Блаженство греха

Глава 10

Убегая из общины Народа Люка, Рэчел думала только об одном: поскорее оказаться в безопасном месте. Безопасном и уединенном. Она долго сидела в аэропорту Альбукерке, дожидаясь первого попавшегося рейса. Пусть даже и через Калифорнию. Пусть даже на борту маленького винтового самолета — чем скорее она уберется из этого штата, подальше от него, тем лучше.

Прошло больше двенадцати часов, прежде чем она ввалилась наконец в свою душную нью-йоркскую квартиру, рухнула на кровать и накрыла голову подушкой. Но обнаружила, что не может уснуть.

Голос его все еще звучал эхом у нее в голове. Она видела его глаза — он наблюдал за ней, — видела на губах тень усмешки, которую не замечали его последователи. Слышала его волнующий голос, обещание, прозвучавшее для нее скорее угрозой. Чувствовала его руки на своем теле. Ощущала дыхание на щеке. Жар и влагу рта, скользящего по коже…

Внезапно, отбросив подушку, она села. Подсознание играло с ней шутки, представляя случившееся в еще более пугающем свете, чем было на самом деле.

На столе лежала толстая папка, полная вырезок и фотокопий статей о Люке Барделе и «Фонде Бытия». Она знала все, что стало достоянием гласности, то есть в основном состряпанные репортерами истории. Теперь ее знания пополнились сведениями личного характера. Рэчел взяла папку. Сжечь. Сжечь проклятые бумаги. Выжечь его из своего сознания, своей жизни. Она швырнула папку в мусорную корзину, но один листок выпал и спланировал на пол текстом вниз.

Рэчел уставилась на листок. Судя по бумаге, что-то перепечатанное из Интернета. Ничего нового и полезного она уже не узнает, это точно. И не надо обращать на него внимания, не надо смотреть — просто бросить в мусор вместе со всем остальным, а потом унести и сразу же сжечь. Нужен какой-нибудь символический жест, признание — не поражения, нет, — но своей готовности отказаться от прежних планов, от борьбы. Если она хочет выжить.

Но листок лежал на дымчато-сером ковре, и Рэчел знала, что его содержание определит путь, по которому она пойдет.

— Смешно, — вслух сказала она, и голос прозвучал странно и незнакомо в пустой квартире. — Ты слишком долго пробыла с этими новообращенными психами. Подбери чертов листок и выброси.

Она подняла листок, перевернула и прочла, понимая, что подписывает себе приговор.

Перечень дат и фактов, краткая хроника жизненного пути Люка Бардела. Родился 8 декабря 1960 года в Коффинз-Гроув, штат Алабама. Мать умерла, когда Люку было восемь, отец покончил с собой, когда исполнилось шестнадцать. Переехал в Чикаго в 1976 году, осужден за непреднамеренное убийство в 1980-м, четыре года отбывал наказание в тюрьме Джолиет.

Коффинз-Гроув. Название застряло в голове, как подсказка. Подсказка, смысл которой она никак не могла понять.

Всего лишь простые факты. Но сколько за ними вопросов. Как умерла его мать? Что заставило отца совершить самоубийство восемь лет спустя? И не Люк ли нашел тело?

В поисках информации Рэчел не было равных. Она прочитала все судебные отчеты по его делу, пересмотрела все до единой газетные статьи. Но никогда не задумывалась о его прошлом. Не интересовалась заштатным городишком под названием Коффинз-Гроув. До той минуты, пока простая случайность не напомнила ей обо всем этом.

Она вытащила папку из мусорной корзины, плюхнула ее на стол. Откинула волосы с лица — они отросли, стали чересчур длинными, надо бы постричься, но заниматься такими обыденными делами некогда. Если она намерена вступить в схватку с самим дьяволом, то должна узнать все, что можно, о Коффинз-Гроув.

Мобил, куда Рэчел прилетела неделю спустя, встретил ее нестерпимой духотой. Она привыкла к жаркому нью-йоркскому лету, но оно бледнело в сравнении со здешним пеклом: расплавленный воздух окружал со всех сторон, залезал в легкие и сжимал горячим кулаком сердце.

Чертовски много времени ушло на то, чтобы арендовать неприметную белую машину, потом еще столько же, чтобы сориентироваться, куда держать путь дальше. К пище в самолете она не притронулась, а грязные рестораны в аэропорту никак не вызывали желания утолить в них голод.

Рэчел знала, что теряет вес, и понимала, что никак не может себе это позволить. Нельзя, чтобы от нее осталась кожа да кости — слишком многие мужчины находят худеньких женщин привлекательными. От жары, недоедания и напряжения кружилась голова, но она не хотела останавливаться.

К ночи нужно добраться до Коффинз-Гроув.

Дорожный атлас предлагал лишь минимальную помощь. Она мчалась по раскаленному шоссе, петляла по узким проселочным дорогам, углублялась в леса, изобилующие топями и болотами. Кондиционер гнал в лицо холодный воздух. Надеясь отвлечься, она включила радио.

«Дьявол явился в Джорджию», — сообщил хриплый голос, и Рэчел, спеша выключить эту чушь, едва не съехала в кювет. Не надо дьявола — у нее и без того нервы шалят.

«Ты в Алабаме, не в Джорджии», — напомнила она себе. И Люк Бардел не дьявол, даже если и кажется почти сверхъестественным в своем могуществе существом. Кроме того, он не явился в Джорджию, а вышел из Алабамы.

Она раздраженно покачала головой. Последнюю неделю с ней творилось неладное. Одержимость Люком затмила разум. Она не ела, не спала, преследуемая непреодолимой потребностью уничтожить человека, который забрал у нее все.

Почему-то она больше не думала о деньгах, которые он обманом выманил у матери. Она даже о Стелле не думала, ибо та ушла от нее давным-давно. Да, в сущности, никогда и не была рядом.

Люк Бардел завладел ее душой. Если ей удастся уничтожить его, разоблачить как шарлатана и ловкого мошенника, каковым он и является, тогда она сможет наконец обрести покой.

Ведь так?

Асфальт сменился грунтовкой, деревья сделались выше и смыкались темными кронами над головой, и Рэчел не могла избавиться от ощущения, что попала в какое-то мрачное, заколдованное злым волшебником место и спешит в некий захудалый городишко наподобие свихнувшегося Бригадуна — с поросшими мхом развалюхами и вопиющей нищетой.

Реальность же исторгла из нее горький смех. Дорожный знак, свежевыкрашенный, с аккуратными черными буквами, извещал: «Коффинз-Гроув. Основан в 1822 году. Население 730 человек. Родина Люка Бардела». Рэчел не могла поверить своим глазам. Люк — герой родного города?

Коффинз-Гроув был, казалось, списан с почтовой открытки. Аккуратные белые домики, аккуратно подстриженные лужайки. Симпатичные садики, белые заборчики из штакетника — сплошь благолепие, изысканность и процветание. Никаких буйно разросшихся роз или пышных пионов, только маленькие опрятные бутоны бледных, приглушенных тонов. И люди здесь живут сдержанные и благовоспитанные, подумала Рэчел, останавливая машину перед первым встречным кафе.

Разумеется, за ней уже наблюдали. Коффинз-Гроув отнюдь не туристическая Мекка, и посетители маленькой кофейни уставились на нее так, словно она какая-нибудь марсианка.

Она заказала кофе и тосты. Кофеин требовался организму, а тосты были единственным, что могла проглотить. Официантка лет сорока приняла заказ, но еду принесла не она. Рэчел с интересом наблюдала за пожилым мужчиной, который забрал у женщины поднос и направился к ее столику.

— Можно к вам подсесть? — вежливо поинтересовался он.

Рэчел скользнула по нему внимательным взглядом. Лет шестидесяти, вполне приятный, разве что чуточку напыщенный и, похоже, вполне безобидный. Скорее всего, какой-нибудь городской чиновник. Мэр, быть может, или начальник полиции.

— Пожалуйста, — сказала она, постаравшись, чтобы это прозвучало любезно.

— Вы нездешняя, — заметил он, опускаясь на стул, жалобно застонавший под внушительным бременем. — Я знаю, потому что живу здесь всю жизнь, как и мой отец, и дед до меня, и так далее, вплоть до самой Войны за независимость. Меня зовут Лерой Пелтнер, и я мэр Коффинз-Гроув.

— Вы лично встречаете всех приезжих, мистер Пелтнер? — пробормотала Рэчел, делая глоток кофе. Он оказался слабым и маслянистым — отвратительное сочетание, — но она все равно пила, без аппетита глядя на тарелку с пропитанным маслом белым хлебом.

— Зовите меня Лероем. Мой отец был мистером Пелтнером, но и его тоже так никто не называл. Народ у нас радушный, мисс… — Он сделал паузу, ожидая, когда гостья представится.

— Рэчел Коннери.

Он моргнул. Реакция была почти неуловимой, и ей вполне могло показаться, что он вообще как-то отреагировал. В конце концов, ее имя никак не могло что-то значить для этого надувающего щеки старичка.

— Народ у нас радушный, Рэчел, — повторил он. — Мы рады всем, кто к нам приезжает. Да вот только заглядывают к нам немногие. Наша единственная знаменитость давно покинула наши края.

Так легко, подумала она. Или слишком легко?

— И кто же ваша знаменитость? — Она не могла заставить себя назвать его Лероем.

— Разве вы не видели наш знак? Люк Бардел родом из этих мест.

— Кто такой Люк Бардел? — Рэчел считала себя способной лгуньей, но обмануть мэра ей вряд ли удалось. Он явно знал ее имя, но откуда?

— Гм, я думал, все знают, кто такой Люк Бардел. Разве вы не читаете журнал «Пипл»?

— Очень редко, — пробормотала она.

— Люк Бардел основал какую-то мудреную религию, что-то вроде сайентологии, только без кинозвезд. У него сейчас модный центр на Юго-Западе, но родился он здесь, в Коффинз-Гроув, как и его дед с бабкой.

— А его отец?

Лерой Пелтнер был избран мэром не благодаря своему бесстрастному лицу или дипломатическим способностям. И сейчас на пару секунд опоздал скрыть свою реакцию.

— Ну, и он тоже. — Мэр вытащил носовой платок и промокнул лоб. Жарко в оборудованном кондиционером кафе не было, но мэр весь взмок. — Конечно, из-за той трагедии мы не любим говорить о Джексоне Барделе. Черт, да все это уже быльем поросло, что про то вспоминать, лучше сосредоточиться на чем-то более радостном.

— Трагедии?

Он оставил ее вопрос без внимания.

— Что привело вас в Коффинз-Гроув, мисс Коннери? Или миссис?

— Мисс, — отозвалась она, зная, что именно этого он ожидает от пронырливой, стервозной янки.

— И вы прекрасно знаете, кто такой Люк Бардел, правда же, милая? — Он наклонился над столом и накрыл своей ладонью ее.

Она так быстро отдернула руку, что опрокинула стакан с водой.

— С чего вы это взяли?

— Да с того, что в этот богом забытый городишко приезжают только любопытные. Так что довольно врать, леди. Кто вы такая, репортер или коп?

Она смотрела, как вода лужицей растекается по пластику и струйкой устремляется к краю стола.

— Почему именно так?

— Не играйте со мной, дорогуша. Если хотите моей помощи, если хотите узнать о Люке Барделе, спросите напрямик. У нас здесь нет секретов. — Он взглянул через плечо на группку толкущихся у стойки посетителей и повысил голос. — Так ведь, ребята?

— Точно, сэр.

— Ага.

— Да ни боже мой.

Получилось что-то вроде греческого хора.

Рэчел изобразила улыбку. Она могла, если ситуация того требовала, задействовать определенную долю обаяния. Лерой Пелтнер знал ее имя, но не знал, зачем она здесь, в этом Рэчел совершенно уверена.

— Вообще-то я пишу книгу о «Фонде Бытия».

— Кроме шуток? — Вся его южная галантность вмиг испарилась. — Хотите попробовать нарыть дерьма на Люка?

— А есть что нарыть?

Он раздумчиво оглядел ее.

— Дерьмо есть всегда, милочка. Сколько готовы заплатить?

— Зависит от качества вашего дерьма.

Лерой наклонился над столом, заговорщически понизив голос.

— Детка, есть просто первоклассное…

— Лерой! — Голос был резким и отчетливым, и бедняга Лерой подпрыгнул на стуле, а на его морщинистом лбу выступили капли пота.

— Шериф Колтрейн, — сказал он с чуть заметным нервным заиканием. — Я тут как раз приветствую юную леди в нашем замечательном городе. Пишет книгу про нашего Люка.

Шериф Колтрейн не сильно отличался от Лероя Пелтнера. За пятьдесят, обветренное лицо спрятано под темными очками и низко надвинутой шляпой, коренастое, сбитое тело как будто сплошь из крепких мускулов. Что-то подсказывало Рэчел, что играть с ним будет не так легко, как с Лероем.

— Возвращайся-ка ты на работу, Лерой. У Евы Лу есть кое-какие бумаги, которые тебе надо подписать.

— Проклятье, Колтрейн, я не нуждаюсь… — Нытье сошло на нет, когда шериф обратил на него свой спрятанный за солнечными очками взгляд. — Приятно познакомиться, мисс Коннери. Надеюсь, у нас скоро будет возможность обстоятельно поговорить.

Лерой практически выбежал из кафе, и другие завсегдатаи теперь старательно не обращали внимания на приезжую. Очевидно, все здесь побаивались шерифа Колтрейна.

— Не рассчитывайте на это, — заявил он.

Рэчел заморгала.

— На что не рассчитывать?

— На то, что увидите Лероя в ближайшем будущем. Старый дурак любит трепать языком — так он чувствует себя важной птицей, — но не верьте ни одному его слову. Только в прошлом месяце он умудрился заманить сюда телевизионщиков на поиски чупакабры. А два года назад были летающие тарелки. У Лероя чертовски бурное воображение и потребность быть в центре внимания.

— Тогда почему он мэр?

Улыбка шерифа Колтрейна дохнула холодком.

— Никто другой на эту работу не соглашается. Мы тут языком трепать не любим. За исключением Лероя, когда западает на какую-нибудь смазливую мордашку. Никто вам здесь не расскажет о Люке Барделе ничего такого, чего вы уже не знаете. На вашем месте я бы сел в свою машину и убрался из города, пока не стемнело.

— Сейчас лето, шериф. Так рано не темнеет.

— Никто не станет вам помогать, — уперся он.

— Пытаетесь воспрепятствовать прессе, шериф?

— Вот только не надо мне этой ерунды. И вы не пресса. Просто какая-то баба, которая утверждает, что она писательница. У вас корочка имеется?

— Нет.

Он мерзко осклабился.

— Не знаю, что вы там слышали про маленькие южные городки и их шерифов, но мы следуем букве закона. Я могу предложить вам покинуть город, но заставлять не собираюсь. Просто предупреждаю, что вы зря теряете время.

— Ну, это же мое время.

— Точно. Но ближайший мотель в двадцати семи милях в Гейтерсбурге, а ночью дороги у нас такие темные.

— Я видела какой-то пансионат, когда подъезжала.

Он усмехнулся, обнажив пожелтевшие от табака, но еще крепкие зубы.

— Там владелица Эстер Блессинг, и я не думаю, что она вас впустит.

— Почему?

— Потому что она мама Джексона Бардела. И Люка не простила.

— За что не простила?

— Кто знает? Это маленький город, мисс Коннери. Полагаю, ей уже известно, что вы здесь. Если подниметесь к ней на крыльцо, то можете получить порцию дроби из обреза.

— Да будет тебе, шеф! — Усталого вида официантка, казалось, была единственной в кафе, у кого хватило духу не спасовать перед ним. — Эстер больше интересуют деньги, чем месть. Кроме того, ее хлебом не корми, дай только наврать с три короба про Люка.

— Кто сказал, что это вранье? — встрял кто-то.

— Заткнись, Хорас Уилдин, или я сам тебя заткну, — рявкнул шериф, не оглядываясь. Взгляд его по-прежнему буравил Рэчел сквозь зеркальные очки, и она порадовалась, что не видит его глаз. Наверняка холодные и бездушные, как у рептилии. — В общем, дело ваше, мисс. Ущемлять ваши гражданские права я не собираюсь. — Он произнес эту фразу как что-то непристойное. — Хоронить-то вас будут.

Не сказав больше ни слова, шериф стремительно вышел, а в кафе повисла неловкая тишина.

— Что ж, — промолвила Рэчел через минуту, — городок и впрямь радушнее некуда.

— Люк — это больная тема, милая, — пояснила официантка, подливая ей кофе. — Местные или считают его вторым Иисусом Христом, или самим дьяволом. И обе стороны никогда не сойдутся во мнениях.

— А что думаете вы?

На ее плоской груди красовалась карточка с именем — «Лорин».

— Думаю, в нем понемножку и того и другого, дорогуша, — ответила Лорин и, понизив голос, добавила: — Понемножку того и другого.

— Она здесь.

— Давно пора. Я считал ее более нетерпеливой.

— Ты, наверное, напугал ее до чертиков.

— Пытался. Ее не так-то легко напугать.

— Я заметил, — отозвался Колтрейн. — Лорин исполняет свою роль толково, но Лерой чуть все не испортил.

— Лерой — идиот.

— А то я сам не знаю, — проворчал Колтрейн. — Ты приедешь или хочешь, чтобы я сам разобрался с этим делом? Могу позаботиться, если скажешь.

— Приглядывай за ней.

— Она пойдет к твоей бабке.

— Не к моей бабке, — поправил Люк, — а к матери Джексона. Если я знаю Эстер, она забьет ей голову такими страшилками, что та не будет знать, куда бежать.

— А вдруг вызовет копов?

— Ты же сам коп, Колтрейн. У тебя связи.

— Ага. Но ты сказал не обижать ее.

Люк зажег спичку, понаблюдал за разгорающимся огоньком, потом поднес ее к кончику сигареты и глубоко, со смаком, затянулся, наслаждаясь запретным удовольствием.

— Просто приглядывай за ней.

— Ты все еще в Нью-Мехико? Я думал, приедешь сюда и сам со всем разберешься.

— Расслабься, Колтрейн. У меня все под контролем.

— Где ты, черт возьми, Бардел?

— Близко, — пробормотал Люк. — Ближе, чем ты думаешь. — Он нажал кнопку мобильного телефона, прерывая связь, и представил раздраженную физиономию Джимми Колтрейна.

Джимми Колтрейн на пятнадцать лет старше Люка. В детстве был задирой, когда вырос, стал посредственным копом. Это он нашел Джексона Бардела с размозженной пулей головой; это он, бросив только один взгляд на Люка, забрал ружье из его трясущихся пальцев и спокойно стер отпечатки. А потом вложил оружие в руку мертвого Джексона.

Уловка никого бы не обманула — существуют ведь всякие пробы, анализы и экспертизы, — но Колтрейн позаботился, чтобы никто не потрудился взять эти пробы и провести экспертизы. Все знали, что Джексон Бардел был пьяницей и садистом. Никто не горевал по нему, за исключением его мамаши, но Эстер вечно из-за чего-то брюзжала. По крайней мере, в тот раз у нее была причина.

Люк до конца и не понял, почему Колтрейн поступил так, а не иначе. Может, просто потому, что всегда ненавидел Джексона Бардела. Может, просто знал, что рано или поздно все изменится и Люк сможет ему отплатить. Или, может, ему просто нравилось распоряжаться чужими судьбами.

Люку было наплевать. Тело Джексона Бардела кремировали, папки с материалами расследования сгорели во время пожара, и никто ничего не мог сделать, кроме как выслушивать бредни Эстер про «этого сатанинского выродка», который убил ее мальчика.

Такая же подлая, злая и мерзкая, каким был ее единственный сыночек. Она, случалось, била его, когда он был еще слишком мал, чтобы дать сдачи. Потом он сбежал.

Но теперь вернулся. И прежде чем уедет, нанесет короткий визит Эстер Блессинг.

И расскажет ей, как именно умер ее драгоценный отпрыск.

Глава 11

Прорицатель из шерифа Колтрейна оказался неважный. Эстер Блессинг и глазом не моргнула, когда Рэчел появилась на пороге высокого, выкрашенного в белый цвет викторианского дома с зеленой вывеской.

Ни малейшего сходства с Люком. Это было первое, о чем подумала, испытав при этом непонятное облегчение, Рэчел. Эстер Блессинг была стара как грех и так же омерзительна. Маленькая жилистая женщина со злыми черными глазками и сальными седыми космами, торчавшими в разные стороны. Губы тонкие и неприятные. И сама она, и весь ее дом безнадежно пропахли сигаретным дымом.

Она оглядела Рэчел с головы до ног недовольным, пренебрежительным взглядом, но, судя по всему, таким было ее отношение ко всему миру.

— В наши края редко кто заглядывает, — сказала она, сама того не сознавая вторя Лерою Пелтнеру.

У Рэчел было достаточно времени, чтобы обдумать возможные варианты. Она уже была готова, если старуха схватится за ружье, развернуться и дать стрекача.

— Я приехала разузнать про Люка Бардела.

Старуха оцепенела, и ее лицо выразило еще большее недовольство.

— Зачем?

— Пишу о нем книгу.

Эстер Блессинг фыркнула.

— Считаешь его кем-то вроде святого, девонька?

Игра была рискованная, но последние несколько недель приучили Рэчел, что терять ей нечего. Она заглянула прямо в злые глаза старухи.

— Нет, миссис Блессинг. Я считаю его проходимцем, шарлатаном и лжецом.

— А как насчет убийцы, девонька? Не думала об этом?

Почему-то от такого живого интереса противной карги Рэчел сделалось не по себе. Но она проигнорировала это чувство, странный порыв защитить врага.

— Я думала, убийство было непреднамеренное.

— Я говорю не о поляке, которого он укокошил в драке, — фыркнула Эстер. — Я говорю о моем сыне. Джексоне Барделе. Хладнокровно убитом тем маленьким ублюдком.

Рэчел похолодела.

— Люк убил собственного отца?

— Ты что, не слушаешь меня, девонька? Он был ублюдком. Мери-Джо Макдональд уже была брюхата, когда обманом женила на себе моего мальчика. Раздвинула ноги перед тем бродячим проповедником, а когда он бросил ее с пузом, переметнулась на моего мальчика. А чему удивляться? Парень-то был красавчик, просто загляденье, и мог уговорить кого хочешь на что хочешь.

— Люк?

— Нет, его настоящий папашка. Слонялся из города в город, читал евангелие, лечил больных да спал со смазливыми девками. Пока кто-то его не пришиб. И поделом. Хотя Мери-Джо от этого лучше не стало. — Эстер рассмеялась скрипучим, кудахчущим смехом.

— Судя по всему, он пошел в отца.

— Никогда не верь сыну проповедника, девонька. Особливо если он ублюдок. Джексон пытался научить этих двоих покаянию, Мери-Джо и этого ее ублюдка. Напрасный труд. И посмотри, что вышло.

Запах сигарет соперничал с застарелым потом и каким-то приторным освежителем воздуха, и Рэчел подумала, что если ее стошнит, то только кофе. Она закусила губу и уперлась взглядом в бордово-красный ковер под ногами.

— А что вышло?

— Ну, ты ж знаешь, как померла его мамаша. Глупая девка наложила на себя руки, когда совесть совсем заела. Всегда была дурковатой, не пара моему Джексону. Ненавидел он ее. И мальчишку тоже.

— Почему же тогда не развелся?

— В нашей семье не разводятся, — решительно заявила Эстер. — Это не по-христиански.

— А почему вы думаете, что Люк убил вашего сына? — спросила Рэчел. — И почему никому не сказали?

Грубый, скрежещущий, как железо по стеклу, старческий смех резанул по ушам.

— Дорогуша, все и так уже знают. Его же прогнали из города, когда не получилось ничего доказать, но теперь, когда у него денег куры не клюют, они все стелются перед ним, лижут ему задницу. Ты поосторожнее, девонька. Они не желают, чтобы кто-то очернил их местного святого, даже если он дьявольское отродье. Через него нашему городишке денежки идут, других доходов-то у нас нету.

— А вы-то как себя насчет всего этого чувствуете, миссис Блессинг? — слабо поинтересовалась Рэчел.

Эстер Блессинг подалась вперед, обдав гостью зловонным дыханием, отвратительной смесью виски, сигарет и застарелой злобы. С большим трудом Рэчел удалось сдержаться, чтобы не отшатнуться.

— Я убью его, девонька, — сказала старуха с противным смешком. — Не сойдет ему с рук, что он с моим сыночком сотворил. Рано или поздно я до него доберусь.

Такой аляповатой, такой уродливой комнаты, как та, которую отвела ей Эстер Блессинг, Рэчел в жизни не видела. Стены оклеены светло-зелеными, в цветочек, обоями, повсюду кружева, оборки и дешевые безделушки. Ни на комоде, ни на маленьком столике ни дюйма свободного пространства, но также и ни пылинки. При таком количестве фарфоровых кроликов и пастушек поддерживать чистоту было, наверно, нелегко.

Ей не хотелось находиться здесь — чувство, к которому уже следовало бы привыкнуть, — но здешняя атмосфера вряд ли была менее благоприятной, чем та, что присутствовала в аскетических кельях Санта-Долорес.

А вот ощущение было другое. При всех рюшах и оборках, при всей безжалостной чистоте, во всем этом высоком белом доме витал дух болезни и упадка. Какого-то пугающего зла, которое проникало в поры кожи и покрывало ее отвратительной, липкой пленкой разложения, которую ничем не смыть.

Рэчел посмеялась над собой, стоя под тепловатым душем. С возрастом она становилась мелодраматичной, тогда как раньше гордилась своим хладнокровным прагматизмом. Она всегда избегала рисовки, позерства, в которых была так искусна ее мать. Но теперь, когда Стеллы не стало, Рэчел поймала себя на том, что в конце концов попала в ту же ловушку. Проклятие наследственности.

Маленькой она, бывало, воображала, что ее удочерили. Что Стелла пришла в какой-то сиротский приют со своими деньгами и украшениями и выбрала ребенка, который больше всего походил на нее. Со временем новая игрушка, разумеется, надоела, но где-то на свете у Рэчел есть настоящие, любящие родители, которые ищут ее.

К девяти годам она уже поняла, что это чушь. Стелла сама родила ее — после нескольких порций мартини она непременно начинала жаловаться на мучительные четырнадцатичасовые схватки. И физическое сходство не вызывало сомнений — те же глаза, то же изящное сложение и под бесконечными слоями краски у Стеллы те же светло-русые волосы с мышиным оттенком.

Отца своего она видела только однажды. Он не хотел ее, о чем не преминула сообщить Стелла, когда дочери было три годика. Его больше интересовали молодые люди, чем семья. Рэчел понадобилось много времени, чтобы понять, что это значит, и в тот единственный раз, когда она случайно встретилась с ним, он был в стельку пьян. Так пьян, что просто бессмысленно таращился на нее, не сознавая, кто перед ним.

Сейчас его уже нет в живых. Как и отчима, который домогался ее. Как и матери. Что ж, вот и еще одна причина ненавидеть Люка. Он сделал то, о чем она всегда только мечтала. Убил своих мучителей.

Едва Рэчел вышла из дома, как влажная жара вновь окутала плотным саваном. День клонился к вечеру, в воздухе стоял настойчивый, непрерывный гул насекомых. К счастью, москиты не находили ее особенно аппетитной, хотя с таким большим и назойливым роем она еще никогда не сталкивалась. Рэчел направилась к машине, собираясь закрыть окна и включить на полную мощность кондиционер, когда Эстер Блессинг высунула голову из двери и визгливо прокричала:

— Обед в полвосьмого, и если опоздаешь, не жди, что я буду канителиться с тобой отдельно. — Она помолчала. Прищурилась. — Куда это ты, девонька?

— Я сама позабочусь о своем пропитании.

Эстер громко фыркнула.

— Что-то до сих пор у тебя это не шибко хорошо получалось. Гляди, как бы ветром не унесло.

— Какое счастье, что ветра нет, — отозвалась Рэчел, отпирая машину.

— Ну, как знаешь, девонька. Только смотри не езди по темноте. Лерой Пелтнер говорит, что видел тут чупакабру.

— Есть кое-что и похуже, — пробормотала она.

— Что ты сказала? — прокричала Эстер.

— Я сказала, что буду осторожна.

Эстер снова захлопнула филенчатую дверь, скрывшись в своем темном, насквозь пропахшем табаком доме, и на минуту Рэчел пожалела, что оставила чемодан в той аляповатой душной комнате. Предвечерний воздух был таким плотным, что даже дышалось с трудом. Город ее нервировал. Казалось, повсюду за ней следует чей-то неотступный взгляд.

Но она этого не сделает, не сбежит. Она уже сбежала из Санта-Долорес и не может вернуться, пока не найдет новых средств борьбы с ним. И она на правильном пути. Интересно, что скажут его благостные последователи, если узнают, что их кумир убил своего отца, пусть не родного, но приемного? Когда появилось это опасное обаяние? Куда бы он ни направил стопы, за ним повсюду следовала смерть. Уж не притягивает ли он ее?

Нет, ей определенно не нравился Коффинз-Гроув. Он вызывал клаустрофобию. А еще, несмотря на свежую белую окраску многих домов, здесь всюду витал дух разложения. Словно под слоями краски скрывались гнилые доски и гнилые души.

Она не знала, поможет ли кто ей, и не собиралась спрашивать. Лорин из кафе уже рассказала — весьма, кстати, неохотно, — как проехать к кладбищу, но наотрез отказалась сказать, как найти старый дом Джексона Бардела. Дом заброшен, объяснила официантка. С тех пор, как Джексон покончил с собой. А теперь его уже поглотило болото.

Возле старой церкви, одного из немногих в городе зданий без свежего слоя краски, никакого кладбища не обнаружилось. Оно находилось на окраине городка, в направлении густого, заболоченного леса, и Рэчел, пока ехала в ту сторону с включенным на полную мощность кондиционером, не могла отделаться от непонятного беспокойства. Не это она ожидала найти, когда ехала в Алабаму. Ведь южные городки славятся гостеприимством и радушием. Откуда же исходит ощущение упадка и разложения? Чем дальше, тем больше путались мысли.

С другой стороны, как раз в этом Люк Бардел большой специалист, находится ли рядом или за тысячи миль. И для нее это самая большая опасность. Он делал ставку на ее уязвимость и воображение — на то, против чего Рэчел всю жизнь боролась. И она не вернется в Санта-Долорес до тех пор, пока не искоренит эти слабости.

Трава на кладбище была аккуратно подстрижена, гранитные плиты чистые и симметричные. Она бродила наугад, читая имена и даты погибших во всех войнах, начиная с 1850-х, умерших во времени лихорадки, скончавшихся от старости. Были тут и Пелтнеры, и Колтрейны, и Барделы, но ей никак не удавалось отыскать родителей Люка.

И снова это ощущение, что за ней наблюдают, что чей-то взгляд устремлен в спину, между лопаток. А может, и не взгляд, а дуло ружья? Она вполне могла представить Эстер Блессинг с дробовиком в руках — он прекрасно идет к ее черным злым глазам и черной злой душе. А как насчет других? Колтрейна, Пелтнера и даже Лорин? Неужели они тоже желают ей зла? Что-то странное творилось в этом городке, что-то, чему, наверно, не следовало удивляться. Город, породивший такое чудовище, как Люк Бардел, не может быть нормальным.

Она остановилась посреди кладбища и заставила себя мысленно встряхнуться. Можно, конечно, винить в этом ее психозе Люка Бардела, да только склонность к паранойе у нее присутствовала всегда. Из-за того, что не было никого, кому она могла доверять.

Рассуждая здраво, следовало признать, что у жителей Коффинз-Гроув нет причин желать ей зла. И если б она поразмыслила над этим, позволила себе непозволительную роскошь вникнуть в эти воображаемые чувства, то поняла бы, что следующий за ней взгляд не несет опасности. По крайней мере, физической.

Рэчел повела плечами — по телу забегали мурашки. Она повернулась, уже готовая сдаться и отступить, когда обнаружила то, что ускользало от нее до сих пор. Большое гранитное надгробие Джексона Бардела.

Как глупо, что она не заметила его раньше. Оно было выше остальных надгробий, с вырезанной в граните собакой. Окружали его букеты пластиковых цветов всевозможных расцветок, от пурпурного до желтого, забрызганные грязью и выгоревшие на солнце. И красноречивая кучка сигаретных окурков разного срока давности. Две разные марки. Два человека стояли над его могилой. Скорбели ли оба?

Она взглянула на глубоко выгравированные слова: «Джексон Бардел, любящий сын, опытный охотник, верный муж. Погублен в расцвете лет. 1930–1976 гг.».

Никакого упоминания о его сыне. «Погублен в расцвете лет» — это, конечно, дело рук Эстер, объявившей всему миру, что, мол, она знает: ее сына убили. Она сказала, что убьет Люка, как только представится возможность. Удивительно, что старуха ждала так долго.

Рэчел направилась к воротам и чуть не споткнулась о маленькую мраморную плиту, довольно далеко от роскошной могилы Бардела. «Мери-Джо Макдональд. 1940–1968 гг.».

Фамилия «Бардел» не была добавлена к ее имени. Но свежий букетик полевых цветов лежал рядом с мраморным надгробием, еще не увядший от жары.

Кто-то был здесь перед ней. Недавно. Кто-то, кому Мери-Джо Макдональд дорога, когда ее муж даже не посчитал нужным написать свое имя на ее могиле. Рэчел вскинула глаза, внезапно насторожившись, внимательно огляделась. Кто бы здесь ни был, кто бы ни навещал могилу Мери-Джо, а потом остался понаблюдать за ней, он уже ушел.

Вернуться бегом к машине, захлопнуть дверцу и уехать к чертовой матери из этого города. Желание возникло спонтанно, и она едва не поддалась ему, но удержалась, напомнив себе, что зашла слишком далеко, чтобы снова убегать.

Вдоль забора, там, куда не добралось лезвие косилки, сохранились небольшие островки белых полевых цветов. Не задумываясь о том, что делает, действуя исключительно под влиянием чувств, Рэчел нарвала хрупких белых цветочков и осторожно положила их рядом с другими на могилу Мери-Джо.

Она еще раз взглянула на претенциозное надгробие Джексона Бардела и горько усмехнулась. Пусть себе довольствуется пластиковыми подношениями — заслужил.

На кладбище были и другие Макдональды, предположительно родные Мери-Джо, но она лежала отдельно от них. Ее похоронили в сторонке. Из-за того, что самоубийца?

Но ведь и Джексон Бардел тоже считался самоубийцей.

Люк Бардел отнял у нее мать. Но и свою тоже потерял. По большому счету, это уже не имело значения.

Но мысль эта никак не шла из головы, пока она заводила мотор.

Люк выступил из тени густых зарослей, не торопясь, прислушиваясь к удаляющимся звукам урчащего двигателя. Машина под стать хозяйке. Белая и безликая, с автоматической коробкой передач и холодным кондиционированным нутром.

Однако представлял он ее себе не такой. Она виделась ему обнаженной, на дорогой коже. И рано или поздно так будет.

Люк и не подумал подойти к могиле Джексона Бардела. Старик остался в прошлом. Он выбросил его из своей жизни, из своих мыслей. Не думал о нем, не вспоминал. Приблизившись к могиле Мери-Джо, Люк посмотрел на белые цветы, которые оставил сам, и те, что лежали теперь с ними рядом.

Присев на корточки, дотронулся до одного букетика, перевернул. Мери-Джо была полной противоположностью Рэчел Коннери. Добрая, нежная, беспомощная и непритязательная во всем. Но что-то подсказывало ему, что Рэчел ей бы понравилась. Она заключила бы ее в свои теплые объятия, погладила по голове, нашептала бы какие-нибудь нежные слова, столь необходимые каждому ребенку.

Так Мери-Джо и делала, когда он был маленьким.

Люк посмотрел на массивное надгробие Джексона, проверяя себя, ожидая прилива ярости, которая накатывала порой в самые неожиданные минуты. Сейчас же ярость отступила, спряталась в какой-то тесный, темный уголок, куда никогда не заглядывал свет. Хорошо бы там и осталась.

Но, конечно, она никуда не делась. И Люк не мог, как ни старался, изгнать этого неистового демона убийственной ненависти. Он нес свой крест, мило улыбаясь несчастным, которые передали немалые сбережения в ловкие руки Старейшин. И тем самым становился их соучастником.

Люк хорошо знал дом Эстер — годы не смогли стереть воспоминаний. Знал, какое окно не закрывается на задвижку, какие ступеньки скрипят, сколько сиропа от кашля старуха высасывает каждый вечер, пока дымит сигаретой и смотрит телевизор в своей затхлой спальне. Старый док Карпентер всегда снабжал ее про запас, и Люк сомневался, что она изменила своим привычкам. Сильный кашель, остановить который не могли никакие лекарства, никакой кодеин, вызывали сигареты, которых она выкуривала по пачке в день. Сироп дока Карпентера вгонял ее в блаженный наркотический сон.

Он всегда испытывал злорадное удовольствие при мысли о том, что дурные привычки рано или поздно доведут старую ведьму до жутких запоров.

Интересно, чутко ли будет спать Рэчел в этом затхлом мавзолее? Услышит ли, как он откроет заднее окно? Как поднимется по лестнице? Откроет дверь?

Почувствует ли, когда он стянет с нее простыню? Интересно, в чем она спит? Лето жаркое, а Эстер не сторонница кондиционеров и открытых окон. Достанет ли Рэчел здравого смысла лечь в постель голышом?

Пока какого-то особого здравомыслия она не проявила. Смелая, но глупая. С нее станется закутаться во фланелевую рубашку и обливаться потом, мучаясь кошмарами, в которых он врывается и насилует ее.

Рэчел и понятия не имеет, кто настоящий враг. Кто угрожает ее непорочной плоти и обледеневшей душе. Настоящий враг живет в ней самой, внутри этого тощего, сердитого тела, которое она так отчаянно защищает.

Зачем, черт возьми, Стелла вообще родила ребенка? И что такое сотворила, чтобы настолько все испортить? Даже такая простушка, как Мери-Джо, без денег, без образования, умудрялась быть прекрасной матерью, пока не повесилась в сарае Джексона. На распухшем лице застыли слезы, и Люк простил ее.

Но Джексона — никогда.

Проклятье! Люк ненавидел этот город, людей, воспоминания, закрадывавшиеся под кожу и вызывавшие нестерпимый зуд. Он предпочитал держаться в сторонке и скупал ровно столько собственности, чтобы владеть этим городом и людьми в нем. Об этом знал Лерой, об этом знал Колтрейн. Об этом знали едва ли не все, кроме Эстер Блессинг.

Она пристрелила бы его, если б увидела, в этом Люк не сомневался. Если док Карпентер урезал ей кодеин или если старость отняла сон, она может услышать, как он поднимается по лестнице. И тогда без колебаний проделает в его башке дырку больше той, что убила ее драгоценного сыночка.

Что ж, так тому и быть. Жизнь в Нью-Мехико слишком пресная. Он представил заголовки бульварных газет, и кривая усмешка тронула губы.

Да, он готов, но не раньше, чем заполучит Рэчел Коннери в свою постель. Он не покинет этот мир, не закончив дело.

В кухне Эстер преобладали мясо и картошка. Она поставила перед Рэчел тушеное мясо и плавающую в жиру вареную картошку, и Рэчел воззрилась на свою тарелку в немом отчаянии. Она не могла заставить себя съесть это и знала, что должна. Не могла заставить себя уйти, хотя и стоило бы.

Окна у нее в комнате были наглухо закрыты, неподвижный воздух не лез в горло. Эстер нехотя дала ей маленький электрический вентилятор, но его усилий не хватало, чтобы создать хотя бы видимость ветерка.

Рэчел разделась до майки и трусиков и в поиске облегчения села перед вентилятором. Шум орущего телевизора доносился даже сквозь закрытые двери. Шел двенадцатый час — сколько еще старуха будет его смотреть?

Вооружившись пилкой для ногтей, ей удалось открыть одно из окон, но легче не стало. Даже неяркий электрический свет, казалось, добавлял жары и духоты. Рэчел щелкнула выключателем, легла на узкую, с комковатым матрасом, кровать и устремила взгляд в темноту.

Присутствие Люка в этом доме, в этой самой комнате ощущалось довольно остро. Логика подсказывала, что он должен был проводить здесь много времени, но она не могла представить, чтобы ребенку было уютно в таком безжизненном, мрачном месте.

Рэчел перевернулась на живот, прислушалась к собственному дыханию. Смех из «ящика» эхом разнесся по дому, и у нее почему-то возникло странное чувство, что персонажи полуночной комедии на самом деле смеются над ней.

Завтра она уедет, пообещала себе Рэчел. Архивные записи пропали, кладбище не сказало ровным счетом ничего, и никто из горожан, похоже, не горел желанием разговаривать с ней о святом, вышедшем из их среды. Вот отыщет развалины дома, где рос Люк, и — прощай, Коффинз-Гроув — умчится отсюда на полном газу. Рэчел сильно сомневалась, что шериф Колтрейн остановит ее за превышение скорости.

Она закрыла глаза. И почти сразу почувствовала его присутствие. Он был где-то рядом, наблюдал за ней, ощупывал взглядом ее тело, длинные ноги, бедра, спину. Затылок. Лежа на животе, Рэчел чувствовала себя безопаснее.

Господи, ей необходимо поспать. Она уже не помнила, когда спала больше пары часов подряд. Силы иссякли, внутри все сжалось в один тугой ком.

Ей нужен сон, безопасность и комфорт.

Но она не сможет успокоиться, пока не найдет ответы. О Стелле. О Люке Барделе.

Эстер наверняка одобрила бы ее миссию — уничтожить Люка. И все же Рэчел не хотелось просить старуху о помощи.

Ей не нужна ничья помощь. Она разделается с Люком собственными силами. Увидит его на коленях, униженно молящего о прощении. Побежденного. Раздавленного.

И, может быть, тогда она снова сможет спать.

Рэчел предпочитала не вспоминать, что не спится ей с одиннадцати лет.

Глава 12

Она изнывала от духоты. Задыхалась. Постель оказалась слишком мягкой и, приняв гостью в теплые объятья, предложила комфорт, бороться с которым у Рэчел не было сил. Сбросив простыню, она все глубже погружалась в казавшийся бездонным матрас. Ночь была чернильно-черным коконом, засасывавшим ее в мир, который был наполовину сном и наполовину кошмаром.

Она чувствовала его в своей комнате. Ощущала его запах. Но не могла открыть глаза. Где-то на периферии сознания билась предупредительным сигналом мысль: если откроешь глаза, это послужит подтверждением того, что он в состоянии напугать тебя, убедит, что все возможно, что он бросил свой монастырь и последовал за тобой в этот потный, засасывающий ночной кошмар. Если же глаза останутся закрытыми, она задержится в этом полумире и докажет, что ему ее не напугать.

Шум… приглушенный, неопределенный. Телевизор все еще работал, уверяя Рэчел в том, что она все еще в реальном мире. На окраине города глухо и сыто чавкало болото. Далекие раскаты грома звучали невнятным предупреждением.

Рэчел беспокойно пошевелилась, говоря себе, что ничего страшного не случится, если она приоткроет глаза. Но веки были слишком тяжелыми, и она еще глубже погрузилась в сон.

Как всегда, ее ждало там воспоминание, но в этот раз она не пыталась его отогнать.

Мужчина, уже немолодой, подходит к ее кровати, пока она спит, прикасается к ней, что-то нашептывает. Она пытается вызвать ощущение ужаса и отвращения, но на этот раз он другой, мужчина другой, и ее тело знает это.

Кончики пальцев легко пробегают по ее телу, мягко, словно перышки. Ладони скользят между ног, дотрагиваясь до нее там, и она неловко, беспокойно ерзает. «Проснись», — велит она себе. Но слышит лишь гром и чувствует, как темнота накрывает ее.

Его здесь нет, потому что она его не ощущает. Только прикосновение рук, идеальная эротическая фантазия. Бестелесный дух, ласкающий ее с единственной целью услужить. Он не причинит ей зла, этот ночной призрак. Теперь она знает это и утопает глубже в матраце, позволяя телу принимать ласки, которых оно так жаждет.

Его рот тоже здесь. Губы прижимаются к шее сбоку. Он ласкает ее языком. Она содрогается, несмотря на жару, хватается за матрас, а его голова спускается ниже. Никакой тяжелой массы волос, которые касались бы ее, нет, поэтому она говорит себе, что эти сочные, чудесные губы принадлежат не Люку. Рот накрывает ее сосок под тонким хлопком майки и глубоко втягивает…

Потом какой-то звук. Глубокий звук самой настоящей страсти, который никак не может исходить от нее. Она не испытывает страсти, не желает мужского рта на своей груди. Не желает…

Он отпускает ее грудь, теперь покалывающую, влажную, и накрывает ее своими длинными чувственными пальцами, перемещаясь к другой груди. Она снова стонет, выгибает спину, и ей хочется вновь почувствовать его руку между ног, в этот раз под тонким хлопком трусиков, хочется, чтобы он забрался на кровать.

А потом он перестает прикасаться к ней. Она ждет шуршания одежды, какого-то обещания, продолжения, но молния освещает комнату как днем, и глаза распахиваются. На короткий ошеломляющий миг она видит его, а потом комната снова погружается во тьму, и раздается оглушительный раскат грома.

Она кидается через кровать к лампе, щелкает выключателем, готовая испустить крик ярости. Но комната пуста. Дверь по-прежнему заперта, стул на прежнем месте. Окно, которое ей удалось приоткрыть, недостаточно широко, чтобы в него пролез человек. Как, скажите на милость, ей могло показаться, что она видела Люка Бардела в своей комнате?

Рэчел снова откинулась на подушки, заставив себя делать глубокие, успокаивающие вдохи. Как глупо. У нее бывали эротические сны и прежде, хочет она признавать это или нет. Раньше она просыпалась, как от толчка, когда тело охватывали спазмы. Так было и теперь, только молния разбудила ее раньше, чем тело получило освобождение, в котором отказывает мозг.

Люк Бардел никак не может быть даже в Алабаме, а уж тем более в доме своего заклятого врага. Это все был сон.

И тут она опустила глаза и увидела влажный круг на ткани, прикрывающей грудь.

Люк Бардел был тенью в ночи. Он чертовски возбудился, но решил пока оставить все как есть. Было в этой ситуации нечто такое, что забавляло его. Если бы Рэчел Коннери узнала, насколько сильно возбуждает его, то, наверное, пришла бы в ярость. Или побежала в ванную, и ее бы вырвало. Как в Санта-Долорес.

Ах, но когда она спит или одурманена лекарствами, это совсем другое дело. Она мурлычет, как котенок, под его ласками, выгибает спину и предлагает холодное, непорочное тело, которым он в последнее время просто бредит.

Люк и сам не знал, почему. Ее не назовешь ослепительной красавицей, и она слишком нервная, чтобы быть искусной в постели. Но все это, похоже, не имеет значения. Он говорил себе, что все дело в брошенном ему вызове, но понимал — дело не так просто. Он соблазнял девственниц и лесбиянок, женщин, которые считали себя уродинами, женщин, которые считали себя фригидными. Он спал с женщинами, которые ненавидели его, и с женщинами, которые его любили. Победа над Рэчел Коннери не принесет ничего нового.

Но ему все равно хотелось этого. Он думал о ней беспрестанно. И, как ни странно, не только ее тело пробуждало в нем неукротимую жажду обладания, но и этот затравленный взгляд, появлявшийся всякий раз, когда она думала, что никто не видит.

Черт, он пробыл в пустыне слишком долго, и тело лишний раз напоминает об этом. К осени он слиняет оттуда с кругленькой суммой, которая позволит без забот прожить следующие, скажем, лет пятьдесят. Он собирается исчезнуть, построить для себя новую жизнь. Не будет больше Люка Бардела из Коффинз-Гроув, штат Алабама. Как и Люка Бардела из «Фонда Бытия». Не будет больше ни плохого парня, ни мессии. Оставшуюся жизнь он проживет просто человеком. Ни больше ни меньше.

Люк остановился в темноте, чтобы зажечь сигарету. Втянул дым глубоко в легкие. От запаха в доме Эстер неудержимо потянуло курить, и следующие несколько дней ему никто не помешает отдаться этому пристрастию. В то время как Люк Бардел духовно совершенствуется, восполняя свои силы в уединении и медитации, плохой парень из Коффинз-Гроув рыщет в округе. И его добыча начинает метаться.

Он взглянул на дом Эстер. Рэчел не выключила свет. Перепугалась, должно быть, до смерти. Сон у нее глубокий, и он не мог не дотронуться до нее руками, ртом, посмотреть, как далеко удастся зайти, прежде чем она проснется и закричит. Если б не тот проклятый удар молнии, ему, возможно, удалось бы раздеть ее.

Колтрейн должен быть где-то поблизости, наверное, ищет его. Шерифу не понравится, если узнает, что Люк ходил в дом Эстер. Никому не станет лучше, если Эстер продырявит его, о чем давно мечтает. Разве что Рэчел Коннери вздохнет с облегчением.

Он скользнул в темноту, тихо насвистывая. В голове крутился «Дьявол явился в Джорджию». С чего бы? Да и какая разница. В ночи он невидим, никто не знает, что он здесь, и он свободен. Пусть ненадолго, но свободен.

— Что-то не похоже, чтобы ты хорошо спала, девонька. — Эстер Блессинг плюхнула перед ней тарелку с чем-то жирным. Рэчел стало дурно при виде ярко-желтых яиц, колбасы и кучки чего-то, похожего на овсянку.

— Гроза не давала спать, — слабо отозвалась она и потянулась за кофе в тщетной попытке взбодриться. Уснуть потом так и не получилось. Рэчел еще долго лежала на кровати, всматриваясь в темные углы, с замиранием сердца ожидая нового появления призрака. И чем дольше смотрела, тем больше убеждалась, что его здесь быть не могло. Он не смог бы ни войти, ни выйти из комнаты, до отказа набитой всякими безделушками, чтобы что-нибудь не свалить.

— А я сплю как младенец, — ухмыльнулась Эстер. — Вот что значит чистая совесть.

Глядя на самодовольную старуху, поверить в ее чистую совесть было трудно.

— Наверное, я сегодня уеду, — сказала Рэчел, делая попытку размазать еду по тарелке. Ей удалось проглотить кусочек тоста, но большего привередливый желудок не позволял.

— Уже узнала, что хотела? Какая шустрая.

— У меня такое чувство, что я в этом городе нежеланная гостья.

— Что верно, то верно, — закудахтала Эстер. — Город живет за счет того сатанинского отродья. Они не хотят, чтобы ты вмешивалась.

— А вы? Я думала, вы ухватитесь за возможность разоблачить истинную сущность своего внука.

— Он мне не внук! — огрызнулась Эстер. — Вообще не родня, слава тебе Господи, я тебе уже говорила. А мое время еще придет, да. И не нужна мне твоя помощь, чтобы увидеть, как свершится правосудие. Я ждала двадцать лет с тех пор, могу подождать еще чуток. — Она надсадно закашлялась и потянулась за пачкой сигарет.

Рэчел удержалась от вертевшегося на языке комментария: еще неизвестно, кто умрет раньше — Эстер от рака легких или Люк от отсроченного правосудия.

— Как скажете. У вас случайно нет каких-нибудь старых фотографий Люка или историй из его детства, которыми вы могли бы поделиться? — Она не рассчитывала на положительный ответ, но не могла уехать, не спросив.

К ее удивлению, Эстер выдвинула стул и села.

— Фотографий было не шибко много, и я их все сожгла, — сказала она. — Что до историй, я могу порассказать такое, от чего у тебя волосы встанут дыбом. Как он, бывало, таращился на меня этими своими безумными глазищами, будто это я дьявол, а не он. И ни разу звука не издал, когда я его порола. Даже в четыре годика, когда я отходила его отцовским ремнем. Черный был, ходить не мог, но не пикнул. Не по-человечески это.

Рэчел едва не стошнило.

— Четыре годика? — слабо отозвалась она.

— Ага. Дьявольское семя. И ничем его было не исправить, ни колотушками, ни поркой, ни чуланом темным. Так уж вот не желал слабость свою проявить. Единственный раз я видела, что он плакал, это когда хоронили его мамашку. Так в том тоже он виноват.

— Почему? Думаете, он убил ее?

Эстер бросила на нее испепеляюще-презрительный взгляд.

— Если кого он и любил, так это только свою мамашку. Глупая была потаскушка, безмозглая, как курица. Люк даже в четыре года был умнее.

— Так чем же он провинился?

— А тем и провинился, что на свет появился. Если бы Мери-Джо была хорошей девушкой, как полагается, мой сын бы ее уважал. Но она навязала ему ублюдка, а он так ее и не простил. Пытался выбить дурость из них обоих, но проку от этого не было. Мери-Джо, правда, хоть в конце исправилась — это когда повесилась в сарае Джексона.

— Значит, ей надо было сделать аборт и не говорить Джексону, что была беременна, так?

— Аборт — грех. Я против того, чтобы убивать нерожденное дитя, — с праведным возмущением возразила Эстер. — Она должна была блюсти себя, пока Джексон не будет к ней готов.

— Глупая Мери-Джо, — пробормотала Рэчел.

— Ну, в конце она получила хороший урок. Жарится теперь в аду.

— Почему вы так говорите?

— Она же наложила на себя руки. Думаешь, ей есть место в раю? Затюканная такая бедняжка, вечно понурая, пришибленная, будто боялась нас, меня да моего сыночка. Видит бог, никто из нас и мухи не обидит.

Рэчел поглядела на сильные, узловатые руки Эстер, руки, которые пороли четырехлетнего мальчика, и ее передернуло.

— Знаешь, это ведь он нашел ее, — продолжала как ни в чем не бывало Эстер. — Был День благодарения, она поставила еду на стол и просто вышла. Джексон заставил Люка сесть и поесть, как положено, и тот нашел ее только четыре часа спустя. Сделать что-нибудь было уже слишком поздно. Только праздник всем испортила.

— Могу представить, — выдавила Рэчел.

— Вот когда он изменился. Раньше всегда был тихим, прямо до жути. А после того, как нашел свою маманю да перерезал веревку, как подменили мальчишку. Дерзкий стал, хитрый. Учителя его боялись. Черт, даже я боялась, восьмилетнего. Но я и не знала, сколько злобы на самом деле живет в его сердце. Джексон пробовал выбить дурь, но без толку. Джексон был отцом маленькому ублюдку, хоть и не отвечал за него после того, как Мери-Джо померла, и что ж этот мальчишка сделал? Взял отцовское ружье и снес ему голову.

— Я думала, в полиции сказали, что это было еще одно самоубийство.

— Мой мальчик слишком высоко себя ценил, чтобы свести счеты с жизнью. Кроме того, я воспитала в нем веру, что это грех. И уж точно он не хотел провести вечность рядом с Мери-Джо — за шесть лет брака намучился с лихвой.

— Мне показалось, вы сказали, Люку было восемь, когда она умерла.

— Ну, да. Джексон женился на Мери-Джо, когда Люку было два.

Потрясающая логика.

— Так что же случилось с этим дьявольским отродьем после смерти вашего сына?

— После того, как Люк убил его? Мальчишка просто убрался из города, и слава тебе Господи. Он знал, что у Джексона здесь много друзей, и никто, кроме парочки сердобольных учителей, теплых чувств к тощему подкидышу не питал. И что им-то была за беда, когда он в школу и носа не показывал, не пойму. Но Люк убрался отсюда сразу после дознания. Даже не зашел попрощаться со мной.

— А что бы вы сделали, если бы зашел?

— Убила бы, — решительно заявила Эстер. — Должно быть, догадывался.

— Должно быть, — отозвалась Рэчел. — А больше он никогда не давал о себе знать?

— Не-а. Пока я не прочитала о нем в одной из этих газет, что лежат на кассе в «Пиггли-Виггли». Прослышала, что он еще кого-то убил и угодил в тюрьму. Там ему самое место. Но теперь тысячи дураков вручают ему свои денежки, думают, он какой-то там Иисус Христос. За один только грех богохульства его надо изничтожить, если уж не за все другие.

Эстер выглядела вполне подходящей для этой задачи.

Рэчел снова стало не по себе, хотя в желудке не было ничего, кроме кофе.

— Уверена, его постигнет справедливое наказание, — успокаивающим тоном сказала она, сопроводив слова ослепительной улыбкой — как учила Стелла.

— Уж не ты ли, милая, собираешься посчитаться с ним за зло, что он учинил над моим сыном много лет назад?

Рэчел воззрилась на нее.

— Думаю, я предоставлю это вам.

Эстер засмеялась скрипучим смехом.

— Думай что хочешь, девонька, но я ставлю на тебя. Сдается мне, ты станешь его погибелью, сама того не ведая.

— Я не хочу быть ничьей погибелью, — слабо запротестовала Рэчел.

— Не всегда мы получаем то, чего хотим, — сказала Эстер. — Рано или поздно ты своего добьешься. Погубишь его. Так или иначе.

Рэчел никогда не думала, что так обрадуется душному, плавящему зною, который облепил ее, когда она вышла из дома Эстер. Казалось, в легких растет бородатый мох, но ей было все равно, лишь бы быть подальше от зловонного воздуха, которым дышала злобная старуха.

Ей, в конце концов, не хотелось быть чьей-то погибелью, даже Люка Бардела. У него было тяжелое, мучительное детство. И что с того? У большинства ее знакомых в семье неладно. Значит, он убил, может, даже не один раз.

Возможно, Люк убил и Стеллу, напомнила она себе. Отведал крови, вошел во вкус убийства и — понесло.

Она и сама не могла остановиться. Как бы ни хотелось ей бежать без оглядки из этого городка, подальше от детства Люка Бардела и пробудившейся к нему жалости. Впрочем, знала она и то, что он нисколько не нуждается в сочувствии и никогда не поблагодарит за него.

Так что лучше приберечь эту неуместную жалость для себя, подумала она с угрюмой улыбкой. Бедная, несчастная Рэчел.

Ей не хотелось проезжать через город и рисковать наткнуться на кого-нибудь из защитников или хулителей Люка. Ей вообще не следовало приезжать сюда, визит только пошатнул прежнюю уверенность.

Должен быть какой-то кружный путь к шоссе. На карте виднелась бледная серая линия, означающая насыпную дорогу. Она поедет этим путем, вокруг города.

Выходя из дома, Рэчел поискала глазами Эстер, но нигде ее не обнаружила. Не раздумывая, она нарвала белых роз в тугих бутонах, исколов при этом пальцы, и бросила цветы на переднее сиденье машины. Проезжая по тихим, пропекшимся на солнце улицам, Рэчел сделала глубокий вдох в надежде ощутить аромат сорванных роз, но у цветов Эстер никакого аромата не было.

Она никогда особенно не разбиралась в картах — Стелла всегда говорила, что у нее географический кретинизм, — и не сообразила, что окажется на той же дороге, что ведет к кладбищу. Повинуясь внезапному импульсу, она остановилась и взяла колючие цветы.

Рэчел уже дошла до могилы Мери-Джо, когда, взглянув на розы у себя в руке, увидела, что они кишат крошечными червяками, пожирающими чистые, атласные лепестки.

С криком отвращения Рэчел отшвырнула их прочь, подальше от нежных и простых полевых цветочков, украшавших надгробие. Цветы были свежие. Кто-то навещал могилу совсем недавно.

Она огляделась, бросила взгляд на мрачный, болотистый лес за оградой маленького аккуратного кладбища. Никто ее не преследовал, никто за ней не наблюдал. Ехать придется через этот болотистый лес, если, конечно, она правильно истолковала дорожную карту. Может, встретит призрака, который являлся к ней прошлой ночью.

Она забралась обратно в машину и заперла все двери. Поставила кондиционер на максимум, включила радио и тронулась с места. В эфире была какая-то христианская рок-станция, солист пугал дьяволом, в когти которого ты попался, и Рэчел, передернув плечами, тут же выключила. Ни в дьявола, ни даже, пожалуй, в Бога она не верила. А если во что и верила, то в зло, которое поселилось в Коффинз-Гроув, в доме Эстер Блессинг. И в ущербной душе Люка Бардела.

Была середина дня, но темный сосновый лес угрожающе смыкался вокруг нее. В воздухе, несмотря на кондиционер, ощущался сырой запах болота, болезни и разложения. Дорога сузилась, за деревьями все чаще поблескивали лужи темной, неподвижной воды. Она б не удивилась, если бы здесь водились крокодилы.

Не повернуть назад? Стелла была права по крайней мере в одном — у ее дочери никудышное чувство направления. Эта проклятая дорога может оказаться тупиком, который упрется в болото; машина потонет, уйдет в трясину, и она вместе с ней исчезнет без следа.

— Идиотка, — сказала Рэчел вслух и, углубившись в гущу леса, сбросила скорость до черепашьей.

Высившиеся вокруг старые, больные деревья окрашивали пейзаж в мрачные тона, столь непохожие на залитые солнцем, яркие, веселые ландшафты Нью-Мехико. Два других столь же отличных одно от другого места трудно было представить. Может быть, ключ к загадочной натуре Люка Бардела в том, что болотная душа попала в пустынный климат.

Она прозевала бы дом, если б ехала чуть быстрее, если б не искала место, где можно развернуться. Дом был очень старый, и лес уже вел на него наступление, отвоевывал некогда захваченную человеком землю. Вьющиеся растения ползли вверх по деревянной обшивке, бородатый мох свисал занавесками с окружающих участок огромных деревьев. Наверное, когда-то стены были выкрашены, но краска давным-давно облупилась, и все окна зияли пустыми прямоугольниками — стекла были разбиты хулиганами, упражнявшимися в метании камней.

Самый обычный дом, заброшенный, посреди заболоченного леса. И все же она остановилась возле заросшей травой дорожки, выключила мотор, и холодный кондиционированный воздух, устало содрогнувшись, умер. Стоило открыть дверцу, как влажный зной ворвался в салон, укутывая ее душным одеялом. Наверное, останавливаться не стоило, но она ничего не могла с собой поделать.

Рэчел знала, кому принадлежал дом. Знала, кого нашли повешенной в покосившемся сарае. Знала, кто умер в доме. Но, несмотря на обвинения Эстер, не знала, кто убил последнего хозяина.

Она приближалась к дому медленно, настороженно, пробираясь сквозь спутанные заросли. Джинсы неприятно липли к ногам, и даже свободная майка облепила тело. Несмотря на жару, ее пробирали дрожь, холод и страх. Но она шла и шла дальше.

Передней двери уже давно не было. Похоже, кто-то выбил ее много лет назад. Возможно, полиция, когда приехала расследовать еще одно самоубийство. Быть может, это сделал сам Джексон Бардел, когда искал ублюдка странствующего проповедника, с которым его оставили.

Внутри, где до сих пор ощущался дух смерти, было темно и пахло плесенью и гниющими растениями. Даже в лучшие времена этот дом, наверное, был мрачным и действовал угнетающе, сейчас же он походил на древнее лесное чудовище, проглатывающее всех, кто по недомыслию подойдет слишком близко.

В доме было много маленьких комнатушек, по большей части пустых, если не считать хлама и мусора. Самая большая комната располагалась в конце узкого коридора, и тусклый свет из разбитого окна освещал запятнанный пол.

Она замерла, уставившись на это пятно, мгновенно поняв, откуда оно взялось и чья кровь утекла через истертые доски. Джексон Бардел умер здесь, либо от своей руки, либо от руки неродного сына, с которым жил.

Ее насторожил не какой-то шум, а ощущение присутствия кого-то еще, от которого руки покрылись гусиной кожей. Она повернулась, вскинула глаза — и он уже стоял на пороге, словно материализовался из воздуха. Как прошлой ночью в ее душной спальне.

— Привет, Рэчел, — мягко произнес Люк Бардел. И шагнул к ней, наступив прямо на засохшую лужу крови.

Глава 13

Он выглядел непривычно, по-другому, и теперь от него исходило ощущение еще большей угрозы и опасности. Той свободной униформы, что Люк носил в Нью-Мехико, больше не было, ее сменили черные джинсы, ковбойские сапоги, черная майка. Мессия в пустыне вызывал у нее настороженность, этот незнакомец — чистейший ужас.

— Что ты здесь делаешь? — хрипло выдавила она, но не сдвинулась с места — это все равно ей бы не помогло. Он либо отпустит ее, либо нет, но убегать значит забыть о своем достоинстве. Ему известно, как сильно она ненавидит его и все, связанное с ним. Но не может знать наверняка, насколько сильно пугает.

— Я здесь родился. — Голос тоже стал другим, с плавными, тягучими нотками, характерными для южного акцента. — Не в этом доме, разумеется. Но большую часть детства провел именно здесь.

Люк, казалось, не замечал кровавого пятна двадцатилетней давности под своими сапогами. Он огляделся, и она увидела, что волосы его стянуты сзади черным кожаным шнурком.

— Вопрос в том, Рэчел, что ты здесь делаешь? И не говори мне, что ты в отпуске, — Коффинз-Гроув не мировой туристический центр. В сущности, их единственная претензия на известность — это я. Местный плохиш, ставший духовным лидером.

— Главой культа.

— Называй как хочешь. — Он сделал еще один шаг к ней, сошел с пятна, и она ощутила какое-то нелогичное облегчение. — Ты приехала сюда, чтобы найти меня, не так ли? — И снова эти хрипловатые эротические интонации.

— Не льсти себе. Просто я думала, что ты никогда не покидаешь свое духовное святилище. Если б знала, что наведаешься сюда, то ни за что бы не приехала.

— Твоя ошибка. Для всех я еще там, закрылся в комнате для медитации, пощусь и молюсь.

— Не для всех.

Он склонил голову набок, разглядывая ее. Желудок ее как будто куда-то провалился, под ложечкой тревожно засосало. От его ленивой улыбочки у нее плавились колени. Здесь, за пределами своего убежища, Люк был другим. Более опасным.

— С этим что-то надо делать, согласна? — Он подошел еще ближе. В Нью-Мехико Люк выглядел подтянутым, гибким, жилистым, но не более того, сейчас обтягивающая черная майка подчеркивала такую мускулатуру, что у Рэчел пересохло во рту.

Она отступила на шаг.

— Собираешься убить меня?

— И зачем мне это делать? — Тон остался прежним, ироничным и небрежным, но глаза смотрели цепко.

— Затем, что я могу рассказать о тебе правду. — Должно быть, она окончательно спятила. Если у него не было причины разделаться с ней, то теперь такая причина есть.

— Я же уже говорил, что никто тебе не поверит. У тебя нет доказательств.

— Если я расскажу нужным людям, они смогут найти доказательства, — не унималась она.

Люк покачал головой.

— Я не оставляю следов, когда отлучаюсь. — Он взял ее за шею, провел большим пальцем по щеке. Рэчел отшатнулась и наткнулась спиной на шершавую стену. — Я могу перерезать тебе горло, а к вечеру вернуться в Санта-Долорес, и никто не узнает, что я был здесь.

— А когда найдут тело? — хрипло спросила она.

— Не найдут. — Он наклонился ближе, так близко, что она почувствовала его дыхание на своем лице. Запах сигарет. — Тут кругом болота. Я знаю, где самые глубокие трясины. Ты могла заехать на машине в одну из них и сгинуть без следа.

Нужно держаться, говорила себе Рэчел. Ни в коем случае не упасть. И что страшнее: угроза смерти или это ласкающее поглаживание?

— Почему же ты не сделал этого со своим отцом?

Она думала, это заставит его отступить. Как бы не так.

— Наслушалась Эстер, да? — пробормотал он. — И совершенно напрасно. Она сумасшедшая старуха, любой тебе это скажет.

— Значит, ты не убивал своего отца?

От его улыбки дохнуло холодком. Он оглянулся на ржавое пятно, которое казалось темнее прежнего.

— Здесь было так много крови, — проговорил он, оставив без внимания вопрос. — Избавиться от тела — одно, скрыть улики — другое. Тут всюду были мозги, осколки костей, ошметки кожи.

К горлу снова подступила тошнота.

— Так ты убил своего отца? — не унималась она, отказываясь идти на попятный.

— Если я перережу тебе горло, — продолжал Люк все тем же спокойным, раздумчивым голосом, — тут опять все перепачкается кровью. Полагаю, я мог бы придушить тебя, хотя у меня больше опыта с ножом. — Он издевательски, по-волчьи ухмыльнулся.

— Вот как? — голос предательски дрогнул, но она не собиралась молчать.

Его лицо на мгновение застыло, превратившись в непроницаемую маску.

— Одно я скажу тебе точно. Я не убивал своего отца. Клянусь. — Сказано это было четко и твердо. И, к своему удивлению, Рэчел обнаружила, что верит ему. Человеку, которого считала неисправимым лжецом.

А потом он улыбнулся. Склонился еще ближе, так, что губы коснулись ее уха, и прошептал:

— Разумеется, Джексон Бардел не был мне отцом.

Миг доверия разбился вдребезги. Она со злостью оттолкнула его, допустив еще одну ошибку. Он был слишком силен, а ей недоставало пространства для маневра. Люк сжал ее руки, рывком оторвал от стены, на себя, и она врезалась в него.

— Не спрашивай меня, убил ли я Джексона Бардела, — прошептал он. — Ответ может тебе не понравиться.

Ее трясло. Он знал это, должен был чувствовать, как она дрожит, но Рэчел совершенно ничего не могла с этим поделать.

Другой рукой Люк обнял ее за плечи и прижимая к себе, удерживая в плену.

— Почему ты так меня боишься? Что, по-твоему, я собираюсь с тобой сделать? Не думаешь же ты в самом деле, что я убью тебя? — Он терпеливо ждал ответа, и она наконец покачала головой.

— И грабить тебя я тоже не стану. Твои деньги уже у меня. Ты не отказалась от борьбы, но должна понимать, что тебе ни за что не выиграть. Так что же тогда? Думаешь, я тебя изнасилую? Каждый раз, когда я приближаюсь к тебе, ты начинаешь вести себя, как жертвенная девственница. Я не насилую, Рэчел. Это неинтересно и слишком легко.

— Со мной это было бы нелегко, — решительно возразила она.

Он улыбнулся, самодовольно, снисходительно, и будь свободными руки, она бы ударила его. Но он лишил ее такой возможности.

Впрочем, она бы и размахнуться не смогла. Его ноги прижимались к ее ногам. И не только ноги. Она ощущала пульсацию его крови, напряжение мышц, жар тела.

— Так чего ты боишься? — снова спросил он этим горячим, дышащим соблазном голосом. — Боишься, что я уведу от твоей христианской веры и ты станешь такой же, как те дураки, которые верят в меня?

— Так они для тебя дураки?

— А кто же еще, если верят такому мошеннику и лжецу, как я, а? Скажи мне, чего ты боишься, и я отпущу тебя.

Она смотрела на него, завороженная, не в силах освободиться от его рук, тела, соблазнительной власти голоса. Он с обманчивым терпением ждал ответа, и Рэчел поняла, что он не отпустит ее, пока она что-нибудь ему не скажет. Что-нибудь, близкое к правде.

— Ладно, — уступила она, — скажу.

Он ждал, не отпуская ее. Надежды было мало, и она сделала глубокий вдох, о чем тут же пожалела. От ее вдоха их тела соприкоснулись еще теснее.

— Я боюсь, когда до меня дотрагиваются.

— Ерунда. Тебе это не нравится, но ты не боишься. Ты боишься, когда я дотрагиваюсь до тебя. Почему? Боишься, что может понравиться?

Она в ярости дернулась, но он крепко прижимал ее.

— Не льсти себе.

— О, я не льщу. — Сама не зная как, она оказалась прижатой к стене, и его руки обнимали ее, удерживали, и он сам был так близко, слишком близко. — Но у меня есть дар. Или проклятье, как ты, возможно, предпочла бы это назвать. Я могу притягивать к себе людей. Могу убеждать их делать то, что им бы никогда и в голову не пришло сделать. Могу превращать их в добровольных рабов. Ты этого боишься, Рэчел? Боишься стать моей рабыней?

— Этого не случится.

— А что, если я дам тебе выбор? — Голос низким рокотом шел из груди, и Рэчел ощущала его вибрации. — Ты отступаешься, мы объявляем перемирие. Ты возвращаешься к своей нормальной жизни, и, быть может, я убеждаю Старейшин отказаться от части денег твоей матери. Я могу сказать им, что Стелла была не в себе, когда составляла заключительное завещание, что боль и наркотики, которые она принимала, затмили ей разум.

— И они послушают?

— Конечно. Ты же знаешь, я могу любого заставить сделать все, что угодно, если задамся такой целью.

— А она действительно была не в себе от боли и наркотиков? Ты заставил ее написать то завещание? — Рэчел и сама услышала нотки отчаянной надежды в своем голосе, но никак не смогла их скрыть.

Что-то мелькнуло в глубине его бездонных глаз.

— Я мог бы сказать тебе все, что угодно, и ты бы поверила. Мог бы сказать тебе то, что ты хочешь услышать; мог бы вернуть тебе твою мать. Это было бы так легко.

— Так ты заставил ее написать завещание? Она понимала, что делает, или была слишком больна, чтобы что-то соображать?

Люк долго смотрел на нее.

— Стелла написала завещание за шесть месяцев до смерти. Она прекрасно знала, что делает. Ей было наплевать на тебя, Рэчел. Она никогда тебя не любила и теперь уже никогда не полюбит.

Все вокруг вдруг стихло, замерло, остановилось.

— А если я тебе не поверю? — спросила она безжизненным голосом, зная, что уже верит. — Если буду бороться с тобой?

— Тогда я уничтожу тебя. Лишу последней и единственной защиты, единственной силы, за которую ты держишься. Я сделаю так, что ты будешь хотеть меня, Рэчел. Все прочее потеряет для тебя смысл.

Она выдавила кривую улыбку.

— Не получится. Ты не сможешь превратить меня в одну из твоих безмозглых последовательниц.

— Может, и нет, — согласился он, — но ты не сможешь жить без меня.

Она нашла в себе силы рассмеяться.

— «Не сможешь»! Ты что, не слушал, что я говорила? Повторяю специально для тебя, четко и ясно: мне это не нужно, я ненавижу секс, ненавижу мужчин и ненавижу тебя.

— Ты уже прошла половину пути, просто так занята своей борьбой, что не замечаешь происходящего, — прошептал он. — Вот чего ты боишься, хотя и не признаешься даже себе. В глубине души ты боишься, что я прав. Боишься, что хочешь меня так же сильно, как я тебя.

Рэчел снова толкнула его, и на этот раз он отпустил ее руки. Но не отступил, и она оказалась в ловушке между ним и стеной.

— Я не хочу тебя, я никого не хочу, — с ожесточением проговорила она.

— Это-то и сводит тебя с ума, верно? Ты думала, что сумеешь прожить без секса, что никто не пробудит в тебе желания. И вдруг обнаруживается, что тот, которого ты больше всего на свете ненавидишь, и есть тот единственный мужчина, с которым тебе хотелось бы заняться любовью.

Она собралась с силами для последней атаки и взглянула на него с грозной решимостью.

— Если ты когда-нибудь тронешь меня… В сексуальном смысле… Я убью тебя.

Он покачал головой.

— Слишком поздно. Я уже делал это. И ты меня не убьешь. Я тебе нужен. — Он наклонился.

— Не надо! — вскрикнула она панически, уже не думая о том, как это прозвучит и что он об этом подумает.

— Ты девственница? Боишься попробовать? — поддел он.

— Уже пробовала. Это отвратительно.

Он мягко коснулся губами ее щеки, и избежать этого было невозможно. Кожа его была теплой, немножко колючей там, где пробивалась щетина, и пахло от него табаком и кофе. Мерзкий лицемер.

— Попробуй еще раз. — Он взял ее за подбородок. — Мы можем начать с поцелуя. — И прижался ртом к ее губам.

Рэчел оцепенела от отвращения. В последний раз мужчина пытался поцеловать ее несколько лет назад, но теперь у нее не было выхода. Она застыла, ожидая влажной, противной атаки.

Ничего подобного. Его губы коснулись ее с легчайшей, нежной лаской, от которой тело затрепетало, как крылья бабочки. Он посмотрел ей в глаза.

— Это было не так уж ужасно, верно?

— Сделаешь что-нибудь еще, и я откушу тебе язык, — пригрозила она.

Он рассмеялся! Проклятие!

— Попробуй, и тебе не поздоровится. — Он снова поцеловал ее, так же легко, затем отстранился.

— Зачем ты это делаешь? Зачем тебе целовать меня? Тебе же это не нужно.

— Разве? Может, мне просто хочется тебя помучить. — Он пожал плечами.

— Какая ж это мука. Такую я выдержу. Мне приходилось выносить и кое-что похуже. — Она порадовалась, что смогла произнести это твердо.

Он не оценил «комплимент» и смотрел на нее с прежней насмешкой, издевательской, самоуверенной. И по-прежнему держал ее за подбородок.

— Посмотрим, смогу ли я поднять ставки, — пробормотал он.

Вторая попытка отличалась от первой, как небо от земли. Последние крохи спокойствия и благоразумия испарились без остатка. Ее целовали и раньше, и ничего, пережила. У нее даже был секс, и она тоже как-то выдержала это, без сцен и истерик. Но губы Люка Бардела на ее губах… это вселяло ужас. Он как будто превратился вдруг в гигантскую хищную птицу, которая набросилась на нее с жадным желанием поглотить ее, высосать из нее кровь, лишить ее жизни. Она забилась в панике, но он не обратил внимания на это смехотворное сопротивление и продолжал наступление, удерживая ее одной рукой и обнимая другой.

Она ненавидит это и ненавидит его. Ненавидит предательскую нежность, медленный, невозможный эротизм, который сотрясает ее до основания. Ненавидит эти длинные пальцы, поглаживающие ее щеку. Ненавидит то, что не сопротивляется, что просто застыла в его руках, пока этот рот насилует ее.

Но это и не насилие. Это обольщение, медленное, решительное, демоническое, и он своим искусным ртом высасывает из нее волю. Она опирается спиной о стену, он прижимается к ней, и она в ловушке, беспомощная. Ей ничего не остается, кроме как пустить мысли по волнам сознания — прочь от этого места, прочь от того, что он делает.

Она закрыла глаза, но лучше не стало. Наоборот — грудь горела, покалывала, бедра беспокойно шевельнулись, и она сказала себе, что это в ней растет отвращение. А вдруг он прав? Вдруг он видит ее душу сквозь все слои ледяной обороны, которые она возвела вокруг себя? Что все ее оборонительные укрепления и весь ее гнев не удержат его, когда он так решительно настроен погубить ее?

Ибо это будет самая настоящая погибель. У нее не останется ничего, если она прекратит бороться. Он разжует ее и выплюнет себе под ноги.

Люк приподнял голову и посмотрел на нее весело искрящимися глазами. Если поцелуй и взволновал его хотя бы чуточку, он ничем этого не выдал.

— Что ты хочешь делать дальше? — прошептал он.

— А какой у меня выбор?

Он взял ее руку, приложил ее ладонь к своей груди и провел вниз, к «молнии» джинсов, дав возможность убедиться в силе его желания. Она ощутила напряженную, пульсирующую плоть и задрожала сама. «Это от отвращения». Объяснение прозвучало неубедительно даже для нее самой.

— Что ж, — проговорил он задумчиво, прислонившись к ее лбу своим и продолжая удерживать ее руку на ширинке, — ты можешь убежать и позвать кого-нибудь на помощь. Можешь просить и умолять, обещать, что никогда больше меня не побеспокоишь, и, возможно — всего лишь возможно, — я проявлю к тебе некоторую жалость.

— Мне не нужна твоя жалость, — отозвалась Рэчел напряженным голосом.

— А можешь встать на колени и взять в рот.

Она попыталась отдернуть руку, но он держал крепко — вопреки кажущейся мягкости голоса.

— Почему бы тебе просто не убить меня? — бросила она. — По мне, так уж лучше смерть.

— Участь хуже, чем смерть? — пробормотал он, и за насмешливый тон она возненавидела его еще сильнее. — Не думаю, Рэчел. Я уложу тебя в постель. И, более того, тебе это понравится. — Он коротко коснулся губами ее губ. — Не так ли?

Быстрым и резким движением она вскинула колено, но он оказался проворнее, увернувшись прежде, чем она попала ему в пах. Она действовала внезапно, но все равно не смогла застигнуть его врасплох.

— Ты совсем не слушаешь? — огрызнулась Рэчел. — Я не хочу тебя, не хочу никого, и незачем доказывать свою мужскую доблесть, заставляя фригидную девушку полюбить секс. Прибереги это для кого-то другого. Для одной из своих пылких последовательниц. — Злость ее была горячей и искренней, скрывая дрожь в голосе. — Ты предложил мне сделку; ладно, я ее принимаю. Я не буду предъявлять права на деньги Стеллы. Правь спокойно своей маленькой сектой, обирая доверчивых. Я исчезну из твоей жизни. — Рот ее скривился в гримасе. — Я даже приму твою жалость, ладно? Только не приближайся больше ко мне.

— Я не предлагал тебе конкретно это, просто сказал, что существует такая возможность, если ты будешь просить и умолять. Несколько слезинок могут помочь делу, думаю.

— Ничто не заставит меня плакать.

— Я мог бы.

— Иди к черту. — С нее довольно. Она шагнула мимо него, ожидая, что он выбросит руку и схватит ее, но он просто прислонился к стене, наблюдая за ней из-под полуопущенных век.

Она заставила себя медленно пройти через пустой дом — ко входной двери. Рэчел понятия не имела, идет Люк за ней или нет, но по какой-то причине он давал ей возможность сбежать, и она намеревалась воспользоваться ею. Он так и стоял в дальней комнате — неясно вырисовывающаяся фигура, — когда она вышла из дома и направилась к своей машине.

Машины не было. Она оставила ее здесь, перед этой заросшей развалюхой, когда совершила ужасную ошибку, решив зайти внутрь, и, пока воевала с Люком, кто-то умыкнул ее.

— Что ты сделал с моей машиной? — Голос ее звенел от гнева, когда она прокричала это через плечо.

Он оказался ближе, чем Рэчел думала.

— Ничего не сделал. Я же был с тобой, забыла?

Она все еще ощущала его рот, прижимающийся к ее губам.

— Я могу пойти пешком по дороге.

— Тут водятся крокодилы, мокасиновые змеи и много всяких других мерзких тварей. Это не самое приятное место на земле, Рэчел. Особенно для такой городской девушки, как ты.

Она повернулась к нему лицом.

— Где машина?

— Шериф Колтрейн, должно быть, позаботился. У него такая привычка. Подростки частенько приезжают сюда поглазеть да попугать друг друга. Говорят, призрак Джексона Бардела бродит в этих лесах с уцелевшей половиной головы и ищет вторую половину.

— Прекрати! — Ее передернуло.

— Или являются сюда перепихнуться на деревянном полу, чтобы родители их не застукали. А ты разве никогда так не делала, Рэчел? Никогда не убегала тайком, чтобы заняться сексом со своим дружком? Или ждала до двадцати лет, чтобы понять, что тебе это не нравится?

Сегодняшний день оказался для нее слишком большим испытанием. Она все еще ощущала на себе его пульсирующую силу. Все еще чувствовала вкус его рта. Голос — низкий, вкрадчивый — просачивался в кровь.

Она повернулась к нему.

— Я узнала, что мне не нравится секс, в двенадцать, когда меня изнасиловал отчим, — проговорила она с намеренным спокойствием. — И ничто не изменит моего мнения.

Он даже не моргнул.

— А ты не думаешь, что пора попробовать это с мужчиной, а не с извращенцем?

— Не уверена, что ты подходишь.

Люк откинул назад голову и расхохотался.

— Рэчел, — вымолвил он, — подозреваю, что ты меня уморишь.

— Могу лишь надеяться на это.

Глава 14

Он совершил ошибку с Рэчел Коннери — ошибку, какую редко допускал. Он недооценил ее. Ее неприязнь к мужчинам и сексу оказалась гораздо глубже предложенной им игры.

Стелла говорила что-то об этом, но для нее вся жизнь была театром, где ей отводилась главная роль. В том, что ее третий брак распался, она винила свою лживую дочь. Виновника неудач браков номер один, два, четыре и пять отыскать не удалось, но Люк не сомневался, что, нажми он посильнее, Стелла и там обнаружила бы тот же след.

Отвлекшись на секунду, он взглянул на Рэчел. Как же она несчастна, эта женщина, которая никогда не плачет. Ей нужны годы терапии, материнская любовь, нужен нежный, терпеливый любовник, который позволит ей раскрываться не спеша, научит доверять чувствам.

Какое невезение, что на ее пути оказался он.

— Я отвезу тебя в город.

— С какой стати? — По крайней мере, у нее хватает ума не доверять ему. Боль и гнев не лишили ее осторожности, не затмили здравомыслие.

Ему удалось убедительно пожать плечами.

— Может, я чувствую себя виноватым.

— Сомневаюсь. — Она недоверчиво хмыкнула.

Он не обратил внимания.

— Меньшее, что я могу сделать, — это доставить тебя к твоей машине.

— А где она?

— Полагаю, Колтрейн оставил ее возле дома Эстер.

— Собираешься везти меня к Эстер? — с сомнением спросила она.

— Я же не сказал, что провожу до крыльца. Галантность джентльмена-южанина не беспредельна.

— А как насчет священной миссии? — съязвила она.

В попытке защититься она и раньше метала в него такие вот язвительные колкости, но эта, как ни странно, достигла цели. Рэчел, наверно, и не представляла, как близко подошла к правде. Впрочем, он и сам не был в этом уверен.

— Не спешу выступить в роли мученика, — ответил он. — Не сегодня.

— Возможно, как-нибудь в другой раз, — любезно отозвалась она.

— Хочешь подъехать до города или предпочитаешь тащиться несколько миль пешком в такую жару? — Он добавил нотку нетерпения. Скорее согласится, если решит, что он злится.

Она просто посмотрела на него. А вот глаза у нее совершенно необыкновенные, подумал Люк, сохраняя бесстрастное, слегка скучающее выражение. Именно они его и погубили. Он мог справиться с ее гневом, мог устоять перед ее телом и стерпеть ее колючий язычок. Но эти глубокие карие глаза, полные боли и ярости, отчаяния и дерзости, сражали наповал.

— За тобой должок, — ворчливо напомнила она.

Он уже забыл, о чем они говорили.

— Какой должок?

— Одна поездка. Можешь высадить меня за пару кварталов от дома Эстер.

Он протянул руку к ее запястью, и она отпрянула, словно от мокасиновой змеи.

— Пойдем через задний двор. В отличие от тебя мне хватило ума не оставлять свой транспорт на виду у прохожих.

Слово «транспорт» должно было бы насторожить ее, но она еще не оправилась от его прикосновения. Как же легко вывести ее из равновесия. И самое ужасное, что ему снова хотелось поцеловать ее — и пусть кудахчет, сколько ей хочется.

«Да ты просто герой», — издевался он над собой, пробираясь через развалины, где прошли его худшие годы. Тюрьма Джолиет — просто летний лагерь в сравнении с тем эмоциональным и физическим адом, каким была жизнь с Джексоном Барделом. По крайней мере, в тюрьме ему не приходилось беспокоиться о том, чтобы защитить мать.

Задняя часть двора уже была захвачена болотом. Сарай, где он нашел Мери-Джо, давно развалился, остальное грозило рухнуть в ближайшее время, провалиться в липкую, засасывающую хлябь. Но за домом оставался еще клочок твердой земли, где ему удалось припарковаться.

— Пришли.

Она развернулась к дому, но он обхватил ее за талию, не дав убежать.

— Я не поеду на этой колымаге.

— Но это же и не «Харлей».

Рэчел метнула в него очередной колючий взгляд. Он ощутил трепетную дрожь под ладонью, но поддаваться страху она не собиралась.

— По крайней мере, на мотоцикле я чувствовала бы себя в безопасности.

— Лишь бы Эстер не увидела меня первой. Этой штукой трудновато управлять с пулей в башке.

Она недоверчиво посмотрела на дряхлый черный фургон.

— По-моему, «Уиннебейго» не совсем в твоем стиле.

— Это не «Уиннебейго». Пусть лучше будет большой катафалк.

Не оценив шутку, Рэчел сердито фыркнула.

— Так это здесь ты спал?

— Вряд ли я смог бы спокойно спать, когда тут бродит призрак моей жертвы, а? — Он помолчал. — Почему ты никогда не называешь меня по имени?

— Оно мне не нравится.

— Люк? Лука. Апостол, врач, целитель? — Он покачал головой с притворным неодобрением. — Как не по-христиански.

— Шарлатан, мошенник, вымогатель…

— Мне нет нужды вымогать деньги. Люди вручают мне их по доброй воле. Кстати, в твоем списке комплиментов отсутствует «убийца».

— Ты признаешь, что убил Джексона Бардела?

— Я признаю, что был осужден за убийство человека в драке, — спокойно отозвался он. — И это все мои признания. Пока. — Она не отвела его руки, что само по себе было добрым знаком. Приучать придется постепенно, чтобы не спугнуть, но и затягивать процесс не хотелось. — Так ты сядешь в фургон?

До нее внезапно дошло, что он все еще держит ее. Она попятилась и нервно оглянулась, но единственная дорожка вела к фургону.

— Ты отвезешь меня прямо в город?

— Прямо в город, — заверил он. — Чтоб мне сдохнуть.

И она, глупая, поверила.

Люк был прав — развалюха больше походила на катафалк, чем на «Уиннебейго», неохотно признала Рэчел, забравшись на переднее сиденье. Фургон не предназначался для жизни на больших дорогах, для среднего класса, комфорта и семейного отдыха на природе. Он больше походил на небольшую яхту — все аккуратное, компактное.

Он уселся рядом, но вместо того, чтобы повернуть ключ зажигания, откинулся на спинку сиденья и посмотрел на нее так, что ей захотелось выпрыгнуть и нырнуть в болото.

— Я думала, ты собираешься отвезти меня к Эстер, — сказала Рэчел. — Но вижу, ты не торопишься.

— Всему свое время. Еще рано.

Она поглядела на сумрачный лес. Неба за высокими соснами видно не было, но просачивающийся сквозь кроны серый, неестественно темный для этого времени дня свет обещал неприятности.

— Будет гроза, — сказала она.

— Ты пробыла в Алабаме всего сутки и думаешь, что можешь предсказывать погоду?

— Тогда почему так темно?

— Будет гроза.

Так бы и огрела чем-нибудь.

— Буду благодарна, если ты доставишь меня к моей машине до того, как она начнется. Не люблю грозу.

— Так я и думал, — кивнул он. — Еще один пункт в список. Секс, мужчины, гроза, бедность. Я. Что-нибудь еще?

— Да, — бросила она. — Я боюсь крокодилов и ядовитых змей, иначе не сидела бы с тобой в этом катафалке.

— У нас в Нью-Мехико бывают изумительные грозы, — сказал он, оставив ее реплику без внимания. — Все небо освещается, и гром эхом разносится от каньона к каньону, пока не начинает казаться, что дрожит сама земля.

— Думаю, я смогу без этого обойтись.

— Может быть.

Она резко повернула голову и уколола его сердитым взглядом.

— Зачем мне возвращаться в Санта-Долорес?

— А зачем ты приехала в Коффинз-Гроув?

Она не придумала ответа, потому что прежней уверенности уже не было. Ее противостояние с Люком Барделом перешло ту грань, за которой она могла управлять собой. В центре медитации Рэчел хотя бы отчасти чувствовала себя в безопасности. Здесь же, на этом душном болоте, никаких средств самозащиты уже не осталось. Здесь были только они двое, и она прекрасно понимала, на чьей стороне преимущество. Он мог делать с ней что хотел.

Люк улыбнулся своей легкой, так раздражающей ее улыбкой.

— Я скажу тебе, почему, даже если ты не желаешь этого признавать. Ты не можешь забыть, отпустить, перестать об этом думать. Не можешь забыть свою глупую мечту иметь любящую мать, которой у тебя никогда не было. Не можешь отпустить боль, не можешь забыть про деньги, которые, как ты думаешь, твои по праву, и не можешь отпустить меня. Ненависть ли это, увлечение или понемногу того и другого — ты просто не в состоянии отвернуться от меня и продолжать жить дальше.

— Это мы еще посмотрим.

Он покачал головой.

— С удовольствием, но ты этого не сделаешь. — Отдаленный рокот грома состязался в глубине с его голосом, и в сгущающейся темноте глаза его как будто светились.

Должно быть, электричество в воздухе, подумала Рэчел, стараясь дышать ровнее. По коже пробегало горячее покалывание. Кровь загустела и пульсировала в жилах, скапливаясь в странных местах. Его рука свободно висела на руле, и ее взгляд снова привлекли колючие венки вокруг запястий. У него изящные запястья. Красивые руки. Сильное, жилистое тело. Неудивительно, что в Санта-Долорес все ослеплены его неоспоримой красотой. Какое счастье, что ненависть обеспечивает надежный иммунитет.

Гроза приближалась, и поднявшийся ветер раскачивал тяжелые ото мха ветки. Казалось, это скелеты машут обрывками истлевших погребальных саванов. Она потянулась к дверной ручке, борясь с паникой, с той неизбежностью, что сжималась вокруг нее, и все же ожидая, что он остановит ее.

— Я могу укусить, но мой укус не смертелен, — пробормотал Люк, но ничего не сделал.

Она не отпустила ручку.

— Не уверена.

И тут пошел дождь. Тяжелые капли застучали в лобовое стекло. Вокруг фургона сгущалась темнота, но Люк даже не попытался завести мотор.

— У нас здесь ужасные грозы, — заговорил он. — Ручьи превращаются в бурные, полноводные потоки, которые могут подхватить и унести тебя так быстро, что и глазом моргнуть не успеешь. Градины размером с мяч для гольфа. Брата Лероя Пелтнера убило таким градом. И потом ветер. Проносится ураганом, выворачивает с корнем деревья, швыряет на дома и машины.

— Так, может быть, стоит поскорее убираться отсюда, учитывая, что мы окружены деревьями? — Она хотела добавить резкости, но голос предательски дрогнул.

— В настоящую бурю безопасного места нет, — утешил Люк. — Остается лишь надеяться на удачу. И на дьявола, если он на твоей стороне.

— А как насчет Бога?

— Ты же не веришь в Бога, Рэчел. Ты не веришь ни в добро, ни в любовь, ни в милосердие, ведь так?

— Я слишком мало их видела, чтобы составить определенное мнение.

— Но ты веришь в дьявола?

— Когда я сижу с ним в машине, да, — отозвалась она.

Он рассмеялся тихим, тревожащим смехом.

— Думаю, пора тебе продать мне свою душу, Рэчел.

— Она не продается.

— Все продается. Твоя душа в обмен на то, что мне удастся выпросить у Старейшин. Думаю, по крайней мере, с полмиллиона мне добыть удастся.

— В обмен на мою душу? Это жалкие гроши.

— Может быть. — На его лице, озаренном жутковатым грозовым светом, проступило мечтательное выражение. — Сзади есть кровать… Почему бы тебе не расстегнуть ремень безопасности, который все равно ничем не поможет, и не перебраться туда?

Ей стало холодно. Внезапно, отчаянно холодно.

— Я думала, тебе нужна моя душа, а не тело?

— У тебя они идут в одном комплекте.

— Давай-ка проясним кое-что. Ты предлагаешь мне пятьсот тысяч долларов за то, чтобы я переспала с тобой? В таком случае я становлюсь самой дорогой шлюхой в мире.

Он наклонился и расстегнул ее ремень безопасности.

— Ты можешь даже попасть в «Книгу рекордов Гиннеса». Перебирайся назад.

Она уставилась на него, такого опасно близкого. И поняла, что сделает это. Она ненавидела его больше всех на свете, боялась его необъяснимой власти над ней. Чем упорнее она борется, чем дальше убегает, тем глубже проникает страх. Единственный способ избавиться от страха — не дать взять себя на пушку.

— Ладно.

Рэчел надеялась ошеломить его своим согласием, но, разумеется, он не доставил ей такого удовольствия, потому что слишком хорошо умел скрывать свою реакцию.

— Ладно, — отозвался Люк с легкой насмешкой.

Она заглянула в заднюю часть фургона. Там было темно, как в преисподней, а вокруг них завывала буря.

— Я ничего не вижу.

— Не заблудишься, — заверил Люк.

Он не собирался облегчать ей задачу — хоть и слабое, но утешение. Если бы подхватил на руки, бормоча всякие нежности, она убежала бы куда глаза глядят.

Рэчел поднялась с черного кожаного сиденья и стала пробираться в кромешной тьме, но чуть не споткнулась о кровать, стоявшую посреди фургона. Большую, со смятой постелью. Люк не последовал за ней, а остался на переднем сиденье. А нет ли тут боковой дверцы? И не нырнуть ли ей в бурю?

Он слишком хорошо ее знал.

— Не заставляй меня гоняться за тобой в грозу, — донеслось с переднего сиденья.

— С чего бы тебе утруждаться?

— Жаль будет, если пропадешь ни за грош в крокодильей пасти.

Рэчел села на кровать. Сидеть было можно, но не стоять. Она стащила майку через голову и начала складывать ее с абсурдной аккуратностью. Сбросила кроссовки, стащила и так же тщательно сложила джинсы. Темнота сама по себе немного успокаивала. Она потянулась за спину — расстегнуть лифчик — и остановилась.

— Ты хочешь, чтобы я совсем разделась или только ниже пояса?

— Это не визит к гинекологу. Снимай все.

Она избавилась от остального — молча, без суеты — и легла на кровать, вытянув руки вдоль тела. Зажмурилась в кромешной тьме, прислушалась к урагану, бушующему за стенками их металлической коробки. Ты же знаешь, что будет, сказала она себе. Он накроет тебя своим голым телом, будет навязывать свои влажные, слюнявые поцелуи. Заставит дотрагиваться до его… его штуки, а потом засунет это в нее. Будет туго, будет больно, он будет дергаться, пыхтеть и потеть на ней, будет щипать ей груди и ягодицы и бормотать непристойности, потом свалится на нее в изнеможении. В прошлом ей приходилось терпеть и не такое — переживет и в этот раз.

А когда он закончит, она посмотрит на него холодными глазами и поймет, что в конце концов неуязвима. Что ничто и никто не может зацепить ее, даже умнейший из мошенников. Мужчина, обманувший и соблазнивший Стеллу, не сможет зацепить ее.

Она услышала сухой щелчок зажигалки, и тут же ее ослепила вспышка света в фургоне. Он держал зажигалку над головой и смотрел на нее из темноты за завораживающим, дрожащим огоньком.

— Очень мило, — насмешливо пробормотал Люк. — Жертвенная девственница на алтаре. Хочешь, чтобы я привязал руки и ноги к кровати? Может помочь окончательно войти в роль мученицы.

Он пытался вывести ее из себя, а она не могла ответить. Все силы уходили на то, чтобы держаться. Пусть трогает ее сколько хочет, пусть лапает — это не важно. Для нее главное — сохранить в целости рассудок и чувства.

— В «Фонде Бытия» не практикуют человеческих жертвоприношений, — лениво протянул он и щелкнул крышкой зажигалки, снова погрузив фургон в темноту. — Но я начинаю думать, что мы многое теряем.

Рэчел услышала шорох одежды, скрип ремня, глухой стук сброшенных сапог. Она отодвинулась подальше, чувствуя, что паника вот-вот вырвется из-под контроля, потом снова затихла, когда Люк вытянулся рядом. Через пару секунд стало ясно, что он все еще в джинсах, и паника немножко улеглась.

Кончики пальцев легонько коснулись лица, коротких растрепанных волос, плотно сжатого рта. Она зажмурилась — все равно в темноте ничего не видно, а это какая-никакая дополнительная защита. Он протанцевал ими по ее губам, и она с трудом удержалась от соблазна вцепиться в них зубами.

— Скажи мне, — прошелестел в темноте невидимый голос. — Ты находишь отталкивающим что-то конкретное или все действо в целом?

Ей пришлось открыть рот, чтобы заговорить.

— Зачем? Хочешь окончательно меня унизить?

— Нет, закрепить твою капитуляцию.

— Я и так уже капитулировала. Разве ты не заметил, что я больше не сопротивляюсь? Можешь делать, что хочешь, я готова.

— Какая оптимистичная точка зрения. И ты все еще сопротивляешься, борешься, хотя и лежишь голая в моей постели. Думаю, ты будешь бороться со мной до последнего вздоха.

Она оцепенела.

— Собираешься убить меня?

Его смех зацепил нервы, но и принес облегчение.

— Нет. У меня есть более приятные способы погубить тебя. — В доказательство Люк провел ладонью по ее шее, и от этой ласки кожа вспыхнула, словно ее обожгли кислотой.

Сомнения навалились с новой силой.

— А что, если я просто сдамся? — вдруг спросила она. — Объявлю тебя победителем? Отпустишь?

Она открыла глаза, постепенно привыкая к темноте. Люк приподнял голову, наблюдая за ней, но прочесть выражение его лица не было никакой возможности. Зато она представляла, как он выглядит. Решительный. Торжествующий. Опасно эротичный.

— Нет, — ответил Люк. — Слишком поздно.

— Ты дашь мне уйти?

— Нет.

Она попыталась сесть, но его рука обвила ее талию, и обнаженные тела соприкоснулись. Он толкнул ее на кровать. Она упала и уставилась в темноту. В черную, как грех, душу Люка Бардела.

— Пожалуйста, — взмолилась она, нарушив данный себе зарок.

— Нет, — повторил он. И поцеловал ее.

Глава 15

А ведь ей это не по вкусу, подумал Люк, обрабатывая ее рот. И его она презирает. Останься у него хоть капля порядочности, он бы позволил ей одеться, усадил на пассажирское сиденье и отвез к машине. Он мог бы убедить Старейшин послать ей чек — черт, да он мог бы дать ей денег из своего личного запаса. Это заткнуло бы ей рот, удалило ее из его жизни и было бы добрым, великодушным поступком.

Разумеется, никакой порядочности давно не осталось. Вид ее бледного, тоненького тела не должен был вызвать ни малейшего возбуждения, но, с другой стороны, он никогда не отличался благоразумием, когда дело касалось Рэчел Коннери. Что само по себе можно считать предостережением.

Но ему надоело быть благоразумным. Осторожным. Если Кальвин не сможет прикрыть его, если Старейшины обнаружат, что он вовсе не в духовном уединении, придется смириться с последствиями. Денег у него много, они припрятаны в разных местах, их легко забрать. К несчастью, он хорошо знает, как быстро они тают. Неплохо бы подождать, пока их не будет по крайней мере вдвое больше, а уж потом смыться.

Но ореол святого действует на нервы. Ему снова хотелось быть плохим, эгоистичным, грешным и похотливым. Вот как сейчас.

У нее железные челюсти, и она держит их крепко сжатыми. Пусть. Принуждать он не станет. Снаружи неистовствует буря, нанося удар за ударом по старенькому фургону. Внутри темно и тепло. Пахнет дождем и мокрой землей, пахнет ею и им, а еще сексом — куда спешить?

Люк стал легонько покусывать ее нижнюю губу.

— Ты слишком худая.

Этого хватило, чтобы заставить ее открыть рот.

— Если ты думаешь возбудить меня такими критическими замечаниями, то, наверно, растерял все свои навыки.

Он коснулся рта кончиками пальцев, мягко, чтобы не напугать ее.

— Поверь мне, если говорить большинству женщин, что они слишком худые, то они до конца жизни будут твоими рабами.

— Ты этого хочешь от меня? — прозвучал язвительный ответ. Она все еще борется. Это хорошо.

— Рабыня на одну ночь вполне сойдет. — Губы у нее оказались удивительно мягкими. Обычно Рэчел держит их плотно сжатыми, но в темноте, обнаженная, она более уязвима.

Он коснулся этих губ легчайшим поцелуем, таким коротким, что у нее не было времени отреагировать. Поцеловал веки, ощутив, как они затрепетали; прикоснулся к мягкой коже виска. Почувствовал, как сильнейшее напряжение рябью прошло по ее телу, и мысленно улыбнулся. Нелегкая задача — какое удовольствие! Замечательно.

Губы его спустились вниз по ее лицу, к подбородку. Еще ниже…

— Я думал, мне придется силой стаскивать с тебя одежду, — пробормотал он в душистую нежность ее кожи. — С чего это ты решила облегчить мне задачу?

— Хочу, чтобы это как можно скорее закончилось, — угрюмо отозвалась она.

Интересно, подумал Люк, чувствует ли она его улыбку на своей коже.

— В душе я южный парень, детка, — промурлыкал он. — Обстоятельный, неторопливый.

Вновь дрожь пробежала по ее телу, и он узнал страх.

Люк поцеловал ямочку у горла, попробовав на вкус ее пульс.

— Не волнуйся, — сказал он. — Тебе понравится. Или именно этого ты и боишься?

— Я тебя не боюсь.

— Это новость. Пять минут назад ты говорила, что боишься.

— Ты собираешься трахать меня или спорить со мной?

Грубое слово прозвучало так странно в ее устах. Он сомневался, что она когда-нибудь использовала его в этом смысле. Но, с другой стороны, он сомневался, что она много занималась тем, что оно означает.

Он наклонился, навис над ней.

— Собираюсь. Не сомневайся. Именно трахать. Медленно, страстно, роскошно. А теперь почему бы тебе не открыть ротик и не перестать сопротивляться?

Она еще напряглась, когда он поцеловал ее, затем расслабилась, опустилась на смятую кровать. Снова жертвенная девственница, подумал он, скользнув ладонью под коротко стриженные волосы.

Он целовал ее и раньше, одурманенную, в полубессознательном состоянии, и тогда она была более отзывчивой. Теперь она лежала под его поцелуями, всем видом давая знать, что он не в силах ее возбудить.

Откуда ей знать, что она состязается с мастером своего дела.

Он поймал ее нижнюю губу и мягко прикусил. Коротко. Интересно, заводится ли она от боли? Надо надеяться, что нет — он не в настроении для этого конкретного выверта. Если единственный способ возбудить ее — это сделать больно, он, возможно, и изменит свое мнение.

— Не надо. — Это прозвучало как тихая, отчаянная мольба.

— Тогда поцелуй меня.

Она поцеловала. По крайней мере, попыталась. Встретила его рот с неумелой силой, ударившись о него, и стиснула зубы от яростных усилий.

— Не так, — проговорил он. — Вот так. — И поцеловал легко, соблазнительно, мягко покусывая ее рот до тех пор, пока она не начала подражать ему, потянувшись к его губам, прильнув на короткий, дразнящий момент.

Он мог сказать, в какое именно мгновение все изменилось. Когда медленное, предательское тепло стало закрадываться под ее оборонительные укрепления. Он сомневался, что она поняла это — слишком была сосредоточена на поцелуе, — что узнала пробежавший по коже предательский трепет, эту странную, нерешительную приостановку дыхания.

Она способная ученица. С ним, по крайней мере. Внезапный порыв ветра ударил в трейлер, сотрясая его, и она испуганно вскрикнула, отпустила матрац и обхватила его за шею в неожиданной панике. Прикосновение к горячей влажной коже оказалось, должно быть, таким же ужасающим, что не успела она дотронуться до него, как руки ее снова упали на постель, и она отвернула голову, уклоняясь от его рта.

Он не возражал. Ему уже удалось добиться от нее первого отклика. Можно еще подождать.

— Знаешь, — пробормотал он, рисуя ладонью легкие, случайные узоры на ее руке, — возможно, мне надо было просто напоить тебя. Тогда ты б забыла, что ненавидишь секс.

— Я уже пыталась. — Голос ее был ровным и неуступчивым в темноте, и он мог подумать, что выдумал тот короткий проблеск реакции. Да только он не из тех, кто выдумывает такое.

— Правда? — Ладонь его скользнула к плечу, потом снова вниз в медленной, нежной ласке.

— Хочешь верь, хочешь нет, но были и другие мужчины, с которыми я действительно хотела переспать.

— Милый эвфемизм.

— Иди к черту.

— Угу. — Она злилась все больше и больше, но это отвлекало ее от страха. Когда она злится, то забывает, что фригидна.

— Означает ли это, что ты хочешь спать со мной? — спросил он, придвигая ноги ближе. Он сто раз пожалел, что не снял джинсы — не хотел ее напугать.

— Ни за что на свете.

— Не волнуйся, — он приблизил рот к ее уху, — ты будешь слишком занята, чтобы спать.

В ушах у нее были крошечные золотые «гвоздики». Дорогие, подумал он, легонько укусив. Она беспокойно поерзала, мертвой хваткой стискивая смятые простыни.

— Не мог бы ты ускорить это?

— Зачем? Опаздываешь на самолет или еще куда? — Она хорошо пахнет. Больше, чем хорошо, просто восхитительно. Мылом, духами и возбуждением. Ее запах смешивался с влажным воздухом, и он подумал, что ее желание может сбыться, если он не сделает глубокий вдох и не притормозит.

— Как только доберусь до своей машины…

— Что ж, киска, — прошептал он ей в шею, — мы никуда не едем в эту бурю, так что привыкай. Просто лежи и думай об Англии.

Она издала какой-то странный звук. Если б это был кто-то другой, Люк мог бы подумать, что это смех, но Рэчел Коннери, насколько он мог судить, совершенно лишена чувства юмора.

Он всегда хорошо видел в темноте. Какое у нее мученическое лицо. Бледная кожа, дрожащий рот, глаза, крепко зажмуренные от ужасов, которые вот-вот придется вынести. У него даже возник соблазн поскорее покончить со всем этим.

Если бы в голове у него не было важного плана, именно так бы он и поступил. Но просто овладеть Рэчел Коннери недостаточно. Ему надо поработить ее тело и душу, а это требует чуть больших усилий.

Он положил ладони на ее маленькие груди, накрывая их, и она нервно дернулась, потом снова легла, стиснув зубы. Он был прав, она слишком худая. Если б нарастить чуть больше мяса на эти кости, грудь стала бы пышнее и округлее. Ему хотелось бы увидеть ее такой. Пухленькой и бойкой. Это казалось немыслимым для тощей, рассерженной женщины, лежащей в его постели, но он все равно смог представить такое.

— Перевернись на живот.

Поторопился. Она быстро села и оттолкнула его от себя.

— Я передумала. Я ухожу отсюда.

— Ты остаешься. — Он толкнул ее назад на кровать, позволив себе легкое удовольствие пустить в ход силу.

Гнев прогнал ее страх.

— Если не дашь уйти, это будет изнасилование.

Он положил ладони ей на плечи, пригвоздив к матрацу.

— Так умоляй меня.

Снаружи раскат грома сотряс старый фургон. Она взглянула на него, от вызова не осталось и следа.

— Пожалуйста, не надо.

— Прости, — отозвался он, накрывая ее тело своим и удерживая ее. — Поздно. Слишком поздно поворачивать назад.

Она презирала себя почти так же сильно, как презирала его. Она струсила, молила о пощаде, и он только и делал, что смеялся над ней. Говорят, цель изнасилования не секс, а выплескивание злости. Целью этого кошмара, происходящего в старом фургоне Люка Бардела, тоже был не секс, а запугивание и подчинение.

Можно отключить мозг. Он лежал на ней тяжело, хотя не так тяжело, как она ожидала. Надо ни о чем не думать, отключиться, и тогда все закончится быстро. Она больше не станет с ним бороться, поскольку это бесполезно. Будет терпеть.

Жаркий фургон. Горячее тело. Его грудь прижималась к ее груди, волосы поглаживали кожу, а ладони скользили вверх-вниз — медленно, дразняще.

Трепет… дрожь… С чего бы? Он целовал ее не так, как другие. Его поцелуи были влажными, горячими и странно тревожащими. Не теми мокрыми, слюнявыми, которые приходилось терпеть когда-то.

Он снова накрыл ее груди своим большими твердыми ладонями, и она затихла. Еще одно нервирующее ощущение, к которому придется привыкнуть. Кожа ее горела и покалывала, чувствительная плоть была обжигающей на ощупь. Ей хотелось выбежать голой под дождь, успокоительный холодок. Но она лежала, придавленная к кровати мужчиной, который собирался заняться с ней сексом, и спасения не было.

Рэчел знала, что он дотронется ртом до ее груди, и говорила себе, что готова к этому. Оказалось, что нет.

Он лизнул языком сосок, как змей в райском саду, и она почувствовала, как тот затвердел у него во рту. Руки она по-прежнему прижимала к матрацу, твердо настроенная не сопротивляться, хотя на самом деле так хотелось ущипнуть его, когда он переместился к другой груди, на этот раз куснув легонько, но достаточно, чтобы заставить ее возмущенно дернуть бедрами.

Вероятно, он не счел это возмущением и двинулся вниз, целуя живот, обхватив бедра ладонями. И она снова зажмурилась. Терпеть. Терпеть.

Он раздвинул ей ноги, и она позволила, потому что хотела, чтобы он поскорее покончил с этим, чтобы благополучно удалиться назад в свой мир. Она ждала, когда он стащит с себя штаны, начнет дергаться, протискиваться, делать больно, и приготовилась, прикусив губу в ожидании нападения.

Он дотронулся до нее ртом. Ртом и языком, и она в ярости закричала, стала бить его. Он не обращал внимания, крепко сжимая бедра руками, твердо удерживая ее, пока она яростно сопротивлялась.

Она схватила его за длинные волосы и дернула, а ему хоть бы что.

— Прекрати, — прошипела она, пыхтя от злости. — Не делай этого. — Она попыталась пнуть его, но он придавил ей ноги своим телом, и спасения не было. Она могла лишь выгибаться и метаться, пытаясь остановить его, пытаясь сделать ему больно, пытаясь отсечь все, что он с ней делает, от своего сознания.

Все это часть процесса порабощения, старалась убедить она себя. У него нет абсолютно никаких причин хотеть заниматься с ней этим. Это часть его плана погубить ее, и она ему не позволит.

Казалось, ей нечем дышать. Кожа горела, сердце бешено колотилось, и единственное, чего ей хотелось, это убежать, скрыться. Она попыталась сбросить его и дернула бедрами — не помогло. Наоборот, она почувствовала, как он дотронулся до нее, скользнул пальцами внутрь, помогая себе языком, и ей захотелось закричать.

По телу вдруг пробежала короткая конвульсивная дрожь, и она в ужасе поспешила подавить ее. Он поднял голову и посмотрел на нее, и в темноте она увидела блеск в его черных глазах, влагу на губах. Он вытер рот о плечо, неотрывно глядя на нее.

— Ты все еще сопротивляешься.

— И буду. А теперь слезь с меня или заканчивай это, — произнесла она звенящим от гнева голосом, пряча за гневом дрожь.

Он расстегнул «молнию» джинсов и спустил их. Она заставила себя смотреть на него, дабы укрепиться в своем отвращении. Даже в темноте было видно, что он очень сильно возбужден, больше, чем все, с кем ей когда-либо приходилось делать это. Будет даже еще больнее, подумала она с извращенным удовлетворением. И это только добавит отвращения.

Она закрыла глаза, снова стиснув простыни, и стала ждать. Он положил ее ноги к себе на плечи, приподнявшись так, что она почувствовала его на себе. Ей хотелось сжаться, чтобы затруднить ему задачу, но тело устало бороться. Он напрягся над ней, дразня.

— Ты ненавидишь это, верно? — пробормотал он, сунув пальцы в ее спутанные волосы.

— Ненавижу.

— Готовься, детка. Я еще не закончил с тобой. — И заполнил ее одним глубоким, быстрым погружением.

У нее перехватило дыхание от шока. Никакой боли. Это несправедливо — боли не было. Только ощущение обладания. Она стиснула простыни с такой силой, что ногти вонзились в ладони.

Сделала короткий, судорожный глоток воздуха и яростно прошипела:

— Кончай.

Он рассмеялся, черт бы его побрал. Она чувствовала, как его смех прокатился по телу и волной перетек в нее.

— Кончать? — отозвался он. — Я же только начал.

«Терпи», — велела она себе, когда он вышел из нее, затем скользнул обратно, невозможно глубоко. Тело ее сделалось влажным, скользким, и виноват в этом только он. Она напомнила себе, что делает это только потому, что у нее нет выбора.

Странно, но она почувствовала это сначала в груди. Напряжение, которое спиралью расходилось по ней, тянущую боль, которая дразнила и мучила. В животе тоже были странные ощущения, похожие на голодные спазмы, но она понимала, что к еде это не имеет никакого отношения, что это голод иного рода. Он двигался, погружаясь глубоко в нее, потом выскальзывал в медленном, ленивом ритме, словно мог проделывать это всю ночь. Она попыталась открыть глаза, сосредоточиться на нем, на том, как сильно ненавидит его, но не могла. Он поцеловал ей веки и погрузился глубоко-глубоко, а у нее из горла вырвался тихий звук отчаяния.

Та странная, пугающая дрожь снова начала зарождаться в ней, и она попыталась еще раз остановить ее. Но, словно какое-то инородное, враждебное существо, дрожь росла, захватывала ее тело, которое, как она считала, полностью ей подчиняется.

Он просунул ладони ей под ягодицы, прижимая ее к себе еще теснее, проталкиваясь еще глубже.

— Я могу продолжать так всю ночь, — мечтательно прошептал он. — Ты пробуждаешь во мне неукротимую страсть, Рэчел. Я горю с тех пор, как в первый раз увидел тебя, и быстро этот мой пыл охладить не получится. Ты ничего не добьешься, продолжая сопротивляться.

— Я не перестану сопротивляться тебе. — Она с трудом узнала свой голос.

— Я говорю не обо мне. Сопротивляйся мне сколько хочешь. Сейчас же ты борешься с собой. И проиграешь.

— Нет.

— Держись, детка. Эта прогулка изменит твою жизнь.

Он убрал ее ноги себе за спину, и настолько сильной была потрясшая ее дрожь, что ей ничего не оставалось, как отпустить матрац, обвить руками скользкие от испарины плечи и держаться. Холодно не было, было жарко, душно, а она никак не могла перестать дрожать. Хотелось закричать, заплакать, хотелось сделать ему больно, и она сделала, вонзив ногти ему в спину, царапая. Нужно было делать что-то с отчаянием, которого она не узнавала, надо было убежать от него, спрятаться…

— Не сопротивляйся, Рэчел, — снова прошептал он и просунул длинные пальцы между ними, прикасаясь к ней. — Дай это мне, Рэчел. Прекрати бороться. Ну же.

Оно ударило ее с силой взрыва, и она закричала. Он закрыл ей рот своим, выпивая ее крики, но оно не остановилось, это нечто, волна за волной захватывающее ее тело и раскалывающее его на части. Она почувствовала, как он кончил глубоко внутри нее, и это вызвало еще одну серию горячих, яростных, потрясающих тело спазмов. Она не могла дышать, не могла видеть и обмякла на кровати, пылая всем телом.

Он вышел из нее, отстранился в темноте, и на миг показалось, что это могила. Безмолвная, тихая, пугающая.

Вспыхнула, освещая его лицо, зажигалка. Он прикурил сигарету. Она попыталась сосредоточиться на выражении его лица, но глаза ничего не видели. Неудивительно. Все тело отказывалось слушаться. Она попыталась поднять руку, чтобы убрать волосы с лица, но та дрожала так сильно, что пришлось уронить ее на кровать.

Рэчел повернула голову, чтобы посмотреть на него. Он показался ей каким-то странным, отстраненным, почти озадаченным и смотрел на сигарету так, словно та могла ответить на все вопросы.

— Неплохо, — раздумчиво пробормотал он. — Если так хорошо в первый раз, представь, каково будет, когда мы немножко потренируемся.

Ей хотелось прикрыться чем-нибудь, но она не могла пошевелиться. Ничего не могла, только лежать и дрожать.

Люк накинул на нее простыню, нежными руками подоткнул ткань вокруг дрожащего тела.

— Здесь не холодно, — мягко заметил он.

Рэчел не могла ничего сказать, слишком сильно ее трясло.

Он резко затушил сигарету. Лег, обнял, крепко прижимая к себе. Так крепко, что она вдруг почувствовала себя в безопасности.

И расплакалась.

Глава 16

Самодовольный осел, сказал, что не даст ей спать. Да только не учел кое-чего, в том числе и того, что, начав плакать, она не остановится, пока не доведет себя до полного изнеможения.

Плакать она не умела. Очевидно, потому что и практики большой не имела, и презирала это дело не меньше, чем секс. Громко всхлипывала, давилась слезами, хлюпала носом, колотила по кровати. Била его, себя. Он не обращал внимания на ее буйство, просто обхватил крепко и держал, пока она бесновалась и неистовствовала. Ничего членораздельного она не произнесла, что его не удивило. Там, где она оказалась — в горней обители боли, которой так долго избегала, — слова были не нужны.

Так она и уснула, плача. Люк и не представлял, что женщины так могут. Время от времени Рэчел всхлипывала, порывисто вздыхала, вздрагивала, но потом затихала и погружалась в сон. Люк попытался ослабить объятия, но она вскрикнула, и он просто прижался к ней, подложив руку ей под голову и нежно поглаживая мокрое от слез лицо.

Все случилось именно так, как и планировалось. Он уложил ее в постель и заставил испытать оргазм. Низвел до своего уровня, самого примитивного человеческого уровня, и при этом разрушил все ее защитные барьеры.

И теперь ему вдруг перестало казаться, что идея была такая уж замечательная.

Во-первых, он так и не добрался до финиша. Люк привык регулировать уровень возбуждения, к тому же доступных и осмотрительных женщин в пустыне Нью-Мехико не так уж и много. Он научился извлекать максимум удовольствия из каждого совокупления, и порой этого хватало на месяцы.

Но только не в этот раз. Во-первых, он не смог полностью сосредоточиться на собственном удовольствии — отвлекался. В постели с женщиной. Люк обычно думал не головой, но Рэчел Коннери сумела задействовать оба его органа. Хорошо еще, что у него нет сердца, а то она и его бы впутала.

Пожалуй, весь его план по ее развращению оказался ошибочной затеей. Рэчел — женщина сложная, слишком умная — что не на пользу ей самой — и слишком ранимая — что не во благо уже ему. Люк не любил таких женщин. Ему нравились другие — ушлые, бойкие, энергичные, дерзкие, которые берут, что хотят, и оставляют, что им не нужно. Еще ему нравились ласковые и нежные, невинные и беспомощные, которых требуется холить и лелеять.

Рэчел не подходила ни под одно из этих определений. И чем изощреннее и продуманнее становились планы по ее нейтрализации, тем большую власть над ним она, похоже, приобретала. И вот теперь, лежа в его объятиях, обессиленная сексом и слезами, она держала его куда крепче, чем раньше.

Может быть, стоит пожертвовать деньгами Стеллы, только чтобы избавиться от нее, забыть и…

Она вздрогнула во сне и уткнулась лицом ему в плечо. Снаружи все еще неистовствовала буря, о которой он почти забыл. На короткий миг Люк закрыл глаза, представил, как торнадо подхватывает дом, фургон и уносит в никуда. Или, если повезет, в страну Оз.

Да только этому не бывать. Жизнь не дает легких решений, и даже если они окажутся в стране Оз, Стелла тоже будет там в роли злой ведьмы.

Еще один порыв ветра налетел на фургон, и кровать задрожала. Рэчел ничего не заметила, погруженная в глубокий, без сновидений — а может, и с ними? — сон. Бедная малышка Дороти, которая не может найти дорогу домой.

Что до него, то он прекрасно знал свою роль. Не бессердечный Железный Дровосек, он — Волшебник, обманщик, мастер пустых обещаний и цветистой лжи. Он не то, что нужно Рэчел, не то, что нужно кому-либо вообще. И рано или поздно он исчезнет, свободный, ничем не обремененный, чтобы проживать нечестно добытые денежки.

Дождь поутих до мягкого стука по металлической обшивке фургона и уже не лил сплошным потоком. Снаружи парко, мокро. Люк знал, что должен уйти — от нее, от цепких рук и длинных ног, от приглушенных сонных всхлипов и надежд. Но больше всего — от собственной, крепнущей день ото дня привязанности.

Вторая попытка выбраться из объятий закончилась успехом. Рэчел пыталась удержать его, но он высвободился прежде, чем до нее дошло, что происходит, и она со вздохом уткнулась лицом в смятые простыни.

Люк схватил пачку сигарет, застегнул джинсы и вышел под дождь без рубашки, босой, не заботясь о том, что может наткнуться на каких-нибудь болотных тварей. Голодный крокодил менее опасен, чем объятия Рэчел.

Дождь уже превратился в морось, почти в туман. Он смог зажечь сигарету, прикрыв ее ладонями, и зашагал по тропинке, подальше от фургона, который наполовину скрывался старым домом, подальше от места, которое всегда ненавидел.

Пошел туда, куда идти совсем не хотелось.

Сарай обвалился больше десяти лет назад. Люк сам пытался сломать развалюху в тринадцать лет, и Джексон избил его до крови. Тогда сарай был достаточно крепким, но ветер, погода и болото сделали свое дело. Сейчас от него осталась всего лишь куча гнилых досок и балок. Мать повесилась на одной из этих балок, и это он нашел ее. Ему было восемь, и именно тогда он понял, что убьет Джексона Бардела.

Эта старая сука Эстер, бывало, говорила, что его мама будет бродить тут привидением, обитать в старом сарае. Что она никогда не успокоится, потому что совершила такой великий грех. Люк тогда не мог засунуть эти слова старухе в глотку, а теперь ему было все равно. Где бы ни была его мать, она не обитает в этих гниющих развалинах. Мери-Джо в каком-то другом, чудесном месте, он знал точно. Такое место должно где-то быть, как должна быть справедливость хоть для кого-то в его жизни.

Люк с отвращением уставился на промокшую сигарету и отшвырнул ее на кучу гниющих бревен. Она зашипела и погасла. Он утратил вкус к сигаретам — и слава богу. В Санта-Долорес чертовски трудно спрятаться, чтобы покурить тайком.

Люк не знал, долго ли стоял, глядя на старые развалины. Дождь зарядил опять, с новой силой, и теплая завеса воды накрыла его, намочив джинсы и волосы. Он чувствовал, как она бежит по груди, рукам, и ему вдруг захотелось вернуть давно забытое ощущение чистоты.

Дождь заглушал шаги. Вернувшись к фургону, Люк обнаружил, что дверь была открыта, и на секунду испугался, что Рэчел сбежала. А потом увидел ее.

Рэчел не знала, что он наблюдает за ней. Она стояла под дождем, нагая, откинув голову назад, подставив струям лицо, плечи, грудь. Потом подняла руки к грозовому небу, и словно в ответ на ее мольбу хляби разверзлись и залили их обоих.

Может быть, ощутив его взгляд, Рэчел повернулась и уставилась на него сквозь пелену дождя. В ее глазах он увидел и понимание, и желание.

Он пробежал через поляну, подхватил ее на руки, прижал к стенке фургона и впился поцелуем в ее губы — жадно, ненасытно, с той страстью, в которой сплавлены и любовь, и ненависть. Она обняла его за шею, а когда он расстегнул джинсы, спеша выпустить восставшую плоть, обхватила ногами и с готовностью приняла в себя, прижимаясь спиной к холодной мокрой обшивке.

Ему даже не пришлось стараться — оргазм накрыл ее в считаные секунды, и она вцепилась в него с хриплым вскриком изумления и отчаяния. Мыслей не было. Он знал только, что хочет ее. Им овладело вожделение, начисто стершее все прочие желания и устремления. Во всем мире остались только два тела, его и ее, только толчки, горячечные погружения в тесную, жаркую глубину, ее мокрые от дождя груди, прижимавшиеся к его груди, ее губы, плененные его ртом, ее ноги, крепко замкнувшиеся у него за спиной. Он хотел, чтобы это продолжалось бесконечно. Слова и мысли были лишними; он лишь хотел брать ее — по-всякому, всеми мыслимыми и немыслимыми способами, овладевать ею сзади, изливаться ей в рот и делать это снова и снова, опять и опять.

Она вскрикнула еще раз, когда ее потрясла вторая волна оргазма, и он не мог больше сдерживаться, не мог не ответить на страстный призыв ее тела и души. Уступив, он выстрелил в пульсирующую, жаркую, требовательную и ненасытную бездну, успев с опозданием подумать, что совершил самую большую в своей жизни ошибку.

Ноги не держали Рэчел, и Люку пришлось придерживать ее, прислонив к металлической стенке фургона, и ждать, пока она не придет в себя. Он понимал, что она чувствует. У него тоже дрожали ноги, и виной тому было вовсе не физическое истощение, а секс.

Рэчел закрыла глаза и прислонилась к трейлеру, подставив лицо дождю. В этот раз она по крайней мере не плакала. Возможно, слез просто не осталось после той истерики в фургоне. Он подождал, пока Рэчел придет в себя, потом натянул и решительно застегнул джинсы — хватит.

— Полезай в фургон и оденься. — Голос его прозвучал ровно и почти спокойно. — Простудишься насмерть.

Она открыла глаза и посмотрела на него.

— Мне не холодно.

— Оденься, черт побери, — прорычал он. — Или становись на четвереньки в грязь, и мы попробуем еще и так.

Рэчел захлопнула за собой дверцу. Люк снова потянулся за сигаретами, но они безнадежно смялись и промокли, а кроме того, ему уже и не хотелось курить. Выругавшись вполголоса, он швырнул пачку в кусты и потер спину. Кожа саднила. Пальцы нащупали свежие царапины. Царапины от ногтей. Люк кисло усмехнулся.

Он дал ей пять минут и лишь затем открыл дверцу фургона. Она сидела на переднем сиденье, уже в майке, ненужном лифчике и джинсах. Он устроился рядом, повернулся, чтобы опустить стекло, и вдруг услышал, как она охнула.

Люк оглянулся.

— Что такое?

— Что у тебя со спиной?

Боже, святая простота!

— Это твоих рук дело, детка.

— О, — потрясенно выдавила Рэчел.

— Не волнуйся, — успокоил ее Люк, — мне даже нравится. — Он повернул ключ зажигания. — Так куда тебя доставить?

— А у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда. Могу отвезти к твоей машине. Ты даже можешь забежать к Эстер и рассказать ей, что я с тобой сотворил, и, бьюсь об заклад, она пристрелит меня прежде, чем мне удастся унести ноги. Конечно, будет грандиозный скандал, но, если не считать того, что все узнают, как ты занималась со мной сексом на болоте, ничего страшного не случится, а скандал ты переживешь. Другое дело, что я не переживу, но тебе ведь того и нужно, разве не так?

— Но мамины деньги я ведь не верну.

Люк усмехнулся.

— Что верно, то верно. Это хорошо, что ты понимаешь свои приоритеты. Деньги куда важнее, чем моя голова на блюде.

— Может быть.

— Или я могу отвезти тебя в Мобил и посадить на самолет.

— Ты забыл, что у меня машина. С кошельком и кредитками.

— О ней может позаботиться Колтрейн.

— Я предпочла бы сделать все сама.

— Есть еще вариант — ты можешь поехать со мной.

— Куда?

— В соседний городок в тридцати милях отсюда. Там большой, уютный мотель с большими кроватями и порнушками по телевизору. Я мог бы продолжить твое сексуальное образование. — Люк взглянул на нее исподтишка, ожидая приступа возмущения.

Он недооценил ее.

— Нет, благодарю, — отозвалась Рэчел с аристократическим высокомерием, прямо как ее сексуально озабоченная мамаша. — Думаю, я узнала достаточно для одного дня.

Он пожал плечами.

— Дело твое. В любое время, как только возникнет желание поэкспериментировать…

— Я приеду в Санта-Долорес и спрошу тебя, — любезно закончила она.

— Не сомневаюсь, — пробормотал он. А что, было бы забавно посмотреть, как поведут себя Старейшины. Кальвина бы точно удар хватил.

Грязная дорога состояла, казалось, исключительно из залитых водой ямок и рытвин. Люк ехал осторожно, хотя его так и подмывало вдавить ногу в педаль газа. Или тормоза. В мглистом послегрозовом свете Рэчел выглядела бледной и изможденной. Дождь смыл слезы с лица, и ей как-то удалось привести волосы в некое подобие порядка. Если б не впечатляющий любовный укус у горла, никто бы и не догадался, чем она только что занималась.

Она, конечно, придет в ужас, когда увидит это. Сейчас у нее просто нет сил, чтобы ненавидеть его, но ненависть скоро вернется. Возможно, он отпугнул ее навсегда. Но, судя по тому, как «везет» ему в последнее время, скорее стоит ожидать неприятностей.

Они были уже на окраине города, проезжали мимо старого кладбища. Люк машинально бросил взгляд на могилу матери, но останавливаться не стал.

— Ты вчера положила цветы…

Она не ответила, да он и не ждал. И не спросил, почему она не положила цветов Джексону. Ей и так, без его лживых историй, все ясно и понятно.

— Высади меня здесь, — сказала вдруг Рэчел. Они были в квартале от старого дома Эстер, и даже на расстоянии он ощущал сырой, безжизненный воздух отдраенных до блеска коридоров.

— Почему?

— Мне неприятен вид крови.

— Не хочешь, чтобы она убила меня?

— Не хочу этого видеть.

— Осторожнее, Рэчел, не то я начну думать, что у тебя ко мне чувства.

Она взглянула на него — глаза спокойные, рот припухший от поцелуев.

— О, у меня есть к тебе чувства, Люк Бардел, не сомневайся.

— Но ты считаешь хладнокровное убийство грехом? — предположил он.

Она покачала головой.

— Нет. Просто проявлением дурного вкуса.

Ей удалось и удивить, и рассмешить его.

— Постараюсь не упасть так низко. Твоя мать была бы в ужасе.

Люк остановил фургон. От него не укрылось, каким непроницаемым сделалось вдруг ее лицо.

— Возможно, для нее это не стало бы таким уж большим сюрпризом, — сказала Рэчел и выскользнула из кабины прежде, чем он успел остановить ее.

Он бы, наверно, даже пошел за ней, но Эстер уже стояла у двери и, щурясь, оглядывала улицу. Как хорошо, что она близорука и слишком тщеславна, чтобы носить очки. Пожалуй, он мог бы все-таки проводить Рэчел до двери.

И что, черт подери, она хотела этим сказать? Стелла умерла от рака, пожиравшего ее тело, как пожар пожирает лес. Он уже не помнил, просила ли она в самом конце о помощи. Вряд ли — каких-то страшных болей она не испытывала, а силы воли ей было не занимать. Нет, Стелла не стала бы сокращать свое пребывание на этом свете. Ни на минуту.

Почему же Рэчел думает, что тут есть что-то еще? Может, потому что так ей легче считать его способным на все мерзавцем? Или кто-то подпитывал ее сомнения ложью, распаляя ее гнев и недоверие?

Но кто?

Эстер она слушать бы не стала — слишком умна для этого. А в Санта-Долорес все боготворят его прямо-таки до тошноты. За исключением, быть может, Кэтрин Биддл. Но та, хотя и умеряет свое обожание освежающим цинизмом, предана ему так же, как и остальные.

Должно быть, все дело в больной фантазии Рэчел. Ей так хотелось вернуть мать и сделать из него злодея. Следующие несколько дней ей придется нелегко, надо будет смириться с тем фактом, что он уложил ее в постель и ей это понравилось. Если повезет, в Санта-Долорес она больше не сунется. Именно на это Люк и надеялся, это планировал. Он подарит ей бесподобный секс, которого она вполне заслужила, и наконец-то вынудит оставить его в покое и в ужасе вернуться в свой безопасный, целомудренный мирок.

Но что-то подсказывало: так не будет. Глядя, как она идет по аккуратным, чистеньким тротуарам Коффинз-Гроув, он понимал, что бой окончен. Но война отнюдь не выиграна.

Фургон был великоват для разворота на узких жилых улицах, но ему было плевать. Люк заехал на тротуар, опрокинув в канаву урну, и, дав газу, понесся так, будто за ним гнались черти. Видеть Рэчел и Эстер вместе у него не было ни малейшего желания. И одну Рэчел тоже.

Нет, нет и нет.

Пока он не разберется в себе.

Пока не вытравит из себя это проклятое желание быть с ней.

Пока ад не замерзнет.

Старуха ждала ее у входа. Машина стояла в конце подъездной дорожки, там же, где и накануне. Ключ в замке, сумочка лежала на пассажирском сиденье спереди, чемодан сзади. Дверцы не заперты.

И встречала ее не только Эстер. По дорожке вразвалку шел мэр Лерой Пелтнер; в мятом белом костюме, с внушительным животом, он направлялся прямиком к ней.

Прыгнуть в машину и сбежать от них? Трусиха, отругала она себя. Если ты не в своей тарелке под их цепкими взглядами, если чувствуешь себя голым манекеном в витрине, это еще не значит, что надо забыть, зачем ты приехала сюда.

— Добрый день, мисс Рэчел, — поздоровался мэр.

— Здравствуйте, мистер Пелтнер. — Она не убрала руку с дверной ручки, готовая к действиям.

— Лерой, — поправил он ее, утирая лоб помятым белым платком. — Ничего себе была гроза, а? Надеюсь, вы в нее не попали. Мы, местные, люди привычные, но северная девушка вроде вас могла угодить в беду.

Именно туда она и угодила в старом дома Бардела. В худшую из всех бед, с какими ей приходилось сталкиваться за все свои двадцать девять лет.

— Со мной все в порядке.

— Колтрейн сказал, что нашел вашу машину брошенной возле старого дома Бардела, а вас нигде не было видно.

— Он плохо смотрел.

— Черт, вам ведь не пришлось идти оттуда пешком, нет? — Он взглянул на ее мокрые волосы и сухую одежду.

— Меня подвезли.

— Кто подвез, милая?

Она посмотрела на него.

— Один добрый человек в большом черном фургоне.

— Добрый, как же. Я извелся от беспокойства за вас.

Лжет, это ясно как день. Он знает, где она была, как знает и Колтрейн. Возможно, даже знает, что она делала. Лицо вспыхнуло, но выражение лица осталось спокойным и невинным.

— Вы собирались рассказать мне про Люка Бардела, — напомнила ему Рэчел, прислонившись к своей блестящей от дождя машине. Даже несмотря на выглянувшее солнце, капли воды густо покрывали капот и просачивались сквозь одежду. Но ей было все равно.

Лерой заморгал.

— Да? Понятия не имею, о чем я собирался рассказывать, мисс. Мы гордимся уроженцем нашего города. Он — неопровержимое доказательство того, что у всех нас есть надежда на спасение.

— А от чего его нужно спасать, Лерой?

— Все мы грешники, Рэчел, — невозмутимо отозвался он.

— Что там происходит? — прокричала Эстер, близоруко вглядываясь в них.

— Мне надо успеть на самолет, — сказала Рэчел, открывая дверцу машины. — С вашего позволения, мэр…

Он воззрился на нее, явно разрываясь между радостью и требованиями вежливости.

— Уверены, что не хотите остаться еще на денек-другой? — Продиктованный учтивостью, вопрос прозвучал без особого энтузиазма.

— Думаю, Люк добился всего, чего хотел, — бросила она, усаживаясь на водительское сиденье. — Спросите у него, если не уверены, стоит ли меня отпускать.

— Понятия не имею, о чем вы толкуете, милая, — запротестовал он, потея пуще прежнего.

— На самом деле не знаете вы никаких темных тайн, верно? Просто пытались отвлечь меня, чтобы я ничего не разузнала.

— Разузнавать-то нечего. Городок у нас честный, богобоязненный, — напыжился Лерой.

— А Эстер знает, что Люк на самом деле ваш закадычный дружок? Держу пари, она, не задумываясь, пристрелила бы и вас, и шерифа Колтрейна, если б узнала, что вы в сговоре с дьяволом.

Лерой побледнел и скривился.

— Вы перегрелись на солнце…

— Так ведь был дождь, — напомнила она. — Подумайте о своих грехах, Лерой. И берегитесь Эстер. — С этими словами и под одобрительный визг тормозов Рэчел и умчалась из честного и богобоязненного городка.

Глава 17

Было поздно, и он устал как собака. Но мысли снова и снова возвращались к ней: как она смотрела, как пахла, как всхлипывала во сне, когда плакала, как кричала на пике оргазма, расцарапывая ему спину, словно дикая кошка.

Люк был почти готов убраться к чертовой матери из Коффинз-Гроув, на этот раз навсегда. С Лероем и Колтрейном он договорился. Они готовы забыть, что вообще знали его, готовы заявить, что не видели его уже два десятка лет. Что еще нужно?

Наверное, если разобраться, он все же склонен к прощению. Возможно, это игра в мессию так его размягчила. Он никогда не был мягкосердечным, никогда не думал ни о ком, кроме себя.

В Коффинз-Гроув очень мало тех, кому не наплевать на него. Большинство знали про Джексона Бардела, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь попавшему в беду парнишке. Он был швалью, ребенком без матери, который грубил взрослым, тащил все, что плохо лежит, и заслуживал колотушек, которые и получал.

Колтрейн присматривал за ним. Как и душка Лорин, которая познакомила его с радостями секса, когда ему не исполнилось и пятнадцати. Были и некоторые другие, кто проявлял сочувствие, кто пытался что-то сделать, но, по большей части, и они только заламывали руки и удрученно качали головами.

Что ж, он оставляет треклятый городишко, изрядно пополнив его бюджет — чтобы не задирали налоги и чтобы люди вроде Лорин жили как у Христа за пазухой и ни в чем не знали нужды.

Ну, прямо благодетель, подумал Люк с кислой улыбкой. Благодаря ему даже этот старый проказник, Лерой Пелтнер, катается как сыр в масле, хотя именно он хотел отправить Люка в колонию для несовершеннолетних после того, как его поймали на краже сигарет в магазине Пелтнера. «По нему так и так тюрьма плачет, — всегда говорил Лерой, — раньше или позже, какая разница?»

Лишь один человек в Коффинз-Гроув ничего не выгадал от нечестно добытых Люком доходов. Одна злобная старуха, которая не получила ни шиша.

Он любил, чтобы деньгами было удобно распоряжаться, и держал их на разных банковских счетах в Швейцарии, в ценных бумагах на предъявителя, в потайных местах неподалеку от «Фонда Бытия». Свой тайничок — регулярно, кстати, пополняемый — был только у Кальвина, единственного, кому он доверял, и Люк считал, что должен ему.

Эстер Блессинг он тоже кое-что задолжал. Она похоронила троих мужей, и все они, наверное, испытали огромное облегчение, избавившись от нее. Гарри Блессинг был хозяином местной скобяной лавки, и поговаривали, что он любит разглядывать снимки голых детишек, поэтому, по мнению Люка, эти двое стоили друг друга. Он был еще жив, когда Люк вернулся в Коффинз-Гроув в первый раз и шутки ради припрятал две тысячи долларов в ценных бумагах на предъявителя под фундаментом старого дома Эстер Блессинг.

Учитывая маниакальную страсть старухи к уборке, действовать приходилось осторожно. Но за прошедшие годы, в те разы, когда он тайно наезжал в город, клад оставался нетронутым, и каждый год он добавлял к начальной сумме еще немного.

Деньги были на месте и теперь, когда он пришел за ними. В темноте грохотал телевизора, но, к его удивлению, хозяйка, похоже, смотрела новости. Прежде интересы Эстер не шли дальше игровых шоу — разве что где-то обещали большое кровопролитие.

Освещение тоже было какое-то странное. Внизу все темным-темно, хотя старуха всегда оставляла свет включенным. В спальне свет горел, а в ванной нет.

Люк до сих пор ненавидел Эстер с какой-то детской страстью, которую так и не перерос. Больше из-за того, как она обращалась с его матерью, чем из-за страданий, выпавших на его собственную долю. С этой своей ненавистью он не делал ничего, боясь, что поддастся ярости и не сможет остановиться, а мысль о том, чтобы придушить старуху, ему претила. В глубине души Люк знал, что рано или поздно так оно и будет — как бы он ни противился этому.

Пока же он просто стремился избегать ситуаций, когда искушение будет слишком велико.

Но дом сегодня был какой-то странный. Обычно Эстер постоянно слонялась туда-сюда по ночам, но сейчас ее не было видно ни в одном из окон.

Проникнуть в дом тем же, что и накануне, путем не составило труда. Люк бесшумно проходил через комнаты, где Эстер щипала его, била по лицу, порола, стараясь не обращать внимания на побежавшую между лопаток струйку холодного пота.

Он увидел ее на огромной старой кровати — Эстер лежала, опираясь на гору подушек. Люк уже собирался исчезнуть, снова раствориться в темноте, когда кое-что поразило его. Полная тишина, ни звука.

Он шагнул в дверь, и она не повернула головы. Старуха лежала лицом к телевизору, ее засаленные седые волосы торчали во все стороны. На секунду ему показалось, что она мертва, но впалая грудь подымалась и опадала, скрюченные, похожие на когти, пальцы сжимались и разжимались. Значит, еще жива.

И тогда он вошел в комнату. Не таясь. Она не пошевелилась, но глаза потемнели от безмолвного бешенства. Должно быть, ее парализовало. Жизнь вытекала из нее у него на глазах.

— Что такое, Эстер? Не рада видеть своего давно пропавшего внука?

Губы шевельнулись, но лишь беззвучно.

— Ну да ничего, — продолжал Люк. — Между нами ведь и не было любви, верно? Я питал надежду, что сумею как-то отомстить, но, похоже, судьба позаботилась об этом вместо меня. Даже если ты очухаешься от этого удара, рано или поздно тебя поразит другой, от которого ты уж точно окочуришься. Ты покойница, Эстер. И ни черта не можешь с этим поделать.

Старуха не могла пошевелиться. Только буравила его полным ненависти взглядом.

— Последние двадцать лет ты всем рассказывала, что я убил твоего драгоценного Джексона, но никогда не могла этого доказать. И никогда не была до конца уверена, не так ли, бабушка? — с издевкой спросил он, приближаясь к кровати. — И знаешь что? Твой сукин сын — и я говорю это в буквальном смысле — в тот день пытался вышибить себе мозги. Когда я вошел, дуло ружья было у него во рту. Так набрался, что не соображал, что делает. Я даже собирался посмотреть, как он разбрызгает мозги по всему дому.

Но потом он увидел меня. И, должно быть, решил прихватить с собой, потому что начал прицеливаться. И я понял, что если что-нибудь быстро не сделаю, то на обои брызнут мои мозги. А я не хотел умирать, представляешь? Бог знает почему, но мне всегда хотелось жить. Поэтому я схватил ружье и просто пристрелил ублюдка. Как ты и думала.

Сморщенный рот Эстер шевелился в бессильном бешенстве, но двигаться она не могла, и только рука еще сжималась конвульсивно.

— И вот что я тебе скажу. Передай от меня привет Джексону, когда встретишься с ним в преисподней. Теперь уже скоро.

Покидая этот дом смерти с лежащей в нем старухой, Люк вроде бы должен был испытывать облегчение. Но он почему-то чувствовал себя дерьмом. Он не закончил то, зачем приехал. Да, сделать удалось даже больше, чем он мог надеяться: заполучил Рэчел Коннери, забрал свой денежный запас, свел счеты со старой каргой, которая до сих пор являлась к нему в кошмарах.

Но осталось еще одно дело.

Ночь. Самолет застрял на взлетно-посадочной полосе в Мобиле, ожидая, когда поднимется туман. Рэчел смотрела в окно, наблюдая за стекающими по стеклу дождевыми каплями и не замечая отражающийся в нем собственный пустой взгляд. Мысли вертелись вокруг одного: она могла забеременеть. Или заразиться СПИДом.

Она не была уверена, какую напасть предпочла бы, будь такая возможность. Если у Люка Бардела СПИД, значит, он обречен вместе с ней, и смерть — малая цена за подходящую месть. Если дойдет до этого.

Но умирать не хотелось. Подростком она пыталась покончить с собой, но без особого успеха. Всегда выпивала столько таблеток, чтобы ее вырвало, резала себя бритвой лишь настолько, чтобы было больно. Если не присматриваться специально, то и не заметишь тонких беловатых шрамиков, пересекающих запястья. А она не подпускала никого настолько близко, чтобы присмотреться.

Рэчел не знала точно, когда ее оставило желание покончить с собой. Заметила она это не сразу. Когда все становилось совсем уж плохо, она всегда могла пофантазировать о своей смерти, и реальный мир растворялся в относительной незначительности.

Но мало-помалу это прошло. Самоубийство перестало представляться выходом, пришло понимание того, что надо разгребать кашу, которую сама же и заварила.

За одним — другое. Прежде она предпочитала обвинять других, особенно свою семью, за то, что все в ее жизни пошло наперекосяк, но потом, хотя и относительно недавно, эта привычка тоже исчезла. Она пришла к неприятному, неприемлемому заключению, что сама в ответе за свою жизнь. Стелла умерла. Как и прошлое.

И все равно, размышляла Рэчел, лучше уж умереть, чем забеременеть. Чем носить ублюдка Люка Бардела.

Ей не нужны дети. Им слишком легко причинить боль, их легко обидеть, и она просто не переживет, если с ее ребенком случится что-то такое. Если будет ребенок, она не сможет сделать ничего, чтобы защитить его, сможет только любить. А этого недостаточно.

Или достаточно?

Рэчел не помнила, когда у нее в последний раз были месячные — это неудобство, на которое она как-то мало обращала внимания. Может, две недели назад, а может, и больше. Разумеется, она не принимала никаких противозачаточных таблеток. Зачем их принимать, когда она не собиралась заниматься сексом — никогда и ни с кем.

Вот тебе и не собиралась. Нет, об этом лучше не думать. Не думать о том, как лежала под ним на твердом матрасе, как прижималась к нему. Плакала.

Впрочем, если поразмыслить, возможно, смерть, в конце концов, не такая уж плохая идея. По крайней мере, тогда ей не пришлось бы жить с удручающим воспоминанием о своей капитуляции.

А ведь по-другому случившееся и не назовешь. Именно этого он и хотел. Не заниматься с ней сексом, но добить ее, показать, насколько беспомощна она против таких, как он.

Что ж, у него отлично все получилось. Она до сих пор, даже не особенно стараясь, чувствовала тяжесть его залитого дождем, скользкого от испарины тела на своем. Чувствовала твердый металл обшивки фургона, в который он вминал ее. Чувствовала слабый трепет, пробегавший по телу при мысли о том, что будет дальше.

Люди не беременеют всего лишь после одной ночи. Или дня. Она напрашивается на неприятности, когда их и без того выше крыши. Если только чертов самолет поднимется с взлетной полосы и унесет ее из этого богом забытого штата, все будет хорошо. Поскорее бы прочь, куда-нибудь, где холодно.

В Алабаме слишком жарко и сыро. В Нью-Мехико слишком жарко и сухо. Ей хочется снега, хочется закутаться в свитера и одеяла, как в защитную броню.

Но для этого уже поздновато. Все равно что запирать дверь конюшни, когда лошадь увели. Что от Люка Бардела нужно ждать беды, она поняла, когда только впервые увидела его, и если б ее обычная защитная реакция сработала, то держалась бы от него подальше. Сосредоточилась бы на собственной безопасности, и к черту месть и деньги.

Но она сглупила. Позволила гневу, горю и анонимному письму толкнуть ее на безрассудство, забыть все, что она всегда так отчаянно старалась защищать. И вот результат — жизнь развалилась и лежит в руинах.

Пока еще она не знала точно, что будет делать. Надо найти какое-нибудь место, посмотреть, можно ли зализать раны. Собрать по камешку ту стену, за которой пряталась от мира, и попытаться минимизировать причиненный Люком Барделом ущерб.

Потом, успокоившись, придя в себя, накопив сил, она составит список. План. Решит, чего хочет от мессии из «Фонда Бытия» — денег ли, мести или просто разоблачения его как ловкого мошенника. И пойдет к намеченной цели, не отвлекаясь больше ни на что.

В конце концов, что такого уж плохого случилось? Ну, занималась она с ним сексом. Дважды. Ну, не было ей ни больно, ни противно. Но это еще ни о чем не говорит.

Ладно, все сложнее. Ему удалось добиться от нее реакции, которой она и сама от себя не ожидала. Мало того, она снова жаждет этих ощущений, а тот, кто чего-то хочет, всегда уязвим.

Но, в конечном итоге, возможно, это пойдет ей на пользу. Возможно, рано или поздно она найдет порядочного, любящего мужчину, который станет ее партнером. И заживет сказочной жизнью в белом домике с аккуратным заборчиком, двумя-тремя детьми и мини-вэном.

Да только это из разряда чудес.

Она не хочет жить в пригороде, и уж точно ей не нужен мужчина. Несмотря на все попытки Люка убедить ее в обратном.

Ему просто удалось добиться нормальной физиологической реакции, которой она не испытывала прежде. Она может научиться доставлять себе это удовольствие сама — большинство женщин так и поступают. Это вполне естественно, и не из-за чего делать из мухи слона. Люк привык манипулировать людьми эмоционально, физически, сексуально. Ей следовало сообразить, насколько он может быть опасен.

Теперь она знает. И не приблизится к нему до тех пор, пока не будет полностью неуязвима, пока не закалится против его коварного обаяния. Он, вероятно, думает, что отпугнул ее навсегда. Надеется, что так и есть. Невелика цена за двенадцать миллионов долларов — полдня навязанного секса с разгневанной женщиной.

Но он ошибается, если думает, что так легко победил. Война еще далеко не окончена. Она вернется более сильной, чем прежде. И одержит победу.

До нее вдруг дошло, что самолет начал двигаться, покатил по взлетной полосе. Она стиснула подлокотники и закрыла глаза, испустив тихий вздох облегчения. Прощай, Алабама. И все, что здесь случилось.

Рэчел вдруг поймала себя на том, что больше всего на свете ей хочется есть.

Люк Бардел, спаситель мира, блудный сын Коффинз-Гроув, штат Алабама, прислонился к боку старенького фургона и смотрел не отрываясь на старый дом. Дымил сигаретами, хотя на самом деле и не хотел курить. В одном ему с его поганой жизнью повезло — он не раб привычек. Может выкурить целую пачку сигарет в один день, а на следующий даже и не вспомнить про них. Может глушить виски неделями, а потом спокойно перейти на минералку. Может трахать все, что попадает в поле зрения, а потом воздерживаться долго и без малейшего напряжения.

За исключением разве что Рэчел Коннери. Он уже скучает по ней. Хочет ее. Жаждет, что чертовски глупо, учитывая ее неопытность в постели. Он думал, что довести ее до оргазма будет достаточным триумфом. Теперь ему хотелось большего. Хотелось посмотреть, можно ли пробудить в ней желание заняться с ним любовью. Желание взлететь на вершину и, быть может, помочь ему подняться туда же… например, губками.

Он с приглушенным проклятьем оттолкнулся от фургона. Если из отпущенного Создателем везения у него еще что-то осталось, то она уже далеко, и он больше никогда ее не увидит. И это, пожалуй, лучшее для них обоих.

На ладонях еще остался ее запах. Он все еще чувствовал жаркое кольцо ее рук, слышал ее сдавленный крик — крик наслаждения и отчаяния. Черт, он, вероятно, испортил ей жизнь больше, чем она ему. Она думала, что знает себя. А он показал ей, что ничего она не знает.

И все-таки Рэчел — потрясающая женщина, ничего не скажешь. Всякий раз, когда он думал, что взял верх, она возвращалась с новым оружием. Глупо надеяться, что она остановится теперь только потому, что он переспал с ней.

Возле задней двери стояла пара канистр с бензином — он поставил их там несколько дней назад. Сгущались сумерки, и москиты совсем озверели. Он взял канистры и пошел по дому, на ходу выплескивая бензин.

Плеснул в своей старой комнате, где, бывало, прятался под кроватью, когда Джексон приходил искать его. Поплескал и в спальне Джексона, где старик пьяно храпел рядом со своей хрупкой, перепуганной молодой женой.

Люк щедро полил кровавое пятно на полу гостиной и как будто снова увидел тело Джексона, куски мозга и костей на стене. От него воняло — мочевой пузырь и кишечник непроизвольно опустошились сразу после смерти, а Люк стоял как истукан, уставившись на человека, которого ненавидел всей душой. Человека, которого ненавидит до сих пор.

Он бросил пустые канистры и вернулся к фургону, напевая под нос старую песенку, которой его научила мать, — «Как это здорово».

Мотор завелся с полуоборота. О фургоне в его отсутствие заботился Колтрейн. Все еще напевая, Люк включил сцепление и надавил на педаль газа.

Машина врезалась в фасад дома, пробила его, сломала одну из пустых оконных рам, обрушила ветхие стены и в конце концов уперлась в печную трубу. Люк посидел с минуту, оглушенный, потом выбрался из кабины. Хватит. Конец.

— Как это здорово, когда есть тот, кто защитит всегда, — тихо пропел он, пробираясь через обломки старого дома. Остановился возле поломанной двери, оглянулся. — Кто будет верно, день за днем, тебе опорой и щитом. — Он полез в карман, вытащил помятую пачку сигарет и старенькую зажигалку, которая когда-то принадлежала одному старому-старому другу.

Люк зажег сигарету, глубоко затянулся и устремил взгляд на темный дом. А потом бросил зажигалку внутрь.

В глубине души он надеялся, что вспыхнет мгновенно. Но огонь вначале едва тлел, потом, словно спохватившись, побежал по следам разлитого бензина. Дом взорвался только тогда, когда Люк прошел уже почти полмили по дороге.

Он тогда пел уже третий куплет песенки, слова которой навек запечатлелись в памяти. Москиты не трогали, и солнце низко висело над горизонтом. Он уходил прочь от Коффинз-Гроув, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Возможно, теперь он сможет успокоиться. Теперь, когда дом Джексона горит в геенне огненной, где уже, без сомнения, пребывает и сам Джексон. Отправленный туда руками «любящего» пасынка.

— Кто будет верно, день за днем, тебе опорой и щитом, — пел он вслух, и гул москитов вторил ему.