Благодать

Появившаяся недавно книга «Возмездие за вину» показывает различия в отношении к вине за войну в Германии и Японии. Немцы, пережившие войну, подобно тем, которые просили прощения у поляков, стремятся взять на себя ответственность за преступления, совершенные в годы войны. Например, когда берлинский канцлер Вилли Брандт посетил Варшаву в 1970 году, он преклонил колени перед мемориалом жертвам варшавского гетто. «Этот жест… не был задуман заранее, — писал он. — Движимый воспоминаниями о недавней немецкой истории, я просто сделал то, что делают люди, когда им не хватает слов».

Япония, напротив, отказывается признавать какую-либо вину за ту роль, которую она играла в войне. Император Хирохито объявил о капитуляции Японии классической фразой: «Ситуация в войне сложилась не в пользу Японии». Послевоенные заявления были такими же просчитанными. Японское правительство отказалось от участия в пятидесятилетнем торжественном поминовении Пирл-Харбора, потому что Соединенные Штаты сделали извинение обязательным условием посещения этой церемонии. «Весь мир несет ответственность за войну», — настаивал один из членов совета министров. В действительности, вплоть до 1995 года, Япония не пользовалась словом «извинение», когда речь заходила о ее действиях в войне.

Сегодня немецкие школьники знакомятся с подробностями массового уничтожения евреев и других преступлений, совершенных нацистами. Их сверстники в Японии получают информацию об атомных бомбах, сброшенных на них, но не об ужасах Массакра и Нанкинга, жестоком обращении с военнопленными и вивисекции американских заключенных, о «сексуальных рабах», предназначенных для японских солдат. Как следствие этого — все еще вспыхивающее ожесточение в таких странах, как Китай, Корея и Филиппины.

Этот контраст нельзя слишком уж абсолютизировать, поскольку обе страны, Япония и Германия, признаны в мире других наций. Это знак международного «прощения» за их агрессию. Однако Германия была принята в новой Европе как полноправный партнер, она встала рука об руку со своими бывшими жертвами, в то время как Япония все еще ведет переговоры с остерегающимися странами, которые были ее врагами в войне. Та неторопливость, с которой она признала свои ошибки, замедлила процесс окончательного принятия ее как партнера.

В 1990 году мир стал свидетелем сцены прощения, разыгравшейся на сцене мировой политики. После того, как Восточная Германия выбрала свой парламент путем первых свободных выборов, его члены собрались, чтобы принять бразды правления. Блок коммунистов сменялся ежедневно. Западная Германия предлагала радикальные шаги воссоединения, и новому парламенту нужно было обсуждать множество жизненно важных для страны дел. Однако в качестве своего первого официального акта они решили проголосовать за следующее исключительное заявление, взятое из языка теологии, а не политики: «Мы, первые парламентарии ГДР, выбранные свободно… от имени граждан этой страны признаем ответственность за унижения, преследование и убийства еврейских мужчин, женщин и детей. Мы чувствуем вину и стыд и признаем, что должны нести это бремя немецкой истории… Неизмеримые страдания были причинены народам всего мира в эпоху национал-социализма… Мы просим евреев всего мира простить нас. Мы просим жителей Израиля простить нас за лицемерие и враждебность по отношению к Израилю со стороны официальной Восточной Германии, а также за гонения и унижения, выпавшие на долю еврейских граждан в нашей стране после 1945 года».

Парламент Восточной Германии принял это заявление единодушно. Его члены долго аплодировали, поднявшись со своих мест, а потом почтили память евреев, погибших во время Холокоста, минутой молчания.

В чем смысл такого акта в парламенте? Разумеется, он не вернул к жизни убитых евреев и не поправил ужасов, сделанных нацистами. Нет, но он помог ослабить железную хватку вины, которая душила Восточную Германию почти полстолетия — пятьдесят лет, в течение которых ее правительство упорно отрицало потребность в прощении.

Со своей стороны, Западная Германия уже официально раскаялась в совершенных мерзостях. Вдобавок к этому, Западная Германия выплатила евреям шестьдесят миллиардов долларов в качестве репараций. Удивительной демонстрацией межнационального прощения является тот факт, что между Израилем и Германией вообще существую отношения. У благодати есть своя сила, даже в международной политике.

В последнее время можно было наблюдать за другими публичными драмами прощения, которые разыгрались в странах, находившихся прежде под контролем коммунистов.

В 1983 году, перед тем, как был поднят «железный занавес», в период, когда было введено военное положение, Папа Иоанн Павел II посетил Польшу, где он служил большую мессу под открытым небом. Толпы народа, собранные в организованные группы в соответствии с их приходами, прошли по Пониатовскому мосту и устремились к стадиону. Прямо перед мостом люди проходили мимо здания Центрального Комитета Коммунистической Партии, и час за часом, проходя мимо здания, группы людей кричали: «Мы прощаем вас! Мы прощаем вас!» Некоторые выкрикивали этот лозунг с чувством, идущим из сердца. Другие кричали это почти с презрением, словно хотели сказать: «Вы — ничто, мы даже не ненавидим вас».

Через несколько лет после этого Йержи Попейлушко, тридцатипятилетний священник, чьи проповеди воодушевляли всю Польшу, был найден в реке Вистула с выколотыми глазами и вырванными ногтями. Снова католики вышли на улицы, размахивая знаменами и крича: «Мы прощаем! Мы прощаем!» Попейлушко проповедовал то же самое от воскресенья к воскресенью, приумножая количество людей, собиравшихся напротив его церкви: «Боритесь за правду. Побеждайте зло добром». После его смерти они продолжали его слушаться, и, в конечном счете, именно этот дух присутствующей благодати заставил расколоться режим.

Повсюду в Восточной Европе все еще ведется борьба за прощение. Должен ли был русский пастор прощать офицеров КГБ, которые посадили его в тюрьму и разрушили его церковь? Должны ли румыны прощать докторов и медсестер, которые приковывали больных сирот к кроватям? Должны ли граждане Восточной Германии прощать осведомителей, среди которых были профессоры семинарий, пасторы и изменявшие супруги, которые доносили на них? Когда борющаяся за человеческие права Вера Воленбергер узнала, что именно муж выдал ее тайной полиции, за которым последовали арест и ссылка, она бросилась в ванную, где ее вытошнило. «Я не хотела бы, чтобы кто-нибудь прошел через тот ад, через который прошла я», — говорит она.

Пауль Тиллих однажды определил прощение как припоминание прошлого, чтобы оно могло быть забыто — принцип, который работает в случае с нациями также, как с отдельными людьми. И хотя прощать никогда не бывает легко, и сменяются поколения, прежде чем это происходит, но что еще может разорвать цепи, которыми людей сковало их прошлое?

Я никогда не забуду эпизод, свидетелем которого я стал в Советском Союзе в 1991 году. Я рассказал эту историю в маленькой книге, опубликованной сразу после нашего визита туда, но ее стоит повторить здесь. В то время в Советской империи происходили перемены. Михаил Горбачев держался у власти на волоске, а Борис Ельцин был на тот момент консолидирующей силой. Я находился в составе делегации христиан, которые встречались с русскими лидерами в ответ на их просьбу помочь в «восстановлении нравственности» в их стране.

Хотя Горбачев и члены Правительства встретили нас тепло, старожилы в нашей группе предупредили нас, что отношение изменится, когда вечером мы посетим штаб-квартиру КГБ. Хотя статуя его основателя Феликса Дзержинского сброшена народом с пьедестала у входа в здание, но память о нем продолжает жить внутри этих стен. Большая фотография этого известного человека все еще висела на одной из стен в той комнате, где проходила наша встреча. Агенты, с лицами бледными и бесстрастными, как в стереотипных фильмах, стояли у входа в обитую деревом аудиторию, когда генерал Николай Столяров, вице-председатель КГБ, представился нашей делегации. Мы обнялись.

«Встреча с вами здесь сегодня вечером, — начал генерал Столяров, — это такой поворот сюжета, какой не выдумал бы и самый отчаянный писатель-фантаст». Он был прав. Потом он напугал нас словами: «Мы здесь в Союзе поняли, что мы слишком часто небрежно относились к людям христианской веры. Но политические вопросы не могут быть решены, пока не будет искреннего раскаяния, пока люди не вернутся к вере. Это крест, который мне придется нести. Научный атеизм выдвинул идею, что религия разделяет людей. Теперь мы видим обратное — любовь к Богу может только объединять».

Мы повернулись друг к другу. Откуда он знал слова «нести свой крест»? И другое слово — раскаяние? Переводчик не ошибся? Я взглянул на Петра и Аниту Дейнек, которых выслали из страны более тридцати лет назад за христианскую деятельность и которые теперь жевали печенье в штаб-квартире КГБ.

Джоэл Недерхуд, изысканный, воспитанный человек, который готовил радио- и телепередачи для Христианской Реформатской Церкви, обратился к Столярову с вопросом: «Генерал, многие из нас читали то, что Солженицын написал о Гулаге. Некоторые из нас даже потеряли там своих близких». Его смелость застала некоторых его коллег врасплох, и напряжение в комнате заметно возросло. «Ваша организация, безусловно, несет ответственность за то, что происходило в тюрьмах, в том числе в той, которая расположена в подвальных помещениях этого здания. Как вы ответите на это прошлое?»

Столяров ответил сдержанным голосом: «Я говорил о раскаянии. Это существенный шаг. Вам, вероятно, известен фильм Абуладзе с этим названием. Не может быть перестройки без раскаяния. Пришло время раскаяться в том, что совершено. Мы нарушили десять заповедей, и сегодня мы за это расплачиваемся».

Я видел фильм Тенгиза Абуладзе «Раскаяние», и то, что Столяров сослался на него, было удивительно. В фильме подробно говорится о подстроенных обвинениях, насильном заключении в тюрьмы, поджогах церквей — о тех самых поступках, которыми КГБ снискало репутацию жестокой организации, особенно в отношении религии. В эпоху Сталина приблизительно 42 тысячи священников лишились жизней, а общее количество священников сократилось от 380000 до 172 человек. Тысяча монастырей, шестьдесят семинарий и девяносто восемь ортодоксальных церквей из каждых ста были разрушены.

В «Раскаянии» показаны зверства с перспективы маленького провинциального города. В самом трогательном эпизоде этого фильма деревенские женщины копаются в грязи лесного склада, отыскивая партию бревен, которую только что сплавляли по реке. Они ищут весточки от своих мужей, которые заготавливали эти бревна на лагерных работах. Одна женщина находит инициалы, вырезанные на коре дерева, и нежно гладит это бревно, как единственную ниточку, связывающую ее с мужем, которого она не может приласкать. Фильм заканчивается тем, что деревенская женщина спрашивает, как дойти до церкви. Когда ей говорят, что она идет не в ту сторону, она отвечает: «Зачем нужна улица, которая не ведет к храму?»

Теперь, находясь в государственном штабе тирании, в комнате, построенной как раз над теми камерами, где допрашивали Солженицына, вице-председатель КГБ говорил нам что-то очень похожее. Зачем нужен путь, который не ведет к раскаянию, к Десяти Заповедям, к церкви?

Когда заговорил Алексей Леонович, встреча неожиданно приобрела задушевный характер. Алексей сидел во главе стола, переводя Столярова. Уроженец Белоруссии, он избежал террора в сталинские времена и эмигрировал в Соединенные Штаты. В течение сорока шести лет он готовил христианские программы, часто с помехами, о стране, в которой он родился. Он лично был знаком со многими христианами, которых пытали и преследовали за их веру. Для него переводить такие слова примирения из высшего офиса КГБ было непостижимо, это сбивало его с толку.

Алексей, крепкий пожилой мужчина, кратко изложил слова старых солдат, которые молились более полувека за то, чтобы в Советский Союз пришли эти перемены, те самые, свидетелями которых мы сейчас были. Он медленно и мягко обратился к генералу Столярову,

«Генерал, многие члены моей семьи пострадали от этой организации, — сказал Алексей. — Сам я вынужден был покинуть страну, которую любил. Мой дядя, который был очень добр ко мне, был сослан на работы в Сибирь и больше не вернулся оттуда. Генерал, вы говорите, что раскаиваетесь. Христос учил нас тому, как на это отвечать. От лица моей семьи, от лица моего дяди, который умер в Гулаге, я прощаю вас».

И затем Алексей Леонович, представитель христианской евангелической церкви, потянулся к генералу Николаю Столярову, вице-председателю КГБ, и заключил его в русские медвежьи объятия. Когда они обнялись, Столяров что-то прошептал Алексею, и позднее мы узнали, что он сказал. «Только два раза в жизни я плакал. Первый раз, когда умерла моя мама. Второй раз — сейчас».

«Я чувствую себя как Моисей, — сказал Алексей в автобусе по дороге домой в тот вечер. — Я видел землю обетованную. Я готов к славе».

Русский фотограф, сопровождавший нас, был настроен менее оптимистично. «Все это была игра, — сказал он. — Они надели для вас маску. Я не верю этому». Однако он тоже пребывал в нерешительности, извинившись некоторое время спустя: «Возможно, я был не прав. Я больше не знаю, во что верить».

Следующие десятилетия и, возможно, столетия Советский Союз будет сталкиваться со сложными вопросами прощения в Афганистане, Чечне, Армении, Украине, Латвии, Литве, Эстонии. Каждое из этих государств несет обиду на империю, которая их угнетала. Все они будут задаваться вопросом о мотивах, подобно сопровождавшему нас в штаб КГБ фотографу. Вполне понятно, что русские не верят друг другу и своему Правительству. Прошлое нужно сначала вспомнить, прежде чем его преодолеть.

Именно так можно преодолеть историю, но не сразу и не целиком. Цепи не-благодати действительно могут дать трещину. Мы в Соединенных Штатах уже пережили такой опыт примирения в масштабах нации. Наши враги во Второй Мировой войне — Германия и Япония — теперь наши надежные союзники. Знаменательно и непосредственно связано с такими местами, как бывший Советский Союз и Югославия то, что мы пережили Гражданскую войну, в которой семья выходила против семьи, и нация воевала против самой себя. Я вырос в Атланте, штат Джорджия, в которой отношение к генералу Шерману, который сравнял Атланту с землей, может дать представление о том, что должны чувствовать мусульмане по отношению к своим сербским соседям. В конце концов, именно Шерман ввел тактику «выжженной земли», тактику современного ведения боя, которая с успехом применялась на Балканах. Каким-то образом наша нация выжила и сохранила единство. Южане до сих пор обсуждают заслуги флага Конфедерации и песни «Дикси», но я больше не слышу разговоров об отделении южных штатов или разделении страны на этнические анклавы. Два наших последних президента были из штатов Арканзас и Джорджия.

После окончания гражданской войны политики и советники пытались вынудить Авраама Линкольна обрушить на южан кровавый дождь, который те заслужили. «Разве я не уничтожаю моих врагов, делая их своими друзьями?» — отвечал президент, который, напротив, вынашивал план великодушной реорганизации Юга. Дух Линкольна указывал нации путь даже после его смерти, став, возможно, главной причиной того, что Штаты продолжили свое существование.

Еще более впечатляют шаги, сделанные в направлении воссоединения в отношениях между белой и черной расами, одна из которых привыкла владеть другой. Затяжные последствия расизма доказывают, что требуются годы и большие усилия, для того чтобы искоренить несправедливость. Однако каждый шаг, который афроамериканцы делают по направлению к тому, чтобы быть полноценными гражданами страны, подразумевает движение в сторону прощения. Не все черные прощают, и не все белые раскаиваются; расизм проходит глубокой трещиной через эту страну. Однако сравним эту ситуацию с тем, что произошло, скажем, в бывшей Югославии. Я не видел пулеметчиков, блокирующих въезд в Атланту, или артиллерию, льющую огненный дождь на Бирмингем.

Я рос расистом. Хотя мне еще даже нет пятидесяти лет, я хорошо помню то время, когда Юг применял легальную форму апартеида. Магазины в деловой части Атланты делились на отделы для белых мужчин, белых женщин и на отделы для цветных. На бензоколонках было два фонтана, из которых можно было пить: один — для белых, другой — для цветных. Мотели и рестораны обслуживали только белых клиентов, а когда «Билль о Правах» объявил такую дискриминацию незаконной, многие владельцы закрыли свои заведения. (Я посетил музей, посвященный жертвам Холокоста, который находится в Вашингтоне, федеральный округ Колумбия, и был глубоко потрясен показанными там зверствами нацистов против евреев. Однако больше всего меня поразил зал в самом начале выставки, в котором демонстрировалось, как на ранних стадиях дискриминации законы против евреев (магазины «только для евреев», парковые скамейки, комнаты в отелях и фонтаны с питьевой водой) были явно скопированы с законов сегрегации в Соединенных Штатах.)

Лестер Мэддокс, позднее выбранный губернатором штата Джорджия, входил в число протестующих владельцев ресторанов. Закрыв свои закусочные «цыпленок-гриль», он открыл мемориал в память умершей свободе, изобразив «Билль о Правах» в гробу, обитом черной тканью. Чтобы удержаться на плаву, он торговал клюшками и рукоятками для топоров трех размеров — «папа», «мама» и «малыш» — предназначенными для того, чтобы бить демонстрантов, пропагандирующих права черного населения. Я купил одну из таких рукояток на деньги, полученные мной за мою писанину. Лестер Мэддокс иногда заходил в нашу церковь (его сестра была членом общины), и именно там я понял, как неустойчива теологическая основа моего расизма.

В 1960-е годы из священников набирались отряды, и по воскресеньям приходила их очередь патрулировать все входы, чтобы черные «нарушители порядка» не беспокоили нас. У меня до сих пор сохранилась карточка из числа тех, что священники отпечатывали и раздавали всем демонстрантам, выступающим за гражданские права, которые могли появиться:

«Поскольку мы верим, что мотивы вашей группы неясны и чужды учению, которое несет слово Божие, мы не можем оказать вам гостеприимство и со всем уважением просим вас немедленно покинуть эту территорию. Писание не учит нас, что «люди братья, а Бог — их Отец». Он — Создатель всего, но Отцом Он является только тем, кто возродился духовно. Если кто-то из вас пришел сюда с искренним желанием познать Иисуса Христа как Спасителя и Господа, мы будем рады общаться с каждым из вас лично от имени Слова Божия».

(Единодушное постановление пастора и священников, август 1960 года)

Когда Конгресс утвердил «Билль о Гражданских Правах», наша церковь открыла частную школу, предназначенную для белых, куда подчеркнуто не допускались черные ученики. Несколько «либеральных» членов покинули церковь в качестве протеста против того, что детский сад отказал черному профессору принять его дочь, но большинство из нас оправдали это решение. Год спустя коллегия церкви отказала в членстве студенту Карверского Библейского Института (его звали Тони Эванс, и через некоторое время он стал известным пастором и проповедником).

Мартина Лютера Кинга Младшего мы обычно называли «Мартин Люцифер Кун» (англ, coon — хитрец, ловкач; негр, чернокожий). Мы говорили, что Кинг состоит в партии коммунистов и является агентом марксистов, а это едва ли подобает священнику. Только намного позднее я оказался способен оценить моральную силу этого человека, который, наверное, в большей степени, чем все остальные, внес свой вклад в то, что Юг не развязал неправедную расистскую войну.

Мои белые коллеги по школе и по церкви смеялись над телевизионными кадрами, где Кинг сталкивался с шерифами с Юга, полицейскими собаками и горящими домами. Мы не понимали, что поступая таким образом, играем на руку Кингу. Он осознанно искал таких личностей, как шериф Булл Коннор, и словно по сценарию разыгранные сцены столкновений, включающие в себя избиения, заключения в тюрьмы и другие жестокости. Он был уверен в том, что если самодовольная нация увидит зло расизма, утверждающегося в самых безобразных и крайних формах, она сплотится в борьбе против этого. «Христианство, — часто говорил он, — всегда настаивало на том, что крест, который мы несем, возвещает о короне, которую мы наденем».

Кинг написал о своей внутренней борьбе за прощение в «Письме из Бирмингемской городской тюрьмы». За стенами тюрьмы южные пасторы объявляли его коммунистом, толпа кричала «Повесить негра!», а полицейские обрушивали свои дубинки на спины людей, пришедших его поддержать. Кинг пишет, что ему пришлось поститься несколько дней, чтобы достичь той духовной дисциплины, которая была необходима ему для того, чтобы простить своих врагов.

Вытесняя из себя зло, Кинг пытался проникнуть в национальный источник поругания нравственности — план, который мои друзья и я были неспособны понять. Многие историки указывают на один из эпизодов как на момент, в котором движение достигло, наконец, того, что недовольные массы поддержали гражданские права. Это произошло на мосту через Сельму, штат Алабама, когда шериф Джим Кларк приказал своим полицейским стрелять по безоружным черным демонстрантам.

Конные солдаты пустили своих коней галопом на толпу демонстрантов, размахивая своими дубинками, круша головы и опрокидывая тела на землю. Пока белые, наблюдающие за этим со стороны, ликовали и смеялись, солдаты пустили в толпу мечущихся демонстрантов слезоточивый газ. Большинство американцев впервые увидели эту сцену, когда канал Эй-Би-Си прервал показ своего воскресного фильма «Нюрнбергский процесс», чтобы показать отснятый материал. То, что сидящие у экранов телевизоров увидели вживую из Алабамы, было похоже на те ужасы, которые они смотрели в фильме про нацистскую Германию. Восемь дней спустя Президент Линдон Джонсон представил на рассмотрение Конгресса Соединенных Штатов «Акт избирательного права 1965 года».

Кинг развил утонченную стратегию войны, оружием в которой была благодать, а не порох. Он никогда не отказывался встречаться со своими врагами. Он противостоял политике, а не отдельным личностям. Самое важное заключалось в том, что он отвечал на насилие ненасилием, и на ненависть любовью.

«Давайте не будем пытаться утолить нашу жажду свободы, испив из чаши горечи и ненависти, — учил он своих последователей. — Мы не должны позволять нашему творческому протесту деградировать до уровня физического насилия. Вновь и вновь мы должны подниматься к величественным высотам, объединяя силу тела и силу души».

Коллега Кинга Эндрю Янг вспоминает о тех бурных днях как о времени, когда они пытались «спасти жизнь черных и души белых». Кинг сказал, что их настоящей целью была не борьба с белыми, а пробуждение в угнетателе чувства вины и желание бросить вызов его ложному чувству превосходства… Итогом этого является примирение, искупление, создание общества, живущего по законам любви. И это то, чего в конце концов добился Мартин Лютер Кинг Младший, пробудив даже таких упертых расистов, как я. Сила благодати обезоружила мое собственное упорство во зле.

Сегодня, когда я оглядываюсь на свое детство, то чувствую стыд, угрызения совести и раскаяние. У Бога ушли годы на то, чтобы пробиться через броню моего закоренелого расизма. Интересно, избавился ли кто-нибудь из нас от него более безболезненно? Теперь я считаю этот грех одним из самых серьезных, по всей вероятности, оказывающим наибольшее влияние на общество. В эти дни я слышу много разговоров о низшем классе и о кризисе в городской Америке. Специалисты один за другим клеймят наркотики, падение ценностей, бедность и разрушение семьи как ядра общества. Интересно, не являются ли все эти проблемы следствием более глубокой, скрытой от глаз причины - нашего векового греха расизма?

Несмотря на нравственный и социальный отход от расизма, нация каким-то образом не раскололась, и люди всех цветов кожи даже на Юге влились в демократический процесс. Теперь уже в течение нескольких лет Атланта выбирает на пост губернатора афроамериканцев. И в 1976 году американцы наблюдали необычную сцену. Когда Джордж Уоллэс появился перед лидерами черного населения, чтобы принести свои извинения за поведение по отношению к черным. Извинение было повторено по телевидению на всю страну.

Поступок Уоллэса (а ему необходимы были голоса черного населения в сложной предвыборной борьбе за пост губернатора ) было проще понять, чем реакцию, которая последовала в ответ. Лидеры приняли его извинение, и граждане с черным цветом кожи простили его, единодушно проголосовав за него. Когда Уоллэс отправился просить прощения у Баптистской Церкви в Монтгомери, где Кинг начал движение за гражданские права, среди лидеров, которые пришли простить его, были Коретта Скотт Кинг, Джесси Джексон и брат убитого Эдгара Иверса.

Даже церковь, которую я посещал в детстве, научилась раскаянию. Когда у церкви поменялись соседи, посещаемость упала. Когда я посетил службу несколько лет назад, я был шокирован, обнаружив только пару сотен верующих, рассеянных по большой церкви, где в годы, когда я был маленьким, собиралось полторы тысячи человек. Церковь казалась проклятой, пришедшей в упадок. Она пробовала новых пасторов и новые программы, но ничего не помогало. Хотя ее лидеры пытались привлечь туда афроамериканцев, почти никто из соседей на это не отреагировал.

Наконец пастор, который некогда был моим одноклассником, предпринял необычный ход, включив в программу службу, посвященную раскаянию. Перед проведением службы он написал Тони Эвансу и профессору, чью дочь не приняли в детский сад, прося у них прощения. Затем публично, мучительно переживая, в присутствии афроамериканских лидеров, он признал грех расизма за поступками церкви, которые она совершала в прошлом. Он признал это и получил прощение этих людей.

Хотя после этой службы бремя, казалось бы, упало с плеч прихожан, этого было недостаточно для спасения церкви. Несколько лет спустя собрания общины белых переместились за город, и сегодня растущая афроамериканская конгрегация «Крылья Веры» заполняет здание церкви и в очередной раз открывает ее окна.

Элтон Трюблад отмечает, что образ, к которому Иисус прибегал для описания предназначения церкви — «врата ада да не одолеют ее» — это метафора нападения, а не обороны. Христиане устремляются в эти врата, и они победят. Неважно, какие примеры в истории мы уже имеем, врата, охраняющие силы зла, не выдержат напора благодати.

Газеты предпочитают заострять свое внимание на насильственном способе ведения войны. Взрывы в Израиле и Лондоне, отряды террористов в Латинской Америке, терроризм в Индии, на Шри-Ланке, в Алжире. Оттуда приходят ужасные картины окровавленных лиц и ампутированных частей тел. Все это мы вынуждены ожидать в этом самом жестоком из всех веков. Но, тем не менее, никто не может отрицать силу благодати.

Кто может забыть увиденное на Филиппинах, где местные жители стояли на коленях перед пятидесятитонными танками, которые один за другим останавливались, как будто натолкнувшись на невидимый щит молитвы. Филиппины — единственная страна в Азии, где преобладает христианское население, и именно там оружие благодати оказалось сильнее оружия тирании. Когда Бениньо Аквино вышел из самолета в Маниле, прямо перед тем, как на него было совершено покушение, у него в руке была речь, взятая из Ганди: «Добровольная жертва невинности — это самый могущественный ответ надменной тирании, когда-либо данный Богом или человеком». Аквино так и не получил возможности произнести эту речь, но его жизнь и жизнь его жены доказала, что эти слова были пророческими. Режиму Маркоса был нанесен роковой удар.

Холодная война, говорит бывший сенатор Сэм Нанн, «закончилась не в ядерном аду, а в пламени свечей в церквях Восточной Европы». Процессии, идущие с зажженными свечами в Восточной Германии, не были достаточно освещены в вечерних новостях, но они помогли изменить лицо земного шара. Сначала несколько сотен, потом тысяча, тридцать тысяч, пятьдесят тысяч и, наконец, пятьсот тысяч (практически население целого города) вышли в Лейпциге на демонстрацию с зажженными свечами. Собравшись для молитвы около церкви Св. Николая, сторонники мира прошли по темным улицам, распевая гимны. Полицейские и солдаты в полном вооружении казались беспомощными перед лицом такой силы. Наконец, ночью такой же марш в Восточном Берлине привлек миллион демонстрантов, и ненавистная Берлинская Стена пала без единого выстрела. Огромный плакат появился над улицами Лейпцига: «Wir danken Dir, Kirche (Мы благодарим Тебя, Церковь)».

Подобно глотку свежего воздуха, разогнавшему застоявшиеся облака грязи, революция за мир распространилась по всему земному шару. Только в одном 1989 году десять наций — Польша, Восточная Германия, Венгрия, Чехословакия, Болгария, Румыния, Албания, Югославия, Монголия, Советский Союз — около половины биллиона человек пережили ненасильственную революцию. Во многих из них христианское меньшинство сыграло решающую роль. Был получен ответ на издевательский вопрос Сталина: «Сколько дивизий у Папы Римского?»

Потом в 1994 году произошла самая удивительная революция из всех, удивительная потому, что все ожидали пролитых рек крови. Однако Южная Африка также предстала родиной мирного движения протеста, поскольку именно там Мохатма Ганди, изучая Льва Толстого и Нагорную Проповедь, развивал свою стратегию ненасилия (которую впоследствии принял Мартин Лютер Кинг Младший). Имея многочисленные возможности осуществить свои теории на практике, Южная Африка довела до совершенства использование оружия благодати. Вальтер Винк рассказывает о черной женщине, которая гуляла по улице со своими детьми, когда ей плюнул в лицо белый мужчина. Она остановилась и сказала: «Спасибо, а теперь в лицо детям». Застигнутый врасплох, мужчина не знал, что ответить.

В одном фермерском селении чернокожие женщины внезапно обнаружили, что они окружены солдатами, сопровождаемыми бульдозерами. Солдаты в рупор объявили, что у жителей есть две минуты на то, чтобы покинуть деревню, прежде чем она будет сожжена. У женщин не было оружия, а мужчины ушли из селения на работу. Зная пуританские нравы африканцев Новой Голландии, женщины встали перед бульдозерами и сорвали с себя одежду. Полиция ретировалась, а селение стоит и по сей день.

Новости почти не упомянули ту ключевую роль, которую христианская вера сыграла в мирной революции в Южной Африке. После того, как посредники под предводительством Генри Киссинджера уже потеряли всякую надежду убедить Партию Свободной Инкаты участвовать в выборах, один христианский дипломат из Кении лично встретился со всеми главными лицами партии, молился вместе с ними и помог тому, что они изменили свое мнение. Эту встречу сделал возможной чудесным образом испортившийся компас на самолете, который задержал вылет.

Нельсон Мандела разорвал цепь не-благодати, когда он вышел из тюрьмы после двадцатилетнего заключения, неся весть прощения и примирения, а не мести. Сам Ф.У. де Клерк, выбранный от самой маленькой и самой суровой из всех кальвинистских (белых) церквей Южной Африки, испытал чувство, которое он позднее описал как «сильное призвание». Он сказал своим прихожанам, что Бог призывает его спасти всех людей Южной Африки, даже если близкие отторгнут его.

Черные лидеры настаивали на том, чтобы Клерк принес свои извинения за расистский апартеид. Он отказался, потому что среди людей, развязавших эту политику, был его собственный отец. Но епископ Десмонд Туту считал очень существенным, чтобы процесс примирения в Южной Африке начался с прощения, и он не уступил. Туту сказал: «Один урок мы должны преподать миру. Мы должны научить людей из Боснии, Руанды и Бурунди нашей готовности прощать». В итоге, де Клерк извинился.

Теперь, когда черное большинство имеет политическую силу, оно официально обсуждает следствия прощения. Формулируя положения своей политики, Министр юстиции говорит как теолог: «Никто не может прощать от имени жертв. Жертвы должны прощать сами. И никто не может прощать до полного выяснения всех обстоятельств произошедшего, которое сначала должно быть разоблачено. Необходимо также, чтобы люди, совершившие зверства, дали свое согласие на прощение, прежде чем они его получат». Шаг за шагом жители Южной Африки вспоминают свое прошлое, чтобы забыть его.

Прощение не бывает ни легким, ни отчетливо очерченным. Именно это открывают для себя южноафриканцы. Римский Папа может простить покушавшегося на него террориста, но не просит выпустить его из тюрьмы. Можно простить немцев, но наложить ограничения на их военные силы. Можно простить человека, жестоко обращавшегося с детьми, но держать его подальше от его жертв; простить расизм на Юге, но добиваться законов, которые будут препятствовать его повторению.

Однако нации, которые добиваются прощения во всей его полноте, могут, по крайней мере, избежать страшных последствий его единственной альтернативы — непрощения. Вместо чудовищных сцен и гражданской войны, мир увидел длинные, извивающиеся тени чернокожих южноафриканцев, растянувшиеся иногда более чем на милю, которые танцевали и ликовали оттого, что у них впервые появилась возможность проголосовать.

Поскольку прощение противоречит человеческой природе, ему нужно учить и показывать его в действии, как учат сложному ремеслу. «Прощение не есть единичный акт. Это постоянное отношение», — сказал Мартин Лютер Кинг Младший. Могут ли христиане принести миру больший дар, чем формирование культуры, которая поддерживает благодать и прощение?

У бенедектинцев, например, есть передвижная служба прощения и примирения. Разъяснив слова Библии, лидеры просят каждого пришедшего определить, в каких вопросах им необходимо прощение. Потом верующие погружают свои руки в большую хрустальную чашу с водой, «держа» обиду в руках. Когда они молятся о благодати прощения, их руки постепенно открываются, чтобы символически «отпустить» обиду. «Проделайте церемонию, подобную этой, со своим собственным телом, — говорит Брюс Демарест, один из ее участников, — и вы почувствуете даже больше преобразующей вас силы, чем когда произносите слова прощения». Какое бы действие это возымело, если бы белые и чернокожие жители Южной Африки или Соединенных Штатов Америки время от времени погружали свои руки в общую чашу прощения?

В своей книге «Заключенный и взрывное устройство» Лоренс Ван дер Пост вспоминает ужас, который он пережил во время войны в японском лагере для военнопленных на Яве. В этом страшном месте он пришел к выводу: «Единственная надежда на будущее лежит во всеохватном прощении тех людей, которые являются нашими врагами. Прощение, научил меня мой опыт заключенного, не было простой религиозной сентиментальностью; оно было таким же фундаментальным законом человеческого духа, как закон притяжения. Если кто-то ломает закон притяжения, он ломает себе шею; если кто-то ломает закон прощения, он наносит своему духу смертельную рану и снова становится звеном в цепи одного и того же процесса, долго и мучительно пытаясь избежать последствий такой жизни».

Часть третья

Ощущение несправедливости благодати. Запах скандала

Глава 11

Дом незаконнорожденных: рассказ

(В английском языке слово, переведенное здесь как «незаконнорожденный», имеет резко отрицательный оттенок. Оно используется как ругательство. В русском языке подобные слова относятся к ненормативной лексике [прим. теол. редактора].)

Уилл Кемпбелл вырос на животноводческой ферме в штате Миссисипи. Погруженный в книги, мало контактирующий с окружающими его людьми, он усердно занимался и, в конце концов, пробил себе дорогу в Йельскую Богословскую Семинарию. После ее окончания, он вернулся на Юг, чтобы проповедовать, и был провозглашен ответственным за религиозную жизнь в университете Миссисипи. Было начало шестидесятых годов, в это время добродетельные жители штата Миссисипи сплотились в борьбе против защитников гражданских прав, и как только студенты и администрация университета узнали о либеральных взглядах Кемпбелла на расовую интеграцию, его пребыванию в университете был положен конец.

Вскоре Кемпбеллл оказался в самой гуще борьбы, возглавив кампанию по регистрации населения, пришедшего на голосование, и осуществлению контроля над идеалистически настроенной молодежью Севера, которая эмигрировала на Юг, чтобы присоединиться к борющимся за гражданские права. Среди этих молодых людей был и студент Гарвардской Семинарии Джонатан Дэ-ниэлс, который отозвался на призыв доктора Лютера Кинга собраться на Сельме. Многие добровольцы вернулись после демонстрации домой, но Джонатан Дэниэлс остался, и Уилл Кемпбелл с ним подружился.

В те дни теология Кемпбелла подверглась ряду проверок. Многие оппозиционеры происходили из «добрых христианских» семей, которые не хотели пускать людей другой расы в свои церкви и которые противостояли любому, кто пытался вмешаться в законы, покровительствующие людям с белой кожей. Кемпбеллу гораздо проще было найти союзников среди агностиков, социалистов и немногочисленных набожных северян.

«В двух словах, в чем весть, данная христианам?» — вызывающе спросил его один из агностиков. Этим собеседником был П. Д. Ист, издатель газеты, отошедший от христианской веры, который видел в христианах врагов и не мог понять, почему Уилл упрямо отстаивает религиозную веру. Кэмпбелл вспоминает: «Мы куда-то шли или откуда-то возвращались, когда он сказал: «Объясни мне. Десять слов, не больше». Я ответил: «Мы все незаконнорожденные, но Бог все равно любит нас». Он не сказал, что он думал о сказанном мной, кроме того, что, сосчитав слова, загибая пальцы на руке, он повторил: «Я давал вам десять слов. Если вы хотите попробовать еще раз, у вас в запасе еще одно слово». Я больше не стал пробовать, но он часто потом напоминал мне о том, что я сказал ему в тот день».

Сам того не подозревая, Кемпбелл своим определением попал в самое сердце П. Д. Иста. Ист действительно был незаконнорожденным, которого всю жизнь унижали этим. Кемпбелл выбрал именно это слово не просто для того, чтобы шокировать собеседника, но также ради теологической точности. В духовном смысле мы незаконнорожденные дети, которые, несмотря на это, приглашены присоединиться к семье Бога. Чем больше Кемпбелл думал об этом внезапно пришедшем ему в голову определении Евангелия, тем больше оно ему нравилось.

Однако П. Д. Ист подверг это определение безжалостной проверке, в самый мрачный день жизни Кемпбелла, в тот день, когда помощник шерифа в штате Алабама Томас Коулмэн застрелил двадцатишестилетнего друга Кемпбелла. Джонатан Дэниэлс был арестован за пикетирование магазинов для белых. Когда его выпустили из тюрьмы, он направился в бакалейную лавку, чтобы позвонить оттуда и договориться о поездке, но в этот момент появился Коулмэн, который был вооружен пистолетом и разрядил его Джонатану в живот. Пули полетели и в еще одного человека — чернокожего подростка — тяжело ранив его в спину.

В книге «Брат стрекозы» Кемпбелл вспоминает разговор с ТТ. Д. Истом в тот вечер, результатом которого стало то, на что Кемпбелл оглядывается как на «самый поучительный теологический урок в своей жизни».

П. Д. Ист остался на наступательных позициях, даже в этот скорбный период времени: «Да, брат. Посмотрим, выдержит ли данное тобой определение такое испытание». Я звонил в департамент юстиции, в «Союз за гражданские свободы американцев», знакомому юристу в Нэшвилл. Я говорил о том, что смерть моего друга — это пародия на правосудие, что это полное нарушение закона и порядка, преступление против федерального и государственного закона. Я прибегал к таким словам как деревенщина, захолустье, босяк, невежда, член ку-клукс-клана и многим другим. Я занялся социологией, психологией, социальной этикой, говорил и думал в этих понятиях. Изучил я также и теологию Нового Завета. П. Д. Ист набросился на меня, как тигр: «Давай, брат, поговорим о твоем определении». В один прекрасный момент Джо [брат Уилла] повернулся к нему: «Остынь! Неужели ты не замечаешь, когда кому-то плохо?» Но П.Д. Ист, любивший меня слишком сильно, для того чтобы оставить одного, отмахнувшись от него, продолжал: «Джонатан был незаконнорожденным?»

Кемпбелл ответил, что хотя тот был одним из самых приятных парней, каких ему довелось знать, правда заключается в том, что каждый из нас — грешник. В этом смысле, да, он был «незаконнорожденным».

«Хорошо. Томас Коулмэн незаконнорожденный?» — продолжал П.Д.Ист. На этот вопрос Кемпбелл нашел ответ гораздо быстрее. Ясное дело, что убийца был незаконнорожденным.

Тогда П. Д. Ист придвинул к Кемпбеллу свой стул, положив свою худую руку ему на колено и посмотрев прямо в его покрасневшие глаза, спросил: «Как ты думаешь, какого из этих двух незаконнорожденных Бог любит больше?» Вопрос попал в точку, в самое сердце. В своей книге Кэмпбелл пишет: «Неожиданно все стало ясно. Все. Это было откровение. Винные пары, которые были в нас, казалось, осветили и усилили его воздействие. Я прошел через всю комнату к окну и открыл ставни, не находя сил отвести взгляд от уличного света. И заплакал. Но плач растворялся в смехе. Это было странное ощущение, которое я переживал. Я помню, как я пытался отделить скорбь от радости. Отделить причину своих слез от причины своего смеха. Тогда вскоре все стало ясно. Я смеялся над самим собой, над двадцатью годами христианского служения, которые, хотя я сам того не понимал, превратились в служение либеральной софистике…Я согласился с тем, что сама идея- человек мог пойти в магазин, где несколько безоружных людей пьют газировку с сиропом и едят печенье, и выпалить в одного из них из пистолета, выбив из него легкие, сердце и кишки, а потом навести его на другого и выпустить в него несколько пуль, которые пройдут через его плоть и кости, и Бог отпустит этого человека на свободу — была выше моего понимания. Но если это как раз не тот самый случай, то тогда нет Евангелия, нет Благой Вести. Если это неправда, то у нас только недобрые вести, мы остаемся наедине с законом».

То, что Уилл Кемпбелл познал в ту ночь, было новым познанием благодати. Благодать дается свободно и распространяется не только на тех, кто не заслужил ее, но и на тех, кто, в действительности, заслуживает обратного: на членов ку-клукс-клана в той же степени, что и на защитников гражданских прав, на П. Д. Иста в той же мере, что и на Уилла Кемпбелла, на Томаса Коулмэна равно, как и на Джонатана Дэниэлса.

Это откровение укоренилось в Уилле Кемпбелле так глубоко, что он был потрясен благодатью. Он сообщил свою позицию в Национальный Совет Церквей и стал, как он сам себя назвал, «апостолом для бедняков», при этом изменив смысл этого понятия. Он купил ферму в штате Теннеси и сегодня с той же радостью проводит время в кругу ку-клукс-клановцев и расистов, что и среди темнокожих меньшинств и белых либералов. Он увидел, что многие люди изъявляли желание помочь меньшинствам; но он не знал ни одного человека в мире, который бы согласился на служение Томасу Коулмэну.

Мне нравится история Уилла Кемпбелла, потому что я сам вырос в Атланте среди людей, которые носили расизм как эмблему чести. Если быть кратким, я люблю историю Кемпбелла, потому что какое-то время я больше был похож на Уилла Кемпбелла, чем на Джонатана Дэниэлса. Я никогда никого не убивал, но я, без сомнения, ненавидел. Я смеялся, когда ку-клукс-клановцы подожгли крест на лужайке перед домом негритянской семьи, которая первой рискнула поселиться у нас по соседству. А когда убивали северян, как это произошло с Джонатаном Дэниэлсем, мои друзья и я пожимали плечами и говорили: «Да воздастся им, пришедшим сюда раздувать ссоры».

Когда пришло время, и я увидел себя таким, каким я был в действительности, презренным расистом, лицемером, который скрывался за маской Евангелия, живя по антиевангельским законам; когда подошло это время, я как утопающий ухватился за обещание благодати тем людям, которые заслуживают обратного. Людям вроде меня.

He-благодать временами отвоевывает прежние территории, соблазняя меня поверить, что мое «я», на которое теперь снизошло откровение, отныне нравственно превосходит босяков и расистов, которые еще не видели света. Но я знаю правду, что «Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками». Я знаю, что встретился лицом к лицу с любовью Бога, когда был дурнее, а не лучше всего, и что удивительная благодать спасла потерпевших крушение, вроде меня.

Глава 12

Ничего удивительного

И здесь теперь в грязи и пыли распускаются лилии Его любви.

Джордж Херберт

Ничего нечистого

Только однажды в своей жизни я отважился прочитать проповедь детям. В то воскресное утро я, смущаясь и распространяя вокруг себя подозрительные запахи, принес с собою пакет из магазина и во время службы пригласил всех детей, пришедших в церковь, подняться ко мне на кафедру, где я постепенно раскрывал содержимое пакета.

Сначала я извлек несколько упаковок жареной свиной шкуры (впоследствии любимое лакомство президента Джорджа Буша), чтобы мы могли что-нибудь пожевать. Потом я достал фальшивую змею и большую резиновую муху, чем вызвал визг среди моих слушателей. Потом мы пробовали эскалопы. Наконец, к великому удовольствию детей, я осторожно запустил руку в пакет и достал оттуда живого омара. Мы назвали его Лэрри Омар. Лэрри отзывался, очень пугающе размахивая клешнями.

Уборщик работал в этот день без перерыва, как, впрочем, и я, потому что когда дети удалились вниз по лестнице, я поставил себе целью объяснить их родителям, почему Бог однажды не одобрил все эти кушанья. Законы Левита в Ветхом Завете строго запрещали каждый кусочек, съеденный нами, и ни один ортодоксальный еврей не прикоснулся бы к содержанию моего пакета. «Что Бог имел против омаров?» — так я озаглавил свою проповедь.

Мы вместе обратились к захватывающему фрагменту в Новом Завете, в котором сообщается о том, как апостолу Петру на крыше дома приходит видение. Забравшись на крышу, чтобы помолиться в уединении, Петр почувствовал приступы голода. У него закружилась голова, он впал в транс, и перед его взором разыгралась страшная сцена. С неба хлынул поток «нечистых» млекопитающих, рептилий и птиц. С одной стороны, в десятой главе Деяний не говорится о конкретных видах животных, однако их перечисление можно найти в Книге Левит, глава 11: свиньи, верблюды, кролики, грифы, вороны, ушастые совы, сипухи, аисты, летучие мыши, муравьи, жуки, медведи, ящерицы, скунсы, ласки, крысы, змеи.

«Симон, какая мерзость! Не прикасайся. Иди и немедленно вымой руки!» — услышал он, вне всякого сомнения, крик своей матери. Почему? Потому что мы разные, вот почему. Мы не едим свиней. Они мерзкие, нечистые. Бог учил нас не прикасаться к ним. Для Петра, как и для любого еврея в Палестине, такая пища была более чем отвратительна. Это было табу, оно вызывало омерзение. «Они должны быть скверны для вас», — сказал Господь.

Если в течение дня Петру приходилось прикоснуться к мертвому насекомому, он мылся сам, мыл свою одежду и до вечера оставался нечистым, ему было запрещено таким придти в храм. А если, скажем, мертвая ящерица или паук падал с потолка в кувшин с пищей, он должен был отказаться от содержимого и разбить сам глиняный кувшин.

И теперь эти запрещенные предметы падали с неба дождем, и голос с неба сказал: «Вставай, Петр. Убивай и ешь».

Петр напомнил Богу о Его собственных правилах. «Конечно, нет, Господь! — запротестовал он. — Я никогда не ел ничего мерзкого или нечистого».

Раздался голос: «Не называй скверным то, что Бог сделал чистым». Эта сцена повторялась еще дважды, пока Петр, потрясенный до глубины души, не спустился вниз по лестнице, чтобы столкнуться со следующим потрясением этого дня — группой «нечистых» неевреев, которая хотела присоединиться к последователям Иисуса.

Сегодня те христиане, которые наслаждаются свиными котлетами, эскалопами, устрицами в раскрытых раковинах, легко могут не понять всю силу этой сцены, развернувшейся на крыше дома столько лет назад. Если говорить о том шокирующем эффекте, который он произвел, то самой близкой параллелью с этим эпизодом, какая только приходит мне в голову, могла бы стать ситуация, когда во время съезда Южных Баптистов на Техасском стадионе прямо на поле бы опустился бар полный алкогольных напитков, и сверхъестественный голос с небес велел бы трезвенникам: «Пей до дна!»

Я могу представить себе ответную реакцию: «Разумеется, нет, Господь! Мы баптисты. Мы никогда не прикасались к этой дряни». Такое предубеждение было и у Петра против нечистой пищи.

Случай, описанный в 10 главе Деяний, возможно, объясняет диету еще не набравшей опыта церкви, но он не дает ответа на мой собственный вопрос: «Что Господь имел против омаров?» Чтобы получить ответ на этот вопрос, я должен обратиться к Книге Левита, где Бог объясняет этот запрет: «Ибо Я — Господь Бог ваш: освящайтесь и будьте святы, ибо Я [Господь, Бог ваш] свят». Это краткое объяснение, данное Богом, оставляет большое количество возможностей для интерпретации, и ученые долго обсуждали одну причину запрета за другой.

Некоторые заостряли внимание на той пользе для здоровья, которую принесли законы Левита. Запрет на свинину избавил от угрозы заболевания трихинеллезом, а запрет на моллюсков предохранял жителей Израиля от вирусов, которые время от времени находили в устрицах и мидиях. Другие отмечают то обстоятельство, что многие из запрещенных животных питаются падалью, мертвечиной. Третьи делают наблюдение, что эти специфические законы, кажется, направлены против обычаев язычников, живших по соседству с Израилем. Например, запрет на приготовление молодого козленка в молоке его матери был, очевидно, введен, чтобы удержать жителей Израиля от подражания магическому ритуалу хананеев.

Все эти объяснения не лишены смысла и действительно могут пролить свет на то, какой логики придерживался Господь, составляя этот странный список. Однако появление в нем некоторых животных не может быть объяснено вовсе. Почему омар? Или как насчет кроликов, которые не представляют угрозы здоровью и едят траву, а не падаль? И почему верблюды и ослы, самые распространенные животные на Среднем Востоке, попали в этот список? Очевидно, что в этих запретах присутствует некоторая произвольность. (Конечно, привычки любого общества к определенной пище произвольны, и в каждой культуре существует разделение на «чистых» и «нечистых» животных. Французы едят конину, китайцы едят собак и обезьян, итальянцы едят певчих птиц, новозеландцы едят кенгуру, африканцы едят насекомых, а каннибалы едят других людей. Американцы считают большинство этих обычаев агрессивными, потому что в нашем обществе существует свой устоявшийся список животных, которых можно употреблять в пищу. У вегетарианцев этот список значительно короче.)

Что Бог мог иметь против омара? Еврейский писатель Герман Ваук говорит о том, что в английском языке слово «fit» (годный, пригодный, подходящий) наилучшим образом соответствует древнееврейскому прилагательному «кошерный» (разрешенный законами иудаизма), которое сопровождает еврейские обычаи и по сей день. Левит относит одних животных к разряду «fit», или пригодных, а других к разряду непригодных. Антрополог Мэри Дуглас идет еще дальше, утверждая, что во всех случаях Бог налагает запрет на тех животных, у которых наблюдается какая-нибудь аномалия. Поскольку у рыб должны быть плавники и чешуя, то моллюски и угри не проходят отбор. Птицы должны летать, и таким образом эму и страусы оказываются негодными. Наземным животным надлежит ходить на всех четырех лапах, а не ползать по земле, как это делает змея. Домашний крупный рогатый скот, овцы и козлы жуют жвачку и имеют раздвоенные копыта; следовательно, так должны делать все годные в пищу млекопитающие.

Слова раввина Якоба Нойснера вторят этому аргументу: «Если бы мне нужно было в двух словах сказать, по какой причине что-то становится нечистым, то я сказал бы, что это что-то, по той или иной причине, отклонилось от нормы».

Изучив разные теории по этому вопросу, я дошел до осознания общего принципа, который, как мне кажется, выражает самую суть запретов на нечистых животных, приведенных в Ветхом Завете. Его можно сформулировать следующим образом: «Никаких странностей!» Жители Израиля тщательно исключали из своего рациона всех необычных или «чудных» животных, и тот же самый принцип действует также в отношении «чистых» животных, которых они использовали в поклонении; Ни один верующий не мог принести в храм больного или искалеченного ягненка, поскольку Бог желал самого безукоризненного в отаре. Начиная с Каина, люди должны были следовать точным указаниям Бога. В противном случае они рисковали тем, что их просьбы могли быть отвергнуты. Бог требовал совершенства; Бог заслуживал самого лучшего. Никаких странностей!

Ветхий Завет, кажется, близок людям. Он гораздо более волнует их, его законы похожи на людские. Я вспоминаю, как посетил церковную службу в Чикаго, во время которой пастор, Билл Лесли, разделил нашу церковь таким образом, что она стала напоминать иерусалимский храм. Неевреи могли собраться на балконе, который определялся как Двор Язычников, они были отделены от остальной церкви. Еврейские женщины могли входить в основной зал, но только в специально отведенное для этого место. Для евреев — мирян была отведена просторная площадка рядом со святым местом, но, тем не менее, даже они не могли вступать в зону, предназначенную только для священников.

Задняя часть этой площадки, в которой находился алтарь, Билл обозначил как Святое Святых. «Представьте себе завесу толщиной в фут, которая отделяла это место от остальной церкви, — сказал он, – только священник мог входить внутрь один раз в году — в день святого праздника Йом-Кипура, но даже он должен был обвязать себе лодыжку веревкой. Если он совершал какой-то просчет и умирал внутри, другие священники вытаскивали его обратно за веревку. Они не отваживались входить в Святое Святых, туда, где жил Бог».

Ни один человек, даже самый набожный, не помышлял о том, чтобы попасть в Святое Святых, потому что неизбежной карой за это была смерть. Сама архитектура напоминала жителям Израиля о том, что Бог не похож на них, о том, что он другой, святой.

Мы можем сравнить это с современным нам человеком, который хочет послать письмо Президенту Соединенных Штатов. Любой гражданин может ему написать, послать телеграмму или письмо по электронной почте. Но даже если бы кто-нибудь предпринял прогулку по Вашингтону, федеральный округ Колумбия, и остановился рядом с туристами около Белого Дома, он не стал бы искать личной встречи с Президентом. И хотя он может поговорить с секретарем, или, возможно, с помощью сенатора добиться встречи с одним из членов Кабинета министров, ни одному нормальному гражданину не придет в голову, что он способен попасть в кабинет Президента в Белом Доме и принести свою петицию. Правительство подчиняется строгим иерархическим законам, в соответствии с жесткими предписаниями его высшие должностные лица недоступны для личных контактов. Таким же образом в Ветхом Завете иерархическая лестница отделяла от людей их Бога, и происходило это не на основе престижа, а на основе «чистоты» и «святости».

Но одно дело — назвать животных нечистыми, и другое дело — назвать нечистыми людей. Однако законы Ветхого Завета не делают для них исключения: «Никто из семени твоего во все роды их, у которого на теле будет недостаток, не должен приступать, чтобы приносить хлеб Богу своему; никто, у кого на теле есть недостаток, не должен приступать, ни слепой, ни хромой, ни уродливый, ни такой, у которого переломлена нога или переломлена рука, ни горбатый, ни с сухим членом, ни с бельмом на глазу, ни коростовый, ни паршивый, ни с поврежденными ятрами».

Одним словом, люди с поврежденными членами или с нарушенной родословной (незаконнорожденные) объявлялись негодными. Никаких странностей! Женщины в период менструации, мужчины после поллюции, женщины, рожавшие детей, люди с кожными заболеваниями или гноящимися ранами; всякий, прикоснувшийся к трупу — все эти люди объявлялись религиозно нечистыми.

В наш век политической вежливости подобная вопиющая иерархия в отношении отдельных людей, связанная с полом, расой и даже физическим здоровьем, кажется почти невероятной, но однако именно эта атмосфера характеризует иудаизм. Каждый день начинался для еврейских мужчин с того, что они молились, благодаря Бога, «который не создал меня язычником… который не создал меня рабом… который не создал меня женщиной».

Десять Заповедей наглядно демонстрируют последствия такого отношения, «смертельную логику политики очищения», как описывает это явление хорватский теолог Мирослав Вольф. Когда Петр, уступая тому, что сказал ему Дух, соглашается войти в дом римского сотника, он представляется, говоря о себе следующее: «Вы знаете, что Иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником». Он пошел на эту уступку только после того, как проиграл спор Богу на крыше.

Петр продолжил: «Но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым». Происходила революция благодати, какую Петр едва ли мог себе помыслить.

Перед тем как писать книгу «Неизвестный мне Иисус», я несколько месяцев занимался изучением фактических событий, произошедших в жизни Иисуса. Я понял, с какой меркой нужно подходить к упорядоченному миру иудаизма в первом веке после Р.Х. Я признаюсь, что разделение людей на классы задело мою американскую чувствительность. Оно показалось мне официально признанной моделью не-благодати, кастовой религиозной системой. Но евреи, по крайней мере, нашли место в обществе для таких групп населения, как женщины, чужестранцы, рабы и беднота. В других обществах с ними обходились куда хуже.

Иисус сошел на землю как раз тогда, когда Палестина переживала религиозный переворот. Фарисеи, например, для того чтобы сохранить свою чистоту, сформулировали точные правила. Никогда не входить в дом иноплеменника, не обедать с грешниками, не делать никакой работы в субботу, семь раз мыть свои руки перед едой, поэтому, когда распространились слухи о том, что Иисус мог оказаться долгожданным Мессией, набожных евреев это скорее шокировало, чем всколыхнуло. Разве не он прикасался к нечистым людям, к прокаженным? Разве не он позволил женщине с дурной репутацией вытереть его ноги своими волосами? Он обедал с мытарями — один из них даже вошел в узкий круг Двеннадцати — и возмутительно пренебрегал правилами ритуального очищения и соблюдения Субботы.

Более того, Иисус сознательно путешествовал через территорию иноплеменников и вступал с ними в контакт. Он восхвалял веру римского сотника как большую в сравнении с верой израильтян и добровольно согласился войти в его дом, чтобы исцелить его слугу. Он исцелил «полукровку» — самарянку, страдающую проказой, и долго с ней беседовал к ужасу своих учеников, которые знали, что «евреи с самарянами не общаются». Эта женщина, которую евреи отвергли из-за ее национальности, а соседи — из-за того, что она несколько раз выходила замуж, стала первой «миссионеркой», посланной Иисусом, и первым человеком, кому Он открыл, что Он — Мессия. Затем высшей точки пребывание Иисуса на Земле достигло, когда он дал своим ученикам «Великое Поручение», велев им нести благую весть нечистым язычникам «во всей Иудее и Самарии и даже до края земли».

Отношение Иисуса к «нечистым» людям приводило его соотечественников в смятение и, в конце концов, способствовало его распятию. В сущности, Иисус нарушил принцип Ветхого Завета, лелеянный евреями — никаких странностей, заменив его новым правилом благодати: «Мы все незаконнорожденные, но Бог все равно любит нас».

В Евангелии отмечен только один случай, когда Иисус прибег к насилию. Это изгнание из храма торговцев. Размахивая плетью, он переворачивал столы и скамьи и изгонял торговцев, которые устроили там свои лавки. Как я уже говорил, сама архитектура храма говорила о иерархии, существовавшей в еврейском обществе. Иноплеменники могли войти только во внешний двор, а не в сам храм. Иисус негодовал по поводу того, что торговцы превратили территорию, отведенную неевреям, в восточный базар, который наполняли блеющие и мычащие животные и торговцы, спорящие из-за цены. Атмосфера, едва ли подходящая для поклонения Богу. Марк упоминает, что после очистки храма первосвященники и книжники «искали, как бы погубить Его». В действительности, Иисус определил свою судьбу, ревностно отстаивая право иноплеменников обращаться к Богу.

Ступенька за ступенькой, Иисус разобрал иерархическую лестницу, в виде которой было организовано обращение к Богу. Он приглашал убогих, грешников, чужеземцев и неевреев — нечистых! — за стол, где проходил банкет Бога.

Разве Исайя не предрекал великое пиршество, на которое будут приглашены все нации мира? За долгие столетия экзальтированное видение Исайи стало настолько неясным, что некоторые группы отказывали в участии в этом застолье евреям, которые были физически здоровы. Напротив, Иисус видел во главе этого пира хозяина, посылающего слуг на улицы и аллеи, чтобы пригласить «нищих, увечных, хромых, слепых». (Ветхий Завет содержит множество указаний на то, что Бог долгое время планировал расширить свою «семью», включив в нее не только людей еврейской национальности, но и приняв в нее людей всех племен и наций. С изысканной иронией описывается, как Петру в Иоппии было видение, в котором он увидел нечистых животных — в Иоппии, том самом портовом городе, из которого Иона пытался бежать от приказа Бога нести Божию весть язычникам в городе Ниневия.)

Наиболее примечательная история, рассказанная Иисусом, притча о блудном сыне, как раз заканчивается сценой пиршества, устроенного в честь ни на что не годного бездельника, который запятнал имя семьи. С точки зрения Иисуса, люди, нежеланные для других, в конечном итоге желанны для Бога, и если один из них возвращается к Богу, в честь него устраивается вечеринка. Мы все незаконнорожденные, но Бог все равно любит нас.

Другая известная притча о добром самарянине, затрагивала душу людей, которые ее слышали от Иисуса, тем, что в ней упоминались два религиозных деятеля, которые обошли стороной жертву грабежа, потому что не хотели оскверниться, прикоснувшись к трупу. Героем этой притчи Иисус сделал самарянина — выбор, который удивлял слушателей Иисуса так же, как нас удивило бы, если бы современный раввин рассказал историю, прославляющую члена Организации Освобождения Палестины.

Своими контактами в обществе Иисус также опроверг еврейские категории «чистого» и «нечистого». Например, в восьмой главе Евангелия от Луки упоминаются три случая, последовавшие один за другим, которые, если взять их вместе, должны были укрепить фарисеев в их недоверии к Иисусу. Сначала Иисус плывет в регион, который населяют неевреи, исцеляя там обнаженного бесноватого и отправляя его в качестве своего миссионера в его родной город. Затем мы видим, как Иисус прикоснулся к женщине, которая уже двенадцать лет страдала кровотечением, «женской проблемой», которая лишала ее права ходить в церковь, и, вне всякого сомнения, обрушивала на нее громадный позор. Фарисеи учили, что к подобной болезни приводит грех, совершенный человеком. Иисус открыто не согласился с ними. Оттуда Иисус отправляется в дом начальника синагоги, дочь которого только что умерла. Уже «оскверненный» прикосновениями к бесноватому и женщине, страдавшей кровотечением, Иисус входит в комнату и прикасается к трупу.

Законы Левита бдительно стояли на страже, не давая распространяться инфекциям. Контакт с больным человеком, неевреем, прикосновение к трупу, некоторым видам животных или даже плесени могли осквернить человека. Иисус пересмотрел этот процесс. Он скорее исцелял другого человека, а не заражался от него. Обнаженный бесноватый не осквернил Иисуса, он выздоровел. Бедная женщина, истекающая кровью, не навлекла на Иисуса позор и не сделала его нечистым. Она ушла здоровой. Двенадцатилетняя умершая девочка не заразила Иисуса. Она воскресла.

Мне в таком отношении Иисуса видится совершенствование, а не уничтожение законов Ветхого Завета. Господь «освятил» творение, отделив божественное от мирского, чистое от нечистого. Иисус не сводил на нет этот божественный принцип. Он изменил те причины, из которых тот вытекал. Мы сами можем быть носителями святости Бога, поскольку Бог теперь пребывает в нас самих. Мы можем так уверенно продвигаться посреди мира, в котором господствует нечистое, как это делал Иисус, ища пути стать источником святости. Больные и увечные являются для нас не очагами заразы, а потенциальным резервуаром милосердия Бога. Мы созданы для того, чтобы нести это милосердие в мир, быть конвейером благодати, а не людьми, избегающими инфекции. Подобно Иисусу, мы можем способствовать тому, что нечистое станет чистым.

Потребовалось некоторое время, чтобы церковь свыклась с этой драматической переменой. В противном случае, Петру не понадобилось бы видение на крыше дома. Одновременно с этим, церковь должна была получить сверхъестественный толчок, чтобы нести благую весть язычникам. Святой Дух с радостью сделал такое одолжение, сначала послав Филиппа в Самарию, а затем направив его по пустынной дороге, где тот встретил чужеземца с черной кожей, человека, который считался нечистым по законам Ветхого Завета (ему, как евнуху, повредили яички). Некоторое время спустя, Филипп крестил первого африканского миссионера.

Апостол Павел — бывший первоначально одним из тех людей, которые сопротивляются переменам, «фарисей из фарисеев», ежедневно благодаривший Бога за то, что тот не создал его язычником, рабом или женщиной, закончил тем, что написал следующие, совершившие переворот, слова: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Смерть Иисуса, сказал он, разрушила барьеры храма, разобрав стены враждебности, разделявшие людей на классы. Благодать нашла выход из этого тупика.

В эти дни, когда в Африке межплеменная вражда провоцирует зверские бойни, когда нации перешли этнические границы, когда расизм в Соединенных Штатах насмехается над великими идеалами нашей нации, когда меньшинства и разрозненные группы обивают пороги парламента, пытаясь добиться соблюдения своих прав, я не знаю другой более могущественной идеи, содержащейся в Евангелии, чем идея, приведшая к смерти Иисуса. Стены, отделявшие нас друг от друга и от Бога, были разрушены. Мы все незаконнорожденные, но Бог все же любит нас.

Почти двадцать веков минуло с того времени, как Господь послал прозрение апостолу Петру на крыше. За это время многое изменилось (больше никого не волнует, что церковь лишилась традиций иудаизма). Однако тот толчок, инициатором которого был Иисус, имеет важные последствия для каждого христианина. Революция благодати, совершенная Иисусом, глубоко трогает меня по двум причинам.

Во-первых, она касается моих отношений с Богом. Во время того самого церковного богослужения, когда Билл Лесли разделил нашу церковь в соответствии с тем, как делился еврейский храм, члены конгрегации нарушали правила игры. Несколько просителей взошли на платформу, чтобы передать священнику свои просьбы, само собой, вместе с женщинами, полагаясь на то, что их мужское присутствие послужит этому извинением. Некоторые из них принесли жертвы, чтобы священник принес их Богу. Другие пришли со странными просьбами: «Вы не могли бы поговорить с Богом о моей проблеме?» — спрашивали они. Каждый раз «священник» вынужден был взбираться на платформу, совершать необходимый ритуал и передавать просьбу Богу в Святое-святых.

Неожиданно в самом разгаре этой церемонии молодая женщина в спешке пришла из бокового придела церкви, нарушив границу, отведенную для лиц женского пола, с Библией в руке, которая была открыта на Послании к Евреям. Она воскликнула:

— Послушайте! Каждый из нас может говорить с Богом! Послушайте это. «Итак, имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего… Посему да приступаем с дерзновением к престолу благодати…» И еще вот тут. «Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то-есть плоть Свою, и имея великого Священника над домом Божиим, да приступаем с искренним сердцем…» Любой из нас может войти в Святилище! Любой из нас может придти к самому Богу!

Читая эту проповедь, пастор говорил о знаменательной перемене, связанной с «приближением человека к Богу». Вам стоит только прочитать книгу Левита, а потом обратиться к Деяниям апостолов, чтобы понять, в чем заключается эта громадная перемена. В то время как люди, поклоняющиеся Богу, в соответствии с Ветхим Заветом, очищались, прежде чем войти в храм, и передавали свои просьбы Богу через священника, верующие из книги Деяний (большинство из них добродетельные евреи) встречались в частных домах и обращались к Богу, непринужденно называя его Авва. Это было интимное слово, выражающее любовь детей к своему отцу, как наше «папа», и до Иисуса никому и в голову не могло придти обращать таким образом к Яхве, Полновластному Господину Вселенной. После Иисуса это стало обычным обращением к Богу, которое использовали ранние христиане во время молитвы.

Выше я проводил параллель с просителем, пришедшим к Белому Дому. Ни один из таких посетителей, сказал я, не может рассчитывать попасть в кабинет Президента в Белом Доме и встретиться там с ним без предварительной договоренности. Есть исключения из этого правила. Во время пребывания в президентском кресле Джона Ф. Кеннеди фотографам иногда удавалось заснять обаятельную картину. Собравшись вокруг письменного стола Президента, члены кабинета министров в своих серых пиджаках обсуждали с ним вопросы мирового значения, такие, например, как кризис, связанный с ракетами на Кубе. В этот момент едва начинающий ходить ребенок, двухлетний Джон-Джон, взбирается на огромный президентский стол, не имея ни малейшего понятия о правилах дипломатического этикета в Белом Доме и о значительных государственных делах, которые здесь решаются. Джон-Джон просто пришел навестить своего любимого папу, и иногда, к удовольствию своего отца, он приходил в кабинет Кеннеди без единого стука.

Эта та самая шокирующая доступность, выраженная словом «Авва». Бог может быть Единовластным Господином Вселенной, но благодаря своему Сыну, Бог стал таким же доступным, как любой слепо любящий своих детей отец. В восьмой главе Послания к Римлянам Павел делает образ Бога еще более близким. По его словам, Дух Господа живет в нас, и когда мы не знаем, о чем нам молиться, «Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными».

Нам не нужно подниматься к Богу по иерархической лестнице, терзаясь переживаниями о вопросах чистоты. Если бы в Царстве Божием царило правило «никаких странностей», никто из нас не вошел бы туда. Иисус сошел на землю продемонстрировать нам, что совершенный и святой Бог рад помощи и от вдовы с двумя грошами, и от римского сотника, и от вызывающего общее отвращение мытаря, и от разбойника на кресте. Нам нужно только произнести «Авва» или, даже не произнося этого, просто вздохнуть. Бог неподалеку.

Вторая причина, по которой революция, совершенная Иисусом, глубоко трогает меня, кроется в том, как мы должны смотреть на других людей. Пример Иисуса заставляет меня сегодня осознать свою вину, поскольку я чувствую, как я слегка кренюсь в противоположном направлении. В дни общественных разоблачений и растущей безнравственности я слышу призывы некоторых христиан проявлять меньше милосердия и больше морализма, призывы, которые возвращают нас к ветхозаветному образу.

Фраза, которую написали Петр и Павел, стала одной из моих любимых в Новом Завете. «Мы должны быть домостроителями (управляющими) или «распространителями» Божией благодати», — говорят оба апостола. В связи с этой фразой вспоминается один из тех старомодных пульверизаторов, которыми пользовались женщины до появления современной технологии производства спреев. Вы сдавливаете резиновую грушу, и брызги духов вылетают из маленьких отверстий на другом конце пульверизатора. Нескольких капель хватает для всего тела; несколько нажимов изменяют атмосферу в комнате. Это и есть, как мне кажется, принцип функционирования благодати. Она не приводит к изменению всего мира или всего общества, но она обогащает атмосферу.

Сейчас меня беспокоит, что основным образцом для христиан стал не пульверизатор с духами, а совсем другой спрей, который используют для выведения насекомых. Здесь таракан! Нажимаем, брызгаем, нажимаем, брызгаем. Здесь зло! Нажимаем, брызгаем, нажимаем, брызгаем. Некоторые христиане, которых я знаю, задались целью создания «морального средства для истребления» зла в окружающем их обществе.

Я разделяю эту заботу о нашем обществе. Однако меня поражает альтернативная сила милосердия, проявленная Иисусом, который приходил к больным, а не к здоровым, к грешникам, а не к праведникам. Иисус никогда не одобрял зло, но он всегда был готов простить его. Каким-то образом он заслужил репутацию человека, который любит грешников, репутацию, которую его последователи сегодня могут потерять. Как пишет Дороти Дей: «В действительности я люблю Бога ровно настолько, насколько я люблю человека, которого я люблю меньше всего».

Мне кажется, что эти вопросы сложны, и по этой причине они заслуживают отдельной главы.

Глава 13

Глаза, исцеленные благодатью

Разве в Библии не говорится, что мы должны любить всех?

О, Библия! Вообще-то там много чего говорится; но никто и не думает этого делать.

Гарриет Бичер-Стоу, Хижина дяди Тома.

Глаза, исцеленные благодатью

Всегда, когда мне становилось скучно, я звонил моему другу Мелу Уайту. Он был самым живым и энергичным человеком из тех, кого я знал. Он объездил весь мир и потчевал меня своими историями: подводное плавание с аквалангом среди барракуд в Карибском море, хождение по накапливавшемуся тысячелетиями голубиному помету, чтобы на закате сфотографировать сверху Марокканский минарет, путешествие через океан на борту Королевы Елизаветы II в качестве гостя знаменитого телепродюсера, интервью с последними оставшимися в живых после резни в Гайане последователями культа Джима Джонса.

Мэл, невероятно великодушный человек, представлял собой прекрасную мишень для разных мелких торговцев. Если мы сидели в уличном кафе, и мимо проходил торговец цветами, он покупал букет просто для того, чтобы увидеть, как загорятся глаза моей жены. Если фотограф предлагал сфотографировать нас за какую-нибудь нелепую цену, Мэл тут же соглашался. «Это на память, — отвечал он на наши протесты. — Память невозможно переоценить». Его шутки и остроты заставляли официантов, метрдотелей и кассиров смеяться до коликов.

Когда мы жили в центре Чикаго, Мэл обычно посещал нас по дороге в Мичиган, где он работал консультантом на съемках христианских фильмов. Мы ходили в ресторан, посещали выставки картин, бродили по улицам, заходили в кино и гуляли вдоль берега озера до полуночи или около того. Затем Мэл просыпался в четыре часа утра, одевался и в бешенном для четырех часов утра темпе печатал, производя на свет документ объемом в тридцать страниц, который он в тот же день представлял своему клиенту в Мичигане. Отправив Мэла на такси в аэропорт, мы с женой всегда чувствовали себя уставшими, но счастливыми. Уж мы-то знали, что Мэл заставлял нас жить полной жизнью.

Рядом с нами по соседству жило много гомосексуалистов, особенно на Дайверси Авеню (известной среди местных жителей как «Перверси»). Я, помнится, пошутил насчет этого с Мэлом. «Знаешь, насколько отличается нацист от гея? — сказал я однажды, когда мы проходили по Дайверси, — на шестьдесят градусов». Я поднял руку, изображая чопорный нацистский салют, а потом опустил ее, имитируя отсутствие эрекции.

«Здесь всегда можно узнать гомосексуалиста, — добавила моя жена, — они какие-то не такие. Я всегда их отличаю».

Мы дружили уже около пяти лет, когда Мэл позвонил мне, чтобы узнать, не могли бы мы встретиться у гостиницы Мэрриот рядом с аэропортом О’Хара. Я приехал в назначенное время и потом сидел в ресторане полтора часа, читая газеты, меню, надписи на обратной стороне пакетиков с сахаром и все, что попадалось под руки. Мэла не было. Как раз в тот момент, когда я поднялся, чтобы уйти, сетуя на неудобства, ворвался Мэл. Он рассыпался в извинениях, даже дрожал. Он отправился не к тому Мэрриоту, а затем застрял в громадной чикагской пробке. До вылета его самолета оставался лишь час. Не мог бы я посидеть с ним еще немного, чтобы помочь ему прийти в себя? «Да, конечно».

Взволнованный утренними событиями, Мэл выглядел загнанным и обезумевшим, чуть не плакал. Он закрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул и начал наш разговор фразой, которую я никогда не забуду: «Филипп, ты, наверное, уже понял, что я гей».

У меня никогда не было и мысли об этом. У Мэла была любящая и преданная жена и двое детей. Он преподавал в семинарии Фуллера, служил пастором в церкви Евангельского Завета, снимал фильмы и писал бестселлеры на христианские темы. Мэл — гей? А папа Римский — мусульманин?

В то время, если не считать моих соседей, я не знал ни одного гомосексуалиста. Я ничего не знал об этой субкультуре. Я шутил на эту тему и рассказывал истории о Гей Прайд Пэрэйд (который маршировал по нашей улице) моим друзьям из пригорода, но у меня не было знакомых гомосексуалистов, а тем более друзей. При мысли о гомосексуализме я испытывал отвращение.

Теперь я услышал, что у одного из моих лучших друзей была тайная сторона, о которой я ничего не знал. Я откинулся на стуле, сам сделал несколько глубоких вдохов и попросил Мэла рассказать мне его историю.

Я не вторгаюсь в личную жизнь Мэла, рассказывая здесь эту историю, потому что она уже стала достоянием публики благодаря его книге «Странник у врат: быть геем и христианином в Америке». В книге упоминается его дружба со мной и также говорится о нескольких консервативных христианах, для которых ему раньше приходилось писать: Фрэнсис Шеффер, Пэт Робертсон, Оливер Порт, Билии Грэм, У. А. Крисвелл, Джим и Темми Фэй Бэккер, Джерри Фолуэлл. Никто из них не знал о его тайной жизни, и некоторые из них сейчас обижены на него.

Я бы хотел прояснить, что у меня нет ни малейшего желания участвовать в теологических и моральных спорах вокруг гомосексуализма, как бы важны они ни были. Я пишу о Мэле только по одной причине: моя дружба с ним сильно изменила мои представления о том, как благодать может повлиять на мое отношение к людям, «отличающимся» от других, даже если различия между ними и мной существенны и, возможно, непреодолимы.

От Мэла я узнал, что гомосексуализм — это не случайный выбор стиля жизни, как я легкомысленно полагал. Как Мэл описывает в своей книге, он ощущал гомосексуальные позывы с подросткового возраста, отчаянно пытался их в себе подавить и, будучи подростком, страстно желал «вылечиться». Он постился, молился, подвергался ритуалу помазания. Он прошел через обряды изгнания бесов, как под руководством протестантов, так и католиков. Он записался на прохождение лечения посредством выработки у человека отрицательного рефлекса, во время которого его били электрическим током каждый раз, когда он чувствовал возбуждение при взгляде на фотографии мужчин. На некоторое время химическая терапия сделала его заторможенным, и он почти перестал адекватно воспринимать действительность. Но самое главное, Мэл отчаянно не хотел быть геем.

Я вспоминаю один телефонный звонок, разбудивший меня среди ночи. Не позаботившись о том, чтобы представиться, Мэл сказал тусклым голосом: «Я стою на балконе шестого этажа, глядя на Тихий океан. У тебя есть десять минут, чтобы объяснить мне, почему я не должен прыгнуть». Это не было просто трюком, который должен был привлечь мое внимание; не так давно Мэлу почти удалась попытка покончить с собой, пустив себе кровь. Я умолял его, используя все личные экзистенциальные и теологические аргументы, которые только могли придти мне в голову спросонья. Слава Богу, Мэл не прыгнул.

Я также вспоминаю драматичную сцену, произошедшую несколько лет спустя, когда Мэл принес мне вещь, подаренную ему на память его любовником. Вручив мне голубой шерстяной свитер, он попросил меня бросить его в камин. «Он согрешил, но теперь раскаялся»,- сказал он. И он оставляет теперь эту жизнь позади и возвращается к своей жене и семье. Мы ликовали и молились вместе.

Мне вспоминается другая драматичная сцена, когда Мэл уничтожил свою карту члена Калифорнийского бассейн-клуба. Загадочная болезнь проявилась среди гомосексуалистов Калифорнии, и сотни геев отказывались от своего членства в подобных клубах. «Я это делаю не потому, что боюсь болезни, а потому что знаю, что это правильный поступок», — сказал мне Мэл. Он взял ножницы и разрезал жесткую пластиковую карту.

Мэл сильно колебался между супружеской верностью и неверностью. Иногда он поступал с разгулявшимися гормонами как тинейджер, а иногда как мудрец. «Я понял разницу между скорбью целомудренного человека и скорбью человека виновного, — сказал он мне однажды. — И та, и другая скорбь реальны. И та, и другая мучительны, но последняя гораздо страшнее. Скорбь целомудренного человека, какую ощущают люди, давшие обет безбрачия, знает, от чего она отказалась, но не знает, что она потеряла. Скорбь виновного человека всегда помнит о том, что она утратила». Для Мэла скорбь виновного человека означала преследующий его страх того, что если он решит открыться, то потеряет как свою семью, так и карьеру, возможность отправлять обязанности священника, и, вполне возможно, свою веру.

Несмотря на весь этот комплекс вины, Мэл в конце концов пришел к выводу, что все его возможности сводятся к двум: или он сойдет с ума, или обретет свою цельность. Как попытки подавить гомосексуальные желания и жить в гетеросексуальном браке, так и попытки оставаться гомосексуалистом, отказавшимся от брачных уз, по его мнению, точно привели бы к сумасшествию. (К тому времени он посещал психиатра пять раз в неделю по сто долларов за сеанс). Его понимание цельности заключалось в том, чтобы найти гомосексуального партнера и броситься в объятия своей гомосексуальной сущности.

Одиссея Мэла смутила и расстроила меня. Моя жена и я проводили с Мэлом долгие ночи, обсуждая его будущее. Мы вместе перечитывали те фрагменты в Библии, которые относились к его проблеме и разбирали их возможное значение. Мэл постоянно спрашивал, почему христиане заостряли внимание на принадлежности человека к сексуальным меньшинствам, упуская при этом из виду другие типы дурного поведения, упомянутые на тех же страницах. По просьбе Мэла я принял участие в марше геев в Вашингтоне в 1987 году. Я не был непосредственным участником или даже журналистом, а был просто другом Мэла.

Он хотел, чтобы я был рядом с ним, когда он будет принимать решения отностельно вопросов, лежащих на нем тяжким грузом.

Собралось около трехсот тысяч манифестантов, отстаивающих права гомосексуалистов, и они явно намеревались шокировать публику, надев на себя такие аксессуары, которые не показал бы ни один вечерний выпуск новостей. Тот октябрьский день был морозным, и серые тучи плевались дождевыми каплями на колонны, марширующие по столице.

Стоя в стороне от участников, прямо напротив Белого Дома я наблюдал за яростной стычкой. Конные полицейские оцепили маленькую группу противников марша, которым, благодаря их оранжевым плакатам, изображающим в самых ярких красках адское пламя, удалось привлечь внимание большинства представителей прессы. Несмотря на соотношение сил пятнадцать тысяч к одному, эти протестующие христиане выкрикивали гневные лозунги в адрес участников марша.

«Гомики — прочь!» — визжал их лидер в микрофон, и другие подхватывали хором: «Гомики — прочь, гомики — прочь!» Когда им это наскучило, они переключились: «Постыдитесь того, что вы делаете!» Между лозунгами их лидер читал маленькие проповеди, отдававшие адской серой, в которых говорилось о Боге, который уготовил самое жаркое пламя в аду для содомитов и других извращенцев.

«СПИД, СПИД — вот что вас ждет!» — с наибольшим рвением выкрикивали из группы протеста, что было последней насмешкой в ее репертуаре. Незадолго до этого мы видели печальную процессию из нескольких сотен людей, зараженных СПИДом, многие в инвалидных креслах, с отталкивающего вида телами, как у узников концентрационных лагерей. Слушая этот лозунг, я не мог понять, как кто-то способен желать такой участи другому человеческому существу.

Со своей стороны участники марша отвечали христианам, кто как мог. Некоторые грубияны показывали им непристойные жесты или кричали: «Фанатики! Позор фанатикам!» Одна группа лесбиянок рассмешила репортеров, выкрикивая в унисон с протестующими: «Мы хотим ваших жен!»

Среди участников демонстрации было по меньшей мере три тысячи тех, кто относил себя к различным религиозным группам. Католическое движение «Достоинство», группа «Чистота» из епископальной церкви и даже одно из направлений мормонской секты и адвентисты седьмого дня. Более тысячи человек маршировало под флагом «Метрополитен Комьюнити Черч (МСС)» секты, которая исповедует теологию, наиболее близкую к евангелической, за исключением ее отношения к гомосексуальности. У этой последней группы нашелся колкий ответ окруженным протестующим христианам. Они подтянулись поближе, повернулись, чтобы встретиться с ними лицом к лицу и запели: «Любит Иисус, любит Он меня. Любит Иисус, так Библия говорит!»

Грубые шутки в этой сцене столкновения поразили меня. По одну сторону были христиане, отстаивающие доктрину чистоты (даже Национальный Совет Церквей не принял секту Метрополитен Комьюнити Черч в качестве своего члена). По другую сторону были «грешники», многие из которых открыто признавались, что живут как гомосексуалисты. Но чем больше ортодоксальная группа изливала ненависти, тем больше другая группа пела о любви Иисуса.

Во время уик-энда в Вашингтоне Мэл представил меня многим лидерам религиозных групп. Я не помню, чтобы когда-либо посещал так много религиозных служб за один уик-энд. К моему удивлению, на большинстве служб использовались гимны и такой же порядок богослужения, как и в большинстве евангелических церквей. И я не услышал ничего подозрительного в той теологии, которая проповедовалась с кафедры. «Большинство христиан-гомосексуалистов достаточно консервативны в теологическом плане, — объяснил мне один из лидеров. — Мы ощущаем такую ненависть и отторжение со стороны церкви, что нет смысла иметь дела с церковью, если ты действительно не уверен в том, что Евангелие говорит правду». Я слышал множество историй от разных людей, подтверждающих его утверждение.

Каждый гомосексуалист, у которого я брал интервью, мог рассказать случаи непонимания, ненависти и гонений, от которых волосы вставали дыбом. Многих из них оскорбляли и избивали со зверской жестокостью бесчисленное количество раз. От каждого второго из тех, у кого я брал интервью, отвернулась его семья. Некоторые из тех, кто был болен СПИДом, пытались связаться с отдалившимися от них семьями, чтобы сообщить о своей болезни, но не получили ответа. Один человек после десяти лет, которые он провел вдали от своей семьи, был приглашен на день Благодарения домой в Винсконсин. Его мать посадила его отдельно от всей семьи за отдельный стол, сервированный дешевым фарфором и пластиковыми приборами.

Некоторые христиане говорят: «Да, нам следует с состраданием относиться к геям, но в то же самое время мы должны донести до них весть о грядущей каре Божией». После всех этих интервью я начал понимать, что каждый представитель сексуальных меньшинств слышал от церкви угрозы грядущего возмездия. Снова и снова, ничего, кроме угроз. Большинство склонных к теологическим размышлениям представителей сексуальных меньшинств, у которых я брал интервью, по-разному интерпретируют фрагменты Библии, касающиеся этой темы. Некоторые из них говорили мне, что они предлагали сесть и обсудить эти различия с консервативными учеными, но никто не согласился.

Я покинул Вашингтон с вихрем мыслей в голове. Я посещал богослужения, на которых присутствовало множество людей. Отличительной чертой этих богослужений были пламенные песнопения, молитвы и торжественные заявления о своей вере. Все это вращалось вокруг того, что христианская церковь всегда считала грехом. Кроме того, я чувствовал, как мой друг Мэл все ближе и ближе подходит к тому выбору, который, я знал это, будет неверным с нравственной точки зрения, а именно: развестись с женой и перестать быть священником, для того чтобы начать ужасную новую жизнь, полную искушения.

Мне пришла в голову мысль, что моя жизнь была бы гораздо проще, если бы я никогда не знал Мэла Уайта. Но он был моим другом. Как же мне было к нему относиться? Что я должен был сделать в соответствии с законами благодати? Как бы поступил Иисус?

После того, как Мэл вышел из подполья, и его история была опубликована, его бывшие коллеги и работодатели стали обращаться с ним холодно. Известные христиане, которые принимали его у себя дома, путешествовали вместе с ним и заработали благодаря ему сотни тысяч долларов, внезапно отвернулись от него. В аэропорту Мэл подошел к известному христианскому политическому деятелю, которого он хорошо знал, и протянул ему руку. Этот человек нахмурился, повернулся к нему спиной и даже не стал разговаривать. Когда вышла книга Мэла, некоторые из христиан, для которых он работал, созвали пресс-конференции, на которых осуждали эту книгу, отрицая существование каких бы то ни было близких контактов с Мэлом.

Некоторое время Мэла часто приглашали в различные ток-шоу на радио и в такие телевизионные программы, как «60 минут». Светские средства массовой информации привлекала точка зрения тайного гомосексуалиста, работающего на лидеров консервативных христиан, и в поисках слухов они исследовали его истории об известных представителях евангелической церкви. Появляясь на этих шоу, Мэл слышал отзывы многих христиан: «Почти на каждом ток-шоу, на котором я присутствовал, — говорит мне Мэл, — кто-нибудь изъявлял желание сказать, что я для них воплощение мерзости и со мной следует поступать в соответствии с законом Левита. Имеется в виду, что меня следует забить камнями насмерть».

Просто потому, что был упомянут в книге Мэла, я достаточно наслушался от этих христиан. Один человек приложил копию письма, написанного им Мэлу, в котором содержался следующий вывод:

«Я воистину молюсь о том, чтобы однажды вы истинно раскаялись, истинно возжелали свободы от греха, который порабощает вас, и отказались от ложного учения так называемой «церкви сексуальных меньшинств». Если вы не сделаете этого, вы, слава Богу, получите то, что заслуживаете: вечный ад, уготовленный всем тем, кто порабощен Грехом и отказывается от Раскаяния».

В своем ответе я спросил автора письма, действительно ли он имел в виду слова «слава Богу». Он прислал мне длинное письмо, полное ссылок на Писание, подтверждающих, что он действительно имел это в виду.

Я начал уделять время встречам с другими представителями сексуальных меньшинств, живших по соседству со мной, включая тех, за плечами у которых было христианское прошлое. «Я все еще верю, — сказал мне один из них. — Я бы с удовольствием пошел в церковь, но всегда, когда я пытался это делать, кто-нибудь распространял слух обо мне, и внезапно все отворачивались от меня». Он холодно добавил: «Будучи гомосексуалистом, я обнаружил, что мне легче получить секс на улице, чем любовь в церкви».

Я встречал других христиан, которые пытались обращаться с гомосексуалистами с любовью. Например, Барбара Джонсон, христианская писательница, автор бестселлеров, которая первой обнаружила, что ее сын был гомосексуалистом, и затем поняла, что церковь не знает, что делать с этим фактом. Она создала ассоциацию под названием «Служение шпателя» (по цитате «вам нужно было бы соскребать меня с потолка шпателем»), чтобы оказать помощь другим родителям, оказавшимся в ее положении. Убежденная в том, что Библия запрещает это, Барбара выступает противницей гомосексуализма и всегда объясняет свою позицию. Просто она пытается создать укрытие для других семей, которые не находят защиты в церкви. Информационные бюллетени, написанные Барбарой, полны историй семей, которые распались, а затем мучительно пытались вернуть друг друга. «Это наши сыновья, это наши дочери, — говорит Барбара. — Мы не можем просто захлопнуть за ними дверь».

Я также беседовал с Тони Камполо, высокопрофессиональным христианским оратором, который является противником гомосексуальной любви, признавая в то же самое время, что гомосексуальная ориентация глубоко укоренена в человеке, и ее практически невозможно изменить. Oн выступает за идеал воздержания от сексуального общения. Отчасти из-за того, что его жена несет служение в общине сексуальных меньшинств, в адрес Тони злословили другие христиане, результатом чего стала отмена многих встреч, на которых он должен был выступать оратором. На одном собрании его оппоненты распространили многозначительную переписку между Тони и лидером сексуальных меньшинств в Нации Гомосексуалистов. Письмо, которое, как было доказано, оказалось подложным, было частью кампании, призванной опорочить имя Тони.

К моему великому удивлению, я узнал много об отношении к «другим» людям от Эдварда Добсона, ученого, работающего в университете Боба Джонса, в прошлом — правой руки Джерри Фолуэлла и основателя «Фундаменталистского журнала». Добсон оставил организацию Фолуэлла, чтобы принять пасторство в Гранд Рэпидз, штат Мичиган, и во время пребывания там он столкнулся с проблемой СПИДа в его городе. Он попросил о встрече некоторых известных в городе гомосексуалистов и воспользовался услугами членов своей общины.

Хотя вера Добсона в неправильность гомосексуальных отношений осталась прежней, он чувствовал себя обязанным обратиться к обществу геев с христианской любовью. Активисты этого обществ отнеслись к нему, мягко говоря, с подозрением. Они знали репутацию Добсона как фундаменталиста, а для них, как и для большинства геев, при слове «фундаменталист» возникали ассоциации с людьми вроде тех демонстрантов, которых я видел в Вашингтоне, федеральный округ Колумбия.

Со временем Эд Добсон завоевал доверие общества геев. Он начал уговаривать своих прихожан приготовить на Рождество подарки для людей, больных вич-инфекцией и оказать другую реальную поддержку больным и умирающим. Многие из них до этого никогда не были знакомы ни с одним гомосексуалистом. Некоторые отказались участвовать в этом начинании. Однако постепенно обе группы увидели друг друга в новом свете. Как сказал Добсону один гомосексуалист: «Мы понимаем вашу позицию и знаем, что вы не согласны с нами. Но вы, тем не менее, показываете любовь Иисуса, и это нас привлекает».

У многих людей, больных СПИДом, в Грэнд Рэпидз слово христианин вызывает теперь совершенно другие ассоциации, чем несколько лет назад. Опыт Добсона показал, что христиане могут иметь твердые взгляды относительно этики поведения и все-таки проявлять любовь. Однажды Эд Добсон сказал мне: «Если я умру, и на моих похоронах кто-нибудь просто встанет и скажет: «Эд Добсон любил гомосексуалистов», я буду гордиться собой».

Я также брал интервью у доктора медицинских наук Эверетта Купа, который тогда занимал должность начальника медицинского управления США. Репутация Купа как евангелического христианина была непогрешима. Это он вместе с Фрэнсисом Шэффером помог мобилизовать консервативную христианскую общину, чтобы она приняла участие в политических спорах на злободневные темы.

Выступая в роли «национального доктора», Куп посещал пациентов, больных СПИДом. Глядя на их истощенные, изнуренные тела, он начал испытывать к ним глубокое сострадание как врач и как христианин. Он приносил клятву помогать слабым и бесправным людям, а это была самая слабая и бесправная группа из всей нации.

В течение семи недель Куп обращался только к религиозным группам, включая церковь Джерри Фолуэлла, союз « Национальные религиозные радиопередачи»; к консервативным группам, в том числе к иудаистам и римским католикам. В этих обращениях, написанных на официальных бланках «Службы здравоохранения», Куп поддерживал необходимость воздержания и моногамного брака. Но он также добавлял: «Я начальник медицинского управления, в ведение которого входят как гетеросексуалы, так и гомосексуалы, молодые и старые, люди высокой морали и аморальные люди». Он напоминал своим собратьям христианам: «Вы можете ненавидеть грех, но вы должны любить грешника».

Куп всегда высказывал свое личное отвращение к сексуальной распущенности. Если быть точным, то он использовал выражение «содомия» по отношению к гомосексуальным актам, но, будучи начальником медицинского управления, он лоббировал интересы гомосексуалистов и заботился о них. Куп с трудом верил в это, но когда он обращался к двенадцати тысячам представителей сексуальных меньшинств в Бостоне, они кричали: «Куп! Куп! Куп! Куп!»

«Несмотря на то, что я говорю по поводу их образа жизни, они оказывают мне невероятную поддержку. Я думаю, это происходит потому, что я тот человек, который вышел и сказал, что он начальник медицинского управления для всех людей и будет встречаться с ними, где бы они ни были. Кроме того, я призвал к состраданию по отношению к ним и искал добровольцев, готовых ухаживать за ними». Куп никогда не шел на компромисс, когда это касалось его убеждений. Даже сейчас он продолжает употреблять эмоционально окрашенное слово «содомия», но так тепло представители сексуальных меньшинств не принимают ни одного евангелического христианина.

Наконец, благодаря родителям Мэла Уайта, я узнал много важного о жизни «других» людей. На телевидении сделали серию передач, в которой брали интервью у Мэла, его жены, его друзей и его родителей. Интересно, что после его признания жена Мэла продолжала поддерживать его и говорить о нем только хорошее. Она даже написала предисловие к его книге. Родители Мэла, консервативные христиане, уважаемые члены общества (отец Мэла был мэром в своем городе) пережили трудное время, пытаясь смириться с ситуацией. Когда Мэл ошарашил их своей новостью, они прошли через различные стадии шока и отрицания.

В передаче был момент, когда телеведущий спросил родителей Мэла перед камерой: «Вы знаете, что другие христиане говорят о вашем сыне. Они говорят, что он извращенец. Что вы думаете об этом?»

«Ну, — ответила мама нежным дрожащим голосом, — может быть, он и извращенец, но он все равно наша гордость и радость».

Эта фраза запомнилась мне, поскольку я понял, что это и есть душераздирающее определение «благодати». Я понял, что мать Мэла Уайта выразила то чувство, которое Бог испытывает по отношению к каждому из нас. В некотором смысле мы все мерзость перед лицом Господа, потому что все согрешили и лишены славы Божией. И все-таки, как бы то ни было, вопреки здравому смыслу, Бог любит нас. Благодать констатирует, что мы по-прежнему гордость и радость для Бога.

Пол Турнье писал об одном своем друге, который начал бракоразводный процесс: «Я не могу одобрить его поведение, поскольку развод — это всегда неповиновение Богу. Я бы предал свою веру, если бы скрыл это от него. Я знаю, что в семейных делах всегда найдется другой выход, кроме развода, если мы действительно готовы искать его под руководством Господа. Но я знаю, что это неповиновение не более греховно, чем злословие, ложь, позывы гордости — грехи, в которых я бываю виновен каждый день. Обстоятельства нашей жизни бывают разными, но реальность наших сердец всегда одинакова. Если бы я был на его месте, поступил ли бы я по-другому? Не имею представления. По крайней мере, я знаю, что мне понадобились бы друзья, которые безоговорочно любили бы меня и которые доверяли бы мне, не осуждая меня. Если он разводится, он, без сомнения, столкнется даже с большими неприятностями, чем те, которые имеет сейчас. Ему тем более понадобится моя поддержка, и это то, в чем он должен быть уверен».

Мне позвонил Мэл Уайт в самый разгар одного из его активистских мероприятий. Он ютился в небольшом домике в Колорадо Спрингс, штат Колорадо, в районе, известном своим полным консерватизмом — «абсолютный ноль» в отношении борьбы за права сексуальных меньшинств. Сидя в своем домике, Мэл разбирал призывы к расправе над геями, распространяемые христианскими организациями Колорадо Спрингс. Мэл обратился к христианским лидерам с просьбой воздержаться от риторики, разжигающей рознь, поскольку во многих точках страны преступления на почве ненависти к представителям сексуальных меньшинств приобрели характер эпидемии.

У Мэла была тяжелая неделя. Один местный комментатор сделал по радио несколько завуалированных выпадов в его сторону, и ночью его дом окружили рокеры, не давая ему спать своими гудками.

«Один репортер пытается собрать нас всех вместе, — сказал мне Мэл по телефону. — Он пригласил несколько радикально настроенных членов организации «Реакция», несколько лесбиянок из церкви МСС, а также руководителей таких объединений, как «В фокусе семья» и «Навигаторы». Я не знаю, что будет. Я голоден, утомлен и напуган. Мне нужно, чтобы ты приехал».

И я поехал. Мэл — единственный человек, который способен устроить такое собрание. Люди левых и правых политических взглядов сидели в одной гостиной, в воздухе висело осязаемое напряжение. Мне вспоминаются многие моменты этого вечера, но один — особенно. Когда Мэл попросил меня высказаться по поводу некоторых вопросов, он представил меня как своего друга и немного рассказал об истории наших с ним отношений. Он закончил рассказ словами: «Я не знаю, как Филипп относится ко всем аспектам вопроса гомосексуальности, и, честно говоря, боюсь его об этом спрашивать. Но я знаю, как он относится ко мне. Он меня любит».

Моя дружба с Мэлом во многом раскрыло мне глаза на благодать Божию. На первый взгляд, это слово может показаться кратким выражением расплывчатой либеральной терпимости. Разве мы все не можем просто жить в мире? Однако, благодать — это нечто другое. Если проследить ее теологические корни, она содержит элемент самопожертвования, некую цену.

Я видел, как Мэл раз за разом демонстрировал силу духа тем христианам, которые противостояли ему. Один раз я попросил его дать мне посмотреть пачку писем, которые он получает от христиан, и я с трудом прочитал их. Их страницы были пропитаны ненавистью. Во имя Бога, авторы обрушивали на Мэла поток ругательств, богохульств и угроз. Мне все время хотелось возразить: «Постойте, Мэл — мой друг. Вы не знаете его». Однако для авторов писем Мэл был ярлыком — извращенец! — а не человеком. Зная Мэла, я стал лучше понимать те опасности, которые Иисус так остро обсуждал в Нагорной Проповеди. Как быстро мы обвиняем других в убийстве или прелюбодеянии и отрицаем нашу собственную злобу или похоть! Благодать умирает, когда мы поднимаемся друг против друга.

Я также читал несколько писем, которые Мэл получил в ответ на его книгу «Странник у врат: быть геем и христианином в Америке». Большинство из них пришло от гомосексуалистов, и в них просто рассказывались истории. Как и Мэл, многие из авторов писем пытались совершить самоубийство. Как Мэл, многие не видели от церкви ничего, кроме отторжения. Продано восемьдесят тысяч книг, сорок одна тысяча отзывов от читателей. Может ли эта статистика что-нибудь сказать о жажде благодати в среде представителей сексуальных меньшинств?

Я наблюдал за тем, как Мэл пытался сделать себе новую карьеру. Он потерял всех своих бывших клиентов, и его доход упал на семьдесят пять процентов, ему пришлось переехать из роскошного дома в квартиру. Будучи юрисконсультом в деноминации МСС, он теперь большую часть времени проводит, выступая перед маленькими церковными группами, состоящими из мужчин и женщин, относящихся к сексуальным меньшинствам, перед группами, которые, мягко говоря, не очень-то подпитывают «эго» выступающего.

Само понятие «церковь представителей сексуальных меньшинств» кажется мне странным. Я встречал пассивных гомосексуалистов полностью отказавшихся от сексуальной жизни, которые отчаянно хотят, чтобы какая-нибудь другая церковь приняла их, но не нашли ни одной. Мне жаль, дар этих христиан, и также жаль, что церковь МСС, как мне кажется, так зациклена на вопросах секса.

Между мной и Мэлом существуют глубокие различия. Я не согласен со многими его решениями, которые он принял. «Однажды мы встретимся лицом к лицу, оказавшись по разные стороны баррикад, — предсказывал он несколько лет тому назад. — Что тогда станет с нашей дружбой?»

Я вспоминаю один сложный спор в кафе «Ред Лайон Инн» сразу после моего возвращения из России. Меня всего распирало от новостей о падении коммунизма, о том, что почти треть мира готова заново обратиться к Христу, о невероятных словах, которые я слышал из уст Горбачева и сотрудников КГБ. Это, казалось, был редкий момент благодати в этом веке, который видел так мало подобных моментов.

Однако у Мэла была другая повестка дня: «Можешь ли ты поддержать мое посвящение в духовный сан?» — спросил он. В этот момент мои мысли были далеко от гомосексуальности, не говоря уже о сексуальности. Я думал о падении марксизма, о конце «холодной войны», об освобождении людей из Гулага.

«Нет, — ответил я Мэлу, подумав мгновение, — основываясь на твоей истории и на том, что я читал в Посланиях, я не думаю, что ты подходишь. Если бы я голосовал по поводу твоего посвящения, я бы проголосовал «против».

Потребовались месяцы, чтобы восстановить нашу дружбу после этого разговора. Я ответил честно, беспристрастно, но для Мэла это прозвучало как прямое и личное оскорбление. Я пытаюсь поставить себя на его место, чтобы понять, каково это, продолжать дружить с человеком, который пишет для журнала «Христианство сегодня» и представляет евангелическую церковь, причинившую ему столько боли. Насколько это было бы для него легче если бы он окружил себя единомышленниками .

Честно говоря, я думаю, что наша дружба требует гораздо больше благодати со стороны Мэла, чем с моей.

Могу себе представить, какие письма я получу в ответ на эту историю. Гомосексуализм — настолько животрепещущая тема, что она притягивает страстные отзывы с обеих сторон. Консерваторы будут серьезно критиковать меня за то, что я потакаю грешнику. Либералы будут нападать на меня за то, что я не поддерживаю их позицию. Повторюсь, речь идет не о моих взглядах на гомосексуальное поведение, а только о моем отношении к гомосексуалистам. Я воспользовался примером моих отношений с Мэлом Уайтом, сознательно обходя стороной некоторые вопросы, поскольку для меня это был интенсивный и продолжительный тест на то, как благодать призывает меня обращаться с «другими» людьми.

Такие сильные различия, каким бы ни было поле сражения, становятся тяжелым испытанием для благодати. Некоторые мучительно ищут ответ на вопрос о том, как относиться к фундаменталистам, которые оскорбили их в прошлом. Уилл Кэмпбелл взял на себя миссию примириться с глухими провинциалами и ку-клукс-клановцами. Другие, в свою очередь, борются с заносчивостью и узким кругозором «политически корректных» либералов. Белым приходится иметь дело с их отличиями от афроамериканцев и наоборот. Чернокожие, живущие в городах, также находятся в сложных отношениях с евреями и корейцами.

Такой вопрос, как гомосексуальность, представляет собой особый случай, поскольку различия базируются на вопросах морали, а не межкультурных отношений. В течение почти всей своей истории церковь рассматривала гомосексуальное поведение как серьезный грех. Тогда вопрос можно поставить таким образом: «Как мы относимся к грешникам?»

Я вспоминаю о тех изменениях, которые произошли в евангелической церкви на моей памяти в связи с вопросом о разводе, вопрос, по поводу которого Иисус выражался абсолютно ясно. Однако сегодня разведенного человека не сторонятся, его не изгоняют из церквей, не оплевывают, не кричат на него. Даже те, кто признает развод грехом, стали принимать грешников и относиться к ним цивилизованно и даже с любовью. Другие грехи, по поводу которых Библия также высказывается ясно, например, жадность вообще не являются препятствием. Мы научились принимать человека, не одобряя его поведения.

Изучая жизнь Иисуса, я пришел к выводу, что какие бы барьеры нам ни пришлось преодолевать, общаясь с «другими» людьми, они не сравнятся с тем, что преодолел Господь Бог, когда сошел на планету Земля, чтобы присоединиться к нам. Вспомните, Он обитал в Святилище и Его присутствие заставляло вершины горы извергать огонь и дым, принося смерть любому нечистому человеку, который подходил близко,

Я восхищаюсь тем, что Иисус завоевал репутацию «друга грешников», таких людей, как проститутка, богатый эксплуататор, одержимая бесом женщина, римский солдат, самаритянская женщина, страдающая кровотечением, и другая самарянка, имевшая много мужей. Как писал Хельмут Тилике:

«Иисус обладал силой, позволявшей ему любить шлюх, хвастунов и негодяев… он был способен на это только потому, что его взгляд проникал сквозь грязь и коросту дегенеративности, поскольку его глаза видели божественный образ, который сокрыт во всех наших действиях — в каждом человеке! … В первую очередь и прежде всего, он дает нам новое видение…

Когда Иисус любил грешного человека и помогал ему, он видел в нем заблудшее дитя Господа. Он видел в нем человеческое существо, которое Отец любил и из-за которого горевал, поскольку оно совершало ошибку. Он видел человека таким, каким его изначально спроектировал Бог, таким, каким он задумывался, и для этого его взгляд проникал под внешнюю оболочку из грязи к истинному человеку под ней. Иисус не идентифицировал человека с совершенным им грехом, но, наоборот, видел в этом грехе нечто чужеродное, нечто действительно ему не принадлежащее, нечто, что просто сковало человека и овладело им, и от чего Иисус должен был избавить его и вернуть к его же истинной сущности. Иисус был способен любить людей, поскольку он любил их прямо сквозь оболочку из грязи».