Блаженство греха

Глава 1

Рэчел Коннери не имела ни малейшего желания находиться в этом месте. К двадцати девяти годам она уже решила для себя, что никогда не станет делать что-либо против своей воли и всегда будет оставлять за собой право выбора. Впрочем, хмуро напомнила себе Рэчел, здесь она потому, что сама так решила. Просто в данном случае пришлось принять решение, которое не нравилось ей самой.

Такси остановилось перед Санта-Долорес, поселком, где обосновался «Фонд Бытия». Раскинувшийся в семнадцати милях от Альбукерке, под жарким солнцем Нью-Мехико, он выглядел средоточием мира и покоя, прибежищем желающих посвятить себя медитации, ищущих просветления. Кроме того, в поселке имелся хоспис для тех, чьи дни уже сочтены.

И здесь, за этими стенами, искала духовного прозрения мать Рэчел. Здесь она и умерла.

Таксист открыл дверцу. Рэчел вышла и, окинув сердитым взглядом поселок, смахнула с шелкового костюма воображаемую пылинку. Да, она приехала сюда вопреки желанию. И они это знали.

— Дальше я сама, — сказала Рэчел и, щедро расплатившись, взяла из машины свой кожаный дорожный чемодан.

— Благословенна будь, — пробормотал он.

— Что?

— Вы ведь одна из них, из Народа Люка? — Таксист на мгновение смутился, но на всякий случай — если пассажирке вдруг вздумается востребовать их назад — зажал денежки в кулаке.

— Нет, — коротко ответила Рэчел. — Я не из них. — И, повернувшись, решительно направилась к красивым кованым воротам, стуча высокими каблучками по пыльной дороге.

Они называли себя Народом Люка. До сих пор ей удавалось не думать об этом, но нельзя же вечно прятаться от того, с чем не желаешь мириться. Она не встречалась с этим человеком, лишь видела однажды издалека, но даже там, в переполненном зале суда, ощутила прикосновение ядовитых щупалец его харизмы, тянувшихся к каждой сбившейся с пути живой душе.

Люк Бардел — бывший заключенный, признанный виновным в убийстве, а ныне основоположник того, что одни называли философией, другие религией, а Рэчел — культом. Человек, убедивший ее умирающую мать оставить «Фонду» двенадцать с половиной миллионов долларов и ничегошеньки единственной дочери.

Лет десять назад Рэчел, может быть, просто забилась бы в уголок и дала волю слезам. Теперь — нет. Она вступила в борьбу и нанесла ответный удар. И что же? Первый судья отказался рассматривать ее исковое заявление, нанятые адвокаты ушли в сторону, и поражение стало для нее настоящим холодным душем. Религия неподсудна. Святого невозможно привлечь к ответу. Составляя завещание, Стелла Коннери пребывала в здравом уме и твердой памяти, отдавала себе отчет в том, что умирает от рака груди, и самостоятельно приняла решение лишить наследства собственную дочь.

Одержав победу, «Фонд Бытия» повел себя с лицемерной до отвращения любезностью. Рэчел ведь не откажется посетить место, где ее мать провела последние дни и обрела вечный покой? Она сама сможет убедиться в том, какому благородному делу служат деньги Стеллы, и примириться с решениями как суда, так и ее матери. «Фонд», Народ Люка, будет только рад поделиться выпавшим на его долю благословением.

Рэчел скорее съела бы жареных гусениц. Чем-чем, а делиться деньгами, которые они обманным путем выманили у тщеславной, смертельно больной женщины, «Фонд» определенно не намеревался. В том, что мать и Люк были любовниками, Рэчел не сомневалась. Стелла набрасывалась на мужчин, как саранча на зеленое поле, и эта ненасытная жадность всегда пугала и отвращала дочь. Жертвой Стеллы мог стать любой мало-мальски симпатичный мужчина.

Таким, симпатичным и привлекательным, был, конечно, и Люк Бардел, мессия «Фонда Бытия». А за то, чтобы спать с умирающей старушкой, ему очень неплохо заплатили.

Будь Рэчел готова смириться с поражением, она отказалась бы от гостеприимного предложения. Любая рассудительная женщина приняла бы как должное тот факт, что мать, уже отказавшая дочери почти во всем, в чем только можно, совершила последнее предательство. Она нашла бы новую работу, устроила собственную жизнь и отказалась от роли жертвы обездоленного детства.

Выбор. Перед ней снова стояла проблема выбора. Предпочесть гнев и месть? Или спокойное существование?

Она, наверное, остановилась бы на благоразумном, диктуемом житейской мудростью варианте, если бы не анонимное письмо. После того как это письмо, мятое, нацарапанное второпях, полное намеков и обвинений, оказалось в ее почтовом ящике, о реальном выборе говорить уже не приходилось.

У вашей матери не было рака. Ее убил один из Людей Люка. Может быть, Люк сам это сделал или, по крайней мере, дал приказ. В конце она поняла, что с ней происходит, но остановить его уже не могла. Приезжайте в лагерь, и я помогу вам найти доказательства против него.

Выбирать, в общем-то, не приходилось. Анонимное, написанное детским почерком, письмо подкупало искренностью и правдивостью. По крайней мере Рэчел хотелось в это верить.

Вот так гнев и решимость привели ее к воротам Санта-Долорес, к «Фонду Бытия». И к Люку Барделу.

— Люк, она здесь.

Он даже не шевельнулся. Он слышал, как они вошли, эти немолодые уже люди, профессионалы высокого класса, нашедшие здесь, в Санта-Долорес, ответы на поставленные жизнью вопросы и теперь употреблявшие свои финансовые знания и опыт во благо организации. Их называли Старейшинами, и они управляли «Фондом», словно солидной, уважаемой компанией.

А Люк управлял ими. Он лежал, раскинувшись, с закрытыми глазами, на прохладном, выложенном керамическими плитками полу и вдыхал сладковатый, резкий запах горящего шалфея. По телу бурлящими потоками разбегалась энергия, нервы натягивались, словно канаты, вены наполнялись живой, пульсирующей кровью. Эта энергия была его силой, его даром, и он распоряжался ею осторожно, бережно, никогда не растрачивая по пустякам.

Он не сразу понял, о ком они говорят, потом вспомнил. Дочь Стеллы. Та сухощавая, бледная, угрюмая женщина, с поразительным безрассудством попытавшаяся отнять у него деньги. Разумеется, у нее ничего не получилось. Старейшины полагали, что от нее стоит откупиться. Все-таки судебные разбирательства и обвинения, при всей своей несостоятельности и надуманности, — не самая хорошая реклама. А «Фонд Бытия» к публичности отнюдь не стремился. Они не искали новообращенных. Нуждавшиеся в том, что они предлагали, сами находили путь в Санта-Долорес. Рано или поздно.

Но Люк откупаться не захотел. Глядя на нее — это аристократическое лицо, эти полные презрения глаза, этот пошитый на заказ костюм, — он чувствовал, как поднимается в нем то старое чувство. Чувство, которое вроде бы удалось изжить. Впервые за несколько лет ему бросили вызов. Впервые за несколько лет нашелся кто-то, готовый сразиться с ним не на жизнь, а на смерть. Впервые за несколько лет ему представлялся шанс проверить, не заржавело ли оружие, а заодно и доказать, что противостоять его силе, когда он сосредоточится по-настоящему, не может никто.

Он выманит Рэчел Коннери в Санта-Долорес и соблазнит ее здесь. Соблазнит духовно и эмоционально — разденет, изнасилует, опустошит. Овладеет ею. Как поступал со всеми другими.

Никаких колебаний, никаких угрызений совести Люк не испытывал. Кислую гримасу на ее бледном лице сменит выражение безмятежного блаженства. И при этом он не дотронется до нее даже пальцем.

Он никогда не спал со своими последователями. Насколько они знали, он вообще ни с кем не спал. Люк Бардел соблюдал целомудрие, придерживался вегетарианства, избегал наркотиков и алкоголя — короче, являл собой образец духовной и физической чистоты. Это было, так сказать, частью профессионального инструментария. Они все желали его. Люк Бардел знал это и пользовался этим. Он не спал ни с кем, и они верили, что могут обладать им совместно, мужчины и женщины, молодые и старые. Оставаясь желанным и недоступным, он удерживал их в нужном состоянии: они видели только его, хотели только его и не замечали никого больше.

А ему только это и было нужно.

Любопытно, думал Люк Бардел, сколько понадобится времени, чтобы привести в их стан такую озлобленную, ни во что не верующую особу, как Рэчел Коннери. Он обращал в свою веру других — с этой тоже не должно быть проблем.

Вот только она была не похожей на других — это чувствовалось даже издалека. Ее гнев коренился глубже. И ему это нравилось. Она бросала вызов, она сама была вызовом, уклоняться от которого он вовсе не намеревался.

Он открыл глаза, легко, без малейших усилий, сел, откинул назад длинные волосы, подобрал ноги и посмотрел на Старейшин.

— Благословенны будьте.

— Что нам с ней делать, Люк? — В свое время Альфред Уотерстоун руководил одним из ведущих онкологических исследовательских институтов страны. Выйдя в досрочную отставку, он стал стойким последователем Люка и теперь ведал финансовой стороной деятельности «Фонда». Его скрупулезность и внимание к мелочам граничили с маниакальностью.

— Примите, как полагается, — ответил Люк мягким, хорошо поставленным голосом, достигавшим дальних углов комнаты. Голос был еще одним инструментом, пользоваться которым он научился весьма умело.

— Она хочет встретиться с тобой. Я сказал, что ты медитируешь, и она только рассмеялась. Боюсь, ничего хорошего от ее присутствия ожидать не стоит.

Люк кивнул.

— Это ненадолго, Альфред. Проследи за тем, чтобы гостья прошла обряд очищения. Какая на ней одежда?

— Обычная, городская, — пожал плечами Альфред.

— Пусть ей принесут что-нибудь из нашей. Ей будет удобнее.

— А если откажется?

— Тогда я сам займусь ею. Как всегда.

Конечно, она откажется, хотя обряд очищения заключался всего лишь в простом омовении в уединенном горячем источнике, оказывавшем удивительно расслабляющее действие. Скорее всего, гостья будет упрямо принимать холодный душ на протяжении всего визита и наверняка откажется от удобной, свободной, не сковывающей движений хлопчатобумажной одежды, которую носили здесь все. Ну да ладно, всему свое время. В голове прозвучала известная фраза: «Разденьте ее, искупайте и приведите в мой шатер».

Люк безмятежно улыбнулся.

— Благословен будь, — пробормотал Альфред, который и понятия не имел, о чем думает его наставник.

— Благословен будь, — ответил, опускаясь на спину, Люк.

Три месяца без секса. Люк привык к долгим периодам воздержания: подавая пример чистоты, нужно быть очень осторожным в том, как и когда удовлетворять насущные потребности, если становится уж совсем невтерпеж.

Но он уже научился трансформировать нерастраченную сексуальную энергию в своего рода энергетический котел и сам жил внутри этого кипящего вулкана.

Построенная на доверии, любви и свободе, Санта-Долорес была бухтой спасения, райским уголком для всех страждущих. Немало помогала и передовая система наблюдения, обеспечивавшая визуальный доступ в определенные помещения поселка. Оставшись один в просторном светлом зале, Люк полежал некоторое время, потом поднялся. Сейчас он перейдет в свою комнату для медитаций, единственное место, где беспокоить его не смеет даже Кальвин, отодвинет тяжелую черную штору, за которой установлен с десяток мониторов, сядет перед ними и будет смотреть. И может быть, ему даже выпадет шанс удостовериться, действительно ли Рэчел Коннери такая же бледная, хмурая и тощая без одежды, как и в ней.

Первое, что бросилось в глаза, — это полное отсутствие детей. Очевидно, культ охватывал только тех, кто не обременен ими. И деньги вымогать легче, подумала Рэчел. Главное здание Санта-Долорес соответствовало традициям здешней архитектуры: вымощенные мозаичной плиткой прохладные полы, стены из саманного кирпича, потолки и окна из простого темного дерева.

Рэчел предоставили комнату в дальнем конце коридора. Проводившая ее туда женщина оказалась на удивление милой и, хотя носила светлую хлопчатобумажную форму, напоминавшую нечто среднее между мужской пижамой и ги каратиста, на жертву промывания мозгов никак не походила. Они и гостье попыталась всучить такое же облачение, но Рэчел наотрез отказалась и от одежды, и от предложения искупаться в горячем источнике.

— Нет настроения, — протянула она с наигранным равнодушием. — Я приняла душ утром.

— Вы сразу почувствуете себя лучше. Как будто сбросите старую кожу, — сказала женщина, назвавшаяся Лиф.

— Старая меня вполне устраивает. Когда я увижу Люка?

— Когда он будет готов. Видите ли, большую часть дня Люк проводит в молитвах и медитации. Уверена, он примет вас при первой же возможности. Люк просил устроить вас поудобнее.

Рэчел огляделась — голые стены, очаг-кива, узкая койка с безыскусным белым покрывалом.

— А вы здесь не очень-то сибаритствуете, — заметила она.

— Мы здесь не для того, чтобы потакать своим слабостям, — объяснила Лиф, — а для того, чтобы развивать свои чувства. Раскрывать себя миру.

— На такой узкой кроватке не очень-то раскроешься.

Лиф улыбнулась.

— Здесь нет места наркотикам, алкоголю, сексу или каким-либо токсинам. Сюда приходят для очищения и познания.

— Нет места сексу? — эхом отозвалась Рэчел. — А как же супруги, мужья и жены?

— Здесь они получают прекрасную возможность сосредоточиться на духовных, а не физических потребностях.

— Прекрасно. У моей матери за всю жизнь и недели воздержания не случилось.

— Воздержание не есть обязательное требование, это всего лишь предложение. Если мы хотим следовать за учителем, то должны подражать ему.

Смысл сказанного дошел до нее не сразу.

— Хотите сказать, Люк Бардел… целомудрен?

— Конечно.

— Конечно, — эхом повторила Рэчел. — Только знаете, со всеми этими исповедующими целибат религиями есть одна проблема. Когда нет детей, веру некому нести дальше. Пример — шейкеры[1].

— Учение Люка — не религия, а философия. И дети сюда не допускаются. Они еще слишком юны, чтобы понять наше учение. Люк говорит, что прежде чем заниматься собой, мы должны позаботиться о наших мирских обязанностях.

— Глава культа с идеями республиканца. — Она недоверчиво покачала головой. — Что дальше?

— Это не культ.

— Да, знаю. Не культ, не религия — просто образ жизни. — Рэчел бросилась на кровать. Узкая и жесткая, словно утыканная гвоздями, — не кровать, а пыточное ложе. Как раз под настроение.

— Обед у нас в шесть. Мы здесь все вегетарианцы, но повара у нас замечательные. Уверена, вам понравится.

Хуже вегетарианской диеты могла быть только ее крайняя форма — веган. Рэчел вздохнула.

— Все в порядке. В еде я неприхотлива. А вот немного отдохнуть не помешало бы.

— Вот и отлично. Я зайду за вами ближе к обеду.

Некоторое время Рэчел лежала неподвижно на постели, прислушиваясь к растворяющимся в густой тишине шагам. Лиф оставила форму, и, глядя на нее, Рэчел размышляла, достанет ли сил и злости, чтобы встать и отправить эти треклятые тряпки в мусорную корзину.

Недостало.

Взгляд остановился на деревянной панели над головой. Рэчел хорошо подготовилась к визиту, навела справки и знала, что это здание построено всего лишь четыре года назад по наилучшему из проектов такого рода. Денег не жалели, и оно обошлось в миллионы — все благодаря духовному руководству человека, отсидевшего три года за убийство человека в пьяной драке.

За двенадцать лет, что прошли после его выхода из тюрьмы Джолиет на правах условно-досрочного освобождения, Люк Бардел взлетел высоко и быстро. Теперь никто и пальцем не смел его тронуть. Никто даже пытаться бы не стал, включая и комиссию по условно-досрочному освобождению, которой давно бы следовало вернуть его в исправительное заведение за нарушение правил УДО.

Никто не стал связываться с ним, кроме Рэчел Коннери. Но она низвергнет его с пьедестала. Нужно только выяснить, кто он, ее неизвестный союзник. Тот, кто прислал письмо-предупреждение.

Дурацкие туфельки на шпильках она надела исключительно из духа противоречия. Разгуливать в них по поселку было бы неразумно, но не надевать же оставленные Лиф идиотские сандалии. Хотя они, похоже, пришлись бы впору. Итак, она босиком пройдет по пустынным коридорам Санта-Долорес и, может быть, наткнется на неуловимого Люка Бардела. Она не станет ждать, пока ее удостоят высочайшей аудиенции. Она найдет его сейчас и получит доказательства того, что он всего лишь человек из плоти и крови.

Как и следовало ожидать, авантюра обернулась пустой тратой времени. По пути ей попалось с полдюжины «обработанных» — они смотрели на нее с улыбкой и бормотали какую-то чушь насчет «благословения». Но найти Люка Бардела не получилось. Никто ей не мешал, никто не останавливал, когда она входила в то или иное помещение, включая просторный, без всяких декораций зал, предназначенный то ли для коллективных собраний, то ли для человеческих жертвоприношений. Но ни малейшего следа их загадочного и знаменитого учителя обнаружить не удалось. И, что примечательно, никто не проявил к ней интереса и не спросил, кто она такая и что здесь делает.

В конце концов Рэчел сдалась и не в самом лучшем настроении направилась в свою комнату. Она проголодалась, устала, изнывала от жары и больше всего на свете хотела переодеться во что-нибудь удобное и свежее. Рэчел сильно сомневалась, что захватила с собой что-то подходящее, но предпочла бы разгуливать нагишом, чем выряжаться в костюм мальчишки-каратиста. С другой стороны, освежающий душ, несомненно, придал бы сил для продолжения поисков. Отступать она не намеревалась.

К тому времени, когда Рэчел вернулась, комната уже наполнилась тенями. Не обнаружив на привычном месте выключателя, она тихонько выругалась и наугад шагнула в полумрак.

— Чтобы им… Ни выключателя на стене, ни мяса на обед, ни новоявленного пророка, когда он нужен. — Она пошарила по прикроватной тумбочке, но вместо обычной лампы обнаружила масляную. — Вот черт, еще и электричества нет.

В кромешной тьме вспыхнула спичка, и Рэчел испуганно вскрикнула. Словно завороженная, следила она за движущимся к лампе дрожащим язычком пламени. Мгновением позже темноту раздвинул тусклый свет, а потухшая спичка полетела в украшенный лепниной камин.

— Вы искали меня? — спросил Люк Бардел.

Первой ее реакцией была паника, чего Рэчел еще долго не могла ни забыть, ни простить себе. Она искала льва, дабы сразиться с ним в его логове, а вместо этого он вторгся на ее территорию.

Вблизи Люк Бардел производил впечатление не менее сильное, чем на расстоянии. И дело даже не в физической красоте, коей у него было в избытке. Тонкое, узкое лицо, широко посаженные серо-голубые глаза, смотревшие на нее с удивительным состраданием, выразительный нос, твердый подбородок, придававший почти ангельским чертам мужскую силу и решительность, и рот, способный подтолкнуть к грешным мыслям даже святого.

Не удостоив вниманием простой стул с высокой, прямой спинкой, Люк Бардел сел на кровать и вытянул перед собой длинные ноги. Костюм на нем был из той же серии, что носили здесь все, но не пастельного цвета, как у других, а чисто белый. Сухощавый, высокий, он тем не менее не выглядел ни худым, ни тем более изможденным, и только слепой не заметил бы, какое сильное тело скрывает туника. Длинные темные волосы спускались на спину, большие и вместе с тем изящные руки лежали спокойно на коленях, глаза смотрели на Рэчел с некоторым любопытством и без малейшей настороженности.

— Как вы сюда попали? — с неприкрытой враждебностью спросила она. — Я чертовски испугалась.

— У нас, в Санта-Долорес, замков нет. — Голос его прозвучал с тягучей медлительностью. — Мы не позволяем себе грубых и бранных слов. Этот яд так же заразен, как наркотики, алкоголь и мясо животных.

Сама не зная почему, Рэчел сдержалась и не послала его куда подальше, а только пробормотала под нос:

— Пой, пташка, пой…

Он посмотрел на нее, и она встретила его взгляд совершенно спокойно. Неудивительно, что вполне разумные в прочих отношениях взрослые люди разве что не едят у него с руки. Такие глаза могли бы растопить айсберг.

Только ее сердце было потверже ледяной глыбы, и никакие задумчивые, задушевные взгляды Рэчел не трогали.

— Вы сердитесь? Вы недовольны «Фондом Бытия»? — заговорил Люк Бардел, не вставая с кровати. — Вы считаете, что мы недостойно поступили с вашей матерью.

— Нет. — Рэчел начала расстегивать шелковый жакет — пусть не думает, что она его боится. — Не «Фонд» — вы недостойно обошлись с моей матерью. Вы соблазнили ее, убедили не оставлять деньги единственному ребенку, а теперь изображаете из себя непонятую жертву.

По его губам скользнула медленная, странным образом встревожившая ее улыбка.

— Я дал обет безбрачия.

— Мне уже говорили. Но я в это не верю.

— Так вы спрашивали? Зачем? Что вы хотели узнать?

«Хорошо, что в комнате темно», — подумала она, почувствовав, как потеплели от прилива крови щеки.

— Я не спрашивала. Они сами все рассказали.

— Очень странно. — Люк поднялся с кровати, и они вдруг оказались совсем близко друг от друга в маленькой комнате. Он был выше, чем казалось вначале, а ей не нравились высокие мужчины. Впрочем, низкие, как и среднего роста, ей тоже не нравились, напомнила себе Рэчел. И нервничать тут не из-за чего. — Должно быть на них что-то снизошло. Не просто же так они поняли, что вы хотите узнать. В этой жизни совпадений не бывает. Случайно ничто не происходит.

— А жизнь и есть одна длинная цепь случайностей, — резко возразила Рэчел и тут же пожалела о своей несдержанности. — Если бы моя мать не встретилась с вами, то не подпала бы под ваше влияние, а я не осталась бы нищенкой.

— Да. — Он протянул руку и коснулся ее коротко подстриженных волос. Жест получился пугающе интимным, и Рэчел замерла от неожиданности. — Но матери у вас все равно бы не было, разве не так?

Дверь за ним давно закрылась, а она так и стояла в непонятном оцепенении.

Глава 2

Они собрались тайно, Старейшины с торжественными лицами и благородными манерами. Все, и мужчины, и женщины, сидели со скрещенными ногами на дощатом полу, подняв руки ладонями к небу в ожидании ниспосланного свыше озарения. Даже чужак, тот, кто никогда не будет принадлежать к их избранному кругу, сидел в почтительном молчании.

Увидеть их смог бы, пожалуй, любой, кто приложил бы достаточно стараний. Увидеть, но не услышать. Старейшины встречались часто — обсудить финансовое состояние «Фонда Бытия», поговорить о будущем, судьба коего столь неопределенна, и чудесных переменах, привнесенных в их жизнь Люком Барделом.

Так было и сейчас. Альфред Уотерстоун взглянул на сидящего с ним рядом Старейшину, тяжелое, с отвисшим подбородком лицо которого выражало спокойствие и решимость.

— Так как мы устроим смерть Люка?

И чужак вежливо поднял руку.

«Что ж, первый раунд он выиграл, — подумала Рэчел, устремив взгляд на деревянную дверь. — Но это еще ничего не значит». Если б она так легко пасовала перед трудностями, то вообще не приехала бы в Санта-Долорес. Есть вещи, которые нельзя оставить просто так, и временным неудачам не ослабить ее решимости. Она готова к ним. Кроме того, среди этих счастливых, улыбающихся людей у нее есть союзник.

Люк был прав — замки здесь отсутствовали. Она просунула под дверную ручку ножку стула, закрыла оконные ставни и начала раздеваться. Собственно говоря, если рассмотреть ситуацию объективно, то это можно даже не считать поражением. В отличие от других, она не поддалась гипнотическим чарам «учителя». Ей даже не пришлось бороться с искушением, потому что никакого искушения не возникло. Она встретилась с врагом лицом к лицу и уцелела. Это само по себе уже победа.

Ванная оказалась маленькой, рассчитанной исключительно на использование по прямому назначению, без всего того, что могло считаться излишеством: душевая, туалет и маленькая раковина. Но горячей воды было вдоволь, и она позволила себе подольше понежиться под упругими струями, смывавшими грозящее завладеть ею раздражение. Рэчел вовсе не спешила избавиться от питающих решимость напряжения и гнева, но сейчас ей в первую очередь требовались спокойствие и выдержка. Люк Бардел и «Фонд Бытия» — грозные враги, и в борьбе с ними следовало использовать любое преимущество.

Ситцевая пастельная пижама за время ее вылазки успела исчезнуть. Интересно, кто ее унес? В любом случае мятный оттенок никогда не был ее цветом, и она с некоторым даже вызовом натянула джинсы и майку и пригладила ладонью короткие волосы. Зеркал в поселке не держали, по-видимому, чтобы не поощрять тщеславие, но Рэчел и без зеркала точно знала, как выглядит. Одежда большего, чем нужно, размера висит мешком на худом теле, лицо бледное, без следа косметики, глаза смотрят на мир с сомнением и подозрением. Ничего такого, что могло пробудить интерес или желание в ком-то, кроме разве что уж самого отчаявшегося или какого-нибудь извращенца.

В этом мире грез она чужая. Впрочем, само по себе это не ново. На белом свете не осталось больше места, которое она могла бы назвать домом. С раннего детства Рэчел чувствовала себя кем-то вроде гостьи в разных квартирах и городских домах матери; немногим лучше были и школы-интернаты, где ей доводилось учиться. Она не обладала даром заводить друзей, боясь довериться постороннему, а без доверия какая дружба? Из-за этого и в других семьях не гостила. После окончания колледжа жила в разных квартирах, одна безличнее другой, и в конце концов очутилась в просторных и пустых апартаментах где-то в районе Восточных семидесятых на Манхэттене.

Около года назад ей показалось, что все может измениться. Полученная в Гарварде степень магистра управления обеспечила ряд престижных управленческих должностей, на которых она продемонстрировала эффективность, компетентность и завидное хладнокровие. Уволившись со своей последней работы с довольно солидными накоплениями, пополнившими ее трастовый фонд, Рэчел, редко позволявшая себе какие-либо капризы, выкинула настоящий фокус: собрала в сумку самое необходимое и выложила баснословную сумму за авиабилет на ближайший рейс до Испании.

Зачем, почему, она и сама не знала, ведь Испания никогда ее особенно не интересовала. Но она прилетела в знойный солнечный день, взяла напрокат машину, села за руль и катила, катила до тех пор, пока не устала настолько, что уже не могла держать руль, и тогда остановилась в крошечной деревушке на краю маленького полуострова. Нашла сдающийся внаем дом и жила там, спрятавшись от мира и своей матери, целых три долгих чудесных месяца — нежилась под жарким солнышком, ела свежие фрукты, хлеб и сыр, выжаривая накопившиеся за годы страх и злость, и в какой-то момент подошла к опасной черте, почувствовав себя счастливой.

Дом в Андалусии принадлежал одной старушке и был выставлен на продажу. И Рэчел вернулась домой на крыльях надежды. Она помирится с матерью, продаст часть акций, купит домик в Испании, соберет нехитрые пожитки и переедет в свой первый настоящий дом, к своим первым настоящим друзьям.

Но мать уже променяла Нью-Йорк на монашеское уединение Санта-Долорес, отказавшись от всякого общения со своим единственным ребенком. И не без причины. С трастового фонда, учрежденного третьим мужем Стеллы, было снято все, к чему она, как доверенное лицо, имела доступ. Кондоминиум на Парк-авеню с целым состоянием в произведениях искусства и антикварной мебели оказался проданным, и даже немногие ценные вещицы, подаренные ею в разные времена дочери, исчезли из квартиры Рэчел.

Питаемая вполне понятной злостью, она в течение нескольких месяцев пыталась поправить финансовые дела, одновременно занимаясь поисками очередной высокооплачиваемой работы и обдумывая план мести легкомысленной и невнимательной матери.

Все изменил однажды вечером поздний звонок из Санта-Долорес. Те слова, тот голос до сих пор звучали у нее в ушах, даже когда ей не хотелось их слышать.

— Ваша мама отправилась в свой последний путь, — пробормотала женщина, назвавшая себя Кэтрин. — Благословенна будь, дитя мое.

Рэчел бросила трубку и еще долго стояла посредине комнаты в пустой квартире, даже не пытаясь унять внезапную дрожь.

— Благословенна… как же, — сказала она вслух. И расплакалась.

Тогда она в последний раз дала волю слезам. Рэчел плакала так редко, что помнила каждый такой случай. В тот раз она оплакивала свою последнюю, невосполнимую потерю. К тому времени, когда ей стало известно о том, как именно распорядилась мать своим весьма значительным состоянием, в том числе и средствами уже изрядно обмелевшего трастового фонда, испепеляющая ярость напрочь высушила слезы.

Эта ярость поддерживала ее до сих пор. Но любым эмоциям требуется топливо, а она забыла, когда ела в последний раз. Было около шести — время обеда, и Рэчел чувствовала такую слабость, что готова была съесть даже жареную крысу. Да вот только последователи Люка Бардела все сплошь вегетарианцы. Через пару дней и жареная крыса покажется деликатесом.

Неожиданно в дверь тихонько постучали. Рэчел убрала стул в полной уверенности, что враг удостоил ее повторным визитом, но стоявшая на пороге женщина не внушала ни тревоги, ни опасения — в отличие от Люка Бардела.

Женщина была, казалось, воплощением ее тайного идеала матери. Пухленькая, седовласая, с добрыми глазами и мягким, приветливым выражением уже отмеченного морщинами лица, она излучала тепло и заботу. В общем, была одной из тех, кому Рэчел не доверяла уже чисто автоматически.

Но гнев, похоже, забрал у нее слишком много энергии. Глядя на милую старушку, она ощутила предательскую, сентиментальную тоску.

— Я — Кэтрин Биддл, — представилась старая леди мягким, ласковым голосом. — Мы разговаривали в ту ночь, когда умерла ваша мать. Моя дорогая, мне очень жаль, что я не смогла утешить вас в то печальное время.

Рэчел попыталась ввернуть что-нибудь резкое, язвительное, но ее стараниям не хватило усердия.

— Я тогда была не в том настроении, чтобы принимать слова утешения, — ответила она.

— Как и сейчас, верно? — мудро заметила Кэтрин. — Ну, ничего, моя дорогая. Всему свое время. Надеюсь, вы составите мне компанию за обедом.

— Здесь? — с сомнением спросила Рэчел.

— А куда еще нам идти? Все ответы, которые мы ищем, здесь, среди Народа Люка. У нас тут общие трапезы. Санта-Долорес — коммуна в полном, чистейшем смысле этого слова. И если вы согласитесь присоединиться к нам за столом, мы будем очень рады.

— Все едят вместе? — настороженно поинтересовалась Рэчел. Даже понимая, что таинственный союзник тоже будет там, перспектива встретиться со всеми членами «Фонда Бытия» — и в особенности с их духовным лидером — вовсе ее не радовала.

— Все. От новичков до самого Люка.

— Я не отношусь к его последователям, — резко возразила Рэчел.

— Ну, разумеется, нет, дорогая, — миролюбиво отозвалась Кэтрин. — Я вовсе не это имела в виду. Но вы приехали узнать, как мы живем, не так ли? Посмотреть, как щедрое пожертвование вашей матери помогает другим, менее удачливым? Ведь вы приехали с открытой душой и желанием приобщиться к тому миру покоя и гармонии, предложить который может лишь путь Люка?

Уже от одной этой мысли ее охватил ужас. Но Кэтрин Биддл выглядела такой искренней и милой, что высказать напрямик свое мнение по этому поводу не повернулся язык.

— Я приехала узнавать новое, — отозвалась она совершенно искренне. Да, она узнает все, что сможет. И, конечно, использует обретенные знания, чтобы отобрать у «Фонда» деньги ее матери, а заодно и все прочее, что подвернется под руку. И, если повезет, отправить Люка Бардела туда, где ему самое место, — в ад.

— Ну, разумеется, — одобрительно закивала Кэтрин. — Вы и узнаете. И все Старейшины будут рады вам помочь.

— Я не хочу иметь дело со Старейшинами, — сказала Рэчел, выходя за Кэтрин в коридор. — Стараюсь проводить поменьше времени со старикашками в костюмах.

— Старейшины — не совсем точный термин для наших предводителей. Большинство из них действительно почтенного возраста, но далеко не все мужчины, — с улыбкой пояснила Кэтрин. — Старейшины одеваются так же, как и все здесь. Чем кто занимается, можно понять по цвету одежды. Новички носят зеленое. Старейшины — серое.

Туника и свободные брюки Кэтрин были светло-серого цвета.

— О…

— Не надо нас бояться, Рэчел, — продолжала Кэтрин мягким, ласковым голосом. — Старейшины, как все здесь, используют свой жизненный опыт и знания во благо человечеству. Нам действительно хотелось бы показать вам, как мы живем.

Циничный ответ, уже вертевшийся на языке, почему-то там и остался. Рэчел сумела устоять перед гипнотическими приемами Люка Бардела, но Кэтрин с ее мягким, чисто женским подходом представляла потенциально большую опасность.

И Рэчел пошла на компромисс.

— Полагаю, все это будет очень интересно, — осторожно сказала она.

По пути Рэчел не обращала внимания на простоту, если не сказать скудость, окружающей обстановки. Кэтрин остановилась перед прочной дверью и взглянула на гостью. Убранные в небрежный узел на затылке седые волосы растрепались.

— Вы нам не доверяете, — бодро возвестила она. — Я вас не виню, моя дорогая. В вашем возрасте я была такой же ранимой, так же во всем сомневалась. Но мы завоюем ваше доверие. Я знаю, так и будет. — Кэтрин взяла Рэчел под локоть, обнаружив при этом неожиданную силу, и распахнула дверь. — Добро пожаловать.

Выбор в пользу Кэтрин оказался правильным, подумал Люк, наблюдая за двумя женщинами. К Кэтрин тянутся все — за теплом, заботой, вниманием, — и молодая женщина, видевшая в своей жизни мало материнской ласки, будет легкой добычей. Тем более что мотивы Кэтрин чисты. Она руководствуется естественным женским инстинктом, и вот результат — рот гостьи уже не кривится в циничной усмешке.

Будет ли и ему так же легко с ней? Сможет ли он стать в ее сознании фигурой, замещающей мать? Любопытно. В общении с паствой ему удавались самые разные роли — отца, матери, ребенка, любовника, — и, что важно, при сохранении эмоциональной дистанции. Он мог бы даже заключить пари с Кальвином, единственным человеком, знавшим его по-настоящему, на то, сколько потребуется времени, чтобы подчинить себе эту разгневанную цыпочку.

Он завладел ее матерью и забрал ее деньги, и все это с ангельской невинностью святого. То же ждет и Рэчел.

Она еще не увидела его, хотя, похоже, и пыталась найти взглядом. Кэтрин отвела ее за стол Старейшин, и остальные разглядывали гостью с недоверием, таящимся за доброжелательными улыбками. Их желание защитить его граничило порой с патологией. Они понятия не имели, что она уже у него в руках.

Сегодня он сидел среди кающихся, и белый цвет его туники почти сливался с бледно-желтым цветом их одежд. Он всегда садился с паствой, хотя ел мало, и одно уже его присутствие производило мощный стимулирующий эффект. Кающиеся чуть ли не дрожали от радостного возбуждения, не замечая, что все его внимание сосредоточено на упрямой гостье.

— Обрету ли я когда-нибудь истинное понимание, Люк? — Мелисса Андервуд, тощая, сексуально озабоченная блондинка, придвинулась ближе. Весь последний год она пыталась употребить свою устрашающую сексуальную энергию на поиски некоего подобия успокоения, и Люк благожелательно улыбнулся ей. Он был не из тех, кто тратит энергию на нечто столь эфемерное, как совесть, но если ему еще раз придется предстать перед судьей в этом мире или в следующем, Мелисса будет очком в его пользу. Здесь не было безумной гонки за наслаждениями, и ей не грозили тут ни смерть, ни болезни. В Санта-Долорес она жила в тихом, раздумчивом созерцании, оплаченном из щедрой суммы, полученной при разводе.

Бобби Рей Шатни — еще одно такое очко. Он сидел в конце стола, скрестив ноги и уставившись на свои руки. Мало кто знал, что Бобби Рей в нежном тринадцатилетнем возрасте убил всю свою семью, трех соседей, почтальона и кокер-спаниеля. Ясный, невинный взгляд младенца, чистота помыслов и полная гарантия от безумных приступов ярости — при условии изоляции от общества, слишком многого требовавшего от несчастного парня.

Он поднял глаза, поймал задумчивый взгляд Люка и улыбнулся из своего навеянного лекарствами блаженства. Кроме того, напичканный транквилизаторами, Бобби физически не смог бы творить зло.

Все изменится, когда Люк уйдет. Когда все это рухнет и у него не будет иного выбора, кроме как уносить ноги. Бобби Рей и несколько других потерянных душ вроде него зададут перцу простодушным обитателям Санта-Долорес. А умиротворить их будет некому. Некому будет контролировать их с помощью детской веры в мессию и спасение.

Люк Бардел знал, что такое убивать. Не проходило дня, чтобы он не пережил заново то ощущение, что испытывает убийца, когда вонзает нож в человеческую плоть. Насыщенный, черный цвет артериальной крови… Хрип смерти, что приходит с ошеломляющей быстротой… Ее запах…

Говорят, с каждым разом становится легче. Чем больше ты убиваешь, тем больше хочется повторять это действо. Снова и снова. Со временем это можно даже полюбить. Войти во вкус.

Так это или нет, Люк выяснять не хотел. Он предпочитал жить со своими ночными кошмарами, не дающими покоя воспоминаниями. Таково его бремя, его епитимья, и люди признавали это без слов, тем самым укрепляя его власть над ними.

Но прежде чем уйти, придется принять какие-то меры в отношении Бобби Рея и некоторых других.

Рэчел сидела между Кэтрин и Альфредом Уотерстоуном, людьми прекрасного воспитания и большого обаяния. Уроженка Филадельфии, Кэтрин принадлежала к одной из известнейших в стране семей. Последняя в роду безобидных дилетантов, чье воспитание и происхождение внушало благоговейный трепет большинству его последователей-нуворишей, она держалась с аристократической доброжелательностью. У Альфреда, представительного мужчины почтенного возраста, консервативные манеры врача, специалиста по раковым болезням, сочетались с проницательным умом финансового мага.

Обаяние Кэтрин действовало безотказно, и Рэчел уже почти начала улыбаться. Люк подозревал, что улыбка преобразит это бледное, хмурое лицо не встретившей счастья женщины, но не был уверен, что захочет увидеть, насколько сильно. Вызов — это одно. Слабость — совсем другое. Не то чтобы он многое считал слабостью. Хороший бифштекс, быть может. Ласковая пышечка, которая не задает вопросов и ничего не требует. И это даже не слабости, а так, послабления, которые он позволял себе время от времени. Когда никто не видит.

Она повернулась в его сторону, но Люк уже отвел взгляд, ведомый тем сверхъестественным инстинктом, который не раз и не два спасал ему жизнь. Он благожелательно улыбнулся Бобби Рею, мысленно выверяя дозу, которая потребуется, чтобы удержать парня в рамках. Может, простая передозировка, когда придет время. Так сказать, убийство с отсрочкой. Он мог бы сделать это, если потребуется.

Срок истекал, и Люк прекрасно это понимал. Стелла Коннери была первой ласточкой, а он всегда обращал внимание на такого рода указания и предзнаменования.

Приезд ее дочери — это начало конца. Конца тихой, приятной, беззаботной жизни. Всему свое время.

Старейшинам это не понравится. Он не настолько глуп, чтобы недооценивать их — по крайней мере, Альфред наверняка заметил его беспокойство. Они начнут строить планы на все случаи жизни: как спасти «Фонд», как сделать так, чтобы денежки и дальше текли непрерывным потоком, как сохранить веру без харизматичного мессии.

Интересно, что они приготовили для него.

Зло было здесь повсюду, зло витало в этой большой, тихой комнате, заполненной кроткими, пассивными людьми. Зло — старый враг, вечный спутник.

Возможно, пришло время познакомить с его алчной хваткой и гостью, эту испорченную, сердитую Рэчел Коннери.

Джорджия Реджинальд закрыла глаза, улыбнулась и тихо соскользнула ближе к смерти. Ожидание оказалось таким долгим — с тех пор, как ей впервые поставили диагноз: особенно опасная форма рака. Благодарение Богу, она успела раньше. Люк указал ей путь, и когда врачи хосписа сделали свое страшное открытие, Джорджия встретила новость почти с радостью.

Болей у нее никогда не было, и она знала, что должна благодарить за это свою вновь обретенную веру. Ей бы и в голову не пришло, что рак способен поразить и так быстро распространиться по ее с виду здоровому шестидесятилетнему телу. В конце концов, в их семье ни с одной, ни с другой стороны не было случаев заболевания раком, и она всегда гордилась тем, что так хорошо заботится о своем здоровье.

Увы, судьба-злодейка преподнесла неприятный сюрприз, о чем и предупреждали Люк и его последователи. Рак нагрянул внезапно, без предупреждения, как бывало и со многими ее друзьями. Они делали все возможное, испробовали все возможные лечения — оперативное вмешательство, облучение, химиотерапию, — ничто не помогло. Потеряв силы, она уже была готова уйти, но прежде хотела увидеть Люка — в последний раз.

За ним уже послали. Ей бы только продержаться еще чуть-чуть, увидеть его, представить, что она снова молода. Что эти глаза смотрят только на нее.

Ей хотелось самой сказать ему про деньги. Старейшины, разумеется, знали. Прежде всего Альфред, занимавшийся ее делами. Он помог все устроить, но она знала, что Люк не обращает внимания на финансовые аспекты деятельности «Фонда». Его мысли и душа обращены к более высоким материям — вот почему ему не обойтись без Старейшин. Они нужны, чтобы вести бизнес.

Ее деньги помогут решить многие проблемы, и это безмерно радовало Джорджию.

Услышав скрип, она собралась с последними силами, чтобы открыть глаза. Люк стоял рядом с кроватью. Лицо его почти полностью скрывали длинные волосы, и ей захотелось протянуть руку и погладить их, хотя прикасаться к учителю не позволялось никому. Но ведь сейчас он может ей это разрешить?

Она попыталась поднять руку, но не смогла — недостало сил. В комнате был кто-то еще — она не могла как следует сфокусировать взгляд, да это уже и не имело значения. Сейчас ее не интересовал никто, кроме Люка.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но не сумела произнести ни звука. Теплая ладонь Люка коснулась ледяной кожи — увы, слишком поздно, чтобы ее согреть.

— Пора, Джорджия, — произнес он своим глубоким бархатным голосом, отозвавшимся в ее душе волной угасающего томления. Он держал ее за руку, когда кто-то в бледно-голубой униформе медицинского персонала подошел ближе и наклонился. Холодная игла вошла в вену, вливая в ее кровь смерть.

Она широко раскрыла глаза, отыскивая Люка. Но увидела только пустоту.

Глава 3

Кальвину Ли было пятьдесят семь лет, но его часто принимали за ребенка. И не только из-за роста — при своих четырех футах девяти дюймах он не дотягивал до «просто невысокого мужчины», хотя и совсем чуть-чуть. Моложавое лицо усиливало впечатление нестареющей невинности, как и высокий голос и обманчиво приятные манеры. С течением лет он научился обращать эти физические недостатки к собственной выгоде.

Чикагский Саут-сайд не самое лучшее место для ребенка. В его роду смешалось столько всего разного, что определить, чьей же крови больше, было почти невозможно. А это означало, разумеется, что его ненавидели все. Ненавидели за то, что он белый, черный, латиноамериканец, азиат и еврей. Ненавидели за маленький рост и за непохожесть.

Просто чудо, что Кальвин еще остался жив после регулярных, жестоких избиений, бывших частью как домашней, так и уличной жизни. Но он выжил. И только к пятидесяти годам, когда отбывал срок за подделку чеков, понял, почему.

Кальвин обрел покой, когда встретил Люка Бардела. Он пришел в этот мир, продрался через все тяготы и испытания, чтобы стать помощником Люка. Только этого он и просил от жизни: дать цель. Дело. И Люк Бардел стал для него и целью, и делом.

Нет, он, конечно же, не питал никаких иллюзий в отношении человека, за которым последовал из тюрьмы, чтобы с головой окунуться в самое грандиозное мошенничество, какое только можно представить. Он знал Люка лучше, чем кто-либо. Он был посвящен в его тайны, желания, планы; он знал то, о чем другие последователи «духовного светоча» даже не догадывались. Знал, где лежат деньги, какова его доля и какова доля Люка. И досконально знал схему побега.

Люка он понимал даже лучше, чем сам Люк. Понимал, что его сила, его способность притягивать людей, манипулировать ими есть нечто большее, чем просто дар мошенника-виртуоза. Талант Люка распространялся в сферы настолько странные, настолько далекие, что Кальвин даже не пытался в них проникнуть. Он просто чувствовал это сердцем.

Чувствовал то, существование чего не признавал сам Люк.

Кальвин с самого начала предсказывал, что от Стеллы Коннери стоит ждать беды, и не по-христиански обрадовался ее смерти. Но потом обнаружилось, что все не так просто. Ее дочь представляла куда большую угрозу.

Угрозу, которую требовалось нейтрализовать.

Теперь она была здесь, и он видел, как Люк наблюдает за ней. Кальвин всегда гордился тем, что понимает Люка лучше, чем кто-либо другой, что он практически читает его мысли. Люк возжелал девчонку. Несмотря на опасность, которую она представляет всему, над чем они трудились, — а быть может, именно по этой причине, — он возжелал Рэчел Коннери.

И Кальвин вознамерился устроить так, чтобы Люк ее не получил.

Его не мучили вопросы жизни и смерти. Он не терзался угрызениями совести и просто делал, что нужно. Делал раньше и собирался сделать теперь.

Пока Люк не совершил ошибку, которая может стоить им слишком дорого.

Если учесть, что к концу обеда ее уже воротило от предложенной «Фондом» еды, что беспокойство, раздражение и негодование никуда не делись, могло показаться странным, что она так хорошо уснула на своей узкой кровати. Возможно, сыграл свою роль тот факт, что ей удалось избежать еще одной стычки с предводителем этого странного сообщества.

Хотя, надо признать, не такие уж они все и странные. Альфред Уотерстоун не слишком отличался от тех богатых мужчин, за которыми побывала замужем ее мать, разве что был подобрее. А Кэтрин оказалась женщиной исключительно доброжелательной, готовой помочь и к тому же по-матерински ласковой, искренней, душевной. Человека, выросшего на фоне эмоционально пустынного пейзажа, ее неподдельная теплота даже немного настораживала.

Другие Старейшины тоже представляли собой привычные и знакомые типы — порядочные, солидные, несколько консервативные мужчины и женщины, которые, казалось, чувствовали бы себя уютнее в зале заседаний, чем за столом с тарелками чечевицы и сои. С такими людьми она работала в Нью-Йорке, такие люди даже в своих самых великих душевных порывах обычно озабочены конечным результатом. Что они здесь делают, почему облачились в одинаковые ситцевые хламиды и смотрят в рот харизматичному жулику? Этого она не понимала.

Потому что, как ни крути, Люк Бардел был самым настоящим жуликом. Может, всех остальных и ослепила его неземная аура святости, но Рэчел — не все. Она явилась за головой Люка, и никто не мог заставить ее воспринимать его иначе, как воплощенное зло.

Все до единого в той огромной комнате показались ей в равной степени преданными своему лидеру, от Старейшин до весьма странного вида мужчины, приятеля Люка, Кальвина. Если ее тайный сторонник и присутствовал здесь, выделить его из общей массы она бы не рискнула.

Рэчел не помнила, что ей снилось, но само по себе это ничего не значило. Она не относилась к числу тех, кто обращает большое внимание на сны, может быть, потому, что если после них и оставалось что-то, то главным образом ощущение тревоги и беспокойства. Судя по тому, как закрутились вокруг нее простыни, прошлая ночь не стала исключением. И неудивительно. Здесь витала смерть. Она чувствовала ее в сухом воздухе, чувствовала влажной от пота кожей.

Для нее был приготовлен новый хлопчатобумажный комплект, на этот раз бледно-голубого цвета, который шел ей чуть больше, чем тот зеленый, что предлагали раньше. Но Рэчел все равно пренебрегла им, а когда вышла из душа — в джинсах и свободной ситцевой рубашке, — он уже исчез с изножья кровати. Дверь была чуть приоткрыта — очевидно, стул, который она сунула под ручку, роль щеколды выполнял плохо.

В коридоре никого не было. Организм настоятельно требовал кофеина, и она продала бы душу дьяволу за чашку кофе, черного и крепкого. Интересно, счел бы Люк Бардел такую цену слишком высокой?

Шанс получить ответ представился незамедлительно.

— Ищете завтрак?

Ни в самом вопросе, ни в мягком тоне голоса не было ничего зловещего. Не понравилось лишь то, как он совершенно неожиданно материализовался в пустом коридоре, но ради возможности получить кофе можно и полюбезничать.

Рэчел остановилась, старательно сохраняя нейтральное выражение лица.

— Полагаю, надеяться на кофе — это чересчур? — спросила она. — Или у вас здесь кофеин разрешен?

— Мы пьем зерновой напиток, вполне бодрящий.

— Мне бы следовало догадаться, — с недовольной ноткой заметила она. — Вам известно, что, когда люди лишены кофеина, они становятся раздражительными и неприятными?

— Какая знаменательная для вас перемена, — пробормотал он, не моргнув.

— И у них ужасно болит голова, — добавила Рэчел.

— Если у вас заболит, дайте знать, и мы вас исцелим.

От одной этой мысли ей стало не по себе.

— Нет, благодарю. Я сама могу о себе позаботиться.

— Но разве не лучше принимать помощь от других?

— Не особенно, — отозвалась Рэчел.

Он остановился на вполне почтительном расстоянии. Люк Бардел был не из тех, кто напирает на собеседника, используя физическое устрашение как инструмент влияния. Ему это не требовалось. Он стоял в нескольких шагах от нее в пустом коридоре и выглядел вполне безобидным, спокойным и почти бесплотным.

— Ах, Рэчел, вы так многому можете у нас научиться. Я рад, что вы не стали откладывать этот визит в долгий ящик.

— Научиться у вас?

— А разве не для этого вы здесь? Чтобы узнать все, что можно, о «Фонде Бытия»? Вы ведь хотите изучить наш уклад, нашу философию, какое-то время следовать нашим доктринам. Или нет?

Ни о чем подобном Рэчел и не думала, но, раз уж он настолько ослеплен собственной значимостью, разубеждать его она не собиралась.

— Разумеется.

— Я прекрасно понимаю, что ваша единственная цель — уничтожить нас, — продолжал Люк тем же спокойным голосом, прислонившись к оштукатуренной стене. — И Кэтрин, и Старейшины полностью готовы пойти на такой риск.

— Я не хочу никого уничтожать! — запротестовала она, глядя на того, чьего краха желала всем сердцем.

— Тогда зачем вы здесь? — Простой вопрос не требовал иного ответа, как только лжи.

Рэчел умела лгать, когда ситуация того требовала, и могла быть очень убедительной.

— Вы же сами пригласили меня.

— И мы не боимся ничего, что вы можете обнаружить. Оставайтесь с нами, Рэчел, учитесь у нас. А если найдете какое-то доказательство, какое-то свидетельство прегрешения или зла, тогда мы будем учиться у вас.

Чудное заявление, простое, но и искусное, рассчитанное на то, что она устыдится своих намерений и виновато опустит глаза. Какая жалость, что эта заготовка не произвела ни малейшего впечатления на такую бунтарку, как дочка Стеллы Коннери, подумала Рэчел. Какая жалость, что эти слова прозвучали из уст убийцы. Вот о чем ей не следует забывать ни в коем случае.

Она изобразила убедительную улыбку.

— Да, я здесь для этого.

— И с чего вы хотите начать?

— С кофе.

Его улыбка ей не понравилась. Как не нравилось то, что он высокий, что у него мягкий голос и пронизывающий взгляд. А больше всего не нравилось то, что он никак не пытается запугать ее. Как будто уже знает, что ей все равно не избежать того загадочного непреодолимого влияния, которое он имеет на всех собравшихся здесь.

Рэчел не верила в сделки с дьяволом. И даже в зло не очень-то верила. Но если дьявол существует, значит, Люк Бардел сговорился с ним и вовсю пользуется результатами сделки.

Он оттолкнулся от стены, но она осталась стоять на месте.

— При правильном питании вам не понадобятся искусственные стимуляторы, — сказал он и протянул к ней руку. Как охотник, пытающийся приручить дикого зверя. — Идемте. Мы хорошенько вас покормим и начнем ваше обучение.

У него были красивые руки. Длинные, изящные пальцы, узкие запястья, сильные на вид, с голубыми прожилками вен. Вокруг каждого запястья татуировка — грубые, чернильно-синие браслеты из шипов, словно венец мученика.

Ни за что на свете она не прикоснется к этим красивым рукам.

— Обучение? — переспросила она, делая шаг в сторону.

— Занятия начинаются на закате. Здесь, на юго-востоке, время тихое и спокойное. Думаю, вы найдете его способствующим медитации. Где бы вы хотели работать?

— Работать? — снова переспросила она. Как попугай. Он повернулся и зашагал по коридору, ожидая, что она последует за ним. Она так и сделала, держась на безопасном расстоянии.

— В «Фонде Бытия» все работают, — заверил Люк. — Вы можете выбрать то, что вам по душе: физический, или умственный труд, или же сочетание того и другого. Вы можете чистить туалеты, работать на кухне или помогать в саду.

— Я не большая поклонница физического труда. — Получилось так, как она и хотела, — без особенного энтузиазма. — Как насчет кабинетной работы? Это то, чему я училась.

— Ах, Рэчел, ваша милая вера так трогательна, — отозвался он. — Но не думаю, что это хороший вариант. Не уверен, что хочу, чтобы вы рылись в документах «Фонда». — Он остановился перед дверью в столовую.

— Боитесь, что я доберусь до ваших грязных тайн?

Он принял ее колкость со слабой, раздражающе спокойной улыбкой.

— Какие тайны? То, что я бывший преступник, который убил человека в драке? Что отсидел срок в тюрьме и вполне мог бы снова оказаться там или погибнуть в очередной драке, если б не озарение, ниспосланное мне свыше? Нет, Рэчел. О моем прошлом известно всем. Отношения в нашей группе основаны на полном доверии. Но у меня есть основания полагать, что вы можете занести в наш компьютер какой-то компрометирующий нас материал.

— Такая мысль не приходила мне в голову, — сказала Рэчел, не погрешив против истины. Она ничуть не сомневалась, что сумеет своими силами вывести на чистую воду и «Фонд Бытия», и его основателя, а фабрикация фальшивых доказательств создала бы лишние осложнения.

Доказательство было здесь, доказательство чудовищного зла. Она просто знала это. Если они на самом деле убили Стеллу, значит, могли убить и других. Других богатых, глупых дамочек, из которых лестью и соблазном выманили деньги. И она не успокоится, пока не найдет это доказательство, которым в виде анонимного письма помахали у нее перед носом, как морковкой перед упрямым ослом.

— Вам нужно быть хитрее и изобретательнее, если собираетесь вступить в борьбу с дьяволом, — пробормотал Люк.

— Значит, я уже вступила в эту борьбу? А вы и есть дьявол?

Он посмотрел на нее задумчиво и отстраненно, а соблазнительно очерченные губы дрогнули в насмешливой улыбке.

— Сие ведомо лишь Богу, Рэчел.

Наверно, ему следовало бы испытать разочарование. Ее мысли по большей части читались как открытая книга, а он ведь он жаждал схватки. Впрочем, она не побоялась выказать ненависть — хоть какое-то разнообразие. Ему смертельно надоели люди, неизменно глядящие на него с немым обожанием. Только Кальвин и осмеливается противоречить, хотя и делает это с глазу на глаз. Все остальные готовы отдать жизнь за одну лишь его улыбку. По крайней мере так они говорят.

А вот Рэчел Коннери, вероятно, готова отдать жизнь за то, чтобы заполучить его голову на блюде. Ни того, ни другого не случится — ей не придется платить столь высокую цену, но и приз ей не светит. Он пока еще не принял решения насчет того, как поступит с ней в конце. Соблазн и разочарование — неплохой вариант для любителя извращенных удовольствий.

Она все еще отказывалась носить их форменную одежду, но это ненадолго. Жаль только, что тогда он не увидит ее длинных ног и хорошенькой попки в джинсах, слишком свободных на его вкус. Но можно утешить себя тем аргументом, что это тело под мягкой туникой будет принадлежать ему, если и когда он того пожелает.

Люк знал, куда отправить ее для начала, хотя Кэтрин высказалась против, а Кальвин, когда услышал, с угрюмым неодобрением покачал головой. Она не готова для хосписа — еще одно напоминание о Стелле лишь добавит ей злости, а ему нужно ее деморализовать. Послать в центр медитации драить туалеты? Не годится — унизительный труд не то, чем он намеревался добиться ее послушания.

Нет, у него есть гораздо более приятное место для этой упрямицы, мисс Рэчел Коннери. Он отправит ее в отделение для душевнобольных — пусть посмотрит, что бывает с теми, кто сомневается в могуществе «Фонда Бытия».

Он снова посмотрел на Рэчел, стоявшую перед трапезной. Совсем не в его вкусе. Слишком сердитая, слишком высокомерная, слишком худая и слишком резкая. Но пахло от нее чертовски хорошо. И даже костлявое тело выглядело странным образом привлекательно, пусть обладательница его и смотрела волком, игнорируя правила элементарной вежливости. Интересно, что бы она сделала, если б он прижал ее к стене и просунул руку ей между ног?

Наверное завопила бы в праведном возмущении, подумал он с мрачной усмешкой. Дочь не чета мамаше-нимфоманке с ее болезненной тягой к подонкам. Принцессу Рэчел не привлекают игры с дьяволом. И вряд ли ей так уж нужны деньги Стеллы. У таких, как она, за спиной обычно целые поколения «денежных мешков», так что состояние Стеллы ей ни к чему, а ему очень даже пригодится. Все просто.

Она просто хочет поиметь его. Образно выражаясь, разумеется. Он улыбнулся ей, прибегнув к своей приятнейшей улыбке, от которой таяло большинство его последователей, но Рэчел и бровью не повела. Лицо осталось каменным, глаза продолжали буравить его свирепым взглядом.

— Вы боитесь болезней?

— Я ничего не боюсь, — отрезала она.

— Неужели? Что ж, вы еще молоды, — сказал он таким тоном, словно это все объясняло.

— Полагаю, когда я доживу до вашего преклонного возраста, то поумнею и буду бояться, — раздраженно огрызнулась она.

Раздражение, как костер, важно поддерживать, не давать ему угаснуть. Во-первых, так интереснее, а во-вторых, раздраженный человек более уязвим.

— Почему-то я не могу представить вас в таком возрасте.

— Я узнавала, о Великий Белый Дух, — с сарказмом отозвалась она. — Вам около сорока. Думаете, я не проживу еще десять лет?

— О, полагаю, вы доживете до глубокой старости, если не доведете кого-нибудь до смертоубийства своей язвительностью. Но вы всегда будете сердитым ребенком, испорченным и капризным. — Он терпеливо ждал ее реакции на этот выпад.

Но ожидания не оправдалось. Она не побледнела от злости и возмущения, напротив, его реплика, казалось, позабавила ее.

— Вы так думаете? И что же спасет меня от столь ужасной участи? Пастельные ситцевые пижамы и ваши проповеди?

— Я редко проповедую, — возразил Люк. Он недооценил ее, а такое случалось не часто. Считал испорченной богатой девчонкой, привыкшей, чтобы окружающие исполняли ее капризы. Но, похоже, не все так просто. Что еще говорила о ней Стелла? Он не помнил, а такого рода подробности слишком важны, чтобы их упускать. — Начните хотя бы с того, что откройте сознание миру.

Ему удалось придвинуться к ней ближе, причем Рэчел этого не заметила. Для того, кто так решительно настроен на конфронтацию, она была поразительно пуглива.

— Открыть сознание? — эхом отозвалась Рэчел. — Полагаю, можно попробовать. — «Какая надменная у нее улыбка». — Все когда-нибудь бывает в первый раз.

Ну уж на эту удочку он не попадется.

— В том числе и зерновой напиток на завтрак, и тяжелый ежедневный труд, — сказал Люк, распахивая двери в трапезную. — Думаю, вам стоит начать с восточного крыла, будете помогать ухаживать за больными. Там вы почувствуете себя как дома.

— Звучит прелестно.

— Оставляю вас в умелых руках Кальвина. Он лучше меня знает, что там и как, и введет вас в курс дела. А по пути можете даже попробовать вытянуть из него все страшные тайны, что скрыты за этим блестящим экстерьером.

Она взглянула на Кальвина, спокойно ожидающего у стола, и Люк невольно восхитился ее самообладанием — даже глазом не моргнула.

— А что там, в восточном крыле? Неверующие?

Он одарил ее своей самой лучезарной улыбкой.

— Нет. Душевнобольные.

Кальвин решил все для себя в тот день, когда впервые увидел Люка Бардела. Он не любил вспоминать то время — черная была полоса для них обоих. Вспоминать страх и боль — пустая трата времени. Тем более что теперь все шло так хорошо.

Но опасность оставалась. Опасность всегда таилась где-то рядом, уж Люку-то стоило об этом помнить, но когда тебе со всех сторон твердят, что ты непогрешим, ты и сам начинаешь в это верить. Кальвин видел свой долг в том, чтобы вернуть босса с небес на землю.

Враги у Люка были. И не только эта заносчивая сучка, возжелавшая наложить лапу на денежки своей мамочки. Да только ничего у нее не выйдет. За все годы знакомства с Люком он не помнил ни одного случая, чтобы тот по доброй воле отказался от того, что заработал, украл или выманил обманом. Правда, никто и не пытался что-то у него отнять.

Рэчел Коннери была далеко не худшей из проблем Люка, но неприятностей могла доставить немало. Стоит лишь перестать обращать внимание на мелкие угрозы, недооценивать их, и будь уверен — рано или поздно потеряешь все.

Этого Кальвин допустить не мог. Он слишком нуждался в Люке. В его даре обманом выкачивать деньги из самых невероятных источников. В его хладнокровном, мудром, трезвом отношение к жизни, которая началась так плохо и так чертовски долго налаживалась. В его любви и дружбе. И чтобы защитить это все, Кальвин был готов пойти на что угодно.

Даже на то, чтобы избавиться от такого неудобства, как Рэчел Коннери. Он делал это раньше и без колебаний сделает снова. Неприятная необходимость. Люк так и не научился мириться с мерзкой стороной реальности, и дело Кальвина оберегать его. Он защищает свое и распознает угрозу, когда видит ее. Уж не утратил ли Люк этой своей способности?

«Да, Рэчел Коннери — угроза», — думал он, ведя ее час спустя через поселок под ярким солнцем Нью-Мехико.

— Давно вы знаете Люка? Как вы с ним познакомились? — спросила она тем наигранно равнодушным голосом, который не обманул его ни на секунду.

Его так и подмывало рассказать все, только чтобы увидеть ее реакцию. Откуда ей, хорошенькой богатой штучке, живущей в своем тихом, уютном мирке, знать о…

— Довольно давно, — ответил он.

— Вы не такой, как другие.

Он взглянул на нее.

— Я здесь не единственный урод. Поживете тут подольше, встретите и не таких чудаков.

Она не бросилась доказывать, что он вовсе не урод, и это придало ей весу в его глазах. Кальвин знал, кто он, и знал, что вежливые, политкорректные ответы ничего не изменят.

— Я имела в виду, что вы не слащавый праведник, как другие, — сказала она. — Все остальные — ну прямо как персонажи старого фильма «Брейди Банч».

— Не знаю, — отозвался Кальвин. — В детстве мне не часто доводилось смотреть телевизор. — Он открыл тяжелую резную дверь реабилитационного центра и зашагал по коридору, зная, что девушка пойдет за ним. — Гретхен — старшая медсестра. Просто делайте то, что она говорит, и все будет в порядке. Только держитесь подальше от Энджел.

— Энджел?

— Большинство пациентов вполне безобидны. Они страдают от разных форм заболевания, и при надлежащем лечении их состояние улучшается. Но Энджел уже ничем не помочь. Она серьезна больна и опасна. Завтра ее увезут отсюда, а до тех пор не приближайтесь к ее палате. Она под замком, так что проблем быть не должно.

— Она действительно опасна?

— И для себя, и для окружающих. — Он посмотрел на Рэчел. Она ловила каждое слово, заглатывая наживку, как голодная рыбешка. — Энджел постоянно твердит про преступный сговор. Думает, что Люк просто всех использует, крадет их деньги, а потом убивает тех, кто ему мешает. Особенно стариков, которым осталось недолго жить. Считает, Люк помогает им отправиться на тот свет. Представляете?

— Представляю, — едва слышно откликнулась Рэчел.

— Она попытается склонить вас на свою сторону. Не слушайте ее. Все это полная чушь. — Он постучал по крепкой двери с высоким зарешеченным окном. — Так ведь, Энджел?

— Иди к черту, — донесся из-за решетки голос Энджел, резкий и ровный.

— Ну, видите, что я имел в виду? — спросил Кальвин. — Разговаривает, как вполне нормальный человек, как мы с вами. Но не верьте ей. — Он повернулся к запертой двери и, повысив голос, добавил: — Я оставляю новую помощницу, Энджел. Ее зовут Рэчел, и если тебе что-то понадобится, она принесет. Только давай без твоих обычных фокусов. Не пытайся пичкать ее всякой ерундой. Ты меня слышишь?

Получив ответ, краткий и непристойный, Кальвин рассмеялся.

— Я вернусь за вами около пяти. У вас занятия с Люком.

— Ух ты, — только и пробормотала Рэчел, взглянув на запертую дверь.

— Даже и не думайте, — предостерег Кальвин. — Она опасна.

— Я не собираюсь подвергать себя опасности, — с апломбом заявила Рэчел.

«Ну конечно», — подумал Кальвин. Он очень надеялся, что сделал все возможное, дабы возбудить ее любопытство. Если Рэчел Коннери будет верна себе, то можно рассчитывать, что Энджел позаботится об остальном. И тогда он сможет более или менее спокойно смотреть Люку в глаза.

Ему нравилось, когда все складывалось ладно.

Рэчел далеко не сразу удалось подобраться к Энджел. Та затаилась, из-за тяжелой запертой двери не до носилось ни звука, и Гретхен, средних дет женщина с длинными волосами и в светло-зеленой пижаме, вначале усадила Рэчел читать одной пациентке, которая почти не слушала, потом отправила сматывать пряжу для другой — та постоянно вывязывала одну и ту же полоску, распускала и начинала заново. И только во второй половине дня у нее появилось несколько свободных минут. Гретхен пошла выпить чашку зеленого чаю — напиток, который вселял в Рэчел ужас.

Коридор, куда выходила дверь палаты Энджел, был пуст. Окошечко оказалось достаточно низко, чтобы Рэчел могла заглянуть туда, и представшее глазам зрелище потрясло ее.

Не было никакой сумасшедшей, сжавшейся в углу, пускающей слюни и бормочущей что-то невнятное. Женщина, которая сидела за столом и что-то писала, выглядела аккуратной, совершенно нормальной и даже симпатичной. Ее густые белокурые волосы волнами лежали на плечах, лицо выглядело решительным.

— Энджел? — прошептала Рэчел.

Женщина подняла голову и воззрилась на дверь. Глаза ее были ясными, спокойными.

— Что вам нужно?

— Я Рэчел. Дочь Стеллы Коннери. Вы знали мою мать, когда она была здесь?

Энджел отложила ручку.

— Я знала Стеллу, — сказала она. — Они убили ее.

Рэчел оцепенела.

— Это вы мне писали? — спросила она.

— Писала вам? Я даже не знаю вас. Я знала вашу мать. Они убили ее. — Если Энджел и была безумна, то на ее речи это никак не сказывалось — разговаривала она спокойно, деловито, вполне рассудительно.

— Но зачем? Она же все равно умирала.

— Так они говорят. Может, у нее на самом деле и не было никакого рака. Может, они ускорили ее уход, чтобы избавить от страданий. Может, именно так они поступали и со всеми остальными.

— Со всеми остальными?

Энджел встала и подошла к двери. Это была высокая, стройная женщина с сильными на вид руками.

— Всеми теми, кто умер здесь. Всеми богатыми людьми, которые приезжают сюда, чтобы следовать указанным Люком путем, но обнаруживают, что у них смертельная болезнь и им уже никто не может помочь. Они умирают. Умирают очень быстро. И оставляют свои деньги «Фонду Бытия».

— Откуда вы знаете?

Энджел горько усмехнулась.

— Почему, как вы думаете, я заперта здесь? Верите, что я действительно ненормальная, как сказал этот уродец Кальвин? Они пытаются заставить меня замолчать. Я слишком многое узнала, но убить меня они не осмеливаются. Пока.

— А разве ваши родители не могут ничего сделать?

— Родители? Мои родители давным-давно умерли. Еще одна ложь Кальвина. Я не знаю, что они для меня приготовили, но завтра, полагаю, мне будет уже все равно. Если только вы не поможете.

— А как я могу помочь вам?

— Выпустите меня отсюда. Дайте мне шанс сбежать от них. Вы не представляете, какое это на самом деле зло. Не знаете, на что они способны. В моем дневнике все доказательства: время, место, имена жертв, — но они ни за что не позволят мне сохранить его. — Она помолчала. — Я могла бы отдать дневник вам. Если со мной что-то случится, по крайней мере, все не останется шито-крыто. Вы ведь сделаете это для меня, да? Сохраните дневник, позаботитесь, чтобы он попал к нужным людям?

Рэчел не колебалась. Кому ей верить: правой руке Люка Бардела или женщине, оказавшейся в трудном положении, которая знает, какое зло притаилось под внешним благолепием «Фонда Бытия»? И все же Энджел отрицает, что написала то страшное письмо. А если это не она, то кому еще известна правда о «Фонде» и преступной побочной деятельности Люка? Сколько человек в этом замешано?

— А кто-нибудь еще знает, что происходит? С кем еще я могу поговорить о своей матери? — настаивала Рэчел.

— Ваша мать была твердой последовательницей Люка. Верила почти до самой смерти. Есть и другие, которые начали что-то подозревать, но нам не дают общаться и при малейшей возможности сажают под замок.

— Наверняка, у нее были здесь друзья?..

— Стеллу интересовало лишь то, что мог дать ей Люк.

«Это похоже на мать, — угрюмо подумала Рэчел. — Вся ее жизнь вертелась вокруг мужчины, с которым она в тот момент спала».

— Выпустите меня, — взмолилась Энджел. — А я назову вам имена людей, которые могут что-то знать о вашей матери.

Устоять было невозможно.

— Хорошо, — согласилась Рэчел.

Энджел не пошевелилась.

— Вам придется открыть дверь, — терпеливо напомнила она. — Я не смогу просунуть дневник под дверь. Вам понадобится ключ.

Рэчел огляделась, не обращая внимания на тревожное покалывание в затылке.

— Я не знаю, где он.

— В столе. Второй ящик снизу и справа. Помогите мне, Рэчел. Ради вашей матери. И помогите тем несчастным, которые уже мертвы.

Ключ был в ящике. Он легко вошел в замок, и, когда Рэчел распахнула дверь, Энджел стояла в нескольких шагах с улыбкой облегчения на лице и дневником в руках.

— Вот видите, — сказала она. — Здесь все ответы.

Рэчел взглянула на раскрытые страницы дневника. Рваные, кривые строчки, скачущие слова, и все — непристойности, складывавшиеся в безумный бред.

Рэчел сделала шаг назад, один малюсенький шажок от надвинувшейся на нее женщины. Но было уже слишком поздно.

— Ну нет, — прошептала Энджел. Лицо ее оставалось пугающе бесстрастным. — Ты ведь одна из них, не так ли? Мне следовало понять. Тебя подослали, чтобы искушать меня. Так не бывать этому. Это он послал тебя. Но он мой! Люк мой! Ты его не получишь!

Рэчел наполовину повернулась, чтобы бежать, когда Энджел врезалась в нее и сбила с ног. Пальцы сомкнулись на горле. Рэчел пыталась оторвать их, но чувствовала, как воздух вытекает из легких. Визгливо крича что-то, Энджел колотила ее головой о пол.

И тогда Рэчел поняла, что умрет.

Глава 4

Старейшины собрались еще раз, и лица их в неровных отсветах костра были мрачны.

— Время истекает, — сказал чужак.

— Какая дерзость, — неодобрительно прошипел Джордж Лэндерс. Он дорожил своей властью, и ему не нравилось, что на их закрытые собрания допущен человек низшего ранга. Но Джордж был трусом. Охотно предоставляя другим рисковать по-крупному, он предпочитал играть с акциями и облигациями.

Альфред поднял руку, и шум постепенно стих.

— Эта женщина опасна, — начал он. — Она всем нам здесь мешает. Вынуждает форсировать события, а излишняя поспешность нам совсем ни к чему. Мы должны действовать с оглядкой, не допуская ошибок. Вот почему от нее необходимо как можно скорее избавиться.

— Я работаю над этим, — сказал чужак, не обращая внимания на Джорджа. — У меня все под контролем.

— Ничего больше ты нам не скажешь? — мягким голосом спросила сидевшая рядом с ним пожилая женщина. Она спала с чужаком и, наверное, знала ответ. Джордж недовольно засопел.

— Чем меньше людей знает, тем лучше. О ней позаботятся. Она будет наказана.

— А Люк? — Джордж сердито сверкнул глазами.

— Всему свое время, Старейшина, — ответил мальчишка с издевательской вежливостью. — Всему свое время.

Было темно. И больно. Что-то теплое сжимало и окутывало ее. Где-то в уголке сознания трепетал огонек, и Рэчел крепко зажмурилась. Открыв глаза, она признала бы боль, а она этого боялась. Боялась, что не справится со всем тем, что на нее навалилось, боялась снова стать уязвимой — после того, как столько лет преодолевала в себя проклятую чувствительность, ранимость.

Она рано узнала, что люди, стоит им только дать волю, не преминут причинить тебе боль. И, открыв эту истину, старалась убедить всех — и себя тоже, — что никогда и никому не позволит обидеть себя.

Но кто-то же это сделал. Горло горело, в голове стучало, тело болело так, словно по нему прошлось стадо слонов. Рэчел не знала, где она и как сюда попала. Знала только, что должна бежать, спасаться.

Ничего не поделаешь, глаза придется открыть. Она разлепила веки. В комнате было темно, от едкого запаха дыма першило больное горло. Она не сразу смогла вспомнить, где находится и что произошло.

Доносящиеся откуда-то издалека слабые звуки флейты послужили первой подсказкой, хотя никогда раньше она этой музыки не слышала. Она в Нью-Мехико. На зачарованной земле, хотя приют затворников в Санта-Долорес отнюдь не очаровал ее.

Мало-помалу Рэчел разобралась, что лежит на полу, на каком-то тонком тюфяке в темной, напоминающей пещеру комнате. Откуда-то издалека лились звуки флейты, в воздухе висел дым. Одежда на ней была другая, свободная и удобная. Даже не глядя, она поняла — Люк наконец-то добился своего, натянув на нее одну из этих дурацких пижам.

Рэчел попыталась поднять голову, но боль резанула с такой силой, что она со стоном опустилась на подстилку. Вспомнилась Энджел, это чудовище с обманчиво милым именем, сумасшедшая, пытавшаяся убить ее. Это Энджел душила ее, схватив за горло, и била головой о пол.

«Дура, дура, дура, — ругала она себя. — Чего ты добилась? Что получила?» Коллекцию синяков да горку бредовых измышлений. Как бы ни хотелось верить в худшее о Люке Барделе и его последователях, по здравом размышлении идея массового убийства выглядела уж слишком мелодраматичной. Чтобы вымогать деньги у доверчивых простаков, существуют гораздо более легкие способы, и мошенники и странствующие проповедники знают это с давних времен. Им незачем прибегать к такому грязному приему, как убийство.

Рэчел пошевелилась и стиснула зубы, сдерживая рванувшийся из горла инстинктивный вскрик. Валяться на полу — не самое приятное занятие, да и пропахшая дымом темнота отнюдь не оказывала успокаивающего эффекта на издерганные нервы. Скорее наоборот. И даже мысль о том, что она одна, что никто не мешает зализать раны и прийти в себя, как-то не успокаивала… Тем более когда она вдруг поняла, что здесь есть кто-то еще.

Рэчел повернула голову, медленно, осторожно. Боль усилилась. В мглистой темноте она увидела его. Он сидел, скрестив под собой ноги, руки на коленях ладонями кверху, глаза закрыты, лицо безмятежное. Этакий сухощавый, благостный Будда. Впрочем, иллюзий Рэчел не питала. Вся эта созерцательность — чистейшая поза. А она отнюдь не благодарный зритель.

— Мы не принимаем концепцию греха. — Голос тихий, глубокий, глаза по-прежнему закрыты.

— Как удобно, — попыталась сказать она, но получился лишь какой-то сдавленный выдох.

Люк открыл глаза и улыбнулся ей с раздражающей благожелательностью.

— Очень удобно, — согласился он, непонятным образом поняв, что она пыталась сказать. — Эта древняя иудейско-христианская концепция используется с одной-единственной целью: вызвать чувство вины и добиться послушания.

Люк повернул руки ладонями вниз и вытянул длинные ноги.

— Меня не особенно интересует послушание моих последователей. Что весьма кстати, поскольку, полагаю, от вас послушания ждать не стоит. Да вы и не принадлежите к моей пастве, — добавил он прежде, чем она успела выдавить из больного горла возражение. — Пока.

Рэчел наконец села и попыталась заговорить, но горло так саднило, что на глаза навернулись предательские слезы. Он бесстрастно наблюдал за ней.

— Идею греха мы заменяем понятием дефектов характера. Изъянов, которые стараемся исправить или принять, если их не изменить. Вы уже знаете, что один из ваших самых больших недостатков — гордыня. Вы были так уверены, что можете контролировать Энджел, что вы правы, а все остальные ошибаются. К счастью, один из моих недостатков заключается в том, что я не люблю, когда меня заставляют ждать. В данном случае это пошло вам на пользу, поскольку, когда вы не явились вовремя на пятичасовое занятие, я попросил вас найти. Иначе еще немного — и Энджел размозжила бы вам голову об пол. — Судя по тону, такая перспектива его совершенно не трогала.

— Что решило бы ваши проблемы. — По крайней мере это она попыталась сказать, но вышло лишь сиплое бормотание.

— Можете не трудиться, — проворчал он. — Только хуже себе сделаете, и все равно никто вас не поймет.

«Ты поймешь, — подумала она. — Ты точно знаешь, о чем я думаю».

Ответом на ее мысли стала сдержанная улыбка.

— Лягте и закройте глаза. Медики сказали, вы не должны напрягать голос в течение двадцати четырех часов. Вам дали травяной настой, чтобы облегчить боль в горле и в теле. Теперь вам нужен только отдых.

Глаза ее тревожно заметались при мысли о том, что именно имеет в виду Люк Бардел, когда говорит о «травяном настое». Как всегда, он оказался на шаг впереди, прекрасно прочитав ее мысли даже в этом тусклом свете.

— Большинство работников медицинского центра — дипломированные профессионалы, которые предпочли следовать новой дорогой. Врачи, медсестры, психиатры. Альфред руководит ими, направляет. Профессиональный уход в сочетании с исцеляющей силой верующих творит чудеса. А теперь ложитесь.

Она метнула в него сердитый взгляд.

— Ложитесь, — терпеливо повторил он с огромным терпением, — или мне придется до вас дотронуться, а вы ведь этого не хотите, верно?

Ее молчаливая реакция была достаточно красноречива. Рэчел легла на тюфяк, запоздало отметив его удивительную пружинистость.

— Вы боитесь не того, что я причиню вам боль, — продолжил Люк тем мягким, обволакивающим голосом, который, возможно, был наиболее опасным оружием в его арсенале. — Вы знаете, что я этого не сделаю. Вас пугает альтернатива. — Он поднял руки и рассеянно, словно они принадлежали кому-то другому, посмотрел на них. Рэчел тоже посмотрела. Руки были такие красивые, сильные, с круговыми татуировками в виде шипов, и она вдруг поймала себя на дикой, безумной мысли, что хотела бы прикоснуться к ним.

Она торопливо подняла голову и заглянула в его глубокие, непроницаемые глаза. Нет, он никак не может догадаться, о чем она думает. Но едва уловимая, без намека на насмешку, улыбка пошатнула ее уверенность.

— Вам нечего бояться. Никто вас не обидит, обещаю.

Израненное тело воспринималось как нечто чуждое, тяжелое и ненужное. У нее не осталось никаких средств защиты, даже голоса. Рэчел не могла пошевелиться, не могла говорить, и веки так отяжелели, что она не могла даже сверлить его взглядом. Она вновь погружалась в сон, мысленно проклиная Люка, проклиная медиков, которые накачали ее каким-то снотворным, проклинала Энджел, но больше всего проклинала саму себя за глупую самоуверенность и гордость, помешавшие почувствовать опасность, которую представляла сумасшедшая. А ведь ее предупреждали…

Разумеется, предупреждение было высказано в намеренно провокационных выражениях. Любой, кто мало-мальски понимал натуру Рэчел Коннери, мог с достаточной долей уверенности предсказать, что она клюнет на наживку. Ее подставили — укрыться от этой унизительной для нее правды было невозможно. Преподнесли психопатке Энджел в качестве жертвенного агнца.

Убивать ее, скорее всего, не хотели, иначе она была бы уже мертва. Просто как следует проучить. И приказ, несомненно, исходил от мужчины, сидящего возле нее в дымной темноте. Кальвин просто исполнял приказ.

Разумеется, все рассчитали так, чтобы вовремя спасти. Сломленная, но не склонившаяся — так, кажется, говорят?

Как хочется спать. Это все снотворное, конечно. Рэчел попыталась призвать на выручку гнев, чтобы быть начеку, не дать себе уснуть, но бесполезно. Звучащая вдалеке тихая музыка навевала сон, растекалась успокаивающей мелодией, курящийся фимиам проникал в ноздри очищающими струйками.

Не в силах больше бороться, Рэчел сдалась, позволила себе погрузиться в дремоту. Наступит завтра, и она будет сильнее. Поддерживаемая праведным гневом, она сможет продолжить борьбу. А пока можно покачаться на этих приятных, убаюкивающих волнах.

Люк смотрел на спящую. Он предупреждал их, чтобы не переусердствовали со снотворным, и теперь наблюдал за ее неравной борьбой против снадобья. Ей необходима исцеляющая сила, дать которую могут его сестры и братья милосердия. Ей необходима исцеляющая сила, дать которую может он.

Впервые Люк обнаружил странный дар в тюрьме и счел его проявление сигналом к новому призванию — в качестве мессии. Забавно. Он не мог объяснить, что происходит, когда он концентрирует энергию на пострадавшем. Кальвин уже давно бы отошел в мир иной, если б не этот дар. Когда того жестоко избили, а потом еще и изнасиловали в тюрьме, именно он, Люк, держал беднягу за руку, напряжением воли вливая в него собственные силы.

Рэчел не умрет, но отнюдь не стараниями Кальвина. Люк не питал иллюзий в отношении того, кто подставил Рэчел. Кальвин отвел девушку в отделение для душевнобольных, и если б не чутье Люка, инцидент мог бы закончиться трагедией.

Раскаяния от Кальвина не дождаться, и никаких моральных норм ему уже не привить, как ни старайся. Он считает Рэчел Коннери угрозой Люку. И, защищая своего спасителя, — эту обязанность он возложил на себя сам, — может быть абсолютно безжалостным.

Рэчел необходимо нейтрализовать, от нее нужно избавиться как можно быстрее — в этом Люк полностью соглашался с Кальвином. Расходились они только в том, как лучше это сделать.

Разные натуры — разные методы: Кальвин предпочел бы убийство, Люк — обольщение. Только вот времени оставалось в обрез, так что действовать придется оперативно.

Дышала Рэчел глубоко, равномерно. Доставив в травматологический центр, ее раздели, и, как у всех последователей, под свободной хлопковой одеждой на ней не было стесняющего нижнего белья. Его снова поразила ее худоба, но ему захотелось увидеть ее грудь. Сделать это было бы нетрудно — всего лишь расстегнуть застежку.

К сожалению, неподалеку, в углу, несколько последователей самозабвенно медитировали за скорейшее выздоровление пострадавшей. Придется подождать, пока он останется с ней наедине, чтобы рассмотреть ее как следует, прикоснуться. Он склонился над спящей, скрывая лицо за завесой длинных волос в темноте, и легонько провел ладонями над щеками. Погруженная в глубокий наркотический сон, она не пошевелилась, не вздрогнула. Похоже, ей снилось что-то эротическое.

Кожа пылала под его прохладными руками. Он погладил большими пальцами веки, обнял ладонями затылок, спустился вниз по шее. Рот ее слегка приоткрылся, и он обвел пальцами губы. Мягкие.

Даже в тусклом свете Люк разглядел синяки на шее. Она потеряла на время голос, и это ужасно ее злило, а ему давало не совсем честное преимущество. Если Рэчел и дальше не сможет говорить, то перестанет представлять какую-либо опасность, поскольку будет полностью в его власти.

Хотя она и так ведь уже в его власти, пусть пока еще не до конца это сознает. Она уже в ловушке. Ему не хотелось, чтобы все оказалось так легко. Люк положил руки на изуродованное синяками горло, с легкостью накрыв ладонями следы пальцев Энджел, и почувствовал, как энергия перетекает из него в нее.

Рэчел дернулась, словно от удара током, и он тут же отпустил ее, откинулся на пятки. Какая сильная чувствительность к его прикосновениям. Это хорошо.

Последователи ревниво, жадно следили за ним из своего угла возле жаровни с курящимся фимиамом, наблюдали, как он дотрагивается до нее руками. Ждали, когда закончит. Что ж, он не станет их разочаровывать.

Люк вытянулся над ней так, что их разделяли считаные дюймы. Одежды соприкасались, но не тела. Мышцы слегка дрожали от напряжения. Он уже давно не испытывал соблазна уступить желанию, опуститься на женское тело, насладиться им и овладеть. Интересно, что бы это значило? Знаменовало ли пробуждение аппетита окончание некоего противоестественного периода его жизни или реакция имела прямое отношение к самой Рэчел?

Последний вариант представлялся сомнительным. Он любил женщин. Любил их выпуклости и изгибы, их запах и сладостные звуки, которые они издают, когда занимаешься с ними любовью. Ему нравилось женское тело, женский ум, женская душа. Но он еще не встречал женщины, которая могла бы заставить его рискнуть всем приобретенным в этой жизни, и не собирался начинать с такой холодной стервы, как дочка Стеллы.

Вот только сейчас она была теплой, жар поднимался от ее тела, а он, наоборот, оставался холодным. Во сне она выглядела моложе, мягче, способной исцелить мужчину с израненной душой…

Он отодвинулся от нее с излишней поспешностью и рухнул рядом во внезапном изнеможении. Если она когда-либо найдет мужчину с израненной душой, а у того достанет глупости довериться ей, она живьем сдерет с него кожу своим языком.

Какая удача, что ему ничто и никто не нужен. Какая удача, что он встречал сотни таких Рэчел Коннери. Богатых, избалованных, ищущих какой-то смысл. Им неведома тайна Вселенной, и он не собирался раскрывать ее им; пусть узнают сами, что жизнь, по сути, бессмысленна.

Теперь она дышала гораздо легче, поврежденное горло больше не хрипело. Под звуки обволакивающей музыки он вытянулся рядом на твердом каменном полу, не касаясь ее, и сосредоточился на восстановлении истощенной энергии.

Мало кто смел приближаться к нему в таких обстоятельствах. Он почувствовал чье-то назойливое присутствие и понял, что это либо Кальвин, либо Кэтрин. Наверное, все-таки Кэтрин — Кальвин уже знаком с острым жалом его неудовольствия.

Люк не пошевелился, не потрудился открыть глаза, когда Кэтрин опустилась на колени возле его головы. Умная женщина; временами он задавался вопросом, много ли она знает или догадывается о тайной деятельности «Фонда Бытия». Она напоминала ему бабушку Сью, старушку, которая взяла его к себе, когда он впервые приехал в Чикаго, — любительницу крепкого словца, заядлую курильщицу и бывшую проститутку, научившую своих дочек всем женским штучкам к тому времени, как им исполнилось четырнадцать. Обе бесцеремонные и жестокие, хотя Кэтрин со своей голубой кровью и аристократичными манерами скрывает это лучше многих. В этом отношении она дала бы фору и кое-кому из самых закоренелых преступников. Даже Кальвину.

Женщина ждала в почтительном молчании, и Люк затянул паузу достаточно долго, чтобы она уже начала терять терпение.

— Благословенна будь, — сказал он наконец. Рэчел не пошевелилась.

— Вам придется что-то сделать с Кальвином, — вздохнула Кэтрин. — Он становится неуправляемым.

— Я думал, это Энджел Макгуинес неуправляема, — пробормотал Люк.

— С ней никаких проблем больше не будет. Кальвин же, с другой стороны, беспокоит меня все сильнее. Вы ведь не будете отрицать, что случившееся — его вина? Он намеренно подверг Рэчел опасности.

— Я и не отрицаю. Просто не знаю точно, зачем он это сделал.

— Должно быть, считает ее в некотором роде угрозой. Что, разумеется, нелепо. Нам нечего бояться, нечего скрывать. Рэчел — крайне неблагополучная, потерянная девушка, ищущая смысла жизни. Мы можем помочь ей найти ответы. Если Кальвин усмирит свои кровожадные инстинкты.

— Кальвин бывает несколько… фанатичен, когда дело касается меня, — согласился Люк. — Мне и в голову не приходило, что ее присутствие здесь так его обеспокоит. Я разговаривал с ним. Он выразил должное сожаление и раскаяние.

— Значит, это больше не повторится? — не унималась Кэтрин, забыв, как бывало не раз, что перед ней духовный наставник. Когда за тобой поколения филадельфийской аристократии и больших денег, привычка держаться с должным смирением приходит не сразу.

Он напомнил, кто есть кто, прикосновением к сухой, стареющей коже руки. Кэтрин вздрогнула от неожиданности и тут же смущенно потупилась.

— Простите меня, Люк, — пробормотала она. — Я всего лишь докучливая старуха. Разумеется, вы и сами прекрасно знаете, что делать. Я просто беспокоюсь о девушке — она такая милая, пусть даже и сердитая.

Милая? Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не выдать удивления. Вот уж не думал, что кто-то может назвать Рэчел «милой».

— Конечно, Кэтрин. И я знаю, что мы все сумеем помочь Рэчел раскрыть присущие ей доброту и мягкость.

«Если Кальвин снова не попытается убрать девчонку, — добавил он про себя. — И при условии, что эти самые доброта и мягкость, которые нужно раскрыть, действительно присутствуют».

— Вы покажете ей путь, — пробормотала Кэтрин.

— Я попробую, — отозвался он, гадая, насколько глубок сон Рэчел. Ему хотелось смотреть на нее. Прикасаться к ней. Ощущать ее обнаженную плоть своей обнаженной плотью. А еще ему хотелось трахнуть ее, но в сексе со спящей женщиной удовольствия мало, даже если это единственный способ заполучить ее сейчас.

— Я оставлю вас, — сказала Кэтрин. — Она уже выглядит лучше, не такая бледная. Мне распорядиться, чтобы ее перенесли в комнату? Или хотите, чтобы она оставалась в больнице?

— Позже, — ответил он. — И заберите с собой целителей. Я хочу сосредоточиться на ней, ни на что не отвлекаясь.

— Вы слишком добры, — пробормотала Кэтрин осипшим голосом, поднимаясь с удивительной для ее возраста грацией. Через минуту все ушли, и Люк остался в большой темной комнате наедине с Рэчел Коннери, глубокий сон которой гарантировал отсутствие воспоминаний.

Никто не осмелится помешать ему. Только Кальвин. Но тот после случившегося не покажет носа как минимум до завтра. У него есть несколько часов, чтобы позабавиться с удивительно чувственной женщиной.

«Хорошо, что ты такой безнравственный ублюдок», — сказал себе Люк, приподнимаясь на локте и разглядывая ее. Кому-то другому могли бы помешать колебания, угрызения совести, все те гнетущие нравственные дилеммы, которые никогда не волновали Люка Бардела. Кого-то другого шокировала бы сама мысль о возможности воспользоваться беспомощным состоянием женщины, которая только что пережила страшное испытание.

К счастью, Люк не один из этих других. И никогда другим не был. Он протянул руку и начал развязывать узелок у горла, соединявший края туники.

Рука слегка дрожала, что его удивило. Должно быть, перевозбудился. Было что-то такое в этой ночи и в этой женщине, что пробуждало в нем опасные чувства.

Кожа ее отсвечивала в темноте бледно-золотым, и Рэчел выглядела почти умиротворенной. Он знал, что это иллюзия. «Она просто одержимая», — сказала ему Стелла в один из тех редких случаев, когда ей захотелось поговорить о ком-то, кроме себя.

Он знал, чем она одержима сейчас. Желанием уничтожить его. Сама мысль показалась ему забавной, тем более что пришла она в тот момент, когда он стаскивал тунику с ее плеч. Узких, кажущихся странно беззащитными. Люди пытались уничтожить Люка с самого его рождения; сначала дедушка и бабушка старались заставить его мать сделать аборт, потом был так называемый отец, отморозки в тюрьме, целый штат адвокатов, и вот теперь разгневанная молодая женщина, которая преспокойно спит под его бесстрастным взглядом.

Да, пытались многие. И никто не смог. У него дар выживать, уносить ноги, когда дело принимает скверный оборот.

Но сейчас спешить некуда. Следующие несколько часов можно развлекаться с новой игрушкой. И даже если на следующий день она что-то вспомнит, то сочтет это эротическим сном, признаться в котором ей будет стыдно.

Он пробежал пальцами по плоскому животу к завязкам брюк. Гладкая, шелковистая кожа…

И наклонился, чтобы попробовать ее на вкус.

Глава 5

Рэчел опять снился сон, в котором были и насилие, и кровь. Сон с ангелом, пронзительно кричащим ей в лицо, душащим стальными пальцами, отнимающим жизнь. А еще тамбыли плывущие откуда-то издалека слабые звуки флейты.

Как ни пыталась она вырваться из паутины сна, глаза никак не хотели открываться. А оседлавшее и душившее ее безжалостное создание, чьи длинные волосы упали ей на лицо, стало вдруг падшим ангелом, существом света и тени. И хотя Рэчел по-прежнему ощущала угрозу, эти руки больше не причиняли боли, они ласкали горло, шею. И не просто ласкали, а несли исцеление.

Падший ангел был мужчиной, Люцифером, изгнанным из рая за стремление к власти. Он предпочел царствовать в аду, но не прислуживать на небесах. Но в аду ли она сейчас или дрейфует где-то рядом?

Он коснулся ее губ своими, и она задрожала в темноте, сопротивляясь и томясь от желания. Руки ее лежали вдоль тела, удерживаемые кем-то, кто был гораздо сильнее, а сам он склонился над ней, заслонив даже единственный чахлый источник света. Она горела, трепетала. Он же оставался нежным и сдержанным. Он дарил ей исцеление. Он был для нее воплощением всего, чего она хотела и чего ей недоставало.

Он подарит ей любовь. Он принесет ей покой. И погубит, полностью и окончательно.

Бобби Рей зажег сигарету, прикрыв ее ладонью, чтобы ветер не загасил спичку. Было поздно и темно, как в преисподней, и если бы кто-то вздумал выглянуть в окно, то увидел бы огонек сигареты и побежал бы к Люку доносить.

Только вот Люк бы, наверно, не удивился. Он все знает. Ему достаточно обратить свой взгляд на Бобби Рея, и душа последнего раскроется перед ним, как книга. Люк знает о его слабости к сигаретам и девкам, к боли и искуплению. Он знает, что Бобби Рей умрет за него. Убьет ради него.

Между ними особенная связь.

Ему даже не нужны слова Люка — волшебная связующая нить протянулась между ними. Бобби Рей знает, когда Люк хочет, чтобы он кого-то наказал ради общины. Все, что делает Бобби Рей, он делает для Люка. Каждая сигарета, которую он выкурил, каждая женщина, которую он поимел, каждый человек, которого он убил, — все делалось ради Люка, по его молчаливым приказам. И взамен у него есть невысказанная благодарность и одобрение Люка. Большей награды Бобби Рею и не нужно.

Но вот эта новенькая… Рэй не совсем понимал, что Люк хочет с ней сделать. Этот гном Кальвин чуть не дал ее убить, что было крайне глупо, но, с другой стороны, чего еще ждать от бывшего уголовника? Если он пытался предвосхитить желания Люка, то попал пальцем в небо.

Однако же девчонка представляла собой серьезное осложнение. Даже опасность. Так было с тех пор, как Альфред покончил со Стеллой. Стелла ненавидела своего ребенка, и Бобби Рей очень хорошо ее понимал. Привезти девчонку сюда, заманить — это меньшее, что он мог сделать. Он в точности исполнил все, что ему велели, — ради Стеллы, ради Люка.

Рэчел напоминала его старшую сестру, Мелани, — такой же капризный рот, такая же заносчивая. Он убил Мелани первой, растягивая удовольствие, до того, как остальные пришли домой.

Рэй глубоко втянул дым в легкие, затем выпустил, вглядываясь в струйку из-под опущенных век. Дым танцевал перед ним, изменяясь и перемещаясь, медленно принимая форму. Он наблюдал, ожидая знака. Каким путем пойти?

Дым рассеялся, растаял в ночной тьме и не дал ответа. Бобби Рей выругался, погасил сигарету. Придется ждать знака, а он не любил ждать.

Быть может, она знает ответ. Она может направить его. Он оттолкнулся от оштукатуренной стены и направился к западному крылу реабилитационного центра, зная, что найдет ее там.

Люк ждал, пока Рэчел откроет глаза. Вот она нахмурилась, силясь сфокусировать взгляд, пытаясь вспомнить, где она и как сюда попала.

Было бы интересно, если б она вспомнила, что было потом, про себя усмехнулся Люк, сидя со скрещенными ногами и наблюдая за ней. Она уже и без того ненавидит его с убийственной страстью, а если вспомнит, что он делал с ее неугомонным, отзывчивым телом, ее ярости не будет предела.

Рэчел повернула голову, и глаза ее сузились, сфокусировавшись на нем. Он был наполовину в тени, но она не спутала б его ни с кем другим. Неожиданным нервным жестом девушка прижала руку к груди, но туника была аккуратно застегнута и надежно прикрывала тело.

— Что я здесь делаю? — спросила она все еще скрипучим голосом.

— Исцеляетесь.

— Чушь.

— Пару часов назад горло у вас так болело, что вы не могли говорить. Синяки не заживают так быстро без специальной помощи.

— Чушь, — повторила она.

— Интересно, нельзя ли обратить процесс вспять, — пробормотал он себе под нос. — Думаю, немая вы нравились мне больше.

— Не сомневаюсь. — Она осторожно повернулась на бок, и он понял, что двигаться ей еще больно. — Вам нравится, чтобы все ваши женщины были бессловесны и послушны.

— Все мои женщины? Значит, вы одна из моих женщин? — мягко поддел он.

Тут она села, поморщившись от боли.

— Я думала, вы дали обет безбрачия.

Он наблюдал за ней, размышляя, как лучше обращаться со столь неугомонной гостьей. Его небрежные поддевки и язвительные насмешки выводили ее из себя. Услышали бы другие, то-то удивились бы поведению своего мессии.

Но он устал быть святым. И ему нравилось наблюдать, как она подпрыгивает от каждого его укола.

Кроме того, отведав запретного плода ее тела, он только разбудил дремавший аппетит. Теперь уже морального и духовного совращения, как в случае с остальными, будет мало. От Рэчел ему нужна полная капитуляция, на меньшее он не согласен.

— Вы ведь на самом деле не верите в это, правда? — спросил Люк.

Она удивленно вытаращилась.

— Так вы признаетесь? Признаетесь, что вы вовсе не святой, каким вас все здесь считают?

— Никто не святой, особенно те, кого таковыми считают. А что вы думаете?

— Я думаю, что вы мошенник-виртуоз, который охотится на неврастеников и пожирает их. Думаю, вы соблазнили мою мать, убедили ее оставить все деньги вам, а потом… — Что-то удержало ее, не дало закончить.

— А потом? — подтолкнул он. — Что я сделал потом? Распорядился убить вашу мать?

— Это так?

Он рассмеялся, прекрасно зная, что разозлит ее.

— У вас чертовки богатое воображение.

— Я думала, «Фонд Бытия» не одобряют сквернословие, — парировала она.

— На меня правила не распространяются.

— Так как?

— Что как? Соблазнил ли я вашу мать? Вы, должно быть, не очень хорошо знали Стеллу, если думаете, что ее требовалось соблазнять. Один из пунктов терапии заключался в осознании изъянов характера, и сексуальная ненасытность была одним из главных ее недостатков. Стелла не относилась к тем женщинам, которые ждут, чтобы мужчина сделал первый шаг.

— Значит, она соблазнила вас?

— Почему вы так озабочены моей сексуальной жизнью? — мягко поинтересовался он. — Разве у вас нет своей собственной, которая бы занимала вас?

— Мы говорим не обо мне, — отрезала она. — Мы говорим о ваших грехах.

— Пункт, в котором мы с вами не сходимся, помните?

— Будете отрицать, что вы мошенник?

— Я ничего не буду отрицать.

— Включая и то, что обманом выманили деньги у моей матери?

— Ваша мать умерла, Рэчел. Там, куда она ушла, деньги ей не нужны.

— Значит, вы обманом лишили меня ее денег! — Она встала на колени, придвинулась. Все, что ему оставалось, это сидеть с вытянутыми ногами и заманивать ее ближе. Детская игра. Она нравилась ему такой, энергичной, разъяренной. Хотелось бы попробовать на вкус ее гневный ротик, когда она будет сопротивляться. А она будет сопротивляться, в этом Люк не сомневался. Но рано или поздно капитулирует, и оттого победа будет только слаще.

— А почему вы считаете, что заслужили их? — парировал он. — Вы не могли быть очень близки. Она никогда не говорила о вас. Полагаю, если б между вами была какая-то привязанность, она бы, по крайней мере, звала вас на смертном одре.

— Хотите сказать, что не звала?

Он услышал боль в ее голосе. Люк научился успокаивать боль, исцелять ее с помощью лжи, наполовину лжи и даже, время от времени, с помощью правды. Исцеление ее боли не дало бы ничего. Новая же боль вывела бы из равновесия и сделала более уязвимой. Уязвимой для него.

— Ни единым словом. Должно быть, вы очень сильно разочаровали ее в этой жизни.

На секунду ему показалось, что он зашел слишком далеко. Он ведь прекрасно знал Стеллу Коннери. Знал о глубоком, укоренившемся эгоизме, который правил ее жизнью, и нисколько не сомневался, что если в этой маленькой семье кто-то и чувствовал себя покинутым, так лишь она, разгневанная молодая женщина, смотревшая на него сейчас с болью и неприязнью.

Он видел, что ее буквально колотит от ярости. Но уже в следующее мгновение Рэчел, оставаясь на коленях, рванулась вперед и в слепом бешенстве схватила его за тунику.

— Как вы смеете судить об этом? Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о моей матери. Вы признались, что она никогда не говорила обо мне. А с чего вы взяли, что это из-за моих недостатков, а не из-за ее собственных? Разве она показалась вам хорошей матерью? Нежной, любящей, которой заслуживает каждый ребенок? А? — Она дернула Люка, и он не сопротивлялся, взирая на нее из-под полуопущенных век, восхищенный ее страстью и внезапным бесстрашием.

Он накрыл ее руки своими, и они полностью скрылись под его широкими ладонями. Она вдруг запаниковала и разжала пальцы. Но он не отпускал, и ее маленькие кулачки бились в его руках, как пойманные в силки птахи.

— Пустите меня, — прошипела она.

— А вы отпустите Стеллу. Она ушла. Она не могла быть вам матерью, и никакие в мире деньги этого не изменят.

— Это начало, — запальчиво бросила она. Ее гневный ротик был близко, так неотразимо близко. Да, такой она, определенно, нравилась ему больше. Хотелось попробовать ее ярость на вкус.

Он не пошевелился, держа ее кулаки в плену. Она наклонилась над ним, с трудом балансируя на коленях, и в ее глазах отразилось понимание столь шаткого положения.

— Если попытаетесь вырваться, потеряете равновесие, — предупредил Люк нарочито беспечным тоном.

— Вы так же обращаетесь со всеми своими последователями? — возмутилась она.

— Но вы же не принадлежите к моим последователям. Так ведь? — Он решил, что не хочет ждать. Легонько потянул, и она повалилась на него в путанице рук, ног и мягких маленьких грудей.

Несколько мгновений Рэчел лежала совершенно неподвижно. Если бы перестала думать о том, в каком положении оказалась, то почувствовала бы его возбуждение. Только вот какой была бы реакция?

Запыхавшаяся, шокированная, она была так близко, что он мог прижаться губами к ее рту, и она ничего бы не успела понять. Он ощущал ее вибрирующий жар и злость. Чувствовал ее страх. Ему никогда не приходило в голову, что женский страх может быть эротичным.

Он не шевелился, обдумывая эту мысль. Она боится его. Боится секса с ним. Неудивительно, что он находит этот страх таким заманчивым.

— Оставь, — прошептал он низко и убедительно, — прекрати бороться со мной. Прекрати бороться с собой.

Неуверенность затуманила ее глаза. В следующий момент она отползла в сторону, и Люк неохотно отпустил ее. Достойная награда стоит ожидания, напомнил он себе. А он уже начинал думать, что Рэчел Коннери будет воистину достойной наградой.

Ее запах оставался на его пальцах, и ему захотелось укусить ее. Однако он откинулся назад намеренно, раздражающе непринужденно.

— Вы не выиграете.

Рэчел прислонилась к стене, таращась на него, как загнанный в угол зверек. Удачное сравнение. Но она все еще готова была драться.

— Думаете, мне следует сдаться? Забыть о двенадцати с половиной миллионах долларов, вернуться в Нью-Йорк и жить дальше?

— Это единственная причина, по которой вы здесь? — мягко полюбопытствовал он. — Деньги? Я думал, вы ищете свою мать.

Последней каплей это не стало, но… В разгневанных глазах заблестели непролитые слезы, рот дрогнул.

Но тут же затвердел.

— Ублюдок, — выплюнула она.

— Точно. Самый настоящий. — Он получил от нее достаточно для одной ночи, поэтому поднялся на ноги со своей обычной плавной грацией, возвышаясь над ней в тусклом свете. Она не была крупной женщиной и в этой позе, съежившись у стены, выглядела обманчиво хрупкой.

С хрупкими женщинами он, как правило, был добр и нежен. Лелеял тех, кто страдал от пустоты и потери смысла жизни, наполнял их безмятежным, несексуальным утешением, которое успокаивало и исцеляло.

С Рэчел Коннери он хотел лишь одного: бередить рану, чтобы она истекала кровью.

Люк взглянул на нее, на тонкие, четко очерченные линии лица, худое тело. Он знал, как мало она весит, и это беспокоило его.

— Вы мало едите, — сказал он вдруг.

Она не ждала этой реплики и вздрогнула.

— Мне не нравится здешняя пища.

— Держу пари, вы мало едите и в четырехзвездном ресторане.

— Не понимаю, вам-то что.

Он и сам не понимал, но ему отчего-то было не все равно. Ну почему она не такая же, как другие, спокойная и нетребовательная?

Да, для этой женщины простые ответы не годились, с ней не проходило ни блаженное приятие, ни неприятие. Она не могла примириться с собой и со своим прошлым, и он не собирался ей помогать. Пусть сделает все сама.

И примирится она со своей матерью или нет, его это не касается. Его больше интересует, примирится ли она с тем, что он не откажется ни от одного пенни из двенадцати с половиной миллионов долларов, которые Стелла оставила «Фонду». И выйдет ли она из своей скорлупы гнева и настороженности настолько, чтобы позволить ему затащить ее в настоящую постель, где она сможет отзываться, реагировать, принять его глубоко в себя и…

Люк с безжалостной решительностью отсек эротические мысли.

— Вам надо поспать, — сказал он без обычной насмешливой нотки. Другие уже завозились, забормотали за дверью, услышав его. Он привык к такой жизни, к тому, что полдюжины последователей ждут, готовые броситься исполнять его малейший каприз. Привык к этому и ненавидел это. Бывали минуты, когда ему хотелось вновь оказаться в полуразвалившемся домишке в захолустном Коффинз-Гроув, штат Алабама, где на койке в пьяной отключке валяется Джексон Бардел, а из еды только коробка овсянки. Зато там некому было за ним наблюдать, некому было его обожать. Он чертовски устал от обожания.

Может, поэтому его так непреодолимо тянет к этой сердитой молодой женщине, чей взгляд неотступно буравит его. Может, ему просто нужно, чтобы кто-то ненавидел его для разнообразия. Или, может, это какая-то извращенная ностальгия по временам, когда никто не любил его.

Она тоже поднялась. Дверь в конце большой комнаты открылась, и в широком проеме вырисовались силуэты трех восторженных последовательниц. Рэчел подошла, зная, что ей ничего не грозит, зная, что он не тронет ее при свидетелях.

— Вы убили ее, не так ли? — прошептала она с абсолютной, потрясшей его уверенностью.

Рэчел не дала ему времени ответить. Знала, что не ответит. Просто повернулась и шагнула к открытой двери и ожидающим помощникам — спина прямая, шея удивительно хрупкая под коротко постриженными волосами. Он прижимался туда, к мягкому затылку, ртом… Интересно, остались ли отметины от зубов?

Они, трое, отвели Рэчел назад, в ее комнату, что-то сочувственно и заботливо бормоча. Кэтрин была среди них; лицо ее пылало, седые волосы выбились из узла. Вторая — Лиф, невозмутимая, бесстрастная. Третьим оказался мужчина, в сущности, еще юноша, с приятным, милым лицом и слабым запахом сигарет. Рэчел не курила, но запах запретного пробудил симпатию к этому похожему на ангела мальчику.

Они зажгли для нее масляную лампу, накрыли мягким одеялом и ушли, непрестанно бормоча: «Благословенна будь».

Люк почти признался. В нем очень мало от святого, даже если все ослеплены его удивительной харизмой. Он потребитель, манипулятор, и по какой-то причине не боится показать ей свою истинную натуру. Возможно, потому что знает: убеждать ее, что он такой, каким хочет казаться, бесполезно.

Черт бы его побрал, зачем ему надо было дотрагиваться до нее? Она не любила, когда до нее дотрагивались. Ей никогда к этому не привыкнуть — в детстве у нее не было никого, кто бы дотрагивался до нее с любовью, к кому можно было прижаться, кто бы обнимал ее, успокаивал и говорил, что все будет хорошо.

Прикосновения означают боль. Стыд. Вину и гнев. Она поежилась в теплой комнате, внезапно ощутив озноб, когда накатили нежеланные воспоминания. Мать, орущая в лицо, выкручивающая руку. Отчим, бледный, виноватый, молча наблюдающий за разворачивающейся мелодрамой.

«Все обернулось к лучшему», — твердила себе Рэчел. В тринадцать лет ее отослали прочь, и домой она больше не возвращалась. У нее не было дома. Но даже в первые тринадцать лет жизни дом был полем битвы, а не спасительной гаванью.

Ее единственная спасительная гавань — одиночество. Но Стелла отняла даже это.

Люк дотронулся до нее. Ей это не понравилось, но она никак не могла выбросить случившееся из головы. Его сильные руки, его большие ладони. Корона из шипов вокруг каждого сильного запястья. Ощущение его тела, когда она повалилась на него, кости, плоть и мышцы, тепло и твердая сила, которая была отчего-то ужасно пугающей. Близость его рта.

Ей не нравится, когда до нее дотрагиваются.

А еще не понравилось, как он смотрел на нее. Без малейшего намека на то сострадание, которое этот святоша излучает для масс. Его ясные серо-голубые глаза наблюдали за ней с напряженностью хищника. Он сидел тихо, почти не шевелился, и все же она не сомневалась, насколько опасен он может быть. Он завладел ее матерью, завладел ее деньгами. Отнял иллюзию, что Стелла питала к ней хоть какое-то нежное чувство. И отнимет больше, если сможет. Он уничтожит ее, и сделает это, не задумываясь. Если она позволит.

Рэчел лежала в освещаемой светом лампы темноте, напряженная, злая, растерянная. Горло еще болело, хотя уже не так сильно, как раньше, когда она не могла произнести почти ни звука. Побитое тело ныло, но боль в голове притупилась.

Было, однако, еще кое-что тревожащее. Они давали ей что-то, делали что-то, и это что-то оставило какое-то странное, неспокойное чувство. Кожу покалывало. Груди набухли. Губы горели.

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на странных ощущениях, и ненавистные эротические образы заплясали в голове. Сплетенные тела, ласкающие руки, жадные губы, рассыпавшиеся волосы, сила и медленный, чувственный огонь, грозящий спалить дотла.

Она услышала приглушенный протестующий звук и поняла, что он вырвался из ее саднящего горла. Воспоминания были обрывочными, тревожащими, нервирующими, и она силилась отыскать что-то твердое в этом зыбком сером тумане.

Но все было неясно. Лишь какие-то мимолетные, неуловимые ощущения, от которых тело болело и сжималось от страха и отвращения.

Что, Господи, что он сделал с ней?

Люк закрыл за собой дверь, отсекая комнату от любопытных глаз, и повернулся к мониторам камер слежения. Все было так, как и должно быть — для постороннего наблюдателя. Срок двухмесячного пребывания группы новичков приближался к середине, и каждый выполнял закрепленную за ним работу с молчаливой покорностью.

Рэчел Коннери выглядела далеко не покорной. Она сидела на узкой койке, невидяще глядя в пространство, трогая левой рукой губы. Ногти короткие, обкусанные. Это его не удивило.

Рэчел трогала свои губы с рассеянным любопытством, и Люк, наблюдая за ней, ощутил непонятное возбуждение. Она не знает, что он делал с ее ртом. И что он намеревается делать снова, в следующий раз с ее участием… или, по крайней мере, когда она будет в полном сознании.

Девушка вытянулась на узкой кровати, и он застонал. Она отвлекала его, не давала сосредоточиться. Он протянул руку и выключил монитор, взглянув на другие, соседние.

Группа Старейшин собралась в одной из небольших комнат для медитации. И Бобби Рей с ними. Странно, подумал Люк, приглядываясь повнимательнее и жалея, что не установил еще и подслушивающие устройства.

Они выглядели спокойными, мирными, собранными и строили планы относительно будущего «Фонда».

Ему, конечно же, не о чем беспокоиться?

Глава 6

Кальвин Ли был самым последним человеком, которого Рэчел ожидала увидеть в своей комнате вечером того же дня. Она собиралась захлопнуть дверь у него перед носом, когда заметила что-то у него в руках. Термос и две пустые кружки.

— Предложение мира, — мягко сказал он. — Приготовленное из свежесмолотых суматранских зерен.

Она на секунду замерла.

— Оно, вероятно, отравлено.

— Я принес две кружки. Умрем вместе. Могу я войти?

— Кофе — одна из тех немногих вещей, ради которых я готова рискнуть жизнью, — сказала Рэчел, открывая дверь, и прошла вслед за ним в затененную комнату.

Он ничего не говорил, пока возился за маленьким столиком, разливая в две кружки чудесно пахнущий кофе, потом вручил одну ей. Не было ни молока, ни сахара, но, впрочем, именно такой кофе она и любила. О чем, вероятно, знал и Люк, и его приближенные.

Если в кофе и был яд, Рэчел его не почувствовала, и ей уже было все равно. Она присела на узкую кровать, скрестив под собой ноги, и окинула взглядом обманчиво обходительного гостя.

Кальвин не торопился: поставил единственный в комнате стул с высокой спинкой, забрался на него и уселся, как нашаливший ребенок в ожидании наказания. У него были маленькие руки с коротенькими пальцами-обрубками, и он по-детски пригладил ими курчавые черные волосы.

— Полагаю, вы здесь, чтобы извиниться за то, что произошло вчера? — спросила она, когда полкружки было выпито, а он еще не проронил ни слова. — Хотите сказать, что не виноваты в том, что меня чуть не убили, что вы предупреждали меня насчет Энджел, но я не послушала, и что, быть может, вам не стоило сразу посылать меня в то отделение.

Кальвин поднял голову и взглянул на нее. Глаза его были темными и абсолютно пустыми.

— Нет, — вполне спокойно отозвался он. — Я намеренно вас подстрекал.

От потрясения она расплескала драгоценный кофе на джинсы. Он не только сделал это, но еще и совершенно спокойно признается в преступлении.

— Что-что?

— Люк сказал, что я должен покаяться перед вами в своих грехах и просить у вас прощения.

— А мне он говорил, что не верит в грех, — заметила Рэчел, вытирая пятно от кофе.

— О, он верит в грех, еще как. Да и как он может не верить при его-то происхождении и прежней жизни? — возразил Кальвин. — Просто Люк предпочитает не применять это понятие к тем, кто следует его учению.

— Но к вам-то применил.

Кальвин смотрел на нее с непроницаемым спокойствием.

— Мое преступление в том, что я желал вам зла и манипулировал обстоятельствами так, чтобы вы сами навлекли на себя это зло. Что вы и сделали почти без колебаний.

— Вы знали, что я выпущу Энджел.

— Конечно. Я знал, что вы женщина молодая и неугомонная, что ваша цель — найти способ навредить Люку. Несмотря на то что Энджел явный параноик и несет полный бред, я был уверен, что вы попадетесь на удочку. И вы попались. — Его застенчивая улыбка не затронула черных-пречерных глаз. — Кстати, как вы себя чувствуете? Полностью поправились?

— На удивление хорошо, спасибо, — холодно отозвалась она.

— На Люка работают лучшие целители, и они всю ночь молились за вас. И он использовал свою… исключительную энергию, дабы ускорить ваше исцеление.

В ее сознании вдруг вспорхнуло ощущение его рук у нее на теле. Вспорхнуло и тут же улетучилось, оставив после себя тревожную тень.

— Как мило, — пробормотала она.

— Поэтому я пришел просить у вас прощения. Я считал вас угрозой Люку и хотел его защитить. Мне следовало бы помнить, что Люк не нуждается в защите. Он сам себе закон, и никто не может причинить ему зло.

— Вы боялись, что я узнаю правду о том, что здесь происходит? — напрямик спросила она.

Кальвин не отреагировал.

— Правда вам бы не понравилась. Для вас она неприемлема и непонятна.

— И какова же она, эта правда?

— Любовь. Любовь ко всему и всем, — отозвался Кальвин с безыскусной, мягкой простотой. Если бы только его глаза не были такими черными. Если бы только он не был в ответе за то, что она чуть не умерла, у Рэчел могло бы возникнуть искушение поверить ему. Да только она никогда особенно не верила в любовь.

— Любовь к Энджел? — цинично полюбопытствовала она. — Как она, кстати? Все еще думает, что я дьявольское отродье, или решила, что Люк все-таки мессия, а я просто его милая помощница?

— О, Энджел покинула нас, — ответил Кальвин, соскальзывая со стула. Он направился к двери. Предвечерний свет потускнел, погрузив комнату в мрачноватые тени, но Рэчел не сдвинулась с места, чтобы зажечь прикроватную лампу.

— Куда она делась?

Кальвин приостановился в дверях, на его лице не отразилось ровным счетом ничего.

— Она умерла, — сказал он. И закрыл за собой дверь.

Ей вдруг стало холодно, холодно до дрожи. Некоторое время она неподвижно сидела в потемневшей комнате. Энджел была сильной, физически здоровой женщиной — доказательством тому синяки и ссадины, оставленные ее руками. Смерть не могла быть вызвана естественными причинами. Неужели она совершила самоубийство после того, как Рэчел так глупо выпустила ее?

Или кто-то ее убил? Наказал за то, что она сделала с Рэчел? Или за то, что не доделала до конца?

Боже, она становится такой же помешанной, как бедняжка Энджел. Безумные мысли, безумные страхи. Что, черт побери, здесь происходит? Смерть таилась за этим безбрежным морем улыбающихся, счастливых лиц, и она представления не имела, кому можно доверять. Кто заманил ее сюда письмом, намекающим на убийство? Если то письмо послала все же Энджел, если Рэчел пала жертвой каких-то навязчивых идей сумасшедшей, то она зря растрачивает свое время и эмоции, приехав сюда с жаждой мести. И зря подвергла себя самой страшной из всех известных ей опасностей.

Не той, что исходит от ревнивого неудачника Кальвина. Опасности, исходящей от самого Люка.

Рэчел снова зябко поежилась, несмотря на то что в комнате было относительно тепло. Бояться нечего, напомнила она себе. Он ничего ей не сделает. Он не склонит ее на свою сторону, не заставит поверить в свою глупую религию для блаженных яппи, которым смертельно наскучил Уолл-стрит. Он не может отобрать у нее мать и деньги — он уже сделал это, и она пережила. Тяжело, бурно, но все же пережила.

И Люк не властен над ее телом. Он дал обет безбрачия, она фригидна. Вместе они составляют идеальную пару, про себя усмехнулась Рэчел.

Еще немножко. Она даст себе еще несколько дней, чтобы выяснить, кто же написал то письмо. Если все это время ей будут попадаться исключительно счастливчики с сияющими лицами, она сдастся. Откажется от борьбы, откажется от своего законного наследства. Откажется от матери, которой у нее на самом деле никогда и не было.

Рэчел взглянула на часы. Пора. Ей нужно присутствовать на курсах ознакомления с обычаями и укладом жизни Народа Люка. Она уже пропустила один день, хотя не могла избавиться от чувства, что накануне достаточно близко познакомилась с предметом, когда лежала в той огромной дымной комнате, наполненной звуками флейты и монотонным песнопением. И с самим Люком… даже слишком близко. Только бы вспомнить подробности.

Впрочем, всегда ведь можно спросить его самого. Он, вероятно, не ответит, просто улыбнется своей блаженной улыбкой, неизменно вызывающей желание двинуть кулаком в зубы. Она в жизни никогда никого не ударила. Удар подразумевает контакт, прикосновение — риск, который того не стоит.

Но если они будут одни, он может сказать больше, чем следует. С ней он общается иначе, не изображает из себя возвысившегося над миром бесстрастного гуру, одаривающего свою паству блаженством. А раз так, то почему бы этим не воспользоваться. Заставить его пусть лишь на один шаг переступить допустимую черту. И выждать удобный момент, когда можно будет столкнуть его вниз.

Трапезная была пуста, за исключением одетых в желтое работников в дальнем углу. Они посмотрели на нее, пробормотали обязательное «благословенна будь», но Рэчел сделала вид, что не слышит, и быстро закрыла дверь.

В коридорах тоже пусто. Она знала, что в поселке живет по меньшей мере сто человек. В ее первый день здесь трапезная была полна народу. Но по какой-то причине люди пропадали неведомо куда, стоило ей только сбежать из своей кельи.

Сбежать. По смыслу не совсем верно, но по сути — в точку. Она хотела сбежать и задерживаться надолго не собиралась. Здесь все ей было ненавистно.

Еще всего несколько дней, напомнила себе Рэчел. И если к тому времени она не найдет никаких доказательств, не получит никаких ответов, то отступится. В этом мире у нее только и есть, что гордость да самоуважение. Сбежать сейчас, к чему отчаянно призывала каждая клеточка тела, значит потерять даже больше, чем потеряла.

Она собралась уже вернуться в свою комнату и подождать приглашения на обед, когда что-то ее остановило. Высокие окна коридора впускали неровный свет и слабые звуки птиц. Заметив глубоко посаженную в стену дверь и повинуясь внезапному импульсу, Рэчел распахнула ее и вышла наружу. В сумеречную прохладу, напоенную запахами окружающей поселок пустыни.

Сад был неприхотливый, аскетичный, с аккуратными дорожками, проложенными среди кустистых сосенок. Рэчел закрыла за собой дверь и глубоко вдохнула свежий воздух, наполняя им иссохшие легкие. Ощущение было такое, словно она уже давным-давно не выходила из помещения, хотя и большим любителем природы она себя не считала.

Но сейчас все ее существо жаждало именно природы, этой неподвижности раннего вечера, этого умиротворяющего покоя пустыни, этого тихого уединения, наполнявшего душу силой и обновлением.

Поймав себя на этом, Рэчел рассмеялась — редкий случай. Похоже, она уже пробыла здесь слишком долго; прошло всего лишь чуть больше сорока восьми часов, а ее уже пора записывать в фанатки «нью-эйджа». Еще немного — и будет сидеть в позе лотоса, мычать «ом-м-м» и справлять какой-нибудь древний китайский обряд.

А вот китайская мудрость ей бы сейчас не помешала. Да что угодно, лишь бы помогло разобраться во всем этом. Но под рукой только Люк Бардел, и скорее в Шанхае выпадет снег, чем она обратится к нему с надеждой получить правдивый ответ.

Рэчел решительно отогнала мысль о самозваном мессии. Слишком много она думает о нем, нервничает из-за него. Ближайшие полчаса стоит посвятить себе, побыть одной в магической тишине сада. Хотя бы полчаса, в течение которых можно не дергаться, не злиться, не бороться. Когда вернется в центр, тогда и примет снова боевую стойку.

В какой-то момент ветерок как будто принес из пустыни тихие, но уже знакомые звуки флейты. Прислушавшись, она узнала их — индейская музыка, мрачноватая и мелодичная, с ритмичными пристуками барабанов.

Она нервно взъерошила коротко постриженные волосы и шагнула в сад. Гуляла ли ее мать по этому саду? Это казалось маловероятным — Стелла еще меньше, чем дочь, интересовалась природой.

Да и какая разница? Стелла и ее деньги не имели значения, по крайней мере в эту минуту. Ее окружал тихий вечер, и по мере того, как тени удлинялись, Рэчел отходила все дальше от главного здания, пока не набрела на маленький, неподвижный пруд.

Она села на большой камень, подтянула ноги, положила подбородок на колени и устремила взгляд в темноту. При дневном свете вода была бы прозрачной, невинно-голубой, сейчас же казалась черной и бездонной, хранящей необъяснимые тайны.

Рэчел все еще сидела там, глядя на воду, когда ее нашел Люк.

Совершенно бесшумно, с изяществом, которое так раздражало ее, он прошел по каменистой дорожке. Не подкрадывался, нет, но если б она случайно не подняла взгляд, то и не заметила бы его до самого конца. Закат отбрасывал на его лицо странные тени, и даже свободная белая одежда казалась темной и приглушенной в угасающем свете.

— Вы искали меня? — спросила Рэчел, поднимая голову и устремляя на него по возможности бесстрастный взгляд.

— Нет. Я думал, вы еще в своей комнате, зализываете раны.

— Я удивительно быстро выздоровела, — отозвалась она. — Можно полюбопытствовать, как вам это удалось?

— Чудо? — подсказал он.

— Я не верю в чудеса.

— Могли бы и не говорить, — усмехнулся Люк. — Это я уже понял. Может, все дело в сильнодействующих средствах, которые вам дали целители.

— Каких средствах?

Его слабая улыбка ясно дала понять, что она проглотила брошенную им наживку.

— Или, быть может, дело в целительной силе многих людей.

— Опять чудеса, — хмыкнула она.

— Жизнь намного веселее, если верить в чудеса.

— Жизнь не должна быть веселой. И я не собираюсь брать уроки философии у человека, осужденного за убийство.

Он даже глазом не моргнул.

— Убийство было непредумышленное. И я думал, именно для этого вы здесь. Чтобы учиться.

Рэчел закусила губу. Она не узнает то, что хочет узнать, не сумеет переиграть его, если не подберется поближе, а единственный способ сделать это — выслушивать так называемые наставления.

Она выдавила примирительную улыбку, порадовавшись, что в сгущающейся темноте не приходится уж слишком притворяться.

— Я хочу узнать все, что можно.

— Узнаете. Все, что пожелаете знать, дитя мое. Спрашивайте о чем угодно, и я отвечу.

Она терпеть не могла, когда ее называли «дитя». Она уже давно не ребенок и за свои двадцать девять лет никогда, в сущности, и не чувствовала себя им. И этот новоиспеченный «мессия» уж никак не тянет на ее отца.

— О чем угодно? — переспросила она обманчиво смиренным тоном. — Расскажите мне, что произошло с Энджел.

Это его не обескуражило.

— Я думал, Кальвин сказал… Энджел умерла.

Рэчел ждала объяснений, но их не последовало. Вот же негодяй.

— Как… она… умерла? — медленно, едва ли не по слогам, словно обращалась к идиоту, произнесла она.

И снова ответ ни в коей мере ее не удовлетворил.

— С миром.

Он опять подначивал ее этой своей душевной невинностью. Она спрыгнула с камня и, забыв про страх, надвинулась на него.

— Кто или что убило Энджел?

— Просто пришло ее время.

— Еще один уклончивый ответ, и я столкну вас в этот пруд, — в запальчивости пригрозила Рэчел.

— Я полагал, что случай в больнице пошел вам на пользу, — пробормотал Люк.

— Вы обещали ответить на мои вопросы. Что случилось с Энджел?

Он склонил голову набок, разглядывая ее из-под полуопущенных век.

— Столько злости и гнева. Вы не исцелитесь, пока не избавитесь от гнева.

— Тогда прекратите злить меня.

— Энджел умерла, потому что сломала шею. Она упала с крыши больницы и мгновенно умерла. Я ответил на ваш вопрос?

— Упала? Или ее столкнули?

— Вообще-то, она спрыгнула. Ее запирали как ради ее собственной безопасности, так и безопасности других, но, как только вы выпустили ее, она отправилась прямиком на крышу. Я хотел оградить вас от этой неприятной информации, но вы бываете очень настойчивой.

— С чего бы вам так обо мне заботиться?

— На вас и без того уже слишком большой груз вины.

— Нет на мне никакой вины.

— Значит, вы уникальны.

— А вы всегда такой зануда?

Он улыбнулся. Удивительно, какой чувственный у него рот. Обычно она не обращала внимания на такой атрибут, как мужская чувственность, но в случае с Люком ее трудно было не заметить. Неотъемлемая часть ремесла, сухо предположила Рэчел. К счастью, на нее это совершенно не действует.

— Духовным лидерам полагается быть святыми и знать ответы на все вопросы. Или, по крайней мере, правильные вопросы.

— Так скажи мне еще кое-что, о Великий Духовный Лидер, — передразнила она. — Что вы собираетесь делать с двенадцатью миллионами долларов, которые должны быть моими?

Люк покачал головой, преувеличенно громко цокнув языком.

— Стелла хотела, чтобы эти деньги были у нас, — терпеливо отозвался он. — И Стелла умерла, веря, что ее пожелания будут выполнены. Я не могу обмануть ее доверие.

Рэчел хотелось ударить его. Она в жизни никого не била, но пообещала себе прямо здесь и сейчас, что прежде, чем покинет Санта-Долорес, непременно ему врежет. Предпочтительно чем-нибудь большим и тяжелым.

Сейчас же она старательно изобразила полное спокойствие, надеясь, что он не увидит в ее глазах ярости.

— Конечно. И я бы тоже не хотела, чтобы ее предсмертные желания не были исполнены, — через силу солгала она. — Так почему бы вам не рассказать, что за такой чудесный покой Стелла нашла здесь? Такой чудесный, что даже про дочь забыла. — Прозвучало это с легкой горчинкой, поэтому она добавила невинную улыбку, чтобы сгладить эффект.

Люк сделал к ней шаг в темноте, и она едва удержалась, чтобы не попятиться. Он стоял слишком близко, невыносимо близко. Рэчел ощущала тепло его тела, запах его кожи. Он был так близко, что она практически могла попробовать его на вкус, и эта мысль страшно перепугала ее.

Она почувствовала, как сердце вдруг заколотилось в панике, как дыхание перехватило в горле. По крайней мере, он не дотронется до нее — этого она может не бояться. Он никогда не прикасается к своим последователям. Хотя, с другой стороны, она же не последователь. И на самом деле не верит, что он ни до кого не дотрагивается. Люк Бардел делает все, что хочет. Просто делает это осмотрительно.

Она отступила назад, но было слишком поздно. Он схватил ее за плечи, и она увидела татуировки шипов под рукавами туники. Рэчел попыталась вырваться, но он держал слишком крепко, и паника метнулась к горлу. Нечем было дышать, но она не могла сказать об этом, потому что тогда он точно не отпустит. Будет держать еще крепче, еще ближе, пока дыхание совсем не прекратится, и сердце не разорвется, и она не умрет, как ее мать, как Энджел, как…

Люк встряхнул ее коротко и резко, и когда она подняла голову, чтобы метнуть гневный взгляд, он уже убрал руки.

— Вам не понять, даже если бы я объяснил.

— Чего не понять? — Она охрипла, в голове все смешалось.

— Не понять того покоя, который я могу дать. Вы к нему не готовы.

Потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы вернуть себе некое подобие самообладания и воззриться на него с ледяной вежливостью.

— Не забудьте дать знать, когда сочтете меня готовой, — сказала она.

— Доверьтесь мне, Рэчел. — Голос его был тихим шепотом в ночи. — Вы узнаете.

Глава 7

Рэчел шла в пяти шагах позади него, как покорная мусульманская жена, но Люк не обманывался. Она отнюдь не покорна и, если чутье его не обманывало, вполне могла всадить нож между лопаток.

Но Рэчел была не так проста, как могло показаться на первый взгляд. Он рос в обществе, где обиды и разногласия решались с помощью кулаков и оружия, и чем слабее противник, тем больше ему доставалось.

Интересно, подумал Люк, будь все по-другому, каким бы он стал. Его мать забеременела, когда ей еще не исполнилось и восемнадцати, влюбившись в черноволосого, голубоглазого странствующего проповедника, перед которым сильные мужчины падали на колени, а сильные женщины — на спину. Люк бы даже и не знал, если бы Джексон Бардел с извращенным удовольствием не поведал однажды, что он ему не сын. Что он просто ублюдок, что мамаша нагуляла его по собственной глупости, а потом по глупости же или из упрямства не избавилась от плода постыдной связи.

Он пошел по стопам отца — отца, которого никогда не встречал. Черт, он даже не знал, как его зовут, слышал только, что его зарезал несколько лет назад какой-то ревнивый муж. И лишь тогда мать наконец согласилась выйти за Джексона Бардела. Совершив самую большую в своей жизни ошибку.

Она поняла это очень скоро. А заплатила за свои ошибки в десятикратном размере, и, наверно, заплатила бы еще, если бы не положила конец всему с помощью веревочной петли в старом сарае. И вот тогда не осталось никого, кто бы встал между Люком и кулаками пьяного Джексона Бардела.

Ему казалось, что в мире нет места хуже, чем Южная Алабама. Он ошибался. Люди в Коффинз-Гроув имели немало общего с обитателями трущоб в Чикаго и при этом недалеко ушли от экзальтированных богатеев, которые окружали Стеллу и Рэчел Коннери. Развратную Стеллу и ее бесчувственную дочь. Он никогда не встречал еще двух женщин, настолько разных по характеру. Стелла добивалась того, чего хотела, с помощью лжи и обмана, используя свой шарм, свое тело, свои деньги. Рэчел же боролась за то, что считала по праву своим. В этот раз она проиграет. Интересно, часто ли ей доводится проигрывать.

Он повел ее кружным путем, к восточному входу, в комнату для медитации, через которую можно было пройти в его личные покои, и остановился перед дверью. Было темным-темно — луны в эту ночь не было, и тучи неслись по звездному небу, как злые вороны.

— Кто-нибудь видел, что вы вышли? Кто-нибудь знает, где вы?

Она покачала головой.

— Никто. Ваши последователи, похоже, сторонятся людей — я никогда их не вижу, пока они сами не находят меня.

— У каждого свои обязанности.

— Что ж, значит, вы можете убить меня и избавиться от тела, и никто ничего не узнает, — буднично заметила она.

Люк прислонился к двери, наблюдая за ней.

— С чего бы мне это делать?

— С того, что я помеха.

— Не настолько непреодолимая, как вам хотелось бы, — отозвался он, зная, что разозлит ее. Ему нравилось, когда она заводилась. — Мы здесь ко многому терпимы и допускаем самые неловкие ситуации.

— Полагаю, это как раз обо мне. Неловкая ситуация. — В ее голосе прозвучала какая-то новая нотка. Нотка горечи и обреченности, вряд ли имеющая отношение к ситуации нынешней. — Боюсь, так уж мне определено — оказываться там, где мое присутствие нежелательно, и причинять неприятности.

— А вы здесь, чтобы причинить неприятности?

— Определенно. Удивлены?

— Нет, — ответил он, отталкиваясь от двери, и она испуганно отступила. — И кто сказал, что ваше присутствие здесь нежелательно?

Он намеренно произнес это с некоторой двусмысленностью, рассчитывая слегка ее растревожить, но не более того.

К тому же здесь их могли услышать. Люк вовсе не стремился к полной ясности, по крайней мере в отношениях с другими. Влияние на людей, ореол харизматичного лидера оставались главными инструментами в его арсенале. До сих пор ему удавалось добиваться желаемой реакции от всех, с кем он вступал в контакт, достаточно было лишь отрегулировать силу внушения.

Манипулировать Рэчел оказалось не так-то легко. Да, она против воли увлеклась им, он констатировал это без ложной скромности. Но она также ненавидит его и не доверяет ему, что тоже вполне приемлемо. В данном случае важна сила эмоций, а негативные они или позитивные, большого значения не имеет.

Но главным, определяющим фактором ее слабости и неизбежного поражения был ее страх перед ним. Она боролась с ним, но одержать победу не могла. Страх этот был всецело сексуальный, и Люк на короткий миг даже задался вопросом, что могло так ее напугать.

И тут же отмахнулся от этой мысли. Какая разница, почему она боится секса и его. Значение имеет только сам фактор страха и его использование для достижения поставленной цели.

— Мне пора возвращаться к себе, — сказала Рэчел. Она произнесла это ровным тоном, но Люк знал, каких усилий стоила такая демонстрация спокойствия.

— Зачем? Вам ведь не нужно переодеваться? — Она снова была в джинсах и майке — назло ему. Заставить ее переодеться не составило бы труда — одежда, что была на ней, облегала тело куда теснее, чем принятая в поселке форма. Он видел мягкую выпуклость груди, изгиб бедер. Она думает, что такая одежда — часть защиты от него. Люк мог бы легко доказать обратное.

Да вот только ему нравилось любоваться ее тугой, обтянутой джинсами попкой. Слишком долго он отказывал себе в этом грешном удовольствии и теперь твердо намеревался насладиться им сполна. До того момента, когда прикажет ей раздеться.

— Я… э… — Теперь она заикалась — очко в его пользу. — Я просто подумала, что могла бы… привести себя в порядок…

— Хотите сказать, воспользоваться ванной?

— Нет, — резко бросила Рэчел. — Просто хочу побыть немного в тишине и покое, наедине с собой.

— Тишины и покоя в нашем центре в избытке. А если хотите побыть одна, я отведу вас туда, где никто не потревожит.

— Куда?

— В мои покои.

Она вздрогнула, как будто он пригласил ее прогуляться в Алькатрас.

— Не думаю.

— Боитесь? — мягко поддразнил он.

Она отреагировала совершенно ожидаемо, что также его порадовало.

— Не вас.

— С чего бы вам меня бояться? — возразил он. — И все же вы постоянно нервничаете, когда я рядом. Интересно, почему?

— Дело не в страхе, а в обычной антипатии, — парировала она.

Люк ухмыльнулся. Зря, наверно, но он ничего не мог с собой поделать. Она забавляла его этой своей демонстрацией неприязни, этим подразумевающимся за каждой репликой «да пошел ты», этим презрительно поджатым ртом. Еще никто и никогда так его не развлекал.

Вот и еще одно доказательство, что он давно созрел для перемен. Если уж его так зацепила самая обычная сердитая девчонка, хорошенькая, но не более того, значит, для того есть чертовски веская причина. До сих пор он объяснял свой интерес к ней исключительно скукой.

— А, я и забыл. Но, с другой стороны, вы здесь, чтобы дать мне шанс изменить ваше мнение о нас, не так ли? Вы хотите научиться доверять мне, верно?

Чтобы угадать ее ответ, умение читать мысли не требовалось. «Через мой труп», — говорили ее глаза. Но губы, как она ни кривила их, выдавали беззащитность.

— Я хочу быть непредвзятой.

«Как бы не так», — подумал Люк, но возражать не стал. Без сопротивления какое удовольствие?

— Ну, разумеется. Я распоряжусь, чтобы принесли ужин и никто нас не беспокоил. А начнем с того, что поможем вам избавиться от страхов. Будем учиться открывать душу.

В этот раз она даже не пыталась придумать какую-то причину для отказа.

— Я не хочу открывать душу.

— И не хотите отпустить свои страхи. Почему?

— А разве у вас нет никаких страхов?

Она задала этот вопрос так простодушно, так искренне, что он чуть не сказал ей правду. Что все его страхи до сих пор сидят в нем. Что он убил, и до смерти боится обнаружить в себе желание сделать это еще раз. Что ему нужна лишь причина, чтобы убить снова. И убивать потом. Пока уже не сможет остановиться.

Тюрьма способна вывернуть мозги наизнанку, если они еще не вывернуты. Его жизнь прошла по большей части на задворках общества, где немыслимое принималось как обыденность, но он все равно оказался не готов к встрече с Малло Гилмером.

Малло до сих пор являлся ему ночью, когда не шел сон, — пустые дыры вместо глаз, зубы оскалены в жуткой ухмылке скелета. Это все, что осталось теперь от Малло, — скелет в могиле на тюремном кладбище. Никто не востребовал тело. Никто не претендовал на родство с таким психом, как Малло. Человеком, получавшим удовольствие от убийства, настоящим садистом, мастером мучительной, долгой смерти.

В книгах о серийных убийцах имя Малло фигурировало вместе со списком двенадцати мужчин и женщин, которых он лишил жизни. Были там и подробные описания самых жестоких убийств. Сам Малло частенько жаловался, что так и не приблизился к великим в анналах греха. К таким, как Альберт Фиш, который убил и съел десятки детей во время Великой депрессии. Или Тед Банди, обаянием и блестящим умом завлекавший людей в смертоносные сети.

Малло не мог похвастаться обаянием и умом не отличался от самого заурядного уголовника. Не особенно интересовали его и дети — он предпочитал выбирать жертвы, от которых легко избавиться. Путешествующих автостопом студентов, уличных проституток, бездомных. Искать по-настоящему его начали только после того, как он, поддавшись бесу алчности, зарезал жену какого-то бизнесмена.

За дело взялась полиция, и Малло, понимая, что его засадят туда, где он уже не сможет заниматься любимым делом, пустился во все тяжкие, убрал тормоза и перешел какую-то невидимую грань, за которой возврата уже не было.

Все в тюрьме Джолиет боялись его до дрожи, и не без причины. Он походил на лысого Санта-Клауса — круглолицый и веселый, с темными живыми глазками и мягкими руками. Когда Люка посадили, потребности Малло обслуживал Кальвин, а поскольку три предыдущих «подопечных» маньяка были найдены мертвыми в душевой, представлялось маловероятным, чтобы Кальвин надолго задержался в этом мире. Тем более что тюрьма — не самое подходящее место для человека с отклонениями, которых у Кальвина было в избытке.

Люк и сам не понимал, почему решил вмешаться. Скорее всего, в нем просто всколыхнулось что-то человеческое, некое чувство сострадания, истребить которое до конца он так и не смог. К несчастью, спасая Кальвина от жаждавших его крови головорезов и отнимая бедолагу у опасного покровителя, он перешел дорогу Малло.

Ладно бы, если б он просто спал с ним — порой, чтобы выжить, приходится делать и не такое, и травить душу презрением к себе представлялось делом пустым и неблагодарным. Но было в Малло нечто такое, что внушало Люку почти сверхъестественный ужас. И маньяк это знал.

Типичный садист, Малло нашел новое применение своему хобби. Люк был слишком хорош собой, слишком силен, слишком сообразителен. Малло прекрасно знал, что ему нужно.

Все началось с малого, с легких подступов, но Люк был настороже. Тонкие советы, высказанные заговорщическим шепотом, намеки на эротическую привлекательность насилия и смерти — Люк выслушивал их равнодушно, со слегка презрительной улыбкой на лице.

Но Малло слишком хорошо знал человеческую натуру. Сомнения, заползавшие в душу Люка, оплетали ее ядовитым плющом. Будь Малло милосерден, он просто изнасиловал бы его и убил.

Но извращенная натура Малло требовала извращенного удовольствия. И то, что он сделал с душой Люка, было куда страшнее того, что он мог бы сделать с телом.

Даже сейчас, спустя годы, Люк слышал его тихий, вкрадчивый шепот: «Ты и не жил, пока не попробовал крови, мальчик. И ты сделаешь это снова. Рано или поздно, как бы отчаянно ни боролся с этим. Ты прирожденный убийца, я вижу по твоим глазам. И ты сам это чувствуешь».

Малло знал, не спрашивая. Догадывался, что в прошлом Люка было нечто большее, чем непредумышленное убийство во время драки в баре. Он никогда ни о чем не расспрашивал.

Быть может, вопрос был лишь времени. Быть может, дар Люка, его талант привлекать к себе людей, был неким способом приманивать жертвы. Он не убил Малло, хотя знал: Малло больше всего этого хотел.

Но по ночам Малло возвращался, и тихий шепелявый голос говорил о смерти и крови. Люк боялся, что это случится снова, и теперь он уже не остановится. Он убил Джимми Брауна в драке из-за неудачного ограбления, бильярда и блондинки. Он убил…

— Есть.

Люк вздрогнул — Рэчел застала его врасплох. А он и забыл, что она враг, что она наблюдает за ним. Недавнюю легкость словно рукой смело.

— Что есть? — раздраженно спросил он.

— Страх. Я по лицу вижу. Великий мессия чего-то боится. Подумать только.

Она так по-детски возликовала, что Люк уже не мог злиться.

— Но вам самой предстоит узнать, чего именно я боюсь, — усмехнулся он. — И единственный способ сделать это — узнать меня ближе.

Рэчел хотела было пройти мимо него к двери, но он развел руки, преграждая путь. Обойти его, избежав прикосновения, было невозможно. Она застыла, а ему вспомнилась картина: белый кролик перед удавом в ожидании неминуемой смерти. Рэчел гордо вскинула голову, открыв мягкое, нежное горло, и просверлила его взглядом. Будь он волком, вонзил бы клыки в беззащитную плоть.

— Для этого я здесь, — вызывающе бросила она, преодолевая страх. — Если вы знали, зачем тогда пригласили?

Нет, она не кролик, и его не интересует ни ее горло, ни кровь. Он улыбнулся нежно и ощутил ее дрожь.

— Может, мне стало скучно. Может, я хотел посмотреть, удастся ли вам уложить меня на лопатки. Или мне вас.

Ему хотелось поцеловать ее. Хотелось прижаться ртом к ее рту и посмотреть, что она будет делать. Запаникует, конечно же. Особенно когда он пустит в ход язык. Конечно, их могут увидеть, но удовольствие от вкуса ее потрясения стоит риска. Он наклонился к ней, как голодный волк.

— Люк? — Голос Бобби Рея Шатни прозвучал тихо, с почтительной ноткой и слегка невнятно из-за торазина, но Люк не сразу смог оторвать взгляд от жертвы. Она смотрела на него с восхитительной смесью удивления и гнева. Не вмешайся Бобби Рей, девчонка узнала бы, чего именно ей стоит бояться. Он продлил мгновение, потом опустил руки и повернулся. Рэчел попятилась к двери, как испуганный краб, наткнувшись на остановившегося у порога Бобби Рея.

— Благословен будь, — мягко проговорил Люк. — Что случилось?

— Кэтрин послала найти тебя. Пора приступать к погребению.

Он забыл. Тело Энджел Макгуинес следует предать земле со всей возможной помпой и почестями, приличествующими ушедшему члену паствы. Интересно, испытывает ли Рэчел хоть каплю раскаяния? Может быть, настоять, чтобы она пошла с ним и посмотрела, к чему привело любопытство и жажда мести? Если бы не ее упрямство, не слепое стремление навредить ему, Энджел до сих пор была бы жива и надежно заперта в своей комнате. Не спрыгнула бы с крыши четырехэтажного здания прямо на бетонную дорожку.

Но Рэчел не из тех, кто уделяет много времени размышлениям над своими недостатками. Собственная вина ее не тревожит. Она слишком увлечена обличением чужих прегрешений. Что, впрочем, ему только на руку, ибо ослабляет ее же позиции. В конце концов бремя вины просто-напросто раздавит ее.

Но не раньше, чем он овладеет ею.

— Конечно, уже иду, — пробормотал Люк. — А ты пока проводи Рэчел ко мне в комнату. Она желает немного побыть одна.

Он видел, что ей хотелось возразить, но Бобби Рей уже взял ее галантно под локоть и повел прочь. Люк смотрел им вслед с непонятным беспокойством. Альфред принял меры, напичкав Бобби Рея транквилизаторами. Он твердо верит в божественность Люка и при всем желании не представляет опасности на территории центра. С его стороны Рэчел ничто не угрожает.

И все же Люк решил сократить до короткого ритуала церемонию предания тела Энджел выжженной солнцем земле Санта-Долорес. Земле Пресвятой Девы Марии Скорбящей.

Наконец-то. Рэчел облегченно вздохнула и с сомнением взглянула на молодого человека, который вел ее по коридору, но тот выглядел невинно, аки агнец. Пожалуй, самый молодой из всех, кого она здесь видела, лет, наверное, около двадцати. Еще одна невинная душа, обманутая виртуозным жуликом, угрюмо подумала Рэчел, стряхивая гнетущее чувство, неизменно овладевавшее ею в присутствии Люка Бардела.

Она чувствовала себя абсолютно разбитой, хотя он даже пальцем до нее не дотронулся. Тело болело и ныло, как будто ее лапали, нагло и бесстыдно.

Но он ее не тронул. И не тронет. Не посмеет.

— Куда пошел Люк? — спросила она. При ближайшем рассмотрении ее спутник оказался не таким уж и юным — может, двадцать с небольшим, — но было в нем что-то детское, какая-то незавершенность. Ангельским лицом и шапкой черных курчавых волос он напоминал выросшего Тома Сойера, бесхитростно обаятельного и неуклюжего.

— Хоронить Энджел, — ответил он мелодичным, тихим голосом.

Не стоило спрашивать. Она же не виновата, что Энджел умерла. А им не следовало возлагать на новичка такого рода ответственность. Кроме того, за всем этим стоял Кальвин. Если кто и виноват в смерти Энджел, так это он, маленький ревнивец. Кстати, он ведь и взял вину на себя. Ей не из-за чего мучиться угрызениями совести.

— А ты разве не хочешь присутствовать там? — поинтересовалась она.

Бобби Рэй покачал головой.

— Мне никогда не нравилась Энджел. Она была сумасшедшей. — Он улыбнулся с безмятежной невинностью.

— Я думала, Люк ожидает сочувствия к недужным.

— Люк ничего от нас не ожидает. Мы просто учимся существовать, каждый по-своему. В этом сила «Фонда Бытия».

Он казался таким искренним, что у нее не хватило духу возразить. Комната, в которую Бобби Рэй привел ее, была похожа на все остальные, может, только чуть попросторнее и попроще. Побеленные стены, дощатый пол, несколько подушек на полу. Не слишком-то комфортно, насмешливо подумала Рэчел. Лично она бы предпочла мягкий диван и телевизор с большим экраном.

Но это мелочи — главное, что здесь не было Люка. Она зябко поежилась и потерла ладони. В углу потрескивал камин, и комнату наполнял смолянистый запах горящей сосны. Рэчел ожидала, что Бобби Рей уйдет, растворится, как большинство призрачных существ, называющих себя Народом Люка, но он остался и, пока она грелась у огня, молча смотрел на нее со стороны. Личные покои Люка. Идеальное место для начала поисков, если б только ее оставили одну.

— Тебе совсем необязательно скучать здесь со мной, — сказала она. — Мне просто нужно было какое-то место, где я могла бы побыть одна, и Люк предложил свою комнату. — Она огляделась. Пусто. И дверь только одна, та, через которую они вошли. — А где он спит?

Бобби Рей отреагировал так, словно она спросила, где его кумир держит трупы.

— Люк дал обет безбрачия, — сдержанно отозвался он.

— Я тоже, — огрызнулась Рэчел. — Я же не сказала, что хочу спать с ним, а просто спросила, где он спит.

— Здесь.

Тонкий тюфяк в углу выглядел немногим удобнее ложа из гвоздей. И все же Люк не произвел впечатления человека, отказывающего себе в простых радостях жизни.

— Почему?

— Это все, что ему нужно, — бесхитростно ответил Бобби Рей.

— Гм, — буркнула Рэчел. — Ты, должно быть, считаешь его кем-то вроде божества.

Бобби Рей придвинулся ближе. Его безмятежное лицо выглядело сейчас странно мрачным, а зрачки так расширились, что глаза казались почти черными.

— Не совсем.

Рэчел ощутила холодок сомнения. Неудивительно, что она так напугана — тут все насквозь пропахло смертью. Меньше чем через сутки после приезда кто-то попытался убить ее. Кто-то, кто потом сразу же покончил с собой. Стоит ли удивляться, что ей видятся монстры даже в самых невинных лицах.

— Что значит — не совсем?

Физической угрозы, как Люк, Бобби Рей не представлял, даже несмотря на то, что подошел к ней и взял за руку. Рэчел ждала, не отстраняясь.

— Это я написал письмо, Рэчел. Я — тот, кто знает правду о смерти твоей матери. Обо всех смертях здесь, в Санта-Долорес.

И он накрыл ее руку своей.

Глава 8

Ей бы обрадоваться — ведь месть уже не за горами. Но она посмотрела в невинные глаза Бобби Рея Шатни и вдруг поняла, что отчего-то не доверяет ему.

— Ты знал мою мать? — настороженно спросила Рэчел. — Ты был здесь в одно с ней время?

— Я с Люком с восемнадцати лет. Я знаю всех, кто был здесь. Тех, кто все еще здесь. Тех, кто ушел по собственной воле. И тех, кто просто исчез без следа.

— А таких было много?

— Тех, кто исчез? Нет, не много. Они не верили, хотели разоблачить Люка. С тобой это тоже может случиться.

— Не случится, — твердо сказала Рэчел, — если ты мне поможешь.

«Какой же он невозможно юный, с этими своими мягкими щечками и слегка изумленным лицом», — подумала она.

— Не знаю, смогу ли я, — неуверенно пробормотал он.

— Ты сказал, что написал мне то письмо. Сказал, что они убили мою мать. Сказал, что у нее не было никакого рака и она знала, что с ней делают! — Голос дрогнул и сорвался, но успокоиться она никак не могла. — Ты должен все рассказать.

— Не знаю, — промямлил Бобби Рей. — Я уже ни в чем не уверен. Мне дают какие-то лекарства, и от них в голове каша. — Взгляд у него был какой-то странный, как будто он не мог сосредоточиться, но вместе с тем настороженный и цепкий. — Знаешь, я любил Стеллу. Она была мне как мать. Моя мать умерла, когда я был маленьким, а у Стеллы были такие ласковые, материнские руки.

Рэчел изумленно воззрилась на него. Стелла спала с молодыми людьми и помоложе, и ничего материнского за ней никогда не замечалось. Но Бобби Рэй выглядел таким печальным, таким потерянным, что поделиться с ним своими сомнениями ей не хватило духу.

— Мне очень жаль, — чуть слышно пробормотал он и отвернулся, снова уйдя в себя и замкнувшись. — Я должен идти. Люк скоро вернется. Он доверяет мне, но не доверяет тебе.

Он повернулся и шагнул к двери.

— Но нам надо поговорить! — запротестовала Рэчел. — Приходи ко мне в комнату, и мы…

Бобби Рей покачал головой.

— В твоей комнате небезопасно. Он наблюдает. Слушает.

— Как?

— Люк все знает.

— Он никакой не бог, а всего лишь человек, в конце концов.

— Не надо его недооценивать. Он не такой, как другие люди.

— Это уж точно, — буркнула Рэчел.

— Я не знаю, как тебе помочь. У меня в голове все смешалось. Стелла говорила, что не больна, и я верил ей. Она говорила, что сомневается, что на самом деле никто не болен, что они убивают ее из-за денег. Она хотела, чтобы я связался с тобой, помог ей, пока еще не поздно. Но я не успел.

— Она ждала от меня помощи? — недоверчиво спросила Рэчел внезапно охрипшим голосом, за что немедленно себя отругала.

Бобби Рей кивнул.

— Она говорила, ты единственная, кто может ей помочь.

— А я не помогла. Не приехала вовремя.

Бобби Рей покачал головой.

— Теперь уже слишком поздно. Оставь все как есть. Люк слишком сильный, тебе с ним не справиться. Уезжай отсюда, пока можешь.

— Но…

Он исчез прежде, чем она успела закончить. Прежде чем успела сказать, что не сдастся, не может это так оставить, не может просто забыть, что ее мать убили.

Разумеется, все это могло быть плодом богатого воображения, очередной фантазией ее матери. Стелле нравилось быть в центре мелодрамы, и смерть от рака груди могла показаться ей слишком обыденной. А раз так, то почему бы не придумать гигантский заговор, не обратить на себя внимание. И заодно втянуть в свою игру каких-нибудь легковерных дурачков вроде Бобби Рея, Рэчел и кого-то еще.

Но проверить, так это или нет, теперь невозможно. Вскрытия не делали. А останки кремировали и развеяли в пустыне Нью-Мехико. Все следы Стеллы давным-давно смыли дожди.

Рэчел опустилась перед камином, устремив взгляд в мерцающую оранжево-красную глубину. Всю жизнь она была невольной зрительницей на тех спектаклях, что устраивала Стелла. Ей велели терпеть, молчать, не вмешиваться, не путаться под ногами с того времени, как она достаточно повзрослела, чтобы слушаться. В раннем детстве она редко видела мать и так до сих пор не решила, было ли это благословением или проклятьем. Няньки, которых ей нанимали, знали свое дело, к исполнению обязанностей относились ответственно, но любовью и теплом подопечную не баловали, и Рэчел росла нескладной, угрюмой, колючей, раздражительной и злой на весь свет. В детстве она читала запоем: книги были ее утешением, ее родителями и друзьями, и она отождествляла себя с Мэри Леннокс из «Таинственного сада». С худеньким, озлобленным, нежеланным ребенком, чудесным образом преобразившимся через волшебство сада и любви.

Но в реальной жизни Рэчел Коннери никакого волшебного сада не было. Только жадные, потные, дрожащие от возбуждения руки третьего отчима.

То был самый длинный брак Стеллы, свидетельство жестокости судьбы — так всегда думала Рэчел. Все началось с как бы случайных прикосновений, когда ей было девять, и завершилось изнасилованием, когда ей исполнилось двенадцать.

Рэчел почти не помнила, что случилось, когда она рассказала матери. Стелла не захотела слушать. Благодарение богу, те годы как будто ушли в туман. Она забилась в темный, укромный уголок, где ее никто не мог обидеть, а когда выползла оттуда, медленно, настороженно озираясь, Муж Номер Три с его извращенными наклонностями уже давно испарился, а у Стеллы обнаружилось новое увлечение — мальчиками-игрушками.

Рэчел терпела. Ждала какого-нибудь знака любви или привязанности от своей постоянно занятой матери. Ждала, когда растает окружающий ее со всех сторон лед. Ждала чуда.

Ожидание закончилось. Внезапно стало зябко, и она обхватила себя руками, жалея, что не захватила свитер. Что ее уже ничто не согреет, ничто не растопит лед в душе.

По крайней мере, Люк ничего о ней не знает. Не знает о прежних страхах, новой боли. Ему не удастся ни проникнуть к ней в душу, ни причинить боль, если она не даст ему такой власти.

А она не даст. Даже ради двенадцати миллионов долларов, даже ради того бездумного душевного покоя, которым, похоже, так наслаждаются другие. Она никогда не позволит ему «обратить» ее.

Рэчел услышала, как за спиной у нее открылась дверь, и невольно напряглась, приготовившись к новому сражению. Свет отбрасывал через комнату вытянутые тени, но она сразу поняла, что вошел не Люк. Похоже, у нее уже выработалось на него какое-то неестественное чутье, которое, как она надеялась, могло помочь в дальнейшем.

— Я принес вам поесть, — сказал Кальвин. Поднос у него в руках был едва ли не больше, чем он сам, но соблазнительного аромата кофе в этот раз не чувствовалось. Рэчел лишь обреченно пожала плечами. Недостаток кофеина только усиливал ее раздражительность.

Кальвин поставил поднос на пол перед камином и выжидающе посмотрел на нее. Две миски с чечевичной похлебкой и ломоть свежеиспеченного хлеба. Ни грамма масла. Впрочем, Рэчел было уже все равно.

— А для кого вторая чашка? — спросила она, протянув руку за хлебом.

— Люк ужинает в трапезной со своими людьми. Сказал, чтобы я составил вам компанию. Если вы не против.

Она кивнула.

— Прошу вас. А пока будете есть, ответьте на несколько вопросов.

— Люк говорил, что вы будете спрашивать. — Кальвин сел напротив, и свет камина бросил причудливые тени на его уродливое лицо.

— И что он велел вам говорить? — Ей удалось проглотить немножко чечевичной размазни. Она не могла вспомнить, когда ела в последний раз, а подкрепиться стоило. Еда всегда была на последнем месте в списке ее приоритетов, но организм, слишком долго остававшийся без заправки, уже требовал своего.

— Правду, разумеется, — ответил Кальвин. — Все, что вы захотите узнать.

Рэчел, конечно же, не поверила, но от попытки не удержалась.

— Вы его помощник, верно? Его соучастник в преступлении?

— Почему вы так думаете?

— Догадалась.

— Я знаю Люка лучше, чем кто-либо, — сказал Кальвин. — И действую в его интересах.

— Даже когда он этого не хочет?

— Особенно когда не хочет, — кивнул он. — Взять, к примеру, ваш случай. Думаю, он не вполне понимает, какие неприятности вы можете навлечь на наши головы.

— И поэтому вы пытались меня убить? — Рэчел отправила в рот еще одну ложку чечевицы, попыталась распробовать — безнадежно. Она снова опустила ложку. — Но как я могу навлечь неприятности, если вы все такие святые и невинные, как утверждает Люк? Если этот культ действительно существует на благо человечеству, а не для набивания карманов Люка, тогда с чего бы вам волноваться?

Вопрос остался без ответа.

— Стелла мне тоже не нравилась. Она была жадная. Хотела, чтобы Люк принадлежал только ей. Хотела иметь все и не желала делиться.

— Это на нее похоже, — усмехнулась Рэчел.

— И еще она была несчастная. Как вы.

А вот это уже застигло ее врасплох. Первая реакция — вскочить, закричать, швырнуть миску в самодовольную физиономию. Но она сдержалась и очень осторожно поставила тарелку на поднос.

— Я не такая, как моя мать, — проговорила Рэчел обманчиво спокойным голосом. — И совершенно определенно не несчастная.

— Люк так не считает. — Кальвин продолжил поглощать свой обед и даже не смотрел на нее. Да и зачем, с горечью подумала Рэчел. Он и без того знает, как подействовали на нее эти брошенные мимоходом слова. — Люк говорит, что еще никогда не встречал такого несчастного, такого эмоционально обездоленного человека, как вы. А Люк притягивает несчастных. Всегда притягивал. Поэтому он и основал этот центр.

— И поэтому держит вас рядом?

Кальвин вскинул глаза и усмехнулся.

— Все мы в чем-то нуждаемся. Люк нуждается во мне так же сильно, как и я в нем. Признает он это или нет.

— Хотите сказать, что великий мессия чего-то не признает? — с издевкой спросила Рэчел. — Я думала, он идеален.

— Отнюдь. Он же человек, как и все мы. Человек, который ищет душевного покоя для себя и помогает найти его другим. — Заявление прозвучало как-то пресно, заученно.

— Вы же в это не верите.

— А вам наплевать, во что я верю. Вы такая же, как все они. Как ваша мать. Вас интересует только Люк. — Не похоже, чтобы его это расстроило.

— Да, — согласилась она, не лукавя. — Меня интересует только Люк. — И как уничтожить его.

— Ничего у вас не выйдет, — прошептал Кальвин. — Вам не удастся навредить ему, как бы сильно вы ни хотели. Я оберегаю его, и есть и другие. Никто не позволит вам навредить ему.

— А кто сказал, что я не хочу учиться у него? Пойти по указанному им пути?

— Все, чего вы хотите, — это уничтожить его. Но не выйдет. У Люка есть дар, да. Дар привлекать людей. Он и вас заполучит, вот увидите. Что бы вы там ни думали, как бы ни распаляли свою ненависть, очень скоро он полностью подчинит вас себе. И вы станете такой же беспомощной, как все здесь, будете ловить каждое его слово, улыбку, даже взгляд. Я вижу это уже сейчас. — Он говорил об этом с отвратительной и пугающей уверенностью.

— Я скорее убью себя.

— Некоторые так и делали. А некоторые пытались убить Люка. Но ни у кого не получилось взять верх. В конечном итоге победителем всегда остается Люк.

— И торжествует над телами поверженных? — резко бросила Рэчел.

— И над состояниями обманутых, — самодовольно добавил Кальвин. — Вы уже поели?

Аппетит пропал. Рэчел отодвинула поднос.

— Почему вы никак не пытаетесь убедить меня в его святости? На мой взгляд, логичнее было бы заставить меня усомниться в моей навязчивой идее. Вы же, напротив, только подкрепляете мои подозрения.

Кальвин встал, поднял поднос.

— Что бы я ни сказал, вы все равно не поверите Люку. А у меня есть свои резоны.

— И каковы же они?

Он обернулся уже от двери и посмотрел на нее своими маленькими черными глазками.

— Может, я пытаюсь отпугнуть вас. От вас здесь одни неприятности. Уезжайте куда-нибудь и забудьте о Люке. Забудьте об этом месте. Забудьте о своей матери. Поверьте мне, вы можете потерять гораздо больше, чем двенадцать миллионов долларов.

И ушел.

Рэчел не стала терять время даром. Выкинув из головы предостережение Кальвина, она тщательно обыскала почти пустую комнату. Это заняло ровно пять минут. Ничего, кроме тонкого тюфяка, который служил постелью Люку, нескольких подушек и камина, здесь не было. И ничего такого, где можно было бы спрятать документы или контрабанду.

Она в отчаянии воззрилась на голые стены. Не может быть, чтобы Люк проводил все свое свободное время в таких аскетических условиях. Что бы там ни говорили о его воздержанности и умеренности, он не производил впечатления человека, отказывающего себе во всем. Должна быть какая-то тайная жизнь или секретная комната, как у Синей Бороды. Быть может, полная трупов женщин, посягнувших на его благополучие.

Теперь она сходила с ума, и в этом был виноват Кальвин. Он опять подталкивает ее к чему-то. Но к чему и зачем? Распалять ее недоверие к Люку Барделу бессмысленно, оно и без того зашкаливает. К тому же Бобби Рей уже постарался, подлил масла в огонь.

Ей надоело ждать в пустой комнате. Ждать, когда он удостоит ее своим присутствием, дабы предложить очередную порцию лжи. Надоело ходить по начертанному другими кругу. Бобби Рей Шатни где-то неподалеку — никто из последователей, похоже, не покидает территорию центра, — и он сказал, что знаком с Люком много лет. Странно, ведь других детей тут нет. Конечно, Бобби Рей не ребенок, но сюда наверняка попал еще мальчишкой.

Это имя и эти глаза как будто были знакомы ей, хотя она и не представляла, где могла видеть его раньше. Если он так давно с Народом Люка…

Но что это за жизнь для юноши? Что это за жизнь для всех остальных?

Возможно, удастся заставить его вспомнить что-нибудь конкретное. Что-нибудь, что поможет ей решить, был ли он просто одной из пешек Стеллы или со смертью матери все действительно не так просто.

Рэчел протянула руку к двери, но та вдруг открылась, и она тихонько вскрикнула от испуга, когда Люк вошел в комнату.

Было бы легче, если он не был таким чертовски высоким и не нависал так угрожающе над ней. До нее не сразу дошло, что у него мокрые волосы.

Влажное лицо блестело, расстегнутая туника свободно болталась на плечах. Рэчел оцепенела, ожидая, что он вот-вот дотронется до нее. Но Люк всего лишь прошел мимо нее в комнату, словно точно знал, что она пойдет за ним, и направился к камину, который растопили, чтобы разогнать ночную прохладу Нью-Мехико.

Дверь он закрыл, но было нетрудно открыть ее и убежать. И, видит бог, она хотела. Как бы ни претила ей эта мысль, Рэчел чувствовала себя необъяснимо беззащитной, и у нее хватало ума не искать встречи с врагом, когда броня дала трещину.

— Убегаете? — проворчал он, глядя в огонь. Длинные волосы мокрыми волнами рассыпались по спине.

Страх — это одно. Гордость — совсем другое.

— Нет, — сказала Рэчел и вернулась в комнату, держась, однако, на расстоянии.

— Вот и хорошо. — Люк присел на корточки перед камином. — Я запер дверь.

Только успокоилась — и вот, новый сюрприз.

— Зачем?

— Чтобы никто нас не прервал.

Она нервно сглотнула. Хорошо еще, что в полумраке не видно, как кровь внезапно бросилась ей в лицо.

— Вы же вроде бы сказали, что в Санта-Долорес двери не запираются?

Люк ухмыльнулся. С образом мессии такая ухмылка явно не вязалась.

— За исключением моих. Ну так как, Кальвин выболтал все мои страшные тайны?

— Нет.

Он уселся перед камином, скрестив ноги.

— Неужели? Разве вы не спрашивали? Он мог бы рассказать, как мы познакомились в тюрьме. Или о моем детстве.

— Мне нет дела до вашего детства.

— Вот как? И вы не хотите услышать про бедного, несчастного мальчика без матери, который рос со своим стариком, колотившим его каждый раз, когда наберется? Да только на самом деле он не был моим стариком, в том-то все и дело. — Люк выжидательно посмотрел на нее.

— Что-то незаметно, что вас это особенно травмирует, — сказала она.

— Некоторые из нас оставляют в прошлом свое несчастливое детство, — пробормотал он с явным намеком.

— Хотите сказать, у меня было несчастливое детство? — Рэчел понимала, что он заманивает ее, но ничего не могла с собой поделать. Отблески огня у него на коже танцевали, словно таинственные языческие символы, притягивали, манили — вопреки опасности.

— Думаю, что да, — отозвался он. — По крайней мере вы убеждены в этом, какой бы во всех отношениях защищенной и обеспеченной ни была ваша жизнь. Вы чувствуете себя обманутой, негодуете, что жизнь дала вам несколько крепких пинков, и хотите заставить меня заплатить за это. — Его загадочная улыбка отнюдь не добавила ей уверенности. — Вы подойдете и сядете или попробуете сломать дверь?

Выбирать не приходилось. Она опустилась на колени рядом с камином и как можно дальше от Люка.

— А если я позову на помощь?

— Кто-нибудь прибежит. Хотя я не понимаю, с чего бы вам звать на помощь. Я вас здесь не держу. Вы приехали в Санта-Долорес по собственной воле. Вы здесь, со мной, потому что сами так хотели. Желаете уйти — только скажите, и я открою дверь.

— Я останусь, — осторожно вымолвила она. — Если пообещаете не дотрагиваться до меня.

— Почему вы так этого боитесь?

— Я не боюсь, — смело соврала она.

— Не боитесь? Тогда, стало быть, вы боитесь меня.

— Нет.

— Нет? — Мягкий, музыкальный голос — оружие страшной силы. — Тогда идите сюда.

Только теперь Рэчел вдруг поняла, насколько он близко — ей были видны капельки на его ресницах. Длинных, черных, почти скрывающих глаза ресницах.

— Нет, — повторила она.

— Вы не ответили на вопрос, — настойчиво попросил он. — Почему вы боитесь, когда до вас дотрагиваются?

— Я не боюсь. Просто мне это не нравится.

— Не нравятся прикосновения вообще? Или только мои?

— Не льстите себе, — с горьким смешком отозвалась Рэчел. — Я вообще не люблю, когда до меня дотрагиваются, хватают руками, пытаются заставить что-то делать под предлогом заботы обо мне… — Она осеклась, поняв, что выдала уже слишком много. И перешла в наступление. — А почему вы не хотите, чтобы до вас дотрагивались?

Он даже не вздрогнул.

— С чего вы это взяли?

— Кэтрин сказала, что прикасаться к вам не дозволяется никому. Ваш обет целомудрия распространяется не только на секс, вы сторонитесь любой человеческой близости. Никаких объятий, никаких прикосновений, ни даже рукопожатий.

— Ни ласк, ни поцелуев, — добавил он голосом тихим и порочно-соблазнительным. — Таков мой выбор.

— Почему?

Тронувшая губы кривая усмешка отнюдь не добавила ему привлекательности.

— Потому что я люблю власть. Чем недоступнее я держусь, тем сильнее люди жаждут получить желаемое. Тем охотнее готовы следовать за мной, жертвовать всем ради меня. Поскольку я неприкасаемый, все хотят прикоснуться ко мне. Это сводит их с ума.

Рэчел потрясенно уставилась на него.

— И вы в этом признаетесь?

— Конечно. А почему бы и нет? Всем известно, что вы здесь для того, чтобы навредить мне. Никто вам не поверит, даже если вы скажете им правду.

— И какова же правда? Вы действительно какой-то новый мессия или просто феноменально искусный мошенник?

— Сам факт того, что вы все еще сомневаетесь, служит утешением. Как, по-вашему, могу я на самом деле быть духовным лидером?

— Нет, — решительно ответила она. — Вы ведь сами признались, что никакой вы не лидер.

— Ни в чем я не признавался. В том-то и беда ваша. Вы не понимаете основных принципов «Фонда Бытия». Никто не свят. У всех свои недостатки, свои слабости, дурные черты характера.

— Грехи, — подсказала Рэчел.

— Опять это слово. А вы разве безгрешны? Должно быть, приятно быть совершенством в несовершенном мире.

— Ваши последователи считают вас совершенством. Они смотрят на вас, как на какого-то бога.

— А кем вы меня считаете?

— Я считаю вас угрозой.

— Только для тех, кто уязвим. Вы уязвимы? — Он поднялся одним гибким, плавным движением, и спасения уже не было. — Думаете, я могу вас обидеть?

— Нет. — Ей не убежать. Дверь заперта, он же сам сказал.

— Да, — прошептал Люк.

И придвинулся ближе.

Глава 9

Он не так уж и близко, говорила она себе. Не настолько, чтобы дотронуться, почувствовать его дыхание, шевелившее ей волосы. И все же он как будто окружал ее со всех сторон — соблазнял, притягивал, вторгался в ее личное пространство.

— Бедная богатая девочка, — пробормотал Люк с легкой насмешкой. — Ты так чертовски зла, что хочется кого-нибудь ударить. Ты ведь хочешь ударить меня, да?

За спиной у нее была стена. Она чувствовала, как бешено колотится в груди сердце, она не могла дышать, и ей ничего не оставалось, как только смотреть в эти внимательные, загадочные глаза.

— Чего ты боишься? Что, по-твоему, я могу с тобой сделать? Думаешь, я обладаю сверхъестественной силой, способностью затуманивать человеческий мозг и превращать людей в своих рабов?

— Вы, похоже, весьма преуспели именно в этом, — проговорила она дрожащим голосом.

— Правда?

— Вы же знаете, что да. — Рэчел отчаянно собирала остатки храбрости. — Вы любого можете приручить.

— Но не тебя.

Он был слишком близко. И этот голос… этот гипнотизирующий шепот…

Она заставила себя поднять глаза, тщетно отыскивая спокойствие в своей обозленной, испуганной душе. Он был поразительно красив — с точки зрения тех, для кого главное — внешняя привлекательность. Серо-голубые глаза завораживали таинственной глубиной, чувственный рот задевал молчавшие в ней прежде струны.

— Ты же не хочешь меня. Ты хочешь просто… просто…

— Чего я хочу? Завоевать тебя? Погубить? Соблазнить?

Последний вариант испугал ее настолько, что она бросилась в атаку.

— Ты такой же, как все мужчины: хочешь доказать свое превосходство. Что ж, я его признаю. У тебя дар развращать людей.

— Разве я тебя развращаю? Срываю все эти пуританские запреты, которые ты носишь на себе, как железный корсет?

— При чем здесь секс? — огрызнулась она.

— Ах, Рэчел, — промурлыкал он низким, соблазнительным голосом, — секс всегда при чем. — Он прижался к ее лбу своим, и уже одно это прикосновение парализовало ее. — Разве ты не знаешь? Поэтому ты так напугана.

— Я не… — начала она, но Люк не дал закончить.

— Закрой глаза, — прошептал он, и голос его проник в самую ее душу. — Прекрати бороться хотя бы ненадолго. Больно не будет, обещаю. Просто прислонись к стене и расслабься.

Как заманчиво это звучало. О боже, как заманчиво. Она закрыла глаза, ибо ее воля была бессильна против коварного зова его голоса.

Он был слишком близко. Его тихий голос завораживал.

— Закрой глаза. Не противься мне. Расслабься. Ничего плохого не случится, я обещаю. Просто прислонись к стене и ни о чем не думай.

Соблазн был слишком велик. И ей хотелось, боже, как же ей хотелось поддаться обольщению. Она закрыла глаза; ее воля оказалась бессильной перед этим вкрадчивым, сладким голосом.

— Здесь мир и покой. Здесь не нужно ни с кем воевать. Жизнь была для тебя схваткой, но теперь тебе не нужно больше драться. Расслабься. Не сопротивляйся. Уступи. Нельзя выиграть все сражения. Нельзя победить всех драконов. Предоставь это кому-нибудь другому. Хотя бы раз.

Сильнее слов действовал сам тон голоса. Рэчел чувствовала, как теряет связь с реальностью, как соскальзывает куда-то, туда, куда зовет голос, как звенит, пульсируя желанием, кожа.

— Все возможно, Рэчел. Не будет больше страха. Не будет злости и гнева. Нужно лишь расслабиться. Чувствуешь? Покой растекается по телу…

Она не могла открыть глаза. Не могла сопротивляться его чарам. Не могла ни говорить, ни двигаться. Он поймал ее в ловушку чувственной паутины, вырываться из которой у нее не было ни малейшего желания.

— Так что, Рэчел? Я овладел тобой? Ты моя душой и телом?

Ей хотелось сказать «да». Больше всего на свете хотелось сказать «да». Но голос не слушался, слова не складывались. Она заставила себя открыть глаза, посмотреть в пугающе циничное лицо.

— Чушь, — выговорила Рэчел, и наваждение рассеялось.

Рот его скривился в улыбке, но он не отодвинулся. Она по-прежнему оставалась в ловушке между стеной и его поджарым, мускулистым и гибким телом.

— Ты — крепкий орешек, Рэчел, — пробормотал он.

— Значит, так ты вербуешь последователей? — спросила она дрожащим голосом. — Гипнотизируешь?

— Только самых упрямых. И тебе будет приятно узнать, что ты моя первая неудача. Хотя в какой-то момент я почти заполучил тебя.

— У меня к тебе иммунитет, — поспешила заверить она и допустила ошибку.

Они оба знали, что это не так.

— Хочешь, я заставлю тебя взять эти слова обратно? Я могу, ты же знаешь. И стараться особенно не придется.

В этот раз ей хватило ума промолчать. Если Люк и был разочарован тем, что она не проглотила наживку, то ничем этого не выказал.

Он наклонился ближе, губами коснувшись щеки, и прошептал на ухо:

— Беги.

Рэчел не могла пошевелиться. Вызванное страхом напряжение сковало мышцы, буквально парализовав ее, и в низу живота пробудилась какая-то странная, тянущая боль. Она закрыла глаза и почувствовала влажное прикосновение его щеки.

— Дверь не заперта, Рэчел. Беги.

Легче сказать, чем сделать, и он это знает, с горечью подумала она. Чтобы убежать, нужно дотронуться до него. Положить руки ему на плечи и оттолкнуть. Испытание почти невозможное.

— Отойди, — прошипела она, не открывая глаз.

Он застыл на мгновение, словно от удивления, но уже в следующую секунду отступил.

Рэчел снова могла дышать. Она открыла глаза и обожгла его сердитым взглядом.

— Мне не нравится дотрагиваться до людей. Не нравится, когда до меня дотрагиваются. Не нравится целоваться, не нравится обниматься, мне не нравятся мужчины, и мне не нравится секс. И мне определенно не нравишься ты.

Лицо его, пока он переваривал эти гневные слова, оставалось непривычно серьезным.

— Я мог бы тебя научить.

Глядя на него, человека, которого она ненавидела настолько, что могла бы и убить, Рэчел вдруг поняла — это правда. Страшная, пугающая правда.

— Я ухожу.

Он кивнул, как будто ничего другого и не ждал.

— И я покидаю не только ваше почтеннейшее общество, но и Санта-Долорес.

Это его пробило.

— Я думал, ты более достойный противник.

В душе у нее страх боролся с гордостью. И победил.

— Сумеешь отступить, сумеешь и победить, — с задорной усмешкой продекламировала она.

— Значит, я не победил?

— Лишь на короткое время. Это всего лишь мелкая стычка.

Какая потрясающая улыбка! Ошеломленная, Рэчел не могла оторвать взгляд. Неудивительно, что люди выстраиваются в очередь, чтобы вручить ему свои состояния. Ради такой восхитительной улыбки она и сама, пожалуй, могла бы поддаться соблазну.

Да вот только ее состояние уже и так у него. И последнее, что может соблазнить ее, это улыбка мужчины. Тем более этого.

— Большинству из тех, кто уезжает до срока, не разрешается возвращаться в Санта-Долорес, — предупредил он.

Она приостановилась у двери и обернулась.

— Но мне-то ты позволишь вернуться.

Ему удалось скрыть удивление.

— Конечно. — Люк помолчал. — Но я буду искушать твой разум и душу до тех пор, пока ты не перестанешь сопротивляться. А потом буду трахать тебя, пока ты не станешь молить о большем. Я заставлю тебя полюбить это. Я сделаю так, что ты жить без этого не сможешь.

Рэчел захлопнула за собой дверь и побежала по пустому коридору, ожидая услышать за спиной его смех. К тому времени, как она добежала до своей комнаты, с нее ручьями стекал холодный пот. Она едва успела влететь в ванную, как ее вырвало.

Когда все закончилось, Рэчел обессиленно опустилась на холодный кафельный пол. Ее трясло. Давно уже ей не было так плохо. Да что там, никогда. И, непрошеные, нахлынули воспоминания.

Некоторым детям удается стереть это из памяти. Создать такое безопасное белое пятно, забыть все, что случилось. Забыть стыд и чувство вины, забыть отвращение и гнев. Забыть прикосновение тех мягких, пухлых рук, тянущихся, поглаживающих. Забыть голос, приторно-сладкий, называющий ее хорошей девочкой, дорогой милой малышкой.

Будь он трижды проклят! И будь проклята Стелла за то, что не поверила, не обратила внимания на то, каким несчастным, виноватым выглядел ее третий муж, когда она залепила Рэчел пощечину и назвала лгуньей. Все это до сих пор жило в ее ночных кошмарах.

Слова, которыми обзывала ее Стелла, были ей тогда непонятны. Лживая маленькая шлюха — один из самых мягких эпитетов, которыми мать награждала свою дочь, а стоявший рядом Гаррисон лицемерно протестовал, упрекал ее за чрезмерную суровость с бедной девочкой.

Но Рэчел предпочитала пощечины Стеллы тайным ласкам Гаррисона. И ссылка в школу для девочек была спасением, по крайней мере на время. Пока Стелла не сменила Мужа Номер Три на Мужа Номер Четыре.

Один раз она попыталась заняться сексом с братом своей подружки по колледжу, и это было так противно. Испытать такое еще раз — да ни за что на свете. Даже сейчас при воспоминании о полупьяном инструктаже Ларри ее передернуло от отвращения.

И теперь вот Люк Бардел. Лжец, вор, убийца, пригрозивший ей тем, чего она боится больше всего на свете.

Рэчел приподнялась и села, прислонившись к дверному косяку. Кто-то зажег маленькую масляную лампу и оставил ее на тумбочке. Комната, напоминающая келью. Узкая кровать с простыми белыми простынями. Белый хлопок, как тот, из которого сшита одежда Люка. Она представила его лежащим на этой кровати, под тонкой простыней. И себя под ним, придавленную его телом, трепещущую, беспомощную.

Низкий воющий звук напугал Рэчел, пока до нее не дошло, что он идет из ее собственного горла. Она медленно поднялась, держась за раковину, и некоторое время стояла, согнувшись, пока не пришла в себя. Потом почистила зубы и умылась, пытаясь унять сотрясающую ее дрожь.

Пяти минут вполне хватило, чтобы побросать вещи в чемодан. Рэчел понятия не имела, который час, и ей было все равно. Под этой крышей она больше не останется. Он подобрался слишком близко, и он слишком хорошо знает ее слабости и страхи.

Она вернется, когда будет готова покончить с ним. Вернется во всеоружии, укрытая надежными доспехами. Главная ее ошибка была в том, что она недооценила противника. Посчитала, что устоит перед его соблазнительной красотой, ведь с другими мужчинами так и было.

Она не приняла во внимание особенный дар Люка. Обычный человек не привлек бы сотни и тысячи последователей, как тех, что в общине, так и тех, что разбросаны по всей стране. Харизма. Причуда природы, против которой у нее нет оружия. Так что пока остается только бежать.

Люк нажал кнопку сотового телефона, прерывая связь. Ей будет позволено уехать. К тому времени, когда она выйдет из комнаты, ее уже будет ждать такси, и он знал, что она направится прямиком в аэропорт.

Бежит, как испуганный заяц. Забавно. Он и не догадывался, какой страх таится под всей этой кипучей злостью. Как не подозревал и того, что Рэчел, вопреки всем ядовитым намекам Стеллы, холодна.

Что ж, триумф будет еще слаще. У него больше не осталось сомнений, спать с ней или нет. Он хочет ее, это ясно как божий день, и ему надоело пренебрегать своими естественными порывами только лишь ради власти.

К тому же она просто бросила ему вызов. Люк представил, как эта сердитая, избалованная, не знающая секса женщина лежит в его постели и мурлычет от удовольствия.

Есть только одна проблема со всем этим. Он не уверен, что готов терпеливо ждать ее возвращения. Чертовски долго он жил, как святой, а святость — дело чересчур утомительное. Он хочет ее. Хочет прямо сейчас. На спине, на коленях. По-всякому.

Куда она поедет? Если верить Стелле, у нее нет других родственников, кроме нескольких бывших отчимов, но ни один из них не был ей по-отечески близок. Может, вернется в Нью-Йорк, найдет новую работу и забудет о своем коротком пребывании в Нью-Мехико?

Если у нее еще сохранился инстинкт самосохранения, то она так и сделает. Впрочем, воплощением благоразумия Рэчел ему не показалась. Она не отпустит свой гнев, не смирится с поражением, чтобы спокойно жить дальше.

Она будет искать новые способы одолеть его.

Интересно, сколько времени ей понадобится, чтобы найти Коффинз-Гроув?

— Бобби Рей говорит, что Рэчел уехала. — Кэтрин потрепала Альфреда по седой голове.

Он оторвался от бумаг. Встревоженное лицо было точно такого же серого оттенка, что и одежда.

— Не уверен, что это решает нашу проблему.

Кэтрин безмятежно улыбнулась.

— Ты должен верить, Альфред. Если я знаю нашего Люка, — а я хорошо его знаю, — он проведет следующую неделю в уединении. Если, когда он появится, мы еще будем чувствовать, что все разваливается, то сделаем свой ход. План у нас уже есть, средства для его исполнения тоже. Осуществить задуманное не составит труда. Помни, Бог на нашей стороне. Наше дело правое, и Господь ведет нас.

На краткий миг сомнение затуманило серые глаза Альфреда.

— Так ли это? Ты уверена?

Кэтрин обняла Альфреда, прижала его голову к груди и погладила по волосам.

— Верь, Альфред, — снова проговорила она своим теплым, материнским голосом. — И все будет хорошо.

Бобби Рей Шатни сделал то, что ему велели, и мог бы радоваться. Но радости не было. Они урезали дозу, и теперь он слишком часто чувствовал, как его начинает наполнять ярость. Убийственная ярость. Они думают, он будет покорно исполнять все, что ему скажут. Ошибаются.

Люк позволил ей уехать. Старейшины не сделали ничего, чтобы ее остановить, а они редко позволяют кому-то вернуться, если человек уезжает раньше положенного двухмесячного срока. Он может никогда больше ее не увидеть.

Нет, это немыслимо. У него есть незаконченное дело к Рэчел Коннери. Он знает, чего хотела от него Стелла, и намерен это сделать.

Если Рэчел не вернется в «Фонд Бытия» по своей воле, значит, Бобби Рею ничего не останется, как поехать вслед за ней. Ей нельзя позволить жить. Теперь он это знает.

А что подумает Кэтрин? В эту минуту ему было все равно. Кэтрин, возможно, отошлет его с благословением, но если нет…

Бобби Рей почувствовал, как где-то в затылке стягивается в тугой клубок жажда крови. Пора снять напряжение.

Кэтрин для этого вполне подойдет.