали в плен.

Днем румынская 4-я дивизия сменила части 22-й и 24-й дивизий у Южной бухты. 97-й полк 132-й дивизии проводил зачистку Карантинной бухты, здесь на складе торпед были обнаружены и взяты в плен 150 человек. Было установлено наличие еще 7300 военнослужащих и рабочих, спрятавшихся в пещерах. В боях под Севастополем в разграничительных линиях 132-й дивизии было обнаружено 1839 погибших красноармейцев и матросов[491].

Продолжалась зачистка Севастополя и его окрестностей от отдельных групп советских бойцов и командиров, еще оказывавших сопротивление. В отдельных случаях рядовые операции оборачивались для противника полноценными боевыми действиями. По воспоминаниям участников событий, 2 июля в Лабораторной балке все еще удерживал оборону отряд под командованием старшего батальонного комиссара С.И. Костяхина. В нем насчитывалось до 400 человек бойцов, 2 орудия и несколько пулеметов. Утром он вступил в бой с противником на Балаклавском шоссе, который продолжался около часа. Оборону отряд держал вплоть до 4 июля, в этот день он был уничтожен, а сам комиссар С.И. Костяхин попал в плен[492].

С утра противник силами дивизий XXX корпуса вновь перешел в наступление. Сравнительно легко было сломлено сопротивление советских войск между Стрелецкой и Казачьей бухтами, и все побережье в этом районе захвачено.

Перед 170-й дивизией сопротивление продолжалось. Левым флангом соединение захватило оборонительные сооружения у ПМ 015—ПМ 016—ПМ 017 и продвинулось вплоть до ПМ 018. На побережье северо-западнее ПМ 015 и южнее ПМ 016 остался незахваченный плацдарм, выбить оттуда защитников никак не удавалось вплоть до вечера. Советские бойцы, спрятавшиеся в пещерах и гротах у ПМ 019, а также в районе мыса Фиолент, были взяты в плен. Так были уничтожены остатки героического 456-го полка. Достигнутые успехи позволили генералу Э. Зандеру отдать приказ о продвижении в глубь полуострова Херсонес. После сильной артиллерийской и минометной подготовки, в которой участвовала и дивизионная, и корпусная артиллерия, при поддержке авиации 170-я дивизия в 15.00 начала атаку на 35-ю батарею. По наблюдениям разведки, на полуострове могло находиться по меньшей мере 10 тыс. человек. Прижатые к морю, они оказывали ожесточенное сопротивление, не желая сдаваться.

По южному берегу от 35-й батареи до маяка держали оборону остатки 9-й бригады и батальона Бондаренко из 7-й бригады. Здесь же в окопах засели артиллеристы 110-го полка вместе со своим командиром полковником В.А. Матвеевым. Правее их находились бойцы 953-го полка подполковника В.В. Полонского. В районе 35-й батареи встали в оборону красноармейцы и краснофлотцы разбитых дивизий и бригад Приморской армии и сводных частей береговой обороны и флота. Поддержку им оказывали немногочисленные орудия и минометы. В боевых порядках находилось зенитное 45-мм орудие 551-й батареи, 76-мм орудие из артиллерийского дивизиона 79-й бригады. Возле самой батареи были установлены две пушки, доставленные с аэродрома. Командовал ими командир 177-го дивизиона майор В.Ф. Моздалевский. Ему довелось отражать атаки пехоты 170-й дивизии, поддержанные танками и штурмовыми орудиями. В ходе боя артиллеристы подбили несколько бронированных машин, но и сами погибли. Был убит и майор В.Ф. Моздалевский[493].

Уже первым ударом полкам 170-й дивизии удалось добиться значительного успеха. Утром 2-й батальон 57-го пехотного полка предпринял атаку в сторону ПМ 024. К полудню полуостров между Камышовой и Казачьей бухтами был занят, в плен было взято около 7 тыс. человек. Остаток дня батальон проводил зачистку, его пулеметная рота была выдвинута в район севернее хут. Гречихина. До вечера он вел обстрел советских позиций у хут. Михайли.

1-й батальон, усиленный ротой саперов, используя дым от пожаров как прикрытие, после полудня перешел в наступление в южном направлении. К 17.20 противник обошел орудийные башни 35-й батареи с востока и изготовился к штурму бетонного массива. Но продолжению атаки помешала случайность: неожиданно группа Ju-87 нанесла удар по 35-й батарее, хотя целью налета являлись позиции по высотам западнее хут. Михайли. Бомбежка нанесла немцам большие потери, количество убитых и раненых составило 7 офицеров и 150 унтер-офицеров и солдат. Среди них оказались командир и адъютант батальона и два командира рот.

Как только налет завершился, немцам пришлось отражать контратаку. Особенно пострадавшая 2-я рота не выдержала удара и стала отступать. Понеся новые потери, 1-й батальон 57-го полка был вынужден отойти к ПМ 022. Только 2-я рота из 80 человек потеряла в этом бою 55, а весь полк за день потерял 125 человек убитыми и 135 ранеными.

В последующих боях на мысе Херсонес 57-й полк потерпел дополнительный урон. Он вступил в бой 2 июля в количестве 34 офицеров и 1216 унтер-офицеров и солдат. К вечеру 4 июля его потери составили убитыми 8 офицеров и 124 унтер-офицера и солдата, а ранеными соответственно 9 офицеров и 252 унтер-офицера и солдата, 34 человека пропали без вести[494].

В сложившейся ситуации новая атака уже не казалась генералу Э. Зандеру делом первой необходимости. Он решил перенести наступление на следующий день, чтобы не нести новых потерь из-за несогласованности действий родов войск. В качестве усиления 170-я дивизия получила от командования корпуса 116-й полк и от 72-й дивизии – 401-й полк. Еще один полк румынской 1-й дивизии, который в соответствии с приказом по 11-й армии был подчинен корпусу генерала М. Фреттер-Пико, был переброшен в район ПМ 010.

Атаки пехоты на 35-ю батарею прекратились, но обстрел из орудий и бомбежки продолжались. В 18.20 с противоположного берега Казачьей бухты 2 немецких танка начали прямой наводкой обстрел дота командного пункта 3-й Особой авиагруппы. В доте находилось несколько десятков человек, среди которых были интендант 1 ранга И.И. Губкин и полковой комиссар Б.Е. Михайлов. Как только начался обстрел, комиссар Б.Е. Михайлов приказал забаррикадировать вход. Огонь продолжался около часа. Так как вентиляция не работала, помещение постепенно заполнялось дымом, поднималась температура воздуха. Когда обстрел прекратился, комиссар Б.Е. Михайлов решил выйти и подышать свежим воздухом. Но в 19.15 у вентиляционной трубы раздался взрыв, убивший полкового комиссара.

Общее количество военнопленных, захваченных в течение дня 72-й и 170-й дивизиями, по предварительным данным, перевалило за 10 тыс. человек. На день 3 июля генерал М. Фреттер-Пико запланировал новое наступление на полуостров Херсонес с целью окончательного разгрома оборонявших его советских войск. Бои 2 июля стоили приморцам больших потерь как среди красноармейцев и краснофлотцев, так и среди командного состава. Пропал без вести полковник В.С. Ветров, полковник Ф.Ф. Гроссман был ранен в ноги, и его отнесли под скалы.

В ночь на 3 июля в район 35-й батареи береговой обороны прорвались 5 сторожевых катеров – МО-019, МО-038, МО-039, МО-082 и МО-0108. Увидев приближающиеся корабли, собравшаяся в ожидании эвакуации толпа бросилась к ним вплавь. Но катера смогли взять на борт только 348 (по другим данным – 406) бойцов и командиров, остальным же пришлось плыть обратно. Еще 3 катера – МО-015, МО-052 и МО-078 – подверглись атакам немецких самолетов, получили повреждения и вернулись в порты Кавказа. Отправленные в район мыса Херсонес 3 самолета МБР-2 свое задание по эвакуации также не выполнили. Как потом докладывали их командиры, не был выложен знак ночного старта, к тому же вся Казачья бухта простреливалась противником. Хотя у новой пристани наблюдалось большое скопление людей, которые подавали сигналы фонарями и ракетами, рисковать своими самолетами никто не стал.

Итоги дня

Войска СОРа не смогли удержать рубежи и обеспечить эвакуацию. И в этом нет их вины. Капитан 2 ранга И.А. Заруба в своих послевоенных воспоминаниях приводил слова, услышанные им в плену от генерала П.Г. Новикова относительно эвакуации: «Люди, которые столько его защищали, были брошены на произвол судьбы!» Он привел пример, как англичане оставляли остров Кипр. Они не жалели крейсеров и любых кораблей, чтобы снять всех солдат с острова. «Ведь можно было держать Севастополь десятки дней только одним стрелковым оружием и пушками небольшого калибра, отступая шаг за шагом. А что значит оторвать офицерский состав от частей? Это развалить их, посеять панику, что и произошло. А немец, крадучись за нами, шел до самой 35-й батареи. Одновременно можно было эвакуировать людей»[495].

По данным Политуправления Черноморского флота, на 3 июля доставлено в порты Кавказа 559 командиров и политработников, 1116 младших командиров и бойцов. Остались невывезенными 32 480 чел., из них командного и начальствующего состава – 2813 чел., 470 политработников[496]. По данным, озвученным в 1961 г. Ф.С. Октябрьским, с 30 июня и в первые дни июля было вывезено 2937 человек, в том числе комсостава 1349, раненых 99 человек, остальные 1489 человек – военные и гражданское население[497].

Кроме этого в городе осталось по разным подсчетам от 20 до 36 тыс. жителей[498]. В протоколе допроса И.А. Волкова, который при немцах занимал в 1943–1944 гг. должность зав. производственного отдела Севастопольской городской управы, говорится, что в начале оккупации в городе насчитывалось 42 тыс. жителей[499].

Часто можно услышать, что эвакуация морем была невозможна и привела бы к напрасной гибели и кораблей, и солдат армии. Именно так считал и соответственно поступил командующий Черноморским флотом адмирал Ф.С. Октябрьский. А вот мнение И.А. Зарубы как профессионального моряка и командира крейсера существенно иное. Он однозначно утверждал: «Улететь на Большую землю, а для снятия 80 тысяч защитников Севастополя, из них около 18 тысяч раненых, пожалеть корабли!.. Смешно и горько! Можно было бы всех их спасти и иметь потери в кораблях самые незначительные»[500].

Можно было… При условии своевременной подготовки и грамотного проведения операции по эвакуации армии.

3 июля

Схема № 13

Перед остатками гарнизона СОРа по-прежнему стоял вопрос о продолжении обороны м. Херсонес. Количество боеспособных войск стремительно сокращалось, практически закончились боеприпасы, для руководства на передовой не хватало командиров.

Подавляющее число бойцов армии, береговой обороны, гражданских лиц за первые дни июля не смогли эвакуироваться. Их на берегу к 3 июля оставалось несколько десятков тысяч человек. «Сколько народу собралось на мысе Херсонес, на этом клочке земли! Страшное количество! У всех была надежда, что именно сюда подойдут корабли. Вдруг удастся спастись! Военные: офицеры всех рангов, матросы и солдаты, раненые, женщины с детьми, большими и маленькими, – все смешались в одну сплошную массу, которую жгло солнце и добивали фашисты», – вспоминала медсестра Л.В. Москвина[501].

3 июля А. Лысенков с матросом Алексеенко проник в помещения 35-й батареи. «Там было полно высшего командного состава (полковники, подполковники, майоры), которые при помощи оружия потребовали, чтобы мы убрались из укрытия. Алексеенко вскипел, вскинул автомат и потребовал: «Выйти всем наверх и занять оборону!» Нашей команде никто не подчинился». «Бойцы, обреченные на гибель, сражались до безумия и несколько суток не допускали немцев к батарее и даже ходили в атаки. Дрались за каждый клочок севастопольской земли. Бои продолжались и днем и ночью… Но у нас почти не было боеприпасов. Мы пользовались главным образом трофейным оружием. Голодные, без пресной воды, продолжали отражать атаки врага»[502].

С утра против батальонов 170-й дивизии последовало несколько атак, но они были легко отбиты. После кратковременной артиллерийской и авиационной подготовки в 10.00 полки 170-й дивизии возобновили наступление в западном направлении. Огонь советской артиллерии и минометов впервые за все время боев оказался крайне слабым, и немецкая пехота вздохнула с облегчением. Никак не проявляла себя и краснозвездная авиация.

Пользуясь своим преимуществом, 57-й полк пересек узкоколейную линию, которая вела от причала в Казачьей бухте к 35-й батарее. Уступом сзади справа за ним следовал 399-й полк. 401-й полк тем временем действовал вдоль узкоколейки в юго-западном направлении, к морю. Поддержку пехоте оказывали 5 штурмовых орудий 249-го дивизиона и 17 танков 204-го дивизиона. Уже в первой половине дня правый фланг соединения в составе 399, 57 и 116-го полков захватил плато полуострова вплоть до ПМ 020. Обороняющиеся предприняли попытку контратаковать немцев из района 600 м северо-западнее ПМ 021, но безрезультатно. После небольшого боя был взят хутор Михайли.

Тяжелые бои развернулись за Херсонесский аэродром. Только после полудня противнику удалось сломить сопротивление защитников аэродрома и продвинуться в западном направлении до линии в 600 м южнее ПМ 022 – 1 км юго-восточнее Херсонесского маяка. На этом рубеже полки 170-й дивизии стали закрепляться для обороны. Кроме того, было необходимо собрать тысячи военнопленных и начать их отправку в тыл. Наличие такого большого количества бывших военнослужащих Красной Армии в ближнем тылу атакующей дивизии представлялось немцам слишком большой опасностью.

На левом фланге 170-й дивизии действовал 401-й полк. Перед ним была поставлена задача во взаимодействии с 391-м и 105-м полками, а также частями 57-го полка уничтожить советские части, занявшие рубеж вдоль берега по линии от района западнее ПМ 021 до оборонительных позиций в 700 м юго-восточнее ПМ 022. В ходе атаки 401-му и 391-му полкам удалось сбить оборонявшихся с бетонного массива 35-й батареи и загнать их во внутренние помещения и под скалистые обрывы. Гарнизон 35-й батареи продолжал держаться, оказывая противнику ожесточенное сопротивление и не позволяя ему ворваться внутрь. Немцы с удовлетворением отмечали, что оборона уже велась почти исключительно стрелковым вооружением, орудийные башни и противотанковые батареи молчали.

Во второй половине дня 105-й полк ворвался своим одним батальоном внутрь 35-й батареи, в ее северо-западной части в 400 м западнее ПМ 021, в районе погребов боеприпасов наткнулся на группу красноармейцев и вступил с ними в бой. Здесь противника встретили бойцы под командованием начальника штаба подполковника С.А. Комарницкого. Когда немцы ворвались на массив батареи, подполковник вместе с 288 красноармейцами ушел в подземные помещения батареи и организовал там оборону. Он сформировал из красноармейцев и краснофлотцев роты и взводы. На продовольственном складе обнаружили запасы еды и распределили ее между оборонявшимися. Воду по ночам носили морскую.

Атака на батарею сорвалась, но вокруг нее были захвачены многочисленные пленные, и в первую очередь раненые и обслуживавший их медицинский персонал.

Анализируя развитие ситуации в полосе своей дивизии, генерал Э. Зандер принял решение провести ночью неожиданную атаку, захватить район Херсонесского маяка и лишить обороняющихся последнего плацдарма для эвакуации. Если во время проведения атаки в море будут обнаружены советские корабли, то на них предполагалось обрушить всю мощь немецкой артиллерии. Главной целью противника на 4 июля оставалось полное уничтожение находящихся на мысе Херсонес советских частей. Для достижения поставленной цели 170-й дивизии было разрешено привлекать все имевшиеся в распоряжении ХХХ корпуса и армии силы. После этого немецкие дивизии предполагалось отвести на отдых[503].

4 июля

Схема № 13

В газете «Правда» за 4 июля было опубликовано сообщение Совинформбюро, которое гласило: «По приказу Верховного командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили Севастополь». В действительности Приморская армия еще продолжала сопротивление, удерживая полуостров Херсонес, ожидая и надеясь на помощь Черноморского флота.

В ночь на 4 июля для оборонявшихся стало очевидно, что полноценной эвакуации морем уже не будет. Теперь единственным средством спасения для массы отрезанных от Большой земли и обреченных на уничтожение людей представлялся прорыв в горы к партизанам. В ночь на 4 июля в помещениях 35-й батареи собралось совещание старшего командно-политического состава. На нем была принята резолюция – всеми силами прорываться в горы и переходить к партизанским методам борьбы.

С наступлением сумерек стали готовиться отряды прорыва. Попытки пробиться в горы к партизанам предпринимались группами полковников Д.И. Пикунова, И.Ф. Хомича, Н.А. Васильева, М.Ф. Кабалюка и подполковника Б.Э. Файна. Свою группу из 200 человек повел и командир 55-го артиллерийского дивизиона майор Ф.П. Буряченко. Около 250 бойцов возглавил военком 114-го дивизиона старший политрук А.Л. Донюшкин. Все они хотели пробиться через Балаклаву, так как этот путь казался наиболее коротким, чтобы добраться до партизан. Но только единицам удалось осуществить свой замысел. Известно, что с небольшой группой прорвался командир 54-го полка 25-й дивизии Н.М. Матусевич. По словам полковника Д.И. Пискунова, всего в ночных атаках участвовало около 2 тыс. человек. Из них удача улыбнулась только 200, да и тех по большей части выловила полевая жандармерия[504].

Еще одну группу из 20 человек возглавил начальник штаба 134-го гаубичного полка капитан Л.И. Ященко. Их попытка, как и попытки многих других, оказалась неудачной, и вся группа попала в плен. Точно не известно, как вырвался с м. Херсонес начальник 1-го управления военно-полевого строительства военинженер 1 ранга И.В. Саенко. Ему удалось пробраться вдоль берега далеко за линию фронта, однако во время одной из зачисток его обнаружили немецкие саперы и взяли в плен. При нем обнаружили личное оружие, а на допросе он сообщил о своем намерении уйти в горы к партизанам. За это военный инженер был расстрелян[505].

Одна из главных причин неудачи попыток прорыва в ночь на 4 июля заключалась в том, что они совпали с немецкой атакой, предпринятой против ПМ 023. Здесь она наткнулась на сильное сопротивление и окончательно захлебнулась под ударами контратакующих групп. «Противник в отчаянии яростными контратаками пытается обрести себе свободу. Без какого-либо порядка противник густыми волнами накатывался на передний край. Женщины атаковали в первых рядах. С рассветом можно было видеть ужасающее воздействие нашего собственного оборонительного огня»[506]. Как оказалось, в ночном бою атакующие немцы столкнулись с советскими бойцами, командирами, гражданскими лицами, шедшими на прорыв.

В одном из таких прорывов принял участие и командир 953-го артполка 388-й дивизии подполковник В.В. Полонский. В атаке он получил ранение в живот, и начальник разведки его полка И.Д. Пыжов[507] перенес своего командира в окопчик, а с наступлением утра они перебрались под скалы. Здесь подполковник попрощался со своим сослуживцем, попросил после войны найти свою семью в Краснодаре и передать ей «все как было». Потом В.В. Полонский поднялся, вошел в воду и пустил пулю себе в висок[508].

Некоторые из советских бойцов и командиров попытались спасаться самостоятельно, сооружая импровизированные плавсредства, рассчитывая на них добраться до Кавказа или до Турции. Военинженер 2 ранга А.И. Лощенко и полковник Ф.Ф. Гроссман построили небольшой плот из надувных автомобильных шин. Но плыть на нем оказалось невозможно, так как дырявые шины выпускали воздух. Пришлось вернуться под скалы.

Днем 4 июля на шестивесельном яле отошла в море группа бойцов 9-й бригады под командованием командира 1-го батальона капитана В.В. Никульшина и военкома батальонного комиссара Е.И. Рылькова. Несколько суток ял находился море, пока 13 июля его не прибило к берегам Турции. Через несколько дней в г. Инеболи прибыл советский консул в Турции капитан 2 ранга Михайлов и на гидрографическом судне «Черноморец» отправил спасшихся, а также бойцов и командиров, ранее прибывших из Севастополя (а их оказалось около 100 человек), в Советский Союз[509].

Те, кто не смог ночью прорваться в горы и сохранил волю к сопротивлению, приготовились к отражению немецких атак. Кто возглявлял оборону – осталось неизвестным. По косвенным данным можно предположить, что таким человеком оказался полковник И.Ф. Хомич. Именно к нему в этот день обратился начальник отдела кадров Приморской армии интендант 1 ранга Л.Г. Хученок с просьбой подписать приказ на нескольких человек, представленных к награждению орденом Красного Знамени. Полковника И.Ф. Хомича просили дать распоряжение, как поступить со знаменами частей: уничтожить их или спрятать. Медицинские работники просили его организовать эвакуацию оставшихся раненых[510].

Тем временем вокруг возможности эвакуировать последних защитников Севастополя в советских штабах различного уровня разгорелись нешуточные страсти. Поводом стал неудачный рейд группы наших катеров к берегам мыса Херсонес.

Утром 4 июля в Севастополь из Новороссийска отбыл отряд из четырех сторожевиков: МО-019, МО-071, МО-074 и МО-0132. При подходе к 35-й батарее они попали под сильный артиллерийский обстрел, так что командиры катеров не решились подходить к берегу ближе, развернули корабли и ушли обратно. И это оказались последние надводные корабли, отправленные для эвакуации гарнизона осажденного Севастополя.

Во второй половине дня 4 июля начальник оперативного управления Генерального штаба РККА генерал Н.В. Ватутин и военком управления Н.И. Рыжков направили командованию Северо-Кавказского фронта телеграмму за № 155980. В ней говорилось: «На побережье СОР есть еще много отдельных групп бойцов и командиров, продолжающих оказывать сопротивление врагу. Необходимо принять все меры для их эвакуации, послав для этой цели мелкие суда и морские самолеты.

Мотивировка моряков и летчиков о невозможности подхода к берегу из-за волны неверная, можно подобрать людей не подходя к берегу, а принять их на борт в 500—1000 м от борта.

Прошу приказать не прекращать эвакуацию, а сделать все возможное для вывоза героев Севастополя»[511].

Маршал С.М. Буденный отправил эту телеграмму непосредственно командующему Черноморским флотом с резолюцией «Для исполнения». И вскоре на нее от Ф.С. Октябрьского был получен ответ: «Операции по съемке и вывозу отдельных групп начсостава, бойцов СОР не прекращались и не прекращаются, хотя это связано с очень большими трудностями и потерями корабельного состава.

Подводные лодки прорваться в Севастополь не могут. Все фарватеры противник закрыл своими катерами. О трех подлодках еще не получены сведения, где они, хотя все сроки их возвращения прошли. Вернувшиеся лодки весь путь преследовались авиацией, катерами-охотниками, на каждую лодку сброшены сотни бомб.

Еще не вернулись два катера МО. Сегодня послал еще шесть катеров МО, которые вернулись. Каждый доставил больше сотни человек. Буду продолжать операции»[512]. Но фактически операция по эвакуации Приморской армии уже была свернута, и никаких действенных мер более уже не предпринималось.

Пока шли штабные споры, положение последних защитников Севастополя стало критическим. Утро 4 июля началось с сильной немецкой артиллерийской подготовки, и вплоть до 6.45 немецкие орудия вели уничтожающий огонь по плато Херсонесского полуострова, стремясь подавить всякую волю к сопротивлению. Как и в предшествующие дни, у немецкого командования вызывала беспокойство ее точность, так как уже неоднократно в боях на мысе Херсонес пехота попадала под «дружественные обстрелы». За период со 2 по 4 июля это произошло четыре раза: дважды 2 июля (в 13.00 и 17.15), один раз 3 июля в 11.00 и еще раз 4 июля в 2.45. Общие потери составили 11 человек убитыми и 19 ранеными[513].

Как только смолк грохот разрывов и осела пыль, в атаку пошла пехота. В 7.10 ударная группа достигла крайней северо-восточной точки – ПМ 023. Сопротивлявшиеся части были подавлены огнем штурмовых орудий, минометов и малокалиберных зениток[514]. В ходе боев и последующих зачисток на небольшом пространстве от ПМ 023 до Херсонесского маяка, между которыми можно было едва насчитать полтора километра, было взято в плен почти 30 тыс. человек. Среди них оказался командир 110-го артиллерийского полка полковник В.А. Матвеев. Потери убитыми не поддавались подсчету.

Только в отдельных местах группы советских бойцов продолжали оказывать сопротивление. Его удавалось сломить только путем применения гранат и огня штурмовых и легких полевых орудий. Особенно упорным было сопротивление в юго-западной части полуострова, там, где еще держались группы бойцов и командиров, укрывавшиеся в прибрежных гротах и пещерах. У них уже отсутствовало единое командование, военнослужащие перемешались с гражданским населением. И хотя они были преисполнены решимости бороться до конца, отсутствие боеприпасов обрекало все их усилия на неизбежный провал.

При подходе к Херсонесскому маяку, когда немцы были от него всего в ста метрах, по ним вновь нанесла удар собственная артиллерия. Между 8.30 и 11.15 батарея 150-мм орудий выпустила до десяти выстрелов по юго-западной оконечности полуострова. Среди немцев на этот раз потерь не было, но пострадало значительное количество пленных[515].

В первой половине дня 57-й и 401-й полки приступили к штурму 35-й батареи, а 105-й полк занял береговые укрепления в квадрате ПМ 021, где находилась ложная 35-я батарея. Этими событиями бои на мысе Херсонес в основном завершились. Оставшиеся в пещерах и гротах последние защитники Севастополя были уничтожены или взяты в плен в ходе последующих зачисток. К таким «уничтоженным» следует причислить и несколько десятков раненых, которых немцы завалили, подорвав скалу в Херсонесской бухте. Из 150 человек в живых осталось всего 15.

5—12 июля

Схема № 13

Утром 5 июля оставшиеся на Херсонесском мысу красноармейцы и краснофлотцы, а также многочисленные гражданские лица стали спускаться вниз под обрывы. Здесь, разбившись на группы, они укрылись в гротах и продолжили сопротивление, не желая сдаваться. Тогда противник стал закладывать динамит и обрушивать скалы на головы оборонявшимся. Днем из Ялты были вызваны катера, которые подошли к берегу и стали с близкого расстояния обстреливать бойцов и командиров из пушек и пулеметов. Такие жестокие меры принесли свой результат: в плен было взято около 2 тыс. человек. По их показаниям, в гротах на берегу должно было находиться еще около 3–4 тысяч человек.

В ночь на 6 июля были предприняты еще две попытки прорыва из района Ново-Казачьей бухты, в частности, отрядом связистов 25-й дивизии под командованием начальника связи соединения. Они прорывались в сторону Казачьей бухты с тем, чтобы оттуда выйти в Юхарину балку и по ней пробраться в горы. В эту же ночь группа врачей предприняла попытку выйти к Балаклаве берегом моря. Все они оказались неудачными. Дело в том, что немцы по ночам ожидали попыток прорыва и были к ним готовы. Пробивавшихся неизменно встречал шквал огня, преодолеть который они были не в состоянии. Группы или гибли в неравных схватках, или попадали в плен.

После 6 июля надежды на эвакуацию морем уже не осталось. Единой обороны уже не существовало, защитники разбились на группы. При полковнике И.Ф. Хомиче осталось 12 человек командиров и комиссаров, все, что осталось от группы управления. Среди них были полковник Н.А. Васильев и майор В.М. Трофимов. К ним днем подошла группа из четырех-пяти человек городского партийного актива во главе с секретарем Крымского обкома Ф.Д. Меньшиковым. Обсудили возможности прорыва в горы к партизанам. Ф.Д. Меньшиков на вопрос, есть ли связь с отрядами, ответил, что с 25 июня связи с ними нет. Известие подействовало на присутствующих удручающе. «У нас снова опустились головы», – вспоминал впоследствии полковник И.Ф. Хомич[516]. Надежды на спасение не осталось.

Из бойцов и командиров 95-й дивизии был сформирован отряд из 80 человек, возглавил его подполковник А.П. Кокурин. К нему присоединилась и состоявшая из пяти человек группа полковника Д.И. Пискунова. Днем был разработан план прорыва через 35-ю батарею в Камышовую бухту, который предполагалось осуществить в ночь на 7 июля.

Противник методично продолжал проводить зачистку побережья и плато. В течение дня было захвачено еще 425 пленных. Они сказали, что под берегом укрывается еще примерно 2 тыс. человек, но они полностью обессилены отсутствием пищи и воды[517].

В ночь на 7 июля майор А.П. Кокурин и его отряд вошел в 35-ю батарею. Внутренние помещения были забиты людьми, сидевшими в полной темноте. Воздух был спертым, дышалось с трудом, повсюду чувствовался сильный трупный запах. Появление группы А.П. Кокурина вызвало недовольство тех, кто находился внутри. Действительно, сокращался и без того скудный рацион продовольствия и особенно воды. Осажденные в батарее опасались, что повышение активности заметят немцы и предпримут меры для полного уничтожения гарнизона. Как показали дальнейшие события, они не ошиблись, хотя действия противника с появлением отряда А.П. Кокурина, разумеется, никак связаны не были.

Днем 7 июля 2 немецких катера подошли с моря в район 35-й батареи и стали обстреливать выходы. Снаряды рикошетили от стен, потолка и пола, рвались в толпе, убивая и калеча людей. Через полчаса обстрел прекратился, и немцы, приставив лестницы, попытались пробраться на батарею. Но их атаку отбили, и катера отошли. При обстреле погибли 33 человека, много было раненых. Командование взял на себя старший лейтенант Буянов, и возглавляемая им группа держалась вплоть до 10 июля. Вечером этого дня она попыталась вырваться из окружения, следуя вдоль берега, но у мыса Фиолент была обнаружена и пленена.

Днем 7 июля противник попытался «выкурить» советских бойцов и командиров из подземных помещений 35-й батареи. Они повторили свою тактику, однажды уже апробированную на гарнизоне 30-й батареи – «сестры» 35-й. Немецкие саперы подкатили к остаткам взорванных башен бочки с горючими материалами и залили их внутрь. Горение сопровождалось значительным выделением дыма, постепенно заполнившим все помещения и коридоры первого этажа. Гарнизон перебрался в глубь батареи, забаррикадировав двери и переходы.

Продолжались попытки немцев уничтожить группы бойцов и командиров, укрывавшихся под скалами. Их обстреливали с моря и с воздуха, забрасывали гранатами и подрывали взрывчаткой. Некоторые, не выдержав испытания обстрелами, голодом и жаждой, сдавались в плен, некоторые кончали жизнь самоубийством. У маленького ручейка, стекавшего со скалы, был тяжело ранен в грудь и в ноги и застрелился представитель Генерального штаба майор В.М. Трофимов.

В полосе обороны 3-го батальона 401-го полка 170-й дивизии утром сдались 22 красноармейца. В ходе допроса немцам стало ясно, что неоднократно проведенные зачистки не принесли желаемого результата, полностью уничтожить оборонявшихся еще не удалось. Под скалами, по словам пленных, только в этом районе находится еще 50–80 человек, преимущественно командного состава, среди которых находятся 2 комиссара. У них еще есть скудные запасы продовольствия, немного воды, которую по ночам набирали из двух маленьких источников. Из оружия остались только винтовки и несколько автоматов с крайне незначительным количеством патронов. Немцы попросили пленных, чтобы те предложили своим товарищам сдаться, но те ответили, что в этом нет никакого смысла, оставшиеся настолько истощены, что вскоре сдадутся сами.

Получив такие сведения, 401-й полк возобновил поиск, результатом которого стало обнаружение на левом фланге под берегом трех пещерных госпиталей. В них было захвачено около 6 тыс. раненых.

На следующий день, 8 июля, около 10.00 9 немецких катеров возобновили обстрел 35-й батареи с моря. Одновременно саперы повторили попытку уничтожения оборонявшихся. Вновь под бетонный массив были залиты горючие масла, произведен ряд подрывов дверей и перекрытий. На батарее начался пожар. Распространение огня сопровождалось взрывами: что сдетонировало – осталось неизвестным. Не выдержав, часть бойцов сдалась в плен. Остальные спрятались в воздухоочистителях и воздухозаборниках.

Утром 9 июля немецкие катера подошли вплотную к берегу и стали уничтожать последние гнезда сопротивления или вынуждать уже безоружных защитников сдаваться в плен. Под скалами 35-й батареи были пленены интендант 1 ранга В.Н. Салаутин, полковники Н.К. Тарасов, Н.А. Васильев и И.Ф. Хомич. Военинженер 2 ранга А.И. Лощенко вместе с полковником Ф.Ф. Гроссманом во время зачистки спрятался под скалой, но немцы их заметили и забросали гранатами. Через несколько минут красноармейцы подхватили на руки раненых командиров и подняли их наверх. Так военный инженер и полковник вопреки своему желанию оказались в плену. Спустя несколько часов полковник Ф.Ф. Гроссман был расстрелян как еврей.

Немецкие саперы продолжали борьбу с гарнизоном 35-й батареи. Были взорваны входы, и через один из них штурмовые группы ворвались на первый этаж. Группа полковника Д.И. Пискунова оказалась изолированной, и было принято решение прорываться наверх. Пробиться им не удалось, и тогда они покинули батарею и спустились под скалы.

В этот день, 9 июля, в целом 35-я батарея была захвачена, а ее гарнизон, державшийся почти неделю, был пленен. Столь долгое сопротивление противник объяснял тем, что действиям его штурмовых групп мешал недостаток пространства и атакующие могли полноценно использовать только один из входов. По немецким данным, в этот день на батарее в плен было взято не менее 900 человек[518].

Как часто уже бывало, противник поспешил с докладом, так как 10 июля во внутренних помещениях 35-й батареи были обнаружены новые группы и одиночные бойцы. Поэтому пришлось проводить повторную зачистку казематов, в ходе которой в плен было взято еще 170 бойцов и командиров[519].

Спрятавшуюся под скалами группу полковника Д.И. Пискунова противник обнаружил утром 12 июля. В 8.00 их принялись обстреливать и забрасывать ручными гранатами. С моря подошли катера, спустившие резиновые лодки. Высадившиеся на берег немцы методично обшаривали все пещеры и гроты, выгоняя оттуда укрывавшихся. В плен в этот день, по воспоминаниям с советской стороны, были взяты около 20 гражданских и около 120 военных. Среди последних, по воспоминаниям полковника Д.И. Пискунова, были: он сам, подполковники И.И. Хаханов, В.И. Имнашвили, Н.К. Карташев, Д.Д. Коноплев, И.А. Кудий, майоры Б.С. Регент, М.В. Рубинский, Голубев и другие. В этой последней группе остались преимущественно командиры, рядового состава – всего 15 человек[520].

По немецким сведениям, во время зачистки и сопровождавших ее стычек было захвачено 112 человек, из них – 6 женщин. Еще 39 бойцов и командиров погибли в перестрелках или покончили с собой во избежание плена. Среди пленных оказались 20 командиров и комиссаров, в том числе один командир дивизии, 2 командира полка и начальник штаба. В ходе допроса они рассказали, что в скалах между м. Херсонес и Балаклавой находится много бойцов и командиров, ожидающих эвакуации. В казематах 35-й батареи оставалось еще около сотни человек, способных держать оружие. К 13 июля, по немецким сведениям, эти очаги сопротивления ликвидированы еще не были[521].

С утра 13 июля части 50-й дивизии полностью сменили 170-ю на ее позициях на м. Херсонес. Последняя оставила в распоряжении соединения генерала Ф. Шмидта свой саперный батальон. Перед ним вскоре была поставлена задача – полностью заблокировать все ведущие на поверхность входы и выходы с 35-й батареи, с чем тот благополучно справился. С помощью миноискателей немцами проводилась очистка местности и группы зданий возле Херсонесского маяка от боеприпасов и мин.

На следующий день роты 50-й дивизии приступили к проведению зачистки местности между м. Херсонес и Балаклавой. Они разыскивали спрятавшихся в скалах и гротах, разбросанных вдоль побережья, укрывавшихся там бойцов и командиров Приморской армии. 16 июля они уничтожили или пленили несколько небольших групп в районе между м. Фиолент и Херсонес. В плен попало несколько десятков человек и среди них один майор.

Этим эпизодом можно завершить описание героической борьбы Севастопольского оборонительного района против соединений немецкой 11-й полевой армии. К сожалению, закончилось противостояние не в нашу пользу – Приморская армия была уничтожена, а Севастополь – захвачен.