Благочестивые размышления. (Об аде и рае, бесах и ангелах, грешниках и праведниках, и о путях ко спасению).

Языческие боги оставались бесами для христиан и триста лет тому назад. Так в житии Диодора (или Демьяна) Юрьегорского (первое дополнение к житиям. стр. 432) рассказывается о препятствиях, которые чинились бесами при постройке церкви на Юрьевой горе: «В прежнее время здесь было языческое кладбище, ложным богам приносились жертвы, и место это было нечисто. Когда начали строить храм, гора тряслась, слышны были в ней крики. Плотники испугались и хотели оставить работу. Тогда святой совершил па горе молебное пение, окропил место святою водою, и бесы с шумом и криком бежали в Юрьево озеро, а потом исчезли в лесу».

Очень близкий к этому рассказ имеется в житии Николая Мирликийского (см. выше, стр. 19—20).

Стефан Пермский, вводивший христианство «среди пермян», главным образом зырян (четырнадцатый век), говорил обращаемым, что «единый христианский бог лучше многих языческих, потому что они — не боги, но бесы, сверженные с неба в бездну и прельщающие безумных людей в бездушных идолах. Они не только не помогают людям, но, напротив, вредят и всегда стремятся делать злое; будучи злыми, немилосердными, гневными, полными ярости, завистливыми ненавистниками, они готовы были бы тотчас истребить род человеческий, если бы их не связывала и не удерживала сила божия» («Жития», апрель, стр. 441).

Иногда даже высокие сановники христианской церкви не без некоторой тревоги шли на борьбу с бесами, каковыми для них являлись языческие боги. Так, в житии александрийского епископа Кирилла, жившего в пятом веке («Жития», книга десятая. Стр. 156—7), рассказывается, что близ Александрии находилось место Мафунин, в котором было капище, т.е. языческий храм или часовня, «служившее обиталищем демонов». «Место это внушало всем ужас и еще патриарх Феофил хотел очистить его от бесов и освятить для славословия божия. Но отвлекаемый другими заботами, он не успел привести своего намерения в исполнение. Святый Кирилл, восприяв после Феофила александрийскую кафедру, решил исполнить желание своего дяди и предшественника и усердно молился богу, да подаст он ему помощь свыше и силу для одоления и изгнания из Мафунина нечистых духов».

Любопытно, что Кирилл, подобно Николаю Мирликийскому, получил епископское место тоже от дядюшки.

Но для борьбы с языческими богами собственных сил Кирилла было недостаточно. Кириллу «явился в видении ангел господень, повелевая ему перенести в Мафунин честные мощи мучеников Кира и Иоанна, чтобы прогнать оттуда силу бесовскую». Кирилл принес в Мафунин мощи святых и устроил там во имя их церковь. «Нечистые духи немедленно были изгнаны оттуда, и место то стало источником исцелений от мощей мучеников».

Таким образом языческие боги были вытеснены из этого места христианскими богами, и место, некогда священное для язычников, сохранило свою святость и для христиан. Это — обычное явление при смене религий: религиозные центры остаются прежние, они по-прежнему столицы богов, — но низвергнутые боги объявляются злыми, дьяволами, ложными богами, а их торжествующие победители - добрыми, истинными богами.

Таким образом христианство не отрицает существования языческих богов, изображаемых идолами. Борьба против язычества является для него борьбой христианских богов против бесов, дьяволов, демонов.

II

Гонимые и посрамляемые христианскими праведниками боги, разумеется, всеми силами стараются мстить им и наводить их самих и их паству на путь погибели.

Можно было бы написать огромную книгу — или даже несколько больших книг — об искушениях, которыми во время своей земной жизни подвергались крупные и мелкие боги христианской церкви, именуемые святыми. Но при кажущемся разнообразии все сказания об искушениях очень однообразны.

Праведник, озабоченно и даже трусливо оберегая свою праведность, которая является проходным свидетельством в рай, бежит от общества, от «мира» — иногда после того, как он пресытился богатством, роскошью и пороками упадочных, разлагающихся слоев этого общества. И вот бес приходит к ному и рисует картины жизни этого общества, одну другой ярче, одну другой соблазнительнее. И чем отчаяннее старается праведник заглушить воспоминания о покинутой им жизни, тем соблазнительнее картины, которые рисует перед ним память о прошлом, Всё это, конечно, делает дьявол, который хочет подчинить своей власти уже почти окончательно спасшуюся христианскую душу.

Золото как предмет, на которое можно купить все наслаждения, часто предлагается бесами в неограниченном количестве. Но большинство праведников достаточно быстро и успешно справляется с этим соблазном.

Мысль о яствах и питиях тоже часто тревожит людей, вся пища которых состоит из небольшого куска черствого хлеба, да и то не каждый день, и из дикорастущих растений. Но на этом дьяволам не удавалось уловить ни одного праведника, — вероятно, потому, что жития рассказывают только о спасшихся, о праведниках, и ничего не говорят о совращенных бесами.

Обольстительная женщина — вот где истинная опасность для умерщвляющих свою плоть. Современный человек положительно не может представить себе, как можно было ухлопывать столько сил на подавление естественной потребности. Изменить своей природе праведники не в состоянии, и потому эта потребность снова и снова заявляла о себе: в знойных сновидениях, в бреду наяву, в постоянных помышлениях об одном и том же, — о соблазнительной женщине, о сотнях и тысячах соблазнительных женщин и о сладости греха с ними. Спасающийся старается не говорить с женщинами, отвращает от них свои взоры. От них он больше, чем от какого-либо другого соблазна, бежит в пустыню, становится отшельником (анахоретом), пещерником, столпником.

Но можно уйти от живой женщины, — нельзя уйти от женщин грез, сновидений, больного, лихорадочно распаленного бреда. Эти женщины идут за спасающимся в его уединение. Это значит, что бесы преследуют, искушают его, делают на него повторные приступы.

Почти спасшийся человек, с отчаянием видя, что достигнутый рай уходит от него, с удвоенной силой начинает смирять диавола, — изнурять своё греховное тело. Он ничего не ест и не пьет многими сутками, боится заснуть, потому что во сне он совершенно беспомощен перед бесовскими кознями, день и ночь проводит в коленопреклоненной молитве, надевает на себя тяжелые железные цепи, усталый, на минуту ложится на голый камень и камень же кладет вместо изголовья. Все тщетно! Чем больше слабеет тело, тем неудержимее, необузданнее работает воображение, тем меньше сил справиться с ним. Близится торжество дьявола!

Жития повествуют о тех праведниках, которым в конце концов удалось спастись от соблазнов. Но они, понятно, ни словом не упоминают о тех тысячах спасавшихся, которые «пали» в непосильной для них борьбе с дьяволом. Да, впрочем, быт монастырей и жизнь высшего духовенства достаточно красноречиво говорят о том, что «власть дьявола» часто не встречает никакого сопротивления. Ей охотно подчиняются, ее жаждут. Не бес ищет монаха, а сам монах идет к бесу.

Святых женщин вообще много меньше, чем святых мужчин, — иначе оно и быть не могло при том приниженном положении, какое женщина занимала в обществе. Женщины дали очень много мучениц, — сравнительно с общим числом праведниц много больше, чем мужчины. Напротив, отшельниц среди них очень мало. Да и отшельничество их имело иногда особенный характер. Так, все житие преподобной Домнины (11-го марта), рассказывает так: «Преподобная дева Домнина подвизалась в Сирии. Живя в палатке, ею самою устроенной, в саду при доме ее матери, она непрестанно источала слезы, питалась только чечевицею, омоченною водой, и каждое утро и вечер ходила в храм божий для молитвы, покрытая с головы до колен покрывалом, чтобы никто не видел ее лица. Она скончалась в мире между 450 и 460 годами». Чернила у писцов дьяволов, верно, плохие, и записи грехов были смыты потоками слез слезоточивой Домнины.

Соблазнительные помыслы семнадцать лет мучили Марию Египетскую (1-го апреля) после того, как она удалилась в пустыню от своей жизни иступленной блудницы (проститутки). Она говорит о «соблазне», о «смущавших ее желаниях», о «блудных вожделениях», но не приписывает их бесам. Во всяком случае этот пример отшельничества и пустыножительства, обычный для святых мужчин, остается довольно исключительный для спасшихся женщин. Спасшиеся женщины вообще не страдали в такой мере от

грез о соблазнительных муж чипах, как мужчины от диаволов, представавших перед их глазами в образе обольстительных женщин. А впрочем, могло быть и так, что они больше стыдились об этом рассказывать. Напротив, спасшиеся мужчины оставили такие жгучие рассказы об испытанных ими соблазнах, которые дышат явным сладострастием, обузданным лишь внешне и наполовину.

Две главных полосы искушений приходится переживать спасающимся мужчинам. Первый натиск на праведника бесы делают в его молодые годы, когда он только что отрешился от мира и, быть может, от разгульной жизни, — в особенности если он происходит из высших слоев общества. Здесь воспоминания и привычки покинутого быта ещё так живучи и сильны. Посрамленный в многолетней борьбе дьявол на продолжительное время оставляет спасающегося в покое. Затем в дряхнущем или совсем одряхлевшем отшельнике, — обыкновенно уже стяжавшем широкую славу и привлекшем многочисленных поклонников и учеников, вновь загораются предсмертною вспышкой, казалось, совершенно улегшиеся помыслы, страсти и вожделения. Это дьявол делает последнюю атаку, чтобы овладеть такой заманчивой добычей: особо досадить богу, вырвать из его рук уже совсем спасшуюся человеческую душу, уменьшить воинство божие и увеличить свое собственное. Конечно, жития в общем рассказывают о случаях, когда дело заканчивается посрамлением диавола. Но, как мы увидим потом, в редких случаях они приводят и другие примеры.

III

Очень легко бы раскрыть то, что на военном языке называется диспозицией, размещением бесовских войск, и основные направления их наступления. Путаться с обыкновенными людьми, с мирянами, бесам нисколько неинтересно. Громадному большинству мирян и так суждено сделаться «жертвою ада», они все равно, без каких бы то ни было усилий и соблазнов со стороны дьявола, не минуют его коварных сетей, — они, сами того не замечая, постоянно барахтаются в этих сетях.

С белым духовенством они тоже не особенно связываются: не стоит марать руки. Сребролюбие, чревоугодие, пьянство, зависть, жадность и т.д., — надо ли бесу добавлять что-нибудь к этим свойствам, которыми по народным воззрениям и без того отличается эта среда.

С обыкновенными монахами дело тоже не хитрое. Сюда можно отправить каких-нибудь мелких дьяволят. Этого будет достаточно. Они шутя, легко справятся со своим поручением и, пройдя здесь первоначальную выучку, подготовятся к более серьезным делам.

Архимандриты, епископы, архиереи, митрополиты, - здесь дело уже куда интереснее. Это, ведь, офицеры, генералы и главнокомандующие христова воинства. И великое злорадство нечистому доставляет, когда здесь окажутся многочисленные перебежчики.

Поэтому бесы особенно усердно осаждают святителей церкви. Иногда миряне замечают, что здесь что-то неладно: бесы, особенно в образе прелестниц, кишат здесь целыми стаями.

Ещё больше бесов в таких монастырях, как напр., древний Киево-Печерский или Афинский, куда шли люди, которые хотели сделаться духовными подвижниками. Для нечистого очень лестно вырвать их из-под божьей власти и подчинить своей собственной. В самих монастырях, в самых кельях бесов так много, что некоторые спасающиеся — и впоследствии спасшиеся — чувствовали, что они ползают по ним, как «маленькие человечки», как клопы или блохи. Да, пожалуй, особенно на Афоне бесы действительно нередко принимают вид клопов, блох и вшей: не могут же настоящие животные так быстро плодиться. И здесь же, в этих монастырях и кельях, происходят постоянные отчаянные сражения между доблестными христовыми воинами и полчищами дьяволов, которые то являются с мешками золота, то с самыми соблазнительными яствами, то предстают во образе обнаженных прелестниц и схватывают изнемогающих от борьбы мучеников в свои пламенные объятия. И много доблестных воинов пало в жестокой борьбе, — но из многих сотен тысяч, старавшихся спастись таким способом, несколько десятков все-таки попали в святцы.

Однако главные силы бесовского воинства направлены в те самые пустыни, куда уходят спасающиеся отшельники. Около всякого пещерника, анахорета, столпника всегда кружат несметные рои бесов, во главе которых стоят их офицеры и генералы, а часто и сам веельзевул, князь и главнокомандующий бесовский. Вдумавшись в жития таких подвижников, придется признать, что, убегая в пустыни от бесовских соблазнов, пустынники как раз здесь и подвергались главному натиску бесов.

Всю жизнь они жили для себя — и ни для кого больше. И весь подвиг их жизни заключался единственно в том, что они боролись с самими собой - со своими помыслами, желаниями, естественными потребностями.

Однако не у всех подвижников жизнь была в одинаковой мере переполнена своей собственной личностью, борьбой со своими собственными влечениями, принимавшими для них вид бесовых сил. Так было главным образом в странах, где отшельники могли вести совершенно праздную жизнь, потому что природа — а впоследствии почитатели — без всякого труда с их стороны доставляли им то немногое, что требовалось для их существования. Они могли круглыми сутками стоять на коленях с молитвенно сложенными руками, могли годами скитаться без всякой одежды, могли целиком отдаваться праздно созерцательной жизни, грезам и самолюбованию.

Самолюбование — нередкая вещь среди подвижников. Так, напр., рассказ о Марии Египетской начинает я с того, что святой Зосима подумал о себе: «есть ли на земле инок, могущий меня наставить и показать пример такого постничества, какого я еще не прошел? Найдется ли в пустыне человек, превзошедший меня?». Точно так же про Антония Великого (Египетского) однако из величайших пустынников, рассказывается, что «ему пришло однажды на мысль, что нет еще другого инока, который был бы так совершен, как он, нет никого, кто поселился бы раньше его в пустыне и избрал столь уединенную жизнь» (Житие Павла Фивейского, «Жития», январь, стр. 484). И ни в том, ни в другом случае, несмотря на заповедь христианского смирении, эти помыслы не считаются греховными.

В России от средней Оки и до Белого моря со времени ее колонизации славянами, с тринадцатого до шестнадцатого века, отчасти и позже, было много отшельников, которые сделались потом основателями многочисленных монастырей. Эти отшельники выходили не из бездельных, паразитических слоев, живших нищенством или доходами от тунеядческой эксплуатации рабов, как было на Востоке, Северно-русские подвижники, это были или крестьяне, бежавшие от чего угодно, но только не от работы, или выходцы из мелкого дворянства, которое еще было вынуждено налаживать хозяйственную жизнь в своих усадьбах.

Суровая природа, все условия расселения, безлюдность лесных и степных пространств в свою очередь не позволяли отшельникам отдаваться бездельно-сознательной жизни. Им самим приходилось рубить лес, обтесывать бревна, строить избу, заготовлять и носить дрова и воду, корчевать и выжигать пни, сеять и жать: иначе они умерли бы с голода.

Прославившись и сделавшись игуменом братии, подвижник, может быть, еще больше охватывался хозяйственными заботами. Надо было наладить варку соли, гонку смолы и дегтя, установить постоянные связи с купцами, наладить сплав товаров. Еще больше хлопот доставляли окружающие крестьяне; они, не страшась диавола, то производили порубку леса, который монастырь объявил своей собственностью, то захватывали монастырские запашки и вообще всегда опасливо смотрели на своих святых соседей. Затем для игумена начинались постоянные хлопоты о получении денег на постройку новой церкви, о даровании монастырю «угодьишек» и «людишек бобылишек», — т.е. о захвате окружающих свободных крестьян вместе с их землями в монастырскую собственность. В то же время монастырь все шире развертывал свои торговые и ростовщические операции.

Игуменам и братии здесь было не до бесов, да дьяволу в такой обстановке видимо чувствовалось не по себе. Когда все помыслы направлялись на такие простые и ясные вещи, как столько-то бочек дегтю, столько-то десятков пудов соли и меда, как наем плотников и каменщиков, наряд крестьян на барщину, повышение и взыскание оброков, борьба с порубщиками, тяжбы с соседними крестьянами и помещиками, что тут оставалось делать дьяволу, как не посматривать со стороны и удовлетворенно потирать руки.

Конечно, иногда и в этих монастырях появлялся лукавый и творил свои проделки. Но как неизобретателен был он по сравнению со своим восточным братом и как мелки и по-своему ясны и просты были его искушения! Налить воды в квас или брагу, заставить мёд скиснуться, попортить тесто для хлеба, припрятать или утащить топор, — это собственно не тот страшный надменный и сильный дьявол, который искушал Антония Великого, Иакова Постника и афонских монахов. Это, в сущности, всего лишь наш проказливый и, несмотря на проказы, добродушный домовой. Нередко рассказы о бесах совершенно ясно преследуют вполне определенную цель: запугать разбойников и местных крестьян, отбить у них охоту от покушений на собственность одинокой обители («Жития». Дополнение. I. Стр. 492 и сл. Житие Нила Столобенского, или Столбенского).

Но напряженная хозяйственная деятельность, развитие монастыря в поместье с кипущим строительством, с широкими торговыми и ростовщическими оборотами создавали основу для превращения монахов в трутней, в сытых бездельников. Проходил десяток-другой лет по смерти основателя, — и монастырь становился крупнейшем ростовщическо-торговым промышленным предприятием с богатыми и пьяными монахами, с хлебосольным и оборотистым игуменом, и с немногими подвижниками, главные содержание жизни которых составляет постоянная борьба с бесами, со всех сторон осаждающими монастырь и ютящимися в каждом уголке кельи.

IV

Беса не даром называют лукавым. Он нередко нападает открыто. Он может принимать на себя вид благочестивого человека и незаметно вовлекать праведника в бездну вечной гибели.

Его ремесло сопряжено со многими опасностями. Он может погубить праведника, но и праведник может причинить ему много неприятностей, - может даже превратить его в своего жалкого слугу и раба. Так расправился с ними, напр., мученик Конон, живший в первом веке. Его житие рассказывает о нем следующее («Жития», книга седьмая. Стр. 125).

«Пребывая в своем доме в безмолвии, Конон увидал множество бесов, ополчившихся на него. Все бесы, жившие на острове и изгнанные из людей и идольских капищ, вооружились против святого. Увидав бесов, святой именем Иисусовым связал их, так что они не могли двигаться. Тогда бесы стали молить Конона, чтобы он не посылал их в бездну, но пусть повелит им сделать, что ему угодно. Святой, запретив им делать вред людям, послал их на различные работы: одним велел копать в огородах землю и вырывать худые травы, терновники, крапиву, другим вспахивать нивы и сеять на них, иным стеречь плоды, кому пасти стада и охранять их от зверей, кому колоть дрова и косить воду и исполнять всякую домашнюю работу».

Значит, бесы делали на Конона все, что делали на себя сами северно-русские отшельники. Может быть, в этом сказалось рабовладельческое презрение к труду, как исключительно рабскому делу. И, как бы подтверждая это предположение, житие продолжает: «бесы, как рабы и пленники, служили блаженному Конону до тех пор, пока ему было угодно, исполняя с усердием всякое указанное им дело, ибо связанные непобедимо силою божией, они были порабощены божию угоднику».

Это были не только работники, но и верные сторожевые псы. На Конона напали разбойники, «надеясь найти у него богатую добычу, ибо он был славен во всей той стране». Связав его, они требовали, чтобы он указал место, где спрятано у него золото, и уже начали пытать его и мучить. Но на выручку святого пришла дьявольская сила. «Вдруг явились служащие святому бесы, схватили разбойников и немилосердно били их». Привычные воздействовать на грешников адским огнем, они и здесь остались верны себе. Правда, укрощенные праведником, они уже не могла изрыгать пламень прямо из себя: им пришлось обратиться к обыкновенным человеческим приспособлениям. Они «развели огонь в печи стали опалять тела разбойников, а святого освободили из уз». Но «святой, смилостившись над разбойниками, запретил бесами, и те прекратили истязания над разбойниками, которые были едва живы». Значит, милосердный святой не особенно торопился остановить дьявольский самосуд над разбойниками. Настолько не торопится, что только «по молитве святого разбойники пришли в себя». После этого «блаженный отпустил их с миром, дав им заповедь оставить свои разбои». И мы можем поверить, что они свято исполнили эту заповедь: несомненно, лишь полукалеками и калеками вырвались они из бесовских лап.

Усердие бесов простиралось и еще дальше. Они «даже оберегали честь его имени. Ибо, если кто-либо из неверующих исаврян (среди которых жил Koнон, сам уроженец Исаврии) дерзал хулить Конона, тотчас на таковых невидимо нападали бесы и били, так что имя Конона стало предметом почитания и страха. Однажды двое идолопоклонников вспомнили о Кононе и стали поносить его дурными словами. Тотчас же на них напали бесы, били их, протащили по дороге за волосы и повергли хулителей к ногам святого. После того у всех неверующих страх перед Кононом так был силен, что они не дерзали даже помыслить что-нибудь худое про святого Конона».

По всей вероятности, особенно хорошо мыслили о нем те два идолопоклонника, которых бесы били и таскали за волосы по дороге.

Обычные представления о бесах таковы, будто они служат только ведьмам и колдунам, в обычных условиях христиане признали бы и самого Конона колдуном. Но в данном случае житие повелевает христианам смотреть на дело совершенно иными глазами.

В житии ни разу не упоминается, чтобы святой по милосердию своему воспретил своим верным бесам кулачное расправы. Напротив, самое их повторение свидетельствует, что они делали именно то, что от них требовалось. Таким же способом бесы охраняли даже яблони праведника. «Однажды какой-то человек проник в сад Конона с намерением украсть яблоки. Но невидимые служаки схватили его, избили и вместе с ослом и мешком, наполненным плодами, привели к святому. Святой дал ему наставление и, заповедав более не красть, отпустил с миром», — и конечно, с видимыми следами невидимых побоев.

Бесы же по повелению святого невидимо догнали волка, утащившего ребенка, и вырвав последнего из звериной пасти, поставили его перед святым.

Но в конце концов от всей этой чертовщины приключилась великая беда. Конон превратил бесов в своих рабов и пленников, но, к несчастью, далеко не всех бесов. Некоторые из оставшихся вольными «начали наводить на жителей той страны различные болезни, а больше всего оспу». «Святой, уразумев козни бесовские, помолился богу и тотчас получил власть и над этими бесами. Собрав их всех, он запретил им, и одних прогнал в пустыню, других отослал в бездну» (как известно, павшие ангелы были тоже низвергнуты в «бездну». Что такое бездна и где она находится, об этом нигде не рассказано). Третьих же бесов Конон связал (верно не веревками, а опять-таки словом) и заключил в тридцати залитых оловом горшках и, запечатлев их крестным знамением, зарыл в землю под своим домом».

Дело началось хорошо, местность была окончательно очищена от бесов. Но, как впоследствии оказалось, это было только начало, а не конец.

Неизвестно, сколько лет томились бесы, залитые оловом и запечатанные крестом. Несмотря на всю свою силу, они не могли разбить глиняных горшков, — крест их обессиливал.

Но вот Конон умер, замученный язычниками. Верующие решили обратить дом Конона в церковь. Стали рыть землю для фундамента и нашли в земле тридцать горшков с заточенными в них бесами. Думая, что в них золото или серебро, обрадовались и на свою пагубу разбили один сосуд. «Тотчас вышли из него бесы в виде густого и смрадного дыма и, помрачив воздух, произвели страшный вихрь. Все люди пришли в ужас, — некоторые попадали от страха, а некоторые бежали оттуда. Бесы же летали по воздуху и, производя большой шум, призывали друг друга по именам. Все в том селении пришли в сильный ужас, так что никто не осмеливался после солнечного заката выходить из своего дома, ибо ночью являлись многие бесовские страшилища и пугали людей и животных».

Житие продолжает, что все это «на время было допущено богом в наказание сребролюбивым людям, ожидавшим найти в сосудах сокровище». Кончается же рассказ совсем успокоительно:

„по молитвам святого Конона, были прогнаны бесовские приведения. Прочие двадцать девять сосудов, заключавшие в себе бесов, были зарыты под церковью святого Конона».

Но извольте тут сохранять спокойствие! В настоящее время этой церкви нет и в помине. Вдруг при каких-нибудь земляных работах, напр., при постройке железной дороги или при разработке рудников, разобьют все двадцать девять глиняных горшков. Дрожь пробегает по телу, как подумаешь, чего могут натворить бесы, обозленные своим почти двухтысячелетним заключением в старой посудине!

И всё это рассказало в синодском издании житий святых, отпечатанном не полтысячи лет тому назад, а в 1906 году. (Книга седьмая, стр. 125 и сл.).

V

Бесы по временам пускают в ход удивительно хитрые способы искушения. Праведник невинен ни душою, ни телом, ни помыслами, ни делом. А бесы подстроят так, что перед всей соблазненной паствой разоблачается, — конечно, мнимая — греховность пастыря.

Так было, например, со святым Василием, епископом рязанским, жившим шестьсот лет тому назад (память его празднуется 12 апреля). Его житие указывает, что о первоначальной полосе его жизни нет никаких известий. Неизвестно о его «пастырских трудах и скорбях», — но, конечно, надо предполагать, что труды и скорби были: как бы иначе церковь признала его святым? Его житие начинается собственно рассказом об искушении.

Да и после того, как это искушение заставило Василия покинуть Муром, где он первоначально был епископом, и переселиться в Рязань, о жизни Василия ничего неизвестно. Житие просто пишет: «можно думать, что и здесь он претерпел ряд скорбей, лишений и огорчений». Вероятно, это предположение, совершенно естественное по отношению ко всякому епископу, и было основанием для того, чтобы признать его святым, а через триста лет по его смерти — отыскать и открыть мощи.

Во всяком случае, жития (Дополнение второе, стр. 570) передают только одно достоверное сообщение о подвигах Василия, и это сообщение — именно рассказ об искуплении.

«Враг человеческого спасения, говорится в житии Василия, древний губитель душ христианских начал всячески вредить святому: желая выставить его блудником, диавол принимал вид девицы и являлся в окне святительской келии пред народом, иногда же выходил в таком виде из храмины епископа. И народ, и бояре не раз видели это и обвинили праведника в нечистой жизни, потом решили наказать его властью, помимо высшего церковного суда». Значит, церковный суд не внушал им доверья, — они полагали, что, вопреки несомненнейшим обстоятельствам, суд церкви признает Василия человеком праведной жизни, как впоследствии решение церкви признало его святым.

Итак, «в один день к вечеру собрались они, пришли к храмине (жилищу своего епископа), и вот пред многолюдной толпой девица побежала по ступеням лестницы, ведущей в келью святого Василия, держа сапоги в руках своих».

На современном греховном языке мирян это называется: «пойман с поличным», «накрыт на месте преступления», и при том накрыт многочисленными свидетелями, «народом и боярами».

И не только на современном, но и на тогдашнем языке грешных людей это называлось так же. «Возмущенный народ громко закричал: «о епископ! Непозволительно тебе девицу в храмине своей, на ложе своем».

Святой Василий сказал народу: «неповинен я этому блудному делу». Слыша это, народ еще громче кричал: «лжешь ты, епископ, ибо мы все видели девицу, бежавшую к тебе». Видел праведник мятеж; слышал шум собравшегося народа, до него долетели угрозы: «убьем его за это».

Дело из-за девицы-дьявола принимало самый серьезный оборот. «Тогда епископ обратился к своим обвинителям с мольбою: «дайте мне немного времени — только до третьего часа утра».

Народ внял мольбам своего владыки и разошелся по домам. А епископ после того всю ночь служил всенощную, литургию и молебны по разным храмам Мурома. Затем, взяв образ богородицы, он пошел на Оку, чтобы покинуть греховный город.

Наповерку оказалось, что епископа хотели не убить, а просто изгнать из Мурома. «Народ и вельможи, собравшиеся изгнать своего владыку, по их мнению недостойного, хотели дать ему судно, чтобы он плыл на нем, куда хочет».

«Но, продолжает житие, святому не понадобилась услуга оскорбившей его паствы... Он, сняв с себя мантию, простер её по воде и вступил на мантию, держа в руке святую икону. И тотчас святой Василий понесся против течения реки. Увидев такое чудо, все муромцы от стара и до мала со слезами говорили вслед ему: «О снятый владыко Василий! Прости нас грешных рабов твоих, согрешивших пред тобою. Кому оставляешь нас сирых? Не забудь нас, рабов твоих».

«Но святитель был уже далеко: во мгновение он исчез из глаз муромского народа вверх по Оке». Через шесть часов он был уже под Рязанью, в двух сотнях верст от Мурома. И, хотя тогда не было ни телефона, ни телеграфа, рязанцы каким-то способом заблаговременно узнали, когда прибудет к ним Василий на своей мантии. «С большим торжеством, рассказывает житие, встречен был святой Василий в Рязани: сам князь, всё духовенство города с крестным ходом вышли навстречу ему».

Греховные мудрецы были наказаны тем, что они, как уверяет житие Василия, получили обидное прозвище «святогонов», и изгнанный ими святой был вознагражден тем, что сделался епископом рязанским, и с этого времени епископский престол навсегда перешел из Мурома в Рязань. Таким образом очень и очень светская борьба между Муромом и Рязанью получила церковное завершение.

По политическим причинам рязанцы стали на сторону Василия и создали сказания об особенной святости своего первого епископа и о его чудесном путешествии в Рязань. Отстаивая свою политическую самостоятельность, всякая крупная область древней России создавала многочисленных святых и окружала их память сказаниями об их прижизненных и посмертных подвигах и чудесах. Это — местные христианские боги, подобные языческим богам покровителям отдельных городов и мелких государств.

Особенно много таких богов выдвинул Новгород. В борьбе сначала с Киевской Русью, потом с Владимирско-Суздальской и, наконец, с Московской, он как бы старался о том, чтобы по числу святых не уступить соперникам: он старался противопоставить им достаточно внушительное небесное воинство.

Епископы и архиепископы новгородские — почти сплошь святые, почти все они творили чудеса при жизни и по смерти и почти все оставили мощи. Но и великим же искушениям подвергались почти все эти святители С некоторыми бывали и такие происшествия, как с Василием Рязанским.

Житие святого Никиты (Жития, книга пятая, стр. 930 и сл. Дополнение второе., стр. 193 и сл.), который был епископом в Новгороде 700 лет тому назад, показывает, насколько трудно бывает отличить праведника от совращенного дияволом, — и как легко беса принять за ангела или даже за самого бога.

Никита начал свои подвиги в Киево-Печерском монастыре, он попросил у игумена благословения подвизаться в одиночестве и уединиться в затворе, но получил в ответ: «сын мой, не будет тебе пользы при твоей юности сидеть праздно». Игумен сослался на примеры затворников, прельщенных бесами. Но Никита не послушался, заключился в пещере, крепко загородил вход и неисходно молился.

Искушение началось с того, что как-то, воспевая молитвы, Никита услышал голос, молящийся вместе с ним, и почувствовал неизъяснимое благоуханье. Прельщенный инок подумал: «если бы это был не ангел, то не молился бы со мною и не было бы здесь такого благоухания святого духа».

«Никита начал еще с большим жаром молиться, взывая, «господи, явись мне сам, чтобы я мог видеть тебя». И тогда был к нему голос: «не явлюсь тебе, потому что ты юн, — чтобы ты не возгордился и не пал». Затворник продолжал слезно просить: «никогда, господи, я не соблазнюсь. Меня научил игумен не внимать бесовским искушениям, — но я исполню всё, что ты повелишь».

Из рассказа не видно кто до сих пор подпевал молящемуся Никите, т.е., повторял за ним слова молитв, кто распространял благоухание, и кто говорил с ним. Мог ли дьявол участвовать в таких душеспасительных упражнениях? Но если это был бог или ангел, то приходится признать, что они подготовляли ловушку, в которую бес уже совсем легко мог поймать Никиту. Выражаясь современным языком, Никита сделался жертвой самой ужасной, самой злостной, поистине сатанинской провокации.

Житие продолжает: «тогда душепагубный змей, получив власть над ним, сказал: «человеку, облеченному плотию, невозможно видеть меня. Поэтому я посылаю ангела моего, чтобы он пребывал с тобою, а ты твори его волю».

Подделка, — если не при содействии, то по меньшей мере при безграничном попустительстве божием, — выполнена столь искусно, что никакой праведник не сумел бы пронюхать в ней пагубную игру нечистого. То же и дальше.

«Затем тотчас предстал пред Никитою бес в образе ангела. Никита пал на землю и поклонился ему, как ангелу».

Человеческое общество изменяется, изменяются люди, а вместе с тем изменяются и соблазняющие их бесы. И даже в одно и то же время для людей разных общественных положений существуют разные бесы. Молодую солдатку они соблазняют на прелюбодеяние, чиновника — на казнокрадства и взятки, владельца постоялого двора — на убийство заночевавшего богатого путника, заплывшего жиром монаха — на чревоугодие, пьянство и блуд, подвижника на то, чтобы пуститься во все тяжкие. И, разумеется, появление самых соблазнительных помыслов всякий приписывает бесу.

Хотя Никита умер в начале тринадцатого века, но сказания о нем окончательно сложились в шестнадцатом веке, отчасти, может быть, во второй половине пятнадцатого века. Россия того времени глубоко втянулась в мировую торговлю. Через неё пролегали главные торговые пути из Западной Европы на богатый Восток: в Персию, в Туркестан, на Кавказ, отчасти даже в Индию и Китай. Другие, более удобные пути были загорожены для западных европейцев турками.

Вся экономическая жизнь России стала перестраиваться по-новому: на неё всё быстрей надвигался торговый капитал. Желая получить наибольшее количество продуктов, которые можно было бы обменять на заманчивые предметы роскоши, идущие с Востока: на шелковые ткани, парчу, вина, драгоценные камни, пряности, помещики все больше обдирали и закрепощали крестьян. Развертывал свою деятельность скупщик, без которого мелкий ремесленник уже не мог сбыть своих изделий, и закабалял себе этого ремесленника. Мелкие и средние купцы, торговавшие внутри России, попадали в экономическую зависимость от крупных купцов, которые вели оптовый торг с заграницей.

Разрушались прежние экономические устои. И те слои, которые больше всего страдали от этого разрушения, с великой ненавистью смотрели на погрязший в грехах Запад, изменивший прадедовским обычаям, и на все, что шло оттуда.

Расширение торговых связей и дел требовало расширения и тех жалких знаний, того скудного образования, которые были вполне достаточны для древней России. Перемены коснулись в конце концов и религии. Приходилось дать себе более ясный отчет в основах вероучения. Во второй половине пятнадцатого века впервые были переведены на славянский язык и собраны те сочинения, которые называются библией. Многие из высших духовных лиц впервые получили возможность познакомиться с ветхозаветными книгами.

Это было уже само по себе новшеством, вызывавшим подозрительное отношение. А тут еще появилась ересь, которая у победивших противников получила название ереси «жидовствующих» и которая по их уверениям признавала только книги ветхого завета.

Сказания о епископе Никите все перепутали: они, как мы сейчас увидим, отнесли к самому началу тринадцатого века то, что могло произойти только в шестнадцатом веке и во всяком случае не раньше конца пятнадцатого века. Сказанию, сложившемуся, в пятнадцатом-шестнадцатом веке, придан такой характер, что оно служит посрамлению «жидовствующих», как слуг диявола, опорочивает чтение книг — даже ветхозаветных божественных книг, как служение бесам!

Возвращаемся к сказанию. Никита пал на землю и поклонился бесу, явившемуся пред ним в образе ангела. И сказал ему бес: «с этого времени ты уже не молись, но читай книги. Этим путем ты будешь беседовать с богом и будешь подавать полезные наставления приходящим к тебе, а я всегда буду молить творца всех о твоем спасении».

Бес явился во образе ангела и обещал молиться творцу всех! Уж не он ли вместе с Никитой напевал молитву и не он ли и раньше говорил с ним? Поистине, сатанинская провокация! Перед ней меркнут все подвиги Азефа, Гернгросс Жученко и Романа Малиновского.

Житие повествует дальше: «Затворник поверил этим словам и, обольщенный, уже более не молился, но стал ревностно читать книги. При сем он видел беса постоянно молящимся о нем и радовался, думая, что это ангел творит за него молитву». Думал, очевидно, потому, что бес принимал вид ангела и молился так, как молятся все самые православные христиане. И бог почему-то не положил конца такому дьявольскому обману! Ему зачем-то понадобилось подвергнуть Никиту такому испытанию, перед которым, пожалуй, не устоял бы и сам ангел.

Никита, продолжает житие, начал пророчествовать, и всё предсказанное им сбываюсь... Точно так же, когда приходили к затворнику искавшие у него слова утешения, то бес, почитавшийся им за ангела, сообщал ему всё случившееся с ними».

Сколько бывало в разных монастырях старцев, затворников, прозорливцев. И они сами, и приходящие к ним считали их дар прозрения даром духа святого. А вот теперь оказывается, что это - от дьявола. Житие приводит изумительный случай пророчества Никиты. Однажды он сообщил князю Изяславу: «сегодня убит князь Глеб Святославский, - поторопись послать на освободившееся место своего сына Святополка». И все произошло так, как сказал Никита, отдаленный от места происшествия сотнями верст, почти непроходимыми топями и лесами.

Современные авторы житий сами начинают чувствовать, что Никита нисколько не похож ла слугу диявола, а похож скорее на сотни святых, о которых рассказано в этих очень больших, очень толстых и, в общем, очень неумных четырнадцати книгах. Составители житий начинают изворачиваться и от себя делают такую вставку: «на самом деле бес, конечно, не знает будущего, но что он сам делал, — если, напр., он научил злых людей убить или украсть, — то он и возвещает».

Замечательно убедительное объяснение! Совершенно так же можно сказать: «ангелы и сам бог не знают будущего; но что они сами делают, — если, напр., они попустят злым людям убить или соблазнить человека, или погубить его душу, или если они научат добрых людей совершить хорошее дело, то они и возвещают». Какая же в этом отношении разница между добрыми и злыми богами?

Но в чем же в таком случае проявлялась власть бесов над Никитой и как были раскрыты козни диявола? Жития говорят:

«Но вот что обратило на себя особенное внимание печерских подвижников: никто не мог сравняться с Никитою в знании книг ветхого завета; все он знал наизусть: книгу Бытия, Исход, Левит, Числа, Судей, Царств, все пророчества по порядку. Вообще все книги ветхозаветные он знал очень хорошо, а святых евангельских и апостольских книг, данных нам по благодати божией для нашего спасения и утверждения в добре, он никогда не хотел ни видеть, ни слышать, — не только читать. Ни с кем он не хотел и беседовать о новом завете. Отсюда и стало ясно для всех, что инок Никита прельщен врагом человеческого рода».

Сектанты (еретики) пятнадцатого-шестнадцатого века, действительно, с особенной любовью обращались к ветхозаветным произведениям. Новозаветные книги возникли в разложившемся римском обществе. В них много рабской приниженности, много нищенского смирения, в них часто сказывается безнадежно-равнодушное отношение к подлой действительности, в них нет призывов к решительной борьбе с эксплуататорами, с угнетателями.

В ветхом завете, напротив, еще сохраняются смутные воспоминания о тех временах, когда широкие народные массы умели постоять за себя. Он рассказывает, как народ, свергая тиранов-царей, творит божию волю. Ветхозаветные пророки обрушиваются с пламенными обличениями и проклятиями на ростовщиков, на знать, захватывающую землю у крестьянства, на купцов, на всех паразитов, которые теснят, грабят, разоряют, пожирают и высасывают крестьянство.

По отрывочным сведениям, которые дошли до нас о секте «жидовствующих», она нашла много приверженцев среди эксплуатируемых классов того времени. И, подобно западно-европейским коммунистическим сектам, духовное оружие против эксплуататоров она искала преимущественно в ветхом завете.

Можно же представить себе, какой страх нагнала она на эксплуататоров, если они дошли до того, что изучение книг ветхого завета, т.е. книг, священных и для них, объявили бесовским делом!

Только потому, что Никита, не разгибаясь, сидел над этими книгами, «стало ясно для всех, что он соблазнен диаволом». «Не могли потерпеть этого преподобные отцы печерские», проолжает житие. Для его обличения и спасения к нему пришел целый синклит святых: игумен Никон, Иоанн, который был игуменом после него, Пимен постник, Исаия, впоследствии ростовский епископ, Матфей прозорливец, Исаакий затворник, Григорий чудотворец, и т.д. и т.д.: житие перечисляет тринадцать святых, живших тогда в Киево-Печерском монастыре.

Усилия стольких праведников принесли немедленные результаты. «Все они, прославленные добродетелями, пришедши, вознесли молитвы к богу о Никите и отогнали от него беса, так что Никита уже не видел его». То есть перестал видеть, ангела, про которого только впоследствии решили, что это был не ангел, а бес.

Произошло глубокое, полное исцеление. «Выведя Никиту из пещеры, они просили, чтобы он сказал им что-либо из ветхого завета. Он же стал клясться, что никогда даже не читал тех книг, которые недавно знал наизусть; он даже не умел прочесть ни одного слова из них. Теперь его едва-едва могли научить грамоте».

Вот как основательно сделали свое дело святые отцы! Отогнали беса и вместе с тем вышибли из головы весь ветхий завет. Да и не только ветхий завет, но и самое уменье читать. Современные люди, насквозь испорченные бесовской наукой, скажут, что с Никитой, под воздействием тринадцати праведников, — дюжины, которая получила далеко не благочестивое название, — произошло внезапное умопомешательство, и он впал в младенчество. А благочестивые люди сказали, что от него отогнали врага рода человеческого.

Дальше все пошло по-хорошему. «Пришедши в себя по молитвам преподобных отцов, Никита исповедал свой грех и горько раскаивался в нём. После этого он наложил на себя особенное воздержание и подвиги, начал вести строгую и смиренную жизнь и превзошел других в добродетели. Человеколюбивый господь, видя такие подвиги блаженного Никиты, не отвергая и прежних его добродетелей, в которых он упражнялся со дней юности, принял его истинное покаяние и знамение принятия покаяния дал блаженному Никите. За премногую любовь его, обнаруженную в соблюдении заповедей, господь сотворил его пастырем своего словесного стада, возведши его на Новгородский епископский престол».

В чем заключалось упоминаемое «знамение», в житиях не рассказано. Таковым не могло быть назначение епископом. В житиях рассказывается о многих епископах, которые были сторонниками ереси «жидовсувующих», грешниками, распутниками, проходимцами.

Однако голова пойдет кругом, если мы станем разбираться, почему церковь того или другого монаха возвела в епископы, и даже больше: почему она какого-нибудь монаха или епископа объявила святым. Вот, например, новгородский архиепископ Геннадий (конец пятнадцатого и начало шестнадцатого века). Жития прямо говорят, что он был взяточником и после постановления собора, угрожавшего за поборы при назначении на духовные места извержением из епископского сана, «стал брать мзду за поставление еще более прежнего». (Дополнение первое, стр. 466). Но церковь объявила этого архиепископа-взяточника святым. 4 декабря служит ему молебны и уверяет, что в московском Чудовом монастыре почивают мощи этого блаженного взяточника-архиепископа. Такое отношение господствующей церкви Геннадий снискал тем, что он был озлобленным гонителем «жидовствующих», требовал и добивался их ссылки, наказания кнутом на площади, клеймения, заключении в тюрьмы, даже смертной казни.

Во всяком случае, назначение Никиты в епископы никак нельзя признать «знамением». И, дальше, напуганные теми знамениями, которые раньше получал Никита, верующие могут спросить: да была ли какая-нибудь возможность установить, что и новое знамение не было от диявола? И не случилось ли так, что, повихнувшись в уме, он только тут и попал в сети врага рода человеческого? И где доказательства, что раньше он был в бесовской власти? Что ни вопрос, то бездна недоумений.

Путаются святые отцы, когда они говорят о бесовских искушениях и о явлении ангелов. Смотря по обстоятельствам, они и беса объявят ангелом и ангела бесом.

5

«Отец Сергий» Толстого.

Когда появилось посмертное издание произведений Толстого, много писалось и говорилось об его «Отце Сергии». Но, кажется, никто еще не указывал, что это произведение навеяно на Толстого житиями святых.

По содержанию ближе всего подходят к рассказу Толстого жития преподобного Мартиниана (13 февраля) и в особенности Иакова Постника (4 марта).

Подвижничество Мартьиниана (он жил в четвертом веке) началось с 18 лет и без всяких искушений продолжалось 25 лет. Он уже начал совершать исцеления и другие чудеса. После многих безуспешных попыток совращения дьявол выдвинул самое сильное бесовское средство против подвижника.

«Случилось, рассказывают жития, что некоторые жители Кесарии беседовали между собою о добродетельном житии Мартиниана. Они много дивились его мужеству и терпению. Некая жена блудница случайно услышала сию беседу. По диавольскому наущению, она приступила к сим мужам с такими словами:

«Почему вы так дивитесь житию этого подвижника? Разве уже он так тверд в добродетели? Если только захочу, я могу поколебать его, как ветер колеблет лист на дереве. И что достойное хвалы нашли вы в нем? Уж не то ли что он, подобно дикому зверю, удалился в пустыню, не будучи в состоянии бороться в городе с похотью плоти и мирскими соблазнами? И что удивительного, если он бесстрастным остается, не видя никогда ни одной женщины?» и т. д.

«После сих слов она поспорила на деньги с теми мужами и отправилась к себе в дом. Здесь она сняла свои богатые одеяния, облеклась в худые и разодранные одежды, покрыла себе голову рубищем и опоясалась веревкой. А всю свою богатую одежду, кольца и серьги, золотые перстни и все, что прельщает ум и глаза юношей» (данное время Мартиниану было 43 года, возраст далеко не юношеский), «она вложила в мешок и взяла его с собою. Вечером она вышла из Кесарии и ночью пришла на ту гору в пустыне, где жил преподобный. Ночь была дождливая и бурная».

После великих колебаний, полный страха перед соблазном, Мартиниан, уступая ее мольбам, в конце концов впустил ее и, разведя огонь и дав финиковых плодов, оставил во внешней половине кельи, а сам удалился во внутреннюю и, заперев за собой двери, стал воспевать псалмы и молитвы. «После сего он лег на землю и уснул. Но сатана смутил его в ту ночь похотью плотскою. В полночь жена, встав, вынула из мешка все свои украшения и надела их на прельщение святого». Утром он вышел и, увидав ее в богатой одежде и украшенную, «в ужасе остановился и долгое время молчал».

Последовал продолжительный разговор. Блудница оказала сильной не только в своем ремесле, но и в богословии. Она буквально засыпала его доказательствами из священною писания. «Разве не сказал апостол Павел: «честна жена и ложе не скверно». Кто из пророков лишился царствия небесного лишь за то, что имел жену? Праотец Авраам имел трех жен — и был наречен даже другом божиим. У Иакова было две жены и две наложницы, а он мог бороться с ангелом и удостоился зреть божию славу» и т. д. «Слыша слова, какие говорила сия жена или, лучше сказать, сам диавол, древний человекоубийца, ее словами, Мартиниан начал колебаться помышляя о совершении греха».

Мартяниан вышел посмотреть, не приближается ли какой-нибудь путник, который мое бы, накрыть их на грехе, и взошел на камень, чтобы взглянуть на дорогу. «Сходя с камня, Мартиниан нашел иссохший хворост, взял его и внес в свою келию. Положив его посредине келии, он зажег его. Когда огонь сильно разгорелся, святой, сняв свои сандалии и вступив в огонь, стоял там до тех пор, пока огонь не начал опалять всё его тело».

В конце концов он не только не пал, но и обратил на путь истинный ту женщину, которая пришла соблазнить его, но вместо того сделалась подвижницей и под именем святой Зои вошла в святцы (память ее — 13 февраля).

Рассказ о преподобном Иакове Постнике в начале очень близок к рассказу о Мартиниане. Отличия не особенно существенные: по внушению диавола, враги Иакова нанимают женщину, чтобы она соблазнила праведника; впущенная во внешнюю половину кельи, женщина притворилась больной и стала плакать и стонать, прося о помощи. Иаков, «зажегши огонь и принеся святой елей, сел около нее. Держа свою левую руку на огне, святой омокнул правую руку в святой елей и прикоснулся телу женщины, то творя крестное знамение, то помазуя и согревая рукою ее сердце, ибо она жаловалась на сильную боль в сердце».

«Движимая нечистыми пожеланиями, женщина хотела и в святом возбудить похоть и склонить его ко греху, и потому говорила ему: «умоляю тебя, отец, еще помажь меня елеем и согрей рукой мое сердце, дабы совсем прекратились мои страдания». Блаженный Иаков, будучи прост сердцем и незлобив, поверил словам женщины и исполнил, что она просила. Но, зная бесовское прельщение, воздвигающее брань против плоти, и боясь, как бы от излишнего милосердия и соболезнования к женщине не привести свою душу к вечной погибели, в течение двух или трех часов держал свою левую руку на огне, с твердостью преодолевая боль до тех нор, пока не отвалились суставы пальцев».

И конец на этот раз такой же, как в жизни Мартиниана: святой устоял и спас женщину. После этого слава его возросла, и он творил многочисленные чудеса. Но продолжение жития такое же, как в «Отце Сергии». Житие рассказывает, что Иаков впал в тяжкое прегрешение. «Это произошло, вероятно, потому, что он стал много думать о своей святости и благоугодной жизни и считать себя великим подвижником».

Дело началось с того, что «исконный враг рода человеческого, диавол, завидующий проводящим жизнь богоугодно и непрестанно копающий для них ров погибели, вошел в отроковицу, дочь одного богача, и стал мучить ее, призывая ее устами имя Иакова и говоря: не выйду из нее, если не отведете мет к Иакову Пустыннику».

Родители уступили ее настояниям. «Святой, став на молитву, столь усердно помолился о ней богу, что даже самое место, где он стоял, потряслось. По окончании молитвы Иаков дунул на отроковицу и сказал нечистому духу: «именем господа нашего Иисуса Христа повелеваю тебе выйди из сей отроковицы». И тотчас диавол, как бы опаленный огнем, вышел из девицы».

Родители, боясь «возвращений диавола, попросили святого оставить их дочь у себя на три дня. Их опасения были основательны: бес, очевидно, был только ошеломлен и «опален» огнедышащим праведником, но не отогнан достаточно прочно: не даром он сам просил, чтобы девицу отвели к пустыннику. «Видя, что святой находится в пустынном уединенном месте вдвоем с отроковицей, и находя, что настало самое удобное время для его козней, диавол воздвиг на подвижника бурю нечистых помыслов и скверного плотского вожделения и так разжег его похоть, что святой муж, — тот самый, который раньше не мог быть уловлен прельщением посланной к нему самарянами блудницы, тот, который ради сохранении целомудрия и чистоты жег на огне свою руку, тот, что сотворил многие чудеса, и изгонял бегов, — так сильно был разжен блудною похотью, что, забыв страх божий и свои многолетние постнические подвиги и посланную ему от бога благодать и силу исцелений, будучи уже в маститой старости, был побежден диаволом и пал. Он изнасиловал девицу, растлил ее и свое девство и, осквернив тело и душу, погубил все свои прежние постнические труды». Совершив одно преступление, он, чтобы скрыть следы, убил девицу и бросил ее труп в реку. «Таков плод горделивого самомнения, ибо, если бы инок не считал себя святым и великим в добродетели, то не впал бы в такие лютейшие грехи и не поругался бы враг над старостью того, кто в юности некогда победил его ухищрения».

Житие рассказывает о глубоком отчаянии, охватившем Иакова и затем о раскаянии. Он поселился в пещере, где некогда хоронили мертвецов, и провел в ней десять лет, питаясь травами, произраставшими в тех местах. После такой подвижнической жизни ему было откровение, что грехи его прощены. «Посему он снова начал совершать многие чудеса, ибо все проводимые и приносимые из всей той страны больные, одержимые каким-либо недугом, тотчас получали исцеление, и бесы были прогоняемы словом святого».

Так как свое преступление он совершал уже будучи «маститым старцем», то дьявольские соблазны теперь, конечно, не имели над ним никакой силы. Как ни убивал он свою плоть, время искушений для него, естественно, уже давно миновало.

***

Перед нами — святые, вся жизнь которых была ухлопана на помыслы исключительно о своей душе, о своей собственной драгоценной особе. Можно ли при действительной любви к людям бежать от людей, от человеческого общества? Эти святые и сами не скрывали, что к бегству их побуждал страх перед людьми. Не добра, а зла ждали они от людей и поворачивались к ним спиной.

Можем ли мы чтить этих людей? Мы тоже ненавидим существующий пока еще почти во всем мире общественный строй: эксплуататорский, угнетательский, собственнический. Но мы не доставим угнетателям удовольствия видеть, как мы бежим от их общества и становимся где-нибудь в сторонке, бездельно скрестив на груди бездельные руки. Да и не можем бежать мы из этого общества, так как нас — миллионы и многие десятки миллионов, и с каждым днем нас становится больше.

Наша задача — не скрыться, не отойти в сторону от мира злобы и угнетения, а пройти по нему освежающей бурей, очищающим великим потопом: перевернуть этот мир вверх дном и навсегда уничтожить всякую эксплуатацию, всякое угнетение.

Теперешний рабочий, теперешний крестьянин, захваченный великой революционной борьбой, отнесется с великой жалостью и состраданием к церковным святым. Если только они жили так, как говорят о них сказания, то они убивали свои, часто большие силы, не на борьбу с действительным злом и неправдой, а на борьбу с призраками, порожденными их собственным больным воображением, которое они калечили и в то же время разжигали безнадежными попытками сокрушить свою собственную природу.

Теперешний рабочий, теперешний крестьянин, захваченный последней, решительной схваткой с миром эксплуатации и угнетения, не доставит помещикам и капиталистам той радости, что он будет убивать свою плоть и отдавая им почти все продукты собственного труда, для себя, для своих детей и внуков согласится на полуголодное существование, лишенное всякого света, всякого луча радости.

Он скажет им: ваша эксплуататорская церковь, слуга всех угнетателей и сама угнетательница, призывает к лишениям, к подвигам, к умерщвлению плоти? Хорошо, я отберу у вас собственность, которая обеспечивала вам бездельное и роскошное существование, а миллионы и сотни миллионов работников осуждала на вечные лишения и нужду, на голод и вырождение; я поставлю вас в такие условия, что вам тоже придется работать.

Сломав и уничтожив ваш мир, я построю новый, в котором человек до полного расцвета развернет все человеческие силы. Я, как орёл, — нет, не как орёл: человеческий взор сильнее, — окину взором всю природу, весь сияющий мир, я подчиню его своей воле, — я превращу его в рай, о котором и не грезилось вашим святым.

Ваши святые — не мои герои, не мой идеал. Им суждено погибнуть вместе с вашим миром: с его богом, его ангелами и его дьяволами, — со всеми этими призраками, страхом перед которыми угнетатели хотели держать в покорности угнетаемых.

6.

Почему переводятся святые и ведьмы, боги и дьяволы?

I

Мир давно изменился. Ангелы и святые, и сам главный бог уже много десятилетий не являются людям и не беседуют с ними.

Впрочем, это не совсем верно. Древние старухи, в особенности богаделенки, каждую ночь переживают чудесные сновидения. Делать им больше нечего, как только видеть сны да рассказывать о них своим соседкам и задаваться глубокомысленным вопросом: каков сокровенный смысл тех происшествий, которые они ежедневно переживают во сне?

К их глубокому сокрушению, не всегда они видят только праведников, ангелов и райские селения и слышат голос с неба, который вещает: «раба моя Маланья, скоро я тебя к себе призову. Готовься к последнему странствованию». Бывает, что видят они и мерзкого дьявола, и своих родственников, горящих и не сгорающих в вечном геенском огне.

Приходится поставить лишнюю свечку, положить несколько больше обычного земных поклонов, лишний раз подать записочки или поминанья с именами за здравие и за упокой, да почаще читать: «Да воскреснет бог» или встревоженно приговаривать: «аминь, аминь рассыпься», и ежедневно отстаивать одну лишнюю кафизму.

Но не те теперь времена! Никто не придает серьёзного значения этим богаделенным снам. И сами богаделки помнят их только до следующего сна, т.е. до завтра, — и только особенно страшные и запутанные сны не выходят у них из памяти неделю другую.

Попадают, впрочем, и среди молодых люди, которые уверяют, будто они на яву разговаривают с большими и малыми, с главными и второстепенными богами. Они сами верят в свои рассказы и виденья. Если сравнить их с сотнями повествований, внесенных в житиях святых, то окажется, что между ними нет никакой существенной разницы. Но весь мир изменился. И этих людей, которых в старые времена объявили бы праведниками, блаженными, юродивыми, прозорливцами, теперь признают сумасшедшими, нервнобольными людьми. К ним не идут десятки и сотни поклонников и почитателей, у них не ищут разрешения мучительных вопросов: их отправляют в больницы и там лечат и излечивают — излечивают от болезни, но вместе с тем и от их божественных видений.

Весь таинственный мир, о котором рассказывается в так называемом священном писании и в житиях святых, куда-то исчез, он не существует, его просто нет для современного здорового человека. Весь этот мир сохранился только в народных сказках, которые, однако, все больше забываются даже в деревне. Взрослые относятся к ним, как к праздным измышлениям, и только бабушки рассказывают их своим внукам, — отчасти для того, чтобы их позабавить, отчасти для того, чтобы слегка припугнуть расшалившихся ребятишек. Сделавшись сказочным миром — миром простоватых чертей, которых проводит мужик, миром волшебниц, колдуний, ведьм и русалок, — этот мир лишился всякой таинственности. Он уже не запугивает, не тревожит здоровых и умных людей, — он не оказывает влияния на их жизнь и поведение. И это — все, что осталось от тех странных дьяволов, которые соблазняли подвижников!

Больше чертовщины сохранилось в медвежьих углах, в особенности там, где пришлое русское население, рассеянное и разрозненное, затерялось среди отсталых племен. Но уровню своего экономического и культурного развития эти племена не далеко ушли от старой Европы с ее тысячами и десятками тысяч ангелов и бесов, святых и одержимых нечистою силой, прорицателей и колдунов, подвижников, блаженных и ведьм. Весь быт таких углов близко подходит к условиям, при которых возникали христианские верования. Но теперешняя церковь не признает этого. Она увернет, что ее истинная вера глубоко отличается от «суеверий», сохраняющихся в деревне вообще и в захолустьях — в особенности.

В чем же ртличие веры от суеверий?

II

Несколько лет тому назад, когда я жил в Астраханской губернии, я был немало удивлен, увидав, что на всех дверях и окнах одной деревенской избушки наклеены бумажки с надписью: «Прасковии Ивановны дома нету».

Сама Прасковья Ивановна, которая в действительности сидела дома, рассказала мне, что она уже несколько недель мается от лихорадки и сделала эти надписи, чтобы отделаться от неё.

Это народное поверье, это — суеверие, скажет почти каждый читатель. А поп назидательно возвестит, что все это от темноты народной.

Но тот же поп одобрит рабу божию Параскеву, если она запишет свое имя на бумажке и подаст ее для поминовения за здравие. Поп назовет ее имя, дьячок прокричит сорок раз «помилос-помилос-помилос» (господи помилуй), быстро пробормочет другие молитвы. Это — не суеверие, а истинное благочестие, дело истинной веры.

Если призовут ворожею, и сна, шепча заклинания против сестер лихоманок польет водой угольки и потом изо рта спрыснет больную этой водой, перед нами будет явное суеверие, и всякий поп станет с сокрушением говорить о той власти, какую суеверия имеют над простыми умами.

А если пригласить того же попа отслужить над больною молебен, он придёт, будет петь и читать об отогнании дьявола и с огромной кисти побрызгает на больную водой, которую все называют святою водой. Это — дело веры, приглашение попа — пример, которому должны подражать все истинные чада церкви.

Нелепость и суеверие, когда приглашают колдуна исцелять «порченую». Но благочестивое дело — свозить эту порченую к чудотворной иконе, силой которой из неё могут быть изгнаны бесы.

Язычество и нелепость признавать священными камни, деревья, источники; великое суеверие приписывать божественную силу кусочкам от этих камней, щепочкам от этих деревьев, воде из этих источников.

А вот жития святых, изданные теперешними епископами и попами, рассказывают, как больной получил исцеление от земли, лежавшей около костей Иулиании, признанных за это и за другие «чудеса» мощами, как несколько больных исцелились, выпив кваса, взятого из Звенигородского монастыря, и жития приводят врачевание этим божественным квасом в доказательство, что Савва Звенигородский (Сторожевский) — действительный святой, действительный бог.

Для составителей «Житий» всё это вера, а не суеверие. И вера это потому только, что их вера — господствующая, и что жрецы этой веры принадлежат к господствующим классам общества.

Они не терпят конкуренции старинных верований. Они объявили старинных богов бесами, а старинные верования— суеверием.

Свои заклинания они называют молитвами, а старинные заклинания—колдовством.

III

Лошадь вчера была совершенно здоровая, а сегодня стояла понурая и не притрагивалась к корму. И все во рту у нее пересохло, и трясло ее, словно осиновый лист. А к вечеру она околела.

Здесь вспомнили, что вчера, когда ехали с покоса, повстречали старуху Панфиловну, которую в деревне давно считали ведьмой. Многие видали, как в полночь из трубы у неё что-то вылетало. И знали, что у нее часто бывает «летун». Днем Панфиловна всегда ковыляет с костылем и кажется такой дряхлой, что неизвестно, как она на ногах держится. И всегда она что-то бормочет, и всегда гнётся и смотрит в землю. А если на кого-нибудь взглянет, тут жди беды.

И вчера Панфиловна шла и бормотала, а потом вдруг остановилась, взглянула на лошадь и взмахнула клюкой. Не иначе, как всё от Панфиловны. Ну, надо удумать это дело и пошабашить с горбатой ведьмой.

А вот у соседа прошлым летом тоже случилась беда и все от той же колдуньи. Панфиловна прошла мимо водопоя. Через короткое время сначала у одной овцы случилась «вертячка», затем у другой, а потом и пошло! И никогда то этого в деревне раньше не было. Бабка покропила овец святой водой, зажгла вербную свету, много раз прочитала «Да воскреснет Бог». Да не помогло все это. Звали попа, служили молебен с водосвящением, хорошо, угостили весь причт, да, видно, поздно спохватились. Этак ведь скоро житья не будет от проклятой старухи.

IV

Паровоз тяжело пыхтел и стонал и тащил за собой необозримую вереницу тяжело нагруженных вагонов. Только вдруг что-то в нем зашумело, закряктело и застучало, и начал он как-то дергаться. Пришлось поезд остановить, и остановился он как раз около какого-то села с церковью на пригорке.

Слезли машинист с его помощником, но не пошли в церковь за попами, чтобы те своими заклинаниями и волшебной водой изгнали бесов из паровоза. Машинист укоризненно сказал помощнику: «говорил тебе, что гайка не выдержит. Ее надо было переменить. Вот и копайся теперь среди поля».

Вынули гайку, поправили, — и поезд через несколько минут потащился до ближайшей станции. И нет на паровозе никаких бесов и ангелов. Машинист и помощник знают все его колесики, винтики, гайки и рычажки. И все это подчиняется их руке и их глазу. Они ухом слышат, все ли здесь идет, как следует.

И мчался другой, пассажирский поезд. И вдруг соскочил с рельс. Паровоз зарылся в насыпь, на него налетели вагоны, все смешалось в кучу. В несколько секунд были убиты машинист, кочегар и несколько пассажиров, да десятка два или три ранено и изувечено.

Ох, как многим хотелось бы свалить все это на дьявола, который повыдергал костыли из шпал или развинтил рельсы! Все тогда остались бы правы.

Но железнодорожники разом сказали, отчего все это произошло. Подрядчики и поставщики хорошо смазали приемщиков, и в дело пошли гнилые шпалы и рельсы, которые следовало бы забраковать. И комиссия, которая расследовала крушение и очень хотела выгородить виновников, ни словом не обмолвилась о бесах, не сказала, что «во всякой беде бес виноват», Нет, железная дорога, как ни хитро устроена машина, не знает никакой чертовщины. Бесам здесь негде разгуляться.

В большом городе вдоль и поперек и по кругам бегут многочисленные трамвайные вагоны, и встречаются, и расходятся, и перекрещивается, и останавливаются, и от поворота рукоятки вагоновожатым опять пускаются в путь, и разом невидимой силой везут тысячи и десятки тысяч пассажиров. И никому-то не при ходит в голову, что это какой-нибудь святой Конон смирил бесов силой креста и молитвы и, выпустив их из своих глиняных горшков, заставил извозничать.

Но вдруг разом по всей линии остановились вагоны. И все пассажиры, и попы, и монахини, и набожные старушки, ехавшие в вагонах, в один голос сказали: «ток прекратился». И никому не пришло в голову попросить попов выйти из вагонов и отслужить молебен, и покропить вагоны святой водой с огромных кистей, и сорок раз прокричать: «Господи помилуй», и прочитать «Да воскреснет бог и расточатся врази его», и прогнать нечистую силу или заставить её опять служить христианам. И ни одна старушка не откупорила бутылочки со святой водой и не побрызгала на вагон.

На электрической станции тоже не побежали за попами, не стали тратить времени на кресты и молитвы, кое-кто крепко выругался, полез под машину, подвинтил какой-то винтик, поправил проволоки, и через пять минут в вагонах вспыхнули лампочки, и они опять побежали по городу: и но кругам, и вдоль, и поперек.

Хитрая вещь этот трамвай! В своих видениях святые никогда не видали ничего такого ни в аду, ни в раю. Ничего-то такого им и не грезилось. И сильная штука этот трамвай! Ежеминутно он незримою силой перевозит тысячи и десятки тысяч людей. Но, как ни хитра, ни сильна эта махина, здесь нет никакой чертовщины, здесь нечего делать ни веельзевулу, ни богу.

Человек здесь не ворожит, не заклинает, не служит молебнов, не брызгает водой с уголька или с креста, не прикладывает камушков, не приносит ватки от мощей Сергия или земли с берегов Иордана: он уверенно действует, он строит, творит, направляет и повелевает. Он знает, как все это устроено, и как все это делается.

V

Было время, когда человечество не знало, как и отчего всё происходит. Тогда весь мир был населен для человечества злыми и добрыми духами. А так как человек боролся за свое существование с пустыми руками, то тяжела для него была эта борьба. Злых духов было больше, чем добрых, чертовщины больше, чем божества.

Не зная, от чего что происходит, человек умолял добрых духов притти к нему на помощь и заклинаниями отгонял злых.

В тех делах, которые мы знаем, нет места вере. Нет места вере на паровозе, на трамвае, на фабрике, на заводе. Человек знает здесь силы природы, знает силу пара и электричества. Зная их, он их производит, он заставляет их служить себе.

Человечество узнало причины многих болезней, и знает, как от них уберечься. Для святого Конона оспа была от бесов. Он будто бы усмирил их и заключил в глиняные горшки. Современное человечество применяет от оспы прививку, и знает, почему она спасает от оспы, и на сколько лет она действительна. Теперешний человек не скажет, что оспа от колдуньи, вызвавшей злых духов, и не позовет ворожею, чтобы она заклинаниями и водой с уголька прогнала нечистую силу.

Сыпной тиф и лихорадки свитыми приписывались действию бесов. Теперь мы знаем, что некоторые лихорадки разносит комар, а сыпной тиф — вошь, и знаем, какие причины порождают эти болезни. И знаем мы, что, когда будет больше мыла, топлива, бань, мы, покончив с вошью, покончим и с тифом. Здесь тоже не осталось места богу и дьяволу, — вера уничтожена знанием.

Много еще не знает человечество. Но, узнав многое, оно поняло, что узнает и то, что пока остается ему непонятным. Не заклинаниями, не молебнами, не ворожбой надеется оно подчинить себе силы природы, а дальнейшей упорной, настойчивой работой познания.

Верующий человек, встретившись с непонятной для него вещью, говорит: «это от бога» или: «это от дьявола». И ему кажется, что он уже постиг эту вещь. Ум его засыпает, его познание останавливается.

Человечество многого еще не поняло, не узнало, не уразумело. Но мы, встретившись с тем, что нам еще не известно, говорим: «этого мы не знаем». И если мы этого не знаем, то наш ум начинает работать, чтобы понять и узнать. «Этого мы не знаем» означает для нас: «пока не знаем, но можем узнать».

Сказав: «это от бога» или: «это от беса», ум человеческий упирался и теперь упирается в глухую стену, перед которой останавливается в расслабляющем сознании своей полной беспомощности.

Сказав: «этого человечество пока не узнало», человек тем самым говорит: «причины этого пока лежат за нашим умственным горизонтом. Пойдем же вперед и поднимемся выше — тогда мы все это узнаем, как уже многое постигнуто человечеством».

Но те, кому ещё неизвестно, как многое уже постигнуто человечеством, до сих пор беспомощно барахтаются в сетях веры. Им невдомек, что человечество все глубже начинает нащупывать те гайки и винтики, от которых зависит жизнь растений и животных и от которых зависит всё, что делается в природе. Не зная этих гаек и винтиков, не зная, как далеко ушло человечество в их понимании, эти люди верят в дьяволов и богов, в злых и добрых духов, в бесов и ангелов, в ведьм и попов, вмешательством которых они будто бы объясняют происходящее, а на самом деле оставляют его непонятным.

Но не только в природе, — люди не разбираются и в обществе. И эксплуататоры, угнетатели, паразиты всеми средствами мешали тому, чтобы массы разбирались в тех винтах, гайках и рычагах, которыми движется эксплуататорское общество. Они вдалбливали массам, что страдания происходят не от угнетателей, не от кровопийц, не от мошенников, не от праздных и богатых эксплуататоров, а от попущения божеского, от дьявола, от недостатка веры и смирения.

Боясь того, что массы узнают, поймут, чем держится и чем живет эксплуататорское общество, они дурманят, дурачат и туманят массы верой в бога и дьявола, в ангелов и бесов, в кадило и ладан.

И сами втихомолку издевательски хохочут над одураченными верующими массами, — хохочут так, что трясутся их рыхлые щеки и прыгают раздутые животы...

В великой борьбе и великих страданиях этой борьбы рождается новое человечество: человечество работников, машинистов, вагоновожатых. Рождается человечество, взор которого, не затуманен никакой верой. Рождается человечество, взор которого изощрен знанием природы и общества,

Умирают, переводятся все боги и все бесы, потому что рождается новое человечество, которое своим трудом, своею борьбой, своими страданиями приходит к познанию и подчинению сил природы и общественных сил.